А вот будет ли за позапрошлой ещё и прошлая, настоящая, а затем и будущая жизнь, - во многом зависит уже от нас самих…

Я всегда любил это кафе. За его ненавязчивый уют, за ароматно-пряный запах свежесваренного кофе. А больше всего мне нравилось то, что даже по выходным оно никогда не бывало шумным.
Кафе находилось в старом районе города, не очень далеко от моего дома, и иногда, в хмурые и дождливые осенние вечера, я подолгу просиживал здесь, выкуривая несколько сигарет и смакуя горячий, отменно хороший кофе.
За окном шла своя размеренная и суетливая жизнь. Огни светофора на перекрёстке отражались в зеркале мокрого асфальта и фары машин причудливо светили сквозь капли дождя, стекающие по толстому стеклу оконной витрины. А здесь – на островке тишины и приятного полумрака – всегда было немноголюдно, тепло и очень спокойно.
Каждый раз, когда я устраивался поудобнее за дальним столиком возле окна, приветливо кивая молоденькой официантке, меня охватывало чувство умиротворённости и какой-то особой душевной теплоты. Это был мой маленький мирок. Здесь я мог позволить себе быть самим собой. Не играть так надоевшую уже роль – молодого, идущего в гору бизнесмена и добропорядочного гражданина, а просто быть тем, кем мне хотелось быть. Обычным человеком. Человеком толпы. Здесь меня никто не знал и это мне особенно нравилось.
Я помню, что и в тот вечер всё было как всегда…

Припарковав машину на небольшой стоянке у входа и подняв воротник плаща от пронизывающего ноябрьского ветра, я быстрым шагом вошёл внутрь. Позади остался ещё один рабочий день, с его нервотрёпками, неотложными делами и, до чёртиков надоевшей, трелью мобильного телефона.
В тот вечер работала Марина – самая молоденькая и смешливая из всех официанток. Иногда я даже позволял себе слегка пофлиртовать с ней, с улыбкой глядя на её коротко стриженые светлые волосы и озорное симпатичное лицо. Она повадками и беззаботностью очень смахивала на мальчишку. Весёлого, быстрого и бесшабашного.
Снимая плащ и отряхиваясь, я махнул ей рукой и, кивнув на обычное – «Вам как всегда?», медленно пошёл к своему столику в предвкушении хорошей ароматной сигареты и чашечки моего любимого «Якобс» с лимоном.
За окном долго и монотонно моросил дождь, перемежаемый неожиданными всплесками холодного ветра, недвусмысленно говорящего о том, что вот-вот ранний осенний снег незаметной крупой посыплет мокрые газоны и сиротливо стоящие у тротуара машины.
Первый глоток кофе приятно согрел грудь и, закурив привычный, вот уже лет десять, финский «Кэмэл», я с удовольствием откинулся на спинку широкого мягкого диванчика. Дома меня ждали телевизор, кипа газет и компьютер, а пока можно было, ни о чём не думая, просто насладиться тихо звучащей музыкой и покоем.
На столике, рядом с пепельницей, неярко горела лампа под цветным абажуром. Это было как бы визитной карточкой этого кафе – никакого общего света, только приглушённые огоньки настольных ламп. И её отражение светлым пятном растекалось на стекле, растворяя сполохи разноцветных неоновых вывесок за окном.
Наверное, если бы эта лампа горела чуть ярче, я так никогда бы и не заметил в темноте осеннего дождливого вечера того, кто совсем неожиданно, вмиг, взорвал мою, до сих пор такую размеренную и расписанную на годы вперёд, жизнь…

…Мальчишка смотрел сквозь витринное стекло, приплюснув нос к самому окну, и кружочек дыхания маленьким туманом закрывал нижнюю половину его лица. Смотрел он не на меня, а мимо – на соседний столик, где неторопливо ужинала немолодая, хорошо одетая пара. Я ведь и запомнил его так – слегка сбоку в профиль – вязаная шапочка до бровей, поднятый воротник старой коричневой куртки, неуклюже намотанный шарф…
… А ещё голодные, отчаянно голодные глаза.
Я никогда не видел таких глаз. Ни у взрослых, ни у детей. Уличные попрошайки, цыганята, опустившиеся бомжи – все они смотрели на мир затуманенным, пропитым или одурманенным клеем, взглядом. И получив свою мелочь, моментально забывали о тех, кто перед ними, привычно продолжая выискивать в толпе следующего. А здесь было совсем другое.
Даже через смутное отражение пятна лампы на стекле его глаза словно светились изнутри. По-детски широко распахнутые зрачки, длинные ресницы, капли дождя на переносице. И там, в глубине этих зрачков виднелась такая отчаянная тоска, что мне стало страшно.
Он неожиданно оторвался от окна и, скользнув по мне быстрым и осторожным взглядом, отошёл в сгустившуюся темноту осеннего вечера. На стекле осталось лишь маленькое исчезающее пятнышко его дыхания. И всё…
Я не знаю, что произошло со мной в те секунды. Помню лишь яркую вспышку в голове и совершенно неожиданное сумасшедшее желание догнать его. Догнать, обогреть, накормить… что-то ещё, неосознаваемое и глубокое…
Но времени думать об этом уже не было.
Я встал, неуклюже отодвигая стол, и, не обращая внимания на удивлённые взгляды, бросился к выходу. Выскочив на крыльцо и растерянно озираясь, я больше всего боялся, что не успею. Но уже через мгновенье фары проезжающей мимо машины осветили маленькую удаляющуюся фигурку, понуро и одиноко бредущую по направлению к городскому парку.

- Эй, пацан, погоди… Слышишь? Постой… - с трудом переводя дыхание, я торопливо шагнул к нему, - ты это… Я спросить хотел…

Мальчишка остановился, с опаской глядя на мой приближающийся силуэт и готовый в любую секунду дать дёру.

- Просто я тебя в витрине увидел там, ну и… подумал, что… в общем… Может ты голодный?.. – с колотящимся сердцем, не понимая, что со мной происходит, я всё ближе подходил к мальчику и наконец остановился в двух шагах от него, - послушай… Ты есть хочешь?..

Он молчал и смотрел на меня из-под надвинутой на лоб шапочки. Будто изучал, будто присматривался и что-то решал для себя. И лишь потом, через целую вечность, через долгие-долгие секунды после моего торопливого вопроса, украдкой проведя по щеке рукавом старой замызганной курточки, он еле заметно кивнул.
И тут я увидел, что он плачет…

От него пахло дождём и пылью. Давно нестриженые каштановые волосы закрывали лоб и несколько заломленных от снятой шапочки прядей смешно торчали на макушке. Опустив голову, он неподвижно сидел на диване, теребя эту самую старенькую шапку и коротко отвечая на мои не очень удачные попытки завязать разговор.
Я завёл его обратно в кафе и, под слегка любопытные взгляды немногочисленных посетителей, посадил за свой столик. Помню тогда мне было совершенно наплевать на эти взгляды. Да и совсем не о них я в тот момент думал.
Заказав подошедшей Маришке обед на двоих, я тоже уловил в её глазах что-то похожее на вопрос, но уже через минуту она ловко и сноровисто начала сервировать наш стол.
Мальчик вытер грязноватые полосы на щеках от размазанных пару минут назад слёз, шмыгнул носом и, поправив шарф, снова затих.

- Ага… Значит тебя Ваней зовут? А лет-то тебе сколько..? – я без особого успеха пытался вытянуть из него что-нибудь более весомое, чем кивки головой и односложные ответы, - десять или одиннадцать?

- Двенадцать… - он помолчал и потом тихо добавил, - с половиной…

- Ого! А ты молодо выглядишь, - шутка получилась неуклюжей и молчание на несколько секунд снова повисло в воздухе, - ну… а меня Сергеем зовут. Я сюда часто захожу вообще… По вечерам… Да и живу тут не очень далеко… и работаю… Так погоди… Ты что ж, совсем ничего не ел сегодня?

Он кивнул головой и еле слышно добавил: «И вчера…».
Мне вдруг стало как-то нехорошо. В груди противно заныло. И через мгновенье неожиданный стыд за себя, за свой благополучный вид, за всех тех, кто сидел в этом тёплом и уютном кафе, кто мог себе позволить чашечку кофе за сумму, которой вполне хватило бы этому пацану, чтобы хорошенько пообедать, горячо хлестнул в лицо.

- Знаешь… ты, это… Погоди чуть-чуть… Сейчас… - я пытался говорить спокойно, но, наверное, это плохо у меня получалось, - сейчас тебя накормят… Пока куртку снимай. Давай помогу…

Но он вдруг замотал головой, сжался и напрочь отказался раздеваться. Ничего не понимая я сел обратно и растерянно глянул на него:

- Ну ведь так же удобнее, а то рукавами в тарелку будешь попадать… Да и шарф этот… Ну, вообще, как хочешь, конечно…

Ничего не говоря, он отвернулся и исподлобья уставился в окно.
У него был замечательный цвет глаз. Светло-каре-зелёный. Такой тёплый цвет бывает у созревших тяжёлых ягод спелого крыжовника. Но сейчас, в отражении уличных фонарей, эти глаза казались совсем-совсем тёмными.
Дождь почти прекратился, а мелкие капли моросящего вечернего тумана продолжали скатываться по стеклу, оставляя за собой изогнутые мокрые дорожки. Я молчал. Молчал и он. Наверное, со стороны это смотрелось весьма странно. Сидящие друг напротив друга хорошо одетый молодой человек и маленький мальчик в грязной куртке, комкающий в руках потрёпанную вязаную шапочку.
Официантка принесла закуски. Но мальчишка не набросился на еду как я ожидал, а посмотрел на меня, как бы ожидая разрешения. Я аккуратно пододвинул ему тарелку. И только тогда, тихо шмыгнув носом, он торопливо взял вилку со стола. Ел он быстро, видимо почти не чувствуя вкуса от голода, но получалось это у него на удивление ловко.
Проглатывая большой фирменный салат – гордость этого кафе - он всё время автоматически поправлял съезжавший вниз шарф, и наконец, не выдержав, распахнул его, продолжая другой рукой целеустремлённо орудовать в тарелке. И в ту же секунду я вдруг понял, почему он так не хотел раздеваться. Почему он так стеснялся и отводил взгляд.
Там, под грязным воротом распахнутой куртки, под намотанным в два слоя неопределённого цвета шарфом ничего не было. Ничего. Только тонкая шея и торчащие острые ключицы. В промозглый ноябрьский вечер куртка мальчишки была одета прямо на голое тело…

У меня никогда не было мальчика. Ни до, ни после него. Он был единственным. Тем, кто стал для меня абсолютно всем в моей жизни в те короткие мгновения, что мы были вместе. Самые счастливые мгновения…
Я надеюсь, что и сейчас он где-то рядом. Что он живёт в этом же городе, что мы ходим по одним и тем же улицам, дышим одним воздухом… Но мы уже никогда не увидим друг друга. Потому что мы стали другими… совсем другими. И то, что произошло между нами тогда, тысячи и тысячи лет назад в моей прошлой, или даже позапрошлой жизни, осталось теперь лишь сном, терпкой горечью воспоминаний иногда сладко бередящих душу случайной картинкой, запахом или просто мимолётным видением в памяти…
…Заломленный вихор, полоски слёз на щеках и старая коричневая куртка, накинутая на голое тело.

Я не помню, как расплатился тогда с подошедшей официанткой и как мы вместе вышли из кафе на улицу, я даже не помню сейчас, что я ему тогда говорил. Потому что у меня перед глазами всё время стояла его худая, давно немытая шея в тёмном проёме распахнутой куртки.
Ни секунды не сомневаясь, совершенно не думая о последствиях и о удивлённых разговорах, которые могли бы возникнуть при виде того, как хорошо одетый мужчина сажает в машину маленького уличного мальчишку, я на глазах у всех немногочисленных посетителей кафе распахнул дверь своей машины:

- Садись… Переночуешь у меня, отогреешься и выспишься… А завтра посмотрим…

Он растерянно смотрел на меня, всё ещё не понимая, и не двигался с места.

- Вань... слышишь?… залазь в машину, холодно ведь… Ко мне сейчас поедем, я тут недалеко живу… на проспекте… Переночуешь хотя бы… Если хочешь, конечно…

Он словно очнулся от забытья, понимая, что это ему не снится и, не говоря ни слова, быстро юркнул в салон. Я обошёл машину и, сев за руль, включил зажигание.
За всю дорогу мы обменялись лишь парой слов. Я мельком поглядывал в зеркало и видел его, сидящего сзади и тихонько пригревшегося у двери. Он восторженно вертел головой, рассматривая проносящиеся мимо машины и дома. А я с удивлением поймал себя на мысли, что почему-то мне стало очень спокойно с ним. Спокойно и легко. Будто так и должно быть, будто я всё свою жизнь ездил с тихо сопящим мальчишкой на заднем сиденье. Я улыбнулся своим мыслям и, на секунду повернувшись назад, спросил: «Нравится?»

- Ага… - пацан оторвался от окна и несмело улыбнулся в ответ, - класс…

- Вот уже почти приехали, сейчас на следующем перекрёстке повернём… и дома, - я чувствовал себя каким-то очень взрослым и нужным, - ты отогрелся уже?

- Да… ещё там в кафе… спасибо…- он смущённо кивнул и снова замолчал.

Поставив машину в гараж, мы медленно пошли к дому. В то время у меня была совсем небольшая двухкомнатная квартирка, которую я честно купил на заработанные за год деньги. Зато дом был старой постройки и потому подъезды в нём больше смахивали на тронные залы какого-нибудь, средней руки, королевства, - мрамор, лепные потолки и огромные деревянные перила.
Гулкое эхо наших шагов выгнало забежавшую в подъезд кошку и она, сверкнув в темноте глазами, стрелой выскочила на улицу.

- Заходи, - я распахнул тяжёлую дверь, пропуская мальчишку вперёд, - вот мы и пришли.

Он страшно стеснялся. При ярком свете в прихожей, его замызганная курточка выглядела особенно грязной, а старые кроссовки стали совсем серыми из-за прожилок потрескавшейся на них когда-то белой краски.
Переминаясь с ноги на ногу, он стоял возле вешалки и молча смотрел в пол.
Стряхивая капли дождя на линолеум прихожей, я начал снимать плащ, но, взглянув на мальчишку, после секундного молчаливого замешательства присел на корточки:

- Вань… Я знаю, что ты… что… ну что у тебя там под курткой нет ничего, - он зыркнул на меня быстрым взглядом и снова отвёл глаза, - ещё в кафе заметил, когда ты ел. Это не страшно. Плохо только, что холодно так ходить… В общем, давай так - если стесняешься, прямо сейчас иди в ванную, там сам разденешься, искупаешься, а я пока тебе что-нибудь из одежды принесу, чтобы после душа не замёрз… Идёт?…

Он молча кивнул и развязывая шнурки глухо обронил: "Это Сашка…"

- Чего? - я не понял и развернувшись, удивлённо глянул на него, - ты про что?

- Я говорю, это Сашка у меня свитер забрал утром сегодня… и майку.

- А кто такой Сашка?

- Ну это пацан один там.. на вокзале… ему пятнадцать уже… - а потом мрачно добавил, - он у всех там всё забирает… и деньги тоже… козёл…

- Ничего… Чего-нибудь придумаем, - я наконец повесил плащ и кивнул разувшемуся мальчишке, - ванная налево. Заходи, пускай воду и спокойно купайся, я сейчас халат тебе принесу, давай…

Он быстро проскользнул по коридору, плотно закрыл за собой дверь и через секунду я услышал фырканье горячей струи из-под крана.
Я медленно и бездумно прошёл в спальню, остановился и в полной темноте стал перебирать вещи в шкафу. В голове была какая-то непонятная каша и я даже на мгновение забыл, зачем я вообще сюда зашёл.
И кроме того, я совершенно не понимал, что со мной происходит.
Мои мысли были почему-то сейчас совсем не здесь, а там, в ванной комнате, рядом с ним. Фантазия услужливо подсказывала картины запотевшего большого зеркала прямо напротив двери и смутное отражение в нём обнажённого, худого и угловатого мальчишеского тела.
Я вдруг поймал себя на совершенно нелепом и неожиданном открытии, что до жути, до дрожи в руках, до странно-непонятного стеснения в груди, хочу увидеть его.
Прямо сейчас…
Встряхнув головой и пытаясь прогнать навязчивые видения, я тихим шёпотом чертыхнулся и наконец нащупал свой большой махровый банный халат. Потом зажёг свет, снял халат с вешалки, расправил рукава, зачем-то понюхал, - от него пахло свежестью и цитрусовой отдушкой для белья – сел, разгладил его на руке, встряхнул, снова аккуратно сложил…
А безудержное желание зайти в ванную становилось всё сильнее и сильнее.
Зайти просто так, чтобы хотя бы мельком посмотреть на него – покрытого капельками воды, разгорячённого и вымытого, чтобы вроде случайно, передавая полотенце, прикоснуться его тонкой руке, чтобы лёгким движением разгладить мокрые разлохмаченные брови, чтобы…
Я стиснул зубы, отчаянно скрипя зубами. Эти странные фантазии проникали в самое сердце, заставляя его учащённо биться и наполняя грудь необычайно сладким, тягучим теплом. Но это были неправильные мысли, это были мысли, которых у меня быть не должно, чёрт побери, потому что… потому что… да просто потому что ! Вот и всё… И нечего мне там делать, совершенно нечего… Нужно подождать, пока он выйдет, пусть он оденется сам… и вообще, не смей туда идти, слышишь… не смей!
Я перекинул халат через руку, встал, повернулся, выключил свет и, как сомнамбула, пошёл в ванную.

Ваня стоял под горячим, парующим в тесноте, душем спиной к двери и, сосредоточенно зажмурившись, намыливал голову. Куртка была аккуратно повешена на крючок, а разбитые поношенные кроссовки сиротливо притулились у порога. Вода сильно шумела, и поэтому он не сразу заметил, как я вошёл. Но через секунду, почувствовав движение воздуха, вдруг замер и вполоборота повернувшись, осторожно спросил: «Это вы?»

- Ага… - я с трудом сглотнул, почему-то краснея и не в силах оторваться от его худой, но ладно сложенной мальчишеской фигуры, а потом деревянным голосом добавил, - я халат тебе принёс…

- А… Спасибо… - он отвернулся всё ещё с зажмуренными глазами и продолжил орудовать над своей давно нестриженой шевелюрой, - я уже щас… заканчиваю…

Я продолжал смотреть на него, а внутри у меня творилось что-то невообразимое. Сердце готово было вот-вот выскочить из груди, а в ушах шумело так, что трудно было понять что это – пульсация крови или шум хлещущего в полный напор душа?
Под струями воды его кожа стала гладкой и блестящей. Она словно отполировалась этими мыльными ручейками, которые стекали с его плеч, пробегали между острыми лопатками и устремлялись всё ниже и ниже по линии позвоночника, затем ещё ниже.. и ещё…
Я боялся опустить взгляд. Повисла неловкая пауза.

- Ну… ты это… Мойся хорошенько, я ведь не тороплю… - запоздало спохватившись и, не в силах унять бешено стучащее сердце, я неожиданно для самого себя вдруг хрипло выдавил, - Вань… хочешь… я тебе спину потру?

- Да не… спасибо… я уже… - он помотал головой, снова засовывая её под струю, - я сам, мочалкой.. она же у вас такая длинная – с ручками…

Кивнув и, неловко развернувшись, я приоткрыл дверь: «Ага… хорошо… Ну тогда вытирайся, вот халат на вешалке тебе оставил...». А затем твёрдым шагом вышел из ванной.

Я стелил свежую простынь ему на диване, одновременно напряжённо вслушиваясь, закончил он мыться или нет, и ругал себя на чём свет стоит. Честно говоря, я никак не мог понять, что происходит. Мысли о том, что все мои странные переживания тесно связаны с тем мальчишкой, что растирался сейчас в моей ванной моим махровым полотенцем и который вот-вот закутается в мой большущий сиреневый халат навязчиво крутились в голове. В тоже время трезвая часть сознания пыталась отвергнуть эти догадки начисто.
Плюс ко всему, какое-то весёлое и бесшабашное возбуждение овладело мной. Душевный подъём, больше похожий на лихорадочное состояние перед простудой, холодил ладони и заставлял колотиться сердце, а тянущее ощущение в глубине живота вызывало лёгкую тошноту.
А ещё с огромным удивлением я ощутил у себя неожиданную эрекцию.

Он закончил мыться на удивление быстро и вдруг, сразу после того как перестала шуметь вода в ванной, появился в комнате. Я выпрямился с подушкой в руке и с трудом сдержал улыбку. Мой любимый халат смотрелся на нём словно шуба на Деде Морозе. А картину дополнял пояс, завязанный двойным бантом где-то в районе груди. Как шнурки на ботинках.

- Я уже постелил тебе, - показав рукой на диван, я отвернулся, чтобы не рассмеяться, и в который раз поймал себя на мысли, что сердце моё бьётся как после десяти пройденных пешком этажей. Это и пугало, и, почему-то, радовало одновременно.

Не сбрасывая халата, он юркнул под одеяло, натягивая его до подбородка и пытаясь согреться в первые секунды. Отопительный сезон в городе начинался с грехом пополам и в комнате было не так уж и жарко. На широком диване в гостиной его фигура смешно смотрелась под покрывалом маленьким изогнутым бугром.

- Можно в халате пока? А то сразу после душа в постель холодно, - он вытащил одну руку из-под одеяла.

- Конечно. Какие проблемы? – я кивнул, стараясь лишний раз не смотреть в его сторону, чтобы унять неутихающее сердцебиение, - если ночью жарко станет, снимешь.

Потом я потушил свет, зашёл к себе в комнату и, расстелив постель, начал медленно раздеваться, краем глаза улавливая сквозь открытую дверь спальни его пристальный, изучающий взгляд. Я не знаю чего мне хотелось в тот момент. В голове творилось чёрти что, - полнейший сумбур, но вот чувствовать его взгляд мне было почему-то очень приятно.
Повисла короткая пауза и через мгновение он тихо спросил:

- А вы в попу тоже будете?

* * *

… Честное слово, если бы в тот момент рухнул бы потолок или произошло бы какое-нибудь самое ужасное землетрясение в мире, - я бы принял это с меньшей неожиданностью.

- Че-чегооо??!!.. – я поперхнулся и, подняв глаза, замер с наполовину снятым свитером, ошеломлённо глядя на пацана, – чего ты сказал?!..

- Ну, я говорю, в попу трахать будете? Меня многие… ну кто… ну у кого я ночевал... Вот я и подумал, что… – он недоумённо наморщил лоб и слегка растерянно пожал плечами.

- Подожди… ничего не понимаю… - я медленно сел на кровать, с ходу всё ещё никак не в силах «въехать», сообразить, про что это он меня спрашивает. Кровь острыми молоточками настойчиво била в голове, - ты о чём говоришь? Тебя что? Насиловали?!

И тут…
И тут я вдруг увидел свои слова. Они медленно-медленно, с трудом вылетали из онемевших губ и по одному, хрипло падали в густую тишину комнаты в такт гулким ударам моего сердца.

…тебя…
…что…
…насиловали?…

- Да нет, почему насиловали? – мальчишка удивлённо поднял брови, - я иногда и сам предлагал. Он выпростал вторую руку из-под одеяла, - я же знаю, что многим это нравится… Тем кто… ну в общем, пацанов на улице подбирает. Да и мне… ничего так… если не очень большой только… А вы что, не для этого меня… ну… к себе привезли?

Я ошарашено и оглушёно молчал. Потому что вдруг неожиданно, с абсолютной ясностью понял, почему этот мальчишка оказался здесь, на моём широком мягком диване, почему вдруг у меня так заныло сердце и защемило в груди, когда там в кафе, я впервые увидел его.
Не только от нормальной человеческой жалости и не только от естественного в такой ситуации сострадания. Ко всему этому примешивалось ещё одно. То, в чём я всегда, всю свою сознательную жизнь, боялся признаться даже самому себе. То от чего я вечно убегал и вместе с тем так неистово и долго ждал.
Совершенно сумасшедшее, неодолимое желание…
Желание зарыться лицом в его давно нестриженые волосы, обнять, обнять, обнять… гладить и ласкать это горячее после душа, пахнущее шампунем тело, любить его, ловить своими губами его губы, а потом, прижимаясь к нему своими окаменевшими мышцами, провалиться, наконец, в темноту долгожданного и спасительного наслаждения…
Всё это за долю секунды яркой вспышкой пронеслось у меня в мозгу. Но впитанные с молоком матери табу человеческого общества сработали ещё быстрее. И словно уличённый в чём-то постыдном и нехорошем, я растерянно встряхнул головой, путаясь в рукавах так и неснятого свитера, и забормотал с трудом подбирая слова:

- Да нет, я… Подожди… У меня и в мыслях такого не было. Я… Мне просто тебя жалко стало, вот и... вот и всё… И…

Он недоверчиво глянул на меня. Повисла секундная пауза. И тут, прямо в моей груди, с осыпающимся грохотом вдруг начала рушиться какая-то огромная стена. Она рушилась медленно и плавно, как в замедленных кадрах чёрно-белого кино. Оседая и крошась, разламываясь на мелкие-мелкие кусочки. А вместе с ней постепенно рассыпались в пыль мои долгие тягостные сомнения, мои страхи и запреты… В животе сладко заныло, молоточки в мозгу вдруг умолкли и неожиданно мощный вброс адреналина жаркой волной окатил лицо.
Внезапно осипшим и совсем чужим голосом я хрипло выдохнул: "Иди ко мне…".

…Он целовался так, что уже через несколько мгновений меня начал бить озноб. Его ладошка лежала у меня на щеке и это лёгкое прикосновение детской руки просто сводило с ума. А когда сквозь полураскрытые мягкие мальчишеские губы, я почувствовал касание его языка, то сознание моё помутилось окончательно.
Я застонал и изо всех сил прижал это маленькое тело к себе, буквально вдавливая его в свою грудь. Такого сумасшедшего и острого желания я не испытывал никогда. Он ойкнул, чуть выгибая спину и, открыв затуманенные глаза, улыбнулся: "Ох, не так сильно…". А потом снова потянулся к моим пересохшим губам…
Даже сейчас, вспоминая ту ночь с ним, кровь приливает к лицу и сердце начинает слегка побаливать в груди. Да и подобрать слова, которыми можно было бы описать моё тогдашнее состояние тоже получается как-то не очень…
Беспомощная, ослепительно яркая и горячая нежность заливающая меня от самой макушки до пяток, была похожа на немыслимый, неправдоподобный сон. Даже сквозь толстый махровый халат я кожей ощущал каждый миллиметр его тела, неуклюжую гибкость его худеньких мышц и со сладким ужасом чувствовал, как вздымается, буквально рвётся из джинсов окаменевший член, а тягучая, непривычная истома безудержно и властно распирает грудь…
Какие, к чёрту, элитные путаны, какие там девочки по вызову? То что было до сих пор у меня с женщинами даже и близко не шло ни в какое сравнение с этим…
А он, в сбившемся на сторону большом сиреневом халате с подвёрнутыми рукавами, продолжал лежать на мне всей своей тяжестью двенадцатилетнего тела и, закрыв глаза, с упоением целовался.
А потом он начал расстёгивать мне молнию на джинсах...

Мне неловко рассказывать дальше, но думаю, что читатель может представить моё тогдашнее состояние и поймёт, что от меня не зависело уже ничего. Как только его ладонь пробралась ко мне в джинсы и я почувствовал её тяжесть на своём онемевшем члене, я почти тут же, через какой-то десяток секунд безудержно, с глубоким хриплым стоном бурно и продолжительно кончил. Прямо себе на живот.
Я был совершенно невменяем и кажется даже крикнул что-то в тот момент, но он губами прикрыл мой рот и потом затих, молча продолжая лежать на моей груди, уткнувшись лицом куда-то в шею.
Такого оргазма я не испытывал ещё никогда в жизни. Он буквально ошеломил меня и даже немного испугал своей продолжительностью и силой. Обессилено облизнув пересохшие губы, я попытался взъерошить ему волосы. Рука дрожала и я с удивлением посмотрел в темноте на свои пальцы.

- А чего вы так быстро? - он проговорил это чуть удивлённо, не поднимая головы и продолжая своей рукой гладить меня по ноге, - вы как каменный прямо были… Я и не ожидал даже…

- Не знаю… - я почему-то хрипло прошептал а потом прокашлялся, - у меня так первый раз… и я… не знаю…

Мы молча лежали в темноте и то что случилось буквально несколько минут назад казалось мне нереальным сном. Сердце продолжало колотиться, руки ещё дрожали, но голова отказывалась верить в то, что произошло. Запретная сладость свершившегося была настолько ярка и приятна, что никак не могла быть явью. И только тяжесть мальчишеского тела, молчаливое дыхание мне куда-то в шею и остывающие капли на животе говорили об обратном.
Волна возбуждения спадала, уступая место глубокой и блаженной усталости. Мне жутко захотелось курить и я уже почти начал приподниматься, как вдруг…

- Можно я чуть-чуть у вас поживу?.. - он поднял голову и теперь смотрел прямо мне в лицо своими огромными "спелыми" глазами, - пожалуйста… Вы хороший… Я каждый-каждый день вам буду… ну… всё делать… что захотите… я ещё и языком умею… Знаете, как умею… и в попу, и ещё…

Я быстро прижал палец к его губам и нахмурился.

- Тссс… Погоди… - он удивлённо запнулся, - Вань, ты что?! С ума сошёл? Да я и не собираюсь выгонять тебя… При чём здесь… это… то что ты умеешь?..

После секундного замешательства, он опустил глаза, и облегчённо пожал плечами:

- Не знаю… я просто подумал, что вы… ну что я теперь… - он замолчал, подбирая слова, - ну, в общем, многие так делали… почти всегда… деньги сунут и… Я ведь давно уже ни у кого не жил, и… вот…

…Его история была обыденной и обычной. И потому очень страшной. Всё началось, когда его, бездомного, выброшенного на улицу собственной, в стельку пьяной матерью, подобрал незнакомый мужчина. В первый же день он приодел, накормил, искупал, а заодно и совратил десятилетнего мальчишку. Ваня прожил у него почти месяц, а потом мужику видимо наскучило это и он преспокойно выставил мальчонку за дверь, сказав, что надолго уезжает за границу.
Буквально через сутки, на вокзале его нашёл другой суетливый и немного странный мужичонка, который сразу назвал его по имени, сослался на уехавшего за границу своего друга и притащил Ваню к себе. Его звали Евгений Михалыч.
Там, у Евгения Михалыча, у Жеки, он провёл почти год. За это время с десяток разных парней, мужчин и уже совсем стариков не раз приходили к ним в гости и каждый раз мальчишку оставляли с ними в большой старой квартире, где было не очень много мебели, но стоял хороший цветной телевизор и видеоприставка. Ваня давно понял, что нужно было делать, чтобы все эти люди становились очень добрыми. Это было совсем не трудно, хотя и не всегда приятно.
А после всего они довольно щёлкали его своими фотоаппаратами, снимали разными видеокамерами и покупали ему шоколадки, кроссовки, куртки, роликовые коньки, кучу всего ещё нужного и ненужного, а также скрытно передавали какие-то деньги расплывающемуся от удовольствия Жеке, который за год как-то раздобрел и остепенился.
Так продолжалось довольно долго, до тех пор, пока однажды вместо клиентов к ним не пришли какие-то жутко серьёзные люди в штатском. Они предъявили красные удостоверения, бесцеремонно зашли в квартиру и рай закончился. Жеку арестовали, с ним загремели ещё несколько его особо активных друзей, а Ваню отправили в детский приёмник-распределитель, откуда он успешно бежал и, проехав в товарном вагоне почти полторы тысячи километров, случайно отстал от поезда именно в нашем городе. Здесь он и остался.
Научиться жить на улице, после года относительно сытой и спокойной жизни, было очень нелегко. Его не раз догоняли и били, он начал курить, дышать клеем, рабски работал за десятку в день у приезжих торговцев арбузами, воровал конфеты и мандарины, ночевал на вокзалах и рынках. Иногда, безошибочно определяя в толпе суетливых приезжих мужичков с пристальным вороватым взглядом, уходил с ними в близлежащий лесок, где они, торопливо кончив, брезгливо расплачивались с ним смятыми рублями.
Так прошёл ещё год… И однажды, в один из дождливых ноябрьских вечеров, голодный и раздетый, изгнанный с привычного уже вокзала компанией более старших пацанов, он подошёл к витрине старого кафе. Просто посмотреть. Потому что надеяться ему уже было не на что…

Он замолчал.
Мы лежали рядышком, бок о бок, на моём диване с так и не достеленными скомканными простынями и я неловко и как-то неудобно прижимал его голову к своему плечу, поглаживая непослушной рукой по волосам. А он затих и только крепче придвинулся всем телом к моему боку.
В тот момент я казался себе очень большим, сильным, и очень-очень нужным. Это бесподобное ощущение надолго врезалось в мою память. Я совершенно не думал о том, что будет завтра и что именно мне придётся выдумывать соседям или друзьям насчёт ночующего у меня пацана. Это было совсем неважным, каким-то пустяковым и лёгким. Главное заключалось в том, что впервые в жизни я чувствовал себя по-настоящему взрослым.

- А я это… согрелся уже, – вдруг мальчишка неожиданно зашевелился и слегка смущённо, но хитро поглядывая на меня одним глазом, приподнялся на локте. А потом сел и начал сосредоточенно выпутываться из рукавов моего большого халата.

И тут я совершенно ясно понял, что перекурить мне так и не удастся. Хотя бы потому, что через несколько секунд снятый халат валялся возле кровати, а Ваня, совершенно голый, лежал рядом со мной и благодарно улыбаясь, обнимал меня за шею. Всё это было бы ещё ничего, но вот его нога, закинутая мне на бедро стала последним аргументом, чтобы напрочь забыть о сигаретах. Да вообще обо всём…
С трудом сдерживая знакомую сладкую волну, вновь поднимающуюся из напряжённого живота, я лихорадочно начал стаскивать с себя расстёгнутые джинсы…

…Помните выражение лица Шварценеггера из фильма «Близнецы» после того, как он узнал женщину? Вот примерно то же самое, видимо, было написано на моей физиономии буквально через несколько минут после того, как я наконец скинул с себя эти надоевшие тесные джинсы, а заодно и стильные «боссовские» трусы-боксёры.
Ванины губы были настолько умелы и проворны, а язычок так горяч, что мне казалось, будто я медленно и неуклонно схожу с ума. Он ласкал меня неистово, словно хотел высосать из меня все мои силы, всю душу и мне оставалось лишь блаженно мычать, благодарно водя своей рукой по его склонённой вниз вихрастой голове.
А потом он оторвался, приподнял своё худое ловкое тело и… просто сел на меня. Просто сел и глядя затуманенными полузакрытыми глазами куда-то в потолок, медленно-медленно… сам… пустил меня внутрь…
У него было чудесное чувство ритма. И когда я инстинктивно начал помогать ему, он подыгрывал мне, как умелый партнёр в дуэте словивший нужную мелодию, подхватывая её и доводя гармонию до совершенства. Горячая, тугая и влажная нежность, казалось, обволакивала всё вокруг, сладко пульсируя во время движений. Его руки упирались мне в грудь и я смутно, как в бреду, видел его запрокинутое лицо, его полуоткрытый рот. А ритмично сокращающиеся мышцы рельефного мальчишеского живота волшебным танцем выгибались прямо под моими жадными ладонями…
Он кончил первый.
На мгновение замедляя движение и выгибаясь всем телом назад, он замер, и тут же малюсенькая прозрачная капля стрелой брызнула мне на грудь, потом ещё одна, и ещё…
И тут уж сдержаться было просто невозможно. Онемевшие мышцы свело сладкой судорогой и, хрипло застонав, я провалился в долгожданную темноту такого короткого желанного счастья. Последнее, что я запомнил тогда – были его затуманенные от удовольствия глаза. Глаза цвета спелого осеннего крыжовника…

Он заснул довольно быстро.
Я лежал и молча смотрел на большие, светящиеся в темноте зелёными кошачьими зрачками электронные часы, неумолимо отсчитывающие ночное время. Уже почти три…
Медленно убрав руку из-под Ваниной головы, я осторожно встал с кровати и, укрыв его, недовольно пошевелившегося во сне, толстым пуховым одеялом, тихонько вышел на кухню.
Курить почему-то совсем расхотелось и разминая в пальцах тлеющую сигарету, я молча сидел в одних трусах у зажжённой конфорки газовой плиты, раз за разом прокручивая в памяти сегодняшний вечер.
Самым интересным было то, что думал я о случившемся совершенно спокойно. Всего лишь каких-нибудь десять часов назад сама мысль переспать с двенадцатилетним мальчиком вызвала бы у меня неподдельно искренний и праведный гнев. А сейчас я лишь сладко вспоминал… Его руки, губы, его тёплые ладони, послушное тело… Я улыбнулся и наклонил голову к плечу. Еле уловимый знакомый запах шампуня снова закружил голову. Запах, оставшийся от него…
Что-то перевернулось во мне. Окончательно и бесповоротно. И в ту ночь, одиноко сидя на своей маленькой кухне с недокуренной сигаретой в руке, я вдруг понял, что до сих пор жил не так. Жил не свободно и неправильно.
И что на самом деле мне ведь нужно было-то совсем немного. Мне нужен был ласковый и симпатичный, сладко спящий в моей кровати мальчишка. Вот и всё. Родной и тёплый. Такой, от взгляда которого хочется напрочь перевернуть землю, остановить реки и ветры и просто, шалея от счастья, прыгать до небес…
Снова и снова…

Я не знал, что ждёт меня впереди.
Я не знал, что совсем скоро мы с ним неожиданно и больно расстанемся, а буквально через несколько месяцев, под напором родителей, я трусливо женюсь, в душе проклиная себя за это. Я не знал, что в мучительно долгие годы своей семейной жизни я безнадёжно и тоскливо буду украдкой заглядываться на симпатичные мальчишеские лица, случайно встреченные в тягучей людской толпе. И что однажды, дождливым ноябрьским вечером, не выдержав, я просто уйду, отчётливо и громко хлопнув дверью.
Уйду в то самое кафе.
А потом, подняв воротник плаща, буду долго стоять в темноте под дождём, молча глядя на холодные и пустые, замазанные штукатуркой стёкла и безжалостную надпись неровными растекающимися буквами «Ремонт»…
Всего этого я тогда ещё не знал. И в этом было моё самое большое счастье…

Я сунул давно уже погасшую сигарету под кран, щелчком выбросил её в мусоропровод и, безмятежно улыбаясь в темноте, осторожно зашагал обратно в комнату…

1 сентября 2001г.
©Taylor