ПРИЕХАЛИ!

Что не говори, а в лагере было здорово!
Ух, как было в лагере!
Эх, как в лагере было!
А мы с Митькой сперва и ехать не хотели. У нас на лето свои планы были.
Но оказалось, что они не совпадают с планами родителей, и мы поехали в лагерь.
Едва наш автобус в ворота заехал, навстречу дяденька бежит, в спортивных штанах и майке.
— Куда? – кричит. — Куда же вы их привезли?
— Сюда, — водитель ему. — У меня здесь все записано. На пятьдесят четвёртом километре повернуть направо и лесом еще двенадцать километров.
— Я ж звонил в город, чтобы сегодня не привозили! У нас еще не все готово. Что я с ними буду делать?
— А я откуда знаю? — пожимает плечами водитель. — Я своё дело сделал — привёз их. А вы уже делайте что хотите. Не назад же с ними ехать!
— Назад! Назад! Я же звонил в город, чтобы завозили только послезавтра.
— Знать ничего не знаю, — говорит водитель. — Я здесь ни при чем. Я привёз, а вы уже дальше делайте что хотите. Я ещё сегодня в Житомир должен съездить.
— Ну вот... — слышу за спиной чей-то голос. — Завезли, сами не знают куда, а у них ещё не всё готово.
Обернулся — мальчик сидит, белокурый такой, и чемодан на коленах держит.
— Ты чего, — спрашиваю — чемодан на коленах держишь?
— А это не чемодан, — он мне. — Это футляр для аккордеона.
— А где аккордеон?
— Внутри же.
— Ух ты! Это ты его аж сюда вёз? И играть будешь?
— Буду. Я в музыкальной школе учусь. Мне надо каждый день играть.
— А если бы ты на пианино учился, то и его сюда потянул бы?
— Не зна-аю... Я на аккордеоне играю.
— А чего же, — встрял Митька. — Он только передок отломал бы, где клавиши, и играл бы себе здесь.
— Ничего я не отламывал бы, — покраснел мальчик и отвернулся.
Так я и не услышал, чем разговор нашего водителя с тем дяденькой закончился, но все начали из автобуса вылезать.
Вылезли и мы с Митькой. Стоим — оглядываемся. Кругом груды мусора, доски лежат. Рабочие ходят. Пилы скрежещут, топоры цокают. Краской пахнет.
— И скажите, чтобы еще минимум два дня никого не присылали! – крикнул дяденька в майке водителю.
— А мне что, — говорит водитель. — Я привёз, а вы уже как знаете. Не назад же их забирать.
Он сел в автобус и поехал. Ему ещё сегодня чего-то в Житомире надо было.
А мы остались: в самом деле, не назад же нам ехать!
Дяденька тогда и говорит:
— Привезли-таки! Я же предупреждал... А потом как закричит:
— Зачем вы туда его тянете? Разве оно там должно быть? Неужели за руку надо водить!
И побежал куда-то.
Постояли мы минут десять, и тут к нам второй дяденька подходит, в спортивном костюме.
— Здравствуйте, орлы! — говорит.
Мы ему, конечно, ответили. Кто «здравствуйте» сказал, кто «добрый день», кто ещё что. А он насупился.
— Разве так, — говорит, — молодое поколение отвечать должно? Ну-ка еще раз! Здравствуйте, пионеры!
— Здравствуйте! — уже дружнее и громче отозвались мы.
— Ну-ка, еще раз! Бодрее! По-солдатски! Здравствуйте, пионеры!
— Здра-авствуйте! — крикнули мы все как один, аж верхушки деревьев вздрогнули, — и это ему понравилось.
— Ну вот, совсем другое дело. Давайте знакомиться. Меня зовут Сергеем Анатолиевичем. Я ваш физкультурный организатор. Прежде всего скажу, что вам с лагерем очень повезло.
— Ага, повезло! — позади этот аккордеонист шепчет. — Даже принимать детей не хотят.
— Молчи ты! — я ему. — Дай послушать.
— Лагерь наш, — продолжил Сергей Анатолиевич, — только родился. Даже ещё не совсем родился, потому что официальное открытие состоится лишь послезавтра. Но эти дни мы не будем сидеть сложа руки и ждать милостей от природы, и пока не приехали остальные пионеры, активно поможем строителям закончить все работы. Итак, своими собственными руками завершим благоустройство жилых помещений и территории.
— Ну вот, — снова заскулил аккордеонист. — Вместо отдыха такое нам подсу-унули...
— А еще повезло потому, что впереди у нас чрезвычайно интересный отдых. У нас с вами будут разные конкурсы, соревнования, туристские походы, где-то через две недели проведём военную игру, разучим новые песни и будем петь их вокруг пионерского костра, будем купаться в реке и даже займемся самбо под моим непосредственным руководством.
— А ещё что, обязательно — самбо? — спросил аккордеонист.
— Нет, не обязательно. У нас есть и настольный теннис, и бадминтон, и шахматы. Выбирай, что душа зачет.
— ...Еще кости переломают, ноги повыкручивают, — слышу я рядом шёпот.
— Слушай! Ты замолкнешь в конце-концов? — не утерпел Митька. — Зачем тогда было сюда ехать?
— А я и не хотел совсем. Это всё мама. «Езжай, Славик, там тебе с детьми хорошо будет». А здесь...
— Это, значит, тебе с нами плохо, да? Плохо тебе со мной? — подступил к нему Митька.
— Н-неее... — замигал тот глазами.
— А с им тебе плохо? — ткнул Митька пальцем у меня.
— Я не зна... Хо-рошо...
— Ну и молчи тогда, пока тебе хорошо. А то: всем он недовольный!
— И я же ничего... Я довольный... — сказал несмело Славка и замолк.
— А теперь, — сказал Сергей Анатолиевич, — я вас хочу познакомить с вожатой, Ириной Васильевной. — К нам уже подошла девушка с повязанным вокруг шеи пионерским галстуком и тетрадью в руке.
— Здравствуйте! — улыбнулась вожатая.
— Здравствуйте!!! — завопили мы что было силы, как научил нам Сергей Анатолиевич.
Но Ирине Васильевне это не понравилось. Она отшатнулась и уронила тетрадь на землю.
— Это что за дикарство?! — сказала она. — Кто вас учил так приветствовать старших?
— Ну, я пошёл, — бодро, но как-то так очень быстро сказал Сергей Анатолиевич. — А вы здесь познакомьтесь пока... — И очень заторопился куда-то. И он же был не виноват, что Ирина Васильевна не знала, как должно приветствовать молодое поколение.
Потом Ирина Васильевна записала всех в тетрадь, и оказалось, что приехало нас двадцать семь человек. А потом снова прибежал Сергей Анатолиевич и сказал:
— Ну как, познакомились? А теперь складывайте свои вещи в одну кучу и пойдём готовить вам жилплощадь. Это даже хорошо, что вы приехали. Мы сами не управились бы. Оденьте, что у кого есть старого, а то можно в трусах и в майках. Только не босиком, а то ещё на гвоздь наступите! – И он повёл нас показывать лагерь.
Оказалось, что старшие отряды будут спать в настоящих военных палатках, — так сказал Сергей Анатолиевич. Пол в них и борта — где-то так на полметра высотой — деревянные, посредине столб, а на нем уже растянут брезент. Внутри будут стоять кровати. А младшие отряды будут спать в домиках.
Сначала мы носили на те деревянные помосты кровати и расставляли их. А потом взялись и за брезент. За каких-то два часа все девять палаток нашего отряда были растянуты и на каждом выведена цифра.
Нам с Митькой и Славкой досталась палатка номер три. Что это была за палатка! Вся зелёная, — правда, и все другие тоже были зелёные, — с двумя окошками — на каждом сетка от комаров и каждое, по желанию, можно было задёрнуть на случай дождя, снега или другого стихийного бедствия. Некоторое время мы с Митькой соревновались — кто быстрее задёрнет окошко. Семь раз быстрее задёрнул Митька, а восемь — я. Когда мы решили попробовать еще по три решающих разочка, прибежал Сергей Анатолиевич и сказал, чтобы мы не портили государственное имущество, а шли разгружать машину с досками.
Там работа уже кипела. Кто стоял в кузове и подавал доски, кто принимал их внизу, а кто нёс к домикам. Сергей Анатолиевич тоже носил. Он один брал столько досок, что мы и втроём не подняли бы! Мы с Митькой сперва полезли на машину, но ребята в кузове сказали, что им и без нас тесно, и мы слезли. Тогда Митька увидел, что водитель куда-то делся, а Сергей Анатолиевич понёс доски, и предложил:
— Так разгружать неинтересно! Давайте по сигналу! Я бибикну – вы возьмёте доску, бибикну ещё — опустите вниз. В каждом деле нужна организация.
Просто здорово придумал! Работа закипевшая еще дружнее. Митька бибикал, аж вспотел. Что же говорить о тех, кто разгружал. Но, когда досок в кузове оставалось уже совсем мало, откуда-то прибежал шофёр и закричал:
— Ну-ка, вылазь сейчас же! Я тебе покажу — аккумулятор разряжать! Игрушку нашёл!
И мы с Митькой вылезли из кабины. После этого работа уже так не кипела, потому что не было никакой организации. Тогда Митька сказал:
— Знаешь, там в кабине ключи остались.
— Ты лучше не трогай, — остерёг я его. Но он не послушался.
— Я только разочек стартером диркну. Ты стань на подножке — будешь смотреть, чтобы шофёр сзади не подошёл, а то снова шум поднимет.
Я и встал. Митька ключ повернул, а машина, оказывается, на скорости была и как рванёт вперёд! И в самый раз на Сергея Анатолиевича — он шёл показывать, куда ещё доски носить. Идёт себе, улыбается, горя не знает, а здесь машина на него. Сергей Анатолиевич испугался — ещё бы! Едва успел отскочить.
Митька стартер выключил, — догадался в конце концов, — а Сергей Анатолиевич как начал:
— Что это вы себе позволяете?! Я не для того сюда приехал, чтобы на меня машиной наезжали, а для того, чтобы зарядку с детьми делать и поднимать ваш физкультурный уровень!
Прибежал начальник лагеря.
— Это чьи дети? Из какого отряда? Прибежала и Ирина Васильевна.
— Мои дети!
Прибежал и шофёр.
— Гнать, — кричит, — таких детей втришея из пионерского лагеря!
А Ирина Васильевна:
— Вы лучше ключи не оставляйте в машине! Это вам дети, а не пенсионеры! Ещё хорошо, что машину не разбили и наш Сергей Анатолиевич живой остался.
А Сергей Анатолиевич:
— Вот именно! — говорит. — Вот именно!
— Сейчас же их назад в город отвезете! — начальник лагеря говорит. — Пока они здесь всё не распотрошили.
— Чтобы я их к себе в машину посадил? — шофёр ему. — И никогда в жизни, — говорит, — больше в ваш лагерь не поеду. им ещё «спасибо» говори, что машина целая!
— Звонил же я в город! — начальник лагеря плачется. — Так на тебе — привезли.
Так нас шофёр и не взял. Может, ему тоже в Житомир надо было?
После этого нас с Митькой поставили на безопасную работу. Мы брали на складе матрасы, разносили их по палаткам и раскладывали на кровати. Сперва мы загрустили от такой доверенности, но Ирина Васильевна сказала:
— Это тоже полезная работа. Попробуй-ка поспи без матраса, на металлической сетке! Вы, можно сказать, обеспечиваете весь лагерь удобным сном, и за это вам только «спасибо» скажут.
Но обеспечивать весь лагерь удобным сном оказалось очень хлопотливой работой, потому что взять в охапку больше чем по одном матрасу мы не могли, и приходилось всё время бегать между складом и палатками. Тогда Митька придумал класть на один развернутый матрас два свернутых и нижний брать за края — я впереди, а Митька сзади. Таким образом мы могли уже носить по три матраса сразу. Но никто нам пока что «спасибо» не говорил. Ребята, что работали лопатами, смеялись и кричали:
— Эй вы, матрасники! А где же ваш грузовик? Вы на нём всё сразу и перевезли бы!
Нам стало досадно от такого отношения к нашей полезной деятельности, но потом я придумал попросить у нашего завхоза, Лукича, новенькие носилки, и мы уже смогли брать по четыре штуки. А когда Митька увидел там же, на складе, тачку, мы уже возили матрасы на ней и брали аж по семь штук!
— Вот вам и грузовик! — бросил Митька, проезжая мимо ребят, но они всё равно смеялись.
Вот так мы очень быстро перевезли матрасы во все палатки и стали снова соревноваться, кто быстрее закроет окошко.
Тогда пришёл начальник лагеря и очень удивился, что мы так быстро управились.
— Это молодцы! — сказал он. — Ничего не скажешь. Я даже и не надеялся.
А потом увидел у меня в руках оторванную от окошка шлейку и все-таки сказал:
— Что вы за люди! Ни на миг без надзора оставить нельзя. Возьмёшь иглу и пришьёшь!
— А можно, — Митька спрашивает, — мы ещё и в домики матрасы поразвозим? Пусть и младшим отрядам будет мягко спать.
— Конечно! Конечно! — обрадовался начальник лагеря. — Только отдохните.
Но мы уже достаточно отдохнули и снова взялись за дело. С тачкой было намного проще, и за какой-то час мы поразвозили даже одеяла.
— Я ж говорил: всюду должна быть организация! — хвалился Митька.
Когда вечером состоялась линейка, наша первая лагерная линейка, то оказалось, что мы очень много чего за день сделали, и всем нам объявили благодарность, а мне и Митьке сначала выговор, а потом благодарность.
Никто над нами уже не смеялся, потому что все понимали, что без матрасов и одеял... Какой же то отдых без матрасов и одеял?
Никакого!

ПЕРВАЯ НОЧЬ

На первый лагерной линейке начальник лагеря нас всех похвалил. Он сказал: это даже лучше, что мы приехали раньше времени, потому что за два дня не только подготовим общими усилиями лагерь к заезду, а и приведём его в образцовое состояние. Ведь даже не все ещё вожатые приехали. Он сказал также, что, несмотря на досадные одиночные случаи, вообще все ведут себя хорошо, и есть надежда — так будет и в дальнейшем.
— Это, наверное, мы — одиночные случаи, — шепнул Митька, и я с ним согласился.
Потом выступил Сергей Анатолиевич и снова говорил, какой у нас замечательный лагерь и как хорошо мы будем проводить в нём время.
Потом слово взяла Ирина Васильевна. Она сказала, что электрик проведёт свет в палатки лишь завтра и потому все желающие могут сегодня переночевать в домиках, а тем более девочки.
Но никто, даже девчонки, ночевать в домиках не захотели.
Сергей Анатолиевич протрубил в горн отбой, и все разошлись.
Мы уже познакомились с некоторыми ребятами — Юркой, Витькой и Вовкой — и очень друг другу понравились: они даже предложили нам лечь у себя, по двое в одном кровати, но Ирина Васильевна сказала, что нечего выдумывать, потому что полно свободных мест, и мы от них ушли.
Вышло так, что мы с Митькой и Славкой остались в палатке втроем. Девочки заняли четыре палатки, ребята — две, и, чтобы полностью занять третью, ребят не хватило.
Мы легли, но спать не хотелось.
— Надо, наверное, пойти девчонок попугать, — когда разговора и смех кругом стихли, сказал Митька таким тоном, будто ему очень не хотелось.
— Зачем? — спросил Славка.
— Потому что в лагерях всегда пугают, — со знанием дела объяснил Митька. — Ты пойдешь, Серый?
Но я притворился, что сплю: очень не хотелось вставать из теплой кровати.
— Вот ты только послушай, какой сейчас крик поднимется, — сказал мой друг и, завернувшись в простыню, выскочил на улицу.
Но никакого крика не поднялось, а через минуту к нам вошёл начальник лагеря, таща за руку Митьку.
— Я тебе попугаю! — сердито, стараясь не повышать голос, шептал он. — Я тебе попугаю! Ещё хоть один раз — и поедешь к папе с мамой. Вон посмотри: твои товарищи спят уже давно.
— Я не хотел, — оправдывался Митька. — Честно, не хотел. Я перепутал. Я думал — там девочки.
— Я тебе дам девочек! Спи сейчас же! — И начальник лагеря ушёл.
— Слышь, Серый? — сказал Митька. — Видел бы, как он испугался!
— Ну! — не поверил Славка.
— Испугался, точно! И как...
— Что?
— И как схватит меня за руку.
— Если бы он испугался, то за руку не хватал бы.
— Из испуга и схватил. И как это я палатки перепутал? Давайте лучше истории рассказывать.
И мы начали рассказывать разные истории.
Я рассказал целый ковбойский фильм, а Славка — о том, как однажды враги порвали знаменитому скрипачу Паганини все струны, кроме одной, но все равно он сыграл на одной струне. Тогда Митька поинтересовался, не мог бы и он, Славка, если бы враги попортили ему весь аккордеон, кроме одной клавиши, сыграть на этой клавише какую-то мелодию. Славка сказал, что на такие глупые вопросы он и отвечать не хочет.
— Раз так, — обиделся Митька, — я тебе свою историю не расскажу. А она у меня очень интересная. Можно даже без преувеличения сказать что ваши рассказы — ничто по сравнении с моим.
Славка очень заинтересовался и стал просить Митьку рассказать. Но Митька притворился, что спит, и захрапел. А когда Славка перестал просить, перестал и храпеть.
В лагере царила тишина. Тусклый месячный свет пробивался сквозь щёлку входа. Я уже было закрыл глаза, когда услышал шепот Митьки:
— В одном чёрном-пречёрном лесу была чёрная-пречёрная поляна. И на той чёрной-пречёрной поляне, стоял чёрный-пречёрный дом...
Я эту историю слышал уже раз сто, потому что Митька никогда не упускал возможности поделиться ею с кем-нибудь. Единственным, что нужно было для этого, — тьма. Такая тьма, как сейчас, его устраивала.
— ...Стоял чёрный-пречёрный стол, — зловеще шептал мой друг. — А на тому чёрном-пречёрном столе стояла чёрная-пречёрная...
Как ни удивительно, Славка выслушал рассказ почти до конца, только когда Митька начал о красной руке, не выдержал и начал просить, чтобы тот перестал. Митька порассказывал ещё немного и замолк. Я задремал, но со вскоре проснулся от дикого визга. Оказалось, что это Митька подполз к Славке и схватил его за ногу.
Славка сидел на кровати и грозился, что завтра о всем расскажет вожатой. Митька оправдывался, что это он просто по-дружески пошутил, и просил, чтобы Славка не рассказывал.
— Просто ты мне сразу понравился, — объяснял он. — А если мне человек нравится, то мне с ним хочется пошутить. А если мне с кем-то не хочется шутить, то так и знай — меня этот человек не интересует.
Славка же говорил, что он знать ничего не хочет и что ему безразлично, с кем там Митька шутит, но чтобы с ним так не шутил. Он слез на пол, полез под кровать и вытянул оттуда аккордеон.
— Это ты зачем? — изумился Митька.
— Я вспомнил, что сегодня не играл, а мне надо упражняться каждый день, — объяснил Славка.
— Так уже же поздно!
— Раз для твоих идиотских шуток не поздно, — ответил Славка, — то для музыки и подавно. Я тихонько. Никто и не услышит. Всё равно ты спать не даешь.
Сперва он заиграл, как сам объявил, гамму до-мажор, потом ре-мажор.
Митька же сказал, что он мажорные гаммы знает как облупленные, потому что на уроках пения весь класс их поёт, и что Славкины гаммы не то что до-мажором, а и с гамами ничего общего не имеют.
— И надо было тебе ради таких гамм аккордеон сюда тащить! Я думал, ты Баха будешь играть или «битлов».
— Так темно же, — оправдывался Славка. — Клавиш не видно.
— А как не видно, то не играй.
Но Славка не послушался и объявил ми мажор.
Однако ми мажор он заиграть не успел, потому что к нам вбежал начальник лагеря.
— Это ты, Омельчук, снова? — зашептал он, хотя, как мне казалось, ему хотелось кричать. — Чтобы завтра и духа твоего не было в лагере. Сам, сам отвезу тебя домой и собственноручно передам родителям!
— Ну вот, снова Омельчук... — заканючил Митька. — Всегда Омельчук! Я сплю давно! Разве я виноват, что ему среди ночи играть захотелось?
— Удивительно! — сказал начальник лагеря, увидев Славку. — Это ты решил играть?
— Ага! — чистосердечно сознался тот. — Мне нужно упражняться каждый день, а сегодня, значит, я день пропустил.
— Ну ничего, — утешил его начальник лагеря. — Завтра будешь играть вдвое больше чем обычно. А сейчас — спать!
— Вишь, — сказал переждав Митька. — Ему — так ничего, а меня — так из лагеря...
Он ещё немного побубнил, а потом замолк и засвистел носом. Славка дышал глубоко, и я понял — он тоже спит.
Я же заснуть не мог — все время переворачивался с боку на бок и сердился на Митьку с Славкой. «Это же надо, — думалось, — не давали человеку покоя, говорили, бегали по лагерю, визжали и играли на аккордеоне, а теперь спят как убитые. А ты здесь мучься бессонницей в юные годы».
И вдруг я услышал на улице чьи-то шаги. Собственно, если бы это были просто шаги, то ничего необыкновенного или страшного в них и не было б. Но это были не просто шаги: осторожные, вкрадчивые — это я понял сразу. Шаги приблизились к нашей палатке, минули её и стали отдалятся.
«Может, вор? — мелькнула мысль. — Или какой-нибудь бандит?» И здесь чего-то я вспомнил Митькин рассказ о красной руке. Не могу сказать, что от того на душе моей стало легче. Я укрылся с головой, но стало еще страшнее. Воображалось, что тот, кто ходит на улице, зайдет к палатку и врежет по голове; а то и душить начнет своей красной рукой. Я осторожно высунул нос наружу: едва слышные шаги снова приближались.
Я быстро натянул на ноги сандалии и разбудил Митьку со Славкой. Сначала Митька рассердился, но, когда узнал, что по лагерю кто-то бродит, обрадовался.
— Ага, — сказал он. — Я знаю, чем это дело пахнет. Кто-то узнал, что открытие задерживается на два дня, а здесь почти никого нет, решил воспользоваться возможностью и что-то украсть.
— Что же здесь можно украсть? — удивился Славка.
— Ну, если бы я был вором, то и сказал бы, — сказал Митька. — Мало ли чего! Может, кровать или тумбочку.
— И тащится с этой кроватью или тумбочкой через лес?
— А совсем не обязательно, — уверил Митька. — Совсем не обязательно. Вот я читал, что некоторые воры закапывают краденное неподалеку от места преступления, а когда уже ту вещь перестают искать, выкапывают и спокойненько идут домой.
— Что же, он будет кровать среди ночи закапывать?
— Откуда я знаю! Чего ты прицепился ко мне? — рассердился Митька. — Что я, грабитель какой?! Надо поймать его на горячем.
Когда Славка услышал, что надо кого-то ловить, то испугался и сказал, что с нами не пойдет, а останется в тылу, то есть в палатке.
— Это на всякий случай, чтобы я мог рассказать, как все было.
— Это же о каком таком случае? — поинтересовался Митька, но Славка не ответил, потому что снова неподалеку зазвучали таинственные шаги.
Славка ухватил меня за руку.
— Не надо, ребята, — зашептал он. — Пусть себе ходит. Какое вам до этого дело?
Но я высвободил руку, и мы с Митькой выскользнули в ночь.
Мы выскользнули в ночь, жутко-тёмную, неестественно тихую. Я даже не думал, что в нашем лагере может быть так тихо. Ещё несколько часов назад всё вокруг бурлило: визжали пилы, громыхали молотки, позванивали вёдра, топали ноги, звучали голоса. Мы держали лопаты, носилки, доски — они сейчас лежали, ожидая утра, ожидая поры, когда снова оживут — запозванивают, заговорят, засмеются в наших ладонях.
А до утра еще далеко. Утомленный трудовым днем лагерь спал.
Не спали только мы с Митькой, не спал, может, в «тылу» Славка, не спал ещё тот, кто ходил только что лагерем, крадясь словно вор, прячась от людей.
Кто?
Где-то за нашими спинами тихонько звякнуло.
— За столовой, — определил я.
Осторожно вглядываясь в тьму, мы подались к столовой, но не прямо, аллеей, а мимо умывальников. За столовой никого не было.
— Может, он увидел нас и убежал? — спросил Митька, но вдруг я увидел фигуру, которая шествовала аллеей назад, к палаткам, неся в руке что-то объёмистое.
— Вон, — указал я. Неизвестный шёл неторопливо.
— Ага, — сказал Митька, — уже что-то стибрил. Я же говорил. — Потом помолчал и решительно прибавил: — Будем брать!
— Что брать? — не понял я.
— Его брать. Вперед!
Мы тронули следом, стараясь ступать как можно тише, и неожиданно я услышал, а может, то мне только показалось, что незнакомец всхлипнул. Вот он будто шмыгнул носом...
— Мить, — начал было я, но вдруг мы увидели, что наперерез незнакомцу бросилась какая-то тень.
— Их здесь двое! — вскрикнул Митька, и вдруг громкий вскрик разорвал тишину.
— Стой! — заорал басом Митька. — Руки вверх! Окружай их, ребята! Бери их в круг. Вяжи их! Собаку спускай!
Я понял, что книжки о пограничниках нашли надёжный приют в Митькиной голове.
Обе фигуры перед нами так и застыли на месте.
— Не спускать их из прицела! — не утихал мой друг. — Ни из места! Стреляю без предупреждения!
И сразу нам в глаза ударил ослепительный свет.
— Третий! – воскликнул Митька.
— Омельчук! Стеценко! Снова вы?! — услышали мы обозленный голос начальника лагеря. — Это что такое? Как это называется? Чтобы завтра и духа вашего...
— Это не мы, — заканючил Митька.
— Это вон они, — указал я рукой на грабителей.
Начальник лагеря направил луч фонарика вбок, и мы увидели... Славку с палкой в руке. Рядом с ним, спиной к нам, мальчика с поднятыми вверх руками. А на земле лежащий чемодан.
— И ты здесь? — мрачно спросил Славку начальник лагеря. — А это кто?
— Я... Коля, — всхлипнул мальчик, — Мусюкин. Я из Одессы. Приехал к бабушке, но заблудился. И вот я здесь... А этот вот меня палкой как ударит! По плечу. Хорошо, что не по голове.
— Чего же ты сразу драться? — спросил начальник лагеря.
— А это они все наговорили, — объяснил Славка. — О бандитах каких-то, чёрные дома... Я и подумал...
— Опусти руки, Николай, — велел начальник лагеря.
— А эти же вот говорили, что будут стрелять, — обернулся к нам Коля Мусюкин, и мы узнали в нем... Генку Быструшкина.
— Генка! — закричал я. — Это же Генка!
— Ребята! — завопил Генка и бросился к нам. — Ребята, это вы?
— Так ты Гена или Коля? — спросил начальник лагеря.
— Генка! Генка это! — объяснял Митька. — Мы с ним в одном классе учимся.
— Значит ты не из Одессы? — допытывался начальник лагеря.
— Из какой Одессы! — не унимался Митька. — Мы с ним в одном классе учимся. Он тоже должен в лагерь ехать.
— Понял, — сказал начальник лагеря и тут же вздохнул: — Не совсем. А как же бабушка?
Как и думали — бабушку Генка тоже выдумал.
Оказалось, что сегодня утром Генка вместе с родителями вышел из дома. Генка пошёл к райкому, где нас, лагерных, должен был ждать автобус, а родители — на вокзал, потому что ехали отдыхать на море.
В райкоме Генке сказали, что первая группа, то есть мы, уже поехала, а больше автобусов не будет. Других детей отвезут аж послезавтра, «потому что у них там не всё готово». И пусть Генка идет домой. Но дома у Генки никого нет, потому что отец с мамой поехали на море, и Генка решил добираться своими силами.
Расспросив, где находится лагерь, он сел на автобус, который ехал от автовокзала в Житомир, сошёл на пятьдесят четвертом километре и потопал лесной дорогой. Стало смеркаться; наползла тьма, а лагеря всё не было. Генка, справедливо рассудив, что раз есть дорога, то она должна куда-то вывести, шёл по ней, пока, наконец , за полночь достиг нас.
— Чему же ты так долго ходил лагерем? — спросил у Генки начальник, выслушав ещё и нас.
— Я не знал, это мой лагерь или нет, а будить кого-то побоялся. Вот я и ходил.
— Ну и ну! — покачал головой начальник лагеря. — Это же надо! Двенадцать километров лесом ночью! У вас ещё есть свободные места? — обратился он к нам.
— Есть! Конечно! — ответили мы. — Идём, Генка!
— Расходитесь, расходитесь все спать! — приказал начальник лагеря, потому что вокруг уже собралась большая толпа: все хотели узнать, что же за вопли были, и послушать Генкин рассказ.
— И ты иди, Коля, то есть, Генка Мусюкин, ложись с ребятами. Ну и ночка! Это же только первая ночь!
— А я и не Мусюкин совсем, — сознался Генка. — Я Быструшкин. Это я все выдумал, потому что испугался. Думал, может, вы меня в милицию захотите... А ещё этот вот палкой... Хорошо, что не по голове.
— Что за дети! — пожал плечами начальник лагеря. — Один на машине разъезжает, второй среди ночи гаммы играет, третий блуждает лесом под псевдонимом, да еще и какие-то бессмыслицы говорит! Идите уж, чтобы через минуту все спали. Завтра подъем на час позднее.
После того случая в лагере закрепилась мысль, что Славка — наипервейший в мире храбрец.
— Это же подумать только, — говорили девочки, — не побоялся среди глухой ночи один наброситься на неизвестно кого.
Просто смешно. Как же один, когда мы были рядом, и как же на неизвестно кого, если это был Генка. Тоже мне — бандита нашли! Увидели бы они, как Славка в палатке трясся!
— Что ты, лучшей фамилии не мог себе придумать? — спросил у Генки Митька, когда мы в конце концов улеглись.
— А я й не придумывал, — искренне сознался Гєнка. — Оно само придумалось. Вы же не скажите никому.
Мы, конечно, молчали, но, наверное, рассказал начальник лагеря, потому что с того времени Генку все начали называть Мусюкиным. «Мусюкин, иди сюда!» — «Мусюкин, иди туда». — «Мусюкин, ты сегодня дежуришь». — «Мусюкин, тебя вожатая зовёт». И даже начальник лагеря зачастую называл Генку Мусюкиним. Но он просто путал: так ему в память эта фамилия врезалась.
Сначала Генка очень сердился, а потом перестал.
— Подумаешь! — сказал он. — А если бы я и в самом деле был Мусюкин, а выдумал бы Быструшкина, то меня назвали бы Быструшкиным? Мусюкин — так Мусюкин. Тоже хорошая фамилия. Ничуть не хуже!

ОТКРЫТИЕ

За три дня мы навели в лагере такой порядок, «что аж больно смотреть», как сказал Митька. Совсем другой лагерь стал. Нигде уже не видно ни мусора, ни строительных отходов: посыпаны песочком аллейки, свежевыкрашены беседки — чистота и красота!
На лагерных линейках только и делали, что объявляли нам благодарности, — нам даже надоело. Но не очень.
И вот на третий день, когда в конце-концов все съехались и начальник лагеря, Александр Николаевич, уже никому не кричал: «Куда вы их привезли?!», на вечернюю линейку вместе с нами вышла и группа рабочих.
— Друзья! — начал Александр Николаевич. — Давайте поздравим людей, которым мы обязаны таким замечательным лагерем, людей, которые выстроили его для нас!
Мы все дружно захлопали в ладоши.
— А не так-то и просто, — продолжал Александр Николаевич, — выстроить лагерь на голом месте. Всё, конечно, приходилось делать своими руками и всё носить на своих руках — нагружать, разгружать, тесать, даже воду для цементного раствора, пока не провели трубы, приходилось носить от реки ведрами. Всё это, конечно, не могло не задержать строительства, потому что техника — какую же сюда, в лес, можно привезти особую технику? И вот тогда Никодим Петрович, — начальник лагеря указал на усатого коренастого мужика с добрым лицом, — бригадир, предложил работать несколько последних дней в две смены. Ну и вот, повернитесь кругом, оглянитесь — вот ваш лагерь. Он построен руками Никодима Петровича и его товарищей. Благодаря им вы можете отдыхать и, думаю, таки хорошо отдохнете.
Мы снова захлопали.
— А сейчас слово предоставляется Никодиму Петровичу!
Никодим Петрович вышел вперёд, миг помолчал и начал:
— Вот здесь, Александр Николаевич говорил только что о моих руках, — и он посмотрел будто немного изумленно на свои ладони. — Руки как руки, как у моих товарищей, как у каждого рабочего мужчины. Много поработал я на своём веку, но ведь никто не сидит без дела. Все работают, все трудятся для нашей Родины, — значит, для вас, дорогие дети. Ведь завтра и вы вырастете, возьмете в руки кельму[Кельма (мастерок) — инструмент каменщика или штукатура: стальная лопатка с деревянной ручкой, предназначенная для разравнивания раствора, для заполнения раствором вертикальных швов и для подрезки лишнего раствора], чертежную линейку, штурвал комбайна или звездолёта — будете трудиться. Да и уже, за эти дни, потрудились на славу, помогли нам, так что и от нас, рабочих, большое вам спасибо.
И мы снова захлопали в ладоши, хотя мне, например, было немного неловко: ведь, значит, мы хлопали самые себе.
И, будто в ответ на мои мысли, Никодим Петрович сказал:
— Сильнее, сильнее! Ведь труд надо уважать.
Замечательный был этот дяденька, Никодим Петрович!
И рабочие тоже захлопали в ладони, и начальник лагеря, и вожатые, так что вышло — почти всю линейку мы хлопали. Аж ладони заболели.
— А теперь, — сказал Александр Николаевич, — прошу всех — и пионеров, и наших гостей — к пионерскому костру, на открытие лагеря.
Мы пошли за лагерь, на простор, без всяких деревьев место. Часть его была отведена под футбольное поле и спортивные площадки, а часть, наверное, специально для пионерских костров.
Там уже всё было готово: высилась здоровенная груда палок и хвороста, стояли полукругом стулья и лавки. Те, кому их не хватило, порасселись на тёплой траве. Но это никого не огорчило. На земле сидеть еще лучше — это всякий знает.
Сергей Анатолиевич плеснул на хворост соляркой, зажёг факел и вручил его Никодиму Петровичу. Тот торжественно поднял факел над головой, опустил и сунул в груду палок. И враз весёлое пламя охватило ветви, хвою, — и уже разгорается, горит, полыхает, гудит пионерский костер!
— Первая смена лагеря «Солнечный» открыта! — объявляет Александр Петрович, и мы кричим «ура!» и снова хлопаем в ладоши.
— А теперь, — продолжает он, — концерт художественной самодеятельности!
И начался концерт! Каждый, кто хотел, читал стихи, пел, танцевал, рассказывал всякие смешные истории, даже Александр Николаевич рассказал, — и всем было очень весело.
А тогда вышел Сергей Анатолиевич. Он сделал два кульбита и три сальто и встал на руки. Обошёл на руках вокруг костра и снова вскочил на ноги. Потом взял стул и сделал стойку на руках ещё и на нём, а дальше отвёл левую руку и постоял на одной правой. Мы боялись, что он не удержит равновесия и упадёт, но он не упал: начал исподволь [Исподволь - помалу, помаленьку, не вдруг.] опускаться, расставил ноги и мало-помалу просто на этот стул и сел. И к чему же здорово это у него вышло, будто он всю жизнь только так на стуле и садился! А тогда порывисто оттолкнулся ногами от земли, прыгнул через спину и стал на ноги.
Нам этот номер очень понравился. Мы и не знали, что Сергей Анатолиевич может такое вырабатывать.
Тогда вышел Никодим Петрович и сказал:
— Смотрю я на небо.
Мы все посмотрели на небо, но оказалось, что это было совсем не обязательно, потому что это он просто объявил песню, которую хотел запеть.
Смотрю я на небо и думу гадаю, -
начал Никодим Петрович. Неожиданно мы услышали, как ему подыгрывает аккордеон, и увидели, что это старается Славка.
Негромкие звуки вплетались в мелодию песни, затихали, набирали мягкой силы, и это было очень хорошо, хотя саму песню я прекрасно знал.
Нам этот номер тоже понравился, и ещё понравилось, что, допев до конца, Никодим Петрович пожал Славкину руку. Славка аж покраснел от радости. А может, и еще от чего — не знаю.
— Пусть там себе Славка играет сколько угодно, — сказал мне Митька, — но без него нам в палатке было бы лучше. Без него у нас, наверное, вообще была бы наилучшая палатка.
А потом Славка, уже один, исполнил «Турецкий марш» и ещё что-то, и ему тоже аплодировали.
— Если Славка выступает, — сказал Митька, — я тоже могу.
Он вышел к костру и прочитал «Мне тринадцать миновало». Этот стих я хорошо знал, потому что мы его учили наизусть в школе.
Потом Митька сказал: «Колыбельная», — и начал:
Месяц ясный,
Луч свой тихо
Бросил к нам в окно
Спи малыш
Уже темно.
Когда же после «Колыбельной» Митька сказал: «Глибов [Глибов Леонид Иванович [1827—1893] — выдающийся украинский баснописец и поэт второй половины XIX в.]. Волк и Ягненок [Волк и Ягнёнок – знаменитая басня. Автором её является Эзоп (VI век до н. э). На русский язык перевёл Л.Н.Толстой. Литературная обработка принадлежит И.А.Крылову. На украинский язык перевёл Л.И.Глибов.]», — все начали смеяться.
— Чего вы смеетесь? — спросил Митька. — Это очень хороший стих. Он даже в учебнике есть.
— Вот потому и смеёмся, — сказал Генка, — что у тебя все стихи из учебника. А их мы и так знаем. Ты нам что, собираешься весь учебник наизусть прочитать?
— А ты что-нибудь внепрограммное знаешь? — спросила Ирина Васильевна.
— Нет, — ответил Митька. А потом подумал и сказал: — Знаю. О работе.
— Ну-ка, ну-ка, — подбодрил его Сергей Анатолиевич.
И Митька прочитал:
Один Баран,
Что бился головою об забор,
Сказал:
— Вот не было заботы,
Что голова болит после работы!
Все снова засмеялись, а Митька спросил:
— Чего вы смеетесь? Это очень хороший внепрограммный стих. Меня этому стиху дедушка научил.
— Так стих же смешной, — сказал Славка.
— А-А, ну тогда смейтесь, больше я стихов не знаю. Если хотите, могу станцевать.
Одни сказали, что хотят, вторые, что не хотят, но Митька всё равно начал танцевать. Он поднял страшную пыль, а под конец чуть не свалился в костер. Сергей Анатолиевич едва успел его за рубашку ухватить.
Тут все снова засмеялись, и Митька сел на место.
— Что за народ! — сказал он. — Всё им смешно!
Потом мы снова пели, а под конец ребята из старшего отряда стали брать из ящика ракеты и пускать их. Это были такие трубочки с веревочкой снизу. Дернешь за веревочку — и летит вверх ослепительная комета, распадается высоко над головами красными, зелёными, белыми огоньками. Это был настоящий праздник!
Тогда Митька бросил в костёр кусок автомобильной покрышки, которую где-то нашёл. Лучше бы он её не бросал, а ещё лучше — не находил бы, потому что она стала так чадить, что все начали кашлять и чихать.
Хотя никому и не хотелось, а пришлось разбегаться, и ещё долго над лагерем весел дух жжёной резины.
— Эх ты, такой праздник испортил, — сказал я.
— Я ж не хотел, — развёл руками Митька. — Я хотел как лучше. Зато теперь буду знать, что нельзя.

КОНКУРС ПЕСНИ

— Дети, — сказала как-то Ирина Васильевна — скоро в нашем лагере будет проводится конкурс на лучшее исполнение песни. Что-нибудь надо подготовить и нам.
— Ну, это нетрудно, — ответил за всех Митька.
— Нетрудно — просто так запеть, — возразила вожатая. — А тяжело — запеть хорошо, да ещё и интересное что-то придумать.
— Придумаем, — успокоил её Митька. — У нас даже аккордеонист свой есть, — и выпихнул вперёд Славку.
Тот мигом покраснел и захныкал:
— Я так не могу... чтобы идти и играть. Мне надо сидеть.
— А мы только выйдем на площадку, а там, перед жюри, ты и сможешь сесть, — объяснила Ирина Васильевна. — Со своим аккордеонистом намного лучше.
— Я боюсь, — заскулил Славка. — Это такая ответственность... Я что-то не то заиграю.
— Не бойся, — похлопал его по плечу Митька. — Подумаешь, одну песню. Я за тобой и стул вынесу.
— Ну вот ещё, сту-ул, — протянул музыкант. — Все надо мной будут смеяться...
Но тут кругом замахали руками, и Славка замолк. Что с него возьмёшь! Такой уж он трус и растяпа!
Выбрали песню, а потом ушли в лес и начали готовиться к конкурсу, чтобы никто не видел. Аккордеон на первый раз не взяли. Славка стоял под деревом и играл на губах:
Та-та-та-ра ти-ти-ри...
Мы вышли на поляну, сделали поворот на девяносто градусов, лицом к предполагаемому жюри, и спели песню.
— Что ж, на первый раз неплохо, — похвалила нас вожатая. — Давайте вот в этом месте, «мы растём дружными», все чётко и слаженно возьмемся за руки и шагнём шаг вперед.
Попробовали — тоже вышло хорошо.
— А давайте, — вдруг Люська говорит, — в этом месте ещё и пирамиду сделаем. А я наверху еще и «ласточку»!
— А выйдет? – засомневалась вожатая.
— Выйдет, — Наташка ей. — Люська балетом занималась, у неё выйдет.
— Вот попробуем, — разошлась Люська. — Смотрите, здесь станут Вовка, Витька и Генка — вот так, немного присядьте. А сюда им Юрка и Митька ноги поставят.
— Я не могу, — Митька говорит. — Я стул несу.
— Ну и ладно, пусть Толик. Во! Чудесно! А я вверх — смотрите! А девочки так, полукругом.
— В самом деле, будто неплохо, — согласилась Ирина Васильевна. — Ну-ка, сначала...
— Та-ра-ра, — запел Славка, мы вышли на поляну и прокрутили всё с начала до конца.
— Не хватает, конечно, чёткости и слаженности, — сказала вожатая, — но у нас ещё пять дней впереди.
Пять дней мы ходили у лес и там пели, и всем это очень нравилось. Наступил день конкурса.
— Знаешь что, — говорит мне перед самым началом Митька, — понеси за меня стул.
— Так у тебя же все отработано, а я и не знаю, когда тот стул Славке подсовывать.
— Это что, долго научиться? Славка идёт первым, ты немного сзади. Как все пропоют «Мы растём дружными», ты делаешь шаг в сторону и немного вперёд и ставишь стул, а он на него садится. Одновременно с пирамидой. Понял?
— Понял. А ты?
— А я? — Митька засмеялся. — Помнишь, Ирина Васильевна сказала, что тяжело интересное что-то придумать. Так я уже придумал. И совсем не тяжело. Э-ле-мен-тар-но! Помнишь, на открытии лагеря ребята из старшего отряда салют устраивали из ракет, — снизу за верёвку надо дёргать? Так я одну такую ракету выменял у мальчика. Соображаешь? Да?
В это время заиграла музыка, и я увидел, что конкурс уже начался. Самый младший, первый отряд, запел песню о чайке, которая машет крыльями. При этом они делали руками такие движения, будто хотели полететь. Потом у некоторых, наверное, руки заболели, и они их поотпускали, а некоторые продолжали махать. Когда те тоже притомились, то первые, отдохнув, начинали махать снова с таким видом, будто вот-вот умрут.
— Умора, — сказал Юрка. — Разве это можно сравнить с нашей пирамидой?
Митька только крякнул, и я понял: он еле-еле сдерживается, чтобы не прибавить от себя что-то.
И вот подошла наша очередь. Митька метнулся в сторону и вернулся с ракетой под рубашкой. Я ощутил, что всё это кончится, вероятно, немного не так, как запланировано Митькой, но ничего не сказал. Отряд между тем уже вышел на середину площадки и повернулся лицом к жюри — начальнику лагеря, старшей пионервожатой и врача.
— Три-Четыре, — прошептала Ирина Васильевна, и Славка взял первый аккорд.
Мы растём дружными, -
чётко начали мы, но в это время за нашими спинами что-то громко бахнуло и, зашипев, полетело вверх. Я увидел, как вздрогнуло жюри и как удлинилось лицо у нашей вожатой. Потом, осмотревшись, я увидел, что Люська на вершине пирамиды закачалась и уцепилась для равновесия Юрке за волосы. Мальчик взмахнул руками и ударил по носу Толика, Толик ухватился за нос рукой, которой поддерживал Люську, и они все втроем упали наземь, подминая под себя ребят, которые стояли внизу.
На миг воцарилась непредвиденная тишина, но аккордеон играл дальше, и все хотя и с опозданием, но дружно подхватили:
Смелыми и мужественными...
Потом я вспомнил о Славке и взглянул туда, где должен был находиться наш музыкант. Славка лежал на песке навзничь и, уставив взгляд в небо, сосредоточенно играл.
Я понял, что мальчик лежит из-за меня: ведь он, как всегда, сел, не оборачиваясь, на стул, которого я забыл ему пододвинуть. Мысленно казня себя за забывчивость, я едва ворочал губами и смотрел на Славку, когда услышал вопли: «Пожар! Пожар!»
Все побежали за кухню, где что-то дымило, но увидели: мы там уже не нужны. Просто это догорала ракета, только что запущенная Митькой, а от неё занялся какой-то мусор. Наш повар уже погасил огонь, вылив на него ведро воды, и мы все вернулись на площадку.
Славка так и лежал на том же самом месте и всё играл и играл. Я помог ему встать, посадил на стул, и наш отряд запел песню ещё раз, уже без пирамиды.
Но нам всё равно присудили последнее место. Но что нас поразило, так это то, что Славке, этому растяпе, трусу и нытику, дали специальный приз, — за то, что не растерялся, потому что играл лёжа, и за мужество, потому что не подвергся панике, когда загорелся мусор.
А Славка же, сам мне потом сознался, что не мог встать, потому что его придавило аккордеоном и он никак, ну просто никак, не в силах был из-под того аккордеона выбраться.

ЛОВИСЬ, РЫБКА!

Не прошло и недели, с тех пор как в лагере проводился конкурс песни, а уже на дверях столовой висело объявление:
ВНИМАНИЕ!
Завтра после завтрака
состоится соревнование
на звание
ЛУЧШЕГО РЫБАКА ЛАГЕРЯ
Запись у Сергея Анатолиевича
Митьке это объявление очень понравилось. Он аж подпрыгнул от радости.
— Это я понимаю, — говорит. — На лучшего рыбака лагеря! Вот где себя можно проявить!
— А ты собираешься принять участие?
— Конечно! Я с детства рыбачу. И так, и на мормышку, и на донку, и на спиннинг. Так что, кто и получит первое место, то только я.
— Да ну, чот я тебя ни разу с удочкой не видел.
— Потому что я рыбу удить рано хожу, ночью ещё. Даже вечером.
— Тогда, конечно. Но...
Но здесь из дверей выскочила Ирина Васильевна и затянула нас в столовую.
— Когда вы уже слушаться будете! — говорит. — Все уже едят давно.
— А удочки где брать? — мы у неё спрашиваем.
— У Сергея Анатолиевича.
Сергей Анатолиевич сидел в домике, где был собран весь спортивный инвентарь. Нас увидел — помрачнел немного:
— Вам что?
— Нам удочки.
— Эх, а я надеялся, что хоть там вас не будет.
Выбрали мы удочки, шагаем к своей палатке, а навстречу Славка. И снова же заскулил:
— Ну вот... Вы уже, а я еще не... И не скажет никто... Товарищи называется... Ну и люди...
— Ты о чем это?
— Об удочках. Вы уже взяли...
— Ты тоже будешь ловить?
— А что, я худший? Что, только вам можно? Я тоже хочу!
— Ой, держите меня втроём! — Митька смеётся. — Мало тебе приза за песню? Ещё и за рыбу хочешь? Ты же удочку в руках не удержишь! Выйди лучше на берег и гаммы свои на аккордеоне заигрывай — сразу вся рыба кверху животами всплывет.
— Вот какие вы... — захныкал Славка и пошёл прочь.
Мы положили удочки в палатке, выходим, а тут аккордеонист наш возвращается. Глянул я на его удочку... Здоровенная! Грузило как кулак, крючок — хотя акул лови.
— И долго ты её выбирал, такую? — спрашиваю.
— Нет, — отвечает, — в одну секунду. Она только одна и осталась.
— Понял, — усмехается Митька. — Теперь всему лагеря рыбы хватит на неделю.
— Ну чего вы к мальчику прицепились? — Наташка подбегает. — Не слушай их, Славка, это они от зависти.
— Конечно, от зависти, — Митька ей. — С такой снастью прямая дорога на Тихий океан. Он акул грузилом по голове бил бы, а потом крючком этим вытягивал.
Славка насупился.
— Я, — говорит, — тебя сейчас по голове грузилом, если не отцепишься.
Он засунул удочку под кровать и подался копать червей.
Где-то так под вечер подзывает меня Митька и говорит:
— Слушай, я такое придумал! Никогда не догадаешься. И никто не догадается. Вот котелок варит! Аж не верится иногда, что человек такое может придумать!
— Не может быть!
— Правда-правда. Иногда аж сам удивляюсь — и откуда я такой умный?
— Говори же быстрее, что ты болтаешь!
— Слушай, — повторил Митька. — Сегодня, после ужина, до отбоя, мы пойдём на реку, выберем на берегу удобное место, где завтра будем ловить, и бросим в воду приманку. За ночь на нашу приманку насобирается много рыбы, и завтра, на соревновании, мы из этого места наловим столько, что никому и не снилось. Ну и, конечно, станем чемпионами лагеря.
— Ух ты! — говорю. — Вот молодец!
— А ты что же думал!
После ужина мы набрали в столовой полные карманы хлеба, и потом Митька долго разминал его с глиной в где-то раздобытой миске.
— Это, — говорит, — приманка будет, потому что иначе хлеб течением снесет, а так глина его будет держать на одном месте.
Уже порядочно потемнело, и мы заспешили к реке, чтобы вернутся к отбою.
Едва лишь ступили на лесную тропу, как навстречу нам две фигуры. Мы едва успели отскочить за кусты. Слышим:
— За ночь рыбка и соберётся там, где мы жмыха набросали, а утром и на голые крючки будет бросаться. Так что будь уверен — мы больше всех наловим!
— Ты вишь! — изумился Митька, — это же Витька с Вовкой. Даже жмыха где-то достали. Умники!
— Значит, они то же самое, что и ты, придумали?
— Ты же слышал...
Приближаемся к берегу и ещё издали слышим: плюх, плюх! — в воду. И какая-то тень над рекой.
— Ну и ну! — говорю. — Ещё кто-то приманку бросает.
— Вижу! — Митька в ответ. — Ну и народ!
Выбрали мы удобное место, закинули нашу глину с хлебом и назад побежали, но уже не самой тропой, а вдоль её, лесом. Дорогой нам ещё двое повстречались.
— И эти туда же! — друг мой говорит. — Пионеры называется!
А минут за тридцать после отбоя, как все заснули, слышу — Генка зашевелился, из кровати встает. Обул сандалии, пошарил в тумбочке — и ходу из палатки. Митька тоже вскочил и за ним следом. Вскоре возвращается.
— И Генка к реке побежал, — говорит. — Вот бы не подумал! И не плачет уже, как ночью ходит.
— Что же то завтра будет, Митька? — шепчу я — Все, оказывается, такие умные, как и ты!
— Умные! Бессовестные, а не умные! Обманщики!
Он ещё долго что-то бормотал, ругая всяких там прохиндеев, которые разными ухищрениями стараются занять первое место. Потом затих, наверное, заснул.
Я еще немного полежал, а тогда заснул тоже.
А назавтра, после завтрака, выстроились мы все, участники соревнования, и пошли на реку. Впереди Сергей Анатолиевич с ведром, а сзади Славка с аккордеоном своим в футляре тащится.
— Ты зачем аккордеон тащишь? — его спрашиваю.
— А это только футляр!
— Он в футляр рыбу будет складывать, — смеётся Витька. — Всё-таки больше влезет, чем в ведро.
Едва лишь завиднелась впереди вода, как народ во весь дух бросился вперед — занимать свои сдобренные приманкой места. За миг каждый сидел на собственном месте, будто вся жизнь лишь из него и ловил.
А Юрка с Витькой едва не подрались.
— Это, — оба кричат, — мое место!
— Это же они оба здесь рыбу вчера приманивали, — хохотнул Митька.
Лишь один Славка ходил, будто сирота, вдоль берега, но его отовсюду гнали.
В конце-концов мальчик нашёл какое-то место поодаль, приготовил удочку и устроился на футляре.
— На земле, — говорит, — сидеть — простудить можно. А на футляре — никогда! И ноги не заболеют.
Только теперь мы поняли, зачем он его на реку тянул.
Подошёл и Сергей Анатолиевич.
— Как вам не терпится, — говорит. — Соревнования будут длиться два часа, потому что в двенадцать в лагере будут читать лекцию на международную тему. Приготовились! — он посмотрел на часы. — Начали!
— Ну, держись! — поплевал на крючок Митька и закинул удочку. — Теперь успевай вытягивать!
Тем не менее, как оказалось, держаться было не так уже и нужно. Даже совсем ни к чему было держаться, потому что мы просидели минут сорок, а за это время ни у кого и разу не клюнуло.
— Что же это такое? — забеспокоился в конце-концов Митька. — Ничего не понимаю!
Он ещё подождал, и начал бегать от одного рыбака к другому и спрашивать:
— Ну как, клюёт? А у тебя?
Даже к Славке подбегал. Но тот сидел на своем футляре, смотрел неподвижно на поплавок и повторял:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая! Ловись, рыбка, большая и маленькая.
— Ты лучше за своим поплавком следи, — посоветовал Митьке Сергей Анатолиевич. — А то только людям мешаешь.
Митька посидел немного над своей удочкой, а потом снова стал бегать и спрашивать:
— Ну как, клюёт? Да? А у тебя?
Так он бегал и спрашивал, пока не зацепил ногой нашу коробочку с горохом, и она булькнула в воду.
— Эх ты, растяпа! — рассердился я. — Добегался! С тобой рыбу лишь разгонять, а не ловить! Что теперь на крючок насаждать?
Но здесь Сергей Анатолиевич встрял:
— Возьмите у меня несколько червяков. Да и скоро уже будем кончать.
Мы снова закинули крючки, но рыба так и не клевала. И не только в нас — ни у кого. Лишь Сергей Анатолиевич поймал одного пескарика, но он ловил не для соревнования, — ведь он не пионер, — а просто для себя.
Одним такая рыбалка скоро надоела, и они пошли себе назад в лагерь, а кое-кто, то есть Митька, Славка, ещё трое ребят и я, сидели и сидели, хотя солнце уже ух как пекло. А Славка все приговаривал:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая! Ловись, рыбка, большая и маленькая!
В конце концов Митька заявил:
— Я читал, что некоторые заводы спускают в реку отравляющие производственные отходы и от этого вся рыба дохнет. Наверное, и на нашей реке где-то есть такой завод. Напрасно мы стараемся.
— А как же тот пескарик, что Сергей Анатолиевич поймал?
— А у него, наверное, здоровье наилучшее было, и он ещё не успел.
— Что не успел?
— Ну, околеть...
— Знаешь что, Митька, — сказал я, когда до конца соревнования осталось несколько минут. — Я, кажется, догадался, почему клёва нет.
— Ну?
— А потому, что мы все набросали такую кученцию приманки, что в этом месте рыба просто объелась за ночь. Она теперь даже смотреть на крючки не хочет, не то что хватать их.
Митька подумал-подумал и говорит:
— А что, правильно! Если бы только мы бросили, то она и ловилась бы. А так...
И здесь Славка как закричит:
— Рыба! У меня! Ура!
Мы помчали на тот вопль, смотрим — лежит на земле Славка и смеётся от счастья. Но, как оказалось, он не от счастья смеялся, просто Славка придавил рыбину животом, и она его щекотала.
В конце-концов мальчик встал, и мы увидели: барахтается в траве карасик в ладонь величиной.
— Это здорово! – Витька вопит, — глядите, как он его поймал!
Смотрим мы: крючок, тот самый здоровенный крючок, карасика за хвост зацепил.
— Это он, когда забрасывал, — Сергей Анатолиевич объясняет, — рыбу и зацепил случайно. Такое иногда бывает. Но всё-таки поймал! Значит, победитель — Славка. Победитель и лучший рыбак лагеря!
А через несколько дней на стене столовой еще и фотоснимок Славки прикрепили — рядом со снимком Ботинка, нашего лучшего бегуна, и коллективным снимком первого отряда — победителя в конкурсе песни. Еще и подписали: «Вячеслав Денисюк — лучший спортсмен-рыбак смены». Правда, фото было без рыбки. Митька сказал:
— Такое рыбище и на снимок не вместилось бы!
Зато Славка вместился весь: стоит с футляром от аккордеона в левой руке, с удочкой в правой и улыбается.

ПЛОТ

«Ух, как в лагере было», — написал я в начале своего правдивого рассказа и ни за что в мире не откажусь от своих слов.
Чего мы только не делали!
И конкурсы проводили, и соревнования, и в игры всякие играли, и в поход ходили, и даже помогали соседнему колхозу клубнику собирать.
Все делали.
Но более всего нас влекла река. Хорошо, что она рядом была. Плохо только, что мы к ней не часто ходили. Вернее часто ходили, каждый день, но нам хотелось чаще, потому что мы очень любили природу.
Ну, Митька и придумал.
После тихого часа у нас, как правило, был спортивный час. Мы шли за столовую, на площадки, и выбирали, кто что хочет: бадминтон, баскетбол, пинг-понг. Мы с Митькой сперва тоже играли — то в баскетбол, то в теннис. Но потом решили, что нашу любовь к природе лучше всего совмещать с футболом. На футбольном поле всегда было больше всего людей. Играли все желающие — хотя двадцать человек, хоть сорок: делились на две команды и играли.
Мы с Митькой записывались к разным капитанам, а немного погодя, незаметно убегали безболезненно для обеих команд. Какая разница — гоняют мяч, скажем, тридцать человек или двадцать восемь. Тем паче, что минут через пятнадцать такое начиналось!.. Не футбол, а Ледовое побоище! Битва на Куликов поле!
Мяча не видно. Игроков тоже. Пыль поднимается столбом в небо, и в той пылище только и слышать: «Пас! На меня! Куда? Бей! Мазила! Витька, сюда! Го-ол! Как не было? Как не было?» И пошло-поехало: «Я сам видел! Оттуда мяч прошёл!» — «И как ты мог видеть — ты спиной стоял!» — «Я — спиной? Ты что, косоглазый?» — «Сам брехло!» А там кто-то не вытерпит и толкнет противника, а тот ответит — и закрутилось... Настоящий бой гладиаторов! Насилу Сергей Анатолиевич разнимет.
Мы с Митькой были против такого футбола. Мы очень любили природу и потому, побегав у всех на виду минут пятнадцать, гнали на реку.
Реку мы еще больше полюбили после того, как сделали плот. А дело было так.
Соседний лагерь «Смелый», который расположился тоже в лесу, но по ту сторону реки, имел несколько лодок. Когда мы утром купались, ребята из «Смелого» зачастую проплывали на лодках и обзывали нас «сухопутными крысами» и всяческими другими словами. Особенно один старался — рыжий. Нас это очень обижало, и от оскорбления мы начинали швыряться в них илом и грязью. Их это, наверное, тоже обижало, и они еще хуже нас обзывали.
Александр Николаевич сказал, что и нам скоро привезут лодки, но их чего-то долго не везли и не везли.
И вот однажды, когда мы убежали от футбольной передряги на берег, смотрим — плывут по воде два бревна.
Я на них и внимания не обратил бы, а Митька вдруг как затрясётся.
— Серый! — кричит. — Вытягивай их! — и в воду бросается.
Я и подумать не успел, зачем они ему, а уже плыл следом. Привык: раз Митька сказал, значит, что-то в его голове уже крутит, что-то он придумал.
Отбуксировали мы их на сухое. Митька говорит:
— Мы из них плот сделаем. Это ещё лучше лодки. Надо только длинную жердь найти, чтобы от дна отталкиваться.
Посидели мы немного, а тут ещё два бревна. Откуда они плыли, мы не знали, и нас это и не интересовало.
Мы и их вытянули, и потом бросились в лагерь за молотком, гвоздями и проводом. Уже за какой-то час, мы имели настоящее собственное судно. Даже жердь нашли. Правда, поплавать не успели — время было возвращаться.
Мы затянули плот в камыш и набросали сверху зелени.
— Завтра придём сюда с Генкой, — сказал Митька.
На следующий день, когда мы втроем выбрали свободную минутку и подались подвергать испытанию плот, то еще издали услышали от реки чей-то счастливый рёв. Вообще, это должно был быть пение, но какая-то невыразимая радость захлестывала певца, и выходил настоящий рёв — иначе и не скажешь.
Мы наддали ходу и, когда выскочили на берег, увидели странное зрелище.
Среди реки, на нашем заботливо сделанном и старательно замаскированном плоту, стоял с жердью в руках Славка и, будто опьянев от счастья, горланил:
Эй, баргузин, пошевеливай вал, -
Молодцу плыть недалече.
Увидевши нас, Славка расплылся в улыбке и закричал:
— Эй, ребята! Глядите, что я нашёл. — И так притопнул ногой, что наше создание чуть не развалилось.
— Ах ты баргузин, — прошипел Митька, потому что ему аж дух перебило от негодования. Но в следующее же мгновение бесценный дар речи таки вернулся к моему другу.
— Ну-ка греби, греби сюда! — закричал он. — Я тебе покажу, как на чужом имуществе кататься! Ты этот плот строил? Ты бревна вытягивал? Ты их связывал?
Выражение безграничного счастья тут же сползало со Славкового лица.
— Ты чтоли?.. Ваш плот? — запинаясь, спросил он.
— А то чей же! Разве такое добро на дороге валяется? Это же шедевр человеческой мысли! Восьмое чудо света! Мы его месяц строили, а он — «нашёл»!
— Да мы же только десять дней здесь, — возразил Славка.
— Ну, десять дней — какая разница. Ты рули, рули сюда.
— Да рулю, — ответил Славка. — А я это, пошёл на аккордеоне поиграть, сел на бережке, смотрю — плот. Может, вместе покатаемся?
— Четырех не возьмет, — сказал я.
— А чего же, можно, — неожиданно согласился Митька. — Попробуем, скольких он выдержит. Ты у нас вместо балласта будешь.
— Как это? — не понял мальчик.
— Ну, если плот будет тонуть, мы тебя скинем.
— А ну вас, — обиделся Славка.
— Да я шучу, — сказал Митька. — Ты что, шуток не понимаешь? Ну-ка, ребята, залезай!
Плот выдержал всех. Вода, правда, плескала через верх и заливала ноги, но никого это не беспокоило.
— Вот если бы еще сюда палатку поставить! — сказал Славка. — Был бы в нас плавучий дом, как в «Зверобое»». — И попросил: — Мить, дай я немного поуправляю. — Он взял в руки жердь и сказал: — ну-ка, ребята, берём разгон! — И изо всех сил вогнал её в дно.
Оказалось, что и здесь, как во всяком деле, скорее нужно умение, чем сила. Жердь глубоко вошла в грунт, а поскольку Славка крепко её держал и не хотел выпускать, то так на ней и повис.
Мы замерли. Среди реки стояла, торчком увязнув в дне, жердь, а на ней висел Славка, дрыгал ногами и кричал: «Ой, ребята, тону! Ой, ребята, тону!» — хотя он совсем не тонул — это всем было видно. Тем не менее дрыгать ногами ему пришлось недолго: наш плот, проплыв по инерции против течения три метра, вернулся назад и подмял под себя неудачника.
Плот плыл по течению, а мы ошеломлено смотрели на то место, где только что висел Славка. Славка не выплывал.
— Мама! — прошептал Генка. — Где же это он?
— Здесь! — тихо прозвучало за нашими спинами.
Мы вздрогнули от неожиданности. Каким-то чудом Славке удалось ухватиться за веревку, которая свисала с борта, и теперь он держался за нее и негромко булькал.
Мы ужасно обрадовались, что все обошлось, и вытянули Славка из воды. Он тоже очень обрадовался, но, хотя сидел уже на плоту, еще долго не выпускал из рук той веревки.
Потом мы выловили нашу жердь, прибились к берегу, высадили Славку и снова стали кататься.
Славка же, пока мы учились руководить плотом, развесил на ветвях одежду и, пока та сушилась, сидел голый в кустах и играл свои упражнения. Вот была картина!
— Если бы не он, — сказал Митька, когда наш аккордеонист уже обсушился и пошёл к лагерю, — так была бы у нас наилучшая палатка. Ты, Генка и я. А так... Ну, ничего уже не поделаешь! И что за мальчик! Всё у него не так, как у людей!
Мы с ним согласились.
Потом Митька подумал и прибавил:
— Это же значит, наш плот кто-нибудь может найти. Значит, надо сделать раскладной плот или плот сборной конструкции: каждое бревно прятать отдельно. Это очень просто.
Мы его послушались. С того времени, как только выдавалась свободная минутка, бежали втихаря к реке и катались.
А Славка, хотя мы его даже приглашали, больше с нами не ходил.
— Это не плот, а какая-то душегубка, — говорил он. — Очень оно мне надо — плавать на нём, ещё потону. Или простужусь. Катайтесь сами, если охота.

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Про «Зарницу» мы знали давно: с самого начала знали, что проводить ее собираются где-то в половине июня.
Под конец второй недели нам так и сказали: два дня в лагере будет проводится «Зарница». Сначала старшие отряды, а потом младшие.
Мы уже начали вырезать себе погоны, и пятый отряд начал, потому что планировалось, что именно с пятым отрядом мы будем воевать, когда на вечерней линейке начальник лагеря, Александр Николаевич, объявляет:
— Четвертому отряду задержаться на пять минут. — И, когда мы задержались, сказал: — Сейчас к вам обратится представитель лагеря «Смелый».
Вперёд вышел рыжеватый мальчик лет десяти.
Я его сразу узнал: это он нас обзывал крысами.
Что это был за мальчик! На месте он не мог устоять ни секунды! Он приплясывал, подскакивал, размахивал руками, и казалось, что это не один мальчик, а два. А то и три! Его всего крутило, дергало, корчило и передергивало. Сначала я его даже пожалел, но потом оказалось, что это у него не болезнь, а просто такой характер, и жалеть надо совсем не его.
Позднее мы таки узнали, кого надо жалеть и что это за мальчик.
Что за хитрюга! Что за сорвиголова! Что за оторвиподошва!
Звали его Никитой. Чего только не выделывал Никита в своём «Смелом»!
Он приделывал над дверями сосуд с водой, бросал в печь на кухне патроны, подкладывал щедрой рукой в постели своих товарищей жаб и подпирал поленьями двери столовой, так что после обеда никто из нее не мог выйти.
Это были давно испытанные шутки, и возможно не всем они кажутся остроумными. Но он их не сторонился. Однако в творческих поисках Никите тоже нельзя было отказать. Он прокрадывался ночью в радиорубку, включал магнитофон, и тогда из лагерных репродукторов звучала, будя всех, какая-нибудь веселенькая мелодия; разжигал пионерские костры, которые потом не могли погасить три дня; устраивал такие дымовые занавесы, из-за которых, однажды, даже приехали пожарные машины.
Весь свой лагерь, Никита настойчиво и целеустремленно ставил вверх ногами, и никто не знал, как от него избавиться, потому что юный затейник заявил, что его родители поехали с геологоразведочной партией на Сахалин. Это было тоже чистое вранье, но о нём начальник лагеря с большой неприятностью узнал лишь за четыре дня до конца смены.
Догадываясь, что за такое поведение ему дома мёда не дадут, Никита с присущей ему причудливостью начал писать родным письма.
В первому он советовал родителям не приезжать, потому что лагерь якобы перебазируют, а куда, пока что не знает и сообщит об этом позднее. Во втором писал, чтобы родители не приезжали, потому что хотя «Смелый» и остался на старом месте, тем не менее сейчас в лагере санитарная неделя и никаких посетителей не принимают. В третьем выдал ещё какую-то бессмыслицу. Так он морочил родителям головы довольно долго, но, в конце концов, его подвела собственная фантазия. В пятому (и последнем) письме, Никита предостерегал родителей ни в коем случае не приезжать, потому что в лагере началась эпидемия ящура и весь окружающий район на карантине. Тем не менее, на этот раз эта весть и вызвала обратный эффект. На следующий же день примчался в такси его отец с мамой, их знакомый профессор-эпидемиолог и незнакомая тётя из Министерства Здравоохранения. Родители немедленно забрали своего здоровехонького сына домой. Но что из того – до конца смены оставалось лишь четыре дня.
Из всего сказанного можно составить приблизительное представление о посланце «Смелого».
А пока что, не зная ни о переездах, ни о санитарной неделе, ни об угрозе близкой эпидемии, но все же с плохо скрытым ужасом весь «Смелый» ждал дня, когда в военную игру должен был подключиться четвертый отряд, в котором находился рыжий Никита. И когда Никита заявил, что их отряд хочет провести «Зарницу» с нашим отрядом, да еще и на нейтральной территории, все вожатые, повара, медработник и сторож во главе с начальником лагеря облегченно вздохнули и торопливо уверили четвёртый отряд, что для них пожелание детей — закон.
Обо всём этом мы узнали позднее, а сейчас рыжий Никита стоял перед нами, собираясь произнести, вероятно, кое-что интересное.
— Прочь межлагерные барьеры! — решительно начал он и подскочил на месте. — Не будем замыкаться в себе! Настоящая пионерская дружба не признает никаких границ, для неё не существует преград! — Он энергично рубанул рукой воздух, будто одним взмахом разрушая все преграды, которые отделяли его от нас. — И потому, — Никита вытянулся на носках и крутанул головой, — наш четвёртый отряд предлагает провести «Зарницу» вместе с вашим четвертым отрядом, то есть наш четвёртый — против вашего! Естественной границей расположения наших частей будет река. Для преодоления водного рубежа и для перемещения сил, наш лагерь выделяет вам три лодки из своих шести. Место проведения военных действий и условия обсудим дополнительно. Готовиться можно с завтрашнего дня. Начало в шесть часов утра.
Все это он выпалил одним духом, немного помолчал, думая, что бы еще сказать умного, а тогда прибавил:
— Итак, если вы согласны — скажите, а не согласны — не говорите. То есть тоже скажите, но в таком случае мы будем считать, что вы боитесь принять наше дружеское и миролюбивое предложение, и значит — проиграли.
— Река? Лодки? — первой подала голос Ирина Васильевна. — Да они же все перетонут! — И взглянула на начальника лагеря.
— Что мы, маленькие? — закричали мы, — Грести не умеем? Неужели спасуем?
Да и Александр Николаевич сказал:
— Ничего, ничего. Река же неширокая. Да и вожатые рядом будут. Я не возражаю.
Мы также не возражали и взялись за обсуждение.
— Я предлагаю вот что, — снова заговорил Никита. — Километра за три ниже по течению реки, там, где она делает изгиб, лежит замечательная поляна. От того изгиба к пожарной вышке, — её видно издали, — а позади — к дороге и будет проходить условная граница расположения ваших войск. Наша же территория будет в самый раз напротив. Если хотите — можно сейчас пойти и посмотреть.
— Что же мы сейчас увидим? — спросил Юрка, командир нашего отряда. — Уже ночь на дворе. И, в конце концов, какая разница? Там так там.
— Вот и хорошо, — кивнул Никита. — Победит та команда, которая посрывает все погоны с команды противника или завладеет флагом и переберётся с ним на свой берег. Наши погоны — зелёного цвета, ваши — синего. Подпишите это соглашение в двух экземплярах, и — по рукам! — Он пододвинул Юрке два листа бумаги.
Мы покрутили соглашение, но в нём было написано всё то, что он уже сказал, и Юрка с Никитой поставили свои подписи.
— Вот и чудесно! — обрадовался Никита. — Подготовительные работы можно начинать завтра. Тоже ройте окопы всякие, укрепления — пожалуйста. До встречи!
Он запихал один экземпляр соглашения в карман и исчез в темноте.
— Что-то он мудрит, — сказал Митька. — как-то у него очень быстро. Сюда — туда, вы здесь — мы там, «окопы ройте», убежал сразу. Голову заморочил! Надо бы пойти и посмотреть.
— Вот завтра и посмотрите, — Ирина Васильевна нам, — а сейчас — идём, потому что кино вот-вот начнется.
На следующий день, весь наш отряд пошел знакомиться с местностью. Доходим к изгибу реки...
— Вот, я же говорил! — Митька кричит. — Смотрите!
Взглянули мы на ту сторону... А там здоровенный луг врезается полукругом у лес, и только вдали под лесом кустарник. И даже трава скошена. Только копны стоят.
— Я ж говорил, — горячится Митька. — Недаром он своё соглашение подписать спешил.
— Эге, — Юрка почесал затылок. — У них лес к реке подступает лишь вон с того края, да и здесь — узенькая полоска. И спрятаться нигде.
— Так и им же негде! — Генка на это.
— А они за деревьями будут сидеть. Куда мы сунемся — сразу видно.
— Во-оо, заморочил голову! — насупился Митька. — Пойдём, хоть лес осмотрим. Может, он и там что-то выгадал.
Но как долго мы блуждали, лес был как лес. Очень хороший. Густой. Он всем понравился. Мы выкопали два окопа, вернулись на берег и стали смотреть на луг. Луг не нравился никому.
— Ясно, что вглубь вражеской территории по открытому не побежишь, — сказал Юрка. — Настоящий лес за лугом начинается, а ближе к нам — эта полоска от изгиба реки. Ну а с того края метров семьсот — восемьсот всё-таки будет. И то хорошо. Но они ж на это и рассчитывают: вероятно, пикетов понаставляют на каждом шагу.
— Надо их перехитрить, — предложил Генка.
— Открыл Америку! — Юрка ему. — А как? Пока мы тем лесом пройдём, нас всех переловят. Думайте все. У кого появятся ценные мысли — говорите сразу.
Мы начали думать. Но чем больше мы думали, тем меньше у нас появлялось ценных мыслей. Ценных мыслей было очень мало. Можно даже сказать, что их не было совсем.
— Мы уже проголодались, — подал в конце-концов голос Генка. — Может, после обеда что-то придумаем?
Но и после обеда никто ничего не придумал. И после тихого часа. И после полдника тоже.
— Знаете что, — сказал под вечер Митька. — Пошли ещё раз на реку. Может, на месте виднее будет.
— И я с вами, — спохватился Славка.
— А ты сегодня играл на аккордеоне? — спросил я.
— Ещё нет, — вздохнул Славка.
— Ну так нельзя, нельзя! – подхватил Митька. — Весь мир ждёт появления нового аккордеониста, а он, вместо того чтобы играть, побежит куда-то на реку.
— Ну вас! — отмахнулся Славка.
— То-то ж! — сказал я, и мы втроем выскочили из палатки.
Идём берегом, разговариваем, вдруг видим — за тем самым изгибом, где наша граница начинается, какая-то лодка причалена.
— Интересно! — говорит Генка, — кто бы это мог быть? Подходим ближе, а тут из-за деревьев выскакивает тот рыжий из «Смелого».
Отталкивается и садится на вёсла.
— Это ты! — Митька кричит. — Шпионишь, значит?
— Я! Я! — ехидно улыбается рыжий и правит к своему берегу.
— Это ты выслеживать сюда приезжал? Шпионская морда!
— Приезжал-приезжал, — он нам так нахально, — условиями не запрещено. Бе-е-е! — и язык показывает.
— Видали? — рассердился Митька. — «Не запрещено!» Ага! «Вы, — говорит, — окопы ройте, укрепления». Для того, чтобы потом все выведать. «Не запрещено!» Не запре... Ну-ка, давай-давай... Сейчас, сейчас... — понизил он голос, потом засмеялся и победно глянул на нас.
— Придумал? — с надеждой спросил я.
— Придумал, — облегченно вздохнул мой друг. — После ужина созовём отряд и все обсудим.
***
— Завтра, — начал Митька, когда весь отряд собрался на волейбольной площадке, — все это знают, у нас состоится военная игра с четвертым отрядом «Смелого». Итак, мы собрались здесь, чтобы разработать план действий и поделиться ценными мыслями. Враг, посмотрим правде в глаза, нас обманул: значительную часть его территории занимает луг. Тем не менее, этим самым он и себе до некоторой степени связал руки. Ведь никакой дурак, конечно, не будет прятать флаг на открытом месте. Таким образом, и наша задача облегчается. Скажу даже больше: я определил, что прятать флаг они будут в той части леса, которая находится по левую сторону от нас, между лугом и пожарной вышкой. По правую сторону леса почти нет. Скажу даже больше: возле реки они прятать флаг тоже не будут, а, разумеется, в глубине леса. Сами видите, нужно сосредоточить наши силы именно в этом квадрате, а он приблизительно составляет лишь одну четверть вражеской территории. По-моему, логично?
— Гм, по-моему, тоже, — только и сказал Юрка (а что он еще мог сказать о таком блестящем умозаключении?).
— Но вместе с тем, — продолжал Митька, — наша задача и усложняется, потому что на этой части и на подступах к ней, враг, наверное, сосредоточит немалые силы.
— Гм, похоже на то, — согласился Юрка.
— Но ведь надо ещё и нападать, — вёл дальше мой друг, — и выставлять патрули, проводить разведку. Значит, сил там будет не так уже и много.
— Правильно! — кивнул Юрка.
Я же только удивлялся: как здорово Митька все рассчитал!
— Что теперь скажите, что можно придумать в такой ситуации?
— Я считаю, — заговорил Витька, — что нашему отряду, всем вместе, нужно перебраться на ту сторону и броситься в атаку; сметая всё на своем пути, мчаться прямёхенько к тому квадрату, что ты говорил. Там схватить флаг и — назад. Это единственно правильное решение.
— Так их флаг надо ещё найти, — отозвалась Люська.
— А в это время, — добавил я, — их разведка спокойненько обшарит нашу территорию и захватит наш флаг. Да и тремя лодками нашему отряду сразу не перебраться. Они и на берегу смогут напасть.
— Тогда, — Витька говорит, — единственно правильным решением будет: нашему отряду сидеть на этом берегу в засаде. Только лодка подплывет — сразу хватай их.
— Можно, — Наташка на это, — но, конечно, не всему отряду. Нужно разделиться. Часть и в самом деле на берегу притаится, часть будет охранять флаг, а остальные переправятся на вражескую территорию.
— Правильно, — согласился Митька. — Это и есть единственно правильное решение.
— А я хитрость придумал, — говорит Генка.
— А-ну-ну, — заинтересовались мы.
— Знаете, всякие там шпионы, когда границу переходят, одевают на ноги вырезанные следы — медведей или кабанов... Вот и мы давайте вырежем, например, кабаньи следы, подкрадемся тихонько на лодках, выскочим на берег — и в кусты. А «зелёные» хотя следы и увидят, будут думать, что это кабаньи, и не обратят на них внимания.
— Что же это, по-твоему, за кабаны, которые из воды выходят? — спросил Юрка.
— Как тридцать три богатыри! – добавил Витька. — Представляю себе картину! И «зелёные» сразу догадаются.
— А мы их тогда прикрепим задом-напрёд, — Генка снова, — и будет казаться, что это они на водопой шли.
— А назад как же? — Митька спрашивает. — Или они через реку поплыли? Это, наверное, какая-то особая порода. Кабаны-спортсмены! Да и где здесь кабаны есть?
— А это кабаны... Ну, переселяются, — не сдавался Генка.
— Ну и идеи же у тебя! – захохотал Вовка.
— А у тебя, вообще никаких, — Генка ему. — Не хотите — как хотите.
— Теперь вот послушайте меня! — заговорил серьёзно Митька, и все замолкли, потому что поняли: он будет говорить о чем-то поважнее кабанов.
— Сегодня, часа три назад, мы выявили на нашем берегу шпиона «зелёных», того рыжего.
— А-Ах! — вырвался вопль негодования из груди четвёртого отряда.
— Проанализировав этот факт, — и ухом не повёл Митька, — мы с Сергеем решили (решал он один), что враг сам вкладывает оружие в наши руки. Вы, вероятно, не знаете: мы с Сергеем выстроили плот...
— Так вот чего вас в лагере не видно! — послышался сзади голос Ирины Васильевны. — Ну сейчас я вас ругать не буду, — она даже улыбнулась. — Продолжай, Митя.
— Вот что я предлагаю, — продолжил дальше Митька. — Мы с Сергеем и Генкою, — можно и еще кого-то четвертым, больше плот не возьмет, — переплываем до рассвета, часу в пятом, а то и раньше реку и направляемся в глубь вражеской территории. Я пробираюсь аж в тот квадрат, где у них, скорее всего, будет находиться флаг, и замаскируюсь — наверное, залезу на дерево. Ребята же остаются в резерве. Сергей — в кустарнике, помните, вокруг леса? Хотя и не видно, но едва ли кому придёт в голову, что там кто-то сидит. Генка ж залезет в копну.
— Ага, в копну-уу, — протянул Генка. — А если они её подпалят?
— Ты чо, сдурел? — не удержался я. — Кто же её будет палить?
— А кто его знает. Тот рыжий и подпалит. Он, по-моему, на всё способный.
— Ну тогда я залезу, — предложил я.
— Пусть уж я, — согласился Генка. — Только же смотрите. Это на вашей совести будет.
Серьёзно он это сказал, или нет, я так и не понял.
— Ну вот и всё, — закончил Митька. — Итак, наша палатка берёт на себя наиответственейшую задачу: мы попробуем найти и захватить флаг. А что из того выйдет — не знаю.
— Кажется, неплохо придумано, — ответил за всех Юрка. — Даже здорово!
— Ты говоришь, ваша палатка, — спохватилась Наташка. — А как же Славка?
— Это уже слишком! – вздохнул Митька. — Ещё и этого обормота с собой брать. Он только всё испортит! Хотя, — засмеялся, — пусть завтра покажет «Смелому» свой приз за песню, а заодно и фотокарточку победителя рыбалки. Они от удивления остолбенеют — вот мы с них погоны и посрываем.
— Ха-ха-ха, — засмеялся я.
— И совсем не смешно, — подскочила Наташка. — Вы оба думаете... Думаете... Ах-Ах! Какие мы остроумные, какие умные! А Славка в двадцать раз лучше вас.
— Славка?
— Да если бы не твой Славка, у нас вообще была бы наилучшая палатка! — ответил я то, что уже не раз слышал от своего друга.
— О-о, высоко занеслись! Если бы вас всех из той палатки выселить, вот тогда она была бы наилучшей. А про приз, — это она уже Митьке, — ты ему просто завидуешь.
— Я-яя?
— Ты, ты! Ты свои дурацкие ракеты пускал, а Славка хотел, чтобы отряд не осрамился! А рыбу, думаешь, я не знаю, как вы все ловили? Один Славка приманку не бросал!
— Ну и целуйся тогда со своим Славкой, — уже не на шутку рассердился Митька.
— А ты целуйся из своим Стеценко или с Мусюкиным, — бросила Наташка и пошла прочь.
Славка понурился и стоял, как три варёных рака.
— А ты чего стоишь? — воскликнул Митька. — Беги, догоняй! Жених!
Славка вобрал голову в плечи, искривился, и так мне вдруг стало его жаль, так жаль, что я подбежал к нему и... стал рядом, не зная, как и утешить.
Над площадкой зависла неприятная тишина.
— Он Мусюкиным меня некогда не называл, — крикнул вдруг Генка. — Молоток, Славка! — и ткнул его в плечо.
И так это Генка как-то смешно сказал, что мы все рассмеялись, и даже Славка улыбнулся.
— И чего там...
— А в самом деле, ребята, — сказала Ирина Васильевна. — Если уж ваша палатка такая хорошая, то нужно и Славу с собой взять.
— Хорошо, — остыл Митька. — Пусть идёт... Будет с Сергеем в кустах сидеть.
— Вот и хорошо, — обрадовавшаяся вожатая. — А сейчас, хотя до отбоя ещё час, будем ложиться спать. Завтра подъем в пять.
— Нас в четыре разбудите, — попросил Митька, и наш отряд разошёлся.
— Эх, была бы у нас таки наилучшая палатка, если бы не этот аккордеонист, — шепнул мне Митька, когда мы уже легли. Я, помню, сказал: «Так», — хотя, по правде говоря, какое-то сомнение уже закралось в мою душу. «Наверное, этот Славка всё-таки не совсем такой, как нам казалось. Конкурс песни, рыбак... И ночью тогда он же первым напал на Генку, хотя сперва боялся. А потом...» Но подумать до конца я не успел, потому что начал засыпать, и уже сквозь сон слышал какой-то шум, голоса, сигнал на вечернюю линейку... А потом всё стихло. Наша почти наилучшая палатка спала. Нас ждал ответственный день.

ВОЕННАЯ ИГРА

— Ребята, вставайте! Серёжа, Славик, — слышу я голос Ирины Васильевны, и она легонько тормошит меня за плечо. — Вставайте, группа особого назначения! Уже четверть пятого.
«Группа особого назначения — звучит!» — думаю я и скидываю одеяло.
— Вот сухой паёк, — говорит вожатая. — Успеха вам! — и выходит.
В свитерах и курточках, — прохладно-таки, — мы выходим с росяного весёлого, аж звонкого, леса к реке и на миг останавливаемся.
Реки нет. Там, где должна быть вода, — самый туман. Он поднимается могущественной густой волной, окутывает берег, нас, заслоняет противоположный берег, весь белый свет. И лишь высоко вверху эта волна слабеет, редеет, и верхушки трепещущихся молочных языков, озаряясь ещё жидким красным солнцем, сами краснеют, пламенеют и... гаснут, исчезают.
— Ух, здорово! — шепчет за моей спиной Славка, но я и сам вижу, как это здорово, как хорошо.
— Так происходит кругооборот воды в природе, — поучительно сообщает Генка.
— Знаем, профессор! — надвигает ему пилотку на нос Митька. — Природоведение тоже учили. Давай к плоту.
Мы выносим по одному бревну из кустов, и Митька обычными движениями скрепляет их проводом. Готово! Генка со Славкой садятся на корточки, а мы с Митькой — я длинной жердью, а он самодельным веслом — упираемся в берег. Ещё миг — и наш плот плывет в сплошном тумане по течению.
— Хотя бы не заблудится... — начинает на своих любимых нотках Славка, но перехватив красноречивый Митькин взгляд, затихает, не договаривает до конца.
— Тебе ещё б радиопеленг, — всё же не сдерживаюсь я.
Несколько взмахов веслом — и мы, подминая осоку, мягко врезаемся в берег. Быстро выскакиваем на твердое. Только Славка шагнул в воду и искривился: «Холодно!» — но что другого, можно было от него ожидать?
Разбираем плот, одно бревно оставляем здесь же, при воде, другие разносим, где придётся по берегу: бросаем в кустах, заносим у рощицу, прислоняем торчком к дереву, и уже никто в мире не догадается, что несколько минут тому назад это были части десантного судна.
— Ну, ребята! — серьезно посматривает на нас Митька, и мы понимаем, что хочет он сказать, чего ждёт от нас, чего ждёт от нас четверых весь отряд.
Чего бы, казалось, волноваться? Игра! Игра — и ничего больше. Ну, засткают тебя, сорвут погончик, крикнут «убитый!» — и отойди в сторону, сядь на траву, отдыхай, смотри, чем игра закончится. А сердце бьётся сильнее, ты весь в плену какой-то боязни — а что, как заметят, окружат?.. И с той боязнью в груди, притихшие, мы молча торопимся лесом в тыл врага. Во вражеский тыл!
— Ну, ребята, — уже на лугу повторяет Митька, — вот ваш кустарник, вот, Генка, твои копны: залезай вон хотя бы в ту, что ближе. А я пошёл. Счастливо!
— Счастливо! — откликаемся мы и смотрим, как отдаляется фигурка нашего приятеля. Вот он уже пробежал те двести метров, которые отделяют нас от леса. Раз, второй, мелькнула его курточка между деревьев и исчезла.
Мы разгребли в копне нору и, когда Генка залез у неё, снова заложили сеном.
— Ну, как тебе, удобно? — спросил я.
— Вы же глядите, чтоб не подпалили, — ответил сдавленно Генка. Относительно этой затеи у него были свои соображения.
Мы же со Славкой, царапаясь об ветви, продрались в густой кустарник, нагребли прошлогодней травы, улеглись на ней.
— Это ж ещё, наверное, целый час до начала, — пробормотал мой напарник. — Сиди здесь...
— А никто тебя сюда не звал, — отрезал я. — Сам напросился.
— Есть хочется..аа, — не слушая меня, протянул Славка. — Поесть, чтоли? Наверное, надо перекусить. — И деловито начал разворачивать свёрток с продовольствием.
— А Генка? — спросил я. — Он же голодный там.
— Генка ещё вчера себе карманы напаковал, — ответил, жуя, Славка.
— А Митька?
— Митька? — мигнул он глазами. — Не знаю...
— Конечно, разве у Митьки в голове твои бутерброды?!
Я представил себе Митьку. Вот сидит сейчас он, наверное, в листовой гуще какого-нибудь дерева, прилепившись к стволу — голодный и бесшабашный, мой бескорыстный и наилучший друг...
И кусок застрял в моём в горле. Полным пренебрежения движением, я отложил бутерброд.
— Чего ты? — изумился Славка.
— Не буду есть! — решительно сказал я. — Митька там голодный сидит, а мы...
— Ну тогда и я, — подумав, ответил Славка и с сожалением положил свой паёк рядом из моим.
Уже не так сердито я взглянул на Славку, хотя, если разобраться, в чём же он был виноват?
А время, между тем, хотя и медленно, а уплывало, и вот уже над лесом, над лугом, над рекой разнёсся мелодичный и порывистый голос горна.
Шесть часов! Игра началась!
Ещё несколько минут всё вокруг молчало, а тут понемногу стало оживать. В лесу, по правую сторону и по левую сторону от нас, послышались отдалённые голоса, а вот совсем близко пробежала стайка мальчиков и девочек, и кто-то позвал:
— Вёсла, вёсла несите быстрее!
— Вот видишь, — зевнул Славка, — они там на лодках катаются, а ты сиди здесь...
— Слушай! — не выдержал я. — Как тебя только в классе терпят? Тебя не лупят за то, что ты скулишь все время?
— Они уже привыкли, — искренне сознался Славка. — У нас замечательный класс.
Тут снова послышались голоса, и я осторожно выглянул из гущи.
От леса бежало трое ребят с зелёными погончиками. Один, долговязый, держал в руках бинокль.
— Давай сюда! — позвал долговязый, и все трое направились прямо к нам.
Я похолодел, но они, пройдя мимо кустов, остановились возле копны, в которой сидел Генка.
— Подсаживай, подсаживай, ребята, — заторопил долговязый, и те двое, хотя и с трудом, вытолкали его наверх.
— Эх, здорово! — крикнул долговязый. Ещё какой-то миг он возился на сене, а потом навёл бинокль на наш берег.
— Вижу! — радостно завопил он. — Вижу, ребята! Вон одна лодка плывёт по течению. Хотят где-то там высадиться. Вон еще одна, а третей не видно. Эх, не успели!
— Ничего, — утешили его снизу. — Никита там всюду засад порасставлял.
— Ага! Вон их пикет! — закричал тот, с биноклем. — По левую сторону от вышки, за бугорком. А вон ещё одна группка. В лодку садятся. Сейчас будут переправляться. Ха-ха-Ха! Один в воду упал! Так тебе и надо!
Я аж затрясся весь. Наши боевые товарищи падают в воду, а им, значит, так и надо. Ах ты же морда зелёная!
— Беги, Генка, к Никите! — приказал долговязый. — Скажи, что одна лодка уже где-то там, ниже по течению, второй нет, ну а третью они, вероятно, и сами видят. По-моему, она уже второй раз идёт. А главное, скажи тем, что в засаде, их там человек пять.
И их Генка побежал к Никите.
— Наша лодка! — снова зазвучало свыше. — И-И-И, прямо на засаду плывёт. Не успеет Генка, не успеет! Куда вы?! Куда?! — завопил он, будто те, в лодке, могли его услышать.
И они, конечно, не услышали, потому что уже через три минуты неутомимый дозорный кричал:
— Вылазят, вылазят наши! Нападают «синие»! Ну! Вот! Так тебе и надо, чтобы не нападал. Сорвал! Сорвал погон! Молодца! А это что такое? Так! Так ему! Ага-А! За ноги хватается! Ну-ка, ребята! Ну!.. О, правильно! Эх, ребята... О! Наш ему по голове! Молодца! А он нашему в живот! Ах ты же бандюга! Ты видел такое! Эх, ребята, убегают... Убегают... Догоняют... Всё! Наш запрыгивает в лодку. Плывет. Плывет. Один наш убёг с лодкой. Это Вовка, Вовка — точно! Один и остался. А вон их лодка. Высаживаются! Высаживаются — и никого из наших нет. Высадились!
Он вскочил на копне, начал махать руками и кричать:
— Генка! Генка! Беги скажи, что вон там они высадились. Не слышит. Даже не оглянется. Генка! Генка!
— Что? — закричало вдруг из копны, и из неё вывалился наш Генка, посматривая на белый свет сонными глазами.
— Вот растяпа! — чуть не вскрикнул я. — Заснул в сене, и вот попался!
Двое «зелёных» так и уставились на Генку, а он оторопело переводил взгляд с одного на второго.
— И-И-И! — заверещал недолго думая долговязый. — «Синий»!!! Ребята, «синий»! Хватай его! Хватай, Лёшка!
Но Лёшка, вместо того чтобы хватать «синего», пошёл на попятный с каким-то испуганным взглядом. Видя, что Лёшка отступает, и понимая, что мы, вероятно, наблюдаем всю эту картину, Генка, глуповато улыбаясь, начал к нему подходить.
— Хватай его, хватай! — не утихал долговязый.
— Ну-ка, хватай меня, хватай, — заговорил Генка, ступая шаг за шагом вперед. И Лёшка не выдержал — бросился убегать.
Генка, опровергая правило, гласящее — один в поле не воин, — рванулся за ним.
Лёшка сперва побежал прочь, но, видя, что Генка не отстает, стал бегать вокруг соседней копны.
— Хватай его, хватай диверсанта! — суетился долговязый, стараясь слезть, но, видно, побоялся, потому что его копна была таки высокой. А так он стал на полный рост и заорал:
— Диверсант! Ребята! Шпион! Ребята! Сюда!
Я тем временем удивлялся, как у Генки с того Лёшки ещё не закружились головы, потому что они уже, наверное, раз из сто оббежали вокруг копны.
И неизвестно, чем бы то все кончилось, если бы неизвестно откуда не подскочили ещё трое «зелёных» с длинными палками в руках. Не успел я сообразить, зачем им те палки, как ребята уже наставили их на Генку и прижали к сену.
— Ага, попался! — закричал один. — Ну-ка, идём в штаб! — И все трое потащили Генку куда-то у лес.
— В штаб его! — кричал долговязый. — В штаб! Здорово всё-таки Никита с палками придумал.
— Ага, — согласился, осмелев, Лёшка. — Специально чтобы в плен брать.
— А ты трус, — бросил долговязый. — Чего ты убегал от него?
— Сам ты трус! — ответил ему совершенно справедливо Лёшка. — Мог бы и помочь!
— Как помочь? Ты что, не видишь — я за врагом слежу! Трус!
— Невелика птица! — ответил Лёшка. — Побоялся книзу прыгнуть. Струсил!
— Ты сам едва штаны не потерял, пока убегал, — напыжился долговязый. — Бесштанный!
— Ах ты морда бинокольская! — закричал Лёшка. — Сидит там, ещё и командует!
— Вот и сижу, — ответил долговязый.
— Ну вот и сиди, как ишак на сене, — сказал Лёшка. — А я с тобой больше не дружу. — И побежал к реке, Я давно заприметил, что там торчат двое «зелёных». К ним и подался мальчик.
— Сам ты ишак без штанов! — бросил ему вслед долговязый и снова припал к биноклю, что-то бормоча. Наверное, ругался.
— О, а тех уже не видно, — разобрал я. А потом: — И этот где-то пропал...
— Нам ещё долго? — дернул меня за ногу Славка. — Мне уже надоело здесь сидеть...
— Ну тогда беги домой, — ответил я.
— Ага, домой! Пойма-ают, — зевнул он. — Спать хочется...
— Ну и спи, — сказал я, слегка раздвигая ветви. Что происходило на нашем берегу, я не знал, да и тот, на копне, молчал, потому что некому было рассказывать, что он видит.
Я же видел только луг перед собой и троих — уже с Лёшкою — «зелёных» на берегу, возле лодки. Они, вероятно, ждали, чтобы в любую минуты перевезти кого на эту или на ту сторону. Всё было тихо.
И вдруг какой-либо неясный, непонятный шум за спиной заставил меня навострить слух. Я отполз назад, пригнувшись, петляя в кустах, прокрался к тому краю кустарника, что выходил на лес. Шум нарастал, уже можно было даже различить отдельные восклицания, всё ближе звучали они — и я увидел, как из-за деревьев выскакивает Митька с палкой в руке, а за ним, где-то за сотню метров, мчится целый гурт [Гурт — стадо крупного рогатого скота мясного направления. Здесь - группа ребят.] — человек семь «зелёных».
— Стой! Флаг! Лови его! Флаг! — кричали преследователи, и здесь до меня дошло, что в руках у Митьки не просто палка, а вражеский, намотанный на древко, флаг!
Уже потом, как всё кончилось, мой друг рассказал о своих приключениях.
Распрощавшись с нами, он подался в тыл врага и раза три пробежал туда и назад по мысленно очерченному его стратегическим взглядом квадрату, пока не наткнулся на свежевыкопанный и замаскированный окоп. Неподалеку, где там неподалеку — совсем рядом, меж других деревьев, рос развесистый дуб. Рассудив, что сама судьба вырастила его на этом месте, Митька взобрался наверх и притаился в ветвях.
Он слышал голос горна, возвестивший о начале игры. Несколько раз мимо дуб пробегали мальчики и девочки из «Смелого», но в окоп никто из них и не думал залезать. Ничего важного за это время Митька тоже не заметил. Он уже было пожалел, что напрасно сидит там, и начал думать, как бы ему незаметно поменять позицию, но вдруг услышал: «Шпион! Шпиона поймали!» А ещё через каких-то десять минут под дубом остановились двое «зелёных», и один сказал:
— Вот этот окоп. Поймали кого-то из «синих» — в копне сидел. Никита сказал, чтобы флаг перепрятали, потому что там уже стало опасно. Они сейчас пойдут весь луг перетрусят — может, там ещё кто сидит. Ты пока вырой в стене углубление, мы флаг туда всунем и землёй притопчем. А я за флагом побежал, в третий окоп.
Вернулся он через несколько минут и стал ссориться, что ничего не сделано.
— А чем же я буду копать? — ответил его товарищ. — Зубами?
— Зачем зубами? Лопатой!
— Где я её возьму? Нет лопаты!
— Как нет? Должна на дне лежать.
— Нет здесь ничего.
— Вот же люди! Это кто-то из наших вчера прихватил. Эй! Как там оно, на передовой? — закричал он кому-то, но ответа Митька не услышал. — Ну давайте, давайте! Посиди пока с флагом, — снова обратился он к приятелю, — а я вмиг за лопатой смотаюсь. И ещё кого-нибудь для охраны возьму.
Такой удачи Митька даже и не ожидал. Такая благоприятной минуты! Такой возможности! Он мысленно поблагодарил Генку (пусть извинит его Генка!) за то, что его поймали, и потому аккуратного мальчика или ту заботливую девочку, которая забрала вчера в лагерь лопату, чтобы не оставлять её до утра в окопе. Потом осторожно опустился на землю, ещё какую-то минуту, а то и две лежал, прячась за стволом, и осматривался. Рядом вроде никого не было. Пыльный охранник сидел на самом краю окопа, свесив в него ноги, немного боком, а больше спиной к Митьке, и что-то чертил палочкой на земле. Флаг лежал рядом.
Митька осторожно заполз дежурному за спину, в нескольких шагах от него встал и быстро подбежал вплотную. «Убит», — кротко и тихо сказал Митька: левой рукой сорвал у противника погон, а правой упёрся мальчику в шею — тот полетел вниз головой в окоп.
Ухватив флаг, Митька как стрела сорвался из места и, уже отбежав на немалое расстояние, услышал за спиной отчаянный вскрик «убитого»:
— Фла-аг!!!
Все это, конечно, Митька рассказал после, а сейчас именно тот вопль: «Фла-аг!», только намного громче, потому что кричало несколько человек, и услышали мы со Славкой. Мы увидели, как из леса мчится Митька, а за ним с гиком и свистом бегут «зелёные».
В том, что Митьку им не догнать, я не сомневался: я знал, как бегает мой друг. А дальше? Бежать наискосок через весь луг к дальнему краю леса? Но там же, наверное, полно «зелёных», или есть наши? К реке путь тоже отрезан: там торчит охрана лодки и теперь напряженно смотрит туда, откуда звучит крик, силясь понять, что же там творится.
— Стой! Лови его! Флаг! Ребята, перехватывай! — кричали преследователи.
— Сюда! Ребята! Флаг! — заорал и долговязый на копне, и постепенно до тех, у реки, дошёл весь трагизм ситуации. Они поняли: у того первейшего и наибыстрейшего, их флаг и сейчас решается судьба сегодняшней игры.
Вовсе неудивительно, что они, покинув свой пост, с воинствующими воплями бросились навстречу Митьке.
Тут выход напрашивался сам собой: свернуть влево, снова нырнуть в лес, с ближнего к нам края, и так, лесом, путая следы, постараться достичь реки — может, там встретятся наши? Так же, видно, рассудил и Митька. Сперва он бежал, якобы напрочь забыв о нашем укрытии, а потом круто повернул влево и через несколько секунд, тяжело переводя дух, влетел в кусты, где сидели мы.
Я уже говорил, что заросли, которые мы выбрали, густо разрослись на значительном участке луга. Можно было, пробежав незамеченным сквозь них, выскочить с любой стороны или даже некоторое время успешно прятаться в гуще, и это немного сбило противника из толка. Потеряв из вида Митьку, «зелёные», вместо того чтобы бежать за ним следом, рассеялись, начали окружать нас и этим самим проиграли несколько секунд.
— Вы здесь? — окликнул мой друг. — Побежали! Должны!.. Успеть! — И мы втроём, не разбирая дороги, помчались кустарником.
Но, ещё не вылетев наружу, я уже увидел сквозь ветви, что и оттуда, от леса, где мы собирались искать спасения, торопятся нам навстречу четверо «зелёных».
Это было полнейшее окружение!
— Всё! — застыл я на месте. — И там они!
— Всё! — растерянно повторил Митька. — Э-эх, хоть бы наших несколько! Где они бродят, бараньи главы?
— С трех сторон!
— Что же делать, Серый? Их здесь свыше десятка! Догонят же, — чуть не плакал Митька. — Эх, такая операция!
А что я мог ему посоветовать?
Все ближе крик и топот ног... И вдруг Славка, который за все время не проронил и слова, Славка, который сперва скулил, что ему хочется есть, а потом, что ему хочется спать, этот растяпа, увалень и маменькин сынок, этот соискатель призов и всяких там первых мест, быстрым движением снял с древка полотнище, сунул его Митьке, скзал: «Ребята, не выходите ещё пять секунд!» — и бросился с самим древком прочь от нас, прямо на открытое место. Будто специально, он оказался на виду всех трёх групп.
— Сдаёшься? — закричали одни «зёленые».
— Сдавайся! – вторили им другие.
Но Славка сдаваться не хотел. Сначала он взял на ту группу, что бежала от лодки, а когда до неё оставалось совсем немного, свернул вправо и проскочил мимо копны прямо на луг — его, наверное, влекло пространство, степные ветра и тому подобное.
— Куда ему! — махнул рукой Митька.
— Не убежит! — покачал я головой.
Наш аккордеонист, между тем, бежал переваливаясь, как всегда, немного смешно, всё дальше и дальше от нас, а за ним с гиком мчались все «зелёные». Мне даже показалось, что они получают удовлетворение от этой погони с заранее известным финалом.
Мимо нас промелькнула та группка, которая так не к месту выскочила из леса, и мы присели в кустах. Но я успел заметить: кто-то из них смеялся.
— Не убежит, — вздохнул Митька.
Ещё несколько секунд созерцал я ту погоню, — все ближе и ближе преследователи, — и... вдруг понял. Я все понял! Ведь никто не знал, что нас в кустах трое, и все-все, кто ловил сейчас Славка, думали, что выбежал из кустов тот, кто и спрятался в них, что гонятся они за тем, кто похитил флаг.
И ещё я понял, что Славка, этот... этот молодец, этот замечательный аккордеонист, этот завоеватель призов и победитель наилучших конкурсов, сделал так умышленно и что путь к реке свободен!
Какой-то миг я ошеломленно смотрел на луг перед собой, где сейчас не было ни души, а потом вернулся к Митьке.
— Мить, так...
Но и Митьке всё стало ясно.
— Марш! — крикнул он на ходу, и мы понеслись, помчались, на крыльях полетели к реке.
— Привет неутомимым дозорным! — бросил я счастливо долговязому, который сидел со своим биноклем в руках и обалдело глядел на нас. Лишь через несколько секунд, я услышал его голос:
— Ре!.. Ре!.. Ребята! Смотрите!
И чем он мог нам помешать? Мы были уже далеко.
О, как завыли, как заверещали наши противники! Как огласился отчаянно воплями «зелёных» весь луг! Как бросились все, кто на нём был, нам вдогонку!
Но и мы старались как могли, и земля убегала из-под наших ног.
Вот уже последняя копна, вот береговой склон, и я на полном ходу заскакиваю во вражескую лодку, а Митька упёршись руками в корму, отталкивает её и с маху скатывается на дно.
Тридцать метров, всего лишь тридцать метров выиграли мы благодаря Славкиной хитрости, но их оказалось достаточно.
И вот уже из-за деревьев на нашей стороне выбегают наши ребята, и уже видно Вовку, и Юрку, и Наташку, и они машут нам руками и кричат: «Давай, ребята!» И даже Сергей Анатолиевич вдалеке размахивает руками! И вот уже рядом наша лодка — и в ней Витька, Люська и ещё кто-то; и Митька на корме становится в полный рост, и в руках у него разворачивается по ветру рвётся и трепещет вражеский флаг!
Мы кричим «ура!», этот вопль подхватывают и в лодке, и на берегу, и дальше, в лесу, и дальше — аж в самом Киеве, кажется, слышны наши голоса. К этому могучему многоголосию присоединяется еще одно тоненькое «ура!» — с того берега, откуда мы только что приплыли.
Я оборачиваюсь, и я вижу — это кричит наш Славка! Славка из нашей палатки!
Славка из нашей наилучшей палатки...