Аппетитные мальчиковые попочки, подняв тучу брызг, дружно
плюхнулись в воду и саженками умчались в противоположную
сторону бассейна. А там и вовсе вылезли на бортик, принялись
скакать на одной ножке, вытряхивая воду из розовых ушек
– а плавки-то, плавки! Эти узкие тряпочки едва не разрывались
на тугих половинках!..
Петр Викторович глотнул воздуха
побольше, нырнул… А когда вынырнул, то ребятишки вместе
со своим дылдой-тренером уже отправились в душевую. Радостно
перекрикиваясь со стайкой девчонок, которые пошли к своей
душевой.
На этого паренька Петр Викторович
сначала и не обратил внимания. Коротко остриженная голова
одиноко торчала из воды у самой кромки – все время на одном
и том же месте. Петр Викторович вновь погрузился в прохладные
воды, крякнул, передернув плечами, поплыл по дорожке, размашистыми
всплесками рассекая зеленоватую голубизну перед собой.
Туда, потом обратно. Потом еще
раз туда. Практически в одиночестве. Бассейн неожиданно
опустел и гулко затих.
Только одинокий паренек все еще
болтался на мелководье, держась за кромку бассейна и странно
улыбаясь.
- Не умеешь плавать? – спросил
Петр Викторович, подплывая.
- Могу! – охотно откликнулся парень.
– В «Волне» ребята научили! Я туда ходил. Но там глубоко!
«Какой-то у него взгляд… - насторожился
Петр Викторович. – Странно-блуждающий. Или блудливый. Особенно
в сочетании с двусмысленной улыбкой.»
- И вышки там высокие, - все так
же блудливо улыбаясь сообщил паренек. – Мы с ребятами в
«Волне» на самую высокую поднялись. А потом прыгнули. А
там глубоко!
- Ты все-таки, наверно, плаваешь
не очень хорошо? – гнул свою линию Петр Викторович.
Ему вдруг очень захотелось помочь
пареньку научиться плавать как следует. Он уже представил,
как кладет улыбающегося подростка животом на воду, поддерживает
ладонями под грудь, под бедра, касается промежности – слегка
касается, будто бы невзначай, через плавки…
- Я плаваю! – закивал паренек
радостно. – Плаваю! Я могу!
Вот же какой упрямый…
- Ну, тогда поплыли к тому бортику,
- предложил Петр Викторович. – Чего тут-то стоять?
И, перевернувшись на спину, заскользил
в воде. Загребая ладонями прозрачные струи с показательной
грацией.
Паренек дернулся следом.
Плавал он неважно. Практически,
по-собачьи. И мгновенно отстал. Петр Викторович уже отталкивался
от противоположной стенки, ныряя обратно, а паренек еле-еле
добрался до лестнички на середине бассейна. И тут же прекратил
свое плаванье, ухватившись за металлические ступеньки.
Не переставая улыбаться и поводить блудливым взглядом.
Что-то в этом взгляде Петра Викторовича
окончательно встревожило.
- Устал? – поинтересовался он,
подплывая.
- Не-е, - ухмыльнулся паренек.
И неожиданно поделился. – А тут тоже есть вышки, вон они!
- он кивнул в сторону тумб для прыжков. – Только стоят
неправильно! Когда их ставили, спутали: поставили вышки
с мелкой стороны, - пацанчик блудливо глянул на бортик,
до которого так и не доплыл, - Надо было там! Там глубоко!
А они вышки поставили где мелко!
«Да это же дебил!.. – вдруг отчетливо
понял Петр Викторович. И ответная улыбка замерзла на его
губах. – Умственно-отсталый парнишка… Дебильченок…»
- Да, неправильно поставили… -
чуть растерянно согласился Петр Викторович.
И на душе у него стало погано.
Он всегда сторонился психбольных.
А чуть конопатое лицо дебильного
мальчика продолжало улыбаться, и взгляд его бледно-голубых
глаз блуждал по всему бассейну.
- Вам на работу надо? – вдруг
спросил он приветливо.
- На работу? – не понял Петр Викторович.
- Сейчас день, - паренек улыбнулся
в сторону огромных светлых окон. – А днем на работу надо.
Я тоже работал. Когда работал, то всегда грязный был. На
стройке работал. А они пришли и говорят: набрали детский
сад! Я им говорю: разве мне два года? Пойдите посмотрите,
кто в детском саду! А мне не два года!
- Нет, я в отпуске, мне на работу
идти не надо, - сказал Петр Викторович, с некоторой натугой
растягивая губы в ответной улыбке. Улыбаться ему вовсе
не хотелось.
- А мне надо на троллейбус успеть!
– сообщил дебильчонок, сияя, будто рассказал веселый анекдот.
– Там только пятьдесят копеек. Я показываю удостоверение
и платить надо меньше. А на автобусе дорого.
- А тебя, что, скинули с вышки
в «Волне»? Ну, те ребята, что плавать учили? – неожиданно
для себя поинтересовался Петр Викторович.
- Нет, не скинули. Мы все сами
прыгнули. Но там глубоко. А здесь мелко, хорошо. А они
вышку на мелкой стороне поставили!
Наверняка ведь скинули. Или столкнули
– как бы нечаянно. Дети есть дети. Заманили умственно-отсталого
парнишку наверх да и скинули. А он толком и плавать-то
не умеет.
- Да, здесь хорошо, - вздохнул
Петр Викторович.
Повернулся и поплыл обратно.
И ведь этот дебильчонок не осуждает
их, тех злых детей, что скинули его. Или он просто не умеет
осуждать? Вон как улыбается все время!
Проводив Петра Викторовича все
тем же веселым блудливым взглядом, паренек полез вверх
по лестнице.
«Ему на троллейбус надо успеть,
- подумал Петр Викторович почему-то с раздражением. – Как
будто в городе остался всего один троллейбус…»
А дебильный мальчик шел вдоль
бортика, ласково улыбаясь сверху взрослому дядечке. Фигурка
у мальчика была уже почти юношеская, очень ладная, под
черными сатиновыми плавками-трусиками перекатывались полукруглые
ягодички.
«Везет же психам на тело…» - тоскливо
подумал Петр Викторович. Собственное тело ему никогда не
нравилось.
Он отвернулся и, кролем, резко
взмахивая руками, поплыл обратно, на глубину. Доплыл до
бортика, оттолкнулся, ринулся обратно.
Бассейн был пуст. Только в мужской
душевой шумела вода.
«Вам на работу надо?» – спросил
дебильчонок. И вот сейчас он там моет свое почти созревшее
юношеское тело. И улыбается сам себе. Все той же ласковой
улыбкой, какой только что улыбался Петру Викторовичу. Улыбкой
детской. Искренней. Дебильной. «Черт, так искренне мне
давно никто не улыбался…» – злясь на самого себя за глупые
мысли, подумал Петр Викторович. Рывком взлетел по лесенке,
и почти вбежал в душевую.
Мыльные пузырящиеся струи лились
по широкой конопатой спине дебильчонка, стекали по ложбинке
между полушариями попки, затянутой в черный сатин. Струи
шипели, но паренек услышал, как хлопнула дверь между душевой
и бассейном, обернулся из своей кабинки.
Да, его улыбка была именно такой,
какую хотелось увидеть Петру Викторовичу – искренней и
детской. И какой-то манящей.
- Ты это… - Петр Викторович лихорадочно
искал нужные слова, но нашел самые банальные. – Тебе спинку
потереть? Давай мочалку, потру.
- Я сам могу потереть, - блудливо
улыбаясь, сообщил паренек. – Вот, я умею!
Он как-то лихо вывернул назад
руку (так, что лопатка оттопырилась будто крылышко у цыпленка),
начал показательно водить мочалкой по костяшкам позвоночника
– а сам, повернув голову, глядел на дяденьку. А дяденька
чувствовал себя дурак-дураком.
Зачем он стоит здесь, рядом с
этим великовозрастным дебилом? Зачем разговаривает? Зачем
домогается? Идиотское слово: «домогается». Но ведь Петр
Викторович явно домогался этого паренька! Не мальчика с
лысеньким лобком, к которым он стремился обычно, а почти
юношу – вон какое у него развитое тело!
Сознавать это было странно и неприятно.
«Что со мной?» - в отчаянии думал Петр Викторович. И не
находил ответа. Стоящий перед ним парубок вовсе не напоминал
невинного мальчишку. Вернее, невинного напоминал, но не
мальчишку. Невинного идиота. Что было еще хуже. Потому
что это было вообще за всякими пределами. Это было просто
нельзя. Петр Викторович всегда был уверен, что секс с душевнобольными
сродни сексу с животными. А зоофилией он брезговал.
- А почему ты купаешься в плавках?
– строгим голосом поинтересовался вдруг он у дебильчонка.
– В правилах бассейна записано: обмываться нужно полностью
раздетым.
Тот застыл, с заведенной за спину
рукой. По коротко стриженному затылку бьют серовато-серебристые
водяные струи, пухлые губы тронуты все той же блудливой
улыбочкой.
- Снимай, снимай плавки, - отрывисто
велел Петр Викторович. – Правила надо выполнять!
Про мытье, и правда, было написано
на плакатике в раздевалке. И еще про то, что мыться надо
обязательно с мылом и мочалкой.
- Правила - надо, - согласился
дебильчонок. – Правила выполняют!
Повесил мочалку на крючок, потянул
плавки вниз.
Петр Викторович смог наконец увидеть
его обнаженную промежность.
Мужской половой член (а вовсе
не детский стрючочек), как он и предполагал, был у дебильчонка
в наличии. Правда, коротенький. Но толстый. Почти такой
же толщины, как пара поджатых яичек по бокам от ствола.
Эта троица напряженно и как-то даже угрожающе выглядывала
из венчика светлых волосинок, кучерявящихся в промежности.
«Гроздья гнева», - мелькнула ассоциация.
Почему? С какой стати Петр Викторович вдруг вспомнил название
этого романа американского писателя Стейнбека? Какое Петру
Викторовичу вообще было дело до «гроздьев гнева» в паху
у дебильчонка?
- Да, правила… - неопределенно
согласился Петр Викторович.
А сам все не спускал глаз с аккуратной
подростковой промежности и думал: «А почему с ним нельзя?
Разве дебильчонку не хочется сношаться? Сперма-то в яичках
образуется! И кончить еще как охота! У животных это бурно
проходит!»
Петр Викторович вспомнил своего
некастрированного кота Ваську, который донимал его воплями,
когда рвался на улицу - «на блядки», как назвал это двуногий
хозяин Васьки. Слушать заунывные требования кота не было
сил, и Петр Викторович его исправно выпускал, пока впускать
стало некого – с одних из блядок Васька так и не вернулся.
Сравнение дебильчонка с котом
покоробило. Петр Викторович никак не мог представить, что
совершает половой акт с котом Васькой. А с дебильчонком
он бы, пожалуй, был не прочь его совершить… Хотя дебильчонок
в осмысленности ненамного ушел от кота. Шерсти меньше,
и улыбается. Но что за этой нарисованной улыбкой? Младенческий
разум?
И вот это полубессмысленное существо
его заводит?
Еще как заводит, вынужден был
констатировать Петр Викторович, ощущая томление в груди
и напряжение в собственных плавках.
Но почему? Чем? Не своими же «гроздьями
гнева»?
- А что это у тебя здесь? – глуповато
спросил Петр Викторович, указывая дебильчонку между ног.
- Пися, - улыбчиво пояснил тот.
– И у вас есть. Надо обязательно плавки снять, когда моешься.
Вы ведь мыться пришли? Здесь без плавок надо купаться.
Даже написано про это!
- Надо, - согласился Петр Викторович,
несколько ошарашенный тем, с какой уверенностью ему выдали
его собственный тезис, произнесенный только секунду назад.
– Надо. Я сейчас сниму.
И он завозился, стаскивая плавки.
А дебильчонок, кажется, совсем
никак не отреагировал на откровенный интерес Петра Викторовича
к своей «писе». Это радовало. Хуже было бы, если б он сразу
дал отпор. Но и страшило. А замечает ли он вообще сексуальный
интерес к себе? Или это выше его дебильных возможностей?
Он ведь так легко сказал про то, что и у Петра Викторовича
есть своя «пися»…
- А ты ее помыл? – спросил Петр
Викторович. Его сердце гулко стучало, лицо, наверно, покраснело,
и вообще видок, вероятно, был еще тот… Немолодой ловелас
в порыве похоти… Но, боже мой, на кого устремлена эта похоть?..
– Помыл писю свою? Ее тоже надо мыть!
- Она чистая, - глумливо поводя
головой, сообщил дебильчонок. – И бабушка сказала не брать
ее руками. Только когда ссышь можно взять, а потом – не
брать.
- Бабушка? Какая бабушка?
- Бабушка Вера. Я у нее живу.
Она строгая! Я никогда не беру писю просто так!
«А подрочить?» – чуть было не
спросил Петр Викторович, но вовремя остановился. Строгая
бабушка Вера наверно именно потому и запрещала дебильченку
брать «писю» в руки, чтоб он ненароком не научился самоудовлетворению.
«Бедняга… - пронеслось у Петра
Викторовича нечто сочувственное. – Да он же лишен даже
этого элементарного удовольствия! Жизнь хуже, чем у моего
кота..»
- А ты знаешь, что из писи могут
идти не только писяшки? – спросил он, все так же безотрывно
глядя чуть ниже живота парнишки. Смотреть туда очень хотелось,
но было стыдно и как-то знобко. – Из писи еще может выходить
такая вязкая жидкость… Сперма называется…
- Кончина идет! – радостно закивал
дебильченок. – Мужики говорили про кончину, когда я на
стройке работал.
- А ты что… сам никогда не кончал?..
– замирая поинтересовался Петр Викторович.
Вот сейчас его как пошлют!..
Но дебильченок не послал. А прямодушно
сознался:
- Кончал один раз. На восьмое
марта. Седьмого марта. С бригадой отмечали женский день,
а потом мы с крановщицей тетей Светой зашли в подсобку.
Она дверь заперла, юбку подняла, и трусы спустила.
- И что было? – спросил Петр Викторович.
А паренек-то, оказывается, пользованный!
Даром что дебил!..
- И с меня она штаны стянула,
- охотно продолжил тот. – А после мою писю воткнула себе
между ног. И я кончил.
- А потом что?
- Потом это было уж после праздника.
Я специально надел белую рубашку, пришел к ней перед работой,
думал, мы жениться пойдем. А она смеялась. И все смеялись.
Все мужики в бригаде! И даже некоторые девчата. Весело
было!
Голый дебил просто лучился улыбкой.
Идиот!
Это даже не детский разум, это
вообще отсутствие всякого разума. Да от него надо бегом
бежать! А Петру Викторовичу хотелось сделать наоборот:
обнять его, прижать к себе, пожалеть…
Жениться он пошел!.. Думал, если
один раз ему крановщица дала по пьяни, так теперь она замуж
за него пойдет… Да разве ж бабе такой муж нужен?..
Но паренек, похоже, совсем не
осуждал ни ее, ни остальную бригаду, которая потешалась
над его матримониальными планами.
«Может он и меня не осудит? Ведь
он никого не осуждает! Вот сейчас как возьму его за конец…»
– полуобморочно подумал Петр Викторович.
- Хорошо мойся! – наставительно,
как маленькому мальчику, сказал он дебильчонку. А потом
забрал мыло и сообщил. – Я тебе помогу как следует помыться!
И сделал то, что хотел уже давно:
протянул руку к члену паренька. Прикоснулся к мягкой мокрой
кожице подушечками пальцев.
- Нельзя браться за писю! – улыбаясь
сообщил дебильчонок, даже не пытаясь отстраниться.
- Это тебе нельзя брать свою писю!
– наставительно ответил Петр Викторович. - А мне - можно!
И еще… Мне ведь тоже нельзя брать свою писю! А ты возьми
ее! – и он вошел в душевую кабинку, потеснив дебильчонка,
почти вдвигая свой член в его ладонь. – Бери, не бойся!
Тебе можно ее взять! Ну, сожми кулачок!
Парень, послушно улыбаясь, сомкнул
пальцы вокруг мужского ствола. Пальчики мягкие, почти нежные.
Петр Викторович посмотрел в его
широко раскрытые, безмятежно-прозрачные глаза и понял:
вот именно это его и заводит! Сочетание несочетаемого –
почти взрослый облик, по-детски беспомощная речь и животное
отсутствие интеллекта. И все это в одном существе – улыбающемся,
неагрессивном, мягком и теплом…
- Ах ты, умница… Да, вот так!
Подвигай ладошку по моему концу. Правильно! А теперь и
я тебе тоже… - Петр Викторович пробежался пальцами по члену
дебильчонка, как бы опробуя нежный и хрупкий музыкальный
инструмент.
И член тут же откликнулся на его
прикосновение. Стал удлиняться, крепнуть прямо в ладони,
радостно приоткрывать кожицу крайней плоти, высовывая розовую
поблескивающую головку.
Петр Викторович понял, что пропал.
Что сам уплывает в какое-то дебильное безумие. В нирвану,
где не было даже желания эякулировать, а было одно – главное,
необходимейшее! – доставить удовольствие этому недочеловечку,
которого он почти вжал в угол душевой кабинки. Вызвать
эякуляцию у него! Прямо сейчас, под струями воды! У этого
глупого, нелепо улыбающегося мальчишки. Пусть он кончит!
Хоть раз в жизни! По-настоящему! Не так, как с крановщицей,
когда он и удовольствия-то получить, наверно, не успел,
а по-настоящему!
Петр Викторович рухнул на колени,
прямо в лужу на кафельном полу, подрагивающими пальцами
вставил в свой рот толстенькую, горячую сардельку члена
дебильчонка («М-м!.. Объедение!..»). Жадно залез языком
под ее мягчайшую кожицу, облизывая головку («А она, и вправду
чистенькая! И сладенько-солененькая… Или это уже первые
толчки надвигающейся спермы?»). Не в силах сдерживаться,
ладонью отвел кожицу крайней плоти к животу бессмысленного
мальчугана, заглотил член до горла, до рвотных позывов…
Всосал его, уткнувшись (и носом, и губами, и даже щеками!)
в поросль на лобке в волоски на юношеских ногах… И понял,
что поймал встречное движение: дебильчонок и сам изо всех
сил старался теперь проникнуть своим напрягшимся орудием
как можно глубже в Петра Викторовича.
- М-м-м… - чуть слышно простонал
умный, взрослый, коленопреклоненный человек, поводя головой.
Он почти задыхался, потому что
к его лицу плотно прижималось человекообразное полуживотное,
отдавшееся своим рефлексам. Он задыхался, но никому не
хотел отдавать это животное, он прижал ладони к половинкам
его попы, еще больше надвигая на себя тяжелое тело, захваченное
сладкой судорогой.
Член дебильчонка пошел назад,
вытягиваясь из горла, дразня своим объемом и упругой твердостью
– и в этот момент, наконец, из него хлынула первая струя.
Петру Викторовичу показалось,
что она заполнила его до краев, вытекая и из уголков рта,
и из носа, и даже из ушей. Или это сверху текли теплые
струйки душа?
А дебильчонок так и не проронил
ни слова. Только коричневые соски на груди вздымались,
как после десяти кругов бега с препятствиями. А улыбался
он по-прежнему, блудливо переводя взгляд из стороны в сторону.
Петр Викторович осторожно освободился
от сосиски, все еще заполнявшей рот – сосиски уже мягкой,
но по-прежнему горячей и длинной. Поднялся с колен, подставил
лицо освежающим струям воды.
Спросил, утомленно прикрыв глаза:
- А кроме бабушки у тебя кто есть?
- Папка есть, - сообщил дебильчонок.
– Папка ездит на машине. Далеко. И живет не с нами. В другом
городе. Бабушка Вера ругается, что денег мало дает. Почти
не дает. Только из рейса когда заезжает. И то мало.
- А не поговорить ли мне с твоей
бабушкой Верой? – задумчиво пробормотал Петр Викторович.
- Может быть она разрешить тебе пока жить у меня?
И ужаснулся он своим словам: «Бог
мой! Что я творю? Что за наваждение? Чем меня взял этот
дебил?»
- Как тебя зовут, горе мое?
- Вениамин! – сказало горе. И
добавило. - Я телевизор люблю смотреть. Футбол. Вчера поздно
совсем лег. Уже было полпервого. Наши так и не забили.
Я ждал, что забьют, а они не забили!
- Не забили, - согласился Петр
Викторович. И вдруг порывисто обнял мягкое, податливое
тело, прижался к нему, склонился к ушку, горячо шепча.
– Но еще забьют… Обязательно… Обещаю тебе!
©Пимыч
