…Осень жизни, как и осень года,
Надо благодарно принимать…
(из не менее поулярной песни тех же времён)

…Я не чувствую пока «осени жизни» – так, скорее «запоздалое лето», но уже явно не «весна»… И всё чаще в памяти всплывают странички жизни, спонтанно вызывающие то озабоченность, то тёплую улыбку, то щемящую грусть -весёлые и не очень, счастливые и те, которые вспоминать совсем не хочется – но ведь всё это было!.. Было…

...Перефразируя Кона или Шахиджаняна (не ручаюсь за точность цитаты): «Покажите мне счастливого бойлавера, и я скажу, что это – труп...»

И не нужно возмущённо вспыхивать – признаемся самим себе, что это правда...

Когда мы влюбляемся, наше поведение напоминает со стороны поведение прыщавых шестнадцатилетних подростков, с их гормонами и адреналинами, впервые прикоснувшихся к потной промежности косорожей одноклассницы - они теряют голову и аппетит, сон и покой, и, пуская плотоядные сладостные слюни, дрочат до кровавых мозолей на руках...

Гетеросексуалы (я намеренно не называю их «нормальными людьми», поскольку сам себя ненормальным не считаю) влюбляются раз, ну от силы два в жизни – потом, в более зрелые годы, за понравившейся женщиной ухаживают гораздо спокойней и рациональней, иногда с элементом расчёта, иногда из плотского азарта – не в этом суть – но всегда ОТКРЫТО! Да, да, ОТКРЫТО – ведь это укладывается в общепринятый норматив взаимоотношения полов, и им не нужно, как нам, изобретать фантастические сценарии и многоходовые сюжетные схемы (до которых аналитикам ЦРУ ебаться и ебаться!), чтобы только познакомиться и обратить на себя внимание понравившегося подростка; им не нужно, мучительно краснея, заикаться, и нести фальшиво-бодренькую ахинею, беседуя по телефону с родителями предмета своего обожания; им не нужно делать равнодушное лицо и отводить взгляд в сторону, когда вышеозначенный предмет раздевается на пляже – а у тебя трясутся руки, и сердце выскакивает из груди... А самое страшное – это когда ты изначально понимаешь, что с НИМ не может быть НИЧЕГО и НИКОГДА в силу обьективных причин, а ты живёшь только мыслью о НЁМ, и тебе снится запах ЕГО волос... И эта безысходность убивает – особенно, когда ОН рядом, ничего не подозревающий о миллионах маленьких смертей и воскрешений в твоей душе, а ты вынужден молчать, сцепив зубы, как партизан на допросе, и разрываясь от невыносимой внутренней боли... Сколько же раз каждый из нас сжигал, опустошал себя безответной любовью и энергетическим «самовампиризмом», оставляющими кровавые шрамы на сердце?...

Но вот, представим, мне внезапно везёт, и я встречаю мальчишку – своего зайчика, воробушка, мышонка... Ему хорошо со мной (я ему интересен, он одинок и не имеет друзей, он видит во мне спонсора для удовлетворения своих мальчишеских потребностей – вариантов много) и мы... подходим к определённому барьеру в наших отношениях... Я не хочу подробно останавливаться на этом - написано и сказано уже немеряно – но вот... барьер мы прошли, неизбежное по этому поводу обьяснение состоялось, и было принято, и он (ура!) остаётся со мной! Счастлив ли я? (И не говорите мне, что стопроцентно счастливым может быть только олигофрен – не нужно...)

Отвечу вопросом на вопрос – может ли быть счастливым человек, не имеющий возможности открыто гордиться этим своим счастьем, скрывающий его, просчитывающий все свои действия, чтоб о его счастье, не дай Бог, не стало кому-то известно, и вздрагивающий от неурочных звонков в дверь?..

Покажите мне счастливого бойлавера...

… Я часто вспоминаю мальчика, которого безумно хотел, совершал невероятные действия, чтобы... увидеть его хотя бы в трусиках. Для этого мне пришлось узнать, кем работает его мама (шпионы и резиденты вражеских разведок - умрите от зависти!), а потом, используя удостоверение корреспондента комсомольской газеты, где я тогда подрабатывал, сделать с ней интервью!!!!!!! Она оказалась парикмахершей, правда, классной, но уже явно не комсомольского возраста, да ещё побывавшей замужем раз шесть только официально... К тому же она, естественно, брала чаевые, фарцевала тряпками, и была весьма и весьма доступной, в плане секса, особой... Гл. редактор за голову схватился, наведя справки, и категорически запретил даже думать о ней, как о героине очерка. Но я уже не мог отступать – я с ума сходил по её сыну Эдику, 12- летнему голубоглазому ангелочку, и я сделал два интервью: одно с передовой комсомолкой-парикмахершей, которую подобрал и утвердил обком комсомола, другое – с Хильдой Густавовной (она ещё и не «коренной национальности» оказалась - немкой), причём зная заранее, что никуда этот, второй материал, не пойдёт... Мне было 20 лет, я был симпатичным обаятельным парнем, и Хильда через 20 минут нашего с ней знакомства предложила продолжить его у неё дома, где обстановка больше располагает к интервью, да и вообще... Эта кретинка ещё и сына отправила погулять. Надеясь завершить интервью в постели... Излишне говорить, что я очень быстро ретировался, к её явному неудовольствию, попросив для следующей нашей встречи пригласить и сына – мол, с ним я тоже хочу побеседовать. Она была весьма недовольна моими «странностями», но в следующий мой визит я впервые увидел вблизи предмет своего обожания... У меня ноги подкашивались, и в висках стучало – так я его хотел!.. Я чувствовал его запах, и у меня голова кружилась... Не буду описывать свои мытарства, и отчаянные выкручивания, чтоб только не оставаться с Хильдой наедине, но через неделю я всё-таки увидел его в трусиках, явившись рано утром, без звонка, к ним домой, и зная точно, что мамашка уже на работе, а сынуля ещё не встал в школу (якобы, что-то уточнить... был тут, рядом и зашёл...) Он открыл мне дверь, сонный, в голубеньких, как сейчас помню, трусиках, и я остолбенел на пороге, потеряв дар речи... Ни в какую школу он в этот день не пошёл, разумеется – мы вместе завтракали, хохотали, шутливо боролись, я общупал его везде, где мог, трижды кончив в штаны во время наших игр, а уходя, решился поцеловать его – невинно, в щёчку... И он ответил мне на поцелуй, обвив мою шею ручонками, и прошептал: «Ты хороший... приходи ещё!»...

Больше я его не видел – я проревел два дня дома, понимая, что больше ничего не будет, и что разьярённая мамаша, пережив такой облом – ни секса, ни интервью в газете – больше на порог меня не пустит... Я его до сих пор помню...

...Я часто задумываюсь о старости... Это страшно... Может быть, прав Тэй, считающий, что нужно достойно уйти из жизни, почувствовав, что она подошла к своему логическому концу? Если ты никому не нужен и немощен, если тебе холодно и одиноко, и если ты знаешь, что ни один мальчик не «пойдёт» с тобой даже за большие деньги, потому что его будет рвать от отвращения... Скажете, это грех? С точки зрения «общественной морали» – несомненно. Но мы и так, согласно той же фарисейской морали, живём во грехе – так какая разница?.. Хотя, кто знает – может, когда наступит этот период жизни, я буду судорожно цепляться за каждую прожитую минуту?... Кто знает...

... Самый невероятный эпизод «по теме» в моей жизни связан... с гипнозом! Впрочем, начну по-порядку...

ПРОЛОГ

Было время, когда я серьёзно увлёкся этим делом, проштудировал кучу книг и журналов, и даже поработал два года ассистентом у практикующего гипнотизёра-гастролёра. Что значит «гастролёра»? Ну, это человек, который свой дар демонстрировал со сцены, устраивая настоящее шоу из спящих (с его помощью) на сцене людей. Областные филармонии просто дрались за него – ведь он им за пару вечеров делал месячный план! Мы очень сблизились с ним – переезды, перелёты, гостиницы, и вот однажды, в гостинице, после концерта, за рюмкой водки, я ему открылся... Он воспринял это совершенно спокойно, отметив, что я нисколько не упал в его глазах (хотя сам он был конченый бабник!). Более того, он предложил мне – вы не поверите!- раздевать мальчишек на сцене!!!! Поясню: дело в том, что после определённых тестов на гипнабельность, проводившихся всегда в начале представления, на сцену поднималось человек 40-50. Из них я, как ассистент, отбирал несколько женщин, несколько мужиков, стариков, и детей – всех поровну – так, чтоб на сцене оставалось человек 15-17, не больше. И с ними Гриша (так звали моего чародея) начинал работать. Он погружал их в глубокий сон, и начинал внушать: мужику, например, что он маленький ребёнок; старухе – что она Алла Пугачёва, детям – что они попали под дождь, и им нужно снять и высушить одежду; молодым парню и девчонке – что они муж и жена, и у них первая брачная ночь и т.д. И на сцене возникали картины Босха: пузатый мужик ползал по полу и бибикал воображаемой машинкой; старуха лет 70-ти скакала вокруг рояля, соорудив из трёх пальцев корону у себя над головой, и истошно вопила «Всё могут короли!»; 11-12-летние мальчишки, раздевшись до пояса (ах, какая прелесть!) судорожно выжимали «мокрые» рубашонки, а молоденькие парни и девчонки истерически сосались, запустив друг другу руки в трусы и лифчики - представляя, что у них первая брачная ночь, и совершенно не соображая о том, что на на них глазеет тысячный, стонущий от хохота зал...

...Так вот, тогда, в гостинице, Гриша посмотрел на меня и спокойно сказал: «Ты, конечно, знаешь и понимаешь, что я могу ЛЮБОМУ, понравившемуся тебе, мальчишке, из числа тех, что попадают на сцену, внушить непреодолимое желание после концерта прийти в гостиницу и заняться с тобой сексом (а это в третьей, самой глубокой, стадии гипнотического сна, т.н «каталепсии», вполне реально – так называемое «постгипнотическое внушение»), но делать я этого я не стану, и не проси!»...

Я смотрел на него умоляющим взором...

- Нет, - еще раз повторил он, - это тюрьма, сам понимаешь, да, к тому же... у меня самого трое сыновей... пойми моё состояние...

Он помолчал и добавил : « Я очень понимаю тебя, и сочувствую... более того, скажу, что на гастролях в Армении ко мне приходил человек с подобной твоей, бедой, и просил меня от неё избавить... предлагал любые деньги... но я здесь бессилен...»

Он снова замолчал, потом поднял на меня глаза: « Единственное, что я могу сделать для тебя – тем более, это даже усилит комическую часть шоу – я буду раздевать мальчишек не до пояса, а до трусиков... а в маленьких, провинциальных городках... и догола можно... Согласен?»

...Я бросился к нему на шею... Он смеялся, и шутливо отталкивал меня... Боже, мне было 25 лет...

Назавтра у меня началась фантастическая жизнь! Меня трясло от нетерпения и предвкушения, когда, ещё перед концертом, я высматривал в бурлящем зале, обьект, достойный внимания, и молил небо, чтоб он оказался на сцене! Практически, всегда так оно и происходило, а, даже если и нет, то и без этого, облюбованного мною, подростка, на сцене всегда оказывались трое-четверо хорошеньких мальчишек... Я подбегал к Грише и умоляюще шептал в ухо, чтоб в микрофон не было слышно: «Вот этого, в красной курточке, догола... пожалуйста... а этим двум... в шортиках зелёных, и в белой футболочке... «свадьбу»... умоляю!..»... Гриша лишь снисходительно улыбался, и начиналось!...

Я должен сделать небольшой пояснение: спящий гипнотическим сном человек НЕ СЛЫШИТ никаких посторонних звуков, КРОМЕ голоса гипнотизёра! Даже если под ухом из пистолета стрелять! Но гипнотизёр может «передать рапорт», т.е. внушить спящему, что он будет слышать ещё и голос другого человека, и должен подчиняться ему! Так вот, иногда он передавал рапорт мне, и я, незаметно и неслышно для окружающих, «работал» с конкретным мальчиком... Уж можете себе представить, ЧТО я ему внушал... Нет, в гостиницу я никого не приглашал, и аспекты «темы» вообще не затрагивал – это было табу, как я и обещал моему благодетелю. Но на сцене я резвился, как мог... Вы хотите спросить, что такое «свадьба» у двух мальчишек? Хм... А вы представьте себе двух 12-летних мальчиков, раздетых до трусиков (ну, как же – ведь «был сильный дождь, вся одежа промокла», была снята, и сушится!), которым, каждому в отдельности внушается, что «ты – девочка, а ты – мальчик, вы любите друг друга, вы одни дома, родителей нет, и вам хочется попробовать запретный плод»...

Вот когда начинались умопомрачительные мизансцены, перед которыми бледнеют, жалко сьёживаясь, и эротические фантазии Тимофеева, и актёрский гений Сары Бернар!..

...Двое, практически голых, если не считать трусиков, мальчишек, на виду у многолюдного, корчащегося в пароксизмах хохота, зала, исступлённо и неумело целовались в губы; слившись в сладких обьятьях, тискали, гладили спины и бёдра; ошалело мяли друг друг попки, запустив руки под резинки трусиков, и судорожно тыкались вставшими писюнами в лобок товарища, словно пытались «засадить» воображаемой «тёлке» в воображаемое отверстие... И возбуждались... и стонали... и кончали в трусы... и раздевали друг дружку догола, бывало...

А я... я в углу сцены трясся от похоти, с каменно стоящим, рвущим штаны, хуем...

А зал ревел от восторга, и никому в голову не приходило заорать возмущённо: «Прекратите это издевательство!»... Более того – после концерта нас окружала толпа возбуждённых, счастливых людей, уважительно пожимающих нам руки, дружески похлопывающих по плечу: «Ну, молодцы!... Ну, вы дали!... В жизни так не смеялся!...»

(Можно понять этих людей в те далёкие, «застойные» годы – жителей, к примеру, маленького провинциального городишки, тысяч этак на сорок, где все друг друга знают... где из всех развлечений – кафе «Молодёжное», да парк культуры с секций домино... Серая, тоскливая, замшелая жизнь, разнообразие в которую вносили, разве что, добытая с боем, в пятичасовой очереди, синяя венгерская курица, да «первомайская» выпивка с последующим мордобоем... А тут тебе – невиданное развлечение в их Богом забытой дыре: всем известный Фёдор-мясник, мужик весом под 140 кг, ползает толстым брюхом по сцене, и гундосит «би-би-биии!»; а злючая бабка Спиногрызова, торговка семечками, - вопит и приплясывает, старая мочалка! – представляет, что она Пугачёва; или вот Лилия Семёновна, жена директора бани, которая на сцене спит и думает, что она находится в Крыму, на пляже – блузку до пояса расстегнула, дура, пудовые сиськи вывалила в кружевном лифчике, и газеткой «от жары» обмахивается... Ну, а это «ваще» - умора так умора – Петька да Димка, соседские пацаны мелкие, до трусов разделись, охальники, да друг дружку тискают, как мужик с бабой!.. Ну, умора!)

...А «герои нашего романа» - уже успевшие одеться, мальчишки, устроившие каких-то десять минут назад это неповторимое эротическое шоу – беспомощно топтались, глупо улыбаясь, и бестолково взирали на заливающихся смехом, тычущих в них пальцами, выкрикивающих оскорбительные гнусности, одноклассников и приятелей – явно не понимая причины столь неожиданного к себе внимания (это ещё одна из особенностей гипнотического сна: после пробуждения человек ничего не помнит...)

Господи, КАКОВО же им было, этим мальчикам, назавтра - в школе и во дворе?... Ведь дети так жестоки... А в зале и девчонки были из их класса...
Какой же я был тогда скотиной!..

...А ещё, бывало частенько, появлялась назавтра у нас в гостинице какая-нибудь толстая растрёпанная мамаша, тянущая за собой упирающегося сына лет этак 12-13 (и весьма симпатичного, к тому же!), и заискивающе лебезила перед Гришей: «Товарыш гипнотизёр! Может, полечите моего, а? (а Гриша всегда в начале выступления рассказывал, какая мощная штука гипноз, и от скольких недугов можно с его помощью избавиться – это срабатывало, и приносило ему очень неплохие деньги за лечение, да ёще и по-чёрному... а также баб-поклонниц в его постель...). Вот он у постелю пысается, такой лоб здоровый! Полечите, а? Я заплачу, как скажете! А?»...

И Гриша лечил. Лечил по настоящему, и очень успешно. Правда, доверив «первичный терапевтический осмотр» больного мне... И «закрепляющие сеансы релаксирующего массажа» тоже... Был даже случай (блин, просто не верится сейчас, по прошествии стольких лет!), когда мальчик после трёх «сеансов» моего «массажа», проводившихся, разумеется, в условиях полной обнажённости пациента, и заканчивавшихся всегда его бурной кончиной, пришёл в гостиницу САМ, протянул мне десять, по-моему, рублей, и просто сказал: «Вот... за массаж... мамка дала... я ещё хочу...»
Как молоды мы были...

И СНОВА О ГИПНОЗЕ...

Умолкните, «белые и пушистые», перестаньте гневно скрипеть зубами! Не вздрагивайте от спонтанной эрекции, «сочувствующие и примкнувшие»! И подумайте, и вообразите, и взвесьте, не спеша осуждать меня – ведь то, о чём я сейчас расскажу – правда, от первого до последнего слова...

Был у меня «комсомольский» период в жизни – корреспондент комсомольской газеты, член райкома комсомола, секретарь... и т.д. Причём я искренне верил во всю эту галиматью – я был достойным сыном своего времени ( не говоря уже о том, что это открывало просто-таки неограниченные возможности «по теме»). И вот, однажды, на бюро райкома, мне поручили «взять шефство» над 6-м классом школы-интерната... Школьники по 12-13 лет... (...I щуку бросили у рiку...) Мда, парадоксы жизни... Не скрою, я довольно-таки рьяно ( в хорошем смысле этого слова – не ищите здесь подвоха и грязи) взялся за порученное мне дело –организовывал своим подопечным походы на концерты, турпоездки в города-герои, экскурсии на погранзаставу и т.д. Дети (а 90 процентов из них были сиротами) просто висели на мне, и, когда я приходил в интернат, всем классом летели ко мне со всех ног, и зачастую дрались за право сесть рядом – чтобы можно было прижаться, взять за руку, положить голову на плечо... Вы недоверчиво хмыкнете: «Ты ещё скажи, что ни с кем из них... никогда... ничего...» Врать не стану. Было. Ещё и как было! А с Алёшей Софроновичем... впрочем, об этом потом – я ведь обещал о гипнозе, не так ли?
Так вот, я часто засиживался с моими ребятишками допоздна, пока дежурный воспитатель не гнал их спать – рассказывал истории, смешные случаи, пересказывал любимые книги и фильмы. И однажды решился показать кое-какие гипнотические опыты – «склеивание рук», «маятник» и ещё что-то, не помню уже... Что тут началось!... На следующий день вся школа гудела и бурлила, и мои визиты стали удостаиваться такого внимания и интереса, о которых, даже в самых сладких снах, не могли мечтать ни Гарри Гудини, ни Дэвид Копперфилд... Прямо с порога меня облепляла толпа детей из всех классов, и наперебой начинала вопить: «А мне руки можете склеить? А Витьку можете от курения отучить? А можете так сделать, чтоб Танька Кухарчук из 7-го «Б» ночью в кровать обоссалась?» - и так далее, и тому подобное...
«Эгеге, - подумал я, - а ведь я не медик, и заниматься гипнозом, по закону, права не имею... Надо кончать с этим, а то как бы чего не вышло...»
Но было уже поздно...
...Я стоял в дверях, прощаясь с ребятнёй, когда ко мне подошла воспитательница из соседнего класса.

- Можно вас на пару слов? - спросила она.
- Пожалуйста, слушаю вас! - я был сама любезность.
Она подождала, пока дети, попрощавшись, убежали, и, заметно волнуясь, стала говорить...
- ...Я знаю, что вы занимаетесь гипнозом... Вся школа об этом гудит... Ребята мне сказали, что вы и лечить можете... что Софроновича вот от заикания вчера лечили...

Я похолодел, и покрылся моментальным липким потом – 12-летнего Алёшу Софроновича я действительно лечил от заикания... но, увы, не только лечением мы занимались с ним вчера в спортзале, в комнате для хранения матов...
Пиздец... всё... Спалился...
Очевидно, я побелел и изменился в лице, потому, что она взглянула на меня участливо: «Что с вами? Вы себя плохо чувствуете?»...
Я судорожно пытался понять - что ей известно?... Она играет? Это иезуитская тактика?... Неужели Алёшка сдал?... Господи....
Я едва смог выдавить из себя изменившимся голосом: «Ддааа... я немножко умею... вот... пытался помочь мальчишке... он сам попросил...»
И вдруг!...
- Вы меня простите, ради Бога, - смущённо произнесла воспитательница, - но... не могли бы вы полечить моего племянника?... Он по ночам мочится... Ему 14 лет...А? Я вас отблагодарю, конечно, не волнуйтесь!...

Занавес...

О, повороты жизни! Как вы причудливы и непредсказуемы!...
Воспитательница оказалась человеком дела, и уже на следующий день она ждала меня в оговоренное время в спальном корпусе школы. Она провела меня к, пустой в этот час, трёхкоечной мальчиковой спальне, вручила ключ, и буднично сказала: «Всё, Виталик сейчас подойдёт – он у меня внизу, в учительской. Запритесь на ключ, и ...Словом – поговорите с ним, осмотрите... что там можно сделать... Мешать вам никто не станет – а потом я вас буду ждать в учительской»...

...Виталик оказался стройным, красивым, кареглазым, темноволосым мальчиком, на лице которого застыла гримаса смущения – такая, понимаете ли, постыдная болезнь для мальчика... а он вынужден об этом говорить... стыдно... Но мой спокойный, участливый тон, внимание и доброжелательность быстро сняли его напряжение, и он подробно обо всём стал рассказывать, избегая, впрочем, слова «обмочился», и заменяя его выражением «случилось ЭТО»...
- Хорошо, малыш, - сказал я, когда он закончил свой рассказ, - я постараюсь тебе помочь. Твоё заболевание успешно лечится гипнозом (а о методике я подробно вычитал ещё накануне сразу из нескольких книг...), но, прежде, чем мы начнём с тобой лечебные сеансы – а их будет 10-15, не меньше – я должен проверить тебя на гипнабельность, дабы знать, по какой системе с тобой работать.

Он внимательно слушал, не перебивая...
- Сейчас ты встанешь, - он сразу же поднялся, - станешь здесь, у стены, а я сяду на стул около тебя. Я буду говорить, и совершать пассы – то есть, лёгкие прикосновения, а ты должен только очень внимательно слушать меня, и не думать ни о чём постороннем. Полная концентрация, сосредоточенность, серьёзность, никаких посторонних мыслей. Договорились?

Он послушно кивнул.

- Тогда закрывай глаза, успокойся, и расслабься. Слушай только мой голос... Я сейчас буду медленно считать до десяти. С каждой цифрой твои веки будут тяжелеть, и наливаться свинцом. Ты будешь погружаться в приятное, невесомое состояние. Когда я скажу «десять» ты будешь уже спать приятным гипнотическим сном. Ты будешь видеть белый экран, и будешь смотреть цветной фильм. Ты будешь спать, и слышать мой голос, чувствовать мои прикосновения, и сможешь отвечать на мои вопросы, шёпотом, словами «да» или «нет». Ты готов? Я начинаю считать. Один... Твои веки тяжелеют, наливаются тяжестью...Два... Спать...Очень хочется спать... Сладкий, приятный сон.... Три...

(Стоп! Я не стану более подробно описывать технику гипнотического внушения – это слишком серьёзный и опасный инструмент для удовлетворения вздорных амбиций и нездоровых соблазнов – ведь человека нужно не только уметь усыпить, его ещё и разбудить нужно уметь, без последствий для психики и нервной системы! Так что, любопытствующие – читайте сами, учитесь сами, но помните – одной техникой, без «божьего дара», хорошо поставленного голоса с чёткой дикцией и богатейшей нюансировкой, знания видов и методик – лучше не рискуйте... не навредите... это может очень страшно закончиться...)

...Он заснул быстро, стоя, что, впрочем, для гипнотического сна особого значения не имеет. Спал не глубоко, примерно на стыке первой и второй стадии – даже не сомнамбулизм, не говоря уже о каталепсии. А меня уже потряхивало от возбуждения... Я специально поставил его стоймя, чтобы исключить малейшую возможность того, что он может внезапно проснуться, и увидеть, что у меня «рука на штурвале»... а это, как я подозревал, неизбежно...

...Стоял май месяц, и на нём были джинсы, и тонкая рубашечка с коротким рукавом...

Я монотонно произносил слова внушений...
- Ты видишь перед собой большой экран... Море... солнце... пальмы... жёлтый песок... чайки кричат над водой... Дует лёгкий ветерок... На пустынном пляже только двое... Ты и она... Ты в плавках.... Лежишь на песке... Солнце ласково греет твоё тело... А невдалеке – она... В коротком купальнике... загорелая... стройная... вся твоя...

...У него «стоял», и крепко – это было хорошо заметно даже через джинсы. Я решился – «клиент созрел»... Не меняя завораживающе-обволакивающей интонации голоса, и продолжая произносить нужный текст, я легонько провёл рукой по его груди, ощутив через тонкую ткань, как напряглись соски... Он слегка вздрогнул от неожиданности, но тут же вновь полностью расслабился...
...А я торжественно и нежно, под аккомпанемент собственного бархатного баритона, медленно раздевал его...
...Вот уже рубашка расстёгнута, спущена с плеч, и упала вниз, к кистям рук...
Ах, как божественно сложён этот мальчик! Да с него анатомический атлас для художников писать можно!... Он возбуждён до предела моими прикосновениями, и на стандартный, каждые 5-7 минут повторяющийся, вопрос «Тебе хорошо? Приятно?», шелестит, почти не разжимая губ: «Даааааааааа.....»
Какие же нужно найти слова, чтобы описать этот кричащий шёпот ликующей души, этот элизиум чувств 14-летнего мальчика, познающего первое в своей жизни таинство сексуального блаженства?...

...Когда я потянул молнию на его джинсах, он инстинктивно втянул мускулистый плоский живот, облегчая мою задачу. Джинсы, а за ними и триктажные синие трусы упали на пол... Он стоял передо мной, великолепно сложённый, величественный и ослепительный в своей божественной наготе, с изумительно крепким четырнадцатилетним хуем, с закрытыми глазами, и хрипло дышал... Я давным-давно уже дважды «приехал» в штаны, и, чувствуя, что это вот-вот произойдёт и в третий раз, положил сразу обе руки на его мальчишеское богатство: одной рукой обвил крепенький ствол, другой же – поднял, как бы взвешивая, немаленький мешочек мошонки...

... Он выстрелил сильной струёй, мощно и неожиданно – видно, был уже на последнем взводе... Субстанция пересекла в полёте крохотную комнатку, и хлюпко шмякнулась в стену, слегка обезобразив висевший там портрет пионера-героя Лёни Голикова – казалось, что Лёня Голиков обожрался сгущёнкой, позабыв при этом, грязнуля этакий, вытереть губы...

Конечно, после таких потрясений, мой пациент проснулся практически сам – я уже формально выводил его из гипноза.... Он открыл глаза, и покачнулся – застоял мышцы. Я тут же подхватил его, и бережно помог ему опуститься на кровать. Он бессильно откинулся на подушку, словно не замечая, что он полностью раздет, и явно не спеша приводить в порядок свой туалет... Рукой он прикрыл глаза, и затих... Я немного испугался – блин, да он в шоке!... Не знает, как реагировать на случившееся... Надо успокоить – говорить, убалтывать, обнадёживать – только не молчать, ни в коем случае!...

- Тебе было хорошо, Виталик? Не было ли неприятных ощущений, болей, неудобства, - задал я стандартный вопрос, внутренне трепеща – как он отреагирует?
Он медленно убрал руку с лица:«Мне было очень... очень хорошо... только... не рассказывайте никому... мне стыдно...»
Я успокоил его, как мог – да вы сами знаете, ЧТО говорят в подобных случаях: воспевают оду мужественности и «взрослости», и уверяют в том, что «всё нормально»...

...После 5-го сеанса с Виталиком, которые проходили теперь уже дома у воспитательницы, в её семейном, можно сказать, будуаре, и при закрытых, естественно, дверях, она позвонила мне вечером домой:«Я вам так благодарна, если бы вы только знали! Мама Витальки говорит, что он уже неделю не мочится в постель – стал весёлым, перестал зажиматься... Вы просто чудо с ним сотворили!»

(Наивная, если бы она только знала, каких трудов мне стоило каждый раз подгадывать с локализацией полотенца, дабы избежать осквернения её супружеского ложа мощными выбросами первоклассной подростковой спермы!.. Если бы она только видела своего любимого племянника, готовящегося к сеансу – лежащего на кровати с блудливой улыбочкой, самостоятельно, без моей просьбы, расстёгивающего пуговицы на рубашке, и молнию на брюках, а затем и спускающего их до колен, чтоб облегчить «доступ», и прикрывающего, в сладкой истоме предвкушения, глаза... А перед восьмым, по-моему, сеансом, он просто разделся донага, и улёгся, раскинув ноги, и нисколько не смущаясь своего наглого стояка... А хули? Планка стыда упала – всё! Никаких табу больше нет... Да и потом:«чего «доктора» стесняться? Чего он у меня ещё не видел?»)

- Я и мама Виталика очень вам благодарны... И я вас хочу попросить... если вам не трудно, конечно... ещё и моего сынишку посмотреть... ему двенадцать, тринадцатый пошёл... боится в темноте спать, без света... Сможете?...

... С сынишкой, Игорем, кувыркалово уже пошло по полной программе... А на кухне, в пяти метрах от кровати, где мы с ним безобразничали, глупая мамаша пекла яблочный пирог, чтобы угостить меня по окончании сеанса, и запахи корицы и ванили смешивались с запахом Игорёшкиного членика, пахнущего земляничным мылом... И даже вкус свежеиспечённого пирога бессилен был перебить вкус его спермы в моём рту, а моей – в его. Так мы и поглощали этот пирог с необычным, только нам двоим понятным, вкусом нашей тайны, хитро и многозначительно поглядывая друг на друг, а глупая училка умилённо взирала на нас, да бестолково суетилась: «Вкусно? Может, ещё кусочек?»...

... А в конце месяца мне в конверте, торжественно, чуть ли не со слезами благодарности, вручили триста рублей – для 1982 года это были неплохие деньги, две месячные зарплаты старшего инженера... А потом и к соседской дочке позвали, 18-летней – тут уж я, сославшись на «врачебную этику», настоял на присутствии во время сеансов, ейной мамаши – как бы она меня сама не изнасиловала (мой авторитет после этого, кстати, вырос необычайно!) А потом – у двоюродной сестры соседки сынулю 12-ти лет потребовалось от курения отвадить... А потом – его приятеля, зеленоглазого Димочку, от предэкзаменационных страхов избавлять... А потом...

Вот же времечко было...

Вы спрашивали про Алёшу Софроновича? А это, как говорит очаровательная Лолита – «уже совсем другая история» - потерпите: как говорится, «to be continued»...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Алёша Софронович... Алёшка... Алёшенька... Губастик мой сладкий... Сколько же тебе было, когда я впервые увидел тебя? Двенадцать? Или уже чуть больше? Да нет, двенадцать... только исполнилось...

...Он прилип ко мне буквально с первого же дня знакомства, и не отходил ни на шаг. "Раскручивать" его в общепринятом смысле слова мне даже не пришлось, поскольку в этом мальчике, в его 12 лет, уже бурлила совсем не детская сексуальность, помноженная на детдомовский опыт (где однополый секс отнюдь не считался чем-то из ряда вон выходящим), а главное - какая-то ирреальная, невообразимая привязанность ко мне... Мне иногда казалось, что если бы я попросил его убить кого-то, или спрыгнуть с десятого этажа - он сделал бы это, не задумываясь... Очевидно, ласка, которой он никогда не знал, скитаясь всю свою короткую жизнь по детдомам и приютам, и водопады которой я обрушил на него, совершенно перевернула его душу, и стала причиной его какой-то просто невероятной, собачьей преданности... Он, едва заметив меня, летел навстречу, с радостным воплем повисал на шее, прижимался худеньким телом, обцеловывал лицо, гладил волосы, и замирал, шепча что-то...

Я часто вспоминаю его и думаю о том, что у меня было великое множество мальчиков - любящих и любимых, но ни один из них даже близко не мог сравниться с Алёшкой по силе его преданности и, какой-то, я бы сказал, мазохистской жертвенности... Сколько я не пытался перевести наше с ним общение на уровень "два друга - два любовника", он не поддавался, предпочитая строить отношения (в первую очередь, сексуальные, разумеется) по схеме "раб-господин"...

Вы загорелись? В штанах волнение? Вы ждёте подробностей? Не волнуйтесь - "их есть у меня"... потерпите...

Как же всё начиналось?.. Дай бог памяти... Ну, наверно, тогда в их спальне, после отбоя...

Когда я приходил в детдом (а происходило это преимущественно по вечерам), я проводил время с подшефным классом - помогал им рисовать, лепить, готовить стенгазету - словом, обычная хуетень из советской школьной программы. Частенько ужинал вместе с ними, причём в столовой начиналась "классовая борьба" за право сидеть за столом рядом со мной... Смотрел с ребятнёй фильмы в кинозале (преимущественно "Ленин в Октябре", или "Васёк Трубачёв"...) А когда обьявляли отбой, и пацанва нехотя разбредалась по спальням, я шёл (вернее, меня тащили) в какую-нибудь из них, чтоб в темноте послушать "страшную" историю...

Несчастные дети... Как же мало им было нужно... Не тряпки, и не дискмены (да они и слова такого не знали!), а немного внимания и ласки...

Так вот, в тот вечер я впервые оказался в Алёшкиной спальне, где, кроме него, жили ещё трое мальчишек (ох, какие оргии они там между собой устраивали - мне Алёшка потом всё рассказал!..) Четыре кровати, четыре тумбочки, вешалка, и... ни одного стула... Мда... Очевидно, это считалось буржуазным пережитком... Словом, сидеть можно было только на любой из кроватей. Догадайтесь с трёх раз, на чью кровать я сел? Правильно!.. А сесть так, чтобы было удобно и лежащему в кровати, и сидящему на ней, можно было лишь одним способом: поднять подушку, усесться, уперевшись спиной в стену и провалившись в панцирную сетку, затем уложить подушку себе на колени, а на подушку - голову её владельца... предоставив, таким образом, правой руке возможность доступа практически к любой точке его тела - ну, кроме пяток, пожалуй (я ж всё-таки не Никулин из "Кавказской пленницы"...) Так вот: не успел я усесться, и проделать необходимые манипуляции с подушкой (а свет уже был погашен), как Алёшка приподнял одеяло, задрал футболку до шеи, схватил мою руку, поместил её себе на грудь, и накрыл футболкой, а сверху и одеялом...)

Те из вас, кто являются "практиками", а не "теоретиками", знают, что это такое - прикоснуться впервые к худенькому горячему животу 12-летнего мальчика, да который ещё и сам этого страстно хочет...

У меня моментально случилось... эээээ... вдохновение... И я стал нежно поглаживать Алёшкин животик и сосочки. И что, вы думаете, сделал славный отрок? Молниеносным, каким-то неуловимым движением, он сорвал с себя футболку, и широко развёл руки, с тем, чтобы ничего, даже самая малость, не мешало моему наслаждению - а то, что я именно наслаждаюсь его телом, он ощущал великолепно, и для него это было гораздо важнее собственного удовольствия, я чувствовал это !!!!! Он нежился, чуть ли не мурлыча, под моими пальцами, и вдруг стал... подтягиваться всё выше и выше в кровати, да так, что скоро на подушке уже оказалась не его голова, а спина... Он как бы давал понять моей руке, что она может смело путешествовать и ниже, и я поплыл... Мальчишки - соседи по комнате - уже сладко посапывали, уснув... было тихо и тепло, а под моими руками сладко извивался худенький мускулистый 12-летний мальчик, которому ничего не нужно было обьяснять, который ХОТЕЛ... Сам хотел...

Последние остатки самоконтроля ещё удерживали меня от решительного шага, и мальчик, очевидно, решил взять инициативу в свои руки - он стал снова подтягиваться в кровати всё выше и выше, уже не скрывая целенаправленности своих движений - да не просто подтягиваться, а с силой втягивать живот, одновременно прижимая попку к простыне, с тем, чтобы трение о грубое полотно помогло спустить без помощи рук чёрные, и так великоватые для него, казённые "семейные" трусы... Ему удалось довольно быстро высвободить из их оков худенькую попку, но дальше дело не шло, и тогда он, ничтоже сумняшеся, просто сорвал с себя мешавший ему кусок ткани, оставшись полностью обнажённым, сбросил на пол одеяло, широко, как мог, развёл ноги, а затем схватил мою руку своей и, нисколько не смущаясь, просто положил её себе на промежность и стал водить вверх-вниз...

Я мгновенно кончил в брюки...

...На моих коленях лежал, прекрасный в своей наготе, 12-летний светловолосый мальчик, нежно гладил мою руку, играющую с его члеником, своей, и целовал, чмокая и улыбаясь, всё, до чего ему удавалось дотянуться губами - пуговицу пиджака, манжет рубашки, браслет часов... Я был потрясён - я никогда не сталкивался с такой неприкрытой сенситивностью, с такой невероятной в этом возрасте сексуальностью, полнейшим отсутствием стыда и неловкости, и, самое главное, такой (уж простите за цинизм) рабско-холуйской благодарностью!.. Целовать обшлаг пиджака!.. Мальчик 12-ти лет!.. Занимаясь сексом с мужиком, и лёжа перед ним голым!.. Да ещё и, фактически, инициировав всё происходящее!.. Я был тогда в шоке, ещё не зная, что это цветочки по сравнению с тем, что Алёшка будет вытворять в постели позже... Именно с ним я познал всю глубину чувств, весь накал страстей мальчика, который ЛЮБИТ!.. Он открыл мне целый мир, о существовании которого я и не подозревал... Да и он, думаю, тогда - в первую нашу ночь, тоже... Ведь я тогда даже в самых сладких эротических фантазиях не мог и представить КАК мальчик умеет целоваться, если любит... КАК он может сделать минет любимому человеку!.. И КАК этот мальчик - после бессонной безумной ночи, под утро, когда губы распухли от поцелуев и поясница ноет сладкой болью, со следами подсохшей спермы на груди и лице, сползает вниз к краю кровати и исступлённо и нежно, с закрытыми в блаженстве глазами, начинает обсасывать пальцы ног любимого им мужчины...

Я ничего этого ещё не знал тогда...

Я часто задумывался - а был ли Алёшка психически нормален? Однозначно положительно ответить на этот вопрос я не могу... Внешне он был абсолютно нормальный, симпатичный, стройный, хорошо сложённый, светловолосый мальчишка, очень напоминающий в обнажённом виде всех этих Патриков и Зигфридов со знаменитых полотен Отто Ломюллера. В разговоре заикался, иногда сильно - последствия избиений отцом-алкоголиком в раннем детстве, в результате чего папашка оказался в ЛТП, мамашка - на кладбище, а Алёшка - в приюте... Спектр улыбок - широчайший: от застенчиво-смущённой улыбки робкого гимназиста до блядско-саркастической гримасы перезревшей кокотки... Его обижали в детдоме - шпыняли и давали подзатыльники, причём не только старшеклассники, но и некоторые педагоги. Он никогда не плакал в ответ - во всяком случае на людях - а только заискивающе-робко улыбался... Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что его сексуально пользовали довольно часто поскольку тому, что он вытворял в сексе, невозможно научиться за одну-две попытки... Это был пилотаж высшего класса! И возможно одна (если не единственная) из причин его необычно сильной привязанности ко мне как раз и состояла в том, что я к нему отнёсся, как к ЧЕЛОВЕКУ - с лаской и вниманием, коими он был так обделён. И его маленькое сердчишко изо всех сил порывалось отблагодарить меня любым способом, самым известным ему из которых был секс... Он уже прекрасно понимал, что своим телом, руками и языком, способен доставлять наслаждение старшим парням, покупать их покровительство и защиту, и в плане выбора способа проявить свою благодарность и преданность за ласку, перед ним не стояло дилеммы... Он не был ни олигофреном, ни дауном, хотя по своему интеллектуальному развитию соответствовал примерно семилетнему мальчику - в его-то 12 лет... Но, поскольку, общаясь, нам не приходилось дискутировать об "Опытах" Монтеня, а в сексе он был просто академиком и Нобелевским лауреатом, мы не испытывали никаких трудностей в общении...

Я рискую быть обвинённым в том, что скатываюсь в заурядную цветистую порнуху, но не могу не вспомнить ещё некоторые подробности наших встреч - ведь всё это правда!... Ведь всё это было...

... Он никогда не позволял мне эротично-медленно раздевать его, и ни разу не разделся сам в манере "медленного стриптиза" - в его представлении это было бездарной тратой моего драгоценного времени и полнейшим нонсенсом - ну, где это видано, чтоб барин слугу раздевал, а не наоборот? А посему он всегда действовал по одной и той же схеме - максимально быстро, не тратя время на "эротические глупости", раздевался сам, а уж затем ... медленно, заискивающе подобострастно, с глубочайшим почтением к каждой пуговице и крючку, начинал раздевать меня - своего "господина и повелителя"... Бред, скажете вы! Да, бред, поскольку я ни в коей мере не вёл себя как господин этого мальчика - напротив, всячески противился этому - но, вместе с тем, изменить его взгляды и убеждения был не в силах...

Для меня до сих пор остаётся загадкой, что же он делал со своей совершенно обычной, серо-казённой детдомовской одеждой, что она САМА сползала с него?... И ещё - КАК он умудрялся в течение примерно 3-5 секунд (!) снять с себя абсолютно всё, включая зимнее пальто, шапку, шарф, свитер, брюки, рубашку, ботинки, носки, и трусы ?... Помню, он пришёл ко мне как-то зимой, укутанный, как пленный француз под Москвой - на улице было градусов тридцать ниже нуля. Я открыл дверь, впустил его, обнял, долго целовал в замёрзшие губы, а потом сказал: "Давай, зая, раздевайся, и проходи в комнату греться". В моём понятии "раздеться с мороза" - это просто снять пальто, шапку, и ботинки (всё остальное уже "доснимется" потом... попозжа...)

Я шагнул в комнату, сделал буквально два-три шага, и обернулся, потому что Алёшка хихикнул (а я уже хорошо знал ЭТО его хихиканье!..) - он стоял в дверном проёме абсолютно голый, и уже со стоящим хуем!!! Но ведь прошло не более двух - трёх, максимум пяти секунд!!! Как же можно было снять целую гору одежды за столь ничтожное время, да ещё и без малейшего шороха??? Мистика... До сих пор не могу этого понять...

Или - другое. Вот он сидит рядом со мной, совершенно одетый и застёгнутый на все пуговицы, в кинозале детдома. В зале ещё человек триста детей и преподавателей. Смотрим фильм. В зале темно. Я не успеваю опомниться, как он переползает с кресла ко мне на колени. Оглядываюсь по сторонам - вроде никто не смотрит, все увлечены происходящим на экране. Осторожно запускаю руку ему под рубашечку - ну не расстёгивать же её при таком количестве народа, и колоссальной вероятности "спалиться"! Нет, рискованно... Надо прикрыться чем-то... Беру свою куртку (в зале довольно прохладно, зима, топят плохо) и накрываю ею Алёшку как одеялом. Он сидит, не шелохнувшись. Выждав пару минут, и убедившись, что на нас никто не смотрит, просовываю нетерпеливые руки под куртку...

Царица небесная!!!

Алёшка сидит в полностью расстёгнутой рубашке, задранной до шеи майке, и спущенными до колен вместе со штанами трусах!!! И хуй стоит до неба, превращая куртку в палатку!.. Вы можете себе представить, чтобы мальчик, сидящий у вас на коленях, проделал подобные манипуляции со своей одеждой, и вы бы при этом НИЧЕГО не почувствовали?.. Ми-сти-ка!.. Правда, ощущения от такого "экстремального" секса, признаюсь, просто непередаваемо остры, хотя... однажды я чуть не поседел во время такого вот "киносеанса"... Как это случилось? Хм... Я расскажу...

...Мы частенько практиковали такие вот "посиделки" в кинозале, особенно когда Алёшка долго не приходил ко мне - не отпускали в детдоме (почему, расскажу позже) и вот однажды... В кинозале шёл какой-то очень правильный фильм про пионеров-героев, детишки сидели с открытыми ртами, затаив дыхание, а Алёшка... Алёшка сидел, как обычно, у меня на коленях, и я завёлся в тот раз до такой степени, что снял с него и рубашку, и майку (правда, не снимая при этом свитера - о, это высокое искусство! попробуйте сами!), и спустил штаники с трусами до щиколоток... Я уже дважды успел "приехать", Алёшка - трижды кончить мне в руку, и я чувствовал, что ещё по разочку мы с ним "отметимся", поскольку уже "подходило"...

И вдруг...

...Фильм оборвался, и в зале автоматически включился свет!..

...В двух метрах от меня, в проходе между креслами, стоял, во весь свой богатырский рост, 38-летний Дмитрий Илларионович Мельниченко, директор школы-интерната и член бюро горкома партии, и в упор смотрел на меня и на сьёжившегося под курткой на моих коленях Алёшку...

Я пережил в те минуты такой непередаваемый ужас, что холодею даже сейчас, по прошествии стольких лет... Ведь достаточно было директору тогда подойти ко мне и сдёрнуть куртку... или даже просто позвать Алёшку к себе... и малыш не смог бы нацепить на себя рубашку с майкой, да трусы с брюками незаметно, несмотря на все свои фантастические способности... И всё... И был бы пиздец... Причём громкий, полный, с шумом на весь город...

Как я сейчас понимаю, он тогда практически догадался, в КАКОМ виде находится мальчик под курткой, и ЧЕМ мы занимались во время культурно-массового мероприятия, но он почему-то ничего не стал предпринимать... Только ожёг ещё раз взглядом - страшным взглядом - и махнул рукой механику - давай, мол, крути дальше...

...Однажды Алёшка прибежал ко мне, запыхавшись, и взволнованно сообщил, что его перестали отпускать из детдома "на волю" и это как-то связано со мной. Не скрою, в тот момент у меня на душе стало весьма тревожно. Я захотел выяснить подробности, но всё, что малыш смог рассказать, так это то, что его воспитатель, квадратного вида и карликового роста мужичок, этакий Квазимодо, но с буйной шевелюрой и профилем римского патриция, и с весьма экзотическим именем Людвиг, что-то заподозрил - он уже дважды расспрашивал Алёшку, чем мы занимаемся во время его визитов ко мне, угрожал избить, если не скажет правду и т.д. Алёшка ничего не рассказал ему ("что я маленький, не понимаю, что ли?"), но боится кулаков Людвига, а также того, что тот натравит на него старшеклассников... Я похолодел, представив, что произойдёт, если двое-трое здоровенных парней "займутся" моим малышом - он не выдержит побоев... Мы договорились, что он пока ко мне приходить не будет - подождём, посмотрим... Я долго целовал Алёшку, прощаясь, и с очень неспокойным сердцем закрыл за ним дверь...

... В детдоме я появился только три дня спустя, "по графику", и буквально через десять минут после моего прихода, ко мне подошла секретарша, и попросила зайти к директору...

Дмитрий Илларионович величественно восседал в кожаном начальственном кресле. Поздоровался сухо, предложил сесть, и сразу заговорил...

- Послушай... Я знаю, что ты здесь от райкома комсомола... Знаю, что и сколько ты сделал и делаешь для ребят... но... ты, конечно, знаешь Людвига, воспитателя шестиклашек? Так вот, он приходил ко мне уже дважды, и с пеной у рта доказывал, что ты... что... Словом, Людвиг раньше на зоне служил, охранником, и вот он уверен, что ты... ну... с мальчиками... это... ну, сам понимаешь... он говорит, что насмотрелся за свою службу на таких людей достаточно, и спутать не мог... Что скажешь? А?

Я молчал, ошарашенный, хоть и был готов к тому, что разговор пойдёт именно об "этом"... Пауза затягивалась, и я решился - если уж уходить, так красиво!..

- Дмитрий Илларионович! То, что предположил обо мне Людвиг - полный бред! Он негодяй, которому нужно набить рожу. Но я этого делать не стану - я буду выше этого животного. Больше ноги моей в вашей школе не будет. Я не хочу кривотолков, не хочу чувствовать себя под постоянным надзором, и не собираюсь ничего никому доказывать - это ниже моего достоинства. Спасибо за откровенность и прощайте!

Директор с облегчением вздохнул, и поднялся из-за стола, протянув руку. Перефразируя песенку Максима Леонидова - я понимал, "что он знает, что я знаю, что он знает"... Но скандал не нужен был ни ему, ни тем паче мне - ему было глубоко насрать на всех этих брошеных детей, и всё, что его волновало - это хорошие показатели, и репутация школы в гороно. И он, и я это прекрасно понимали. И теперь я, наконец, понял, почему он тогда промолчал в кинозале, хотя уже наверняка ЗНАЛ...

С прекращением моих визитов в детдом, как ни странно, мне стало даже легче. Ну, во-первых, уже сложился определённый круг мальчишек, которые сами прибегали ко мне, оставаясь по два-три дня, и при этом никто в детдоме не связывал их отсутствие со мной - обо мне уже просто забыли. А Алёшка...

Хм... С Алёшкой было интересней - когда мне хотелось его увидеть так, что просто невмоготу, я звонил в детдом, где физруком работал славный парнишка, Володя - я же его туда и устроил в лучшие времена. Мозгов у этого Володи было не больше, чем у его любимого футбольного мяча, да к тому же, он себя чувствовал весьма обязанным мне, за устроенную ему синекуру - ни хуя не делаешь, а неплохая зарплата идёт, да педстаж, да отпуска оплаченные, да кормёжка на шару - рай! Словом, звонил я Володе и говорил, что достал для его очаровательной девушки (прыщавая, косорожая, - ну просто экспонат музея ужасов!) какую-то косметику (а мне и вправду это было несложно сделать, даже в те застойные годы всеобщего дефицита)... вот только времени у меня нет… Ты, говорю, пришли ко мне кого-то из пацанов с деньгами, а я ему передам для тебя коробочку... да хоть Софроновича, Алёшку... Володя рассыпался в благодарностях, и убегал... а через 15-20 минут в моей квартире раздавался звонок, и в комнату влетал светящийся от счастья Алёшка, который с порога начинал срывать с себя одежду, а потом падал на колени, и жадно тянулся к моей ширинке... Вот времечко было!..

Он никогда не говорил мне слов любви - стеснялся. Он вообще разговаривал со мной очень мало, поскольку боготворил меня, и поэтому тушевался и робел во всём, что не касалось секса - как тушуются и робеют, млея от счастья, люди, при виде живого божества - будь то звезда эстрады, или известный космонавт. К тому же он остро ощущал интеллектуальную пропасть, существовавшую между нами, и искренне стеснялся своего бедного детдомовского лексикона. Я ни разу не слышал от него признаний в любви, он никогда не выражал словесно своих эмоций во время секса, и никогда не спрашивал в постели, хорошо ли мне - он это чувствовал, безошибочно угадывая моё состояние, и доводя меня своими умелыми ласками до состояния, когда я кричал от наслаждения, и плакал от счастья, переполнявшего мою душу... Иногда мне кажется, что ни один БЛ не смог бы дать своему мальчику столько любви,нежности, и внимания, сколько давал мне Алёшка... Бывало, сядет возле меня, положит голову на плечо, прижмётся крепко, как доверчивый котёнок, и гладит мою руку, перебирая на ней волосы... потом вдруг встрепенётся, и поцелует в ухо, или в плечо... или возьмёт расчёску, и начинает причёсывать меня - бережно, любовно, да с такой нежностью в глазах, что хотелось плакать от запредельного, нечеловеческого блаженства...

Как-то я поехал на несколько дней по делам во Львов, и взял Алёшку с собой. Поехали, естественно, в вагоне СВ - бархатные шторки, мягкие диваны, умывальник - словом, идеальное место для секса... под стук колёс... Помню, стемнело, проводник принёс чаю, Алёшка сразу дверь закрыл на защёлку, улыбнулся смущённо, в мгновение ока сорвал с себя всю одежду, потом опустился... на колени передо мной, сидящим на диване, и стал бережно снимать с меня носки. Он был неутомим и потрясающе изобретателен в ту ночь - возможно, оттого, что впервые в жизни ехал в таком шикарном поезде, и подсознательно хотел как-то продемонстрировать мне свою благодарность.

В трёхкомнатном номере-люкс львовского "Интуриста" он восхищённо ахал от непривычной для него роскоши, бегая из комнаты в комнату, обалдело открывая холодильник, раздвигая стенные шкафы, и завороженно глядя на сверкающий кафель ванной. Потом подбежал ко мне, очумелый, и, сильно заикаясь от волнения, потрясённо спросил:

- М-м-м-мы здесь т-т-только вдвоём будем???

Я самодовольно кивнул, усмехнувшись, а Алёшка издал победный вопль, и бросился мне на шею...

Он приготовил горячую ванну, вылив в неё весь найденный в номере запас шампуня, в результате чего пенная шапка поднялась чуть ли не до потолка, разделся сам, затем бережно и нежно раздел меня, помог сесть в ванну, и стал мыть - голову, спину, ноги... Вас когда-нибудь мыл мальчик в ванне? Не по принуждению, не из любопытства, не из детского озорства - а светясь от счастья и любви? Если нет - вы многое потеряли... это невозможно описать... В особенности, момент, когда этот самый мальчик залезает к тебе, в благоухающе-пахучую пенистую ванну, садится между ног, опрокинувшись на твою грудь, как на спинку кресла, а ты крепко прижимаешь его к себе, лаская ступнями его стройные ноги, и ощущая под своими пальцами горячий мальчишеский живот, и хрупкие рёбра худенького тела...

...Я уехал из СССР, когда Алёшке исполнилось 15 (в те годы уезжающие на "ПМЖ" считались изменниками Родины, и не могли даже надеяться на то, что когда-либо ещё смогут увидеть родные места). В последний, перед отьездом, день, я смог выкроить для моего малыша всего десять минут. Он не плакал, очевидно, не осознавая всего трагизма происходящего, только смотрел на меня очень жалобно и преданно... как старый больной пёс... Я отдал ему все остававшиеся у меня советские деньги, около трёхсот рублей - по тем временам это была совершенно бешеная для мальчишки сумма. Я осознавал, что прежняя жизнь закончилась... завтра я буду уже за границей... а как там сложится, одному Господу известно, и меня трясло, как в лихорадке... Я обнял Алёшку, прижал его крепко к себе:

- Прощай, мой хороший! Не забывай меня, пожалуйста... И будь счастлив!..

И чувствуя, что сейчас разрыдаюсь прямо посреди улицы, резко повернулся и зашагал прочь. У поворота за угол я не выдержал, и оглянулся - Алёшка стоял на том же месте, и всё с той же растерянной, беспомощно-жалкой улыбкой глядел мне вслед...

Я вернулся в родной город через четыре года, вырвавшись всего на несколько дней - ностальгия замучила... Гулял по старым, до боли знакомым улочкам, сидел на облупленных сломанных качелях, помнящих ещё моё детство...

Возле рынка меня окликнул какой-то парень - он подбежал ко мне, удивлённый, потрясённый, и всё никак не мог поверить, что у него не галлюцинации, и он действительно видит меня. Я с трудом узнал в нём (так он изменился и вырос) одного из пацанов моего бывшего "подшефного" класса.

Парень-то этот и рассказал мне, что Алёшка - в тюрьме...
...Он убил и ограбил польского туриста...
...Ему дали 15 лет...

В тот же вечер я по-скотски нажрался у себя в гостинице... плакал злыми пьяными слезами... меня рвало жёлчью...

Алёшка, Алёшка...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Сын пресвитера
...Впервые я увидел его в школьном классе - он ввалился с шумной ватагой шестиклашек в кабинет пения. Уроки пения в этой школе вёл я...

Худенький, невысокий - он не был красив той обычной, стандартно-канонической красотой, столь восторгавшей древних греков - его привлекательность была более заземлённой, что ли, и первое, что сразу бросалось в глаза - это фантастически обаятельная, открытая улыбка, и копна роскошных вьющихся волос...После короткой переклички-знакомства я уже знал, что его зовут Олег, а "Личные данные ученика", внимательно изученные мною на последних страницах классного журнала, добавили ещё немного скудной информации: отчество - Васильевич, возраст - тринадцать лет, родители: мать - домохозяйка, отец - подсобный рабочий... Мда, происхождение явно не дворянское...

Хоть убейте - не могу вспомнить, как м ы сблизились... Ведь прошло уже 13 лет... Очевидно, я использовал тактику "вода камень точит"... Помню, что старался улыбнуться ему почаще, заговорить лишний раз в коридоре, волосы взлохматить... Он стал заходить в кабинет пения на переменах, иногда после уроков, мы долго болтали... Однажды - да, конечно, это было зимой, перед самым Новым Годом! - он ждал меня после уроков, во вторую смену, вечером - чтобы вместе пойти домой (мы жили почти рядом)... Я, поначалу в шутку, неестественно бодрясь и резвясь (ах, как я хотел понравиться этому мальчику!) стал называть его по имени-отчеству... он смущался и краснел... Потом только по отчеству, или по имени, но уменьшительно-ласково: Олежек, Олежка, Оленёнок - он стал привыкать... Между нами ещё ничего не было в плане секса, но мы уже по-заговорщицки переглядывались и улыбались друг другу на уроках - ведь у нас была тайна... Тайна двух людей, которым хорошо и интересно вдвоём; тайна, которую они должны скрывать из-за идиотской "субординации" и дебильных догм Министерства просвещения, озвучиваемых завучем Марией Павловной (старая дева в фильдеперсовых чулочках, педагогический Геббельс районного масштаба...): учитель и ученик должны общаться только в школе, и только по делу, да желательно, по утверждённому и заверенному вышестоящими инстанциями, плану! И нехуй им во внеурочное время под ручку прогуливаться, да друг друг глупо улыбаться - "не положено!"

...Однажды Олежек потащил меня к себе домой - я упирался, ссылаясь на то, что это неудобно... он настаивал, убеждая, что уже все уши прожужжал обо мне родителям ...

...Его семья жила ужасающе, невообразимо бедно - в какой-то полуразрушенной хибаре с одной комнатой, убогой кухонькой, и "удобствами" во дворе - четверо детей, и двое взрослых. Его родители были баптистами - я не очень силён в теологии, и сейчас уже не смогу припомнить, к какому именно течению они принадлежали, хотя Олежкин отец, оказавшийся пресвитером общины, подробно мне всё разьяснял, попутно пытаясь вовлечь меня в своё сообщество... Они не пили, не курили, не бранились, не жаловались на власть, всячески пытавшуюся их уничтожить любыми способами - не давая жильё, зажимая при приёме на работу, отказывая даже детям (!) в путёвках в пионерлагерь... Они не роптали, смиренно принимая все невзгоды и тяготы скотской жизни, и спокойно говорили "На всё воля Божья..." Семья Олежки была " в подаче" на эмиграцию в США, и мечтала об Америке, где их братья и сёстры счастливо жили в большой и дружной общине, как о рае. Ждал своей очереди на эмиграцию и я - это открылось тогда же, во время нашей первой встречи, и сразу же очень сблизило меня и Олежкиных родителей - у нас были общие планы, заботы, и проблемы: получение виз, таможня, валюта, отправка багажа и т.д., словом, всё то, что обычно сопутствует отьезду семьи на ПМЖ. В течение 15 минут я стал идолом в их глазах - я сносно читал по-английски, и тут же стал переводить им пачку документов, пришедших из посольства США. Простые, малограмотные люди взирали на меня как на божество, робко задавая вопросы о таможенных инструкциях, правилах обмена валюты (а на дворе стоял 1988 год!), предстоящей жизни на Западе - а я, купаясь в лучах подобострастного внимания, и ловя на себе влюблённо-обожающий взгляд Олежки, важно вещал... "Остапа несло"...

После своего первого визита я стал часто бывать в Олежкином доме, подолгу беседовал с его родителями, помогал им советами, и стал для них, в общем, почти родным человеком...

Я "хотел" этого мальчика всё больше и больше, он снился мне по ночам, и, хотя, теоретически, я уже имел возможность уединиться с ним, и предпринять "разведку боем", что-то меня удерживало от этого шага... У нас с ним были прекрасные отношения, я целовал его при встрече и расставании, мы очень сблизились...

Месяца за полтора до летних каникул меня уволили из школы - формально за желание эмигрировать, фактически же... Ну, что вам обьяснять - за что могут уволить учителя- мужчину, который работает в средней школе, и у которого ученики - 12-13-летние мальчики?... Сами всё понимаете... Хорошо хоть, дали уйти "по собственному"...

Я не особенно горевал - денег было предостаточно, до получения выездной визы оставались считанные месяцы - полгода, не более, мальчишек хватало из "старых запасов", за окном цвела и зеленела весна, стоял месяц май, жизнь была прекрасна и удивительна!

...Помню, в тот день хлестал проливной майский ливень - с грозой, молнией, раскатами грома... И когда в дверь позвонили, я очень удивился - кто бы это, в такую непогоду? Я пошёл открывать, накинув на голое тело (только из душа) пёстрый шёлковый халат... ну, вот такой я - сибарит, богемно-артистическая натура... (Страсть к подобным вещицам я питал с подростковых лет - помню, на моих первых гастролях (мне было неполных 17) я вышел в коридор гостиницы в Ярославле, в таком вот халате, и чуть не был зверски выебан выглянувшим из своего люкса Махмудом Эсамбаевым... я послал его на хуй - громко, истерично, со смешанным чувством страха и юношеского максимализма, а вечером долго получал пиздюлей от администратора коллектива, угрожавшего как минимум снять меня с гастролей, а максимум - сгноить за дерзкую выходку... Эсамбаев, кстати, не обиделся - позже наши гастрольные пути часто пересекались, и, хотя я однозначно выпал из сферы его мальчиково-подростковых интересов, он не забыл того случая, и всегда вспоминал его со смехом, безошибочно распознав во мне "своего"... Светлый был человек - земля ему пухом...)

На пороге стоял Олежка... Васильич... в зелёной тенниске с отложным воротничком, кремовых коротеньких шортиках, открывавших длинные ноги, и...белых гольфах до колена... На ногах у него были мягкие синие спортивные - не кроссовки...не тапки... даже не знаю, как обозвать это дивное изделие советской обувной промышленности...

А в руках - огромный, изумительно роскошный...букет алых роз!... И сам абсолютно мокрый - нитки сухой на нём не было...

Я, ошарашенный, втащил его в прихожую:

- Господи, Васильич, ты откуда такой мокрый?... (потрясающе умный вопрос!..)

Он смущённо улыбнулся, и протянул мне букет:

- Это вам... От меня и от мамы...

У меня защипало в носу... Я крепко обнял его, прижал к себе, стал целовать в щёки:

- Спасибо, мой хороший... Спасибо, славный мой... Давай, проходи в комнату, сушиться будем...

Он снял обувь в коридоре, немного помедлив, стянул с себя мокрые гольфы, и босиком (Господи, какое тело... какая пластика движений!..) прошёл в комнату.

- Давай-ка и майку сними - вон, мокрая вся насквозь, - и я потянул с него чёрную от влаги тенниску. Он неуверенно поднял руки, помогая мне и явно смущаясь...

Худенькое загорелое тело тринадцатилетнего мальчика, казалось, осветило комнату неземным сиянием, решительно пробив вязкий полумрак плотно зашторенных гардин.

Я хочу его!... Хочу!!!!!...

Я принёс из ванной большое махровое полотенце, и тщательно растёр ему плечи и грудь, возбудившись при этом до безобразия, и доведя свои, скрытые под халатом, первичные половые признаки до весьма воинственной кондиции... У мальчишки от моих манипуляций встали соски... Блядь, как же я его ХОЧУ!...

- Ну вот... уже почти сухой... сейчас согреешься, обсохнешь... Садись вот на диван, располагайся поудобней, можешь лечь, если хочешь... Веди себя совершенно естественно, не стесняйся, будь как дома!.. Кушать хочешь?

- Нет, нет!!!! Я дома поел, что вы, я не буду! - он жутко смущался того, что находится в чужой квартире... один... в обстановке, явно контрастировавшей с убожеством его нищенского жилища... почти раздетый...

Я заглянул в его лицо. Сел рядом, обнял за плечи, прижал худенькое тело к себе.

- Малыш... ты хочешь меня обидеть, да? Ведь ты знаешь, как я к тебе отношусь... ты стесняешься меня... ты не хочешь, чтобы я угостил тебя чем-то вкусненьким... почему?

Он смущённо улыбнулся: "Неудобно как-то..."

Я прошёл на кухню, приготовил горячий шоколад, насыпал в вазочку дорогих конфет с ромом и орехами, потом помедлил мгновение (прости меня, Господи!) и... плеснул в напиток граммов двадцать коньяку...

...Он пил божественный нектар, открытый древними ацтеками, торжественно - смакуя и наслаждаясь. Чувствовалось, что мальчик пробует его впервые в жизни. Потом робко сьел одну конфету, посмотрел на меня, столкнулся с моим ободряющим взглядом, и несмело потянулся за другой...

Ром и коньяк быстро сделали своё чёрное дело... Минут через пятнадцать его лицо ощутимо покраснело, глазки осоловели, губы расплылись в глупой улыбке... Он уже не сидел, а почти лежал, опираясь на локоть..

- Васильич!!! А шорты -то мокрые остались! Гляди, какое пятнище на диване от них! А-ну, снимай, давай их тоже сушить!...

Он тут же послушно-пьяненько опрокинулся на спину, широко разведя босые ноги и согнув их в коленях, и стал судорожно рвать пуговичку застёжки...

- Погоди... ну что ты, право... как маленький... давай, я помогу...

Он с готовностью убрал руки, тупо глядя, как я расстёгиваю пуговицы на шортах, и тут же поднял попку, помогая мне стянуть их с его длинных ног... От него пахло спиртным, молоком, и дождём... От него пахло МАЛЬЧИКОМ...

..И со мной случилось то, что случалось обычно крайне редко - я потерял контроль. Желание обладать этим телом сломало все сдерживающие механизмы - и я, просунув руки мальчику под мышки, развернул его и подтащил повыше, на подушку. Сам плюхнулся рядом, и не в силах более сдерживаться, стал исступлённо ласкать и целовать его плечи, соски, аккуратный маленький пупок... Он лежал, аморфно- расслабленный, ватный (хотя пьяным он не был - так... чуть-чуть в голову ударило...), не только не противясь моим действиям, но подсознательно помогая мне - медленно раздвигая ноги, широко разводя руки...

Разумеется, он был в трансе от происходящего и, подобно мне, не контролировал свои эмоции - новые ощущения полностью захватили его... У него стоял, и стоял крепко - под тонкими трусиками чётко обрисовывались контуры большого, если не сказать, огромного для его возраста, крепкого подросткового хуя...

...Одним резким движением я сорвал с него вишнёвые трусики, и жадно заглотил его великолепно торчащий хуй... Он охнул потрясённо, сдавленным голосом: "Что вы делаете??!..", но я уже был как заведённый, и остановиться не мог... Ещё два - три раза он, запинаясь, ошеломлённо выдавил: "Что... вы... делаете?...", а потом, как-то странно не то ахнул, не то выдохнул, и стал... подмахивать, постепенно ускоряя темп движения худеньких бёдер... Через несколько мгновений его тело стала колотить крупная дрожь - мальчишку трясло, как в эпилептическом припадке... голова билась о подушку, а с запёкшихся губ слетали хриплые вскрики... "Йыхххья!... йыххххья!..." - он до крови прикусил губу, а непослушные пальцы рук с побелевшими костяшками, судорожно комкали тонкое покрывало... Вдруг он забился, словно в конвульсиях, всё его тело судорожно напряглось, приподнялось, выгнулось в "мостик", он вцепился мне в волосы, вскрикнув, и... в нёбо мне мощно ударила горячая струя...

...Мальчишка плакал. Он лежал, совершенно голый, свернувшись в комок на зелёном покрывале дивана, отвернувшись к стене, и зарывшись головой в подушку. Худенькие плечи тряслись от рыданий, и острые лопатки вздрагивали и ходили под кожей с каждой новой, накатывавшей на него, волной... Я сидел рядом, тупо глядя на него, и самоиспепеляясь от презрения к самому себе, и безмерной нежности к нему - такому маленькому, хрупкому, и беззащитному...

- Прости меня, Оленёнок!... я скотина... ну, прости, пожалуйста... я не хотел тебя обидеть...просто... я очень люблю тебя, малыш... я хотел сделать тебе приятное... не плачь, пожалуйста... ну, я очень тебя прошу... не плачь!...

Я тронул его за плечо - он никак не отреагировал, продолжая оставаться всё в той же позе. Я осторожно потянул мальчика к себе, переворачивая на спину - тело его было мягким и безвольным, как у тряпичной куклы... Глаза красные, воспалённые, полные слёз... и мокрые дорожки на щеках... Он поднял на меня заплаканное лицо, губы его тряслись:

- Это грех!... Грех!... Господь накажет меня!...

- Это мой грех, Олежек... ты совершенно ни в чём не виноват, маленький... Это моя вина, и если я обидел тебя ненароком, то прошу у тебя прощения... И потом... любить человека - не грех... А я тебя люблю... очень...

Он выкрикнул, срываясь на фальцет:

- Но ведь я - мальчик!! А вы - мужчина! Так не бывает! Не бывает!!..

- Бывает, мой хороший... В жизни всякое бывает... ты ещё многого не знаешь, и не понимаешь... Ещё раз прошу - прости меня, если я тебя обидел... но я очень хотел сделать тебе что-то приятное... я и вправду очень люблю тебя... я хочу любить тебя, быть с тобой, защищать тебя, помогать тебе... разве это грех?... разве я желаю тебе причинить боль или сделать что-то плохое? Пойми, Господь создал меня таким... Я, так же как и ты - его творение... Ты сейчас, главное, успокойся, мой хороший... ведь ничего страшного не случилось, правда? Я знаю, что тебе было очень хорошо... ведь было хорошо, правда?

...Стыдливо отведённый взгляд и едва слышный шелест ответа: "Даааа..."

... За окном уже стемнело, а мы всё говорили и говорили - о Боге, о любви, об отношениях людей, и взаимоотношениях полов. Мальчик, привыкший с детства к чтению и толкованию религиозных книг, к многочасовым проповедям в молельном доме, оказался прекрасным слушателем - внимательным, вдумчивым, мыслящим. Он сосредоточенно слушал, задавая множество вопросов - при этом оставаясь голым, и лёжа на моём плече - тесно прижавшись, и обняв меня рукой... Я перебирал его мягкие волосы, гладил хрупкие руки - и он уснул на моём плече... Я перенёс его на кровать - худенького, почти невесомого, поцеловал легко в губы, бережно накрыл одеялом, погасил свет, оделся и пошёл на соседнюю улицу - обьясняться с родителями. На моё удивление, они довольно спокойно отнеслись к тому, что Олежек остался ночевать у меня - наигрался, мол, набегался... вот он и заснул,усталый...а я будить уж не хотел...

Только попросили утром сразу же отправить его домой.

...Он превратился в великолепного любовника меньше чем за месяц... Очевидно, аскетичность и бедность, к коим он привык с самого рождения, неожиданно трансформировались у него в неуёмную сексуальную энергию. А скорее всего - он перестал изводить себя мучительными мыслями о грехах, о Божьей каре, о том, что такое "хорошо" и что такое "плохо", и отдался новым, захватившим его ощущениям, искренне и полностью.

Пользуясь расположением ко мне его родителей, я стал брать Олежку с собой во все поездки, коих нужно было сделать великое множество перед отьездом - во Львов, Киев, Москву (тогда таможенные дела устраивали в одном городе, легализовали документы на выезд - в другом, а переводили оные на английский - в третьем...) Помню, я взял его с собой в Киев, и мы устроили та-а-акую ночь в купе вагона СВ, что даже сейчас, по прошествии стольких лет, при воспоминании о ней у меня начинается мучительный, непроходящий стояк... Он впервые в жизни ехал в таком раскошном вагоне: с бархатными диванами, шторами, настенными бра, белоснежными занавесками, и, чувствувалось, был потрясён увиденным великолепием. Наши отношения тогда достигли уже такого уровня близости, что мы понимали друг друг даже не по взгляду, а... по дыханию... по едва уловимому движению руки... Помню, я закрыл дверь на ключ, приглушил свет, задёрнул занавески, и посмотрел на мальчишку особым, только нам двоим понятным, взглядом... Он лукаво улыбнулся, нажал на кнопку плейера, и из колонок полилась его любимая "Only you"...затем влез с ногами на столик, выпрямившись во весь рост, и стал ОХУИТЕЛЬНО (другого слова я и не подберу) красиво - изгибаясь всем телом, и доводя меня до полового неистовства, медленно раздеваться...

А что мы творили потом, устроившись в уютном номере гостиницы "Украина"!... Три дня, практически не вылезая из постели... забыв обо всём на свете, и отключив телефон... А на чётвёртый день я понял, что не могу просто так - взять да вернуться домой... я не мог от него оторваться... это было какое-то помешательство!... И я отбил телеграммы своим и его родителям о том, что мы задерживаемся по делам ещё на несколько дней, и тем же вечером мы улетели в Юрмалу... Сняли домик в Майори, и целую неделю..

До сих пор перед глазами частенько всплывает картина: июльский вечер... закат... балтийский берег... из моря выбегает хохочущий загорелый мальчик в голубеньких плавках, и с разбегу повисает у меня на шее...

...Они улетели раньше, за несколько месяцев до моего отьезда из СССР, в Вену, где их, а также десятки других их единоверцев, уже поджидали эмиссары Толстовского фонда....

Где они сейчас, чем занимаются - не знаю. Олежке уже, должно быть, лет 26-27... Женился, наверно... настрогал детишек, и живёт себе поживает в собственном домике... где-нибудь в штате Айдахо... в воскресенье ходит чинно, со всей семьёй, в молельный дом... потом обедает с семейством... сидя во главе стола... с обязательной молитвой перед едой...

Но я не верю, я просто не могу поверить, что он забыл... что он вычеркнул из памяти те далёкие восемь месяцев, когда мы были вместе... А может, я себя просто тешу иллюзиями, глядя на единственную, чудом сохранившуюся в бесчисленных переездах, фотографию загорелого смеющегося мальчика в голубеньких плавках? А?...

Не знаю...

©Vit714, 2001