VIT714

Я хочу тебе рассказать о Вовке Радченко - помнишь, том самом, с фотографии, дзюдоисте? Наши отношения были действительно очень чистыми и светлыми, и память хранит их до сих пор. А начиналось всё так...
Я работал тогда три смены подряд в пионерлагере в Карпатах. И все три смены... Ну, не было у меня потом ничего подобного ни по типажам, ни по искренности, ни по глубине чувств... Это были мои первые пионерлагерные смены, мне было 20 лет...
Когда я увидел Вовку впервые, то испытал натуральный шок - с отвисанием челюсти и потерей дара речи. Сказать, что он был красив - это не сказать ничего. Но его красота была не детской, ангельской, а скорее подростковой, классической. А фигура! Боже, это было что-то невероятное... Увидев его впервые в трусиках, я впал в транс - учти, что к тому времени он уже несколько лет занимался дзю-до, был чемпионом Украины в своей категории, а какие фигуры у дзюдоистов, каратистов и прочих "Кья-я-я!", ты знаешь, видел. Он был очень силён физически - мог не просто отпиздить, но и покалечить взрослого мужика, но, как все по-настоящему сильные люди, не кичился этим, а, напротив, вёл себя в этом смысле очень скромно. Вместе с тем это был ещё ребёнок - ведь ему было только 12 лет...
Я просто не знал, с какой стороны к нему подступиться - классические каноны здесь не срабатывали. Мы с тобой хорошо знаем, дружище, (жизнь сделала нас психологами), что доступность мальчишки во многом определяется определёнными факторами: неполная семья, неуверенность в себе, неприятие в обществе его сверстников, ранняя сексуальность и т.д. Но здесь ничего НЕ СРАБАТЫВАЛО! Да, у него не было отца (отец жил с другой семьёй в Одессе), но всё остальное - красив, силён, уверен в себе, лидер, вызывающий охи девочек и подобострастные взгляды мальчишек. Ну не за что "зацепиться"!
С каждым днём я хотел его всё больше и больше, я "заболел" им, я сходил с ума, я потерял сон и аппетит. Но выхода не находил.
"Лёд тронулся" только в середине смены, и произошло это, как всегда, неожиданно. Мы сидели всем отрядом в ночном лесу, на поляне, вокруг костра. О, этот ночной костёр! Это то великое и непостижимое чудо, когда все сидят тесно прижавшись друг к другу, и чувствуют себя причастными к таинству. Поются песни под гитару, печётся картошка, смех, веселье, чувство одного целого. А потом начинаются "страшные истории" - девчонки визжат от страха, просто вжавшись друг в друга, а мальчишки, боясь показать свой страх, делаются непривычно серьёзными и инстинктивно тянутся к сильному. А сильный инстинктивно тянется к взрослому... Вот так получилось, что девчонки облепили вожатую (бедняжка, она так, бедная, и не поняла, почему я её не трахнул за целую смену - все трахнули, а я - нет), а пацаны сгруппировались вокруг меня, а Вовка возле меня... Наверно, никогда в жизни я не был так красноречив, как в ту ночь, чувствуя его тёплое мускулистое тело, прижатое к моему. А потом, вдруг он... положил голову мне на плечо... И ни у кого его чистый внезапный порыв не вызвал ни капли удивления - рассюсюкался, мол... Знаешь, в известной песне Алиса Фрейндлих пела: "...осень жизни, как и осень года, надо благодарно принимать." Я не чувствую ещё "осень жизни" - так, скорее, "позднее лето", но как дорого бы я отдал, чтобы перенестись на двадцать лет назад, на ту ночную лесную поляну... Эх...
У меня затекло всё тело, но я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть то хрупкое, эфемерное блаженство, которое мне приносили эти мягкие волосы на моём плече... А запах!!! Мне хотелось, чтоб это продолжалось вечно, но, увы... Рассвело, мы загасили костёр, и пошли обратно в лагерь.
Прошло несколько дней. Вовка по прежнему был со мной мил, вежлив, но не более того. А я сходил с ума. Как-то, заметив, что он грустен и подавлен, я спросил у него, что случилось. "Да так, ничего", - нехотя ответил он, но я чувствовал, что у него стряслось что-то серьёзное... "Знаешь, малыш, я не хочу лезть тебе в душу, но... Вечером, после отбоя, приходи на балкон, я там посижу, покурю... Поговорим, может, я могу тебе чем-нибудь помочь."
Он ничего не ответил и убежал...
Я прождал его с полчаса - всё напрасно. Докуривая пятую уже, наверно, сигарету, я сам себя уговаривал: всё, докурю, и пойду спать - он не придёт. Всё! Выбрось его из головы, перестань мучиться! Что, мало мальчишек вокруг? Более податливых и сговорчивых. Не борзей, кайфуй от того, что есть - и так, как в гареме живёшь, ни одной ночи ещё в одиночестве не спал. Я не успел выбросить бычок, как тихонько заскрипела дверь, и в проёме показался знакомый силуэт. Он пришёл...
Мы долго молчали. Я не знал, с чего начать, а потом... потом меня понесло: Вовка, я не хочу лезть тебе в душу, ты взрослый человек, но, если у тебя неприятности, я постараюсь тебе помочь - всё же я старше тебя, опытнее, и ты мне очень близок и дорог. Я видел слёзы в его глазах, и понимал что его неприятности - это не неудачный флирт, и не ссора с друзьями, это что-то серьёзное. И вдруг он, прервав мой словесный понос, негромко сказал: у меня мама в больнице... в Киеве... у неё рак... завтра - операция... и я боюсь, что она...что она..., - и тихонько заплакал...
Я сидел ошеломлённый и этим признанием, и его слезами. Потом, собравшись, мягко сказал: "Малыш, я не врач, но я верю, что всё будет хорошо, мама поправится, и чем я только смогу тебе помочь, помогу. Я твой друг, и ты можешь полностью рассчитывать на меня."
В следующее мгновение он бросился на меня, его руки крепко обвили мою шею, и он разрыдался на моём плече... Железный Вовка плакал! А я успокаивающе гладил его спину, и... плакал вместе с ним...
Мы просидели на балконе до четырёх утра, а потом я погладил его по голове, легко и нежно поцеловал в губы, и сказал: иди спать, мой хороший... Всё будет хорошо... Он в порыве нежности неловко чмокнул меня куда-то между носом и щекой, и убежал, шлёпая босыми пятками.
Мозг работал предельно чётко, и я твёрдо знал, что нужно делать. Посмотрел на часы - так, 4-20... Телефон в кабинете начальника... Так, где ключ, я знаю... Вперёд - времени мало, всего пару часов, пока не пришла уборщица...
Передо мной стояла сложная задача - находясь за 700 километров от Киева, не зная ни названия больницы, ни отделения, ни даже ИМЕНИ больной (а может, у них там ещё сорок человек с фамилией Радченко?), найти Вовкину маму. Но, говорят, любовь творит чудеса - и к шести утра у меня уже были и название больницы, и телефон отделения, и даже фамилия лечащего врача. Правда, потом в бухгалтерию лагеря пришёл счёт на 27 рублей, но, как говорит очаровательная Лолита - "это уже совсем другая история".
Я ничего не стал говорить Вовке - сам не знал, чем всё закончится. В течении дня я сознательно избегал его, зная, что операция назначена на 14.00, а её результаты будут известны не раньше шести - семи вечера. Несколько раз я перехватывал его удивлённый взгляд, но только дружески улыбался в ответ. И вот, в полвосьмого вечера, пробравшись в кабинет начальника, я по автомату набрал Киев...
"А вы хто будете, родственник?", - спросил меня на дивном суржике голос с фрикативным украинским "Г". Я похолодел, поскольку знал, В КАКИХ СЛУЧАЯХ задают этот вопрос...
"Да, родственник"... " Да не волнуйтеся, мущина, усё хорошо, у нашего дохтора руки ну просто золотые... Усё нормально."
"А когда сынишка может ей позвонить?"
"Да писля девяти"
Я медленно положил трубку на рычаг. В груди у меня что-то болело, но почему-то хотелось петь и кричать... Я нашёл начальницу, и выпросив на завтра выходной, побрёл в отряд. Только сейчас я ощутил и недосып прошлой ночи, и страшное напряжение прошедшего дня. Я твёрдо решил, что поделившись с Вовкой радостью, предоставив, как добрый волшебник, ему возможность поговорить с мамой, просто исчезну на денёк из его жизни. Этот день всё решит и покажет его настоящее отношение ко мне. Я был почти уверен, что после той вести, которую я ему принесу, после разговора с мамой, он будет со мной этой ночью. Но я не хотел покупать его расположение, я хотел, чтобы он сам и только сам захотел быть со мной. В тот момент я мечтал лишь об одном - увидеть огоньки радости в его глазах, ощутить, как он с лёту прыгает на меня и благодарно обнимает, целуя в нос, ухо, щеку.
Так оно и произошло...
Я привёл его к телефону, набрал Киев, попросил соединить с Вовкиной мамой, передал ему трубку и, услышав: Мама, это я...как ты, мамуля?, - тихонько вышел, сел на проходивший автобус и уехал в город.
Весь следующий день я провёл в разных делах, стараясь не думать ни о лагере, ни о Вовке. Господи, как сильно мне хотелось знать, что он думает, как поменялось его отношение ко мне, и поменялось ли вообще... День прошёл, и к вечеру я уже стоял у знакомых лагерных ворот. А возле них меня уже поджидал Вовка... Какая у нас была ночь! Я понимаю, ты недоверчиво хмыкаешь: ну,вот ещё один "хеппи энд", в жизни так не бывает. Это только в наших мечтах, то, что мы сами себе рисуем. Но, поверь, всё было именно так, я ничего не приукрасил. Он тогда кончил первый раз в жизни - бурно, со стоном, с дрожью... А я всю ночь ласкал это невероятной красоты тело, не веря в реальность происходящего...
Он оказался очень чутким на ласки, очень сексуальным... Его тренированное тело принимало такие позы... Я в ту ночь кончил шесть раз... Я и сейчас, вспоминая лежащего на моём плече Вовку, его руку на моей груди, его пальчик, теребящий мой сосок, его ногу, закинутую мне на живот, и этот непередаваемый запах его тела и волос, возбуждаюсь до безумия... А как он изогнулся и застонал, когда мои губы коснулись его члена... Он стонал и вскрикивал, запустив пальцы мне в волосы, и облизывал пересохшие губы...
Господи, как давно это всё было... Как молоды мы были...

©Vit714 30 августа 1999 г.