Вот потому, если у вас мажорное настроение, не читайте эти несколько страничек.
Они не о любви. Они о другом.
Они об ответственности…
За прошлое и будущее, за тело и душу.
За жизнь и смерть.
За того, кто рядом…

Он уходил долго.
Женька глядел на его высокую похудевшую фигуру сквозь пелену дождя, сквозь давно немытое окно третьего этажа и понимал, что видит его в последний раз.
Слёз не было. Абсолютно сухие, чуть покрасневшие глаза («Кораблёв! Ты, наверное, не выспался сегодня?»). И какая-то непонятная теснота в животе. Словно его сдавили, забрав воздух, а заново вдохнуть не дают.
Кажется он что-то говорил, подняв голову, ободряюще улыбался и размахивал руками. Но все равно с улицы ничего не было слышно. И Женька молча смотрел вниз, сквозь струи моросящего о стекло занудного ноябрьского дождя.
А здесь было совсем тихо. Совсем-совсем. И уходящий за окном человек казался немного ненастоящим, похожим на персонаж старого мультфильма из уже чуть подзабытого детства. Словно в телевизоре, у которого внезапно пропал звук.
Вот он повернулся и, напоследок махнув рукой, скрылся за углом пятиэтажного крыла больницы. За стеклом дождь всё сильнее и сильнее бил своими неуютными каплями в грязное окно. Женька посмотрел в потолок и хотел заплакать.
Но слёз не было. А вместо них снова пришли горькие запахи и кашель... сухой надсадный кашель, который выворачивал наизнанку все его четырнадцатилетние внутренности вместе с лёгкими. Врачи разводили руками.
А кашель не прекращался. Он всегда начинался так – с внезапных горьких и удушливых запахов то горящего жира, то прелого лежалого сена и переходил затем в минутную пытку, которую Женька героически пытался выдержать.
Почему-то сегодня это было особенно трудно. Сдерживая клокотание в груди, он медленно повернул в голову и снова глянул в окно. Но чуда не произошло. И мокрая улица, на которую уже упала ранняя тень серого осеннего вечера, была по-прежнему пуста. Только одиноко стоящий клён перед входом устало шевелил потемневшими сырыми ветками.
«Наверное, я умираю» – от этой мысли ему стало неприятно. Не страшно, а именно неприятно, - будто, он наглотался тёплой и пахнущей подгнившими водорослями болотной жижи. Грудь свело последней мучительной судорогой, горло сжалось… и кашель прекратился. Так же внезапно, как и начался.
Никто не мог точно сказать, почему. Врачи делали кучу анализов, брали кровь, заставляли писать в баночки. А потом прятали глаза и длинно строчили что-то в распухшую от вклеиваемых листков историю болезни.
Но Женька знал, что всё это началось после той самой ночи. Когда были закрыты аптеки и когда они просто не нашли того, что им было нужно. И хотя это случилось больше года назад, он хорошо помнил этот тёплый августовский вечер.
Тогда он сказал ему, что у него есть ещё один. Который ему тоже очень дорог и которого он знал ещё до Женьки. И с которым снова встречался вчера. Всего разочек…
Они сидели возле пруда и наступающий вечер горстями сыпал на них желтеющие сухие листья. Женька лишь рассмеялся, просто не придав этому значения и беззаботно махнул рукой. В тринадцать мир так чист и безоблачен.
А потом они пошли в дежурную аптеку рядом, которая оказалась закрытой. А потом ещё в одну, и ещё… А потом им просто надоело и они поехали домой. На такси. Жёлтом как лимон, с траурными чёрными шашечками на боках.
Дома их ждал старый диван. Как всегда. Широченный и удобный, похожий на тёплое футбольное поле.
И снова распластавшись грудью по его оранжевым, чуть потёртым узорам, он тихо стонал, кусая губы и пытаясь попасть в ритм. А постепенно приходящее, тёплое и безграничное ощущение счастья толчками плыло по телу.
Ни до, ни после этого раза ему не было так горячо. И мокро. Но Женька был уверен, что это всё из-за закрытых аптек. Потому что маленького смешного пакетика, словно по волшебству обычно появлявшегося перед диванной эпопеей, в тот раз не было.
Только в тот раз…
Ему снова захотелось заплакать. Но слёзы всё не шли и в глазах стояла такая же горькая сухость, что и в горле. Он отошёл от окна и сел на аккуратненький стульчик. Такие обычно бывают в детских садах – маленькие и раскрашенные в разные цвета.
Худой, темноволосый мальчишка, с неожиданно взрослым взглядом и одетый в большую не по размеру больничную пижаму.
Медсестра принесла на подносе таблетки. Женька машинально запил их глотком кипячённой воды и на долю секунды уловил еле заметное сочувствие в её взгляде. А потом кивнул и сказал «спасибо». Медсестра ушла, покачивая бёдрами. И он вдруг поймал себя на мысли, что очень устал.
Он вообще стал быстро уставать. А ведь совсем недавно футбол был его второй жизнью. И его загорелые ноги в широких атласных трусах интернатского футбольного клуба могли сутками жить своей собственной жизнью. Не расставаясь с мячом и не чувствуя ни малейшей потребности остановиться.
Лучший игрок лучшей детской команды города. У него даже сохранилась грамота, которой его торжественно наградили в прошлом году.
Именно там, - в интернате, во время ответственного матча с соседской школой, - Женька впервые увидел его. Он стоял в тени дерева и смотрел на бегающих пацанов из-под козырька фирменной кепки – уверенный в себе, молодой и сильный. И улыбался.
И когда мячик улетел за кромку поля, ему под ноги, он мгновенно, неуловимо точным движением обработал его и аккуратно послал прямёхонько в руки бегущему вбросить аут Женьке. И подмигнув, поднял вверх большой палец: «Хорошо играешь, парень!»
А потом они просто сидели на газоне и болтали. Так, обо всём понемногу. А потом, он иногда приходил в интернат и брал его с собой кататься на машине. А потом пару раз привёз к себе домой. А потом…
Женька медленно поднялся со стула и прилёг на кровать. Вообще-то врачи ругались, когда вот так, в пижаме, ложились прямо на одеяло и заставляли расстилать постель. Но сегодня воскресенье. Сегодня врачи уже ушли. Сегодня можно.
За окном совсем стемнело. Дождь нудно барабанил о подоконник и нагонял сон. Но Женька не хотел засыпать. Просто не хотел и всё. Потому что вчера ночью он проснулся от того, что у него из носа шла кровь. Было горячо и немного страшно, а ещё неприятно от металлического привкуса во рту.
Воспоминания ворохом осенних листьев кружились у него перед глазами. Эти отрывки его прошлой жизни были удивительно цветными. И в них он всегда смеялся. Он умел смеяться очень легко, потому что весь мир вокруг был ярким и радостным. Особенно последний год. Когда они были вместе.
Интернатские мальчишки завидовали. Ну у кого из них был такой друг? Весёлый, сильный, добрый. Взрослый. Они потом гурьбой ходили за ним, пытаясь обратить на себя его внимание, но он выбрал именно Женьку. Из всех. С самого начала.
И дело было вовсе не в катании на машине. А в чём-то совсем другом. В чём-то таком, от чего сладко щемило в груди и начинало сильно колотиться сердце.
И тогда ещё, совсем скоро после знакомства, на широком оранжевом диване Женька со счастливой благодарностью, не задумываясь, отдал ему всё, что он попросил. Полностью, до конца. Тем более, что это оказалось ещё и приятно. И интересно. Взрослая тайна, которую знали только они двое…
Женька медленно повернулся на бок и прислушался. В холле неразборчиво бубнил телевизор. Что-то про завтрашнюю погоду. «…местами заморозки… гололёд и гололедица…». Интересно, какая разница между гололёдом и гололедицей? А какая разница между жизнью и смертью? И вообще как это, - умереть?
При этой мысли Женька снова почувствовал как начинает сводить судорогой грудь, но напрягшись, усилием воли сумел отогнать приступ. Ещё несколько минут передышки.
Сегодня утром врач сказал ему, что его должны перевезти в Москву. Завтра. Для проведения интенсивной терапии. Что такое интенсивная терапия он не знал, но от этих слов веяло какой-то стерильной белизной и запахом хвои. И ещё почему-то надеждой…
Весь вечер сегодня Женька хотел сказать это сквозь стекло, сквозь мутные ручейки дождя, показать это на пальцах. Но так и не сказал. И тот, кто стоял внизу, продолжал улыбаться и размахивать руками, поднимая похудевшее мокрое лицо вверх. А потом ушёл.
Они всё время общались молча, только через окно. Уже больше месяца. Он не мог просто придти и проведать Женьку, потому что, во-первых, был карантин, а во-вторых, потому что начались бы ненужные расспросы – кто, почему и зачем? А потом врачи могли бы случайно догадаться. И про закрытые аптеки тоже.
Врачи – народ очень догадливый.
Кашель стремительно и сухо вырвался наружу. Женька ничего не мог поделать. Он лежал в полнейшей темноте и надсадно кашлял. Тяжело, долго. Словно самый распоследний курильщик.
Слёзы, неожиданно и быстро, горячими влажными дорожками побежали по щекам. Они скатывались в уголки рта и Женька чувствовал на языке их солёный привкус. Он тёр глаза рукавом пижамы, но всё никак не мог остановиться. Да и воздуха становилось всё меньше и меньше. И меньше…
Вбежала медсестра с кислородной подушкой в руках, вбежали ещё какие-то люди, началась суета. Но Женька всего этого уже не видел. Благодарное забытьё вдруг накатило на него огромным чёрным комом и он отключился, позволяя чужим людям переворачивать его на спину, делать какие-то уколы и трогать его обмякшее тело там, где его мог трогать только тот, кто ушёл совсем недавно. В дождь.
А потом забытьё постепенно перешло в сон. Ровный и глубокий. Синтетические лекарства и требующий отдыха организм сделали своё дело. Женька крепко спал.
Он спал и ещё не знал, что в эти самые минуты завывая сиренами, мчится по городу машина скорой помощи, неся в своём чреве лежащее без движения тело высокого молодого мужчины. Который вдруг упал, потеряв сознание, при выходе из автобуса на городской остановке.
Он не знал, что в тот самый момент, когда утром он будет убираться в палате, готовясь к отъезду в Москву, этажом выше врачи всё ещё будут суетливо и бесполезно бороться за жизнь так и не пришедшего в себя парня.
Он не знал всего того, что ждало его впереди. И во сне чувствовал только запах хвои и чистую стерильную белизну надежды, заполняющую его душу.
Ему снилось, что он сходит по больничной лестнице – большой и светлой. И поддерживаемый фигуристой и симпатичной медсестрой, садится в машину. А возле единственного облетевшего клёна в заасфальтированном дворе стоит он. В своей неизменной кепке, улыбчивый, высокий, сильный и надёжный.
Как всегда.
Он подходит, берёт Женьку за руку и они вместе идут к воротам. Там тепло, солнечно и по-летнему сухо. И совсем-совсем нет дождя…
… За окнами больницы густела сырая ночь. Ночь поздней осени одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. И холодный уставший ветер шевелил брошенную кем-то старую прошлогоднюю газету с оборванной по краям статьёй о том, что в Советский Союз одним из туристов завезена странная и необычная болезнь.
Болезнь редкая и совсем неопасная для простых людей, потому что она поражает только наркоманов и извращенцев. Да, видать, и поделом им…
Вот только называлась болезнь как-то заумно и длинно, а там, где была напечатана её короткая аббревиатура, буквы расплылись и съёжились под дождём.
Сырой порыв ветра, устало перевернул обрывок промокшей бумаги и нехотя погнал его дальше по пустынному ночному двору притихшей больницы.
Мокрый асфальт начинал медленно подмерзать…