Геи носят узкие штаны, чтобы другие парни могли оценить их задницы?
Именно это хотел знать тинэйджер из документального фильма 1996 года, посвященного обсуждению проблем геев в школе. О чем еще он мог спросить? Что еще может прийти в голову, загруженную дресс-кодом гетеро-соответствия? Ответ на этот вопрос можно найти в той мрачной странице истории, когда мальчики и мужчины были вынуждены носить чрезмерные и мешковатые одежды, прячась друг от друга, прячась от самих себя, прячась от опасного присутствия своих собственных тел.
Иной изысканный джентльмен, разглядывая мальчиков в нелепо широких штанах и рубашках, признает их весьма привлекательными. Ничего не мешает, шутит он, свободно повозиться или влезть куда-нибудь. Ему просто смешно, в этой ситуации, его больше ничего не интересует в этих мальчиках, кроме их самих и дикой вихрастой энергии. Конечно, и мальчики в нацистских скаутских регалиях могут казаться забавными медвежатами, - в спортивных шортах и кокетливых галстучках – однако никто же не станет игнорировать брутальную подоплеку этих нарядов – ни тогда, ни теперь.
Когда это началось?
Каким образом эта стилизованная бесформенность стала нормой для всего пола? Кое-что стоит показать. Вот мальчик в шортах, комически доходящих ему до лодыжек; вот другой в штанах с мотней, висящей на уровне колен; а вон, гляньте, идет нелепость, одетая «по-пляжному» в купальный костюм, взятый напрокат из уборных Бозо. Ни голых бедер, ни колен. Ни ляжек, ни ягодиц. Армия зачехленных однообразных мужчин, бесформенных, подстриженных и укутанных как плакальщицы, как военнопленные, как беженцы с территории военных действий.
Чтобы понять, что сейчас происходит, вернемся в то время, когда казалось, что победа достигнута. Отмотаем, так сказать, лет тридцать. Показанные сейчас, фотографии и фильмы 60-х, 70-х и середины 80-х, изумляют.
Мальчишки в коротко обрезанных шортиках и рубашках нараспашку, сетчатых безрукавках и носках по колено, в зачаточных, так приятно облегающих трусиках, а часто совсем и без них (как это мило), нет ничего, чтобы спирало выпуклости спереди или сзади. Смотри сколько влезет. Сейчас такое шокирует, но не тогда. Юноши хотели выглядеть именно так, чтобы подчеркнуть естественность своей фаллической, грубой, пофигистической индивидуальности. Чем же объяснить спокойное к ним отношение? Чем объяснить эти весенние годы эротического цветения? За что нам теперь это суровое наказание?
Нелишне вспомнить, в историческом контексте, что правила приличия всегда определяли и изменяли именно мужчины – для себя и для женщин. Именно они всегда и в любой культуре решали, как показывать тело, где и зачем.
Сотню лет назад, даже в Америке, вид раздетого мужчины не был необычен, что бы мы ни говорили о викторианской строгости или эдвардовской скованности. Боксеры той эпохи как правило выступали в костюмчиках, оставляющих ягодицы открытыми.
Взгляните на картину Джорджа Беллоуза Stag at Sharkey’s. Полюбуйтесь видом «Джентльмена Джимми» Корбетта, почти нагого, в поединке с Робертом Фиц-симмонсом, и это в 1897 году.
Юноши и даже подростки запросто купались голыми в общественных местах – архивные фильмы и фото тому подтверждение: они ныряют и плещутся возле причалов и набережных, в городских фонтанах многолюдных парков, на загляденье прохожим и зевакам – и никого это не удивляет. Пловцы в мужских, школьных и общественных бассейнах, как и полагалось, пребывали обнаженными.
Культура руководствовалась традициями греко-римских гимнасиев (не забывайте, что слово это означает «место для упражнений нагишом»); маскулинный дух без колебаний воспринял весь ее разоблаченный мускульный динамизм, хрящи и пот. Лишь много позже этот внезапный порыв уступил место провинциальной, мещанской скромности эпохи 1950-х, которую мы называем эйзенхауэровской консервацией. Мужское тело, как объект любования постепенно исчезает по всей стране. Прошли годы, прежде чем новые социо-культурные тенденции вновь вызвали его к жизни.
На краткий миг его возродила так называемая сексуальная революция. Мальчишки и девчонки с воодушевлением и радостью сбросили свои консервативные ризы, желая явить себя, щегольнуть собой на пределе дерзости, на пределе нескромности. Нация Вудстока. Возврат к природе. Назад в Сад.
Почему бы не раздеться полностью? Вспомните раскраски по телу? Не удивительно, что это был в основном мужской феномен - ритуальный эксгибиционизм, внезапно вспыхнувший; чего же ждать от мальчиков со стертыми запретами.
Увы и ах! Молодежная игра в раздевание была доставлена на сцену из Калькутты. В 1968 году Франко Дзифирелли выпустил фильм «Ромео и Джульетта», предваривший чувственность эры Водолея. Его мальчики и юноши в узких чулках и паховых раковинах так обворожительны. Его игривый Ромео-подросток показан естественно и прелестно нагим.
Приблизительно за 20 лет этот мужской бунт тела с лихвой явит все, что так нравится женщинам. Мальчики начали одеваться скуднее и соблазнительнее, нежели девочки. Они стайками прохаживались по торговым залам и пассажам полунагими бедствиями, в джинсовых шортах столь узких, что те едва застегивались.
И еще, называйте это парадоксом, но веселая игра велась в век сексуальной наивности, а сами гуляки были весело и по-детски анархичны, как дети, впервые открывшие свои тела, изумленные и хихикающие, и жаждущие новых ощущений.
Рожденные семидесятыми дети-цветы расчистили путь для панка и глама, карнавала наслаждений и сексуальной амбивалентности, характерных для почитателей Квин, Лоу Рида, Игги Попа, Дэвида Боуи. Длинные волосы у девочек, длинные волосы у мальчиков. Короткие шорты на девочках, короткие шорты на мальчиках. Идолы тинов в те годы - изящные мальчики-куклы Дэйви Джонс, Дэвид Кэссиди и его брат Шон, Лейф Гаретт, Тони Ди Франко - были идеальным воплощением этой новой андрогинности.
Это было обоюдополое поклонение подсознательному, обоюдополое празднование телесной любви, достигшее своего расцвета в диско, в Виллидж Пипл и «Фрэнки идет в Голливуд», в мужчинах-мачо, делающих молочный коктейль и развлекающихся в АХМ. Внезапно и довольно конкретно гейстрим и мэйнстрим слились воедино. Никаких разграничений и различий между квирами и правильными. Обе культуры радостно и беззаботно гомоэротизировались. Приверженцы гетеро и приверженцы гомо перестали отличаться друг от друга – в сфере музыки, причесок и, конечно, одежды - их заботила только внешность и хорошее настроение.
Эта 20-летняя идиллия наивного цветения закончилась ярко. Майкл Джексон, Дюран Дюран, Принц, Уэм, Менудо – крупнейшие поп звезды-мужчины заката эры диско – они были иконами андрогинного шика.
Брейк-данс беспардонно вытолкал ее своими цепями и коленками, затянутыми в кожу, накачанными бицепсами в куклукслановских рубашках и лбами в самурайских повязках. Фрэнсис Форд Коппола в фильме Аутсайдеры (1983) показал мелодраму страстной подростковой дружбы, подарившей нам героев по имени Джонни, Содапоп и Понибой, грациозно падающих друг другу в объятия. Песенка «Пусть послушает парень» стала подходящим гимном этой безвкусицы и вертлявости накануне деструкции.
Потом, по мере пробуждения от приятных снов, эта культура двуполости и буйной игривости печально преобразилась.
В середине 80-х две могущественные социо-культурные силы грозно встали друг против друга, и юноши оказались между ними как досадное недоразумение.
* Репрессивная демагогия справа
* Манифестации в защиту прав личности слева.
Одна без другой была бы молотом без наковальни. Две противоположные силы нашли общего врага и вычеркнули 20 лет восторженного поклонения маскулинности, 20 лет выставления напоказ мужской и мальчишеской красоты и сексуальности. Теперь это стало называться гей-культурой, анафематствовалось и отвергалось.
Этот судьбоносный перелом имеет свою конкретную точку во времени и пространстве. Он точно совпал с избранием Рейгана и созданием правой коалиции – но и после, в течение нескольких лет сейсмические толчки не ощущались. Свирепые нео-пуританские защитники так называемых «семейных ценностей» объявили войну всему тому, что они называли неприличным.
Уполномоченный Рейгана генерал Эд Миз возглавил крестовый поход из Белого Дома. В 1986 году он сделал доклад о порнографии. Конгресс принял свой собственный драконовский Акт о защите ребенка (1984), как дань сексуальной истерии, порожденной Христианским Правом и новым потоком жертв бесчестия, о чем тогда много писали. Репрессивная терапия открывала залежи в подвалах памяти, впоследствии оказавшиеся дутыми, и подпитывала этот бум. Полиция и прокуратура, при угодливом соучастии прессы, наводнила страну открытиями предполагаемых педофильских организаций и ритуальных насилий сатанистов, большая часть которых так и не была найдена, и даже не расследована. Джордж Фелвелл и его Моральное Большинство, Филлис Шаерли и его Игл Форум – эти и им подобные демагоги перебрались с окраин в эстеблишмент-центры, притащив с собою заразу ненависти и твердолобую законопослушность.
В это же время из противоположного лагеря выступили ретивые проповедники гей-идентичности. Нельзя сказать, что гей-движение было изобретением 80-х. Гомосексуалисты ворошили страну уже долгие годы, и Стоунуоллский Мятеж 1964 года был лишь ярчайшим примером тех грозных лет. Но прежняя активность была отчаянной борьбой за основные человеческие права, за свободу от политического насилия, за право на собрания и общение, право на существование. Нынешний радикализм был чем-то совсем иным, не меньшим, чем фронтальная атака на американский образ жизни, борьбой за увеличение и укрепление влияния гей-меньшинства на политику страны. Теперь борьба за основные права и минимальную терпимость превратилась в требование полного признания.
Катастрофа СПИДа, более чем что-либо еще подогревала рвение этого движения. В 1982 году кризис здравоохранения был отмечен в Таймс, Ньюсуик и других влиятельных масс-медиа. Чувственную фривольность диско и откровения ранних 80-х сменил левый активизм геев, таких же твердолобых, как их противники справа. Стоя на краю пропасти, эти люди вели борьбу не на жизнь, а на смерть, не размениваясь по мелочам. Рок Хадсон, заболевший СПИДом и ставший в 1985 году мальчиком постеров, получил беспрецедентную известность как символ мрачной идентичности геев.
ACT UP и Queer Nation, среди прочих, все больше будоражили общественное и национальное сознание. Гомосексуализм как альтернативный стиль жизни, как отдельная субкультура, непохожая на гетеросексуальный мэйнстрим, становился все заметней. Двадцатилетняя идиллия наивного и радостного андрогинизма и в самом деле закончилась.
Что же сменило ее? Что же произошло в конце 80-х? В 90-х? Жесткое давление непримиримых правых и их программ явило свою безжалостную эффективность. Межвозрастной секс демонизировался новыми скандалами. Возраст согласия был пересмотрен и поднят по всей стране, штат за штатом, во имя защиты детства. Анти-порнографическая истерия и суды (при косноязычной поддержке феминисток и лесбиянок) прокатились по всей стране, от арт-галлерей Цинциннати до каталогов Sears, ледяной волной цензуры и устрашений, достигая окраин империи (Западная Европа, Филиппины, Таиланд и т.д.). Фотографии Роберта Мэпплторпа и Салли Манна, Давид Микеланджело, «Человек без лица» Изабелл Холланд – везде подвергались нападкам за непристойность и извращенность, за несоответствие американскому и христианскому духу. А фильм «Попи», с рейтингом G, поставленным еще в год выхода фильма (1969), несмотря на сцены мальчишеской наготы, теперь в большинстве американских сообществ оказался совершенно непристойным. Гигантские торговые корпорации Sears, JCPenney и Montgomery Ward вынуждены были приостановить использование живых моделей в рекламе нижнего белья для мальчиков. Национальный дух уже привык воспринимать едва одетого юношу единственно в категориях гомоэротизма и детского порно.
Движение за права геев разделило ответственность за рост скандального страха и отвращения перед эротизмом. Воинственность, заряженная угрозой СПИДа, хороша для получения места за шумным мультикультурным столом, но реакция простых американцев скорее похожа на панику. Подобно обкуренному распутнику, проснувшемуся в чужой постели, нормальный мужчина испытывает болезненный шок и омерзение к самому себе, желает дистанцироваться от любой формы проявления гомосексуализма. Певцы гомо-идентичности хорошо подготовились к неизбежности «единодушно-враждебной реакции» политиков гетеро-идентичности. Рвение левых совпало с рвением правых создать глубокий культурный раскол, вынуждая общество сделать выбор между двумя сексуальными лагерями. Либо ты гей, и гордись этим, либо ты правильный, и гордись этим. Однажды начавшись, это сексуальное разногласие вылилось в дуэль двух полюсов. Голубые прайд-парады и контр-выступления христиан соревновались в вечерних выпусках новостей. Мы существуем и мы – голубые! Бог ненавидит педиков!
Вначале с геями идентифицировался определенный набор образов и этикеток. Вначале миру открылся совершенно определенный стиль геев и их манера держаться. Однако потом все лучшее, что изобрела мировая мода в отношении мужской привлекательности, стало уникальным стилем квир-культуры. Натуралы, придавленные правоверной позицией и «семейными ценностями» гомофобии, стали смотреть в зеркало и находить там, к своему изумлению себя, одетых как педики, в узкое и тесное белье, пригодное для девок и квиров. Теперь быть сексуальным и привлекательным стало уделом гомиков, но не мужиков.
Но если узкое и короткое – для геев, то что носить мужику? Если скудное и сексуальное – удел гомо, то что же должно соответствовать гетеро? Как должна выражать себя новая, сепаратная гетеро-культура и что соответствует гетеро-стилю?
Такой вот ребус. До того, как геи самоопределились, существовало наивное пренебрежение к сексуальной ориентации, простоватая вера, что мужественность означает любовь к женщинам. Да, квиры существовали, но где-то там, в Гринвич-виллидж, или компактно проживали в Сан-Франциско. Они были невидимы. С ними не сталкивались. Мужчины сами решали, как им выглядеть, что носить, как себя вести. В силу самого факта считали себя гетеросексуальными, ибо каким же еще можно быть? Никто не мог выглядеть как гей, потому что никто этих самых геев в глаза не видел. Не было гей-идентичности. Мальчик в плавках? Гетеро. Мальчик в коротких шортиках? Гетеро. Только когда геи выдвинули себя в подозрительную и отдельную суб-популяцию, в демографических ДРУГИХ, по отношению к НАМ, гетеро, появился и специфический стиль в одежде.
Агрессивное самовыдвижение гей-идентичности сопровождалось столь же агрессивными контратаками гетеро-сепаратизма, и вынуждало мальчиков и юношей одеваться как настоящие мужчины, то есть прежде всего как натуралы.
Это было что-то новое в истории западной культуры. Мужское убранство всегда более или менее соответствовало гендерному принципу, но не сексуальной ориентации. Фривольный стиль унисекс предыдущего двадцатилетия заменили строгим дуализмом в одежде. Девушки и квиры предпочли узко-короткое и обтягивающе-сексуальное, а парни, не желающие выглядеть женственно или голубовато, усердно принялись вырабатывать свой собственный гетеро-норматив, чтобы подчеркнуть свою отдельность, свой собственный стиль настоящего мачо. По правилу противления, новая униформа гетеро-соответствия заменила короткое длинным, узкое широким, обтягивающее мешковатым, сексуальное бесформенным.
Так родилась анти-гейская эстетика. Это не случилось за одну ночь. Преображение происходило постепенно, но было безжалостно. Еще в середине 80-х, на баскетбольной площадке Майкл Джордан продемонстрировал оригинальный способ выглядеть как мачо, надев шорты длиннее и просторнее, чем кто-либо когда-либо надевал. В штате Мичиган баскетбольные команды колледжей и некоторых школ первыми стали переходить к этому новому и несколько странному стилю укутывания, как признаку мужественности, укутывания как признаку крутизны.
Не удивительно, что игра, где доминировали афро-американцы, стала определять общее направление. Черные парни, по всему культурному фронту, воспользовались этим новым шиком, чтобы подчеркнуть, что это они помогли создать все отличия нового времени. Урбанистическая культура рэпа и хип-хопа стала доминирующей силой 90-х – большей, чем манера одеваться. По сути говоря, новый образ жизни для самых правильных пацанов. Уличная религия преувеличенно-шаблонного гетеросексуального поведения и привычек, верований и табу.
То, что Майкл Джордан впервые продемонстрировал на баскетбольной площадке, теперь внедрялось и воплощалось хип-хопом в форме экстравагантной карикатуры и мужественного босячества. Бесспорно, хип-хоп – просто этикетка на новом мировоззрении, призванная обозначать мужественность. Не более чем нагромождение манер, музыки и, конечно же, моды. Манифестация гетеро-сепаратизма, но не его причина. Короче говоря, связывать убожество мужской бесформенности со «стилем хип-хоп» значит принимать симптом за болезнь. Прежде, рожденное в Сиэтле музыкально-мировоззренческое движение, названное грандж, соперничало с хип-хопом за право быть первой силой в американской молодежной культуре. Нирвана и Перл Джем стали примером этого жанра нео-панковского пригородного страха.
Но каким бы ни был отросток: грандж ли, хип-хоп или какой другой субкультурный вариант (Goth, gangster, slacker), корень всегда оставался агрессивно гетеросексуальным, и все они одинаково презирали мужское тело, преследуя цель закрыть и спрятать, а в сущности, обезобразить и изуродовать его, провозглашая гендерное единство.
Клоунски непомерная одежда служит защитным слоем, подобно сексуальному камуфляжу, - чтобы стереть всякий след телесной формы и контура: мешочные куртки поверх мешочных рубах поверх мешочных штанов. Штаны с низковисящими паховыми швами проектируются по образцу фабричных мешков, одинаково ровных с обеих сторон, уничтожая раз и навсегда отвратительный гомоэротизм бедер, гениталий и задниц. Фигуры мальчиков причудливо удлиняются и деформируются, как привидения из кривого зеркала.
Сначала эту мешочность сделали последним писком моды, новым детским и молодежным трендом, крутым, вызывающим, дерзким прикидом. Сами тинэйджеры, преимущественно мальчишки, но также и девчонки, могли, не особо задумываясь над тем, как выглядеть в глазах окружающих, сообразить для себя странный, но вполне приемлемый гардеробчик. Этот глубоко символичный способ самовыражения был спущен как простая фривольность, и лишь немногие (если таковые находились) понимали все коварство этой выразительности.
Однако вскоре девочки перестали следовать новому стилю одежды, бывшему для них не более чем капризным вывертом моды, краткой оккупацией чужой территории, маскарадом Хэллоуина. Они оставили мешочные ризы мальчикам и радостно провозгласили свою монополию на эротику тела.
Для мальчиков же не было ни альтернативы, ни выбора.
Девочки могли выбирать из стилей, не более для них постоянных, чем шузы на платформе или цветной шнурок, но мальчики и юноши вынуждены были следовать тому единственно приемлемому стилю, однажды введенному ими самими в качестве нормы. Какие бы курьезы не предлагал хип-хоп, грандж и прочие, мешочность стала теперь основой строгого этикета одежды, внешним проявлением чистоты анти-гейской солидарности.
Другими словами, эта мода не есть мода, этот стиль не есть стиль.
Сейчас мешочная одежда – главное и неизменное оружие по защите собственной гетеросексуальной маскулинности. Юноши заявляют себе и всему миру, всякий раз, когда надевают такое, о бездумном отвращении к самим себе, своем тупом и покорном принятии мужской неотесанности и грубости. Мальчики и юноши, когда-то выглядевшие в своей одежде игривыми, восхитительными, эротичными, открытыми, уникальными, прекрасными, радостными и забавными, теперь заставили взирать на себя как на хмурых, темных, замкнутых, сердитых, коварных, враждебных, уродливых, бесформенных, анонимных.
Этот новый режим мужского самоотвращения очевиден и понятен всем. Мальчики и мужчины провозглашают громко и безапелляционно, что женщины, и только женщины являются привлекательными в сексуальном смысле; что только женщины могут одеваться соблазнительно и сексуально; что только женщиной можно восхищаться и любить ее.
Но дальше, нормальный гетеросексуальный мужчина должен испытывать не только позитивные чувства к женщине, но и отчуждение к другим мужчинам, по причине отвращения к самому себе, обесформленному, укутанному, ограждающему себя и других от неприятного вида своего собственного тела. Мальчики не являются физически привлекательными, не являются эротичными. Мальчиков не надо показывать ни себе, ни другим, ни восхищаться ими, ни любить. Их шутовская, мешковатая форма гордо заявляет о молчаливом презрении к самим себе.
Чем же отличаются нынешние, нормативные, подростки от подростков прежних времен? Всегда ли юноши пеклись о безопасности своей выпуклости? Разве 20 лет назад мальчики не были такими же бездумными подражателями в своих узко-коротких шортиках и носках по колено, как нынешние? Были – ведь стадный подростковый менталитет неизменен. Однако вчерашний конформизм был, так сказать, всеобщим торжеством уникальности каждого мальчика. Нынешняя же мешковатость призвана спрятать тело, заставить каждого выглядеть монотонно, бесформенно и бесполо-анонимно. Вчерашняя изящная узко-короткость преследовала прямо противоположные цели: раскрыть тела и показать неповторимость каждого из них, показать, что каждый мальчик уникален по своей форме, фигуре. Каждый изгиб прекрасно отличен, прекрасно вылеплен.
Вчерашний стиль был именно стилем. Он возникал, вызревал и сам по себе угасал. Никогда, даже в зените, не был он единственно возможным для мужчины способом одеваться. Мальчики и мужчины могли наслаждаться свободой эротичной одежды, но был выбор. Сейчас выбора нет. Любая одежда для юношей более или менее мешковата. Если мальчик, одержимый бунтарским духом, возжелает надеть на себя что-то более узкое или короткое, он обречен на поражение. Крупные фирмы и супермаркеты больше не занимаются этой одеждой. Мешковатость – не стиль. Мешковатость – не выбор. Мешковатость есть суровый и бескомпромиссный устав гетеросексуальной принадлежности.
Даже в самом гей-сообществе мешковатый прикид становится нормой. Вряд ли это кого-то удивляет. Политика встраивания шоковой гей-культуры в национальное сознание неожиданно для самой себя вынудила гомосексуалов встраиваться в социо-культурный мэйнстрим, во избежание неприятностей.
Оказавшись в доме хозяина, эти бывшие парии принялись консолидировать новоприобретенный статус размыванием себя, предпочитая не отличаться от других, выставляя себя нормальными членами пестрой американской семьи.
Эта овечья угодливость взрастила ментальность конформизма не менее устойчивую и тупоголовую, чем казарменность гетеро-соответствия. Теперь геи подкрепляют свое «Мы такие же, как и вы» перениманием условностей правильного мэйнстрима, что означает быть такими же, как нормальные Том, Дик и Гарри. Симбиоз полярностей завершился. Гомо и гетеро снова стали неотличимы друг от друга, но теперь эта правильная эстетика бесформенной анонимности обнажает лишь пошлый шаблон.
Итак, не имея сегодня реальной угрозы от геев, не страшась последствий фривольного поведения, почему гетеросексуалы по-прежнему придерживаются своего сепаратистского дресс-кода? Ответ уже дан: однажды введенный, этот дресс-код делает возврат невозможным. Однажды предписанная, «гетеро-внешность» не может быть пересмотрена без пересмотра вашей собственной сексуальной ориентации. Отказ от нее означает признание в голубизне.
Понятно трусливое стремление геев ассимилироваться. Стереотип «гей-внешности» по-прежнему жив в культурной памяти и никогда больше не соблазнит правильных мужиков. Никогда больше одежда не будет слишком короткой или слишком облегающей, то есть, слишком голубой. Ни один мальчишка не обнажит себя больше, чем следует, и не покажет себя так, чтобы можно было разглядеть его прелесть или побудить мир смотреть на него, желать его, – потому что мир назовет его женственным, миловидным, неправильным.
Конечно, сегодня геи могут нормально тусоваться, причудливо и комично кривляться в The Birdcage или на Will & Grace, могут загребать бонусы жалости к трагическим жертвам СПИДа – но никто не захочет быть как они, никто не захочет ошибаться как они. Они в порядке, но все же, но все же... они геи, всегда ДРУГИЕ, всегда ПРОТИВ нас. Достаточно взглянуть на культурный ландшафт, чтобы убедиться в безнадежной, безвозвратной непримиримости. То, что началось, как обычное и спонтанное осознание голубого радикализма, столкнувшегося с традиционной ориентацией, институциализировалось, коммерциализировалось и пошло на продажу по всей корпоративной Америке, а затем и по всему американизированному свету. Посмотрите телешоу из Венесуэлы, Англии, Южной Кореи – любую страну возьмите и вы увидите те же самые хламиды, то же самое безумное подражание Америке и хип-хопному убожеству ее гетеро-экстремизма.
Каждый аспект жизни мужчины выдает здесь отсутствия стиля, отсутствие моды.
Спорт, в первую очередь, благодаря вкладу Майкла Джордана, должен был подчиниться этой гротескной трансформации в убогое и клоунское. Спорт по-холуйски выполнил этот переход от короткого к длинному, от облегающего к мешковатому. Футбольные, гимнастические, гоночные, теннисные шорты – все подверглось этой трансформации. Даже борцовская майка и та удлинилась, чтобы скрыть неуместный вид голых ляжек.
Но и помимо атлетов, эта длинно-мешочная норма была приспособлена ко всему, от скаутской униформы до одежды младенцев и дошкольников. Естественно, скаутская мужская форма. Для младенцев и дошкольников мужского пола. Эта заведомо подростковая мода (дети всегда дети) изменила внешность и поведение всего пола, независимо от возраста, расы или другого демографического показателя носителя стиля.
Никакое другое зрелище не обнаруживает преобладания и неизменности этого гетеросексуального сверх-принципа конкретнее, чем мужской (детский ли, взрослый ли) купальный костюм. Как могла простая уличная мода вызвать преувеличенную фобию тела на пляжах? В бассейнах? Почему 6-летние мальчики и 60-летние мужики выказывают одинаковую покорность тому, что не более чем глупый подростковый каприз, пустая хип-хопная вычурность, заволакивая даже те места, которые приличнее было бы открыть.
Мужские плавки сейчас – это мешковатые купальные брюки до лодыжек, фарсовый антитезис всему тому, что вы желаете увидеть на пляже или в бассейне: традиционную роскошь беспечности и нескромности, и даже наготы. Под видом мешочной уравниловки сокрушается комфорт, в то время как нагота, что и говорить, есть идеал. Чем больше одежды, тем меньше комфорта. Закрытая кожа не дает наслаждений. Плавание означает, прежде всего, купание, – сумасшествие, купаться в брючных чехлах. Мальчики и мужчины, делающие это сознательно, служат красноречивым примером бестолкового и противного интуиции поведения, поддерживаемого лишь постоянным навязыванием и агрессивным маркетингом.
Вряд ли кто-нибудь из них так жаждет купаться в тяжелом, жарком и неудобном, и, тем не менее, всепоглощающая необходимость требует, ибо это тотем и символ, ценность и отличительный признак гетеро-соответствия, гетеро-единства, гетеро-принадлежности. Это – институализированная «уличная мода» и «контркультура», наиболее спаянная, наиболее коммерческая и безжалостно циничная.
Фобия тела царит уже около 15 лет, а ее немилосердный дресс-код все так же силен и действенен. И вот уже целое поколение мальчишек научилось презирать собственное устройство и смотреть на себя с безвольным стыдом.
Можно было бы отбросить этот подход как гиперболу, как параноидальную риторику, как зловещий алармизм, – если бы не заявление осведомленных людей, таких как Стюарт Айзек, вице-президент отдела спортивных товаров компании Speedo, осуществляющей разработку нового брэнда Fastskin. Этот костюм на все тело помог возродить среди юношей угасший было интерес к спортивному плаванию. Почему? По словам Айзека, сказанным в интервью Чикаго Сан-Таймс, парни в последние годы «отвернулись» от плавания по причине «нежелания носить короткую форму на публике». Но теперь те из детей, которые не готовы надеть костюмы Fastskin, Speedo и других производителей, имеют спасение в модифицированной версии, в костюме, похожем на велосипедные треки, которые достаточно длинны – по словам того же Стюарта Айзека – чтобы «преодолеть беспокойство».
Это правда: отныне мальчики могут не беспокоиться о непристойном зрелище «коротких»
костюмов, благодаря сплоченной Америке и институциализованному гетеро-соответствию. Не забудем, что главный грех коротких костюмов – присущая им голубизна. Ибо между выставлением себя всего напоказ и голубизной стоит знак равенства.
Недавнее шоу на PBS под названием «В чем загорать» обсуждая вопрос, как отличить голубые пляжи от пляжей их правильных сородичей, предложило собственную трактовку: «Все просто: у первых все короче и уже...».
Ну да. Все та же Чикаго Сан-Таймс в еще одной статье о мужских плавках подытожила: «Все узкое на парне – независимо от его телосложения – непривлекательно. Чем шире, тем лучше. Вообще, для мужчины широкое – единственно возможный выбор». Добавить нечего. Конец дискуссии.
Кажется, не так давно, даже мэйнстримные медиа, почувствовав патологию в повадках нынешних мужчин, измыслили термин «Культура Крутых Парней», пытаясь найти смысл в бессмыслице. Соответствующая статья от 5 февраля 2001 года поясняет, что «Крутым Парням свойственно отвращение к самим себе», что «Крутые Парни смотрят на женщину как на сексуальный объект, а это значит, что все мужики - козлы»; что на самом деле имеет место «некоторая корневая проблема с Крутизной этих Парней».
Совершенно очевидно, что заслуживает внимания. Мужчины отдали эротику тела женщинам и усвоили роль гангстера, злодея, экранного психопата, терзаемого своей же собственной расстроенной психикой, без всякой надежды на спасение.
В порыве сверхкомпенсации эти Крутые Парни, как и положено гангстерам, берут себе в виде добычи гипер-сексуальных женщин. Женщины, в свою очередь, алчно подыгрывают и вполне довольны своей монополией на все эротическое и соблазнительное, все больше и больше выворачивая себя, в то время как мужчины все больше упаковываются.
По сообщению Вашингтон Пост и других источников, среди девочек безумно популярны так называемые «шортики соблазна», обнажающие тело до невозможных пределов, мода, известная среди дизайнеров как nude look. Результатом слияния этих бесформенных мальчиков и почти голых девочек может быть невероятно сюрреалистическое зрелище, как, например, музыкальные шоу, - причудливый флирт босяков в клоунских робах с развязными девками.
Остались ли в этих обломках культуры хоть какие-то проблески былой божественности мужчин? Остались, но только те фрагменты, которые не покушаются на догмы гетеро-диктатуры.
Безобидный реликт 80-х, подборка журнала People – «Sexiest Man Alive» – образчик хорошей работы. Вкрапления мыльных опер и красавцы-Спасатели Малибу, чье полуобнаженное мужество пока еще устраивает блюстителей правоверия. Пока еще можно открывать то, что выше пояса. Естественно, то, что ниже пояса, считается областью квиров – вот почему Mad TV, Saturday Night Live, Late Night с Конаном О’Брайеном, The Drew Carey Show и прочие, все они показывают «голубизну» в облегающе-коротких шортах и узких плавках, для ускоренного узнавания.
Единственным интригующим исключением из этого несокрушимого правила является профессиональная борьба, где большинство участников по-прежнему в скудных спандексовых костюмчиках былой эпохи. Но это разрешено, ибо природа данной борьбы карикатурна и фантастична, как если бы шаблонным супер-героям и злодеям дали особое право играть в раздевание, устраивать экстравагантный спектакль мускулов.
Поражает необычайная популярность этого зрелища во всех слоях общества и в особенности среди подростков. Привлекает ли их странный гомоэротический подтекст? Присутствует ли в мужской душе ностальгия по чему-то утраченному и невозвратимому? Возможно, профессиональная борьба, на каком-то глубинном невыразимом уровне дает выход греховному неистовству плоти, в культуре, деморализованной годами казарменной правильности. Культурная жажда по свободному мускульному неистовству сейчас повсеместно табуирована.
И может быть, распутывая связи и подтексты, мы на какой-то миг задумаемся о скрытых с головы до пят мусульманских женщинах. Есть ли аналогия между традицией хиджаба и тем, что происходит сейчас по всей Америке и в ее культурных колониях? Не носят ли мальчики и юноши хип-хопную разновидность иранской чадры и афганской бурки? Те же отчаянные обстоятельства и то же самоотвращение, тот же стыд перед телом и фобия, тот же фанатичный контроль над публичным показом со стороны власть предержащих. Та же убийственная обезличивающая покорность. Самое интересное то, что мусульманская женщина скрывает себя в соответствии с доктриной притупления вожделения мужчин. К женским формам относятся с суеверным трепетом и почтением, как к чему-то драгоценному, что следует оберегать, но в то же время, как к чему-то опасно провоцирующему, что следует скрыть и обезоружить.
* Стали ли американцы столь же воинственно охранительными по отношению к самим себе?
* Являются ли мальчики тем запретным плодом, который сладок и достоин сокрытия?
* Вызывают ли мальчики вожделение, за что их следует прятать и прессовать?
* Тяготятся ли мальчики своими драгоценными телами, спеленатыми слоями мешочных риз?
* Если так, что за безумную сагу сексуального подавления, вожделения и самоотрицания мы читали последние 15 лет?
Должен быть ответ.
Метафора хиджаба должна, наконец, объяснить, что безысходность того, что было и что должно произойти, сидит в нашей неизбывной глупости. Заклинания правоверных продолжают оказывать свое могущественное действие, и любой отход от чехла сейчас равнозначен гендерному дезертирству – но оставим и это. Оставим также узко-тоннельное объяснение мешковатости удобством для городской шпаны переносить оружие и наркотики.
Вот правда:
Мальчики прекрасны. Не менее прекрасны, чем девочки, значит, их надо спрятать. Мешочность нужна для сокрытия самого факта мужской красоты. Бесспорная очевидность этой красоты попросту должна сгинуть в обертках. Как еще сохранить стройный и единый фронт гетеро? Как удержать верных рабов в цепях? Чем продлить ложь о мужской мерзости? Чем поддержать иллюзию, что мужчина эстетически и эротически ниже женщины? Только один путь: удерживать мальчиков в хип-хопных чадрах. Заботливо прятать их тела и их прелести. Иначе гетеро-диктат рухнет.
Но зачем искать смыслы и толкования? После всех треволнений, мучений и глубоких раздумий, не имеем ли мы дело всего лишь с пустой тривиальностью одежды и внешности? Зачем дергаться по этому поводу? Гораздо проще делать свое дело, организовываться, посмеиваться над теми, кто хочет быть непохожим или задает много вопросов. Но, старая сократовская максима содержит зерно истины и для народов и для человека: Непознанная культурная жизнь, которую ты можешь быстро пересказать, не стоит того, чтобы ее прожить. Хотим мы того или нет, но то, как одеваются люди, наполнено смыслом. Глубокий смысл, например, содержит в себе корсетная чопорность викторианских женщин. Глубокий и возрастной смысл имеет военная и полувоенная униформа, сутана священника, черный сюртук ультра ортодоксального еврея, иранская чадра и та же афганская бурка. Глубокий смысл имеет (для тех, кто хочет видеть) мешковатость нынешних мальчиков и мужчин.
Одежда имеет значение. Она несет мощную смысловую нагрузку. Одежда может увеличить и выпрямить тело, может выставить его напоказ. Может унизить и растворить тело. Может опозорить. С ее помощью можно прихвастнуть, продемонстрировать, выразить самоуважение и радостную гордость за собственную красоту, силу, достоинство. Можно прикрыть и спрятать. Выразить отвращение к себе, враждебность, хмурое презрение к собственному убожеству.
Можно сказать: у меня хорошее тело и поздравить себя. Можно сказать: мое тело - дурное, достойное презрения и сокрытия. Игнорирование этих смыслов и посланий есть худший вид интеллектуальной лжи. Есть что-то беспечно-трусливое в огульном отрицании того, что самоочевидно, в сползании к слепоте и консерватизму, без единого слова протеста и выбора, в гнусные объятия ненависти, тупости, глупости.
Но если вы и найдете какой-то заговор, так это заговор молчания. Мальчики и мужчины, даже если осознают и вербализируют мотивы, по которым они носят это глупое убранство, не делают ни заявлений, ни сцен.
Однажды, 15 лет назад введенный, этикет гетеро-соответствия подпитывается агрессией анти-гейского дресс-кода, поэтому не нуждается в силах извне. Руководствуясь внутренними мотивами и интуицией, этот этикет не нуждается ни в указаниях, ни в инструкциях. Это этикет и манифест сердца, а не головы. И теперь, после стольких лет, никто не замечает и не удивляется всей его странности.
Этот стиль, не имеющий стиля, эта мода, которая не является модой, стала естественным законом, мрачным status quo. Девочки прелестны, мальчики - безобразны. Девочки сексуальны и соблазнительны, мальчики – заторможены и вульгарны. Девочки – трофеи, мальчики – хищники. Их одежда несет свое евангелие всему миру, с тех пор, как превратилась в догмат.
Итак, каков же ответ на изумленный вопрос мальчика? Правда ли, что голубые носят облегающие штаны для того, чтобы другие парни могли оценить из задницы? Конечно, для некоторых из них – это продуманная стратегия, - но только для тех немногих еретиков, которые еще не замаскировали себя в чехлы праведной анонимности.
По большому счету, этот мальчик может не беспокоиться. Геи в облегающих брюках не более чем анахронизм. Юноши даже вспомнить не смогут обо всем этом, зато могут расстроиться, если узнают, что их отцы, дяди и старшие братья когда-то одевались как, о боже, как квиры.
Сейчас едва ли возможно кому-то объяснить, что когда-то, однажды ослабли запреты и социальные ограничения, что некогда, вдруг, Америка была в апогее искренней любви и самовыражения. Почти невозможно представить себе, как мог джин почти 20 лет быть вне бутылки и сотворить в американской культуре Культ Мальчика, прежде чем расшевелились стражи гетеро-ортодоксии.
Не просто странные или старомодные, эти кино- и фотоизображения юношей до 1985 года поражают воображение, как антропологический курьез, как вид какой-нибудь утерянной ветви рода человеческого. Или как третий, неповторимый пол, уже вымерший. Утерянный мальчик-нимфа. Исчезнувший мальчик-кокетка.
Непостижимо, что эти приветливые существа в миниатюрных шортиках и распирающих промежность джинсах могли эволюционировать в нынешних распущенных, бесформенных шутов-босяков. Эстетический разрыв между ними просто ошеломляет. Еще вчера эти нескромные хвастуны ходили по нашей земле – чуждая раса или пол, - и вот, таинственно исчезли, пораженные одним из тех опустошающих поветрий, которое не оставило за собой ничего, кроме терзающих душу архивов и слухов об упадочном великолепии.
Любое другое объяснение слишком проблематично, любая другая проверка истины слишком горька, слишком сурова. Трудно даже представить культуру, которая бы ополчилась на самое себя так озлобленно, которая бы разрушила прекраснейшую и редчайшую часть самой себя с такой яростью, с таким невежеством и сексуальной истеричностью. Это - утрата, которую втайне каждый должен ощущать, о которой каждый должен помнить. Как о замолчавшей музыке. Как о замершем смехе.
