Падение.
Даря жизнь любви,
мы делаем её смертной...

С. Цвейг

Любовь ворвалась в мою жизнь кометой. Она жгла, она пила покой, она заставляла дрожать. Любовь была запретная. Стоило лишь понять, что люблю его, как погрузился в хаос – горения – горения души…

Но чем больше я думаю о последних событиях, тем больше прихожу к выводу – а может быть это не было любовью? Кто-то скажет: вот и прекрасно, кто-то равнодушно пожмёт плечами. А мне правила секретности не позволяют объяснить, что к чему – лишь дневнику могу доверить те частности, которые проливают свет на сущность моих чувств и привязанности. Слово «любовь» включает в себя так много оттенков и понятий, так, что в стремлении объяснить её часто теряем многое от неё – заменяя некоторые частности наиболее яркими её сторонами, забывая, что полный аромат скрывается в полутонах и оттенках, акцентируя внимание на чём-то одном – и тогда любовь превращается в нечто иное и даже далёкое от первоначального своего назначения. Не то ли произошло и со мной?! Восполнить тот пробел моей любви, подробно исследовав её, я могу лишь отобразив её на листах бумаги – вернее высветив на мониторе кристаллами ячеек. Мои чувства, так долго зревшие внутри меня требуют выхода – устав отыскивать предлоги и отговорки, устав от умолчаний перед самим собой, выкладываю теперь начистоту всё то, что произошло со мной в последнее время. Радуясь одной половиной своей сущности тому, что я могу чувствовать, могу любить – другой половиной ужасаюсь самому себе: нет никого рядом с кем бы мог поделиться ни глубиной своих ощущений, ни многогранностью чувств и желаний – однако мне нужно это сделать, дабы окончательно разобраться с собой и со своими душевными смутами – слишком долго избегал этого, прятал голову, как страус в песок, не смел заявить себе, что чувства мои далеко неоднозначны и правильны…

Я долго и давно думал о том - что есть Любовь? Явление, которое превращает простого человека в идеальное существо – без побочных эффектов и последствий для здоровья духа и тела?… Если это так, то моя любовь была не любовью, а нечто перекошенным и неправильным. Те примеры и сюжеты, которые мы изучали на уроках литературы и видели в кино, подтверждают мою гипотезу о правильной любви. Я видел множество примеров , читал множество сюжетов, которые раз и навсегда внушили мне, чем должна отличаться безупречная любовь: Любовь не превозносится, Любовь не гордится, Любовь не бесчинствует, Любовь долготерпит, Любовь милосердствует, Любовь не завидует, Любовь не ищет своего, Любовь не мыслит зла и пр.

Но все эти слова, по существу ничего не объясняют мой случай. Не объясняют почему я влюбился в одноклассника. Был ли он моей второй половиной, с которым я чувствовал себя полным и идеальным? Восполнял ли он мои недостатки? Было ли он тем, в котором я хотел видеть надёжность, чувствительность? Или это не зависит ни от нас, ни от наших желаний? – подсознание само выбирает то, что ему нужно?! Да. Я желаю узнать истину: кто я? Что такое моя любовь? Имеет ли она право на существование? Я понимаю, истина – слишком, правда, пафосно это слово звучит в моём случае – весьма далека от нахождения. Но вот приближаться к ней никто не запрещал. А слишком фанатичное преклонение людей перед понятием правильной любви, заставили усомниться в критериях её определения. Однако, не ставлю перед собой цель оспорить правильность или вывести новую формулу её определения – просто мне хочется вновь пережить свои воспоминания и разобраться в себе.

И, кажется, я нашёл свои ответы. Именно после этой поездки я стал взрослым: впервые мои детские мечты надломились, не выдержав испытания овеществлением – теперь мне были важны не свои переживания, а притворство. И если до моего поступка был носителем любви, то после стал рядовым онанистом. Да ещё и перед Вовчиком раскрылся… И если раньше лишь подходил к черте: искал записи других об аналогичных поступках, теперь её переступил. Неназываемое – то, о чём я лишь смутно догадывался, – материализовалось, жгло мыслями до безумия: неужели я г#й?! Пид#р, сказали бы мои товарищи. И ведь не смог бы возразить. Что есть любовь пацана к пацану? - порок, извращение! Это когда я не смогу познать женщину, влюбиться в девушку. А что если это навсегда?! Вы, может быть, улыбнётесь – и это ерунда терзает тебя? В наше свободное время нет никаких условностей и запретов; человек свободен в проявлении своих симпатий и предпочтениях. Что мешает познать тебе девчонку? – банка яги, пачка сиги – и она твоя! Если вы так подумали, значит, я не правильно объяснил свою позицию, или вы не поняли мои мысли. Дело не в том, что хочет мой разум или что значат мои чувства – никто и никогда ещё не ловил меня на моём проступке(если не считать Володьку), и я уже однозначно определил их как неправильными и ненормальными , - меня интересуют причины толкнувшие меня на эту любовь, на эту дружбу. Вам проще – вы никогда не задавали себе этих вопросов – ибо не испытывали чувств к своему полу; а может быть и знаете ответы – но не хотите разоблачить себя ими передо мной?
Беда моя ещё в том, что мне не с кем поговорить об этом. Правила соблюдения секретности с одной стороны, а с другой – к кому мне обращаться? К городской линии доверия? Это было бы смешно – если бы не было так грустно… А чем дальше я погружаюсь в эту раздвоенность, тем сложнее становиться. Ну, а после последних событий у меня с Володей появился обет молчания – нарушить, который перед кем-то означало бы предательство его доверия, его дружбы ко мне.

Я уже давно подозревал за собой нечто, что отличало меня от других – но тогда был ещё мал, чтобы серьёзно задумываться о своих предпочтениях и симпатиях – загонял подальше, в глубину и забывал до поры… Но пришло время, когда уже просто необходимо проявить отвагу и мужество поставить преодолеть себя. Это я ещё смогу сделать, этим могу доказать, что не настолько я ещё плохой и никчёмный. Просто «не та» любовь не меняет меня в худшую сторону и я не знаю чем оправдаться перед своими друзьями и знакомыми.

Одно могу зачесть в свою пользу: я не пытаюсь обмануть вас или солгать в чём-то. И у меня нет мысли защитить себя, свою дружбу с Володей – ибо мы не нарушали ничего из того, что принесло бы дурного моим друзьям или нарушило бы размеренную жизнь других обывателей… Да и смысл защищаться? Нас никто ни в чём не подозревал и не обвинял; никто не пытался вразумить или разрушить происходящее.
Это произошло год назад…

Избавь нас от ненужных подробностей, скажите вы, но мне они дороги и составляют важную часть жизни. Поэтому, потерпите…

В сентябре в наш класс пришёл новенький. Был он тонкий и скорее гибким, чем хрупким. Наши говорили «белый» - но волосы его, если быть точным, были пепельно-платиновыми, а сам он был улыбчивым и на удивление отзывчивым и не злым. Сентябрь в тот год стоял солнечный и, казалось, что именно Володька привёз солнце из своей провинции. Они приехали откуда-то из-под Воронежа. Вовка влился в наш коллектив быстро и без особых проблем. Как-то быстро стал «своим» - я даже завидовал его способности не тушеваться и не комплексовать. Он был красив, и поэтому, я думаю, ему многое позволялось, многое прощалось – все его любили, и все: тренера – он сразу записался в футбольный кружок, куда с пятого класса ходили все пацаны с нашего класса, - учителя, старшеклассники, товарищи – стремились прикоснуться, ущипнуть, дотронуться, потрепать, пощекотать - и всё тянулись к животу! - а мне казалось, что метились-то ниже – он даже стал угадывать намерения эти, и принимал защиту: пригибался, разворачивал корпус вправо, чуть сгибал левую ногу, выставлял локоть согнутой левой руки, наклонял голову к плечу – попробуй-ка, пробей! – уклонялся, сопротивлялся, выворачивался из захватов, а сам смущённо улыбался, смеялся, задирал, если это были старшие из ребят. Те, кто посмелее, так и тискали его, прыгали верхом – я так не мог. Наоборот, только почувствовал вызревавшую симпатию – начал её рвать с корнем или затискивать вовнутрь. И принял это решение после того,как достал номер его сотового. Долго ходил по комнате и никак не решался позвонить – придумывал различные предлоги и оправдания, чтобы услышать его голос. Мне было 14, и я уже догадывался, что слово «грусть» связано со словом «падение», а «отчаяние» подразумевает «безнадёжность». Рука моя вспотела, прежде чем я принял решение – не звонить. Я не был отчаянным, а потому безнадёжным – ещё цеплялся за иллюзию того, что могу победить себя.

Не имея выбора, мы порой можем узнать, почему делаем то, что делаем. Конечно, я мог бы обменяться аськой, да и телефоном вполне официально и дружески, но о чём бы я мог с ним говорить, а ещё лучше молчать? Иногда я представлял, как мы бы смотрели на множество огней за окном – тем более, живёт он чуть ли не напротив - и приветливо здоровались друг с другом, и слушали бы дыхание друг друга… И не клали бы трубки долго-долго… Но этого не произошло и вряд ли произойдёт. Это я отчаянный, а значит безнадёжный, в своих мечтах – в реальности всё по-другому. Сейчас я понимаю, что невольно встал на путь борьбы за стремление быть обыкновенным среднестатистическим пацаном, не подверженным случайным чувствам, с действием высшей силы, не понятой и не разгаданной – силой, которая по сути дела должна освобождать нас от страха и сомнения. Однако это слабое утешение, ибо противоречит всей истории человечества и ставит на путь фатализма и всепокорности.

Приняв решение бороться со своим извращением, я порвал всякие попытки наладить с Вовчиком – как стали все его звать – любые отношения. Тем более в Контакте зареген он не был, а по Сетке не играл. Я стал овладевать своими поступкам, мыслями и чувствами. То время вспоминается плохо – казалось эти месяцы я не жил: мне кажется, я существовал как рыба в аквариуме – мутный эфир окружал меня, все мои чувства были замороженными, а поступки заторможенными; или я был растением – вялым и безжизненным. В общем, я не могу подобрать слово для того состояния, в котором находился с октября до февраля месяца.

А что случилось в феврале? - спросите вы. А в феврале произошло то, что я называю «узнание». После 23-го февраля, на который девчонки подарили нам ручки с кнопками (дружно щелкая ими, вызывали нервные припадки учителей), я, как всегда, выгуливал Грея – нашего домашнего косматого питомца. Погода в эти предмартовские вечерочки стояла теплая, сыро-туманная. Поэтому на улицу повылезала вся ребятня и их родители. Попадалось много из нашей школы. Так я повстречал одноклассников . Они, с коньками в руках, шли на каток. Мы перекинулись парой фраз о тренировках, о школьных делах, туда-сюда и — «айда с нами!». Но я кататься не умел и коньков у меня не было — о чем им и сказал. «Ничего, научим, — это быстро...» «А коньки найдём, — у тебя какой размер?» Признаться, мне хотелось научиться, да и предстоящая авантюра приятно взволновала кровь. Эх, была - не была... Я подозвал Грея, и мы пошли.

Около бортов увидели одноклассниц, карауливших обувь катающихся подруг, попросили постеречь и нашу... Честно говоря, мне уже расхотелось учиться: было неловко на глазах у стольких людей, накатывал стыд за свое неумение — тем более перед своими девчонками, но Сашка твердой рукой тянул вперед, а Женька помогал... Да! Видок, должно быть, у меня был стрёмный... Есть выражение: корова на льду — вот и я был этой коровой: ноги разъезжались, тело изгибалось и вперед, и назад... Мне кричали: «Ребром, ребром конек!», а затем: «Отталкивайся елочкой, елочкой, как на лыжах!», поддерживали под руки, а я все говорил: «Дайте сам, погодите, не держите... Погодите, не тащите...». Вот тут и подъехал к нам Вовчик...
— Привет! Помощь требуется?
Я стало было отнекиваться, но пацаны, захотев покататься без такого вот «прицепа», вручили меня Вовке укатили с лёгким сердцем, а я остался с ним...

Минут десять двигались около бортов. Перекидывались фразами, останавливались. Разговор клеился плохо – видя его так рядом, и ощущая, как он держит меня – потерялся совсем... Он всё подшучивал надо мной. Я неуклюже отшучивался – тем более, подобранные одноклассниками коньки, были мне чуть великоваты, и все время стопы мои норовили в них подвернуться. Однако, я уже научился стоять и проходить метра три – с большими проскальзываниями и страшным напряжением в ногах. А ещё я не был одет подобающе и сильно взмок...

Подъезжали к девчонкам. Грей очень волновался, теряя меня из вида. Вовка кружил рядом, улыбался своей задорной улыбкой, иногда брал за руку и тянул от спасительных бортов. В один из таких разов он стал подбадривать, таща в гущу катающихся. Я страшно волновался, притворно грозил ему. А он лишь шутил: вспомни, как нужно летать! И тут я запутался в ногах, заторопился и грохнулся, не отпустив его руки. Вовка упал рядом. Упал и лежал, не открывая глаз. Его неподвижная фигура встревожила меня. Стал тормошить его: эй, ты чего?! Всё в порядке? Мысли молнией вспыхивали в мозгу: ударился головой?! Без сознания лежит?! Паника волной накрыла, выступив потом на висках и в подмышках. И когда мои тормошения стали переходить в тряску, приоткрыл глаз и подмигнул мне - вот сволочь! Я облегчённо выдохнул и радостно ему улыбнулся: ну, ты даёшь… Он смеясь, одновременно охая и держась за коленку, сел рядом: плохо же я тебя научил летать — на ровном месте падаешь! Вот, — поддержал я шутливый разговор, — кара тебе за мои мученья, ага…

Я уже безбоязненно взглянул на него: светлая челка под вязаной шапкой; под густыми русыми бровями темнели карие глаза — сейчас, в полумраке, они казались бездонными, лишь когда он поворачивал голову, искры от фонарей загорались в них; ресницы на концах выбелены, они прямые – кончики не сразу видно, но если разглядишь, то получаешь двойное удовольствие – от густоты и от длины. Кожа его тонкая, белая. Сейчас он раскрасневшийся. На верхней губе, чуть вздёрнутой вверх, затаились, маскируясь в белый, полупрозрачный цвет, мягкие волосики усов. Вовка вспотел, здесь испарина выступила. Из-под вязаной шапочки, на шее, волосы спускаются вниз, косицами, вдоль ушей и по шее, кудрявясь и заплетаясь. Брови тёмные ближе к переносице, далее к вискам они становятся белее, сходя на нет ровным полукругом. Блестели его ровные зубы и пар от дыхания вырывался облачком....

Что-то мягкое и настойчивое толкнулось у меня в груди, смутное томление сладко сдавило сердце — я уловил появление странно-знакомого ожидания чего-то несказанного и неповторимого... Не знаю, может быть мой взгляд ему сказал что-то. Он как-то внимательно посмотрел в ответ и уже без смешинки, полуутвердительно, предположил :
— Знаешь, Ромк, мне кажется, что мы раньше — виделись… Я улыбнулся и чтобы увести разговор поддел:
— Ага. Миллионы лет назад, на Пандоре... – «Аватар» только начал победоносно шествовать в 3D-кинотеатрах и мы все живо обсуждали его на переменках…
— Надо же!.. – Вовка серьёзно смотрел на меня. Улыбка его стала неуверенной и, очевидно, он не знал – поддержать ему мой шутливый тон или не стоит…
— Да-да... вспомнил! Я вот помню! И ты... — я притворно наморщил лоб и поднял палец, — учил меня... летать — мы были другими: синие с хвостами!..
— Да-а? — он помолчал, и также неуверенно улыбался. — Нет. Что-то не помню…

Точно! Все то, что говорил, оказалось правдой: это было УЗНАНИЕ! Когда-то, миллионы лет назад, я знал его, но потом забыл. Но вот и встретил вновь... Мой смех затих, пришло осознание: он — идеал, к которому должен стремиться. И не жаль будет отдать всего себя этому, и впереди лишь радость и полнота существования. И наоборот — если не откликнусь, пройду мимо, то потом почувствую страдания и неисполнение себя...
Видимо, Вовка уловил что-то в моем взгляде, и мы, не сговариваясь, в большом смятении, стали подниматься. В молчании отряхиваясь, не зная, куда скрыть появившееся между нами смущение и неловкость... Тут подъехал друзья. И мы с Вовкой дружно включились в возникший разговор, и настолько приятно нам было толковать о вещах совершенно посторонних (скрывая тайну НАШУ), что товарищи постепенно включились в эту игру: с искрометными шутками, со смехом, намеками и тайным смыслом. Наша подспудная радость захватила и их, и мы скользили по льду в каком-то упоении, с полной отдачей этим скользящим движениям, гармонично, без усилий напрягая свои мускулы. Слух мой обострился, глаза стали зорче. Я был так счастлив, что позабыл об опасности падений, смело двигал ногами, падал и вновь подымался — нисколько не ударяясь, не чувствуя боли ушибов.

Каждый раз, когда мы начинали новую пробежку, я окидывал взглядом каток. Все людские голоса, режущие звуки коньков, щелканье клюшек, отраженные от бортов и стен многоэтажек, сливались для меня в какой-то необыкновенный, волшебный звук. То здесь, то там слышались ликующие человеческие голоса, и они вместе с радостным гулом движений соединялись с песнью моей души...

Долго так было? Не помню... Должно быть, долго. Девчонки, сторожившие нашу обувь, махали нам и кричали, что пора. Мне неохота было уходить с катка. Но все когда-нибудь завершается. И мы отправились в путь все еще возбужденные и веселые. На моих друзей, как будто без всякой причины, может быть, просто от ощущения полной свободы (а может, состояние моей души передалось?), нашла безудержная веселость. Подружки никак не могли понять их безобидный шаловливый задор, но вскоре тоже включились и стали шутить и смеяться.

С подружками мы расстались пораньше, проводив до дома. Уже попрощавшись со всеми, Вовка напоследок протянул руку и мне:
— Ну что, мальчишки, займемся завтра Ромкой? - я пожал его тёплую и крепкую ладошку, и опустил голову, скрывая невольную улыбку. Он же смотрел твердо и слегка улыбался…
Мальчишки согласились, что сегодня у меня были большие успехи, и пообещали завтра довести все до нормы. Договорились встретиться у катка в полседьмого.

Вот так, легко, мои, тщательно воздвигаемые бастионы и крепости, рухнули – причём без сожалений и стенаний. В тот вечер не было произнесено слово «противоестественно», а вот улыбку с лица убрать не могли ни «злодеяния» моего младшего братишки, ни ворчание мамы. С того вечера я начал искать компромиссы со своими близкими, взгляды мои на семейную жизнь смягчились и, глядя в последующем, на отца, мать, брата, понял, что не хочу жить теперь так, чтобы меня вели за ручку, а хочу жить своим умом, своими чувствами, своей душой… Что это было? Моя влюблённость подвигла меня на взросление?

Тогда меня ещё не мучили эти мысли, ибо на мир опустилась Вселенская Любовь. И по пути в школу, встречая друзей, посторонних прохожих, казалось мне — все они объединены одной единой Тайной. И имя тайне - Любовь. Это как пароль. Скажи им это слово, и тебя поймут, и станут близкими.С другой стороны, я знал: у них не было того, чем я обладал — и нёс им нечто, что сделает их счастливее: нёс им свои чувства! Я был как сосуд — хрупкий и прозрачный — и светился...

Я понял, для чего родятся люди, — для таких вот встреч. Я рос для этого — чтобы испытать такие чувства... Передо мной распахивались такие дали! Как опрокинутые небеса... Что, оказывается, может испытать человек! Я млел от ужаса — сладкого и томного. То леденели руки и зубы начинали выстукивать дробь — не мог и двух слов друзьям сказать, то кидало в жар, и речь моя лилась свободно, и шутки вылетали одна за другой... Мне, то хотелось делиться своими ощущениями, откровенно рассказать о ВСТРЕЧЕ, то скрыть все, затаиться, и, в эгоистическом приступе, смаковать свои чувства — ни с кем не делясь...

Так с тех пор и повелось. По вечерам на катке, а если было холодно в прогулках, в подъездах, мы были вместе. А днем встречались глазами, - я с ним - глазами: я стал заговорщиком. Против всех, против мира. Это следовало скрывать. Я стал лучше, а этим не хвалятся; я стал богаче, а это скрывают; я стали счастливее, а этому завидуют; я стали сильнее, а это вызывающе; наконец, я стал свободнее, а это ущерб для других! И все безвозмездно, и все без усилий, а это нечестно, несправедливо, — а как же другие? А как же с другими?! Но, странно, все это ничуть не пугало, все это вздымало! Вот эту раздвоенность, свою шизанутость я и скрывал. Но как скроешь радость от присутствия другого? Как скроешь энергию свою? Все равно прорывалось: во взглядах, в ответах, в общении с друзьями. Это замечали, на это обращали внимание! Ну и ладно! Ну и пусть! Будьте, как я! Пусть будет новое: люди, ощущения, слова!

Через несколько недель все знали, что я подружился с Вовкой!

Сейчас я думаю, что под влиянием той «встречи» изменился больше я, чем мой вновь приобретённый друг. Тогда это меня не трогало. Важно было, что ощущаю я. Мои родители и класснуха без обиняков признавали, что в третьей и четвёртой четверти я изменился в лучшую сторону. Даже моя девчонка и её подруги почувствовала перемены – они стали чаще снимать меня на телефон, и выставляя в Контакт, сопровождали фотки и видюхи комментами типа: а правда он лапочка, симпотяга и подобной мурой… Им и в голову не могло прийти, что я утерял свой мужской к ним интерес, и никто кроме Вовки не мог заполучить меня. Но мой инстинкт самосохранения начал работать ещё лучше, и Танюха – моя девчонка – относила перемены во мне на свой счёт. Никто не был унижен и не требовал отомщения…
Это сейчас, после случившегося на днях, я чувствую ущербность, агрессивность и судорожные потуги разобраться в происходящем во мне. Короче говоря, я не схожу с ума, вовсе нет! Просто хочу выбраться из той западни, в которую толкнули меня обстоятельства.

А тогда я очень близко сошёлся с Вовкой и зажил его жизнью. Я и раньше знал, что он создан для спорта. Вовка был докой в том, где какие старты, первенства и матчи. Являлся участником всевозможных забегов и встреч; его записывают во многие команды на различные первенства. Знал все графики, турнирные таблицы. С ним я стал таскаться по стадионам – правда с фанами на различные стрелки не ездили и в разборках не участвовали. Но даже не это отличало в нём спортивную струну – в повседневных действиях пробивался этот дар: как-то по-особому ловко получалось у него и шнуровать кроссовки, и бинтовать колени эластичным бинтом, а зимой крепить щитки и налокотники – всё он делал с умом и с соблюдением правил техники, даже перед незначительными соревнованиями всегда разминался, разогревал мышцы – в отличии от наших «авось», и «нафиг надо». Я и не пытался повторять – очень уж это вошло в него от природы, а приобрести это, мне казалось, невозможным .

Пришло лето. Мы разъехались. Я на юг, Вовка в один из спортивных лагерей. У меня была уже его аська. Вот посредством неё я и узнал, что Вовка подружился в этом лагере с одной девчонкой из Подмосковья. В конце лета увидел, как он повзрослел – исчезла мальчишечья мягкость, голос огрубел. Стал более циничнее. Если раньше относился ко мне как к верному другу, то сейчас к моей дружбе стал относиться более снисходительнее и свысока, понял, что он для окружающих что-то значит более чем другие – в общем, стал не то чтобы зазнаваться, а стал в отношениях вальяжнее что ли. Я понимал, почему это происходит, но моё отношение к нему не менялось. Единственное, что появилось – это ревность. Я и подумал: уж не дружба ли с девчонкой испортила его? Наверно он переспал с ней – отсюда эта снисходительность и цинизм. Вот я бесился! Прислушивался ко всем его разговорам, напрягался, если он куда-то уходил или уезжал, а меня не звал. Мой настрой, моя направленность, мой позитив стали испаряться. Вместо лёгкости на душе я стал чувствовать пустоту и тягость. Ничего удивительного: жить, скрывая свою ущербность изо дня в день - это сломит кого угодно! Тем более что я не был уверен в том, что нравлюсь Вовке - хоть капельку! - больше чем просто друг! А отсутствие подтверждения своей любви – подламывает и радость в своём существовании...

Свою историю, вы, конечно, понимаете, я рассказываю выборочно и всё время опасаюсь, что наскучу вам. Тем более отсутствие обратной связи мешает понять, что вам интересно, а что нет. Поэтому приходится полагаться на свой вкус и выбор. Поэтому простите, если где-то я перегибаю палку своей писаниной. Так вот. Вместе со взрослением Вовки взрослел и я. Я познал все трудности сохранения пацаньей дружбы, когда на горизонте появляется третий лишний, и этот «лишний» – девушка друга. Кто же знает, сколько надежд родилось и сколько их погибло в этот период! Я видел всю историю их взаимоотношений, я слышал все признания и рассказы Вовки об их дружбе. Но ничем не мог себя выдать – как мне не было бы больно и горько. Нет, я и не воспользовался своим положением, чтобы разрушить их связь - просто не был настолько бессовестным, чтобы делать попытки оболгать «чужой» лагерь или выманить неприглядные секреты у кого-то про его подругу. Никогда Володька не узнает, чего мне стоила его дружба с девчонкой.

Старые уловки уже не могли тягаться с моим новым жизненным опытом. Я уже стал осознавать, что мои дружеские чувства перерастают в нечто новое - такое, которое наши пацаны обозначают настолько грязным словом, что произносить его не хочется. Мне, однако, не хотелось углубляться в анализ происходящего со мной. Гораздо лучше было смаковать свою ревность и чувство обиды от равнодушия ко мне Вовки, чем чувствовать себя виноватым в непоправимом недостатке своего характера, из-за которого я проваливался в пучину отверженности и изгойства. В тот момент я не готов был видеть себя таким, каким был в действительности. А действительно чем я был плох? У меня был друг, который чувствовал мою любовь к нему, но над этим не издевался, а напротив принимал её; у меня была верная подруга, которая любила меня и поддерживала во всём; была крепкая семья, братишка-спиногрыз; в школе успевал; с друзьями не ссорился. Единственное, что меня тревожило – раздвоенность души. Много дней и месяцев ушло на то, чтобы приобщиться к добродетелям имя которым – спокойствие и невозмутимость. Ныне я вновь пытаюсь докопаться до уголков моего внутреннего мира, где похоронил все прошлые страсти и смуты. Вас, быть может удивит то, что я не испытываю сожаления о безвозвратно утраченном – наверное потому, что надеюсь на то, что ещё многое мне предстоит и многое я познаю. Более всего меня волнует судьба написанного – мучаюсь от того, что многое из моих мыслей и дум теряет при попытке перенести их на бумагу/монитор.
Так вот, никогда до этого я не смел называть свою сущность этим грязным словом. Да и сейчас не смею. Приходит другое слово – «падение». Что оно значит для меня? – бездна, и вновь зарождающаяся надежда… Иначе говоря, я пытаюсь внушить себе, что всё ещё поправимо, и жечь за собой мосты не намереваюсь. Я всё-таки, парень и поэтому обязан воевать и не сдаваться. Должен чётко разграничить дружбу и любовь…

Чем же была дружба с ним для меня? Спокойствие от присутствия его, гордость – не знаю, что ещё. Защита? Да - Вовка защищал меня. Пока в шутливых перебранках. Вставал в боксёрскую стойку, задирал моих шутливых «обидчиков»: кто на Ромика?! С тобой, что ли, подраться? Желающих находилось мало, а если кто и выявлялись, то скорее для того, чтобы Вовка их победил – они со смехом валились на парту или пол, уцепив друг друга за шею. Мальчишки в классе тоже любили Вовку. Но, конечно, иначе чем я. Мне хотелось его физического присутствия, его обонять, до него дотрагиваться. Мне всё в нём нравилось: форма губ, курносый носа, усеянный веснушками, цвет волос, густота ресниц, запах – даже запах его ног, когда в раздевалке он снимал кроссовки. У него дома, за компьютером я подсаживался ближе чтобы вдыхать его пот, аромат тела.

Я знаю когда мои чувства потерпели крутой поворот, перешли в плоскость чувственности, телесности. Когда я учуял запах его семени. Нет, у меня не появились в тот момент мысли о том, что вот он тоже такой же как все, и т. д. Просто на него я взглянул по-другому: теперь я думал, что Вовка, окажется мне доступен – до этого-то я смотрел на него как на небожителя. А произошло это просто. Ещё перед его отъездом на сборы в лагерь. Мы наслаждались первыми днями каникул – я был у него дома, мы играли на компе, и было это в начале июне, Вовка был разгорячён и я чуял запах его пота. Пах он не как обычно, запах был густой, пряный и чем-то знакомый. И тут до меня дошло, что это запах загустевшего семени – по квартире он ходил в длинных шортах, и аромата тонкая ткань не сдерживала – пахло едва просохшей спермой. Точно! Вовка прямо сочился запахом семени. Казалось, запах этот источается из всех его пор. Сердце моё возбудилось – Вовка тоже был причастен к этой тайне – как и я! – я, смотрю на его неубранную кровать, и в штанах моих набухает, двигается, приподнимается: Вовка делал это сегодня утром, когда родители ушли на работу . Когда Вовка вышел на минуту из комнаты воровато приподнимаю одеяло, однако следов никаких не вижу – как же мне хочется, чтобы это делал ему я! А пенис мой уже налился и хотел привычных движений, каждое движение соприкасало мою обнажившуюся голову с материей и всё более усиливало желание… Я не мог показаться Вовке с вставшим пенисом, и быстро иду в туалет. Спускаю бурно – лишь сделал два движения. А ночью представляю как он лежит и двигает рукой - член мой уже не сдерживаемый ничем наливается и горячий пульсирует в ладони: и я напрягаю, напрягаю его, выбрызгиваю страсть к Вовке, получая сладость в сердце, порцию овеществлённой любви, – неразделённой любви, – в лужице на коже низа живота, в сырости одеяла и трусов; размазываю густеющую любовь, чтобы она высохла, перейдя на утро в слабый аромат семени в паху – всё как у него!

С тех пор он снился мне: я кладу ему руку на пах, двигаю, двигаю ему по столбику члена, чую его подвижки и набухание, – упругое набухание, – и так мне становится сладко, так ей переполняюсь низом живота, так переполняюсь, что не могу держать в себе – и со вздохом выбрасываю – выбрызгиваю! – сладость в мир! Просыпаюсь на боку, струйки стекают щекотно по скату живота, стремясь уютно уложиться под горячее бедро на простынь, на матрац, чтобы остаться там серым заскорузлым пятнышком, - сонно переворачиваюсь на спину, промокаю всё материей трусов, вновь проваливаюсь в сон. Утром умываюсь, ладонь моя под водой становится скользкой, обоняю её, думаю: а от Вовкиной тоже, наверно, пахнет…

Такие «совместные» сны, мне казалось, делали нас с Вовкой более близкими. На следующий день пристальнее вглядывался в него – икал какой-то знак, делался с ним озорнее, задирал – интересно, снилось ли ему подобное? Главное теперь стало то, что появилась надежда на то, что я буду иметь это когда-нибудь. Конечно это просто были мечты – но мне становилось легче, и я не чувствовал укоров совести.

Не стану расписывать подробно, как прошёл ещё один год. К зиме уже привык к тому, что Вовка принадлежит не только мне. И было решительно наплевать на то, что временами меня мучила совесть за мою внутреннюю измену своей девушке. Я всё ещё думал избежать встречи с его девчонкой, но Вовка прожужжал все уши о ней, выкладывал её фотки к себе на страничку – всё-таки я помог ему завести Контакт – и наконец я согласился. Думаю, мало интересно вам будет читать, как прошла моя встреча с ней – боялся лишь того, что она раскусит моё отношение к Вовке, но после третьей банки «адреналина» всё встало на своё место и мы хорошо потусили у неё в подъезде… В общем, за это время я научился «быть-всегда-начеку». Я выработал свои правила поведения в присутствии Вовки, и всегда их соблюдал. Ибо нарушение их было чревато серьёзными последствиями. Мальчишки наши повзрослели, говорили про девчонок, эротику на «Дарьял-ТВ», порно-сайты, недалёкий стриптиз-бар на Ленинградке, выстраивали в тетрадях, на последних страницах, ряды эрегированных членов, пускали там же заросли вагин и не любили эмо и голубых – ох, как презирали! – ОБЖиста в этом подозревали, биолога в возрасте – и высмеивали-подкалывали тех, которым доставались симпатии последних. И если бы меня записали в эмо-педы – мне было бы легче повеситься. Так что я оставался беспристрастным при разговорах на эти темы, сохранял присутствие духа при обструкции вышеуказанных преподов и снисходительно пресекал шутливые попытки разыграть со мною «голубую» карту на различных дворовых тусовках. Но вот ночью… Но вот ночью приходилось таиться от брательника. Ложился набок к стене, чтоб не видел ритмичное шевеление одеялом. Закрывал глаза и представлял Вовку – его пушистые ресницы, ослепительную улыбку, глаза с озорными огоньками…. И кончал в движении. Предчувствовал момент и начинал переворачиваться на спину: вытягивался телом, упирался ногами в спинку кровати, а лопатками в матрац, приподнимался, напрягая ягодицы, бёдра - оттягивал исторжение экстаза, но лишь на миг, - единый миг! – и, вздрогнув раз… другой… изливал сладкую густую струю – … ещё, ещё!.. –ощущая, как выкатывается наслаждение каплями там, и томным выдохом из лёгких. Наконец опускался на спину, выбрызгивал остатки в трусы, сжатые ладонью, охватывающую, напрягшийся в оргазме пенис. А затем, теребя его умягчающийся, чуял жидкое тепло сквозь материю трусов и, утомлённый, засыпал. Утром, если не перебивал охоту, то валялся распаляя себя разными сладкими видениями (например мы купаемся голышом с Вовкой, я его догоняю, хватаю и валю навзничь, потом трогаю у него или он у меня) так, что приходится, прячась от брата и родителей, с оттопыренной ширинкой, пробираться в туалет, и изливать, приседая в резонанс на полусогнутых от экстаза ногах, серебристую с желтизной, пряно пахнувшую струю, в унитаз, следя мутнеющим от оргазма взором, как стекает она капельками по белым холодным стенкам, а потом смывать всё, оставив на память пенные бурунчики…

Однажды чуть не пропалился. В последнее время рука не удовлетворяла. Мне хотелось двигаться всем телом. Переворачивался на живот и так двигался по постели туда-сюда, подкладывал руку, чтобы кончить не на простынь. Вот однажды, видно сильно и увлёкся, качался сильно, интенсивно, брательник и спросил: Ромк, ты чего? Вся кровь прилила к лицу, стыд обглодал всю душу, аж в ушах всё загудело – буркнул: ничего…- расхотелось сразу всё. Но через полчаса не удержался, прибёг к правой руке, и кончил как всегда во время поворота на спину… А утром избегал смотреть на брата – наверно догадался чем я ночью занимался, не маленький уже, и тоже по утрам в трусах колышек торчит прямо до резинки, а во всяких баловствах хватаем друг у друга, но правда не замечал, чтоб он рукоблудничал с собой, но про это разговоры всякие слышал уж наверняка. Брат молчал – было как обычно – через неделю успокоился совсем…

Знаете ли вы, что значит «личность»? Это маска. Роль. А вот где истинный «я»? Я совсем запутался в себе… Я был лишён покоя. Кем я стал? Делала ли меня любовь иным – в смысле лучше? Думаю, нет. Она сделала меня более скрытным, терзала чувством вины, ела душу, заставляла переживать свою ущербность. Но лишь появлялся Вовка – все горькие и тяжёлые раздумья уходили прочь, вот с ним я и становился лучше, только с ним. Для остальных оставался прежним. Разумеется я изменился – как я уже говорил – но они уже привыкли ко мне-новому. И теперь их мнение обо мне не трогало меня. Обо мне – стандартном. Их устраивало правдиво-стереотипное «спасибо-нормально» на их стереотипное «как дела?». В свою очередь это всех устраивало. И, казалось, жизнь моя вошла в русло. Я открыл тайну неуязвимости – равнодушие. Подозреваю – вам этот рецепт знаком. Но мне тогда, 15-летнему подростку, со смятённой, раздвоенной душой это казалось мудростью века! После этого открытия я мог позволить себе немного расслабиться. Когда я закрывал глаза и искал постыдное наслаждение в длинной череде картин – рисующих нас с Вовкой в разных ракурсах – то после мне уже не было стыдно: говорил себе – наплевать! Напротив, меня одолевала надежда на будущее – что когда-то я с Вовкой сделаю это наяву.

Вы качаете головой, вы порицаете меня. Но что вы хотите, способен ли я был на то, что не удаётся большинству людей – жить без самообмана, лицом к лицу с действительностью? Конечно, в глубине души мне не было наплевать на мою ситуацию, конечно, моя жизнь тревожила меня. Но хотелось пожить хоть немного без напрягов и мучительных раздумий… Возможно я разочаровал вас – сам того не замечая, признался в том, что тоже предпочитаю лёгкие пути, как уже выше сказал, прятать голову в песок, а не бороться с собой, как наметил… Но рассказ мой ещё не завершён, как и жизнь, которая только начинается… =)
Сам того не зная и не желая, я встал на путь самообмана и откладывания проблемы. Частичная слепота начала одолевать меня, ибо без неё в наше время тяжело прожить и в полной мере пользоваться благами цивилизации. В случаях, когда раньше я бы вспылил или остался на много дней в депрессии, ныне я оставался равнодушным. Не свойственное прежде мне довольство овладело мной. Соглашение, на которое я пошёл со своей совестью, получило надо мной неотразимую власть. Я воспретил себе грусть и бесплодное самоедство души. Мне уже не казалось опасным проваливаться в трясину под названием «любовь к однокласснику», и причастность к классу, который мои одноклассники презрительно называли «г$мики» не вызывало яростного отторжения – мне было наплевать… И не потому, что я с этим смирился, а потому, что мне уже лень было думать об этом… Пожалуй, меня могло бы ещё спасти какое-то потрясение. И оно произошло…

После девятого класса , в выпускной, поехали на природу. Ехали с класса конечно не все. С нами физрук. Сначала в метро, – на спину палатки в рюкзак, - галдящей толпой. На Домодедовской вышли. Отсюда по шоссе на Каширу, в какой-то пункт под Москвой в получасе езды. Физрук ведёт уверенно, еле успеваем. Ещё надулись пива, когда ждали автобус – потели жарко потом, рюкзаки на плечи гнётом… Бегали за деревья. Отдувались, спрашивали: скоро? Вовка шёл за физруком, оглядывался, оборачивался – спиной вперёд, ноги длинные, - улыбался: Ромик, догоняй! В ушах у меня наушники - хаус в перепонки. Улыбаюсь в ответ – мне легче оттого, что Вовка не устал, что сильный, что его улыбка – мне. Догоняю. Лес вокруг, спины впереди, голоса позади. Рядом друг. Гляжу на него, в уголках рта его смешинки, наушники на шее, он мне – в глаза: устал? Нет, жарко только… Ничего, скоро придём, - говорит уверенно. Ему я верю. Он касается моего плеча. Это для меня много значит – он знает, как я к нему отношусь...

Живу лишь для того, чтоб видеть друга. И день, и ночь я думаю о нём. Готов смотреть был на него всегда. Что-то появляется в моей душе, когда смотрю на него, чем-то она наполняется: тихой радостью, счастьем, насыщается миром, и – всё его красота, его улыбка, его глаза, его душа.

Не буду рассказывать как провели мы этот день – думаю, всё вам это знакомо – и купание, и как ловили рыбу, как делали уху и готовили ужин. Потом играли в футбол с девчонками, все были выпивши и было смешно. После танцевали в ночи с фонариками. Пили ещё. Были пьяны, орали песни. И уже когда стало в невмоготу стали расползаться па палаткам.

Было холодно, и мы решили спать вместе. Не представляю, как смогли спьяну соединить спальные мешки в один, но смогли и заползли в него. Крышу мою снесло совсем, и я обнял Вовку смело, не думая о последствиях. Поцеловал его – он ещё захихикал: щекотно! - А вот так? – и залез рукой ему под майку пытаясь пощекотать под мышками! И тут рукой коснулся невзначай – там! - осторожно, словно паутинкой – туда-сюда. Реакции обычной: ну, там отдёрнулся, или в обратку – не последовало. Я ещё… И тут Вовка на мгновение прижался пахом к моей руке – ладонью ощутил мягкий продолговатый холмик его штуковины. Пот прошиб меня – я прочувствовал его желание, но всё же боялся ошибиться – даже протрезвел слегка! Потом, гладя живот, уже намеренно задевал ритмично его пах. Вовка молчал. И лишь дышал. Его джинсы мне мешали. Снять? Боюсь… Грубым действием спугну. Руки мои похолодели. Сердце останавливалось – билось через раз, замирало; с пробуксовкой запускалось… Я уж пальцами подлез под пояс, нащупал резинку плавок. Вовка втягивал живот и выдыхал чуть длинней обычного. И – решился… Меня пробила дрожь, зубы нервно стукались в ритм её, пальцы рук дрожали – были холодными, а это, знаю, неприятно. Так, возился с ремнём, а тело – бока, живот и шею пробивал озноб – ничего не мог поделать: бил с головы до пяток. А в голове, а в голове – сумбур! Дрожал не знаю от чего – от радости, что достиг мечты, что Вовка оказался таким хорошим и мне позволил! Вот это и крутилось в голове: он позволяет мне, ОН ПОЗВОЛЯЕТ! Наконец расстегнул ремень, пуговицу, раздвинул молнию и увидел светлеющие трусики. А мой уже бесстыдно лез вверх. Приподнял их левой, правой подлез под них - дотронулся до самого сладостного богатства! Но было неудобно и я осмелился – двумя руками чуть надавить снизу на ягодицы Вовки. Он понял – приподнялся тазом, и пока я стискивал с него джинсы, так держался.
Вот и всё! Вовка передо мной! В темноте серели штаны приспущенные на бёдрах, белые трусы, - под плавки, - с рельефом его крупного, полунабухшего, достоинства, плоский живот с кубиками пресса… Сам он лежит с закрытыми глазами, рука за голову, другая чуть откинута в бок, ладонью вниз. Лежит, будто дремлет. В темноте плохо видно.
Склоняюсь над ним. Трогаю носом его пенис, спрятанный за полупрозрачной тканью. Втягиваю аромат его паха. Так долго мечтал об этом – не буду торопиться! Провожу носом линию, описываю губами овал – у него мягкий, мягкий и тёплый… волосики чуятся. Не удержался – лизнул внутреннюю поверхность бедра – возле обреза трусиков, где круглятся яички. И хотел…

Тут нам помешали: послышались шаги, заговорили как-то пьяно, вразнобой… Молнией скатился с друга.
- Эй, народ, кто есть?
Вовка уже натянул штаны, накинул спальник, сел:
- Чего там? – недовольным голосом. – Мы спим. Идите на $уй!!!…
Во входе зашуршали, зашарили. Пятно фонарика запрыгало по стенке…
- Ты, Вован?
- Да не откроете!.. Закрыто!
- Мы Женьку ищем, не у вас?
- Разбудили, блин! Идите в пень! Какая Женька?!…
- Ну, ладно. Извини…Кузнецову ищем, не знаешь где?
- Нет – и чё лазаете, торкнуло что-ли?!
- Вован, всё нормально, извини…

Мальчишки пошли дальше, спотыкаясь о кусты. Будили следующих. Мне стало смешно – другие встретили их криком не менее пяти глоток. Вовка ещё поворчал чуток укладываясь.
- Ходят тут, спать не дают. Вот, блин, и не устали ведь…
- Диман с Пахомычем, - отозвался, - во ужрались!
… А моя рука уже бесстыдно лезла под полог спального мешка.

Долго не мог уснуть. Вовка тоже. Лежали в темноте, прислушиваясь к напряжённой тишине, с тонким звоном песен комариного народца – те зудели плёнкой крыльцев, пели голод крови, тоску ночи, холод тощих телец и одиночество в толпе. От напряжения дыхание моё перехватывало, и я незаметно старался выдохнуть и вдохнуть его, не потревожив друга. Наконец он сонно задышал, забылся и я под утро, сжавшись, стараясь уберечь тепло от зябкости земли, держа у носа липкую руку, вдыхая его запах – как это было!!! …до безумия радостно?… - ну не знаю слов, чтоб передать!…

С утра прохладно. Посвистывала и тетенькала какая-то ранняя пташка. Звук её свиста одиноко разносился по лесу. В палатке сумрак чуть разошёлся, и я видел Вовкины белокурые вихры. Спал он зарывшись с головой в спальник. Дыхание чуть приподнимало его грудь, и в этой в позе его было столько мира и покоя, что я никак не осмеливался сделать то, о чём пришла первая мысль, лишь я проснулся.

Встали… Вовка вылез первым, не выспавшимся, хмурым. За ним и я недовольным на белый свет. Но лишь взгляды повстречались – как два меча столкнулись! - аж, искры призрачно мелькнули – краска залила лицо, вспомнилось всё ночью явственно, в телесных ощущеньях – глаза мы спешно отвели, но долго тлел румянец по щекам, в глазах мелькали искры, а на губах улыбка – мы пьяны были без вина. Заговаривали о разных пустяках, но в мыслях было-то другое – наша тайна, тела наши реагировали на присутствие друг друга – слишком свежа оставалась память о наслаждении подаренном взаимно: мысли путались на языке, обрывались, висли в воздухе или текли потоком бурно…
– Во, с утра уже нажрались, – говорили.
– Нет! – отвечали. Но кто нам верил?!
– Да, ладно, – говорили, – лапшу нам вешать, - говорили.

Я смотрел на палатку, и казалась она мне какой-то мелкой, незначительной, не верилось, что произошло здесь со мною ночью. Казалось-то, вчера я находился в каком-то храме, в апартаментах, сравнимых с лучшими замками мира: ночь раздвигала стены над нами, экстаз дарил нам целый мир, было всё в другом каком-то измерении – величина пространства не играла роли, там не было пространства, было лишь ослепление желанием и наслаждение, изливавшееся по мановению наших рук, была любовь, затмевавшая наше сердце. А день всё сузил до одной несчастной этой палатки.

Больше ничего не было… И не будет. Я это знаю…
И вот теперь сижу я за компом. И вновь переживаю нашу с ним историю. Я считал своим долгом сохранить её, а попутно выяснить что со мной было… И наверное, как бы я не увиливал, как бы не старался подобрать иное определение, а всё-таки следует признать – это была любовь.

Никто не говорил – овеществлённая мечта, вовсе не то, что сама мечта.
Никто не говорил – человеческая душа имеет свойство портиться и портить вещи: любовь, дружбу, светлые мечты. И дело не в последствиях, которые влекут за собой реализованные мечты, любовь, дружба – дело в самой природе человека: пытаясь привести в порядок мир внутренний, вносим беспорядок в мир окружающий. В итоге не получаем первое, усугубляем второе.

Да, мы несём в себе хаос, бардак, непорядок, нездоровье – плоти, души, психики. Этого не видно со стороны: человек замкнутая система в процессе вызревания внутренней порчи, но стоит лишь порче достичь критической массы – выплеск прочь!– пусть это будет оскорбление, драка или просто смерть. В чём дело? Не знаю… Могу сказать лишь, что при познании страстей – душа моя получала раны, кровоточила, теряла кусочек себя. Время вылечило. Но короста, покрывшая душу, слишком груба, несовершенна, бесчувственна. И всё меньше остаётся той тонкой, первозданной моей сущности, которая и отвечает за порядок в моём внутреннем мире. Мы ещё пытаемся сопротивляться саморазрушению – придумываем ритуалы; оправдываем-уговариваем внутреннее я; упорядочиваем поступки, совершаем дела, облегчающие принятия ущербных-себя, но это лишь оттягивание момента. Наступает время и приходит осознание того, насколько грязна реальность, насколько ничтожны мы; всегда приходит момент, когда мы начинаем тосковать по тому времени, когда мы были ещё чуточку упорядоченнее(порядочнее), чуточку целостнее, чуточку светлее.
Вот и моё желание обладать красотой постепенно подменилось желанием плотского удовлетворения похоти посредством этой красоты. Где произошла подмена? Почему было мало простого присутствия объекта любви? Почему хотелось большего? Хотел стать им? и для этого прикасался к Вовке? Понимая неосуществимость мечты, хотел хотя бы кусочек растворить в себе недостижимого: запаха, плоти, ощущения от прикосновения – да… наверное так. Но задумываешься ещё о том, почему так много в этом печали и чувства грязи? Мои чувства и поступки не нарушали законов природы. Я не пытался поднять себя за волосы, не пытался просочиться сквозь пространство, повернуть стрелу времени, но затем подумал: а не есть ли это чувство вины, ущербности от того, что нарушаются иные законы – морали, общества, семьи… И если природа не наказывала тело за его проступки, – против природы проступков-то и не было, – то терпела беду душа моя, в независимости от того, что всё произошло в тайне. Слишком укоренены эти законы в нас. И почувствовал себя изгоем, и нарушилось нечто в моём жизненном пути, легла на меня метка за мой смертный проступок, и стал я проклят за свою любовь… А мне казалось, что с любовью к моему другу, в жизни моей наступил порядок, она приобрела смысл, стремление сделаться лучше: я получал такой заряд бодрости и энергии, что готов был своротить горы. Но, оказывается, жизнь не терпит слишком высокоорганизованных энергетических душ – это против её правил… И так хитро с этим борется, что в одном случае любовь мы принимаем за грязь, в другом – за слабость, в третьем за отклонение. Я выел душу, а вместе с ней любовь, – дочиста, до поскрёбыша. Плохо это или хорошо? – не знаю. Понял одно: опустошённость – не есть пустота. Опустошённость – есть состояние покоя. И святые не те, которые разрушили себя до основания, и в этом обрели покой, а те, которые разрушили себя и, построили заново, – на принципах любви, – и в этом обрели свой покой. Я не выдержал испытания. Остался в разобранном виде: не горячий, а холодный – не тёплый, по крайней мере…

Я хочу быть чистым.
Мир так жесток и холоден, что не надо что-то придумывать в своё утешение – потому, что это всё равно будет неправдой, это будет вдвойне неправдой, а от этого ещё горче и безысходней. И что будет впереди? Задумываться о будущем – неблагодарное дело. Оправдает ожидания? – ни за что! Всё равно внесёт свои коррективы, всё равно будет что-то иначе, не к лучшему для меня. Всё в этой жизни имеет свою цену – за всё приходится платить. И чем больше ты получишь счастья, тем больше ты должен отдать – иначе заберут не спрашивая. Мы с миром сообщающиеся сосуды. Но мир чуточку глубже. Поэтому и не можем заполнить его. Не хватает нас. И есть ли критерии оплаты?

Когда писал эту историю, я всё понял – мои искусственные правила были ничем иным, как попыткой защититься от разоблачения, а что же теперь будет с Вовкой? Сможет ли он справиться со всем этим? Раньше я защищал только себя, а теперь должен защитить его. Разве я теперь мог позволить, чтобы мой первый и единственный друг перестал быть собой?! Поэтому больше никаких поводов и чувств… Пусть он будет спокоен. Пусть ничего его не терзает – это был первый и единственный его эксперимент. И я не г#й, ни, что ещё хуже – я был лишь влюблённый пацан.

Я достиг своей цели и потерял свою любовь. Теперь Вовка мне не снился. Теперь мне следует найти другого человека, которого я смогу полюбить – девчонку. Пусть бездна, в которой я очутился кажется слишком глубокой, но впереди всегда есть свет – а он означает надежду…

Вы можете многое поставить мне в упрёк – что моя тайна оказалась не такой уж тайной, что мой выход из положения не отличается оригинальностью. Но в своё оправдание могу сказать, что всё что я вам рассказал - рассказал искренне и не от меня зависело, как шли моё повествование и ход моих мыслей. Только бы вы мне поверили, что расстался я с Вовкой как со своей любовью, но не другом – вот только бывает ли так? Пока не знаю…

Впрочем, моя история имеет и свой плюс - я понял, что я могу любить! И любить искренне – а это значит, что в этот мир я пришёл не напрасно!

P. S. Я сказал неправду - не стала моя душа пустой! Там поселилась тоска - тоска по любви, которая никогда не будет прожита, ибо время для неё предназначенное никогда не настанет. Тоска по любви запретной, а от этого проклятой. Зачем такая любовь? Что толкает на такую любовь, что испытывает нас – попытка объяснить, обречённая на провал, как я понял… И забудешь ли такую любовь? – Нет…

© Посторонним В.