Посвящается Антуану Лемурену (1991-2004)

Его звали Даниэль, но ему хотелось, чтобы его величали Синдбадом, потому что он читал его приключения в большой книге в красном переплёте, которую всегда таскал с собой: и в классы, и в спальную комнату. Я даже смею предположить, что кроме этой книги он ничего не читал вообще. О ней он никогда не говорил, если только его не спрашивали. И тогда в его чёрных глазах появлялся блеск, и его лицо, с острым, как лезвие ножа подбородком, тут же оживлялось. Мальчик этот был неразговорчивым. В беседы других он не встревал, кроме тех редких моментов, когда речь заходила о море или путешествиях. Большинство людей живут на земле и с этим ничего не поделаешь. Они родились на суше и их интересует только суша и всё, что на ней находится. И даже моряки чаще всего-обитатели суши: они любят женщин и дома, они говорят о политике и машинах. А вот Даниэль принадлежал как бы к иной человеческой расе. Ему были скучны все земные радости: магазины, машины, музыка, фильмы, и конечно же, уроки в школе. Он ничего не говорил, и даже не зевал, чтобы показать свою скуку. Но он оставался на месте, усевшись на школьную скамью или на ступеньки лестницы перед школьным двором. Он смотрел в пустоту. Учеником он был посредственным, каждый триместр он зарабатывал столько баллов, сколько было достаточно для того, чтобы просуществовать. Когда учитель произносил его имя, он вставал, рассказывал урок, снова садился и всё было кончено. Как если бы он спал с открытыми глазами.

Но даже когда говорили о море, его это интересовало недолго. Некоторое время он слушал, задавал два-три вопроса и в конце концов понимал, что и не о море вовсе говорили, а о саунах, о подводной охоте, пляжах и солнечных ударах. И тогда он уходил, возвращался на скамью или на лестничные ступеньки, и снова садился, чтобы смотреть в пустоту. Не об этом море он хотел услышать. А о другом, не знаю каком, но о другом.

Всё это было до того, как он исчез, как он ушёл. Никто взаправду не думал, что однажды он так просто возьмёт и уйдёт, по-настоящему, то есть не возвращаясь. Он был очень беден, у отца было небольшое приусадебное хозяйство в нескольких километрах от города и Даниэль приходился пансионером, так как его родители жили слишком далеко, чтобы он мог возвращаться домой каждый вечер. У него было два или три старших брата, о которых ничего не было известно.

Друзей он не заводил, он не знал никого, равно как и его никто не знал. Возможно он предпочёл, чтобы так было для того, чтобы ни к кому не привязываться.

Он никому ничего не сказал. Но в тот момент, он уже всё приготовил, это было ясно. В своей голове он удерживал в памяти названия городов, которые он будет пересекать, маршруты и планы дорог. Наверно он мечтал и думал о многих вещах день за днём, ночью, лёжа в кровати в дортуаре, в то время как другие мальчики плоско шутили, курили украдкой сигареты и уединялись для интимных игр. Ему виделись реки, медленно и величественно втекающие в устья, он мечтал о криках чаек, о ветре, о буре над мачтами кораблей и о бакенах в море.

Ушёл он где-то в середине сентября. Когда утром в большом сером дортуаре мальчики пробудились ото сна, он уже исчез. Это заметили тут же, как только открыли глаза: его постель была тщательно застлана. Покрывало было аккуратно натянуто и всё было в порядке. И тогда мы просто сказали: «Смотри-ка, Даниэль ушёл»!, особо не удивляясь, так как предполагали, что однажды это случится. Но никто больше ничего не сказал, так как мы не хотели, чтобы он возвращался обратно.

Даже самые разговорчивые ученики шестого класса не проронили ни слова. Да в конечном счёте, что они могли такого сказать? Никто ничего не знал. В течении длительного времени в школьном дворе или на уроках слышались обрывки фраз, сказанных шёпотом, смысл которых понимали только мы.

«Ты думаешь, он уже прибыл?»

«Шутишь? Пока ещё нет, это же слишком далеко».

«Завтра?»

«Да, возможно...»

Смельчаки утверждали:

«Наверно, он уже в Америке...»

А пессимисты говорили:

«Вот увидите, он сегодня вернётся!»

Но если мы всё-таки замолкали, то наверху дело приняло нешуточный оборот. Учителей и воспитателей регулярно вызывали в кабинет директора и даже в полицию. Время от времени в школу заглядывали инспекторы и допрашивали учеников, пытаясь выудить хоть какую-то информацию.

Естественно, мы рассказывали обо всём, кроме одной вещи, о которой мы все знали: о море. Мы говорили о городах, горах, девочках, сокровищах , о бродячих цыганах, похищающих детей и даже об иностранном легионе. Всё это мы рассказывали для того, чтобы запутать следы и преподаватели и воспитатели становились от этого злее и строже.

Суматоха длилась несколько месяцев. В газетах, в рубрике «Разыскивается», появлялись фотографии Даниэля, вовсе на него не похожие. И затем всё вдруг прекратилось. Наверно все поняли, что он больше никогда не вернётся.

Родители Даниэля погоревали и быстро успокоились, потому что они были бедны и ничего другого им не оставалось. Полицейские сдали дело в архив, как они сами сказали, и добавили нечто такое, что повторяли потом учителя и воспитатели и что нас, детей, чрезвычайно удивило. Они сказали, что такое происходит каждый год, что сотни тысяч людей вот так просто исчезают, не оставляя после себя никаких следов и их никогда не находят. Учителя и воспитатели повторяли эту фразу, пожимая плечами, как если бы это было что-то обычное и естественное. А вот когда мы её услышали, где-то в глубине души начали рождаться грёзы, которые до сих пор не прошли и которые охватывали всё наше нутро.

Когда Даниэль добрался до места, была, несомненно, уже ночь. Он прибыл на товарном поезде, который ехал день и ночь, очень долго. Товарняки ездят обычно по ночам, потому что они слишком длинные, медленные и им необходимо много времени, чтобы, минуя один железнодорожный узел, добраться до другого. Даниэль лежал на жестком холодном полу, обмотавшись куском старой холщёвой ткани от какой то сумки. Он смотрел на окружающий мир через узкую щель двери, когда вдруг поезд, скрипя колёсами, начал замедлять ход и остановился вдоль доков. Даниэль открыл дверь, спрыгнул на пути и побежал вдоль железнодорожной насыпи, пока не обнаружился спуск. Из вещей у него был всего лишь один рюкзак темно-синего цвета, который он постоянно носил с собой и в который он положил свою старую книгу в красном переплёте.

Наконец-то он свободен, но холод пробирал его до костей. Ноги зудели после многих часов, проведённых в вагоне поезда. Была уже ночь и накрапывал мелкий дождь. Даниэль прибавил шагу, чтобы как можно быстрее удалиться от города. Он и сам не знал, куда шёл. Он шагал прямо, не сворачивая, между старыми сараями, по дороге, освещённой тусклым светом фонарей. На улице не было ни души, а на стенах не было никаких табличек с названиями. Но море было где-то недалеко. Даниэль чувствовал, что оно там, справа, скрытое большими железобетонными строениями, по ту сторону стен.

Через некоторое время Даниэль почувствовал усталость. Он был уже далеко за городом, который блестел за его спиной всеми цветами. Ночь была безлунной, тёмной и что-то различить в таком мраке было невозможно. Даниэль пустился на поиски места, где он смог бы укрыться от дождя и ветра и вошёл в маленький сарайчик с досками на обочине дороги. Там он расположился, чтобы отдохнуть и поспать до самого утра. Прошло уже несколько дней, как он не спал и, даже не ел, потому что он всё время смотрел через вагонную дверь. Он знал, что не должен был встретить полицейский патруль. И тогда он забился в глубину сарая, погрыз немного хлеба и провалился в сон.

Когда он проснулся, солнце уже вовсю было в зените. Даниэль вышел из сарайчика, сделал несколько шагов, потирая рукой глаза. Он увидел дорогу, которая вела до самых дюн и, ступив на неё, Даниэль смело направился вперёд. Его сердце вдруг застучало сильно-сильно, потому что он знал, что ЭТО было там, с другой стороны дюн, в каких-то двухсот метрах отсюда. Он бежал по дороге, взбирался по песочным склонам, и ветер дул всё сильнее, принося с собой незнакомые шум и запах. Потом он остановился на вершине дюны, и вдруг увидел ЕГО.

Оно было перед ним, повсюду, огромное и большое на сколько хватало глаз, выгнувшееся, словно склон горы, переливающееся своим синим цветом, глубокое, родное, с высокими волнами, катившимися в его сторону.

« Море, море»-думал Даниэль, но вслух ничего сказать он так и не осмелился. Он был, словно прикован, стоял, чуть растопырив пальцы, и не мог представить себе, что он спал рядом с НИМ. Он слышал медленный шум волн, неторопливо накатывающих на пляж. Ветер внезапно стих, и в воде заиграли лучи солнца, зажигая огонёк на каждом гребне волны. Пляжный песок был необычного пепельного цвета, гладкий, с лужицами воды, в которых отражалось солнце.

В глубине души Даниэль повторял про себя несколько раз это красивое имя: «Море, море....».Голова кружилась от эмоций и чувств. Ему хотелось говорить, даже нет- кричать, но горло сжалось в комок и не пропускало не одного звука. И тогда он побежал, размахивая руками и ногами, крича, забрасывая далеко-далеко свой синий рюкзак, который забился в песок. Он перепрыгивал через заросли морских водорослей, он спотыкался в сухом песке вверх по пляжу. Он снял обувь, носки и босиком помчался ещё быстрее, не чувствуя колючек чертополоха.

Море было далеко, на другом конце песочной равнины. Оно блестело в свете солнца, оно меняло свою форму и цвет: сначала голубое, потом серое, зеленое, почти чёрное, охровая песчаная отмель, белая окаёмка волн. Даниэль и не знал, что оно было так далеко. Он продолжал бежать, прижав руки к телу, с бешено колотящимся в груди сердцем. Он почувствовал под ногами твёрдый как песок асфальт, влажный и холодный. По мере того, как он приближался, шум волн становился всё сильнее, наполняя всё вокруг, словно гудок парохода. Но страха Даниэль не испытывал. Он продолжал бежать всё быстрее, прямо в холодный воздух, не смотря по сторонам. Когда он оказался в нескольких метрах от кромки пены, он почувствовал запах морских глубин и внезапно остановился. Колющая боль обожгла его промежность, и мощный запах солёной воды помешал ему перевести дыхание.

Тогда он уселся на мокрый песок и принялся созерцать море, которое поднималось перед ним, казалось, до небес. Он столько думал об этом мгновении, он так часто представлял себе тот день, когда, наконец-то его увидит, но не на фотографиях, и не в кино, а по-настоящему, целое море, раскинувшееся перед ним, вздувшееся, с огромными волнами, подкатывающие к берегу и обрушившиеся на него со всей силы, брызги воды, маленькие, как пылинки в свете солнца, и в особенности, вдалеке, эта удивительная линия горизонта, словно стена, выстроенная перед ступенями в небо. Он так жаждал этого момента, что силы его оставили, как если бы он сейчас умрёт, или заснёт крепким сном.

Теперь это было море, принадлежавшее только ему одному, и он знал, что никогда не сможет с ним расстаться. Даниэль долго лежал на жёстком морском песке и ждал, ждал, лёжа на боку, когда море начнёт карабкаться на склон и коснётся его голых ног.

В его опьянённом от такого счастья мозгу всплыли картины его лицейского времени, когда стоя в душевой кабинке перед отходом ко сну, он просил воду не утекать, остаться вместе с ним. Казалось, что эта стихия была ему не подвластна, и всё, что она могла для него сделать, это погладить своими тёплыми струйками его худое мальчишечье тело. Он с упоением подставлял тогда себя воде, он верил ей и она его не обманывала. Да, вода доставляла ему удовольствие. Более того, она его возбуждала. Когда струя из душа попадала на его маленький орган, он невольно менял форму и размер. Даниэль втайне ждал этого, но боялся изменений, происходящих с его телом. Струя воды сама стремилась полить его член, и когда Даниэль прикасался к нему, то сотни мелких осколков пронзали его чувства и он уходил в небытие. Это был магический ритуал: он не мог больше отвести свою руки от того места переплетения ног. И в один из дней, когда вода хлестала необычайно сильно, Даниэль сам руководил водой, направляя то сильную, то мелкую струю на увеличенную часть тела. И именно тогда он почувствовал, что нечто подступает к нему изнутри, готовое вот-вот выплеснутся на плиточный пол и смешаться с водой. Это чувство длилось какие-то секунды, тело мальчика напряглось, его рука невольно повисла в воздухе, а таз против его воли сделал несколько ритмичных движений. И потом - опустошённость. Отрешённость. Непонятное чувство усталости и благодарности воде... И вот, лежа на песке, он вспомнил эту сцену и снова почувствовал, как его плоть поддаётся необычайному порыву.

Вдруг начался прилив. Даниэль вскочил на ноги, напрягая все свои мускулы для скорого бегства. Вдали, волны с громовым шумом обрушивались на подводные скалы. Но вода была ещё очень слаба. Она разбивалась, пуская пузыри, у основания пляжа, и прибывала как бы ползком. Лёгкая пена окружила ноги Даниэля и делала небольшие углубления вокруг его пят. Подобравшись ближе, ледяная вода укусила его за пальцы ног и лодыжки, сделав их бесчувственными.

Вместе с приливом подул ветер. Он пришёл из недр горизонта и на небе проступили облака. Но облака эти были не такие как обычно, они походили на пену моря и мелкие частички соли блуждали по ветру, как песчинки. Даниэль больше и не думал бежать. Он пошёл вдоль моря по пенной бахроме. С каждой волной он чувствовал как между раздвинутыми пальцами ног скользит песок. Вдали, горизонт надувался и оседал, словно дышло, направляя к земле свои потоки.

Мальчика мучила жажда. Подставив ладони лодочкой, он почерпнул немного пеной воды и сделал глоток. Соль обожгла его рот и губы, но Даниэль продолжал пить, потому что он любил вкус моря. Как же долго он мечтал о всей этой бесконечной воде, которую можно пить, пить и пить всю свою жизнь! Последний прибой выбросил на берег какие-то дощечки и липкую поросль. Теперь же, подступая, вода поднимала их медленно вверх и смешивала с большими черными водорослями.

Даниэль шагал вдоль кромки воды и жадно всматривался вокруг, как если бы хотел узнать за секунду всё, что могло предложить ему море. Он брал в руки раковины, липкие водоросли, аккуратно делал в тине углубления вдоль коридоров, по которым смело ползали различные червячки, он всё чего-то искал, сидя на корточках, или полулёжа на мокром песке. Нещадно светило солнце и море сердилось, издавая гул.

Время от времени Даниэль останавливался и молча смотрел за высокими волнами, которые пытались пройти прямо над подводными скалами. Он что есть мочи вдыхал морской воздух, чтобы почувствовать дыхание водной стихии и это походило но то, как если бы море и горизонт раздували донельзя свои лёгкие, живот и голову и Даниэль становился своего рода гигантом. Он всматривался в мутную серую воду, там вдали, где нет ни пены, ни суши, а всего лишь просторное небо, и очень тихо, чтобы не спугнуть море, он говорил:

«Иди сюда! Поднимись вот до сюда! Ну давай же!»

«Ты красивое! Вздуйся и покрой собой всю землю, все города, поднимись до самых гор»!

«Иди же своими волнами, нахлынь! Выше, выше! Сюда, сюда!»

И затем он отступал, шаг за шагом, к верхнего краю пляжа.

Так он изучил движение воды, которая поначалу поднималась, вставала на дыбы и затем простиралась, как руки, вдоль небольших песочных равнин. Перед ним бегали серые крабы с поднятыми вверх клешнями. Белая вода заполняла загадочные отверстия в песке и подтапливала секретные входы-выходы. С каждой волной она поднималась всё выше и выше, она расширяла свои владения. Даниэль танцевал перед ней, как те серые крабы, он бежал немного наискосок, взбрасывая вверх руки, и вода игриво кусала его за пяты. Затем он вновь спускался, делал ямки в песке, чтобы вода поступала быстрее и канонадой повторял:

«Давайте, волны, выше, выше! Поднимайтесь, заберите всё!».

Вода ему была уже по пояс, но ни страха, ни холода он не чувствовал. Мокрая одежда неприятно прилипала к телу, волосы спадали на глаза, словно водоросли. Море бурлило вокруг него и отступало с такой силой, что он был вынужден цепляться за песок, чтобы вода его ненароком не опрокинула.

Отмершие водоросли хлестали его ноги, окручивали лодыжки. Даниэль отдирал их, будто бы это были змеи, и бросая обратно в воду, кричал:

«Аррр, Арррр».

На небо и солнце он теперь не смотрел. Он даже больше не различал удалившуюся полоску суши и расплывчатые силуэты деревьев. Здесь кроме моря не было никого и Даниэль был полностью свободен.

Внезапно прилив стал ещё сильнее. Море вздулось и волны, проходя над подводными скалами, теперь шли из центра этой вселенной и ничто не могло их удержать. Теперь они были высокие и широкие, чуть косые, с тяжёлым гребнем, который пучился и распадался на миллионы капель. И вот волны начали прибывать так быстро, что Даниэль не успел вовремя укрыться. Он приготовился бежать от них и враждебная волна хлынула ему на плечи и прошла над головой. Инстинктивно, Даниэль зацепился пальцами ног за песок и гальку и перестал дышать. Бурлящая вода обрушилась на него с громовым шумом, проникая в глаза, ноздри, уши...

Даниэль с трудом пополз в сторону сухой части пляжа. Волна настолько его оглушила, что он остался лежать ничком, не в силах двинуться с места. Но другие волны всё прибывали и прибывали. Они поднимали свои гребни ещё выше и их выпуклые бока становились впалыми, словно горные ущелья. Тогда Даниэль побежал вверх по пляжу, сел на дюны, по другую сторону от заграждений из водорослей. В течении всего оставшегося дня к морю он больше не приближался, но всё его тело ещё дрожало. На всей коже, и даже внутри её чувствовался жгучий вкус соли, а глаза искрились от яркого цвета морской пучины.

На другом конце бухты возвышался чёрный мыс, изрытый гротами. В нём Даниэль жил первые дни, как только он прибыл к морю. Его ущелье представляло собой небольшую выемку в чёрной скале, наполненной галькой и серым песком. Там Даниэль жил всё остальное время, не покидая море из виду.

Когда появлялся бледно-серый свет солнца и горизонт был едва различим, запутавшись где-то между небом и землёй, Даниэль покидал своё убежище. Он поднимался на вершину черных скал, чтобы утолить жажду дождевой водой, скопившейся в лужах. Слетались большие морские птицы и кружились над ним, издавая пронзительные крики и Даниэль, свистя, поприветствовал их. Утром, когда море отступала, взору представлялись мистические, обнажённые морские глубины. Можно было видеть большие лужи с мутной водой, скользкие тропинки, холмики с живыми водорослями. И тогда Даниэль спустился со своего мыса, и пошёл вдоль скал до самой середины равнины, оставленной водой. Это было, как если бы он дошёл до самой середины моря неизведанной страны, существующей всего несколько часов в день.

Надо было поторапливаться. Черная кромка подводных скал была очень близка и Даниэль услышал низкий гул волн и журчащие, где-то в глубине, протоки. В этом месте солнце так сильно не обжигало. Море раскрывало свои секреты, но изучить их надо было как можно скорее, пока они полностью не исчезнут. Даниэль бежал по подводным утёсам морских глубин, между лесом водорослей. Из чёрных лощин и мутных луж поднимался сильный запах, который неизвестен людям, но который их так опьяняет.

В больших лужах , в самой непосредственной близости к морю, Даниэль искал моллюсков, креветок, рыбу, ракушки. Он опускал свои руки прямо в воду между зарослями водорослей в ожидании каких-нибудь ракообразных, которые защекочут кончики его пальцев. И тогда он их схватывал. В мелких лужах многочисленные сиреневые, серые и ярко-красные актинии открывали и закрывали свои венчики.

На плоских камнях обитали белые и голубые пателлы, оранжевые натики и разные другие двустворчатые и брюхоногие моллюски. В заполненных водой ложбинах иногда можно было видеть, как блестит широкая спинка улитки-бочонка или переливается перламутром раковина пупочной улитки. А временами между листьями водорослей появлялась пустая ракушка, похожая на морское ушко или возникала великолепная форма морского гребешка. Даниэль подолгу на них смотрел через чистое зеркало воды и он представлял себе, что живёт там, среди них, в глубине малюсенькой расщелины, освещённой солнцем в ожидании морской ночи.

Чтобы себя прокормить, он ловил пателл. Чтобы они не слиплись с камнями, нужно было приближаться к ним со всей осторожностью, без единого шума. Затем, ударом ноги, он отклеивал их, нажимая большим пальцем. Но пателлы часто слышали звук его шагов или тихое сдерживаемое дыхание. Они тут же срастались с утёсами, делая еле слышные щелчки. Когда Даниэль насобирал достаточно ракушек и креветок, он оставлял свою добычу в небольшой лужице во впадине скалы, чтобы позже сварить их в консервной банке на огне, разведённом из водорослей. Затем он отправлялся на другой конец морской равнины, туда, где волны с шумом разбивались о подводные камни. Там обитал его приятель-осьминог.

Он был первым, с кем познакомился Даниэль, когда прибыл к морю, в самый же первый день, ещё толком не зная ни морских птиц, ни актиний. Он дошёл до самого края, до того места, где волны с шумом обрушиваются друг на друга, когда море и горизонт остаются неподвижными, не раздуваются и когда большие мутные потоки воды словно сдерживают себя перед атакой. Это было самое секретное место на всём белом свете и лучи солнца освещали его всего несколько минут в день. Даниэль ступал очень осторожно, держась за стены скользких скал, как если бы он спускался в самое лоно земли. Он разглядел большую лужу, где медленно передвигались длинные водоросли, и его лицо застыло, практически касаясь земли. И тогда он увидел щупальца своего осьминога, которые шевелились в воде, то поджимаясь, то снова вытягиваясь. Даниэль, сдерживая дыхание наблюдал за медленным движением щупалец,которые путались в мелких водорослях.

Затем осьминог выполз на свет. Длинное цилиндрическое тело передвигалось с большой осторожностью. В разорванном свете эфемерного солнца, из-под выступающих бровей блестели, словно металл, два жёлтых глаза. Какое-то время спрут рассеянно водил по воде своими щупальцами, как если бы он что-то искал. И вдруг, увидев наклонившуюся над лужей тень Даниэля, он отскочил назад, сжав щупальца, и оставив после себя забавное серо-синее облачко.

Теперь Даниэль приходил к своему приятелю каждый день. Он наклонялся над прозрачной водой и тихо подзывал её обитателя. Он садился на выступ, оставляя свои босые ноги в воде перед самой впадиной, в которой жил осьминог, и не шевелясь дожидался его появления. Некоторое время спустя он ощущал, как щупальца касаются его кожи и окручиваются вокруг его лодыжек. Спрут осторожно ласкал его, иногда даже между пальцами ног, щекотал за пятки, и Даниэль не мог сдерживаться от смеха.

«Здравствуй, Вьятт», сказал Даниэль. Вьятт - так звали осьминога, но он не знал конечно же своего имени. Чтобы его не испугать, Даниэль разговаривал с ним практически шёпотом. Даниэль спрашивал у него про то, что происходит в глубинах моря, что можно увидеть, когда находишься под волнами. Вьятт ничего не отвечал, но продолжал ласкать ступни и лодыжки Даниэля так нежно и осторожно, словно это были волосы младенца.

Даниэль его очень любил. Но он не мог с ним оставаться очень долго, так как прилив начинался очень быстро. Если улов был хорошим, Даниэль приносил ему краба или креветку, которых он бросал в расщелину с водой. И тогда быстро возникали серые щупальца, схватывали добычу и увлекали её за собой к скале. Даниэль никогда не видел, как ест его осьминог. Он почти всегда оставался укрытым в своей чёрной расщелине, абсолютно неподвижный, со своими длинными, лениво шевелящимися щупальцами. Может быть, он был таким же, как и Даниэль, возможно, он проделал долгий путь, прежде, чем нашёл свое пристанище в расщелине грота, в глубине лужи, наблюдая сквозь зеркало воды голубое небо.

Во время отлива на воде происходила самая настоящая иллюминация. Даниэль шагал между скал по ковру из водорослей и солнце отражалось в воде и играло на камнях, зажигая то тут , то там яркие костры. И в этот момент - ни малейшего дуновения ветра. Голубое небо казалось огромным над этой морской равниной, и солнце искрилось необычайно ярко. Даниэль ощущал жар в голове и на плечах, он даже закрыл глаза, чтобы не ослепнуть от этого ужасного сверкания. Больше ничего другого не было: только солнце, небо и соль...

Однажды, когда море отступило так далеко, что вдали, у горизонта виднелась только лишь голубая тонкая полоска воды, Даниэль пустился в путь шагая, между подводными глубинными утёсами. Он почувствовал в тот же миг упоение тех, кто в первый раз вступает на целинные земли и знает, что, возможно, никогда больше не вернётся на большую землю. В этот раз всё было ново, неизведанно, этот день не походил на все предыдущие. Обернувшись, Даниэль увидел далеко за собой оставляемую им сушу, походившую на небольшой остров. В тот же час на него нахлынуло одиночество, он почувствовал тишину обнажённых мысов, испещрённых водой, беспокойство, исходящее из всех расщелин и наскальных трещин, из всех потайных колодцев и тогда он ускорил шаг, а потом побежал. Его сердце стучало в груди с той же силой, что и в первый раз, когда он только прибыл к морю. Даниэль бежал без передышки, перепрыгивая через лужи и заросли водорослей, огибая зубчатые хребты скал и расставляя для равновесия руки.

Иногда ему попадались широкие скользкие ватервейсы, покрытые микроскопическими водорослями, остроконечные, как лезвия ножей, мысы, причудливые, походившие на кожу акул, камни. И повсюду искрились и дрожали лужицы воды. Ракушки, вросшие в скалы, потрескивали от лучей солнца, а переплетённые между собой водоросли издавали забавный шум от испарений.

Даниэль мчался по морскому дну, куда глаза глядят. Мчался, даже не останавливаясь, чтобы разглядеть кромку воды. Море теперь полностью исчезло, оно отступило к горизонту, как если бы оно сообщалось с центром земли при помощи невидимой дыры.

Страха Даниэль не испытывал, но он теперь не был собой. Он больше не звал море и не разговаривал с ним. Солнечный свет отражался в воде, как в зеркале, он разбивался об остроконечные утёсы, подпрыгивал и наполнял собой всё пространство. Казалось, солнце было так близко от него, что он ощущал на своём лице его затверделые лучи. А порой оно удалялось настолько, что походило на холодное свечение далёких планет. Именно солнце явилось причиной того, что Даниэль бегал зигзагами по морской равнине. Свет сделал его свободным, и он прыгал, как сумасшедший, ничего не видя вокруг себя.

Было много соли. Целыми днями она накапливалась в чёрных камнях, в гальке, в раковинах моллюсков, и даже на маленьких бледных листьях растений, произраставших у подножья скал. Соль въелась в кожу Даниэля, отложилась на его губах, ресницах и бровях, в волосах и одежде, и вот теперь превратилось в тяжёлый жгущий панцирь. Соль проникла даже во внутрь мальчика, в его горло, живот, дошла до самых костей. Она скрипела и пожирала всё, как оконная пыль, зажигала искорки на самой сетчатке глаза. Лучи солнца воспалили частички соли, и теперь призма света мерцала вокруг Даниэля и внутри него самого. Именно поэтому он был словно в опьянении: соль и свет не хотели, чтобы он оставался на одном месте;они требовали, чтобы он бегал, танцевал, прыгал с утёса на утёс. Они хотели, чтобы он промчался через всё морское дно.

Даниэль ещё никогда не видел столько белизны. Даже вода в лужицах и небо были белыми. Они обжигали глазную сетчатку. Даниэль закрыл глаза и остановился, потому что его ноги дрожали и не могли больше его нести. Он уселся на плоский утёс перед небольшим озерком с морской водой. Он начал прислушиваться к шуму света, который прыгал по скалам, к сухим, едва различимым трескам, шёпотам, и к пронзительному, похожее на пчелиное, жужжанию над ухом. Он очень хотел пить, и ему казалось, что никакая вода не сможет утолить его жажду. Свет продолжал жечь его лицо, руки, плечи. Из закрытых глаз Даниэля медленно потекли солёные слёзы, чертя на его горячих щеках две борозды. С трудом приоткрывая веки, он блуждал взглядом по белым скалам и утёсам, по огромной солёной пустыне. Морские животные и улитки враз исчезли, они спрятались в земных трещинках, под водорослями.

Даниэль наклонился вперед и натянул на голову рубашку, чтобы больше не видеть яркий свет и морскую соль. Он долго сидел неподвижно, опустив голову между колен, в то время как жгучий танец продолжался над морским дном.

Затем подул ветер: сперва слабый, с трудом прорывающийся сквозь плотный воздух. Затем этот холодный ветер, пришедший с горизонта, начал усиливаться, а вода в лужах менять свой цвет и дрожать. На небе появились облака, и освещение стало более логичным. Даниэль услышал гул приближающегося моря, волны которого бешено хлестали стены скал. Капли воды намочили его одежду и Даниэль вышел из оцепенения.

Море было уже здесь. Оно наступало очень быстро, окружая первые мысы и утёсы, как острова, затопляя все расщелины, оно скользило с шумом половодной реки. Каждый раз, как оно поглощало очередной утёс, море издавало глухой булькающий звук, от которого дрожала земля и слышалось рычание в воздухе.

Даниэль резко подскочил. Он, не останавливаясь, принялся бежать,к берегу. Сейчас сон как рукой сняло и больше не боялся ни соли ни света. Он чувствовал внутри себя растущий гнев, непонятно откуда появившуюся силу, как если бы он мог разбить скалы одним ударом ботинка. Он бежал впереди моря, следуя дорогой ветра, и слышал за собой растущий рёв волн. Время от времени, подражая им, он кричал:

«Раам, раам!»

так как морем командовал сам Даниэль.

Бежать надо было быстрее! Море хотело подчинить себе всё: скалы, утёсы, водоросли, и того, кто сейчас бежал перед ним. Временами оно протягивало свою серую, с пенными пятнами руку то направо, то налево, преграждая мальчику путь. Тогда он отпрыгивал в сторону, искал проходы по верхушкам небольших скал и вода отступала, засасывая дыры в расщелинах.

В некоторых озёрах вода уже помутнела и Даниэль пересёк их вплавь. Усталости он больше не чувствовал. Напротив, в неё зарождалось необъяснимое чувство радости, как если бы море, ветер и солнце, смыли всю соль и освободили мальчика из сдерживающих его оков.

Море было было красивое! Белые отблески расплывались в свете солнца, очень высоко и прямо и затем проваливались в облака, скользящие по ветру. Подступавшая вода наполняла расщелины скал, омывала белую корку земли, выдёргивала заросли водорослей. Вдали, возле скал, блестела белая пляжная дорога. Даниэлю вспомнилось кораблекрушение Синдбада, когда волны вынесли его на остров короля Миража и вот теперь всё было так же, как в той истории. Он продолжал быстро бежать по кочкам и утёсам, его босые ноги выбирали лучшие проходы, и у Даниэля даже не было времени, чтобы об этом задуматься. Вне сомнения, он обитал здесь, среди кораблекрушения и бурь, казалось, уже целую вечность.

Он бежал с той же скоростью, что и море, прислушиваясь к шуму волн, не останавливаясь, даже чтобы перевести дыхание. Волны пришли с другого конца вселенной, высокие, выступающие вперёд, неся с собой пену, они скользили по стенам скользких скал и разбивались в ущельях.

Когда море достигло верхней границы заслона из водорослей, Даниэль вошёл в грот. Он уселся на гальку чтобы наблюдать за морем и смотреть на небо. Но волны поднимались ещё выше, и Даниэль вынужден был отступить в самую глубину ущелья. Море било по скалам, кидая свои пенные рукава на камни, как закипавшая от жара вода. Вода всё подступала и подступала и теперь Даниэль сидел на корточках, прислонившись спиной к стенам грота. Дальше отступать было некогда. Вода брала его в плен, объявляя о победе над мальчиком. И тогда, он посмотрел на море, чтобы остановить его своим взглядом. Он смотрел на него изо всех сил, не произнося ни слова, мысленно отсылая волны назад, создавая встречную волну, которая разбивала ход волн.

Пару раз волны подкатывали к ногам Даниэля, обхватывая своей ледяной водой его лодыжки. И вдруг прилив внезапно прекратился. Стих ужасный шум, волны обрели спокойствие и величественность под тяжестью пены. Даниэль понял, что всё закончилось.

Он лег на гальку у самого входа в грот, повернув голову к морю. Он дрожал от холода и усталости и был самым счастливым мальчиком на свете. Так он и заснул в тишине, а солнце медленно угасало за горизонтом, как пламя догорающей свечи.

Что же с ним стало после этого? Что он делал все эти дни, недели, месяцы, находясь в гроте у самого моря? Возможно он и вправду отправится в Америку или даже в Китай на грузовом судне, которое медленно шло из порта порт от острова к острову. Мечты, которые так начинаются не должны прекращаться ни в коем случае. Для нас, находившихся далеко от моря, всё было невозможным и лёгким. Всё, что мы знали, это то, что произошло нечто странное и непонятное.

А странным это было потому, что всё произошедшее не подавалось никакой логике и опровергало всё, что говорили взрослые знающие люди. Как же они все суетились и нервничали, чтобы найти хоть какие-то следы Даниэля Синдбада, хоть малейшие признаки его существования. Все без исключения: учителя, воспитатели, полицейские. Они задавали уйму вопросов и вот в один прекрасный день, с определённого времени, они сделали вид, что Даниэля и не существовало вовсе. Больше они о нём не говорили и не вспоминали. Администрация отправила родителям его оставшиеся вещи и старые письменные работы, и в Лицее о нём осталось одно лишь воспоминание. Но даже этого люди не хотели. Теперь сюжетом их разговоров снова были семья, домашнее хозяйство, машины, региональные выборы. То есть как и прежде, как если бы ничего не случилось.

Может быть, они и не притворялись. Может быть, они и вправду забыли о Даниэле после многих месяцев разговоров о нём. Может быть он вернулся, предстал перед воротами школы и люди его просто не узнали, спросив:

«Вы кто? Что вам надо?»

Но мы его не забыли. Никто из нас не забывал его, ни в спальных комнатах, ни в классе, ни в школьном дворе. Даже те, кто его не знал, помнили о нём.Мы разговаривали о школьной жизни, о своих проблемах и версиях случившегося, но всегда сильно-сильно думали о нём, как если бы он на самом деле был Синдбадом и продолжал путешествовать по морям, океанам и всему свету. Время от времени, мы прекращали все разговоры и кто-то задавал всегда один и тот же вопрос:

«Ты думаешь, что он уже там?»

Никто точно не знал, где это, но все живо представляли себе это место: огромное море, небо, облака, дикие рифы, волны и белые чайки, парящие над водной гладью.

Когда бриз раскачивал ветки каштана, мы смотрели на небо и говорили голосом, полным беспокойства, по примеру моряков:

«Будет ненастье».

А когда зимнее солнце весело светило в голубом небе, мы удовлетворённо кивали головами:

«Сегодня ему везёт».

Но мы никогда не говорили ничего большего, потому что это был своего рода пакт, который мы, не ведая того сами, заключили с Даниэлем, секретный альянс, подписанный между нами в один из дней. Либо это был просто сон, начавшийся одним серым осенним утром, когда, открыв глаза, мы увидели в утренних сумерках дортуара застланную постель Даниэля, которую он приготовил себе на оставшуюся жизнь с мыслью о том, что больше никогда в неё не ляжет.

© Tristan