Посвящается Саше,
моему любимому сетевому другу,
который написал бы эту историю
намного лучше меня.
1
Больницы всегда действовали на меня удручающе. Хоть я и очень, просто до неприличия,
здоровый человек (сплюнем три раза), но как-то мне не по себе делается в
стенах этих «богоугодных заведений». Толи запах тут не тот – пахнет хлоркой,
разваренной капустой, несвежим бельём. Толи … сам не знаю что. Может, страх,
боль и отчаяние многих накапливаются в воздухе и не дают человеку вздохнуть
полной грудью. Легкие сжимаются, словно не желают впускать несвежий больничный
дух. А ещё, вся эта метафизическая дрянь, наверняка, пропитывает стены больничных
коридоров, выкрашенные обычно мутно-розовым или на худой конец ядовито-зелёным.
Именно поэтому они такие неприятно шершавые на ощупь.
Плохие цвета. Кто их только
выдумывает? Сдаётся мне, все наши «красочные» комбинаты
давно захвачены таинственной расой дальтоников-мизантропов.
А линолеум? Видели вы больничный
линолеум? Страшный, рыжий, в депрессивных каких-то «узорах».
И на всём налет безысходности.
Даже на фикусах. Вы думаете, это пыль, ан нет, это безысходность.
Скажите, как в такой обстановке
можно от чего-то там вылечится?
- Куда?! Куда в грязном попёр?!
Необъятных размеров «нянечка»
за столом у входа с настойчивостью рэкетира предлагает
посетителям синие полиэтиленовые тапки. Пяти рублей штука.
Точнее пара. Так гласит табличка.
Я её по рассеянности не заметил.
Нервы.
Плачу старухе пятак. Натягиваю,
привалившись для удобства к мутно-розовой стене, тапки.
Старик-охранник дружелюбно советует: «Аккуратней, сынок,
как презерватив!». Сильно радуется своей немудрёной шутке.
Интересно, в который раз на дню он её повторяет?
Или шутка глупа, или мне
не до смеха. Улыбаюсь из вежливости. Синей шуршащей походкой
миную «блок-пост» с покосившейся «вертушкой».
Вывеска «Офтальмологическое
отделение». Мне туда.
Как-то здесь не весело.
«Оставь надежду всяк сюда
входящий».
Да нет! Чего это я?! Скорее
наоборот. Надо надеяться. Надо!
А что нам ещё остаётся? Мне,
а главное, ему?
2
- Сергей Иваныч? Я к вам. Можно? Ага. Мне посоветовали обратиться … Что?
3
- Понимаете, я ему никто. Абсолютно посторонний человек. Но … не знаю. Такой
ужас творится сейчас на улицах. Да вы лучше меня всё это… . Короче, я взял
его … украл, похитил, увёз – называйте, как хотите, только эти скоты незаконно
его удерживали. Это нЕлюди, можете мне поверить! На гОре, на всём деньги
делают. Ну, ладно. Я притащил его к себе. Он не против. Ему надоело всё …
вся эта беспросветность. У меня никаких прав, я понимаю. Даже наоборот. Со
стороны это очень странно выглядит. Да? Люди уже не верят в бескорыстные
поступки. В добро не верят, верят исключительно в гадости. Да я и не бескорыстный.
Я это больше для себя. Доказать … самому себе, что я человек, а не мешок
с дерьмом. Иногда хочется. Вы меня понимаете? ПосмотрИте его, доктор, очень
вас прошу! Может, ещё можно что-то сделать. А мальчишка замечательный. Знаете,
как поёт? ПосмОтрите? Ага. Только надо ко мне подъехать, тут недалеко. Я
его из дома никуда, сами понимаете. Доктор … насчёт финансовой стороны …
Ага, понял! Простите. Вы хороший человек,
Сергей Иванович!
4
«Только у любимой могут быть такие, необыкновенные глаза».
Странная полузабытая мелодия.
Давно забытый исполнитель.
Гремучая смесь Востока и
Совка.
5
Площадь автовокзала я всегда старался проскочить как можно быстрее. Как назло,
кратчайший путь на работу лежал именно через неё. Неприятное место. Всегда
грязное, суетливое. Пьяницы, побирушки. Потерянные и опустившиеся люди. Карманники,
лохотронщики, кидалы всех мастей. Цыгане. Грязная пена на мутной волне.
Не люблю цыган. Умом понимаю,
что это неправильно - не любить цыган, евреев или кого-то
ещё, но ничего не могу с собой поделать. Не нравятся
они мне и всё тут! Пугают? Быть может. То что непонятно,
часто вызывает опаску. Цыгане мне непонятны. Они живут
странно. Думают странно. И странно поступают. Не так,
как я, как мы. Они – другие.
Даже добрый цыган Будулай
из фильма никогда мне особо не нравился, а уж эти …
В нашем городе цыгане подмяли
под себя весь наркотрафик. Это основной доход. А нищенский
«бизнес» контролируют по старой памяти, видимо из любви
к искусству.
6
«Только у любимой …».
А глаза у него и вправду
были необыкновенные. Хотя бы потому, что ни черта они
не видели.
Слепой мальчишка. С широко
распахнутыми. Ясными. Небесной синевы. Глазами.
Каждый день его привозили
на раздолбанном, и, наверняка, жутко неудобном инвалидном
кресле на привокзальную площадь. Он мог ходить и сам,
но очень неуверенно, видимо, зрение потерял недавно.
Не свыкся ещё.
Потом коляску прятали до
вечера, а пацан оставался. Стоял или сидел на маленьком
складном табурете. С безграмотно написанной табличкой
на груди: «Падайте слипому рибенку». Нарочно что ли?
У ног ставили пустую обувную
коробку – для денег. Рядом - старенький магнитофон неопределимой
марки.
Магнитофон хрипел и запинался.
А мальчик пел чисто и звонко:
«Только у любимой могут быть та-акие, необыкновенные
гла-аза».
И другие песни. Странного,
старого, послевоенного какого-то репертуара.
Эту пел чаще прочих, потому
что нравилась:
«Только у любимой …»
Или у любимого.
7
Цыгане. Дети вольных ветров. Непревзойдённые плясуны и конокрады.
Цыгане. Рабовладельцы двадцать
первого века. Удерживающие в неволе ребятишек-сирот и
жалких инвалидов.
Детям и калекам больше подают.
А детям-калекам и подавно.
Не все дети рождаются калеками,
но это, как раз, поправимо.
Ау, месье Гюго! Ваш роман
вновь актуален.
Старый добрый Гуинплен.
Ты смеёшься, а мне не до
смеха.
Хотя и тебе, помнится, тоже.
С самого начала я знал, что
добром это не кончится. Знал, они меня достанут. Кто-то
запомнил номер машины, на которой я увозил Игорёху. Остальное
дело техники.
Но я не жалею …
Вру!!!
Жалею, ещё как жалею! Эх,
вернуть бы всё обратно!
Но меня утешает мысль, она
– единственное, что помогает мне удержаться на плаву:
«Жертва моя ужасна, но не напрасна!».
Не зря я коптил это небо.
И буду коптить ещё какое-то, смею надеяться, не слишком
продолжительное время По всему выходит – НЕ ЗРЯ.
8
… сильный удар по голове или серия ударов. Случай небезнадёжный, но очень уж
запущенный. Если бы сразу …
- Если бы! Но что ТЕПЕРЬ?
- Короче, Саша, мальчику необходима
операция, чем скорее, тем лучше. Операция сложная и очень
дорогая. Дело даже не в самой операции, я готов оперировать
бесплатно …
- Спасибо! Сергей Иванович
…
- Глупости. Дело вот в чём,
Саша, потребуется пересадка …
9
- Алё? Геннадий Николаевич? Это Александр. Да. По-поводу кредита. Да. Что?
Под залог квартиры и автомобиля. Приватизирована. Да. Работаю. Примерно шестьсот-семьсот
«у.е.» в месяц. Чёрными, белыми меньше. Справка будет. Хорошо, я подъеду.
Завтра. О’кей! Всего доброго, Геннадий Николаевич …
10
Вам когда-нибудь ломали спину? Ломиком или чем-то в этом роде? Нет? Тогда можете
поверить мне на слово: Это больно! Но только первое время. Потом уже ничего
не чувствуешь. Ну, то есть, СОВСЕМ НИЧЕГО.
Забавно, иногда у меня случается
эрекция. Самопроизвольная. Её, кстати, я тоже не чувствую.
Могу только наблюдать, как топорщатся мои заскорузлые
камуфляжные портки. И другие тоже могут. Наверное, это
стыдно, но мне наплевать.
Мою «каталу» зовут Земфира.
Такое вот литературно-музыкальное имя. «Цыгане шумными
толпами …», «Я знаю все твои трещинки …».
Она, разумеется, цыганка.
Молодая, некрасивая, и потому злая.
Мой стояк её нервирует. Заметив
его, она начинает щипать меня за мочку уха своими грязными
ногтями. Довольно болезненно. Но мне наплевать.
11
Те три с половиной недели, от визита доктора и до Игорёхиной операции, были
самым счастливыми в моей непутёвой жизни. Никогда до, а уж тем более после,
меня не настигало такое острое ощущение осмысленности бытия. Мне казалось,
я нашёл своё предназначение, постиг смысл жизни. Во мне всё пело. Море мне
было по колено, а всё остальное по плечу.
Это была самая настоящая
эйфория любви. Я любил. Я действовал. И чувствовал себя
при этом до неприличия добродетельным. Впрочем, не всегда.
12
Слепые люди не стеснительны. Они не видят собственной наготы и, может быть,
поэтому она их не смущает.
Закрываю глаза и вижу: вот
он стоит, голый, раскрасневшийся, на фоне светло-голубого
кафеля. С растерянной улыбкой на лице. Она у него всегда
такая была – растерянная. Наверное, от слепоты.
Я любил купать Игорька в
ванне. Вспенивать шампунь на его русой головёнке. Надраивать
мочалкой щуплую спину и маленькие розовые пятки. Смывать
мыло с извечной бабушкиной присказкой: «С гуся вода,
а с Игорёши худоба». Оглаживать мокрое тельце ладонями.
Всё это я любил. Даже чересчур.
Пожалуй, ни один нормальный мальчишка не мылся так часто,
как Игорёшка в эти три с половиной недели. Он не был
против, слишком давно о нём никто не заботился.
Родительский инстинкт и нереализованная
моя «странноватая» сексуальность сплелись воедино и сублимировались
в чуть ли не ежедневном купании маленького слепого мальчика.
Когда мне становилось невмоготу,
я выбегал из ванной, «кривоногий и хромой» не физически,
но морально, с бешеным хороводом шальных мыслей в голове
и твёрдым сочащимся членом в штанах, и начинал неистово
отжиматься от пола. Сходу раз пятьдесят! Пытаясь таким
вот «дедовским» способом побороть свою неуместную похоть.
«Ты ЭТОГО не сделаешь, Саня»,
- говорил я себе. - «Этот ребёнок слишком зависит от
тебя, дай ему возможность ВЫБИРАТЬ».
«Может быть, когда-нибудь
потом», - говорил я себе.
И возвращался в ванную.
- Куда ты ушёл?
- Извини, мелкий, показалось,
телефон звонит.
- Кто звонил? - Да, никто.
Показалось.
- А чего так долго? - Запарился
я тут с тобой, вышел на балкон – воздухом подышать.
- А.
- Закрой глазки, чтобы мыло
не попало.
- Ой, а я думал, что уже закрыл.
13
Красивое в Москве метро, но я от него подустал.
14
Видел вчера Игорёху! Не вживую, конечно, по телевизору.
Представьте себе, в нашей
«нищенской общаге» имеется довольно сносный Samsung.
От барских щедрот. После «смены» мы отдыхаем на съемной
квартире. Первый этаж. Хрущовка. Пахнет кошками и нами.
Нас тут пятеро, все колясочники. Плюс старик-смотрящий
по имени, вы будете смеяться, Будулай!
Вечерами, после ужина и традиционной
поллитры на пятерых (хлебом и зрелищами мы худо-бедно
обеспечены, а вот водка строго по лимиту) ребята садятся
играть в карты или «козла» забивают, а я переключаю телек
на канал «Культура». Это – своего рода бегство от пошлой
беспросветности обыденной жизни. Глотнёшь эдак разумного,
доброго, вечного и вроде как ничего, жить можно.
Остальным культура, конечно,
до лампочки, но если в это время не идёт футбол, мои
коллеги не возражают. Милые в сущности люди!
А мальчишка подрос. Ему сейчас
лет двенадцать должно быть. Или больше? Нет, точно двенадцать.
Объявили его здорово – «Русский
Робертино Лоретти». Не больше не меньше. Коротенько поведали
о тяжёлой судьбе, впрочем, без подробностей. Серёжу-доктора,
что операцию ему сделал, помянули добрым словом. Обо
мне не слова. А и правильно! Что я такое в самом деле?!
А потом он запел: «Только
у любимой могут быть такие …».
Лицо крупным планом.
Глаза.
Серьёзный. Вдохновенный.
Красивый.
О, Господи …
У меня в горле ком. Глаза
на мокром месте, но терплю, губы кусаю.
Допел и говорит: «Эту песню
я посвящаю Саше … который умер …». Помолчал, подумал.
Глазки рукавом промокнул. И добавил: «Моему любимому
другу!».
Дальше уж я не слышал.
… который умер …
… любимому …
Не выдержал я, завыл белугой. Петрович ко мне подскочил на своих культяшках,
за руку взял, утешать начал.
Деловито так, по-мужицки.
Хороший он дядька, этот Петрович,
бывалый, в Афгане воевал.
Говорит: «Зря ты, паря, ну,
что ты, зря».
Только я-то теперь точно
знаю – НЕ ЗРЯ!
©Артём Сказкин
Август 2005г.
