Воздушная тревога

Южный Лимбург, осень 1943

Тюр проснулся в испуге от того, что кто-то тряс его за плечо. Возле кровати стояла мама с малышкой Финеке на руках, в комнату падал свет из коридора.
– Вставай, Тюр, воздушная тревога, – мама произнесла это таким будничным тоном, словно речь шла о самой заурядной вещи. Впрочем, так оно и было: в последнее время чуть ли не каждую ночь Тюру приходилось вылезать из постели по тревоге.
Снаружи доносилось завывание сирены. Эта штука ревела с короткими паузами, словно ей не хватало воздуха. Если бы мама не пришла его будить, Тюр бы и не подумал вставать. Он давно уже ко всему привык, даже к настойчивым воплям сирены, но поспать всё равно не дадут. Придётся спускаться в подвал, одно утешение – что Мартье тоже туда придёт.
Мама ушла будить остальных.
– Сраная война, – проворчал Тюр, вылезая из постели и натягивая кломпы [Кломпы – традиционные голландские деревянные башмаки], затем он услышал шаги старшего брата, спускавшегося по чердачной лестнице.
– Эй, мелкий, шевелись! Бомбы ждать не будут, пока ты вылезешь из своего гнёздышка! – крикнул ему Лео.
– Да, да, уже иду!
Тюр встал и надел куртку, которую он заранее приготовил ещё с вечера. Из коридора был слышен взволнованный голос отца:
– Анна, идём с нами!
– Из-за каких-то драных фрицев?! И не подумаю! – возмущалась тётя Анна.
Анна - папина сестра, она переехала к ним месяц назад вместе со своим котом Чернышом, правда, он почти сразу куда-то пропал. Немцы выгнали тётю Анну из дому, потому что у неё в огороде они решили поставить свою зенитку.
– Ради Бога, Анна! – в очередной раз крикнул отец.
– Нет!
Отец покосился на Тюра, маячившего в коридоре, и продолжил:
– Я тебе сто раз говорил, что это никакие не немцы. Это английские самолёты, которые пролетают над нашим селом в Германию, бомбить их оружейные заводы.
– Тем более, незачем прятаться, – проворчала тётя, – эти англичане наши освободители.
– Хватит упрямиться! Ты же знаешь, бомбу могут сбросить по ошибке, к тому же немцы могут сбить самолёт. Неспроста же они поставили эту пушку в твоём саду.
– Всё равно не пойду в подвал к этим поганым нсбшникам!
– Там зато безопасно.
– Вот и идите к ним. А я уж тут где-нибудь забьюсь в уголок.
Тюр еле удержался от смеха. Когда тётя перебралась к ним жить, мама предупреждала Тюра, что у той не все дома, да и внешне тётушка сильно смахивала на ведьму из сказки. Правда, очень маленькую ведьмочку, папа запросто мог бы поднять её одной левой, если бы захотел.
– Нам пора! – мама ждала их внизу и уже начала волноваться.
– Идём, Тюр, – сказал отец.
Вдвоём они спустились по узенькой лестнице, сзади щёлкнул замок: тётя Анна заперлась в своей комнатушке.
Все уже ждали их возле входной двери. Лео, старшая сестра Катрин, малыши Лики и Хилти. Папа погасил свет и открыл дверь, снаружи была непроглядная тьма. Немцы запретили зажигать свет, чтобы обмануть английские самолёты. Уличные фонари не горели и все окна в домах были заклеены чёрной бумагой, а сегодня ночью казалось, что фрицам удалось даже луну погасить. Финеке начала хныкать, а Хилти и Лики уцепились за маму.
Тюру тоже захотелось схватиться за чью-нибудь руку, но он сдержался. Всякий раз, когда им приходилось переходить эту улицу, его сковывал страх. Страх вызывала эта темнота, вой сирены и нарастающий гул приближающихся самолётов как перед началом грозы. Как бы то ни было, надо было идти к соседям, потому что их собственный погреб был слишком маленький, чтобы укрыться. Тюр запахнул куртку поплотней, на улице было свежо. Внезапно темноту над их головами прорезал яркий луч прожектора, который тоже поставили в огороде у тёти Анны. Словно гигантский палец он шарил по небу, выискивая самолёты англичан.
– Скорей сюда, не стойте там! – позвал их сосед Нейскен.
Тюр почувствовал руку у себя на плече, Лео зашептал ему на ухо:
– Дрейфит наш нсбшничек-то…
Тюр хихикнул.
Входная дверь дома Нейскена была открыта. В конце длинного тёмного коридора виднелся слабый свет, там была дверь в подвал. Нейскен прошёл вперёд и встал перед подвальной лестницей.
– Усаживайтесь плотнее! – командовал он. Можно подумать, без него бы они не догадались. Спустившись по каменной лестнице, Тюр вздрогнул: тут было ещё холодней, чем на улице. Внизу было довольно многолюдно. Посреди большого квадратного подвала висела лампочка, света от которой едва хватало, чтобы видеть, куда ступать. Вдоль побеленных стен стояли пустые перевёрнутые ящики. За каждой семьёй было закреплено своё место. Вслед за всеми Тюр протискивался к дальней стене. Когда они, наконец, добрались до своего места, Тюр увидел, что соседние ящики всё ещё свободны: Мартье и её семья до сих пор не пришли.
Последние полгода Мартье жила у дяди и тёти по соседству с Тюром. Раньше она жила в Эймёйдене, но когда там стало слишком опасно, родители Мартье отправили её к родственникам сюда, в Южный Лимбург. Она стала учиться в пятом классе вместе с Тюром и сразу же ему понравилась. Она отличалась от остальных детей в посёлке, в первую очередь тем, что не боялась спорить с взрослыми, и учитель Янсен уже несколько раз наказывал её за дерзкий язык.
Нейскен спустился в подвал и спросил:
– Все здесь?
Его жена, сидевшая в середине подвала, отозвалась:
– Хольтерманы и их племянница ещё не пришли.
– Ждать больше нельзя. Я иду запирать дверь.
– Не можем же мы оставить их на улице! – запротестовала госпожа Нейскен.
Тюр подумал, что, по крайней мере, жена у Нейскена хорошая. Наверное, она тоже не рада, что её муж сотрудничает с гитлеровцами. Но тут встрял их сынок Ламберт:
– Так им и надо, не будут опаздывать! Да, пап?
Тюр давно собирался надавать ему по роже, ещё с того дня, когда Ламберт стал подкатывать к Мартье. Она сразу же его резко отшила, и с той поры он не упускал случая устроить ей какую-нибудь подлость. Но ведь он сам был виноват, что она ему нагрубила – нечего было заявлять перед всем классом: «Я знаю, ты мечтаешь подружиться со мной». Все вокруг стали ухмыляться, а Мартье горделиво отбросила назад свои чёрные косички и выдала:
– Дружить с тобой, Нейскен? Спасибо, но я с сосунками не вожусь.
Все засмеялись, а Ламберт окрысился:
– Ничего, дурочка голландская, я тебе это припомню!
Позже Мартье призналась Тюру, что она чуть было не сказала: «Я с сыночками нсбшников не вожусь», но вовремя сдержалась, испугавшись, что отец Ламберта больше не пустит её в подвал.
Нейскен ушёл запирать входную дверь. Снаружи доносились глухие залпы зенитного орудия, видимо, английские бомбардировщики были уже рядом. Тюр сжал кулаки, ругнулся и пробормотал: – Ну где же ты, Мартье?

В подвале

Второй раз за эту ночь Тюр испугался: его привела в ужас мысль, что с Мартье что-то случилось. Он не отводил напряженного взгляда от подвальной лестницы. Через пару минут на ней показался Нейскен. Один. Тюр бессильно опустил голову, вдавив подбородок в ладони. Рядом старший брат Лео тихонько переговаривался с отцом. Тюр посмотрел на сидящих в подвале. Напротив них сидела пожилая пара - господин Рабрехт и его жена. Старик сидел, улыбаясь, уставившись в одну точку. Изо рта у него текла слюна, он был тоже с приветом, как тётя Анна. Тюр отвернулся, краем глаза он заметил, как госпожа Рабрехт осторожно вытерла рот своему мужу. Чуть поодаль сидела Роза – старшая сестра Ламберта, вырядившаяся как на праздник. Все были в куртках или в пальто поверх пижам и ночных рубашек, одна Роза сидела вся расфуфыренная. В посёлке поговаривали, что её видели в городе под ручку с красавцем немцем. Рядом с ней сидел Пьер Кунен, одноклассник Тюра – неплохой, в общем, мальчуган, хотя и не без тараканов в голове...
Постепенно его мысли снова вернулись к Мартье. До сих пор ему никогда ещё не приходилось бояться потерять близкого человека: он и его семья никогда не разлучались и ему казалось, что так будет всегда. Три года назад, когда началась война, Тюр не знал и половины всей правды. За несколько месяцев до начала войны он стал замечать, что взрослые что-то скрывают: стоило ему войти в комнату, как разговор сразу прекращался. Он спрашивал – правда ли, что будет война – но отец неизменно отвечал, что всё это просто сплетни. Война же началась внезапно: с нарастающего гудения сотен немецких самолётов, с треска автоматных очередей, глухих разрывов снарядов, с чудовищного грохота, когда взорвали мост в соседнем городе. Казалось, будто взорвался весь город. Голландская армия поспешно капитулировала – это были разрозненные группы измученных людей, которые медленно брели через их посёлок. Казалось, они были рады, что им больше не нужно сражаться.
На следующий день колонна немцев, похожих на заводные куклы, промаршировали через деревню. На головах у них были зелёные шлемы, Тюру они показались похожими на ночной горшок. Жители посёлка стояли вдоль дороги и молчали. Вернее, почти все молчали: были и такие, кто приветствовал немцев. Тюру же солдаты очень понравились, и он вместе с другими мальчишками маршировал вслед за ними, пока мать сердито не окрикнула его.
Сначала немцы расположились в школе, и это было здорово: занятия отменили и на детей свалились нежданные каникулы, но через неделю солдаты ушли и всё пошло своим чередом. Изредка в селе ещё появлялись немецкие солдаты, но основное управление посёлком перешло к нсбшникам, а немцы переместились в город.
Всё это он узнавал от Лео, родители же твердили одно: «Веди себя нормально, не говори гадостей про немцев, и, самое главное, не обзывай их фрицами».
Но Лео называл немцев только так:
– Этих фрицев прислал сюда их фюрер Адольф Гитлер, – просвещал он младшего брата.
Тюр знал, кто такой Гитлер – однажды, крутя радио, он наткнулся на его визгливую бешеную скороговорку. Он не понял в ней ни единого слова, а минут через пять вошёл отец и выключил приёмник... Ну и, конечно же, Тюр видел фото Гитлера в газете: это был маленький мужчина со странной косой чёлкой и маленькими усиками. Тюр никак не мог представить, что такие бравые немецкие солдаты делают всё, что им приказывает это мелкий хрен. Но, тем не менее, так оно и было, и под предводительством этого усача они завоевали пол-Европы.
– А вообще он хочет захватить всю Европу, – объяснял Лео.
– А кто такие нсбшники? – спрашивал Тюр
– Это дружки фрицев среди голландцев, заправляет ими Антон Мюссерт, он недоволен нашим правительством и хочет быть фюрером нидерландского народа. Сам он подхалимничает перед Гитлером, чтобы получить его поддержку. В Германии Гитлер уже сверг правительство и провозгласил себя фюрером, он пообещал людям покончить со всеми бедами и с нищетой и многие повелись на эту болтовню.
– Он обещал всех накормить?
– Ещё бы! Поэтому немцы послушались его, когда он захотел покорить всю Европу.
– Фрицы пришли только чтобы помочь нсбшникам, и больше ничего?
– Ха, ты их плохо знаешь! Добром они из нашей страны не уйдут, потому что отсюда они хотят напасть на Англию. Вот поэтому Мюссерт и его дружки корешуются с фрицами. Советую тебе держаться от нсбшников подальше.
– Но почему тогда немцы сидят в городе, а у нас почти не бывают? – продолжал спрашивать Тюр.
– Да потому что у них тут хватает помощников, которые всё контролируют. Наш сосед, кстати, из их числа, он вообще фанатик: своего старшего сына так оболванил, что тот пошёл сражаться в гитлеровскую армию.
Тюр кивнул:
– Знаю, Ламберт вечно хвастается своим Руландом, говорит, что тот служит в какой-то особой армии, которую Гитлер отправил в Россию.
– Руланд служит в ваффен-СС, это сборище натуральных подонков, самое подходящее место для Рулли. Ещё когда я с ним вместе учился, он уже был редкостной сволочью. Ребята его терпеть не могли, он любил гадить исподтишка. Кстати, со своим учителем держи ухо востро, он тоже нацист.
– Никогда бы не подумал… Господин Янсен, хоть и строгий, но про немцев он ничего не говорит.
– Это-то опасней всего. Ваш Янсен – волк в овечьей шкуре.
– Классно, учитель-оборотень! – ухмыльнулся Тюр.
Лео покачал головой:
– Для тебя война, словно забава! Что же, может оно и к лучшему: меньше знаешь – крепче спишь.
– В каком смысле?
– Да неважно. Ты, главное, ничего не бойся. Представь, будто ты попал в одну из этих твоих книжек с приключениями.
Вот так и прошли три года войны. Иногда Тюру казалось, что дома втайне от него происходят какие-то вещи, но на все вопросы он всегда получал лишь уклончивые ответы. Тюр продолжал ходить в школу, гулять с друзьями, воровать яблоки из пасторского сада и играть в войнушку в мергелевых [Мергель – осадочная горная порода, смесь известняка и глины] пещерах с компанией пацанов. На протяжении веков люди вырубали из поросших лесом холмов мягкий желтоватый известняк, оставляя в них глубокие коридоры. Дети никогда не осмеливались далеко заходить в те пещеры, однако они служили превосходным укрытием, откуда можно было внезапно напасть на противника. Одна половина детей играла за немцев, другая – за американцев. Потом, как правило, стороны менялись местами, чтобы никому не было обидно – ведь большинство ребят не хотели быть всё время немцами. Исключением был только Ламберт Нейскен, тот всегда хотел быть немцем, а себя он величал Ламберт Гитлер.
Собственно, в жизни Тюра мало что изменилось за последние три года с начала войны. Конечно, ему уже давно не покупали новой одежды, и ходить приходилось в кломпах, и в чай ему клали лишь пол-ложечки сахара, но ко всему этому он уже привык. Лишь порой, когда он чего-нибудь пугался, он напоминал себе – ну да, война же идёт. Чаще всего это случалось из-за бомбёжек в последнее время, да ещё был однажды случай, когда он возвращался из школы, а на центральной площади резко затормозила машина. Из авто вышли двое в чёрных кожаных плащах и в мягких шляпах. Один из них достал пистолет и позвонил в квартиру пастора. Когда пастор открыл, тот приставил ему дуло к животу и рявкнул: «Mitkommen! [Пройдёмте – нем.]» Пастора затолкнули в машину и та, рванув с места, умчалась прочь.
По случайности рядом оказался Ламберт.
– За что его забрали? – испуганно спросил Тюр.
– За то, что в прошлое воскресенье молол всякую ерунду, – ответил Ламберт.
– А про что он говорил?
Тюр, хоть и был тогда в церкви, но ничего не мог припомнить, он никогда не слушал эти скучные проповеди.
– Он совсем заврался, – сказал Ламберт, – говорил, будто немцы всех евреев отправляют в концлагерь, чтобы их там убить. Мне папа сказал, что всё это чушь, а уж он-то знает, потому что ему всё рассказывает Руланд, а тот служит в СС.
– А я думал, что твой брат сражается с русскими, – удивился Тюр.
– Уже нет, его ранило в бою и теперь он работает охранником в лагере, он говорит, что у евреев там прекрасная жизнь, а пастор нарочно всё выдумал, чтобы очернить немцев. Вот поэтому гестапо его и забрало, не будет теперь болтать что попало.
– Что за гестапа такая?
– Э-э, Тюр Рамакер, да ты совсем ничего не знаешь! Это специальная тайная полиция, они заботятся, чтобы никто не обижал наших немецких друзей.
После этих слов Тюр окончательно убедился, что Ламберта нужно остерегаться, также как и его папашу. Остаток дня его не покидало странное чувство, он всё вспоминал, как те двое чёрных грубо заталкивали пастора в машину. Значит, точно также могут прийти к любому человеку домой и увезти его неизвестно куда. Ему казалось, будто их село накрыло тенью от гигантской летучей мыши, которая невидимой угрозой нависла над ними.
В посёлке, конечно, все переполошились, однако в тот же вечер пастор вернулся домой. Из города он возвращался пешком, к счастью, на полпути ему повстречался фермер Северин со своим фургончиком и тот подвёз его домой. Вскоре народ толпился у крыльца пасторского дома, желая знать, что случилось. Пастор объяснил, что его арестовали по ошибке, и поэтому отпустили. Тюра это успокоило. Позднее, правда, прошёл слух, что пастора били, хотя сам он это отрицал. И вот сейчас, здесь, в погребе у Нейскена, Тюр снова подумал про чёрную летучую мышь.
Вдалеке затренькал дверной звонок, долго и настойчиво. Отец Ламберта что-то пробурчал и пошёл наверх, Тюр с надеждой воззрился на лестницу. Через пару минут он услышал злобный голос Нейскена:
– Нельзя ли побыстрей?!
Мартье спустилась в погреб вместе с дядей Бартом и тётей Бербой. Тюр хотел было вскочить и подбежать к ним, но заметил, что Ламберт смотрит на него и сдержался.
– Простите нас, пожалуйста, – извинился перед всеми дядя Барт. – Нам пришлось загонять скотину, вечером я забыл их привязать, и они совсем обезумели от ужаса.
– Это точно, – зловеще протянул Нейскен, – от англичан никому пощады не будет, ни людям, ни животным.
Послышались слабые возгласы протеста.
– Кто-то не согласен? Я здесь никого не держу!
Все сразу умолкли.
– Другое дело, – довольно сказал Нейскен.
Мартье подбежала к Тюру и плюхнулась на ящик рядом с ним.
– Ну и говнюк же он, – тихонько прошептала она. Тюр хрюкнул.
Теперь в подвале все разговаривали только шепотом, прислушиваясь к звукам доносящимся снаружи. Тюр и Мартье сидели прижавшись друг к другу. «Вот теперь всё хорошо, – думал Тюр, – ничего, что пришлось опять вылезать из тёплой постели среди ночи, зато сижу рядом с классной девчонкой, здесь темно и безопасно...»
Мартье зашептала:
– Мне пришлось привязывать коров, я так боялась, я никогда раньше этого не делала, но дядя и тётя сказали, чтобы я им помогала, иначе мы бы точно сюда не успели... Кстати, коровы такие милые.
– Рад за тебя.
Мартье пихнула его в бок:
– Глянь-ка на Ламберта.
– Да, похож на корову, – хмыкнул Тюр.
– Нет, скорее на слонёнка, такой же лопоухий.
Ламберт показал им язык, тогда Мартье взялась за уши и начала дергать их вверх-вниз. Ламберт взвыл:
– Папа, а девчонка Хольтерманов дразнится!
– Неправда, – вступился Тюр, изображая оскорблённую невинность, – ничего она не делала!
– Эй, вы, тихо у меня там! – строго зыркнул в их сторону папаша Ламберта.
– Да, господин Нейскен, – ответила Мартье и украдкой пожала Тюру ладонь. Тот густо покраснел, к счастью, в сумраке подвала этого никто не заметил.
Грохот канонады становился всё ожесточённей. Зенитка в саду у тёти Анны строчила как взбесившаяся швейная машинка. Госпожа Рабрехт начала громко молиться:
– Пресвятая Дева Мария, спаси нас и помилуй…
Внезапно послышался грохот, а затем завывающий звук, который становился всё ближе.
– Англичанина сбили, – прошептал Тюр. Казалось, самолёт падает им прямо на голову, затем рёв перешёл в пронзительный свист. Все, затаив дыхание, слушали этот нарастающий звук. Тюр и Мартье прижались друг к дружке ещё сильней. Раздался страшный удар, задрожали стены подвала, погас свет. Лики и Хилти ударились в рёв, остальные дети тоже заплакали, многие взрослые закричали от страха.
Снова зажёгся свет, в середине подвала стоял старик Рабрехт, изо рта у него шла пена. Он обхватил себя руками и визжал:
– Не надо, не надо, не надо!
Его халат свалился на пол, и он стоял в одной пижаме, жена пыталась его успокоить, но он продолжал вопить. Тогда Нейскен закричал на него:
– Заткнись, ничего не случилось!
Господин Рабрехт сразу притих и покорно дал себя усадить обратно на место. Постепенно в подвале все успокоились. Одни взрослые успокаивали ребятишек, другие обсуждали, куда мог рухнуть подбитый самолёт.
Снаружи всё стихло: не было слышно гула английских бомбардировщиков, не громыхала немецкая зенитка.
– Всё кончилось, – сказала Мартье и снова стиснула ладонь Тюра.
Лео с отцом направились к выходу, но Нейскен преградил им путь:
– Разве не знаете, что нельзя выходить пока не прозвучит сигнал «отбой тревоги»?
– Мы переживаем, как там тётя Анна, – ответил Лео.
Нейскен равнодушно пожал плечами:
– Сама виновата, могла бы здесь укрыться.
– Да она не хочет, ты же её знаешь. Больной человек, что с неё взять? – стал оправдываться отец.
– Да и вы не лучше, – пробурчал Нейскен. – Идите, но если что, пеняйте на себя.
Он отошёл в сторону и Лео с отцом быстро поднялись по ступенькам. Внезапно Нейскен обернулся и прокричал им вслед:
– Уж не идёте ли вы искать английского лётчика, который сейчас грохнулся? На вашем месте я бы захватил совок и метлу, чтобы собрать его кишки, – и зашёлся от смеха.
– Английского лётчика? – тихонько спросила Мартье, – Твой папа помогает союзникам?
Тюр изумлённо уставился на неё: – Да ты что! Он бы никогда не осмелился.

Убит?

Следующим утром Тюр поднялся с большим трудом. По окончанию налёта им пришлось ещё полчаса проторчать в подвале, ожидая пока дадут отбой тревоги. Придя домой, Тюр сразу упал в кровать, он ещё успел вяло удивиться – куда подевались отец с братом и тётя Анна – и тут же провалился в глубокий сон.
За завтраком Хилти и Лики слизывали патоку с горбушки.
– Хватит баловаться, ешьте нормально! – прикрикнула на них мама.
Обычно с малышами она всегда сдержанна, отметил про себя Тюр, но сегодня утром ей тоже не по себе, как и всем. Тем временем Катрин пыталась покормить малышку Финеке, но каша была совсем пресная, так как сахара почти не осталось.
– Нет, нет, кака! – кричала Финке.
– Мам, она не хочет.
– Ей надо поесть, – обессилено ответила мама, – а талоны на сахар дадут лишь на той неделе, добавь ей в кашу немного патоки.
Дождавшись, когда мама отвлеклась, Тюр молниеносным движением нырнул ложечкой в сахарницу: чай без сахара он не уважал. Но Лики заметила и закричала:
– Мама, а Тюр взял сахар!
Мать перехватила у него ложку:
– Тюр, ты ведёшь себя хуже ребёнка! Надо довольствоваться малым.
Большую часть сахара мама высыпала обратно в сахарницу, а остальное в кружку Тюра.
– Всего три крупинки, – проворчал Тюр, но мама пропустила его брюзжание мимо ушей.
На кухню вошёл отец.
– Что с тётей Анной? – спросил Тюр.
– Как вы думаете, где мы её нашли? – засмеялся отец. – В чуланчике за сараем. Сначала мы долго не могли её отыскать, пока я, наконец, не услыхал её причитания.
Тюр тоже засмеялся: в этом чуланчике была круглая дырка в полу накрытая деревянной крышкой – раньше там был сортир.
– Наверное, тётя решила, что бомба туда не попадёт, – хихикал Тюр.
Отец кивнул:
– Она и представить не могла, что самолёт англичан мог свалиться ей на голову. Фрицам удалось-таки подбить одного из них, он упал на пастбище перед лесом и загорелся.
– А лётчики? – спросил Тюр. – Они, наверное, спрыгнули с парашютом?
Отец пожал плечами. – Не знаю, если даже и так, их всё равно схватят. Когда их подбили, немцы уже были тут как тут.
На кухню, шаркая ногами, вошёл Лео. Потянулся, зевнул и простонал:
– Ох, умираю. Может, скажете Северину, что я заболел?
Лео работал у фермера на другом конце села.
– Ты хотя бы полдня отработай, – ответил отец. – Ты же знаешь, Северин остался совсем один, ему без тебя не управиться.
Лео бухнулся на стул:
– Спасибо, па, пойду тогда похраплю ещё пару часиков, только чайку сначала хлебну.
– С тремя крупинками сахара, – съехидничал Тюр.
Лео пробурчал:
– Ну вот, опять!
Отец указал Тюру на кухонные часы:
– Поспеши.
Тюр побежал наверх за курткой и стеклянными шариками, быстренько глянул в тетрадь – убедиться, что не забыл сделать домашку по арифметике. Деление столбиком было всё замызгано: из-за нехватки бумаги на каждом листке писали по несколько раз, и все предыдущие примеры приходилось стирать ластиком.
Внезапно наверху послышались чьи-то шаги, потом заскрипела кровать. Наверное, это старший брат снова завалился спать – Лео жил на чердаке.
Тюр распихал тетради и мешочек с шариками по карманам своей большой куртки и скатился вниз. Куртка ему досталась от старшего брата, мама перешила её как могла, но всё равно она была великовата для Тюра. О новой обуви не стоило и мечтать. К счастью, у него была пара настоящих кломпов, а у некоторых ребят вместо обуви вообще были лишь деревянные опорки с резиновыми ремешками, вырезанными из старых велосипедных камер.
Когда Тюр заскочил на кухню попрощаться с родителями, он с удивлением увидел, что Лео до сих пор сидит за столом.
– У нас на чердаке кто-то живёт? – спросил Тюр. – Я слышал, кто-то ходит по комнате Лео.
Наступила тишина, затем брат ответил:
– Насколько я знаю, там никого нет.
– Честное слово, там кто-то ходил.
– Ах, да, вспомнил, – засмеялся Лео. – Это должно быть, та очаровательная девушка, которая прячется у меня в шкафу. Думаю, сегодня ночью мне не будет одиноко.
– Лео, здесь же дети! – упрекнула его мама.
– Наверное, это Анна, – сказал отец, надевая пальто. – Я ей запретил прятаться в чуланчике,  так она, верно, нашла себе новое убежище.
– На чердаке? – удивился Тюр. – Не думаю, что там безопасней.
– Зато, в крайнем случае, можно будет её связать и утащить к Нейскену в подвал. Идём, Тюр, пора выходить.
Тюр и отец вышли из дома, отец сразу повернул направо – в сторону ратуши, а Тюр рванул к высоким воротам соседской фермы, где его уже дожидалась Мартье.
Немного дальше по улице отворилась дверь в доме Куненов, и на улицу выбежали Пьер и Мия. Они, как всегда, о чём-то спорили.
– Я тебе говорю, это был "Ланкастер", – тараторил Пьер.
– Неправда, – кричала Мия, – папа говорил, что они намного меньше.
– Да что ты понимаешь, – воскликнул Пьер, – в "Ланкастере" помещается семеро лётчиков, если не больше!
– Не семь, а три! – прокричала Мия.
– Семь!
Тюр и Мартье переглянулись. Всё как обычно: Пьер и Мия ссорятся из-за пустяка.
– Папа сам мне сказал! – визжала Мия.
– Так давайте сходим, посмотрим, – предложила Мартье, – и сами всё узнаем.
– А нам в школу надо, – пискнула Мия.
– Ещё без четверти девять, времени вагон, побежали!
Мартье рванула вдоль по Дорпстрат, остальные дети, сгорая от любопытства, припустили следом за ней. Дорпстрат – улица широкая, по обеим сторонам её тянутся большие белые фермы, а между ними кое-где стоят и обычные дома, как правило, тоже побеленные извёсткой. Пробежав немного, они свернули в переулок, который вскоре превратился в тропинку посыпанную гравием, с неё начинался большой луг, плавно переходящий в поросшие лесом холмы. У изгороди на краю луга стояли два немецких солдата. В своей серой форме, чёрных касках и с автоматами на плече выглядели они очень внушительно.
– Halt, Sperrgebiet! – закричал один из них. – Zurück! [Стойте! Запретная территория! Назад! – нем.]
Дети испугались и Мия сразу врубила задний ход. Отбежав немного, она остановилась и крикнула:
– Пьерка, беги, они будут стрелять!
Вдруг Мартье шагнула вперёд, и не моргнув глазом выдала:
– Господа, мы ищем нашу собачку…
– Was sagst du, Kind?[Что ты сказала, малышка? – нем.] – спросил один из немцев уже не так строго.
– Унзер хунд ист веггелауфен, эр ист… там, э-э… дорт, герр зольдат, – и Мартье ткнула пальцем в сторону леса, – в лесу… им вальд.
Тюр еле удержался от смеха – уж больно потешно Мартье разговаривала по-немецки.
Немцы обернулись. Тюр быстро шагнул в сторону и увидел у кромки леса вдалеке каких-то людей, там были ещё солдаты, а посреди пастбища из земли торчал обугленный хвост самолёта. Внезапно прозвучал выстрел и из лесу выбежал человек, снова хлопнул выстрел, человек споткнулся, упал. Один из преследователей подбежал к упавшему человеку. Из-за низкого осеннего солнца, бившего прямо в глаза, Тюр плохо видел, что там происходит. Двое немцев у изгороди повернулись к детям и замерли с важным и грозным видом.
– Kinder, so-fort abhauen![Дети, уходите скорей – нем.] – громко произнёс один из немцев. Тюр испугался его холодных рыбьих глаз, которые смотрели будто сквозь тебя.
Вновь раздался сухой выстрел, второй солдат обернулся и торжествующе воскликнул:
– Das ist fünf! Nur noch die zwei andere Piloten und wir haben die verdammte Englander.[Это пятый! Осталось ещё двое, и с проклятыми англичанами покончено – нем.]
Тюр снова сделал попытку выглянуть из-за его спины, чтобы посмотреть, что там происходит, но первый немец с жуткими глазами заорал:
– Jetzt abhauen und schnell,ja![Проваливайте отсюда, быстро! - нем.]
Дети кинулись оттуда прочь со всех ног, вслед им нёсся солдатский хохот.
Добежав до Дорпстрат, они остановились перевести дух.
– Ну и гадкая рожа у того немца, – задыхаясь сказал Тюр.
– Немец-перец-колбаса, – буркнула Мартье.
Мия набросилась на брата:
– Я всё расскажу маме, из-за тебя нас чуть не убили!
– Ну и пожалуйста, – вздохнул Пьер.
– Это был английский лётчик,– сказал Тюр, – он прятался в лесу.
Мартье кивнула:
– Тот фриц сказал, что осталось ещё двое, пятерых уже нашли.
Пьер возликовал:
– Вот видите, я же говорил, в этом самолёте семеро лётчиков!
– Ты знаешь немецкий? – спросил Тюр у Мартье.
– Немножко.
– А где ты научилась?
Но Мартье, не ответив, рванула к школе, Тюр побежал за ней, крикнув Пьеру:
– Шевелись, опаздываем!
Главные часы на центральной площади пробили девять.
Почти добежав до школы, Тюр внезапно остановился и тихонько чертыхнулся: до него только сейчас дошло, что немцы стреляли по убегающему лётчику, неужели они собирались его убить?

Учитель Янсен

Когда Тюр, Мия и Пьер вбежали на школьный двор, Мартье уже стояла перед входной дверью.
– Закрыто,– печально сообщила она.
– Всё из-за тебя, – сердито крикнула Мия.
– Почему?
– Это тебе приспичило идти смотреть на самолёт!
Тюр плюхнулся на крылечко под дверью и тихо произнёс:
– Они застрелили того лётчика.
– С чего ты взял? – спросила Мартье.
– Он выбежал из леса, я видел как он упал, и мы слышали выстрелы.
– Логично, – прокомментировал Пьер.
– Ты что, тоже записался в нсбшники?! – зло спросил Тюр.
– Нет, конечно, но ведь для немцев эти лётчики просто враги.
– Тот человек даже не мог защищаться, – гневно выкрикнул Тюр, – за ним охотились, словно за кроликом.
– Может, они стреляли ему в ногу, – предположил Пьер.
Внезапно дверь распахнулась. Тюр вскочил на ноги, в проёме двери показалась высокая фигура господина Тулкенса.
– Директор, – почтительно прошептала Мия.
– Вы опоздали, – прогудел директор своим басом.
– Мы уже догадались, – сухо ответила Мартье.
Директор пристально посмотрел на неё и погладил свою пышную бороду.
– Я рад, Мартье, что ты такая догадливая, но меня беспокоит как отнесётся господин Янсен к вашему опозданию, думаю, что и учительница Мии тоже не будет в восторге.
Мия сразу же захныкала и ткнула пальцем в Мартье:
– Это всё она виновата!
– Да, она потащила нас к самолёту, – поддакнул Пьер.
– Врёте вы всё! – заорал Тюр. – Вы же сами хотели поглядеть на самолёт, подлые нсбшники!
Господин Тулкенс рассмеялся и перебил его:
– Оставим войну взрослым, давайте-ка живо по своим классам и там рассказывайте свои басни, а у меня сегодня нет настроения их выслушивать.
Он отошёл в сторону и запустил детей в школу. Когда Мия в слезах проходила мимо него, он положил руку ей на плечо:
– Я провожу тебя к фрау Конинг и скажу ей, что ты не виновата.
– А нам как быть? – обиженно спросила Мартье.
– А вы уже немаленькие, можете и сами за себя постоять. Удачи!
И усмехнувшись, он исчёз в коридоре, уводя за собой Мию.
Тюр, Пьер и Мартье растерянно переглянулись, и когда господин Тулкенс отошёл достаточно далеко, Пьер тихо сказал:
– Странный он какой-то.
– По-моему, он неплохой дядька, – вступилась за него Мартье.
– Ты зачем ему наврал? – подступил Тюр к Пьеру.
– А ты чего обзываешься нсбшником? – сердито пробурчал Пьер и отбежал.
Мартье взяла Тюра за руку, пожала её и прошептала: «Спасибо». Тюр покраснел.
– Идём, пора теперь постоять за себя, – усмехнулась Мартье, и они ступили в длинный школьный коридор как раз в тот момент, когда директор и Мия входили в кабинет второклашек. Кабинет пятого класса был в самом конце коридора, оробевший Пьер уже дожидался их под дверью, испуганно повторяя: – Что мы ему скажем?
Опоздание на свой урок учитель Янсен считал смертным грехом, от того Пьер так трусил.
– Да просто расскажем ему всё, как было, – сказала Мартье. – Этот нацист будет в восторге.
–Тс-с! – прошипел Тюр. – Не ори ты на всю школу.
Он встал на цыпочки и заглянул в класс через окошечко вверху двери.
– Всё ещё молятся.
– Кто бы сомневался, он готов часами молиться, – сказала Мартье.
– Ты зато половины молитв не знаешь, – огрызнулся Пьер.
– Неправда, я выучила уже почти все ваши молитвы: Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою, благословенна Ты между жёнами…
Пока Мартье тараторила молитву, Тюр не мог удержаться от смеха: когда она только пришла в их школу, Мартье говорила всем, что она протестантка и католических молитв не знает (это был весьма мужественный поступок, ведь в их деревне жили одни католики), когда же господин Янсен узнал про это, он неприятно усмехнулся: «Что ж тем лучше». Сначала Тюр не понимал, чему тот радовался, пока Мартье не стала регулярно оставаться после уроков в наказание – переписывать молитвы. После этого Мартье стала прилежно молиться вместе со всем классом.
Тюр увидел, как учитель перекрестился: – Кажется, закончили, – сказал он и постучал в дверь. Стоило им перешагнуть порог, как господин Янсен набросился на них, желая знать, где так долго пропадали милостивые государи Рамакер и Кунен и сударыня Хольтерман?
Учитель у них был роста небольшого, но голос имел командирский.
– Вы что, языки проглотили?! – прогремел господин Янсен и трое детей робко прижались к двери.
– Господин учитель, – осмелился выступить Тюр.
– Говори, Рамакер!
– Мы шли в школу…
– Что же, начало хорошее. А потом, господин Рамакер, что произошло потом?! – учитель Янсен уставился на него своими глазами хищной птицы, и на губах у него заиграла зловещая ухмылка. По классу пробежал смешок. Тюр выругался про себя и подумал: «Никогда он не даст объяснить спокойно, обязательно надо выставить тебя дураком перед всеми».
– Так что было потом? – повторил Янсен.
– Потом… э-э, м-м-мы у-у… – больше Тюр не мог выдавить ни слова и подумал в отчаянии: «Ну почему я всегда заикаюсь, когда начинаю волноваться!»
– Понятно, – подытожил Янсен, – у господина Рамакера опять пластинка заела.
Класс грохнул, а учитель переключился на Пьера:
– Может, господин Кунен поведает нам, по какой причине вы опоздали на целых восемь минут. Я повторяю: на восемь минут!
Пьер молча краснел.
– Что ж, теперь твои щёки очень идут к твоей рыжей шевелюре, – снова сострил Янсен.
Весь класс уже просто валялся от хохота, и тут Мартье подняла руку.
– Глядите-ка, наша голландская мамзель решила внести свою лепту. Ты что-то хочешь сказать нам, Хольтерман?
– Мы ходили смотреть на самолёт, который подбили фрицы.
В классе повисла гробовая тишина, всех поразила одна и та же мысль: «Вот это да!»
Разумеется, все дети знали, что Янсен состоит в НСБ [Nationaal-Socialistische Beweging in Nederland – голландская национал-социалистическая партия], хотя никогда этого не обсуждали, и уж, конечно, не произносили слово «фриц» в его присутствии.
Тюр нервно покосился на Мартье: ей бы стоило попридержать язык и не лезть на рожон, им и так влетит за опоздание, а за её дерзость они ещё получат добавки.
Учитель почесал живот и зловеще произнёс: – Хольтерман, называй их немцами, повторяю: нем-цы, – и продолжил уже обычным тоном. – А теперь расскажи всё с самого начала и как положено.
Мартье сжала кулаки, глубоко вздохнула и ответила:
– Господин учитель, мы ходили смотреть на самолёт, который подбили нем-цы и увидели там английского лётчика. Нам показалось, что нем-цы его застрелили.
Кое-где раздались сдавленные возгласы негодования. Ребята начали перешёптываться, кто-то воскликнул: «Вот гады!»
– Но мы в этом не уверены! – поспешно добавил Тюр.– Может быть, они его арестовали.
Учитель Янсен медленно побагровел и Тюр приготовился к худшему. Учитель взобрался на маленький подиум, где возвышался учительский стол, уселся за него и громко хлопнул в ладоши.
– Тишина! – проскрипел он фальцетом. Дети уже знали, что когда их учитель выходил из себя, то пытался это скрыть, но визгливые нотки в голосе всё равно его выдавали.
– Пятьдесят штрафных предложений тому, кто ещё хоть раз пикнет! С меня довольно! Опоздавшие останутся сегодня после уроков. Так, посмотрим, опоздали вы на восемь минут, умножаем, как обычно, на три и получаем двадцать четыре минуты, округляем и получаем полчаса. Это будет вам хорошей приправой к обеду, а теперь живо по местам!
Троица разделилась, Мартье направилась на девчачью половину класса за свою парту, а Тюр и Пьер – к мальчишкам.
– А что касаемо этого английского лётчика, – продолжил учитель, – то вы должны понимать, что он летел в Германию, чтобы бомбить там невинных людей – женщин и детей!
Мартье подняла руку.
– Тебя Хольтерман я не желаю сегодня больше слышать!
– Но ведь немцы тоже...
– Молчать!
Тюр подумал: «Зачем она его дразнит? Зачем нарочно дерзит ему?»
Весь класс затаил дыхание, выжидая, что будет дальше, но Янсен продолжил уже спокойным тоном, как ни в чём не бывало:
– Я не хочу говорить сейчас о таких вещах. Позже, когда вы повзрослеете, вы поймёте, как  устроена жизнь и кто был прав, а кто нет, пока вы до этого ещё не доросли. Достаньте ваши тетради и учебники, откройте параграф восемь и решите примеры с третьего по десятый. Я пока проверю ваше домашнее задание.
Пока дети решали примеры, учитель быстро проходил по рядам, отпуская замечания за неопрятность, и устраивая выволочку тем, кто не справился с заданием. Возле Мартье он задержался особенно долго, Тюр не выдержал и украдкой глянул в их сторону. Янсен с ухмылкой положил её тетрадь обратно на парту.
– Слишком неряшливо, сотри всё и перепиши начисто!
Мартье чуть не взорвалась, она метнула на учителя гневный взгляд, но в этот раз, слава богу, промолчала. Тюр снова начал корпеть над слагаемыми и суммами, размышляя о том, что с их учителем лучше не спорить, тот всегда найдёт способ отомстить… 
Внезапно на улице протяжно завыла сирена. Воздушная тревога!

Евреи

Дети уже знали, что им делать при воздушной тревоге. Спокойно друг за дружкой все вышли из класса в коридор и уселись под вешалками на корточки. Отдельной группкой сидели мальчики, отдельно - девочки. Из других классов тоже выходили дети, и скоро коридор был забит до отказа, учителя тоже сидели на корточках среди детей. Единственным исключением был их учитель, который принёс свою скрипку, встал посреди коридора и стал наигрывать детские песенки. Дети начали подпевать, сначала нерешительно, затем всё оживлённей. Первым номером шла песенка «Жил-был барон в Гааге», затем «Болеет белошвейка».
Сирена продолжала завывать, но дети пели так громко, что им удавалось перекричать шум с улицы. Мартье сидела под вешалкой напротив Тюра и улыбалась ему. Тем временем весь коридор весело распевал следующую песенку: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять». Но вместо следующих слов: «Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет», Мартье пропела: «Вдруг зайчонок выбегает, в нсбшника стреляет». К счастью, Янсен этого не услышал, но Тюр и те, кто сидел поблизости прыснули со смеху. Ламберт Нейскен тут же потянул руку вверх.
– Господин Янсен!
Но учитель был слишком увлечён игрой на скрипке. Мартье показала Ламберту язык, а тот погрозил ей кулаком и пообещал: – Ты у меня ещё получишь!
Когда песня закончилась, снаружи послышался сигнал отбоя: тревога оказалась ложной. Облегчённо вздыхая, дети поднимались и спокойно выходили из школы, но очутившись на школьном дворе, тут же начинали орать и носиться друг за другом. В этом и состояла вся прелесть воздушной тревоги: после отбоя детям разрешалось пятнадцать минут порезвиться на улице.
– Айда в кникеры [Кникер – голландское название игры в шарики. Она была известна ещё в эпоху древнего Египта и до сих пор популярна во всём мире (другое её название «марбл»). Правила игры могут сильно различаться в разных странах и даже в соседних школах]! – позвал Тюр, и с двумя одноклассниками побежал за угол игровой площадки, где между плитами двора была устроена удобная лунка для игры. Тут же к ним подбежали Пьер и Фонс - сын булочника. Пьер закричал: – Сегодня не будем кидать, только бить!
– Ставим на кон по одному большому шарику и по пять маленьких, – в свою очередь предложил Фонс.
– Но у меня маленьких только три, – сказал Пьер.
– Значит, ставь ещё два средних, – ответил Сьен - сын мясника.
– Ещё чего! – возмутился Пьер.
– Тогда ты с нами не играешь!
Сердито заворчав, Пьер достал ещё два стеклянных шарика из старой рукавички, которая служила ему мешочком для кникеров. Первым бил Тюр, поскольку первый прибежал к лунке. Приложив палец к маленькому шарику, он щёлкнул по нему и ловко запульнул его с двух метров прямо в лунку. Два следующих шарика последовали туда же, но в четвёртый раз он промазал. Следующим бил Сьен, но вместо того, чтобы ударить по шарику, он его кинул.
– Ты сжульничал! – взревел Фонс.
– Жид поганый! – поддержал его Пьер.
Сьен разозлился, отвесил Пьеру тумак и крикнул:
– Я никому не позволю называть меня жидом поганым!
– Но ты жульничаешь, как еврей!
– Это неправда!
– Правда, правда, – послышалось позади них. – Поэтому их теперь и отправляют в лагеря.
Мальчики обернулись, сзади стоял Ламберт Нейскен. Пьер кивнул:
– Мой папа тоже так говорит, евреям нельзя доверять, они нашего Иисуса распяли. Гитлер приказал пришить им всем на одежду жёлтую звезду и написать на ней «еврей», чтобы этих подлецов сразу было видать.
– А самых наглых жидов он приказал отправить в лагеря, – повторил Ламберт, – чтобы сидели там и не рыпались.
Затем горделиво добавил: – Мой брат Руланд их сторожит, потому что служит в СС, и когда я вырасту, тоже пойду туда служить.
– Воображала! – крикнул Пьер.
Но Фонс разозлился: – Ваш Гитлер просто помешался на этих евреях и несёт всякий бред! А мне папа сказал, что Иисус сам был евреем.
– Так, значит, ты против немцев? – с гаденькой улыбочкой спросил его Ламберт.
– Нет… Да, против!
– Тогда я всё расскажу отцу, и он сделает так, что никто больше не будет покупать у вас хлеб!
Фонс пришёл в ярость и накинулся на Ламберта, но поскольку тот был почти на голову выше его, то спустя мгновение Ламберт уже сидел верхом на Фонсе, пригвоздив его к земле.
Тюр подумал было вступиться за Фонса, но не осмелился. Ламберт держал Фонса за руки, не давая ему вырваться.
– Говори «Хайль Гитлер», – прохрипел он. – Иначе я харкну тебе в рожу.
Фонс попытался отвернуться.
– Говори: «Хайль Гитлер»!
– Нет!
Жирный плевок скатился по щеке Фонса. В ту же секунду над площадкой разнёсся голос фрау Конинг: – Прекратите!
Маленькая кругленькая учительница второклашек спешила к ним, перекатываясь на своих толстеньких ножках.
– Нейскен, немедленно слезь с этого мальчика!
Не успел Ламберт подняться, как она схватила его за ухо и сама поставила на ноги.
Вокруг уже собралась приличная толпа любопытствующих.
– Что здесь происходит? – строго спросила фрау Конинг.
– Ничего, – пробормотал Ламберт. Он понимал, что жаловаться бесполезно: все в школе знали, что Конинг терпеть не может немцев, а у себя в классе она поставила аквариум с золотой рыбкой, названной Вильгельминой – в честь королевы Нидерландов.
– Фонс, – спросила учительница, – что случилось?
– Ничего, – ответил Фонс, поднимаясь и отряхивая штаны: ему не хотелось затягивать ссору с Ламбертом – а то и впрямь никто не станет ходить к ним в булочную.
– Ну, раз ничего, – сухо ответила госпожа Конинг, – тогда идите играть и больше не деритесь, – и удалилась вразвалочку.
Мальчикам больше не хотелось играть в кникеры, Тюр забрал из лунки два маленьких шарика и один большой – его любимый кникер – и побрёл прочь. Он чувствовал себя самым распоследним трусом. Тюр никогда не решался ссориться с Ламбертом – боялся, что его больше не пустят в подвал во время налёта, но сейчас ему хотелось реветь со стыда: Ламберт заставлял Фонса говорить «Хайль Гитлер», а он просто стоял и смотрел. Он никогда не слыхал от родителей ничего плохого про евреев, он даже не знал – кто такие эти евреи.
Тюр быстро отвернулся, едва не столкнувшись с Мартье,
–Ты чего плачешь? – спросила Мартье.
– Уже ничего.
– Этот дурачок Ламберт всего лишь подражает своему отцу и брату, а те в свою очередь –  этому психу Гитлеру, – Тюр кивнул.
– Хочешь, сходим куда-нибудь после школы? – предложила Мартье. – Можно сходить ещё раз поглядеть на самолёт.
– Ладно, только сначала отсидим наше наказание. «Это будет нам хорошей приправой к обеду», передразнил он скрипучий фальцет Янсена.
Мартье хмыкнула и поддержала его: – Умножает восемь на три, получает полчаса, нацист-счетовод!
– Что ты хочешь от нсбшника! – и под трель звонка ребята, посмеиваясь, побежали в школу.

Наказание

Когда без четверти час Тюр, наконец, переступил порог кухни, все уже закончили обедать. Одна лишь тётя Анна ещё сидела за столом, как всегда долго ковыряясь в тарелке. Отец и Лео уже стояли одетые, собираясь уходить, Лики и Хилти катали в углу деревянный паровозик, а Катрин с мамой мыли посуду.
– Где тебя носит? – сердито крикнула мама и замахнулась на него мокрой тряпкой. – Ты разве не знаешь, что ровно в двенадцать обязан быть дома, чёрт бы тебя подрал! Папе к часу надо быть в ратуше, а Лео нужно на ферму.
– Это всё из-за Янсена, – и Тюр рассказал, как они ходили смотреть самолёт, и что из-за этого их оставили после уроков.
– Значит, сами виноваты, – строго ответил отец. – Во-первых, не надо было опаздывать в школу, а во-вторых, не совать свой нос, куда не следует. Нечего вам делать у того самолёта.
– Этот Янсен просто мудила! – с досадой воскликнул Тюр.
Лео расхохотался, но отец рассердился не на шутку.
– Я не желаю слышать от тебя подобных выражений, в наказание ты весь день проведёшь в своей комнате.
– Но я договорился с Мартье на два часа! – расстроено произнёс Тюр.
– Марш наверх! – отец указал на дверь.
– Но я…
– Артюр! – рявкнул отец. Тюр понял, что лучше не спорить: когда папа называл его полным именем – это был верный признак, что терпение его на исходе и можно получить трёпку.
С ожесточённой гримасой Тюр вышел из кухни, нарочито громко топая, поднялся по лестнице и от души хлопнул дверью своей комнаты. Сейчас он ненавидел отца. На лугу разбился самолёт, а тебе нельзя даже пойти посмотреть! Родители ведут себя так, будто эта война принадлежит только им.
В ярости Тюр сорвал с себя куртку и швырнул её на пол, все его кникеры раскатились.
– Этого только ещё не хватало! – простонал Тюр. Некоторое время он просто стоял, грустно уставившись в пол, затем с отчаянием обречённого полез собирать шарики.
Когда к нему вошла мама с тарелкой в руках, из-под кровати виднелась лишь задняя часть Тюра.
– Что ты там делаешь?
– Кникеры собираю.
Мама поставила тарелку на тумбочку.
– Вот, поешь, я принесла тебе горячего, только обещай не говорить больше таких гадких слов. Особенно при малышах.
Тюр выполз из-под кровати.
– Хорошо, мама, обещаю, но неужели мне придётся весь день сидеть дома?
Поколебавшись, мама ответила: – Ладно, в два часа можешь идти, только папе не говори.
– Спасибо, ма.
Покачивая головой, мама вышла из комнаты, оставив Тюру его обед: картошка с морковью и крохотная котлетка.
«Всё-таки повезло, что у нас большой огород – думал Тюр – жаль, что мясо только по талонам: всех фермеров обязали регулярно сдавать скотину на убой для немецкой армии». Тюр уже собирался в один присест проглотить всю морковку, когда услышал, как на чердаке что-то упало. С удивлением он опустил вилку и с минуту глазел в потолок. Затем заскрипела кровать, словно в ней кто-то ворочался. Вне всякого сомнения, кто-то находился на чердаке, в комнате Лео. Кто-то чужой, потому что Лео и отец ушли, а тётя Анна сидела на кухне. Тюр отодвинул тарелку, снял кломпы и выскользнул в коридор. Может, Лео, правда спрятал у себя подружку? Вряд ли, но тогда, кто же это?
На цыпочках он поднялся по чердачной лестнице, наверху была дверь. Некоторое время тому назад Лео пожаловался, что Хилти и Лики повадились играть на чердаке и устраивать там беспорядок. Поэтому теперь он всегда запирал дверь на замок, но Тюр знал, где хранится ключ. Одна доска возле двери отходила – ключ всегда лежал под ней. Тихонько отперев дверь, он ступил на чердак. Сквозь чердачное оконце внутрь проникало немного света. Тюр постоял, привыкая к темноте, потом он заметил выключатель и повернул его. Справа от него была комната Лео, родители отгородили её пару лет тому назад. Затаив дыхание, Тюр приложил ухо к двери, за ней не было слышно ни единого звука. Тюр решил, что ему всё померещилось, и попытался успокоиться, но заметил, как дрожит его рука, в которой был зажат ключ. Он повернулся, и уже хотел было вернуться, как вдруг услыхал тихий храп. Что бы то ни было, он должен это выяснить. Тюр положил ключ в карман и медленно потянулся к дверной ручке, храп прекратился. Затаив дыхание, он взялся за ручку и повернул её. Дверь распахнулась. Перед ним стоял мужчина с пистолетом в руке.
– Hands up! – тихо скомандовал он.
Тюру невольно вспомнились его книжки про ковбоев, эти книжные ковбои всё время кричали «Руки вверх!». Но этот был всамделишный – здоровяк в коричневой куртке и с забинтованной головой.
– Who are you? – спросил мужчина.
До Тюра дошло – видимо, это один из английских лётчиков.
– Сорри, господин, – промямлил он, – то есть, мистер.
Его познания в английском почти исчерпывались этими словами, но Тюр надеялся, что этого хватит.
Мужчина усмехнулся и спросил: – Are you Leo's brother? – имя Лео он произнёс как Лиу.
– Чё? – удивился Тюр.
– Brother, – медленно повторил мужчина.
– Бразэ? А-а… йес, йес, брат… моя есть брат Лео.
Мужчина медленно опустил пистолет и приложил палец к губам. Тюр поспешно закивал.
– I am a pilot, – сообщил человек и развёл руки в стороны, изображая самолёт.
– Лётчик! – радостно догадался Тюр.
– Ssst, silence! – и лётчик указал на чердачную лестницу.
– Да, да, молчу.
Мужчина шагнул назад и Тюр увидел на полу матрас, рядом с кроватью Лео. Лётчик снова изобразил самолёт и сказал: – Bounce, beng!
Потом изобразил правой рукой падающий самолёт, сопровождая его тихим гудением:
– Пи-и-и-у… бэн!
Тюр кивнул и прошептал: – Фрицы подбили.
– Форисье-по-дебильи, – повторил лётчик и засмеялся.
– Йес, – засмеялся в ответ Тюр.
Мужчина ткнул в него пальцем и сказал: – You. Затем приложил палец к губам мальчика и добавил: – Don't tell anyone [Не говори никому - англ.]. Ssst, okay?
– Окей, – повторил Тюр. – Тс-с!
Мужчина подмигнул ему и исчез за дверью. Тюр стоял не шевелясь, не в силах поверить, что всё это случилось на самом деле: у них дома скрывается английский лётчик. Снизу послышались голоса малышей. Тюр молнией метнулся к выключателю, погасил свет, запер дверь на чердак и тихонько прошмыгнул в свою комнату. И как раз вовремя: младший брат и сестра уже топали наверх.
– Мудила! – выкрикнул Хилти.
– Хилти, это плохое слово! – сердито окликнула его мама.
– Это Тюр так говорит! – и малыши, хихикая, скрылись в своей комнате.
Тюр сел на кровать и уставился в потолок. Вот так, запросто, у них в доме поселился английский лётчик! Значит, из-за него папа и Лео прошлой ночью рано покинули убежище, а сами сказали, что из-за тётки Анны. Кстати, чердак уже давно запирают на ключ – якобы из-за малышей – кажется, месяца четыре. Неужто, всё это время в комнате Лео сидели подбитые лётчики? А куда же они деваются потом? Тюр не смог припомнить – слышал ли он раньше с чердака какие-нибудь звуки или нет. Почему они не могли просто взять и рассказать ему об этом? Ну да, как же! Отец постоянно говорит: «Ты ещё слишком маленький!». То-то они поразятся, когда узнают, что ему всё известно. Хотя, нет, он им ни словечка не скажет, пусть знают, что он умеет хранить тайны!
Довольный Тюр улёгся на кровать, подложив руки под голову. Он гордился отцом и старшим братом, которые помогают англичанам. Ну, ещё немножечко гордился собой, ведь теперь ему доверено хранить столь важный секрет. Внезапно его осенило: раз на чердаке у них сидит один лётчик, а всего их должно быть два – как проговорился тот немец – значит, наверняка, где-то прячется второй. Интересно, у кого?
Его раздумья внезапно прервал звонок в дверь, должно быть, пришла Мартье.
Тюр соскочил с кровати и ринулся вниз по лестнице, но мама уже открывала.
– Ты чего такой радостный? – удивилась Мартье.
Тюр с ходу чуть было не проболтался, но, опомнившись, быстро ответил:
– Просто, рад тебя видеть.
Мартье довольно засмеялась.
– Ладно, пошли, – сказал Тюр, торопливо одеваясь и натягивая кломпы.
– Куда пойдёте? – спросила их мама.
Ребята переглянулись, разумеется, они не собирались признаваться, что опять идут смотреть на самолёт. Мама бы это не одобрила, поскольку все уже знали, что вокруг самолёта полно немцев, занятых поисками англичан.
– Ну? – повторила мама.
– Играть в кникеры, – ответил Тюр.
– Да, мы пойдём на школьный двор, – добавила Мартье, – там отличные лунки.
– Хорошо, идите. Только не забудь, Тюр, к пяти надо быть дома.
Когда мама закрыла за ними дверь, Тюр прошептал: – Бежим скорей!

Дружба

Не успели они сделать и двух шагов по тропинке, ведущей к выгону для скота, как путь им преградил немецкий солдат.
– Zurück, Kinder. Sperrgebiet, – вполне дружелюбно сказал он детям.
– Варум? – с невинным выражением спросила Мартье.
Солдат начал что-то рассказывать, Мартье заинтересованно слушала, но Тюр почти ничего не понял, лишь иногда он улавливал что-то про «фердамте энглэндер». Когда немец закончил своё повествование, Мартье сказала: – Ихь ферштее, ауфвидерзеен [Понятно, до свиданья - нем.].
Она потянула Тюра за рукав и вместе они бегом вернулись на Дорпстрат.
– Чего ты там любезничала с этим фрицем, – пробурчал Тюр.
– Я не любезничала, – рассердилась Мартье, – я лишь хотела узнать, что с тем лётчиком. Они его…
– Ну?!
– В общем, он умер. Солдат сказал, что он сам виноват, потому что начал отстреливаться.
– Я бы тоже отстреливался!
– Ну и дурак! Какой смысл, когда за тобой охотится целая куча фрицев?
– Может, он знал какую-нибудь военную тайну и поэтому не мог сдаться живым!
Замолчав, они встали на краю улицы, по другой стороне Дорпстрат проехал отец Фонса со своей велотележкой. Дорога шла в гору, и он тяжело давил на педали. Ребята помахали ему, он поприветствовал их в ответ.
– Ты, в самом деле, всё поняла, что он говорил? – спросил Тюр. – Я разобрал только «фердамте энглэндер» или как их там…
Мартье кивнула: – Он постоянно ругал их «проклятыми англичанами». Немцы по-прежнему не могут найти ещё двух пилотов.
– Ты так хорошо знаешь немецкий?
Мартье снова кивнула. – Моя бабушка была немкой. Она всегда говорила со мной по-немецки, а я ей отвечала на голландском.
Тюр сделал шаг назад и вытаращился на неё. – Твоя бабушка немка? – произнёс он так, будто последнее слово было грязным ругательством.
– Ну и что? – обиделась Мартье. – Она очень долго жила в Нидерландах, до самой смерти.
– Да, но фрицы же гады, – сказал Тюр.
– Моя бабушка не гадина! – возмущённо выкрикнула Мартье и пошла прочь.
– Эй, постой! – позвал Тюр, но Мартье, не останавливаясь, быстро шла к своему дому.
– Все девчонки дуры, – проворчал Тюр и расстроено поплёлся вслед за ней. Он недоумевал, с чего Мартье так взбеленилась. Наверное, не стоило так говорить про её бабушку. Но, ведь, она же была немкой… или бабушки не в счёт? Странно, конечно, что из-за какого-то дурацкого Гитлера все немцы вдруг стали врагами. До войны немцы часто к ним приезжали – граница-то была рядом, и никто их тогда фрицами не обзывал. Разве что пруссаками. Они приезжали сюда за покупками: покупали овощи и мясо, иногда даже целую корову. Даже его собственные родители дружили с одной немецкой семьёй, но после начала войны Тюр их больше не видел.
Тюр остановился перед фермой Хольтерман, ворота были распахнуты настежь. Внутри был большой двор, вокруг которого квадратом расположились жилые постройки и загоны для скота. На скамеечке перед большим коровником, сердито нахохлившись, сидела Мартье. Фермер Хольтерман стоял в большой навозной яме, вырытой посреди двора. Вилами он ворошил смесь соломы и коровьих лепёшек. Заметив Тюра, он приветливо поднял руку:
– Здорово, Тюр!
Тюр помахал в ответ, подошёл к Мартье и присел рядом с ней. Обычно её дядя Барт не был таким приветливым. Это был высокий тощий человек с маленькими поросячьими глазками, которые смотрели на тебя с вечной подозрительностью. Такой же каланчой с маленькими глазками была и его жена, они идеально подходили друг другу. Тюр порой задумывался, хорошо ли живётся Мартье с такими родственниками, однако ни разу не слышал, чтобы она жаловалась. Он украдкой взглянул на неё, Мартье всё ещё злилась.
– Давай сбегаем на тот берег за серебрянкой, – предложил он, – пока там никого нет.
Мартье не ответила.
– Прошлой ночью англичане должны были разбросать целую кучу фольги, чтобы обмануть немецкие радары.
Мартье сидела, упрямо закусив губу, и Тюру захотелось дернуть её за косичку: в самом деле, сколько можно дуться! Он же не виноват, что её бабушка - немка.
– М-м-мартье, – начал он и умолк. Стоило только начать волноваться, как опять вылезло это чёртово заикание. Тюр попробовал ещё раз, но его снова заело. Мартье посмотрела на него вопросительно, но ничего не сказала. Другие дети обычно начинали подсказывать, от чего он начинал нервничать ещё сильней, но Мартье просто спокойно ждала. Тюр глубоко вздохнул и выпалил: – Мартье, я не хочу с тобой ссориться.
– Почему?
– Потому что… потому… что ты мне нравишься.
– Ты мне тоже, Тюр.
Они долго молчали и смотрели на её дядю месившего навоз.
Вдруг Мартье обернулась к нему.
– Тюр, хочешь со мной дружить?
– Да... то есть…
– Да или нет?
Тюр покраснел до ушей. Он всего лишь честно признался, что она ему нравится – сказал, чтобы помириться с ней – он вовсе не ожидал, что девочка сразу предложит дружить. Конечно, наглецы типа Ламберта на его месте никогда бы не растерялись.
– Ну? – настойчиво спросила Мартье.
Всё-таки прав был учитель Янсен: голландские девчонки такие нахальные. Внезапно лицо Мартье оказалось прямо перед ним, он почувствовал её дыхание. В нём едва ощущался запах рисовой каши, приятный сладкий аромат рисовой каши.
– Да или нет? – повторила она.
Тюр не знал куда деваться, он глянул на дядю Барта, но тот был всецело поглощён перемешиванием навоза.
– Д-д-да, – пролепетал он.
– Тогда обещай никогда больше не говорить гадости про мою бабушку!
– Обещаю.
– Что ж, Тюр Рамакер, тогда я согласна выйти за тебя замуж, – её карие глаза смеялись.
Это было уже слишком. Тюр вскочил на ноги, а Мартье согнулась от хохота.
– Ты издеваешься надо мной! – рассерженно взревел Тюр.
Мартье сразу перестала смеяться.
– Вовсе нет, – серьёзно ответила она, – даже и не думала.
Тюр неловко переступил с ноги на ногу, позади дядя Барт проворчал: – Ну вот и готово.
Тюр обернулся и увидел, как фермер скрылся в доме.
Мартье шлёпнула ладошкой по скамье.
– Садись.
Тюр снова уселся, откашлялся и спросил: – Н-ну, и как мы должны дружить?
– Просто, играть вместе, заступаться друг за друга, если кого-то из нас обижают, никогда не обманывать друг друга и делиться всеми секретами. Даже самыми сокровенными, которые нельзя выдавать никому-никому, вот что такое настоящая дружба.
– А целоваться мы будем? – волнуясь, спросил Тюр
– Только если мы оба этого захотим. Но мне пока не хочется. А тебе?
– Пока нет, – облегчённо вздохнул Тюр.
– Это случится само собой, – заверила Мартье, – так всегда бывает, когда долго с кем-то дружишь.
– Откуда ты знаешь?
– У меня был роман с одним мальчиком. У нас уже почти дошло до поцелуев, но мне пришлось переехать сюда.
– А у тебя есть настоящий секрет?
Мартье покраснела и тихонько ответила: – Есть. А у тебя?
– Да. – Тюр сразу вспомнил про своего лётчика. Да, это был самый настоящий секрет, вот только выдавать его было нельзя.
Мартье схватила его за руку. – Идём, я покажу тебе мою потайную комнату, а потом мы обменяемся нашими секретами, – и она потянула его в коровник.
Когда Тюр очутился в хлеву, ему потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к этой приторной смеси запахов молока, навоза, сена и коровьих шкур. Раньше по обеим сторонам прохода в своих стойлах мычали шесть десятков коров, теперь осталась лишь дюжина – остальных увели немцы. В углу стояла лестница, ведущая на сеновал.
– Лезь наверх, – прошептала Мартье, – только никому ни слова, мне не разрешают никому показывать мою потайную комнату.
– Дядя и тётя про неё знают?
– Знают, но никогда туда не заходят.
Мартье проворно вскарабкалась на сеновал, и Тюр последовал за ней. Поднимаясь, он пытался решить, как быть с секретом, который он должен ей рассказать. На ум ничего путного не приходило, кроме истории с английским лётчиком, но его он выдать не мог. Тюр испугался, что из-за нехватки секретов вся их дружба закончится уже через пять минут.
– Что нос повесил? – спросила Мартье, когда он забрался на сеновал.
– Просто, задумался, – пробормотал Тюр, как вдруг его осенило: его новенький велосипед, пожалуй, это будет подходящей тайной. Ему подарили этот велосипед незадолго до начала войны, он был великоват для него, но отец приделал к педалям деревянные кубики, чтобы Тюр мог достать до них. После начала оккупации фрицы стали отбирать у сельчан велосипеды, и отец на всякий случай спрятал его в огороде среди кустиков самосада.
Мартье повела его в угол чердака. Ребята перелезли через большую кучу сена и внезапно очутились перед маленькой дверцей. Когда Мартье её открыла, Тюр увидел маленькую каморку, внутри которой стояли стол, стул и продавленная кровать. Сквозь боковое оконце внутрь проникало немного света.
– Что это? – удивлённо спросил он.
– Раньше тут была комната батрака, но его угнали в Германию работать на фрицев, теперь это моё секретное место.
Она подошла к маленькому окошечку и открыла его.
– Здесь есть потайной ход для побега, гляди.
Когда Тюр выглянул наружу, он увидел внизу крышу полуразвалившегося сарайчика, можно было спрыгнуть прямо на неё.
Мартье захлопнула окошко и щёлкнула выключателем возле двери, маленькая стеклянная груша, висящая среди комнаты, зажглась слабым жёлтоватым светом. Теперь Тюр увидел, что задняя стенка вся была оклеена фотографиями киноактёров и картинками с животными, которые Мартье вырезала из старых журналов. Над кроватью висела большая фотография какого-то малыша. Мартье кивнула на него: – Это мой братик Дан.
– У тебя есть брат? – поразился Тюр. – А где он сейчас?
– В другой семье.
Внезапно послышалось тихое похрюкивание.
– Я что-то слышал, – сказал Тюр, – это дядя Барт?
Мартье хихикнула, но промолчала.
– Кто это? – повторил Тюр.
– Это свинка, – тихо ответила Мартье, – она сидит в тайнике прямо под нами. Немцы приказали дяде отдать им Беллу, но он решил её спрятать.
– Беллу? – переспросил Тюр.
– Да, так я её назвала. Каждый вечер я прихожу к ней. Белла сидит в крошечной клетушке, где она даже шевельнуться не может. Ей нравится, когда я с ней разговариваю, её выпускают побегать в курятник лишь пару раз в неделю, да и то на несколько минут.
Внизу снова хрюкнула Белла.
– Видишь, она узнала мой голос.
– Уверена? – засомневался Тюр, он всегда считал свиней глупыми животными.
– Белла умная и очень славная.
Тюр призадумался, что ж, вполне в духе Мартье.
– Я тебе её как-нибудь покажу, – пообещала Мартье, – может, когда дяди Барта не будет дома.
– Значит, Белла - это твой секрет, – подытожил Тюр, обрадовавшись, что история про спрятанный велосипед станет подходящим ответом с его стороны.
– Нет, – отрезала Мартье и опустилась на колени, затем улеглась на живот, полезла под кровать и вытащила оттуда картонную коробку, перетянутую толстой аптекарской резинкой.
– Вот мой секрет, – сказала она и села на кровать с картонкой на коленях.
Когда Тюр присел рядом, матрас продавился так сильно, что Тюр и Мартье как бы сами собой оказались сидящими бок о бок, тесно прижавшись друг к дружке. Тюр попытался подняться, но Мартье его удержала.
– Погоди, не вставай. Когда показываешь настоящий секрет, нужно быть как можно ближе друг к другу. Обещай, что никогда и никому его не выдашь.
– Конечно, обещаю.
Постепенно Тюра охватило волнение. Значит секрет – не свинья, а что-то скрытое в этой коробке. Будет ли его велосипед равноценным секретом?
Мартье сняла резинку и откинула крышку. Внутри коробки были фотографии, курительная трубка и тонкое жемчужное ожерелье. Мартье запустила руку внутрь и достала оттуда что-то жёлтое. Вдруг, Тюр увидел, что это: большая жёлтая звезда Давида с надписью «ЕВРЕЙ».
– Это такие звёзды носят евреи?
Мартье кивнула.
– А откуда она у тебя? Кто её тебе дал?
Мартье покачала головой и хрипло прошептала: – Она моя.

Секрет Мартье

Тюр с тупым изумлением смотрел на жёлтую звезду. Невозможно было поверить, что Мартье - еврейка. Ему вдруг вспомнилось, о чём говорили Ламберт и Пьер вчера за школой.
– Не понимаю, – выдавил он, наконец, – ты же, вроде, из Эймёйдена? Ты говорила, что тебя увезли оттуда, когда там стало опасно.
– Это моя легенда, раньше я жила в Амстердаме, и дядя Барт на самом деле мне не родной.
– В Амстердаме?! – Тюр с восхищением уставился на свою подружку. Это же надо, в самом Амстердаме, столице Нидерландов! Янсен недавно показывал им чёрно-белый фильм про этот город. В этой короткометражке были и шикарные дворцы в самом центре города и гигантский вокзал и огромный порт и оживлённые улицы, но наибольший восторг у Тюра вызвал трамвай, он тогда твёрдо решил – как только подрастёт, поедет в Амстердам и первым делом покатается на таком трамвайчике.
И вот – рядом с ним сидит столичная девчонка! Мало того, ещё и предложившая свою дружбу. Ему ужасно захотелось расспросить Мартье про город, но он вдруг засмущался и спросил: – А почему ты оттуда уехала?
Мартье положила звезду на ладонь, бережно её погладила и осторожно убрала обратно в коробку.
– Я должна оставаться здесь пока не закончится война, но никто не должен знать, что я – еврейка, иначе немцы заберут меня в Германию, а дядю Барта и тётю Бербу посадят в тюрьму.
Тюр вспомнил, как немцы арестовали пастора за то, что он рассказал, как евреев отправляют в лагеря смерти. Мартье схватила его за руку.
– Ты никогда не предашь меня, Тюр?
– Нет, конечно!
Мартье сжала его ладонь и тихо сказала:
– Моё настоящее имя Тамара.
– Та... Тамара? – пролепетал Тюр.
– Это еврейское имя, фрицы и нсбшники это знают. Поэтому они сразу догадаются, кто я такая.
– Мартье мне нравится больше.
– Мне теперь тоже, – ответила Мартье и достала фотографию из коробки. Это была школьная фотография, Мартье указала на маленькую девочку с двумя косичками.
– Это нас снимали в третьем классе, вскоре меня перевели в другую школу для еврейских детей. Все мои друзья остались в старой школе, и новая учительница была не такая добрая, как в голландской школе. Но самое гадство, что теперь мне приходилось целый час идти до школы.
– Но ты ведь могла поехать на трамвае, – вставил Тюр.
Мартье кивнула.
– Сначала я так и делала, но потом евреев перестали пускать в трамвай. Повсюду вдруг появились таблички с надписью "Евреям вход воспрещён". Я чувствовала себя собакой, которую не пускают в мясную лавку. Когда я пошла в библиотеку, там висела такая же поганая табличка. Такие же объявления повесили у входа в бассейн и даже в парке. Потом нам приказали пришить эти звёзды. На свитер, на пальто, на рубашку. Мой папа даже сказал: "Гордись этим. Стыдиться нам нечего", но всё равно мне было до смерти стыдно. Всем вокруг стало сразу видно, что я еврейка. Раньше я могла хотя бы выгуливать нашего пса, и я каждый день водила Хулигана в парк, не смотря на запрещающие таблички. На мне же не было написано, что я еврейка. Но из-за этих подлых звёзд я больше не осмеливалась туда ходить, и родителям пришлось отдать Хулигана.
Мартье порылась в коробке и вынула фото вислоухой собаки.
– Какой забавный, – сказал Тюр.
– Когда его забрали, я целый день проревела, под конец папа не выдержал и закричал: «Тамара, хватит, думаешь, нам это нравится?» и я перестала плакать, ведь он был прав. Немцы запрещали абсолютно всё. Маме нельзя было в парикмахерскую, и для неё это была настоящая трагедия – она любила наводить красоту. Отец больше не мог водить нашу машину. Нам отключили телефон. Знаешь, что разозлило моего папу больше всего? Что нам запретили даже рыбалку. Мой папа был муниципальный служащий, также как и твой, но из-за немцев ему пришлось уволиться. Ему невыносимо было сидеть дома весь день, и поэтому он частенько уходил порыбачить. Даже после запрета он всё равно какое-то время продолжал рыбачить на Амстеле за городом: просто снимал свою звезду с пальто. Но полиция как-то пронюхала об этом: когда он сидел с удочкой, подъехала полиция и у папы потребовали документы. Если бы он их показал, ему бы плохо пришлось: у всех евреев на документах стояла жирная буква J.
– И что было? – спросил Тюр.
– Один из полицейских был его знакомым с прежней работы. В общем, его отпустили, но с тех пор папа больше не решался рыбачить.
– Это были голландские полицейские? – недоверчиво спросил Тюр. – И они помогали фрицам?
– Конечно, так же как и ваш Беренд, который раньше был жандармом в голландской полиции, а теперь прислуживает немцам.
– Неправда, – обиделся за него Тюр, – он прожил тут всю жизнь. Ещё когда мой папа был маленький и тырил яблоки из пасторского сада, он уже служил в полиции. Он не будет прислуживать немцам.
– Ещё как будет! – сердито ответила Мартье. – Сейчас, если хочешь служить в полиции или хотя бы в муниципалитете, ты обязан быть за немцев, иначе тебя уволят.
– Значит, по-твоему, мой папа тоже за немцев?! – разозлился Тюр.
Мартье пожала плечами.
– Ну?!
– Откуда мне знать, – раздражённо ответила Мартье, – порой всё слишком сложно. Дядя Барт говорит, что многие просто боятся потерять работу и умереть с голоду, так что нет ничего плохого, если слегка уступить фрицам. Наоборот, может быть полезно: жандарм Беренд тайком предупредил моего дядю, что немцы придут забирать наших коров, и дядя успел припрятать несколько. Если бы не Беренд, сейчас бы у дяди было не двенадцать коров, а восемь.
– Куда же он спрятал четыре коровы? – засмеялся Тюр. – В какую-нибудь потайную клетушку, вроде той, где сидит эта свинка?
– Дядя просто отогнал их к знакомому фермеру, к которому немцы собирались прийти в другой день.
Мартье достала фотографию семейной пары.
– Мои родители, – тихо сказала она.
– Где они сейчас?
– В Германии, в лагере.
– В лагере? – вздрогнул Тюр.
Тихим ровным голосом, в котором лишь иногда пробивались горестные нотки, Мартье начала свой рассказ.
Однажды ночью раздался звонок, а потом загрохотала входная дверь. Я выглянула в окно и увидела, что на улице полно народу. Повсюду стояли грузовики, расхаживали немецкие солдаты и голландская полиция, из дома напротив выходили люди с сумками, с чемоданами. Когда папа пошёл вниз открывать, там тоже были солдаты. Нам дали десять минут на сборы, а потом нам приказали лезть в грузовик. Мой братик расплакался, но фрицам было пофигу, они швырнули его в грузовик и он упал, когда папа попытался протестовать, получил кулаком по лицу от голландского полицая. Когда грузовик набили до отказа, нас повезли в театр, в тот, что возле зоопарка. Пока мы ехали, дети плакали, да и некоторые взрослые тоже, а одна старуха громко кричала, пока один из конвоиров не пригрозил её застрелить.
В фойе театра за большим столом сидели люди, тоже евреи, как и мы. Родителям приказали отдать им свои документы. Те люди пытались успокоить родителей, говорили, что нас отправят в Германию на работу, но я слышала, как отец сказал маме: «С нами всё кончено, надо спасать детей».
Я сразу испугалась, но папа обнял меня и сказал, что всё будет хорошо. Потом детей стали сгонять в отдельную группу, тогда папа быстро достал из чемодана эту коробку с фотографиями, положил её в мой ранец и велел беречь как зеницу ока, а братику папа дал его мишку.
Всех взрослых повели в зрительный зал, и мы с Даном тоже хотели пойти с родителями, но нас не пустили. Какая-то женщина сказала: «Вы пойдёте с нами, тут слишком шумно, для детей у нас есть местечко получше».
Нам пришлось вместе с остальными ребятами построиться в ряд и перейти на другую сторону улицы. Мимо проезжал трамвай, из окон нам махали пассажиры. На той стороне стояла школа, там уже было полно детей – от младенцев до моих ровесников. Нас с братом отвели в спальню, и я сразу спрятала коробку под кровать, потом нам разрешили поиграть в большой комнате с остальными детьми, там я увидела Леви – мальчика, с которым я училась в еврейской школе. Мы и раньше нравились друг другу, а теперь мы и вовсе стали настоящими друзьями…
– Это с ним ты собиралась целоваться? – перебил Тюр.
– Да, он был очень забавный, совсем как ты, – глаза Мартье заблестели. – Он знал много всяких игр, которым он учил остальных ребят. Через несколько дней мы заметили, что дети начали куда-то пропадать. Мы стали расспрашивать воспитательницу, но она не захотела нам ничего объяснять. Однажды утром в спальню вошёл доктор и сказал, что должен меня осмотреть. Я не понимала – зачем – ведь, я не была больна, и я сначала не хотела с ним идти, тогда он сказал шёпотом: «У меня весточка от твоего папы» и я послушалась. Когда мы вошли в маленькую комнату, он запер дверь и сказал: «Тамара, я был в том театре, где держат твоих родителей, скоро их отвезут в Германию, всех детей отправят туда же. Но тебе мы можем устроить побег и переправить к людям, которые о тебя позаботятся. У тебя будет другое имя и тебе придётся забыть, что ты еврейка, пока не закончится война».
Мартье вынула из коробки ожерелье и трубку и положила Тюру на колени.
– Он передал мне эти вещи: трубку отца и жемчуг, который моя мама никогда не снимала. Потом он сказал: «Твои родители хотят, чтобы ты бежала отсюда как можно скорей. Твоего брата мы тоже постараемся спасти, однако вместе вам бежать нельзя – это слишком опасно».
Благодаря знакомым вещам я поняла, что этому человеку можно доверять. Он сказал, чтобы я никому ничего не говорила, даже Леви…
– Это всё, что осталось у тебя от родителей? – Тюр осторожно взял в руки ожерелье и трубку.
– И ещё фотографии, – тихо ответила Мартье.
Неожиданно снизу раздался голос:
– Мартье, Тюр, вы на сеновале? – голос принадлежал дяде Барту.
Дети всполошились, Тюр быстро вернул вещи и подбежал к окну.
– Я уйду через потайной ход! – произнёс он свистящим шёпотом.
– Не надо, он знает, что мы здесь. Слишком уж мы засиделись.
Мартье распахнула дверь комнаты. – Дядя Барт, мы уже идём!
Затем, быстро сложив вещи в коробку, она перетянула её резинкой и задвинула обратно под кровать.
– Никому ни слова, – поспешно прошептала она, – иначе меня сразу отсюда увезут. Мне запрещено рассказывать кто я такая: тем, кто укрывает евреев, грозит беда – стоит лишь немцам пронюхать…
– Эй, вы, пошевеливайтесь там! – снова раздался дядин голос.
Мартье потащила за собой Тюра на сеновал и громко ответила:
– Мы играли в прятки, дядя Барт!
Дети перелезли через ворох сена и подбежали к лестнице. Дядя Барт уже поджидал их внизу.
– Там тётя принесла вам горячее молоко.
Дети начали карабкаться вниз. Спустившись с сеновала, Тюр посмотрел в угол сарая и разглядел там огромный стог сена до самого потолка, видимо, там и пряталась хрюшка.
– Небось, сидели в старой каморке? – проворчал дядя. Мартье кивнула.
– Не надо туда никого водить. Ты же сама говорила, что это твоё секретное место, даже мы с Бербой туда не суёмся. Ты, дорогуша, нарушаешь свои же правила.
– Тюр мой лучший друг, – ответила Мартье.
– Рад за тебя, но всё же, больше так не делай, хорошо? Загон для скота не место для игр, ты меня понимаешь?
– Да, дядя, – тихо ответила Мартье, однако в её голосе Тюр уловил знакомые нотки упрямства, дядя, видимо, тоже, потому что он строго на неё посмотрел, Мартье потупилась.
– Ну, чего встали как вкопанные, молоко ждёт вас на скамейке.
Без дальнейших пререканий дети вышли во двор и послушно выпили своё молоко. Дядя Барт запер хлев и двинулся к дому. Когда дядя отошёл достаточно далеко, Тюр прошептал:
– Расскажи, как ты сбежала из той школы.
– В другой раз, – тихо ответила Мартье, – теперь давай твой секрет.
Тюра бросило в жар, после такой невероятной истории Мартье, он даже не знал, о чём ему теперь рассказывать: его велосипедная тайна выглядела полным ничтожеством.
– Ну? – подступила к нему Мартье.
Тюр откашлялся, подыскивая слова, и, наконец, прошептал:
– У нас на чердаке сидит английский лётчик.

Страшный полковник

Вечером Тюр долго не мог уснуть, множество мыслей теснились в его голове – сначала он думал о Мартье. Сегодня он успел сбегать с ней за серебрянкой, хоть там уже почти ничего не осталось – другие ребята почти всё собрали. Мартье поклялась Тюру, что будет молчать про его лётчика. О своей тайне она тоже не хотела больше говорить, словно она вдруг чего-то испугалась.
Странно, с чего фрицы решили, что еврей – значит плохой, размышлял Тюр. Я, к примеру, католик. А если бы Гитлеру не понравились католики и он стал бы отправлять нас в лагеря, а там бы с нами делали то, о чём рассказывал пастор… Ламберт уверял, что пастор всё выдумал, но тогда почему папа Мартье сказал: «С нами всё кончено, надо спасать детей»? От чего спасать? Тюр был уверен, что никогда не предаст Мартье.
Он прислушался, но на чердаке было тихо. Когда Тюр уже собирался идти спать, отец рассказал, что прошлой ночью англичане бомбили Берлин. Это были, конечно же, те самые самолёты, что пролетали над ними, когда они сидели в подвале Нейскена.
Часы на главной площади пробили десять. Интересно, этот англичанин рассказал родителям, что Тюр был сегодня на чердаке? Наверняка, сказал, иначе с чего бы Лео так подмигивал ему сегодня перед сном: «Спокойной ночи, Тюр, лежи смирно и никуда не ходи».
Наверное, лётчик тоже давно спит, а Лео ещё внизу, поэтому так тихо.
Вдалеке послышался шум мотора. Опять самолёты? Нет, сирены не слышно. Это грузовик и он быстро приближается. Мотор взревел в последний раз, и заскрипели тормоза, захлопали дверцы, послышались голоса. Тюр испугался: Мартье! Они приехали за ней! Он метнулся к окну и отлепил краешек светомаскировки. Грузовик стоял перед их домом, из кузова выпрыгивали какие-то тёмные фигуры. Затем на весь дом раскатились настойчивые трели звонка, кто-то начал колошматить в дверь и орать: «Ауфмахен! Шнель, шнель!». Тюр приклеил бумагу обратно на стекло. Они пришли за англичанином, надо его предупредить: если немцы схватят – ему не жить. Тюр выбежал в коридор, но было поздно. Отец отпер дверь, и пара фрицев с автоматами уже громыхала вверх по лестнице, Тюр попятился и вжался спиной в стену. Внезапно в коридор выскочила тётя Анна. В белой ночной рубашке с длинными распущенными волосами она была точь-в-точь как ведьма. Увидав немцев, она начала истошно орать:
– Пошли вон, паскуды, фрицы поганые!
Один из немцев грубо отпихнул её в сторону и прошёл в её комнату. Тётя продолжала сыпать проклятиями. Другой солдат занялся комнатой Тюра. Из коридора было видно, как он сорвал с кровати одеяло, потом заглянул под кровать.
Из комнаты малышей послышался плач, и третий солдат неторопливо открыл дверь в детскую.
– Ruhig, Kinder, – дружелюбно сказал он, – Es ist gut.[Спокойно, дети, всё хорошо – нем.]
Он зажёг свет, но когда малыши увидели перед собой незнакомого мужика, они заревели ещё сильней. Немец быстро заглянул под кроватки и открыл шкаф. В мгновение ока мама взбежала по лестнице, влетела в комнату и обожгла немца разъярённым взглядом. Тюр увидел, что солдат совсем ещё мальчишка. Неловко выпрямившись, он виновато пробормотал: – Entschuldigen Sie, Frau Ramakers [Извините, госпожа Рамакер – нем.], – и выйдя из комнаты, направился к чердачной лестнице.
Из комнаты тёти Анны тоже вышел немец, приблизился к Тюру и рявкнул: – Englander?[Англичанин? – нем.]
У Тюра всё похолодело внутри: это был тот самый офицер, которого сегодня утром они встретили на лугу, и которого Мартье обозвала немец-перец. Снова этот фриц просвечивал его насквозь своими холодными рыбьими глазами.
– Englander? – опять заорал он.
Тюр беспомощно пожал плечами.
– Н-н-не знаю.
Снова заголосила тётя Анна:
– Ах ты, сука, что б ты подавился своим Гитлером!
Немец-перец обернулся и зарычал:
– Maul halten! [Заткни пасть – нем.]
Он поднял руку, собираясь ударить её, но тут кто-то позвал: – Herr Oberst, hier! [Господин полковник, сюда! – нем.] – это был молоденький солдатик, который уже стоял перед дверью на чердак. Он подёргал дверную ручку, но дверь не открылась. Два других солдата поспешили к нему и начали колотить прикладами в дверь. Сам не свой от страха Тюр смотрел на них, чувствуя, как слёзы ручьём текут по щекам. Промелькнула мысль: теперь всё кончено – они арестуют пилота и нас заодно. С громким треском дверь подалась. Солдаты замерли, затем как по команде ринулись на чердак. 
Тюр слышал, как солдаты расхаживали взад-вперёд по чердаку и переговаривались друг с другом, длилось это довольно долго, наконец, они спустились вниз. Одни, без лётчика. Мама тем временем успокоила детей, а тётю с большим трудом удалось водворить обратно в спальню, где она продолжала поносить незваных гостей на чём свет стоит. Немец с жуткими глазами покосился на её дверь, и мама, призвав на помощь всё своё знание немецкого, объяснила:
– Зи ист айн венихь… э-э… дура… феррюкт.
Полковник криво усмехнулся и проворчал: – Das dachte ich schon. [Я уже заметил – нем.]
Затем ткнул пальцем в Тюра: – Mittkommen, schnell. [Идём со мной, быстро – нем.]
– Иди с ним, сынок, – прошептала мама.
– Я не хочу, мам.
– Иди, там внизу папа.
Дрожа от страха, Тюр спустился по лестнице.
В коридоре стояли Лео, Катрин и отец с поднятыми руками, один из немцев держал их под прицелом автомата. Из гостиной и кухни вышли ещё солдаты.
– Ну? – спросил немец-перец.
– Nichts, Herr Oberst. [Ничего, господин полковник– нем.]
Герр оберст принялся орать на папу. Тюр ничего не мог разобрать, кроме воплей: «фершвунден», «ганце фамили абшиссен» и «зи зинд геварнт», затем немцы убрались также внезапно, как и появились.
Папа запер за ними дверь, взревел мотор и грузовик укатил прочь.
Позже вся семья сидела на кухне. Почти все плакали, даже Лео не мог удержать злых слёз. Мама успокаивала малышей, отпаивая их молоком, Катрин всхлипывала, стоя за кофеваркой. Тётя Анна сидела в своём кресле возле печки и ворчала не переставая:
– Стыд и позор так пугать старую женщину! Сначала из-за их чёртовой пушки меня выгнали из дому, теперь они и здесь мне покоя не дают. Я буду жаловаться их начальству!
Когда все немного успокоились, мама вздохнула: – Как это всё ужасно.
Тюру ужасно захотелось узнать, куда девался лётчик, но никак не решался спросить.
– Да, было страшновато, но ведь ничего же не случилось, – спокойно произнёс отец.
– Нам повезло, – сказал Лео.
– В чём? – удивилась тётя.
Лео и папа переглянулись.
– Да так... Повезло, что они не нашли радиоприёмник.
Тётя сердито воскликнула: – Совсем рехнулись! Присылать целую роту солдафонов из-за какого-то радио!
Тюр улыбнулся про себя. Несколько месяцев назад было приказано всем сдать свои радиоприёмники: немцы не хотели, чтобы люди слушали Оранжевое Радио, которое вещало из свободного Лондона, пытаясь подбодрить голландцев. Поэтому время от времени немцы ходили по домам и проверяли – не прячет ли кто приёмник, но, разумеется, для этого не нужен был целый грузовик с солдатами.
Катрин разлила кофе по чашкам.
– Угощайтесь. Это, конечно, суррогат, но лучше, чем ничего.
Мама снова беспомощно вздохнула:
– Сколько ещё это будет продолжаться?
– Всё не так уж плохо, – сказал папа, – В России Гитлер понёс значительные потери, а войска союзников уже высадились на юге Италии.
– И в Африке тоже, – вставила Катрин, – англичане разгромили генерала Роммеля.
«Неудивительно, с такой-то фамилией [Rommel =«барахло» – нидерланд.]», подумал Тюр.– Послушайте, что я вам скажу, – продолжал отец, – наши спасители уже близко. Немцы застроили бункерами всё наше побережье, ждут нападения англичан и американцев, недаром соседская племянница Мартье оттуда уехала.
– Канадцы тоже будут участвовать в штурме, и даже поляки, – добавил Лео.
– Неужели все они прибудут сюда, к нам? – поразился Тюр.
– Ещё бы! Гитлера можно одолеть только большой армией, собрав солдат из разных стран. Их называют «союзниками», это означает, что они воюют на одной стороне, против общего врага.
– Благодарю за лекцию, – сухо ответил Тюр.
– На здоровье, маська, в школе вам такого не расскажут, – засмеялся Лео.
Мама повела малышей в детскую, и тётя пошла за ней наверх. Когда они ушли, Лео сказал Тюру:
– Спасибо тебе, братишка, ты нас здорово выручил.
Тюр ничего не понимая, вытаращился на старшего брата. Лео улыбнулся.
– Нечего строить из себя невинную овечку. Джордж нам рассказал, что ты был на чердаке.
– Его зовут Джордж? – выпалил Тюр.
Лео и папа расхохотались.
– Я никому не говорил, – соврал Тюр. – Я обещал ему, что буду держать язык за зубами.
Ему вспомнилась Мартье, но в ней он был уверен, как в самом себе.
– Честное слово, никому? – спросил отец.
«Только бы не покраснеть», подумал Тюр, поспешно замотав головой, затем быстро спросил:
– А где сейчас Джордж?
Лео взглянул на отца, тот слегка кивнул. Лео ответил:
– Когда он рассказал, что ты его обнаружил, мы быстренько переправили его в безопасное место в лесу.
– В мергелевые пещеры?
Тюру доводилось слышать рассказы, что в тех пещерах иногда кто-то прятался. Немцы не осмеливались туда заходить, поскольку в тех лабиринтах можно было легко заблудиться и пропасть ни за грош, но Лео и папа знали их как свои пять пальцев. В одну из этих пещер Тюра несколько раз водил старший брат. Хоть и было ужасно страшно, но всякий раз они благополучно выбирались наружу.
– В общем, да, – подтвердил Лео.
– И он так и будет там сидеть?
– Нет, мы постараемся как можно быстрей переправить его через бельгийскую границу, оттуда во Францию, а потом уже в Англию.
– А как вы его переведёте через границу?
– Ишь, какой любопытный! Много будешь знать – скоро состаришься.
Но Тюр всё не мог угомониться:
– А часто у нас люди прятались на чердаке?
Папа кивнул.
– Да, обычно это были лётчики с подбитых самолётов либо разведчики с секретными донесениями. Как правило, они тихонько отсиживались у нас день или два. Но этот Джордж оказался беспокойным гостем, и больше здесь никого нельзя прятать.
– Жаль, – снова соврал Тюр. На самом деле ему не хотелось, чтобы ещё кто-нибудь у них прятался. Не хотелось всю ночь лежать, не смыкая глаз и вслушиваясь – не едет ли к ним грузовик... Неожиданно громко задребезжал звонок и Тюр аж подпрыгнул, но папа успокоил:
– Это, наверняка, кто-нибудь из соседей – хотят узнать, что случилось.
Когда папа вернулся, он удивлённо сказал:
– Это был Нейскен. Прибежал сообщить, что он не имеет никакого отношения к этой облаве.
– По-моему, он врёт, – проворчал Лео.
– Я так не думаю.
Тюр, недоумевая, спросил отца: – Почему? Он ведь нсбшник?
– Тем не менее, он наш земляк, здесь он родился и вырос, также как и я. А это что-нибудь да значит.
Лёжа в постели Тюр долго не мог уснуть, он никак не мог забыть того страшного немца с ледяными глазами. Потом он вспомнил, что сегодня впервые отец не стал уходить от ответа своими отговорками вроде: «Ты ещё маленький» и «Не лезь не в своё дело». Папа и Лео даже рассказали ему, что лётчика спрятали в пещере, а потом переправят через границу. Этим можно было гордиться: теперь он с ними в одной команде. Но с таким соседом как Нейскен надо быть настороже. Собственно говоря, кому вообще в посёлке можно доверять? Кому можно доверять из его одноклассников? Ламберта надо остерегаться. Пьер иногда тоже болтает всякие гадости. Зато Фонс - сын булочника оказывается хороший парень – отказался кричать «Хайль Гитлер», несмотря на то, что Ламберт плюнул в него своей мерзкой нацистской слюной. Сьен - сын мясника тоже добрый малый. Вдруг до Тюра дошло, что с исчезновением пилота пропала и его тайна, что теперь скажет Мартье? Она, небось, решит, что он всё выдумал. Нет, не может быть. Наверняка, Хольтерманы слышали, что здесь был обыск. Тем более, он может ей рассказать, где теперь скрывается лётчик и куда его потом переправят.
Тысячи мыслей крутились у него голове: Мартье, жёлтая звезда, немец-перец, свинка Белла, Джордж, Нейскен, Ламберт, Фонс, Мартье, Руланд, СС, концлагерь, смерть…
Тюр ещё долго ворочался в своей постели и смог уснуть лишь незадолго до рассвета.

Сельский переполох

Следующим утром гудело всё село – все уже знали о ночной облаве в доме Рамакеров. К тому же, в то самое время, когда страшный немец допрашивал Тюра, происходил обыск и в доме булочника. Отец Фонса прятал второго английского лётчика в своей пекарне за большой печкой, и когда нагрянули немцы, он был всё ещё там. Всю семью булочника арестовали и увезли в город – об этом рассказал папа за завтраком.
Мартье зашла за Тюром перед школой. Им хотелось поболтать без свидетелей, поэтому заметив впереди Пьера и Мию, они сбавили шаг.
– Я думала, приехали за мной, – тихонько сказала Мартье.
Тюр кивнул.
– Я тоже так подумал, хорошо, что они пошли к нам. То есть ничего хорошего, конечно, я чуть не описался со страху. С ними был тот немец-перец, к счастью, лётчик успел сбежать, в этом нам повезло...
Слегка поколебавшись, Тюр добавил: – Теперь у меня больше нет моей тайны.
– Это неважно, – усмехнулась Мартье, – главное, что у нас нет тайн друг от друга.
– Но ты мне ещё не всё про себя рассказала, – поспешно ответил Тюр.
– Может, сегодня расскажу, но сначала мы должны найти новое секретное место, на сеновал вдвоём нам больше нельзя.
Когда они проходили мимо дома Рабрехтов, дверь распахнулась и на улицу выскочила госпожа Рабрехт – маленькая толстая старуха, которая сразу же набросилась на них:
– Ну и переполох был у вас вчера! Мой муж совсем спятил со страху, когда увидал этот огромный грузовик и услышал крики немцев.
Она произнесла это с такой укоризной, словно это Тюр был во всём виноват. Потом нагнулась к ребятам и прошептала: – Ну так что, нашли они что-нибудь?
– Нет, конечно, – уверенно ответил Тюр, – мы не прятали никакого радио.
– И лётчика тоже? – удивилась госпожа Рабрехт.
– Лётчиков тоже.
Старуха недоверчиво уставилась на них сквозь совиные линзы своих очков, но Тюр отважно смотрел ей прямо в глаза, стараясь ничем не выдать своё волнение.
– Значит, никаких лётчиков? – повторила старуха Рабрехт.
– Разумеется, нет! Мой отец же не идиот.
Старуха задумчиво покивала, затем указала на дом Нейскена.
– Правильно, с таким соседом лучше не рисковать. Лично я этому подлецу ни на грош не доверяю.
– Он разрешает нам укрываться в его погребе, – встряла Мартье.
– Ты права, дитя моё. Кстати, когда ты приехала сюда?
– В июне, госпожа Рабрехт.
– Напомни-ка, откуда ты?
– Из Эймёйдена.
– Ах да, правильно. У меня тоже есть там родственники, ты правильно сделала, что уехала, их скоро будут бомбить.
– Я очень рада, что теперь живу с дядей и тётей.
Старуха снова задумчиво покивала и сказала:
– А я и не знала, что у фермера Хольтермана есть родня в Эймёйдене.
– Есть, – отрезала Мартье.
Из глубины дома раздался чей-то вопль.
– Муж зовёт, всё никак не успокоится после вчерашнего, – сказала госпожа Рабрехт и отошла от них.
– Чертовски любопытная тётка, – прошептала Мартье, дождавшись, когда старуха скрылась за дверью.
Тюр хлопнул её по плечу:
–Ты молодец, я чуть сам тебе не поверил.
– Я тебе тоже – насчёт приёмника.
– Мне эта бабка никогда не нравилась, – ответил Тюр, – а её старикан вечно пускает слюни, когда мы сидим в подвале.
Мартье рассмеялась: – Ну, он не виноват, он же старенький и больной.
– Ладно, идём. Пьер и Мия уже далеко.
Молча они двинулись вниз по улице. Немного погодя Мартье спросила:
– Ты не знаешь, что теперь будет с Фонсом и его родителями?
– Папа утром говорил, что их повезли в город, он думает, что их посадят в тюрьму гестапо.
Мартье сглотнула и тихо сказала:
– Ламберт недавно говорил, что там пытают людей и этот придурок смеялся, когда об этом рассказывал.
– Папа сказал, что бургомистр сейчас поедет в город и попробует их выручить. Может, удастся освободить хотя бы Фонса и его маму, если им поверят, что они ничего не знали.
– Как думаешь, поверят?
– Фонс наверняка ничего не знал. Взрослые не рассказывают детям про такое…
Тем временем Пьер их заметил и подбежал к ним поближе, чтобы разузнать все подробности: как выглядел лётчик, в каком он был звании, был ли он ранен. Но Тюр был словно кремень.
– Никаких лётчиков мы не прятали.
– А мой папа говорит, что прятали, – настаивал Пьер.
– Передай своему папе, чтобы не болтал всякую ерунду.
Разочарованный Пьер отвалил несолоно хлебавши, но в школе всё повторилось: каждому хотелось узнать всё в подробностях об английском лётчике.
– Да не прятали мы никакого лётчика, – с неподдельным изумлением повторял Тюр. – У нас  места лишнего нет, живём как сельди в бочке.
Однако одноклассники не сдавались:
– Просто так немцы бы не приехали. Дыма без огня не бывает!
К счастью, прозвенел звонок, и все побежали на построение. Построившись в шеренгу по одному, дети зашагали на урок – каждый в свой класс. В классе Тюра одно место пустовало – место Фонса. Янсен перекрестился и приступил к молитве. После привычного «Отче наш» и троекратного «Радуйся, Мария» он добавил:
– А теперь ещё раз прочтем «Радуйся, Мария» за вашего одноклассника Фонса и его родителей. Они поступили весьма неблагоразумно, впрочем, будем надеяться, что они скоро вернутся домой.
Тюр взглянул на ряд, где сидели девчонки, Мартье повернулась к нему и скорчила гримасу, показывая своё презрение к лицемерным словам Янсена. Учитель заметил это и оборвал молитву на полуслове:
– Хольтерман и Рамакер, молитесь с закрытыми глазами!
Мартье и Тюр послушно закрыли глаза.
Дома у Тюра за обедом все только и говорили, что о семье Фонса. Мартье тоже была вместе с ними – Тюр привёл её с собой. Когда все уже сидели за столом, папа обратился к Лео:
– Теперь, надеюсь, ты согласишься со мной, что и от бургомистра может быть польза: как знать, вдруг, он и в самом деле сможет помочь семье булочника.
– Всё равно, этот бургомистр стелется перед фрицами, – огрызнулся Лео.
Мама покачала головой и проворчала:
– Хватит препираться, никогда вы друг другу не уступите.
– Финеке только что сказала «тики», – вмешалась Катрин. – Это значит ботинки, здорово, правда?
– Молодец, Финеке, – угрюмо ответил Лео. – Только ботинки она всё равно не получит.
Однако Катрин не сдавалась:
– Ничего, к тому времени, когда она сможет сказать «ботинки», фрицев уже прогонят и всё станет как раньше.
– Схожу, пожалуй, сегодня в город на рынок, – сказала мама. – Отнесу картошку и овощи, может, удастся выменять что-нибудь из одежды.
Когда Тюр и Мартье после обеда возвращались в школу, за ними увязались Пьер и Мия. Мартье хотелось узнать у Тюра, что имел в виду Лео, когда сказал, что «Бургомистр стелется перед фрицами», но не стала об этом спрашивать при посторонних. Лишь, когда они возвращались из школы, у ребят, наконец, появилась возможность поговорить.
Они пошли к Мартье – она собиралась показать Тюру свинку, потому что дядя Барт собирался поехать в город, а тётя Берба пила кофе с мамашей Сьена. Но в тот момент, когда они уже стояли перед коровником, с улицы во двор зашёл дядя Барт, помахал детям и крикнул:
– В хлев не ходить, хорошо? – и скрылся в сенях.
– Жаль, так и не посмотрел я твою хрюшку. А мой папа про неё знает?
– Дядя говорит, что нет… Слушай, а чем занимается твой папа в муниципалитете?
– Он работает продовольственным инспектором, он должен ходить к фермерам и пересчитывать сколько у них животных, сколько мешков зерна. Эти сведения он передаёт немцам, а они потом решают, какую часть фермер должен им отдать.
– Теперь понятно, – рассмеялась Мартье, – почему дядя говорит, что твой папа не умеет считать. В прошлый раз он приходил считать коров, у нас их двенадцать, но я слышала, как дядя говорил тёте: «Кажется, Рамакер умеет считать только до десяти».
– По-моему, это мерзко, что папе приходится служить немцам, но с другой стороны, хорошо, что ему удаётся водить их за нос…
Во двор вбежала мама Тюра.
– Сынок, идём скорей, тётя Анна сбежала! Она собиралась сегодня жаловаться на немцев за вчерашний обыск, а я была занята с малышами и не уследила за ней. Беги, останови её, пока она не натворила глупостей.
«Такую ведьму разве остановишь» – подумал Тюр, но отважно спросил:
– В какую сторону она пошла?
– Она кричала, что пойдёт к себе домой, потому что там засели немцы со своей зениткой. Уговори её вернуться. Придумай что-нибудь: скажи, что я ногу сломала, что угодно!
Ребята опрометью выбежали на улицу, но путь им преградила старуха Рабрехт.
– Недавно тут пронеслась твоя безумная тётя, – сообщила она. – Костерила немцев на все лады. Я бы на её месте поостереглась!
После этих слов Тюр и Мартье припустили по Дорпстрат так быстро, как только могли.

Горе

На окраине села, там, где стояла последняя ферма, где кончалась Дорпстрат и начиналась дорога к городу, вдоль обочины стояли высокие деревья, а за ними простирались широкие луга. Вскоре ребята свернули на боковую дорожку, пробежав немного по песчаной тропинке, они увидели метрах в двухстах впереди крышу домика тёти Анны, выглядывающую из-за высоких буков, потом они заметили и саму тётю, которая быстро приближалась к своему дому. Из-за крыши виднелось дуло зенитного орудия, стоящего в огороде.
Не сбавляя темпа, Тюр приставил ладони рупором ко рту и заорал:
– Тётя Анна!
Тётя остановилась, обернулась, но увидев детей, крикнула: – Уходите отсюда! – и упрямо продолжила свой путь. Проходя мимо крохотной часовенки, тётя на секунду сбавила шаг, чтобы перекреститься. Тюр крикнул Мартье на бегу:
– Она говорила, что ни за что не пройдёт мимо неё, не поставив свечку за Деву Марию.
– Дай-то бог, – простонала Мартье, – я больше не могу.
Но в этот раз тётя, увы, изменила своим принципам, и не останавливаясь, поспешила к дому. Ребятам было её уже не догнать – они видели, как тётя решительно распахнула калитку и исчезла за изгородью. Тяжело дыша, дети остановились.
– Она и впрямь чокнутая, – отдуваясь, проворчала Мартье.
– Что будем делать? – спросил Тюр.
– Идём, глянем.
– Тебе не страшно?
– Страшно, но бросать её одну тоже нельзя. Идём!
Тюр замялся и Мартье настойчиво повторила: – Идём же, я одна с ней не справлюсь.
Тюр глубоко вздохнул и побрёл вслед за Мартье, ему стало стыдно, что девчонка оказалась смелей его. Приблизившись к тётиному дому, Тюр указал на ствол зенитки и сообщил:
– Это ФЛАК.
– Что?
– «Флюгабверканоне», то есть противосамолётная пушка, – пояснил Тюр, довольный, что произвёл впечатление на подружку. – Эта зенитка намного лучше английских и американских, за минуту она выстреливает свыше пятидесяти снарядов и бьёт вверх до десяти километров.
– Откуда ты всё это знаешь? – с удивлением спросила Мартье, но в глазах у неё плясали лукавые чёртики.
Тюр сглотнул и подумал: «Кажется, она прекрасно понимает, что я просто выпендриваюсь, а сам готов обделаться от страха».
Прежде чем Тюр успел открыть рот, с заднего двора послышался громкий хохот, поверх которого разливалась тётушкина брань. Дети в испуге замерли перед калиткой и Мартье прошептала: – Может, вернёмся? – как вдруг перед ними вырос солдат с карабином на плече.
– Was soll das, Kinder? [Что это значит, дети? – нем.] – добродушно спросил он.
– Моя тётя, – сказал Тюр.
– Tante?
– Унзере танте ист хир, – объяснила Мартье, – зи ист айн венихь…
Мартье попыталась вспомнить подходящее слово, но безуспешно, тогда она постучала пальцем по лбу. Солдат рассмеялся. – Ach, die verrückte Tante, komm mit, Kinder. [А, эта безумная тётя! Идёмте, дети – нем.]
Он пошёл вперёд, но увидев, что дети не тронулись с места, добавил: – Habe keine Angst, es ist gut. [Не бойтесь, всё хорошо – нем.]
И тут Тюр вспомнил этого парнишку: он был среди тех немцев, что приходили с обыском прошлой ночью. Это был тот самый солдат, что напугал малышей, а потом извинялся перед мамой. Они пошли за этим немцем на задний двор и там они увидели ещё пару солдат, что стояли привалившись к зенитному орудию. Пушка отливала светло-серой сталью и выглядела вовсе не такой тяжёлой, как ожидал Тюр, наслушавшись рассказов Пьера. При слове пушка Тюру представлялась громоздкая штуковина, но это орудие выглядело лёгким и даже изящным, состояло оно из каких-то тонких трубок и покоилось на большой крестовине, которая распласталась по земле, словно огромный паук.
Тётя стояла в двух метрах от солдат и выкладывалась по полной программе: топала ногами и неистово жестикулировала, затем Тюр услышал знакомую тираду: – Сволочи, подонки, фрицы драные, катитесь к своему Гитлеру!
Но немцы едва ли понимали что-то из её воплей и лишь покатывались со смеху. Немного поодаль в огороде стоял огромный прожектор, возле него тоже корчились со смеху двое мужчин. Невероятные размеры этого прожектора впечатлили Тюра, пожалуй, даже больше, чем зенитная пушка. Внезапно тётушка умолкла на полуслове: она заметила кота, который дрых на орудийном лафете – это был её Черныш, который удрал вскоре после того как тётя к ним переехала.
Тётя просеменила к спящему коту и радостно воскликнула: – Вот ты где, Чернышок! Я так скучала без тебя.
Кот мигом проснулся, вскочил и начал шипеть.
– Чернышка, это же я – твоя мамочка… – тётя потянулась было к нему, но кот ударил её по руке когтистой лапой и сиганул под ноги одному из солдат, стоявших подле прожектора. Немец взял его на руки и стал чесать ему за ухом. – Ruhig, mein Liebchen [Успокойся, милый мой – нем.], – утешал кота немец.
Тётя пришла в бешенство, направив на кота дрожащий палец, она принялась осыпать его проклятиями:
– Ах ты подлюга, фашист, предатель сраный! Не хочу тебя больше видеть!
Пылая гневом, она пошла прочь, а немцы захохотали пуще прежнего, особенно когда один из них попытался пародировать тётю:
– Шернышхен, этошья тфой мамка.
Ребята старались не смотреть друг на друга, чтобы тоже не засмеяться. С одной стороны, тётю жалко, конечно, но обзывать кота предателем тоже несерьёзно. Черныш всего лишь кот, а животные привыкают к родному дому. К тому же эти солдаты, похоже, неплохо с ним обращались.
Мартье шепнула Тюру: – Идём, надо догнать тётю.
Они двинулись обратно к входной калитке, знакомый солдат пошёл их провожать.
– Ihr habt eine drollige Tante [Смешная у вас тётя – нем.], – сказал он им напоследок.
Дети спешно попрощались и дунули обратно в посёлок, но вскоре Тюр остановился: дольше сдерживаться не было сил. – Дролихе танте! – смеялся он.
– Смешная! – хохотала в ответ Мартье, – это означает смешная!
Невероятно, как быстро ходила эта старая тётка. Спустя некоторое время, когда ребята запыхавшись ввалились на кухню, тётя уже сидела там в окружении малышей, Катрин и мамы и продолжала ругаться:
–Я им высказала-таки всю правду, этой наглой немчуре, козлам этим тупорылым!
Мама пыталась её успокоить, но тётю было не остановить, и покуда она изливала свой гнев,  Катрин увела малышей в гостиную. Когда тётя поутихла, Тюр вкратце пересказал, что там произошло, при этом как бы вскользь упомянув про флюгабверканоне.
– И там была её киса, – внесла свою лепту Мартье.
При слове «киса» тётку снова прорвало:
– Не вспоминайте при мне про эту падлу, пусть остаётся со своими фрицами, нехай они ему башку оторвут!
– Господи, тётя! – поразилась мама. – Вы же обожали своего Черныша.
Внезапно поток ругательств иссяк и тётя разревелась. Скрючившись в кресле возле печки, тётя плакала навзрыд как маленькая девочка. Мама замахала ребятам, чтобы они вышли, и дети поднялись в комнату Тюра.
Тюр сразу плюхнулся на кровать.
– Как-то здесь пустовато, – задумчиво сказала Мартье, – надо тебе что-нибудь повесить на стенку, вот как у меня в секретной комнате.
– Что повесить?
Мартье слегка призадумалась и съехидничала:
– Например, картинку с ФЛАКом, о котором ты столько всего знаешь.
– Да это мне всё Пьер рассказывал, – смущённо ответил Тюр.
Мартье подошла к нему вплотную.
– Ты сильно испугался?
– Да. – выдавил Тюр и подумал: «Блин, как трудно в этом признаваться, особенно девчонке».
– Я раньше тоже боялась, к счастью, меня научили, что иногда надо загонять свой страх глубоко-глубоко, иначе я бы сейчас здесь не сидела. Рассказать, что со мной было дальше?
– Да, расскажи!
– Мне холодно.
Тюр поднялся и сорвал с кровати большое коричневое одеяло.
– Присаживайтесь, сударыня, – пригласил Тюр.
Мартье села на кровать и Тюр укутал её одеялом, а потом и сам залез под него.
– Итак, на чём мы остановились? – спросила Мартье в точности как учитель Янсен посреди увлекательной истории.
– Твои родители остались в театре, а тебя с братом перевели на другую сторону. Потом какой-то доктор хотел устроить тебе побег.
Ребята непроизвольно прижались друг к другу, и Мартье продолжила свой рассказ:
В тот же день за мной пришла очень приятная дама, она сказала, что её зовут Элси и я должна пойти с ней. Мне разрешили взять с собой ранец и коробочку с фотографиями. В подъезде она остановилась и спросила как моё имя. Я сказала, что меня зовут Тамара Коэн. Она задумалась, потом сказала: «Как насчёт Мартье?». Я не знала, что и ответить – всё это было так странно – но Элси сказала: «Теперь это будет твоим именем, потому что Тамара звучит слишком по-еврейски, а фамилия у тебя будет Донкер, потому что это моя фамилия. Если в поезде тебя спросят – кто ты – скажешь, что тебя зовут Мартье Донкер. Притворись будто ты моя дочь». Мне пришлось несколько раз повторить моё новое имя. Мы ещё немного постояли у выхода. Элси посмотрела на ту сторону улицы и сказала: «Возле театра стоят караульные, надо чтобы они нас не заметили. Дождёмся трамвая».     
Я отлично понимала, что нам обеим угрожает опасность, но Элси взяла меня за руку и сказала: «Не бойся, Мартье». Но я никак не могла побороть страх, я вся дрожала, и тогда Элси сказала: «Сегодня, что бы ни случилось, тебе надо загнать весь свой страх как можно глубже, иначе ничего у нас не получится». Она стиснула мою ладонь, и я пообещала, что буду стараться изо всех сил. Потом она сказала: «Бежим!» и потянула меня к выходу – мимо как раз проезжал трамвай, из-за него немцы не могли нас увидеть. Мы побежали рядом с трамваем, чуть дальше была остановка, и мы смогли в него сесть. Я обернулась и ещё раз быстро взглянула на театр. Там я видела папу и маму в последний раз, затем я не выдержала и начала плакать. Элси шепнула мне, чтобы я немедленно прекратила: даже плакать и то было опасно. Элси отвезла меня на вокзал, где нас ждала другая женщина, её звали Лидвина, вместе с ней я села на поезд. Моё имя по-прежнему было Мартье, но фамилия уже другая: Дриссен – это была фамилия Лидвины. Так меньше чем за час у меня появились две новые мамы.
Лидвина была забавная, сначала она попросила меня десять раз сказать, что меня зовут Мартье Дриссен. Когда я ошиблась, Лидвина предложила тихонько напевать имена для лучшего запоминания. Потом мы с ней играли в «Угадай, что я вижу» и Лидвина рассказала, что мы поедем аж до Южного Лимбурга. Сказала, что там я буду жить в селе у одного фермера, у которого есть жена, но нет детей – она говорила про дядю Барта и тётю Бербу – я должна была стать их «племянницей из Эймёйдена».
Путешествие было долгим, нам часто приходилось пересаживаться с одного поезда на другой. Пару раз к нам заходили немцы, было ужасно страшно. Они громко орали на всё купе: «Аусвайс, битте!» и все должны были показывать свои паспорта. Я радовалась, что, по крайней мере, детям паспорт не нужен. Лидвина была абсолютно спокойна, а когда её спросили – кто я, она обняла меня и гордо ответила: «Это моя дочь». Однажды какой-то фриц спросил, как меня зовут, я покраснела как свёкла и сказала – Мартье Дриссен. Он долго стоял и пристально на меня смотрел, мне казалось, что я сейчас умру со страху, но он подмигнул мне и пошёл дальше. Когда фрицы убрались из вагона, Лидвина сказала: «Кажется, он что-то заподозрил. Похоже, это был добрый немец, нам повезло».
В Маастрихте на вокзале меня ждал дядя Барт, и я опять получила новую фамилию – Хольтерман. В тот день я поменяла фамилию три раза, и с тех пор никто и никогда не называл меня моим настоящим именем. Как это нелепо – не иметь права на собственное имя, не иметь права на прошлое… Как будто, я – это больше не я, и теперь обязана забыть всё, что мне дорого, забыть мою прежнюю жизнь с мамой и папой.
Мартье замолчала, глядя прямо перед собой, и Тюр увидел слёзы застывшие в её глазах. Немного неумело он обнял её за плечи и тут Мартье начала тихонько всхлипывать. Она знала, что внизу её могут услышать и с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь во весь голос. Никто не должен был знать, что она всё рассказала Тюру, от того что не было сил больше держать это в тайне. Она должна была поделиться этим, поделиться с кем-нибудь, кому могла бы довериться. Ей казалось, что иначе она скоро забудет – кто она есть на самом деле, забудет родителей, семью и старых друзей из прошлой жизни. 
Мартье положила голову мальчику на плечо и старалась плакать как можно тише. Тюр замер, не зная, что делать. Такого с ним никогда ещё не было – ему никогда не приходилось сидеть рядом с плачущей девочкой – он терпеть не мог ревущих девчонок. Но эта была не просто девчонка, это была его девчонка. Он смотрел на неё и чувствовал, как ком подкатывает к горлу: никогда раньше не доводилось ему видеть сразу столько горя. Его ладонь словно сама собой потянулась к лицу Мартье и осторожно погладила её по щеке.
Тюр прошептал: – Тамара Коэн.

Снег

Следующим утром, когда ребята шли в школу, повалил первый в этом году снег. Дети в восторге бежали по Дорпстрат, швырялись снежками, отряхивались и неслись дальше. На школьном дворе снежное побоище было в самом разгаре, однако перестрелка быстро улеглась, как только из школы вышли Янсен и Конинг. Никто не хотел рисковать: попади в учителя и скандал будет до небес. Раздался звонок и все ровненько построились друг за другом. Класс Тюра заходил всегда одним из самых последних, так что ребята здорово продрогли от долгого стояния на холоде. В классе стояла маленькая буржуйка, но тепла она почти не давала: уголь уже давно не привозили и все печки в школе топили дровами, да и тех не хватало.
Спустя несколько дней после первого снега похолодало ещё сильней, и дети сидели в классе, не снимая курток и пальто. К счастью, отцу Тюра удалось выбить для школы приличную партию дров из муниципальных запасов, и уроки из-за морозов отменять не стали (к немалому огорчению Тюра).
Казалось, снег и мороз привнесли мир и покой в их маленькое село. Люди, словно стали медленней жить и меньше суетиться. Воздушные тревоги почти прекратились – из-за плохой видимости самолёты союзников всё реже и реже летали над ними бомбить немецкие фабрики. Благодаря стараниям бургомистра, через две недели Фонс и его мама снова вернулись домой. Несмотря на все расспросы ребят, Фонс упорно отмалчивался и ничего не рассказывал.
Тюр слышал от отца, что в гестапо Фонса и его родителей держали в холодной камере и почти не кормили. Лишь через две недели его отца перевели в лагерь для военнопленных в Амерсфорте, а Фонса и его маму отпустили домой.
– Что теперь будет с его отцом? – спрашивал Тюр.
– Бургомистр будет просить, чтобы ему разрешили остаться в Амерсфорте и не отправили в трудовой лагерь в Германию. В этом случае есть шанс, что после войны он вернётся домой.
– Какой шанс? – волнуясь, приставал к отцу Тюр, но тот не желал продолжать эту тему.
Булочная открылась снова, теперь уже маме Фонса приходилось вставать посреди ночи, чтобы испечь хлеб. В пять утра вставал Фонс и помогал маме до начала занятий, поэтому он часто засыпал в классе прямо посреди урока, впрочем, никто – даже Янсен – его не будил.
Рождество семья Тюра, как и в прошлом году, провела на кухне, так как это было единственным местом, где топилась печь. В четыре часа, ни свет ни заря, они отправились в церковь на праздничную мессу. Тюр сидел на мужской половине, рядом с отцом и братом, по другую сторону от прохода сидели женщины. Он махнул Мартье – та радостно помахала в ответ и тут же получила подзатыльник от тётки. Тюр улыбнулся про себя, когда увидел, как Мартье сложив руки лодочкой, стала прилежно молиться – ни дать ни взять, примерная девочка-католичка
Внезапно он обратил внимание, как Лео подаёт отцу какие-то знаки и указывает за спину. Обернувшись, Тюр увидел на входе двух мужчин в плащах чёрной кожи.
– Кто это? – спросил он шёпотом у старшего брата.
– Гестапо, – тоже прошептал в ответ Лео.
Тюр понял, что они пришли послушать проповедь их пастора – не станет ли он говорить что-нибудь против немцев. Когда пастор взошёл на кафедру, в церкви стояла мёртвая тишина: все уже знали, что в церкви агенты гестапо.
Пастор начал свою проповедь притчей о шести углекопах, которые попали в беду. Эти шахтёры копали уголь в штольне, когда из-за взрыва метана часть прохода осыпалась и они оказались в ловушке. Они страдали от голода и холода, у них не было с собой ничего кроме пары свечей, они не знали, как им спастись и постепенно отчаяние их становилось всё сильней. Когда же некоторые из них начали молиться они услышали слабые удары заступов, которые становились всё слышней: к ним шли на помощь спасатели и спустя сутки их вызволили…
Пастор сделал паузу и повторил: – Истинно говорю вам, братья и сёстры мои, эти люди не утратили мужества, и вытерпев страшные часы горя и холода были освобождены!
«Молодец наш пастор, – подумал Тюр, – эта притча словно про наших освободителей, которые тоже пока ещё не близко, но рано или поздно они придут, а эти гестаповцы всё поняли, но придраться не могут: ничего плохого про немцев он не сказал».
Со страшным грохотом захлопнулась входная дверь – агенты убрались из церкви.
– Аминь, – кротко подытожил пастор, и вся церковь облегчённо рассмеялась.
В первый день Рождества Катрин с мамой принялись хлопотать о праздничном ужине. Папе удалось свой самосад выменять на кролика, хотя табака ему самому хватало в обрез. У мамы же ещё с довоенных запасов оставался пакетик ванили. Благодаря этому, а также соседскому молоку, удалось приготовить настоящий пудинг. Добавив к этому картошку и морковь из зимних запасов, у них получилось настоящее пиршество. Потом они всей семьёй играли в разные игры, а папа читал им сказки братьев Гримм. Лео сидел демонстративно заткнув уши, повторяя, что не желает слушать сказки фрицев. Папа смеялся и просил его перестать дурачиться. Но вскоре приятный вечер был подпорчен появлением жандарма с известием, что немцы сняли бургомистра с занимаемой должности.
– За что? – недоумевал Тюр.
– Видимо, он недостаточно сотрудничал с немцами, – ответил отец, – во всяком случае, для них недостаточно.
– Как это недостаточно?
– В своё время узнаешь.
– Снова-здорово, – вздохнул про себя Тюр, – опять я слишком маленький для этой войны.
Пару дней спустя отец пришёл домой с дурной новостью, что новым бургомистром назначили их соседа Нейскена. Бормоча крепкие ругательства, отец принялся сдёргивать пальто, но мама велела ему следить за языком и не выражаться при детях. Позже – от Лео – Тюр узнал, отчего папа так сильно ругался: Нейскен перевёл его на другую работу, и больше он не мог ходить по фермам, считать коров и поросят. Теперь эту должность занял некий господин Гоммер из города – ради этого он специально приезжал к ним в село дважды в неделю. Этот господин был из партии нацистов и, по мнению Нейскена, считал он гораздо лучше, чем его отец.
Досталось от нового бургомистра и старшему брату: Лео до сей поры работал у фермера Северина, но пару месяцев назад вышел приказ всем мужчинам старше восемнадцати лет отправляться на военные фабрики в Германию, исключение делалось лишь для единственных кормильцев, как их отец. До сих пор Лео удавалось отвертеться, поскольку Северин жил на ферме один и нуждался в помощнике, но теперь им обоим было велено явиться к Нейскену.
Нейскен важно восседал за огромным письменным столом, а Лео и Северин стояли перед ним, словно парочка провинившихся школьников перед директором. Бургомистр, строго посматривая на них, объявил: – Я считаю, что ты, Северин, вполне можешь справиться один, наши немецкие друзья нуждаются в помощи Лео гораздо больше, чем ты. Всё больше и больше немецких рабочих уходит на фронт, дабы помочь Гитлеру в его доблестной борьбе с нашими общими врагами. Поэтому на оружейных заводах сейчас нехватка людей и наш долг помочь им.
Лео едва не откусил себе язык – ему ужасно хотелось заорать, что всё больше и больше немцев отправляют на фронт, потому что Гитлер скоро проиграет.
Фермер Северин принялся умолять Нейскена не забирать Лео, он начал расписывать, что скоро весна, скоро надо пахать и сеять, что надо чистить коровники, удобрять пашню и прочее и прочее…
С ласковой улыбочкой Нейскен подписал бумажку.
– Ладно, даю ему отсрочку на два месяца, но по истечении этого срока молодой господин Рамакер обязан будет отправиться в Германию.
Лео еле сдержался, чтобы не размазать по столу самодовольную харю Нейскена, и лишь ради обещанной отсрочки он кое-как взял себя в руки.
Напоследок Нейскен добавил:
– И передай своему папаше, чтобы завязывал с этими глупостями насчёт лётчиков и тому подобными вещами. В моём нынешнем положении я буду вынужден принять экстренные меры.
Лео в бешенстве шёл домой, осыпая проклятиями нового бургомистра, и в свою очередь получил нагоняй от Катрин, за то, что ругался при малышах. Немного позже домой вернулся Тюр с мамой и Лео повторил им свой рассказ. Но мама тоже была сердита, и ей тоже было что рассказать.
Они вместе с Тюром ходили сегодня в город, чтобы достать отцу ботинки. Им удалось сменять картошку хоть не на новую, но вполне ещё крепкую пару, а на обратном пути им повстречалась марширующая колонна Отряда Обороноспособности [Weerbaarheidsafdeling (WA) – военизированное подразделение партии НСБ]. Колонна распевала «Мы - чёрные солдаты, воюем за свободу и за мир».
– Можешь себе представить, кого я увидела в толпе рядом с нами?! – восклицала мама. – Розу, дочь Нейскена, под ручку с немецким солдатом!
– Я всегда знал, что эта Роза шлюха фашистская! – выругался Лео.
– А что значит шлюха? – заинтересовался Тюр.
Мама сделала угрожающий жест в сторону Лео и повернулась к Тюру:
– Сынок, расскажи лучше, кого мы ещё видели.
– Следом за «оборонщиками» маршировал отряд юхдсторма [Nationale Jeugdstorm – нидерландская молодёжная организация (1934-1945), созданная по образцу немецкого гитлерюгенда], знаешь, кто шёл вместе с ними, в своей голубенькой рубашечке с галстучком? Этот придурок Ламберт Нейскен! Ты бы видел, как он нос задирал! А потом они все кричали «Хайль Гитлер» и салютовали фашистским приветствием.
Тюр умолчал лишь о том, как ему стало завидно при виде марширующих мальчиков: очень уж всё это походило на его любимую игру в войнушку. Лишь когда он услыхал фанатичные крики Ламберта, у него по спине побежали мурашки – ему почудилось, будто его снова накрывает чёрная тень чудовищной летучей мыши.
Когда он повторил свой рассказ Мартье, та лишь пожала плечами:
– Чему тут удивляться, Ламберт типичный нсбёныш.
Тюр посмеялся, а потом, ни с того ни с сего, брякнул:
– Ты не знаешь, кто такие шлюхи?
– А тебе зачем?
Тюр объяснил, что его брат так называет Розу.
– У нас в Амстердаме были шлюхи, – задумчиво сказала Мартье, – мальчишки в моём классе говорили, что к ним ходят мужчины заниматься всякими грязными вещами.
– Какими вещами?
– Ну, я точно не знаю. Думаю, они раздеваются и трогают друг друга.
– Зачем? Просто так? – поразился Тюр.
– Нет, за деньги.
– Она ещё и платит за это?!
– Да не она, а мужчина, конечно.
– А сколько?
– Не знаю, много. Но мама говорила, что это плохие женщины, значит, и эта Роза такая же.
– Получается, этот немец тоже ей платит?
– Откуда мне знать?
– Ты же ведь жила в Амстердаме, а не я!
– Скорее всего, он дарит ей разные вещи. Иначе откуда у неё столько новых платьев?
Тюр с восхищением посмотрел на свою подругу. Он понял, что в делах такого рода она разбирается гораздо лучше него, поэтому он решил уточнить:
– А раздеваться и трогать друг друга, это разве плохо?
Мартье покраснела.
– Не знаю, спроси лучше у своей сестры.
– Ладно.
Однако оставшись этим вечером на кухне вдвоём с Катрин, он так и не осмелился спросить её об этом. Лёжа вечером в кровати Тюр пытался представить голую Мартье. Он видел её ясно и отчётливо, но, увы, только в одежде. Как он не старался мысленно её раздеть, у него ничего не вышло.
Весна в этом году была затяжная. Когда сошёл снег, тут и там уже проступала первая робкая зелень. Ночные авианалёты возобновились с прежней силой, и всё чаще им приходилось отсиживаться в бомбоубежище.
Однажды мама вернулась из города в ужасном смятении. Тюр сидел на кухне и делал уроки, но дверь в коридор была слегка приоткрыта, и он слышал, как мама плакала, рассказывая Катрин страшную новость.
– На прошлой неделе ополченцы из Сопротивления убили какого-то важного немецкого офицера. Чтобы отомстить, фрицы сегодня арестовали десятерых мужчин. Всё произошло на рынке прямо у меня на глазах: рядом со мной остановился грузовик, оттуда высыпала куча солдат, они стали хватать кого попало и сажать в грузовик. Там были и молодые ребята и пара стариков. Если завтра до восьми утра убийцы офицера не явятся в комендатуру, всех заложников расстреляют.
Тюр больше не мог усидеть на месте и выбежал в коридор. Мама быстро вытерла слёзы и принялась рыться в большой сумке, с которой ходила на рынок.
– Смотри, сынок, – произнесла она сдавленным голосом, – какой красивый свитер я тебе достала, давай, примерь его.
Тюр молча натянул свитер, думая, что ни за что не станет его носить – теперь он всегда будет напоминать ему об этих десяти заложниках. К тому же он был вовсе не красивый.
Несколько дней спустя, когда они с Мартье шли в библиотеку, на площади перед церковью стояли немецкие солдаты. Бургомистр Нейскен о чём-то спорил с пастором, который выглядел очень рассерженным. Отовсюду сходился народ, раздавались выкрики негодования.
Затем ребята увидели, что происходит: с колокольни на толстых канатах опускали колокола.
– Чудовищный позор! – кричал разгневанный пастор.
– Ничего подобного, – возражал Нейскен, – это ради нашего же спасения, господин пастор. Нашим немецким друзьям необходимо сырьё для оружейных заводов, им эти колокола будут очень кстати.
– Вот до чего докатились! – взорвался пастор. – Наши колокола собираются переплавить на пушки. Колокол – это символ мира, а не вашей ублюдочной войны.
– Так, так, – криво усмехнулся бургомистр, – думаю, что нашей общине не нужен такой пастор-сквернослов.
Пастор сжал кулаки, и дети увидели в его глазах слёзы, затем он обессилено взмахнул руками и сказал: – Всё равно, я бы и сам ушёл, – и размашисто зашагал прочь. Его длинная чёрная сутана хлопала на ветру, Тюр и Мартье смотрели ему вслед, а народ на площади начал возмущаться, кто-то даже выкрикнул: – Колокола на пушки, Гитлеру на погремушки!
Послышался смех, но один из немцев направил автомат на толпу и заорал: – Abhauen!
Ропща люди стали расходиться, ребята тоже пошли дальше.
– Ты видел, как плакал пастор? – обернулась Мартье.
Тюр кивнул. – Эти фрицы даже пастора достали.

Белла и бомбёжка

Люди со страхом прислушивались к вою самолётов и грохоту зенитного орудия. На дворе глубокая ночь, уже несколько часов сидят они в подвале у Нейскена. Сначала союзники пролетели в сторону Германии, затем всё стихло и люди собирались расходиться по домам, как вдруг самолёты вернулись. Многие уже стояли наверху в прихожей, когда Нейскен скомандовал возвращаться. Люди поспешили вниз занимать свои места: ещё была жива в памяти недавняя катастрофа в Неймегене, пару недель тому назад. Самолёты союзников средь бела дня атаковали город: после того, как прозвучал отбой тревоги и люди вышли из бомбоубежищ, внезапно появились самолёты, а пилоты, думая, что всё ещё летят над Германией, сбросили бомбы. Половина города превратилась в развалины, погибло более восьмисот человек. Английские бомбардировщики и раньше нередко ошибались, но сообщение об этой трагедии вызвало настоящий шок в их селе, так как при этом погиб их пастор: ему с большим трудом удалось добраться до Неймегена к своим родителям, чтобы поздравить их с золотой свадьбой. При бомбёжке погиб и сам пастор, и вся его семья…
Мартье и Тюр тесно прижавшись, сидят на ящике, напротив них бормочет вслух молитву старуха Рабрехт, её муж задрал голову и таращится в потолок. Неожиданно он вскакивает и издаёт дикий вопль, а затем принимается бегать по подвалу, остервенело размахивая руками. Когда он приближается к Нейскену, тот пытается за него ухватиться, но старик вырывается, бежит дальше и орёт ещё громче. Дети в подвале начинают плакать, старуха Рабрехт тщетно призывает мужа успокоиться. Нейскен подбегает к старику и бьёт его по лицу. Обливаясь слезами, старик оседает на пол. В этот момент к грохоту зенитного орудия добавляется громкий рёв, и затем раздаётся чудовищный удар, такой силы, что стены дрожат, будто при землетрясении, гаснет свет, начинается паника. Все что-то кричат, Тюр и Мартье судорожно вцепились друг в друга и Мартье шепчет: «Я не хочу умирать». Их лица прижаты вплотную, и Тюр чувствует, что слёзы Мартье текут по его щекам. Неожиданно он осознаёт, что его ладонь прижата к голому телу: из-за того что он так сильно прижал к себе Мартье, её пижама задралась, обнажив её спину. Недолго думая, он начинает её нежно гладить, и весь окружающий мир внезапно перестаёт существовать.
Так вот, значит, какое оно, это чувство, – думает мальчик, – когда в твоих руках голая девчонка. Он остро почувствовал красоту этого момента: это его девчонка, он её любит и в этом нет ничего грязного. Неожиданно Мартье обнимает его за шею и прижимается губами к его губам. Их поцелуй длится целую вечность, и Тюр даже начинает задыхаться, затем она отпускает его и шепчет что-то на ухо, но из-за адского шума ничего не разобрать.
– Что ты сказала? – кричит Тюр.
– Ты мой хороший! – кричит она ему прямо в ухо.
Вспыхивает свет, и люди постепенно начинают приходить в себя. Зенитка молчит, самолётов больше не слышно. Двое детей смотрят друг на друга, прищурившись из-за резкого света. Мартье шепчет: – Теперь у нас всё всерьёз.
Словно горячая вспышка обжигает Тюра с головы до пят. Его рука всё ещё покоится на её спине, но он быстро отдёргивает её, когда мать оборачивается, чтобы узнать – всё ли у них в порядке. Мартье, как в ни в чём ни бывало, бодро кивает ей, будто она и не умирала со страху всего лишь две минуты тому назад.
Старик Рабрехт всё ещё лежит на полу, тихонько всхлипывая, к нему подходит Нейскен, помогает подняться и усаживает на место.
– Этому пора положить конец, – бросает он старухе Рабрехт.
Та начинает умолять Нейскена, чтобы он не сердился на её мужа.
– Ладно, посмотрим, – отрывисто отвечает Нейскен и направляется к лестнице. Поднявшись к выходу, объявляет: – Пойду, посмотрю, что там случилось, – и исчезает за дверью.
Вскоре он возвратился с известием, что бомба упала за околицей, на ферму Северина.
– Нам повезло, – добавил он.
– А что с хозяином? – спросил Лео.
Нейскен пожал плечами.
– Не знаю. Я видел нашего жандарма, он как раз туда направляется.
– Я тоже пойду туда, – сказал Лео и выбежал из подвала.
Вскоре все соседи покинули убежище и стояли посреди Дорпстрат, глядя на далёкое багровое зарево пожара. Горела ферма Северина. Отец Тюра и с ним ещё несколько мужчин поспешили туда, чтобы помочь спасти то, что ещё уцелело. Тюр тоже рвался пойти с ними, но его не пустили, зато Мартье - прежде чем тётка увела её домой - успела шепнуть ему, что постарается завтра всеми правдами и неправдами остаться дома, и, когда все уйдут, познакомить его, наконец, с Беллой.
Когда Тюр вернулся домой, его голова просто шла кругом от всего пережитого, впрочем, он так устал, что рухнув в кровать, практически сразу провалился в глубокий сон.
Наутро было воскресенье и почти всё село собралось у церкви. Стояла великолепная весенняя погода, мартовское солнце, будто из кожи вон лезло, дабы прогнать все ночные страхи. Всем уже было известно, что фермер Северин остался цел и невредим. Правда, от фермы почти ничего не осталось: сгорели все постройки, и даже пара коров и единственная лошадь и те погибли под горящими руинами. Второй важной новостью был новый пастор, присланный из города. Бургомистр, разумеется, приложил все усилия, чтобы новое духовное лицо было более лояльно к немцам, нежели их погибший пастор. Это ему удалось: по окончанию воскресной мессы новоиспечённый пастор призвал всех прихожан помолиться «за немецких друзей, которые сражаются за нашу отчизну». Тюр сидел с краю, возле прохода, позади дяди Барта, и когда пастор предложил помолиться за фрицев, дядя резко встал и смачно плюнул на пол прямо посреди церкви. Его примеру тут же последовало ещё несколько человек, Тюр тоже попытался сплюнуть, но едва смог выдавить лишь пару жалких капель. Плевки посреди церкви выглядели омерзительно, однако возмущаться никто не стал.
После службы Тюр стал проситься, чтобы его отпустили погулять с Мартье. Мама была не против, лишь попросила его дождаться прихода дедушки с бабушкой – они всегда приходили к ним по воскресеньям. Когда они, наконец, пришли, Тюр приветствовал их натянутой улыбкой. Этого деда и бабку он не очень-то любил – дед только и делал, что ворчал, а бабка без конца жаловалась на свои старые ноги, больное сердце да слабые глаза. Мамины родители были намного лучше, но они жили где-то далеко, и поэтому виделся он с ними куда как реже.
Мартье уже сидела на лавочке во дворе своей фермы, поджидая Тюра.
– Мне пришлось изрядно поныть, чтобы меня оставили дома, – сказала она. – Пришлось соврать, что меня тошнит, но, по-моему, они что-то заподозрили: дядя Барт даже сказал, что если ты придёшь, чтобы мы не вздумали приближаться к коровнику.
Тюр примостился рядом, и у него мелькнула мысль слегка приобнять её, но он так и не решился, и подумал, что ухаживать за девчонкой не такая уж и простая задача. Ему начало казаться, что теперь всё усложнилось: например, обязательно ли им надо теперь целоваться при встрече, и всё такое?
Мартье же, недолго думая, взяла его под руку и принялась тараторить о новом пасторе, о Ламберте, который показывал ей язык во время мессы, о дяде Барте, плюнувшем в церкви и, наконец, о минувшей ночи:
– Ты был такой славный. Мне было одновременно и здорово и страшно.
– М-м-мне тоже, – промычал Тюр и робко покосился на Мартье.
Она глядела на него и улыбалась ему так, как это делала всегда, и Тюр понял, что всё хорошо, и ничего не изменилось – хоть и сидят они под ручку, как жених с невестой, но в остальном это всё та же – прежняя Мартье.
– Идём, – поднялась Мартье и потянула его за собой.
Они подошли к курятнику, стоявшему в самом углу внутреннего двора фермы. Курятник давно пустовал – немцы почти всё забрали, а двух оставшихся кур тётя выменяла на одежду. Мартье распахнула дверь курятника и зашла внутрь. Задней стенкой курятнику служила наружная стена коровника, а в самом низу стены был небольшой деревянный люк.
– Раньше там был зимний курятник, а теперь там прячется Белла.
– Неужто, вы запихивали её через эту дверку? – рассмеялся Тюр.
– Сейчас сам увидишь, – Мартье на всякий случай огляделась по сторонам, но крепкие двойные ворота были плотно закрыты, и с улицы никто их увидеть не мог. Мартье дёрнула за крышку люка и тот распахнулся.
– Забирайся, скорей, – позвала она.
Когда они залезли внутрь, Мартье захлопнула люк и сразу стало темно, хотя немного света и проникало сквозь щелястые стены коровника. Когда глаза слегка привыкли к темноте, Тюр увидел перед собой большую кучу мешков с сеном, из-за них доносилось едва различимое похрюкивание. Быстро и ловко Мартье убрала сено и Тюр, наконец-то, увидел свинью.
Животное сидело в маленькой квадратной клетушке, сбитой из досок, и укрытой со всех сторон наваленным до потолка сеном.
– Оно приглушает звуки, – пояснила Мартье, – снаружи её услышать невозможно, разве что в моей комнатке, но это не страшно.
Свинья начала громко хрюкать и повизгивать, а Мартье стала чесать её за ухом и приговаривать что-то ласковое. Тюр тоже погладил Беллу по жесткой щетинистой спине, свинья захрюкала ещё громче и принялась тереться об его руку словно кошка.
– Здорово тут воняет, – заметил Тюр.
– Ой, я уже привыкла. Мы чистим её загон два раза в неделю. Мы убираем его всегда по вечерам, когда точно знаем, что никто не придёт. Тогда мы пускаем Беллу посидеть в курятнике. Что самое интересное – эта зверюга каким-то образом понимает, что на улице надо вести себя тихо. Как только она заходит в курятник, сразу же умолкает, лишь тихонько урчит от удовольствия, когда катается в грязи.
Белла принялась тыкаться своим пятачком в изгородь.
– Гулять просится, – сказала Мартье, – обычно я навещаю её только вечером. Она не привыкла к дневным посетителям.
– Может, пустим её погулять ненадолго? – предложил Тюр.
Мартье засомневалась:
– Дядя с тётей ушли на весь день, но если дядя узнает, что я без спроса выпустила Беллу, он крепко рассердится.
Свинья принялась как безумная колотиться о доски.
– Вишь, как просится! – заметил Тюр.
– Ну ладно, если только чуть-чуть, – кивнула Мартье. – Белла, будь умницей.
Она открыла калитку и свинья, с безумной скоростью перебирая короткими ножками, пулей вылетела из своего загончика. Она пронеслась, расшвыривая тюки сена, и с такой силой врезалась своим пятаком в крышку люка, что она отскочила и Белла вылетела наружу – в курятник. Дети вылезли следом за ней и с ужасом увидели распахнутую дверь курятника, которую они забыли запереть. Белла уже резвилась во дворе – она впервые в жизни очутилась на воле и теперь визжала от удовольствия.
Мартье отчаянно выругалась и бросилась помогать Тюру ловить свинью. Но Белла оказалась намного проворней, чем можно было ожидать – громко хрюкая и повизгивая, она носилась вокруг двора. Поначалу им почти удалось загнать её в угол, но когда они попытались её схватить, она с лёгкостью вывернулась из рук, удержать её было почти невозможно. Когда Тюр снова попытался её остановить, свинья так его пихнула, что он полетел вверх тормашками. – Ах ты, дура! – заорал Тюр, и Мартье невольно рассмеялась, хоть и было ей совсем не до смеха, но уж больно смешную физиономию скорчил Тюр, покатившись по земле. Глядя на довольную свинью, замершую посреди двора, мальчишка тоже не смог удержаться от смеха. Свинья вопросительно смотрела на них, словно приглашая продолжить эту весёлую игру. Мартье прошептала: – Хватай её за голову, а я схвачу за ноги. Пошли!
Ступая на цыпочках, они начали подкрадываться к свинье, но та сорвалась с места и молнией проскочила между ними.
– Да она издевается над нами! – захлёбываясь от смеха, крикнул Тюр.
– Я же говорила, что свиньи - умные животные! – смеялась в ответ Мартье.
– Что здесь происходит? – внезапно услышали они чей-то голос. Обернувшись, они увидели во дворе госпожу Рабрехт, которая, видимо, прошла во двор через боковую незапертую калитку. Испуганные дети замерли посреди двора, Белла, тоже испугавшись, забежала обратно в курятник, и жалобно хрюкая, проскользнула в своё потайное укрытие.
Тюр застыл в растерянности, а Мартье тем временем кинулась вслед за Беллой. Быстро захлопнув калитку загончика, она поспешно покидала мешки на прежнее место и заперла люк на задвижку. Пока Мартье заметала следы, старуха накинулась на Тюра с вопросами: «Откуда у вас эта свинья? Давно она здесь? Чья она?»
Тюр лишь беспомощно пожимал плечами и бормотал:
– Я… Я… н-н-не з-з-знаю.
Впрочем, Мартье быстро пришла ему на выручку, подбежав к старухе, она принялась бойко тараторить:
– Госпожа Рабрехт, пожалуйста, никому не рассказывайте об этом! Даже дяде с тётей, они строго-настрого запретили нам её выпускать. Если вы никому не скажете, я замолвлю за вас словечко, чтобы вам тоже достался хороший окорок, когда её забьют.
Тюр уставился на свою подружку с открытым ртом: Ай да умница Мартье! Недаром она в столице родилась!
В этот момент рядом с ней Тюр чувствовал себя простым деревенским пацаном, неотёсанной деревенщиной. Госпожа Рабрехт тоже была ошарашена таким напором и лишь спросила:
– Ты уверена, что сможешь их уговорить?
– Абсолютно, – не дрогнув ни единым мускулом, заявила Мартье. – Они вам так сочувствуют из-за больного мужа. Я сама слышала, как они вас жалели.
– Хорошо, – произнесла госпожа Рабрехт каким-то чужим голосом. Она обвела взглядом двор, словно желая проверить – не прячется ли тут ещё кто-нибудь, затем не спеша вышла со двора. Дети постояли, глядя ей вслед, затем Мартье подошла к Тюру сзади, и, обняв его обеими руками, зашептала на ухо:
– Чуть было не попались. Я так боялась, Тюр, так боялась!
– По тебе не скажешь…
Они стояли так ещё долго – Тюр и Мартье, прильнувшая к нему сзади, уткнувшись лицом в его плечо.
– Пойдём, посмотрим на ферму Северина? – наконец, предложила Мартье.
Когда дети дошли до края села, на улице они были уже не одни: в этот воскресный день ферма – вернее то, что от неё осталось – стала довольно популярным местом для полуденной прогулки односельчан.

Предательство

Через несколько дней на кухню семьи Рамакер вбежала взволнованная Мартье. Тюр как раз сидел за кухонным столом с домашним заданием – господин Янсен задал кучу примеров на сложение дробей, которые Тюр так ненавидел. Мартье подсела к нему поближе и расплакалась. Мама Тюра, которая готовила в это время обед, подошла к ним и погладила Мартье:
– Ах, доченька, что случилось?
Тюра сразу кольнула ревность – на мгновение ему почудилось, будто он здесь лишний.
– Белла, – всхлипнула Мартье, – они забрали Беллу. Кто-то нас выдал.
– Какую Беллу? – удивлённо спросила мать.
Тюр ободрившись, счёл своим долгом внести ясность:
– Это секретная свинья наших соседей. Мартье за ней ухаживала.
– Секретная свинья?
– Они её прятали в зимнем курятнике.
Мартье утёрла слёзы и продолжила рассказ:
– Дома никого не было: я была в школе, дядя был занят в поле, а тётя куда-то отлучилась. Когда дядя Барт вернулся на ферму, в коровнике ошивался какой-то тип. Оказалось, это наш новый продовольственный инспектор.
– Господин Гоммер, – уточнила мать.
– Да, он. Ему стало известно, что мы прячем у себя на ферме свинью. Он обыскал все сараи, но ничего не нашёл, однако он уверял, что слышал её хрюканье. Он сказал, если дядя добровольно выдаст свинью, то отделается простым штрафом, в противном случае он заявит в гестапо. Тогда дядя Барт показал ему, где спрятана Белла, и вскоре её увели.
Мартье снова принялась всхлипывать и Тюр, не удержавшись, взял в руки её ладонь. Мама удивлённо посмотрела на них, но потом улыбнулась.
– Ах, если бы твой папа был инспектором, – тихо вздохнула Мартье.
Вдруг Тюр подпрыгнул как ужаленный: – Эта сука Рабрехт нас выдала, я уверен!
– Что ты болтаешь?! – сердито одёрнула его мама. Тюр невольно испугался: он чуть было не проговорился, как они сами вчера выпустили Беллу.
– Ничего, – быстро откликнулся он, – просто, Мартье иногда выпускала Беллу по вечерам. Может, старуха Рабрехт её случайно увидала.
– Откуда тебе всё это известно? Даже я не знала о существовании этой свиньи.
– У меня тоже есть свои тайны, – сухо парировал Тюр, – не всё же вам одним секретничать.
– О чём ты говоришь?
– О том, что вы ведёте себя так, будто эта война только ваша, а мы вам мешаемся. Но она касается и нас тоже!
Мама грустно покачала головой: – Слишком взрослые речи для мальчика одиннадцати лет.
– Ну, во-первых, через месяц мне будет двенадцать, а во-вторых… – Тюр осёкся, едва не проболтавшись, что он уже целовался. Это он предпочёл бы оставить в секрете.
С заднего дворика донеслись чьи-то крики и плач: Лики и Хилти играли в саду и снова подрались. Вздыхая, мама вышла из кухни.
– Этот чёртов Гоммер заходил в твою потайную комнату? – шёпотом спросил Тюр, – Беллу можно услышать только оттуда.
– Думаю, да. Когда я туда поднялась, там горел свет, а я никогда не забываю его выключать. К счастью, коробка стояла нетронутая на своём месте.
Тюр кивнул: – Да уж, вряд ли бы он стал искать свинью под кроватью…
– Дроби решаешь?
– Ага, терпеть их не могу.
– Ладно, давай помогу, так будет быстрей.
Когда мама вернулась на кухню, дети сидели голова к голове, уткнувшись в тетрадку.
– Я смотрю, вы настоящие друзья, – подмигнула им мама.
– Ну, да. А что? – спросил Тюр.
– Ничего. Молодцы, – ответила мама и быстро вышла из кухни.
Посреди ночи Тюр проснулся в холодном поту. Сначала он не мог сообразить, что происходит, затем он расслышал стук прикладов и крики: – Aufmachen, schnell! [Открывайте, быстро! – нем.]
Тюр выпрыгнул из постели – неужели снова к ним с обыском? Но у них больше никто не прятался, в этом он был уверен – иначе бы он заметил.
Он подбежал к окну и осторожно отклеил край чёрной бумаги. От увиденного у него сдавило горло: перед фермой Хольтерман стоял немецкий грузовик, фары освещали ворота, и в их ярком свете стояли солдаты с автоматами наперевес.
Тюр рывком поднял окно и высунулся из окна, чтобы видеть ворота. Один из солдат колотил в них прикладом и снова заорал: – Aufmachen, schnell, schnell!
Затем ворота распахнулись, и солдаты разбежались по двору. Что делать? Они пришли за Мартье! Надо её предупредить, чтобы она бежала в своё убежище, спасалась через тайный ход. Тюр выбежал в коридор, но родители уже стояли там, преградив ему путь.
– Я хочу к Мартье! – беспомощно закричал мальчишка. – Фрицы её заберут! Она еврейка, мы должны её спасти!
Он попытался вырваться из крепких объятий отца, но тщетно.
– Тюр, пойми, – кричал отец, – мы ничего не можем сделать! Ничего! Сила на их стороне!
– Трусы! – вопил Тюр. – Вы, просто, боитесь этих ублюдков! Они же увезут её, они увезут Мартье!
Он начал извиваться словно безумный, но отец лишь крепче прижал его к себе.
– Успокойся, сынок! Прошу тебя! – но Тюр продолжал отчаянно рваться из рук отца и кричать не переставая.
От его крика проснулись остальные и выбежали в коридор, но мама отправила всех обратно по комнатам, а Катрин пошла успокаивать малышей.
Тюр продолжал биться в отцовских объятиях, пока силы, наконец, не оставили его и он не сдался. Когда мальчишка поднял залитое слезами лицо, и посмотрел на отца, то увидел, что тот тоже плачет.
– Я хочу к Мартье, – рыдал Тюр.
Отец не знал, как поступить, наконец, он выпустил Тюра и они вдвоём подбежали к открытому окну. Они услышали крики во дворе фермы, затем из ворот вывели фермера и его жену в пальто поверх ночных рубашек. Они шли с поднятыми руками. Автоматчик, который их сопровождал, подвёл их к заднему борту. Вдруг на улице появилась Мартье, за руку её вёл солдат. Она стояла, ожидая пока тётя с дядей залезут в кузов. Она стояла в ярком свете фар, глядя прямо перед собой, и Тюр понял, как страшно ей сейчас и что она изо всех сил пытается это скрыть. Почему она не сопротивляется? Почему не пытается убежать?
– Мартье! – заорал Тюр. – Мартье!
Она подняла глаза и храбро улыбнулась. Немцы подтащили её к заднему борту грузовика, и она скрылась во тьме.
Отец закрыл окно, Тюр судорожно прижался к нему и слёзы ярости и отчаяния снова принялись его душить. Его горе было столь велико, что даже родители были не в силах его унять. Его уложили в кровать, пытались успокоить, но всё было напрасно. Словно гигантский камень лёг ему на грудь и как он не пытался его столкнуть, его тяжесть становилась всё ужаснее.
Он не слышал, как отъехал грузовик, не слышал, как повисла мёртвая тишина за окном. Тюр продолжал выть и стонать, и казалось, конца этому не будет. Прошло немало времени, прежде чем Тюр слегка успокоился, мать принесла ему воды и присела на край кровати.
– Мама, они увезут Мартье в Германию?
– Скорее всего.
– Её посадят в лагерь, где убивают евреев?
– С чего ты взял?
– Так говорил пастор в церкви, что Гитлер хочет убить всех евреев.
– Ну что ты, сынок, пастор ошибся.
– Его же из-за этого забрали в гестапо.
– Но потом отпустили.
Тюр задумался, потом хрипло прошептал:
– А если всё-таки, это правда, мам, тогда её… – Тюр замолчал, не решаясь сказать вслух ужасные слова.
Мама попыталась его успокоить:
– Да ты представь только: в Европе несколько миллионов евреев! Невозможно просто так взять и убить всех. Даже Гитлеру это не под силу.
– А что будет с Мартье?
– Я слышала, для детей есть особые лагеря. Вот увидишь, как только немцев разобьют, она снова к нам вернётся.
Тюр положил голову к маме на колени и затих. Наконец, он спросил:
– Вы знали, что Мартье еврейка?
– Мы догадывались об этом. Соседи никогда раньше не говорили, что у них есть родня в Эймёйдене. Думаю, они не единственные, кто прячет у себя еврейских детей.
– Что они сделают с дядей Бартом и тётей Бербой?
– Не знаю, Тюр. Их отвезут в город, как Фонса и его родителей. Может, Нейскен сможет им чем-нибудь помочь.
– Знаешь, мама, Мартье такая хорошая, такая славная… такая добрая. Мы любим друг друга, ты знаешь?
– Знаю, сынок, знаю, – погладила мама его мокрые вихры.
– Откуда? – удивился Тюр.
– Трудно было этого не заметить. Она очень милая девочка.
От этих слов Тюр вновь разрыдался, и долго ещё не мог успокоиться, прежде чем забылся тревожным сном. Под утро ему приснилась кошмарная летучая мышь. Гигантских размеров чудовище заслоняло небо и тянуло к нему свои жуткие чёрные лапы.
Когда он в испуге подскочил, мамы уже не было, возле кровати сидела Катрин. Она стала нежно гладить его по спине, и медленно, очень медленно, Тюр погрузился в глубокий сон.

Коробка

Утром Тюра не стали будить. Мама попросила Пьера Кунена передать директору, что Тюр приболел. Когда Тюр проснулся, было уже десять. Не сразу он вспомнил события прошедшей ночи, но когда вспомнил, горькие слёзы вновь обожгли его лицо. Судорожно всхлипнув несколько раз, он, наконец, приказал себе отставить нытьё и придумать, чем помочь Мартье.
Её, наверное, буду держать под арестом в городском гестапо? Может, удастся её освободить.
Надо было ночью выбежать на улицу и закричать: «Эй, твари поганые, уберите свои грязные лапы от моей подруги!» Тогда бы Мартье вырвалась, мы бы вместе убежали в лес и спрятались в самой глубокой пещере… Нет, ничего бы не вышло, нас бы сразу же пристрелили.
Тюр выругался. Снова подумал: «Самую лучшую девочку, какую я только знал, вот так просто взяли и увезли, а я сижу тут сложа руки. А вдруг она ещё вернётся? Мама ведь сама сказала, что рассказы пастора о лагерях – это всё неправда».
Потом он вспомнил соседей с поднятыми руками. Что с ними сделают? А что станет с их фермой? Наверняка, немцы её разграбят. Надо непременно забрать оттуда коробку и спрятать её у себя, пока Мартье не вернётся. Там все её фотографии и вещи родителей.
С улицы донеслось громкое мычание, Тюр выпрыгнул из кровати и открыл окно. Уводили соседских коров: по двору фермы Хольтермана сновали туда-сюда какие-то люди, руководили ими бургомистр Нейскен и жандарм Беренд. Куда они их уводят? Неужели, на бойню? Он подумал о Мартье, и по спине побежали мурашки. Вдруг он увидел отца Франса - своего одноклассника. Он шёл в сторону своей фермы и вёл за собой первую корову, за ней следом тащилось ещё несколько. Тюр слегка успокоился: наверняка, отец Франса присмотрит за ними до возвращения дяди Барта. Молнией промелькнула мысль: коробка! Сейчас или никогда. Ферму скоро закроют, и шансов попасть туда больше не будет.
В мгновение ока одевшись, он ураганом слетел вниз по лестнице.
– Сынок, ты куда? – мама уже стояла в коридоре. Когда Тюр попытался открыть дверь, она схватила его за руку.
– Я сейчас вернусь!
– Тюр, не надо, тут ничего не поделаешь…
– Там остались вещи Мартье! Их надо забрать! Я быстро! – Тюр попытался высвободить руку.
– Вещи? Какие вещи?
– Мамочка! Ну, пожалуйста! – умолял Тюр с таким отчаянием, что мать отпустила его.
Он пулей долетел до соседских ворот и замер перед ними. «Действовать надо осторожно, не попадаясь на глаза, – подумал он, – иначе всё пропало».
Во дворе суетились люди, выгоняя наружу оставшуюся скотину. Тюр с деланно равнодушным лицом направился к воротам большого коровника. Неподалёку Нейскен разговаривал с жандармом, мальчика они не замечали. Не торопясь, Тюр дошёл до ворот и прошмыгнул внутрь, никто его не заметил. Он подбежал к приставной лестнице в углу стойла и взобрался на сеновал, перелез через тюки с сеном и очутился перед знакомой дверью. Некоторое время он не решался её открыть: давно ли они с Мартье сидели здесь вдвоём? Почувствовав наворачивающиеся слёзы, Тюр сжал кулаки и хрипло прошептал:
– Сейчас не время, сначала - дело.
Зайдя в комнату, он сразу бросился под кровать, коробка была на месте: стояла как обычно возле стены, перетянутая белой резинкой. Быстро подтащив её к себе, Тюр резко выпрямился, и тут, вдруг, послышались голоса. На цыпочках он выскользнул из комнаты. Один из голосов он узнал – это был Нейскен. Затем заговорил второй голос, незнакомый:
– Там наверху комната прислуги, я обнаружил её, когда искал спрятанную свинью. В ней я нашёл ту коробку, о которой я вам рассказывал, и благодаря которой мы узнали, что девчонка – еврейка. Я специально её там оставил, чтобы не вызвать подозрений.
Тюр чуть не заорал от бешенства. Значит, это новый инспектор Гоммер – это он предатель! Тюру хотелось только одного – бить, пинать, рвать его зубами, пока тот не сдохнет. Тюр собирался уже бежать к лестнице, но затем вовремя одумался: надо убираться отсюда, нельзя допустить, чтобы вещи Мартье попали в их лапы. К счастью, он вспомнил про потайной ход. Тихонько вернувшись обратно в каморку, он открыл окошко. Внизу был навес старого сарайчика. Сначала Тюр сбросил вниз коробку, та с глухим шумом шлёпнулась на крышу, резинка не дала ей раскрыться. Следом и он сам протиснулся в оконный проём. Прыгнул, правда, неудачно – подвернув ногу. Не обращая внимания на боль, схватил коробку и пополз к краю навеса. С большим трудом ему удалось спуститься вниз – на старую бочку, стоявшую у водостока. Коробку Тюр прижимал к груди, словно бесценное сокровище. Когда он спрыгнул с бочки на землю, ступню пронзила такая боль, что едва удалось сдержать крик. С трудом переставляя ноги, он двинулся задворками ферм, пока не доковылял до своего огорода. Перевалившись через низкую изгородь, он похромал мимо табачных кустиков к чёрному ходу. Мама заметила его через окно кухни и уже встречала его на пороге.
– Куда ты ходил?
– Я забрал коробку с вещами Мартье, – задыхаясь, ответил Тюр, – там её фотографии и всё остальное.
– Покажешь мне?
– Нет, мама, не сейчас. – Припадая на больную ногу, он вышел в коридор.
– Что у тебя с ногой, Тюр?
– Ничего, скоро пройдёт.
Мама поглядела ему вслед, но решила не тревожить его расспросами. Она была рада хотя бы тому, что Тюр пришёл в себя: никогда раньше она не видела, чтобы её сын так убивался от горя, как это было минувшей ночью.
Тюр задвинул коробку под кровать, даже не заглянув в неё: он не мог её открыть – нет, только не сейчас – возможно, завтра.
Благодаря ноге Тюр пару дней оставался дома, просиживая всё время на кухне, уложив ногу на табуретку. Приходил Пьер, рассказывал как перепугались ребята, когда узнали, что Мартье забрали. Некоторые девочки даже плакали.
– А что Янсен?
– Предложил за неё помолиться.
– Ну и как? Помолился?
– Угу, сказал: «Помолимся, чтобы Мартье поскорей вернулась домой».
– Притворщик, – просипел Тюр и закусил губу, чтобы вновь не расплакаться – на этот раз от злости – не хотелось, чтобы Пьер видел его слёзы.
Когда Тюр снова пришёл в школу, одноклассники к нему не приставали, даже Ламберт, он был занят – хвастался своим братом. Ламберт показывал всем желающим фото, на котором красовался Руланд в чёрной эсэсовской форме. Тюр отошёл от них подальше и присел на краю игровой площадки возле стенки. Его мысли были только о Мартье, всё остальное его мало интересовало. И мысли эти причиняли почти физическую боль, казалось, будто чья-то безжалостная рука сдавила ему сердце.
К нему подошёл Фонс, присел рядом.
– Ты бы видел Ламберта! Снова выпендривается со своим братцем.
Тюр молча кивнул, и они просидели молча всю перемену, погрузившись каждый в свои мысли.
На уроках Тюр сидел смирно, но работал практически на автомате, лишь изредка поглядывая на учителя, но тот всякий раз отворачивался. «Стыдится, что ли?» – отрешённо думал Тюр. Несколько дней спустя, во время перемены, Ламберт всё же не удержался, чтобы не ляпнуть гадость про Мартье:
– Правильно сделали, что забрали эту жидовку. Ей самое место в лагере, там за ней Руланд присмотрит.
Тюр сначала хотел убежать, но тут, словно что-то взорвалось у него голове. Он набросился на Ламберта, сбил его с ног, и стал без разбору бить его руками и ногами, куда только мог дотянуться.
– Подонок, мразь, гнида фашистская! – ревел Тюр.
Ламберт скорчился на земле, обхватив голову руками, к ним подбежал директор Тулкенс и с трудом оттащил Тюра.
– Прекратить немедленно!
Тюр вырвался, и не вытирая слёз, побежал в школу. Забившись в самый дальний угол коридора, он сидел там, тихонько всхлипывая, пока его не обнаружил директор. Тюр приготовился к худшему: за драку в школе полагалось суровое наказание.
Господин Тулкенс склонился над ним.
– Полегчало? – он положил руку мальчику на плечо. – Ты молодчина. Мне Фонс всё рассказал про Ламберта.
Тюр удивлённо поднял глаза на директора, тот дружелюбно кивнул.
– Ступай в класс. С господином Янсеном я всё улажу.
Входя в класс после перемены, одни ребята одобрительно поднимали палец вверх, глядя на Тюра, другие же пугливо косились на учителя и на Ламберта и торопились занять своё место. Один лишь Фонс демонстративно подошёл к Тюру, хлопнул по плечу и с вызовом произнёс: – Если бы Ламберт что-нибудь такое сказал о моём отце, я бы ему тоже морду разбил!
Тюр взглянул на него с благодарностью.
Янсен хлопнул в ладоши и Фонс поспешил за свою парту.
– Достаньте хрестоматии, – скомандовал учитель. Начался урок чтения, первым читал Сьен, за ним Лус. Тюр снова погрузился в раздумья. Некоторые ребята всегда были трусливей других, но чем дольше шла война, тем сильней они боялись – в первую очередь Ламберта и Янсена. Мало было таких ребят, как Фонс – который ничем не выдавал свой страх – с потерей отца он стал лишь ожесточённей. Сколько ещё это будет продолжаться? Долго ли ещё будут Лео и его отец переправлять лётчиков через границу? Они никогда больше не говорили об этом, но Тюр чуял, что всё продолжается. Порой среди ночи он слышал, как кто-то приходит, и уходит под утро. Однажды, он нарочно спустился вниз, якобы по нужде, и увидел в коридоре старшего брата и отца с рюкзаком. Лео шепнул ему: – Ты ничего не видел.
– Опять я слишком маленький для этой войны, – вздохнул про себя Тюр.

Вторжение

Прошло несколько месяцев. Немцы стали всё чаще наведываться в их село и регулярно устраивать обыски. Многие теперь жили в постоянном страхе, никому больше не доверяя, даже соседям. Нейскен из кожи вон лез, дабы доказать фрицам свою преданность: благодаря его усилиям у фермеров отнимали последних лошадей, а у доктора забрали единственный на всё село автомобиль.
Роза Нейскен всё чаще разгуливала по центру под ручку со своим немцем, а на стене их дома кто-то ночью написал «фашистская шлюха». Нейскен был в бешенстве и обещал  достать обидчика из-под земли, даже обещал вознаграждение тому, кто укажет преступника, но желающих не нашлось. Тюр сначала думал, что это дело рук Лео, но тот признался, что сам удивлён.
Нейскен принялся ревностно следить, чтобы жители соблюдали комендантский час: теперь было запрещено выходить из дома после восьми вечера. Как-то раз ночью на их улице снова зарычали грузовики, Тюр в панике проснулся и подбежал к окну, но, к счастью, грузовики проехали мимо. Тюр снова залез под одеяло и лежал не шевелясь, глядя в потолок. Немного света проникало из коридора сквозь узкую щель под дверью. Мысли его были, как всегда, о Мартье. Он до сих пор не решался открыть коробку, которая уже несколько месяцев стояла нетронутой под его кроватью. Горе от разлуки с Мартье сидело в нём слишком глубоко, впрочем, со временем рана в его душе стала понемногу зарастать и не кровоточила уже как прежде. От того он и боялся трогать эту коробку – он чувствовал, что когда её откроет, ему придётся вновь осознать и пережить всю боль утраты.
Утром Тюр узнал, что немцы забрали директора Тулкенса, он прятал у себя дома пятерых евреев. Немцы увезли всех, в том числе и директора с женой и тремя детьми. Дом директора сожгли в назидание остальным – об этом рассказал Пьер Кунен. Спустя пару дней Нейскен объявил, что новым директором школы назначен господин Янсен. Учительница Конинг постоянно ходила с красными заплаканными глазами и Тюру начало казаться, что им всем уже никогда больше не вырваться из когтей летучей мыши-монстра. Его отец узнал, что директора и его жену увезли в немецкий концлагерь, а детей оставили в городском приюте.
– И то ладно, – вздыхал отец, сообщая им новости, – дети ведь ни в чём не виноваты.
Однажды, майским вечером в дверь дома Рамакеров постучал жандарм Беренд. Он пришёл, чтобы забрать Лео. Все последние месяцы Лео, как мог, помогал фермеру Северину заново отстроить ферму, но теперь Нейскен заявил, что его аусвайс [Ausweis= удостоверение, пропуск – нем.] просрочен и пришло время ехать в Германию на оружейный завод.
– Проходите, – пригласил Лео жандарма, – я сейчас, только вещи соберу.
Беренд внимательно посмотрел на него: – Ладно, я подожду тебя в коридоре.
Лео быстро вошёл на кухню, где сидела вся семья, за исключением малышей, которые спали у себя наверху. Тюр делал за столом уроки.
– Мне пора уходить, – сообщил Лео. – Нейскен прислал за мной жандарма.
Тюр вздрогнул. Нет, только не Лео! Ещё одной потери он не переживёт.
– Не уходи! – закричал он в панике.
Лео подмигнул.
– Не бойся, Тюрка. Я и не собирался ехать к этим фрицам.
– Браво, парень! – воскликнула тётя Анна.
Отец достал из кармана ключ и подошёл к шкафчику в углу кухни, отпер один из нижних ящиков и что-то достал. Какой-то предмет, завёрнутый в старый носовой платок. Он размотал тряпьё, и Тюр увидел в его руке пистолет. Тюр смотрел на него, как зачарованный, пока пистолет не исчез в кармане куртки Лео.
– Всем до скорого, – попрощался он и скрылся за дверью чёрного хода.
Тюр с открытым ртом глядел ему вслед.
– Настоящий пистолет, – растерянно пробормотал он.
Отец положил руку ему на плечо.
– Запомни, ты ничего не видел, и Лео здесь не было. Быстрей принимайся за уроки.
Тюр склонился над учебником, но мысли его были далеки от арифметики. Наверняка, Лео давно планировал побег, да и папа с мамой тоже были в курсе. Интересно, у папы есть ещё пистолеты? Неужели, папа и Лео будут убивать фрицев? У Тюра по спине побежали мурашки. Глупо думать, будто одни только фрицы убивают людей. На войне стреляют с обеих сторон, и друзья и враги, все без конца палят друг в друга. Когда дети играют в войнушку, они тоже рады пострелять. Вот только, когда убивают понарошку, ты через полминуты можешь подняться и дальше играть вместе со всеми. Когда убьют по-настоящему, для тебя игра закончится. Навсегда.
Тюр вздрогнул от стука в дверь, на кухню вошёл жандарм.
– Всем добрый вечер, – поздоровался он. Папа отложил книгу и спокойно поприветствовал Беренда. Катрин продолжала вязать, мама штопать носки, а тётя Анна дремать в своём кресле. Тюр прилежно склонился над своими задачками.
– Я жду Лео.
– Лео? – удивился отёц, – Он ещё не пришёл. Сегодня он помогает Северину латать крышу.
– По-моему, бесполезная затея, – улыбнулась мама. – Ты видал, Беренд, что стало с той фермой? Одни развалины. Но Северин вбил себе в голову, что сможет её восстановить. Он, видимо, сам не понимает, сколько времени на это уйдёт.
Тюр покраснел до ушей и с головой зарылся в учебник, а родители продолжали свой спектакль.
– Чашечку кофе, офицер? – слегка наигранно предложила мама.
– Благодарю, фрау Рамакер, к сожалению, мне пора: я обязан доложить бургомистру, что мне не удалось найти Лео. Всего доброго.
Когда захлопнулась входная дверь, Тюр нервно рассмеялся.
– Молодец, сынок, ты здорово держался, – похвалил папа, хлопая его по плечу.
– Где теперь Лео будет жить?
– Не волнуйся, какое-то время ему придётся скрываться в лесу.
– В пещере?
– Само собой, только никому ни слова! Малышам скажи, что Лео пока поживёт у фермера.
– Конечно.
– Послушай, Тюр, ты теперь старший сын в доме. Идём со мной, я тебе кое-что покажу.
Сгорая от любопытства, Тюр последовал за отцом. По лестнице они поднялись на чердак. В углу чердака стоял здоровенный сундук. Отодвинув его в сторону, отец вынул доску, и осторожно достал из открывшегося в полу тайника радиоприёмник. Вытянув провод со штекером на конце, он принялся шарить под одной из наклонных балок, затем из приёмника послышался тихий шорох. Отец покрутил верньер настройки и посмотрел на часы. – Сейчас начнётся.
Ни говоря больше ни слова, они сели рядом и стали ждать. Внезапно прозвучал мелодичный перезвон и Тюр услыхал мужской голос:
– Говорит Оранжевое Радио, голос Нидерландского ополчения.
Что он говорил дальше, было не разобрать: голос диктора потонул в треске и писке.
– Немцы включают глушилки, чтобы делать помехи для радио, – объяснил отец. – Сегодня что-то сильно глушат. Иди поближе, может, разберёшь что-нибудь.
Тюр плюхнулся на живот и прильнул к приёмнику, пытаясь уловить хоть что-нибудь из шуршания помех. Слов было не разобрать, звуки доносились словно из глубокого подземелья, но вдруг ему послышался высокий женский голос.
– Королева Вильгельмина, – сказал папа.
Тюр едва смог разобрать обрывки фраз: «мужайтесь… освобождена от захватчиков…наше послевоенное правительство». Затем звук пропал совсем, остались одни помехи. Минут через десять папа выключил приёмник.
– Дальше ждать бесполезно. В другой раз повезёт больше.
Но Тюр и так был рад, он гордился, что, наконец-то, ему дали послушать Оранжевое Радио.
Через несколько дней к ним домой заявились двое гестаповцев в длинных чёрных плащах. Мама сидела дома одна с малышами и здорово напугалась. Им был нужен Лео. Они перерыли весь дом, впрочем, вели они себя не так грубо, как те немцы, что искали английского лётчика. Эти двое даже шутили с Лики и Хилти. Едва они ушли, вернулся отец с Тюром. Маму они нашли сидящей посреди кухни, бледную как полотно, с тремя хнычущими малышами на коленях. Когда отец попытался её успокоить, она отважно заявила:
– Ничего, в этот раз всё прошло намного лучше. Хотя, я бы предпочла больше с ними не встречаться.
В начале июня 1944 всё село гудело от слухов: говорили, будто англичане и американцы высадились на французское побережье в Нормандии. Каждый вечер Тюр с отцом забирались на чердак – слушать радио. Сквозь треск помех донеслась к ним радостная новость: из Англии через Ла-Манш на кораблях и самолётах союзники переправляли свою армию. В этой операции принимали участие не только англичане и американцы, но и канадцы, и французы, бежавшие в Англию. Были среди десантников даже голландцы с поляками.
– Вторжение началось! – торжественно объявил голос в приёмнике. – Гитлер будет разбит!
Тюр и отец сбежали вниз и ворвались на кухню.
– Вторжение началось! – ликовал отец. – Свобода уже близко!
Началось бурное веселье. Папа с мамой пустились в пляс, а Катрин вытащила Финеке из люльки и стала приплясывать с ней на руках, потом поймала Тюра за руку и увлекла в общий танец. Лики и Хилти тоже принялись радостно прыгать, хотя они не понимали причины такого внезапного веселья, но были не прочь к нему присоединиться.
Пока Тюр вместе со всеми скакал по кухне, он вновь вспомнил про Мартье. «Она вернётся! –  теперь он был в этом уверен. – Теперь всё будет хорошо». Даже тётя Анна влезла с ногами на кресло и принялась исполнять гимн своим скрипучим фальцетом.
Тюр засмеялся: – Она трещит как наш приёмник!
Когда все слегка успокоились, папа сказал: – Надо сообщить Лео.
– Прекрасная мысль, – ответила мама, – тебе как раз пора нести корзинку. Напишем ему записку.
– Какую корзинку? – спросил Тюр.
– Потом расскажу, – мама кивнула на малышей.
– Я принесу вино! – воскликнул папа. – У меня ещё с начала войны лежит бутылка, как раз для такого случая.
Тюра вдруг осенило, и он тоже выбежал из кухни вслед за отцом.
– Ты куда? – удивилась мама.
– Я быстро!
Он взлетел по лестнице, вбежал в свою комнату и достал, наконец, коробку из-под кровати, сорвал резинку, поднял крышку. Сверху лежала фотография Мартье. Тюр замер с протянутой рукой, затем достал фото и долго смотрел на него. – Мартье, милая, – шептал он, – скоро нас спасут. Пожалуйста, возвращайся скорей.
Осторожно он достал из коробки остальные фотографии и вещи и разложил их на кровати. Ожерелье, трубка, жёлтая звезда, фотографии вислоухой собачки, фото родителей, братишки Дана и школьная фотография. – Что это, Тюр? – раздался позади мамин голос.
Тюр обернулся, и мама увидела слёзы, дрожащие в глазах сына. Она села рядом и обняла его.
– Это всё принадлежит Мартье?
Тюр повторил ей всё, что запомнил из рассказов Мартье. Про её семью, как их арестовали, и как она бежала от немцев, и что её настоящее имя Тамара.
Он прервал свой рассказ, когда их снизу позвал отец.
– Ну, где вы там застряли?
– Мы скоро спустимся, у нас с Тюром важный разговор.
Затем она снова внимательно слушала его рассказ и рассматривала фотографии. Когда Тюр закончил, он сложил всё обратно в коробку.
– Я должен это сберечь, пока она не вернётся.
– Правильно, – сказала мама, не решаясь посмотреть ему в глаза, затем быстро добавила:
– Идём, отпразднуем вторжение. Ты уже почти взрослый, можешь выпить вина вместе с нами, хоть я и не уверена, что оно тебе понравится.
Семья праздновала в полном составе. Лики, Хилти и Финеке пили воду с сахаром, остальные пили вино. Тюру не понравился его терпкий вкус, но с удовольствием поддержал компанию, со всеми чокался и кричал: – Будем здоровы! За победу!
Когда малышей отвели наверх, Тюр узнал, что это за таинственная корзинка: дважды в неделю мама укладывала в корзинку продукты для Лео, а папа относил её по вечерам к маленькой часовне у дороги, рядом с домом тёти Анны. Корзину он прятал за статую Девы Марии, а ночью приходил Лео и забирал свою провизию.
– Но ведь там совсем рядом немцы с зениткой, – испугался Тюр.
– В этом вся штука, – пояснил отец, – у себя под носом немцы станут искать в последнюю очередь.
– Да хранит нашего Лео Пресвятая Дева, – пробормотала из своего угла тётя Анна.
– Даже Дева Мария теперь в партизанском отряде, – засмеялся отец.

Побег

По радио теперь постоянно передавали новости о Нормандской операции. Наступление шло не так стремительно, как все надеялись, поскольку гитлеровцы оказывали значительное сопротивление. Сотни тысяч солдат союзных войск, высадившихся на французском побережье, с трудом пробивались вглубь континента. Тысячи бойцов уже погибли.
Однако в конце августа 1944 года Тюр и его отец узнали, что Париж освобождён. Американцы при поддержке французских партизан выдворили оккупантов из французской столицы. Гитлер был в ярости, поскольку считал Париж важнейшим из своих трофеев. С каждым днём хороших новостей становилось всё больше. Союзники уже были на пути в Бельгию.
– Недолго нам ждать осталось, – сказал однажды отец, – скоро и до нас дойдут.
В тот вечер мама, как обычно наполнила корзинку продуктами для Лео, который всё ещё скрывался в лесу. Папа разрешил Тюру написать записку для Лео – сообщить ему, что война скоро закончится.
«Привет, братан! Нас скоро освободят, американцы почти дошли до Бельгии, и Нейскен уже мажет пятки салом. Продержись ещё чуток! Крепко тебя целую, твой брат Тюр.
PS. Финеке уже научилась говорить «ботинки».
Папа отнёс корзинку к часовне, он шёл как обычно – задами через их огород и через яблоневый сад на краю села. Вернулся он через полчаса, но, видимо, кто-то его заметил, потому что когда за корзинкой пришёл Лео, его уже ждал немецкий патруль.
– Halt, stehen bleiben! [Стоять, ни с места! – нем.]
Лео сразу же бросился в сторону леса. Солдаты кинулись в погоню и открыли огонь. Снова раздался крик: – Halt, stehen bleiben!
Рядом с головой Лео просвистела пуля. Лео пригнувшись добежал до маленького стога сена. Достав пистолет, он несколько раз нажал на курок. Один из преследователей споткнулся и упал. Второй солдат крикнул: – Verdammt noch mal! [Проклятье! – нем.] – он склонился над товарищем, а потом закричал в сторону дома тёти Анны: – Hilfe! [На помощь! – нем.]
Лео тем временем быстро ретировался.
Через полчаса в дом семьи Рамакер постучали с чёрного хода. Первой стук услыхала тётя Анна, спальня которой была прямо над кухней. Когда он выглянула в окно, она увидела жандарма Беренда. Тётя сразу выбежала в коридор и ворвалась в спальню родителей Тюра.
– Вставайте! – кричала она, – там жандарм пришёл!
Все сразу же проснулись, Катрин поспешила к малышам, а Тюр вместе с родителями побежал вниз. Отец быстро открыл дверь и впустил жандарма на кухню.
– Вам надо как можно скорей убираться отсюда, – взволновано сообщил Беренд, – Лео застрелил одного немца. Они обнаружили его корзинку с письмом. Немцы в бешенстве, они побежали к бургомистру и тот сразу указал, что корзинка предназначалась Лео. Сейчас они сидят в ратуше и ждут подкрепления из города. Затем они заберут вас и… – Жандарм взглянул на Тюра и, поколебавшись, продолжил: – Немцам сейчас туго приходится, они чертовски хорошо понимают, что американцы скоро будут здесь. Поэтому они сейчас не церемонятся, людей стреляют направо и налево.
– Сколько у нас в запасе времени? – спросил отец.
– Подкрепление прибудет через два часа.
– Спасибо тебе, Беренд.
Жандарм молча кивнул и тихо скрылся во тьме.
– Пора, – сказал отец, – я надеялся, правда, что до этого не дойдёт. Тюр, пойдём со мной.
– Па, но если придут…
– Все вопросы потом, сынок. Просто, делай, что я скажу.
Отец пошёл вперёд, в коридоре они надели куртки и поднялись на чердак. В углу чердака стояла старая мебель, отец подвинул её и Тюр увидел четыре старых пыльных рюкзака. Но когда отец их поднял и отряхнул, оказалось, что они довольно новые и к тому же не пустые. Один из рюкзаков он пристроил на Тюра, второй надел сам, остальные два взял с собой. Тюр спускался за ним следом, но на середине лестницы он замер, оглушённый мыслью, что у отца давно запланирован вариант с побегом. Видимо, на тот случай, если что-то произойдёт с лётчиками или как сейчас – с Лео. «Почему же у них не оказалось запасного варианта для Мартье? – с болью думал Тюр, – Ведь Беренд тоже мог бы предупредить Хольтерманов? Или он сам не знал, что немцы собирались забрать Мартье? Возможно, он даже и не знал, что она еврейка?»
– Тюр, давай скорее! – позвал снизу отец.
На кухне все уже стояли одетые и ждали его. Тюр со злостью понял, что мама и Катрин, тоже были готовы к побегу заранее. Мама держала за руки Хилти и Лики. Катрин несла Финеке.
– Мы идём к Лео! – радостно объявил Хилти.
– В гости к Лео! – пропищала Финеке.
– Тсс! – шикнула на них мама, – Лео уже спит, поэтому надо вести себя очень тихо, чтобы не испортить сюрприз. Все остальные люди тоже спят, мы не должны никого разбудить.
Малыши тоже прошептали: «Тсс!»
– А где тётя Анна? – спохватился отец.
– Она не хочет уходить, – ответила Катрин, – закрылась у себя в комнате.
Отец вздохнул: – Что ж, пусть поступает как хочет. Времени больше нет.
Он открыл шкафчик в углу, быстро что-то достал оттуда и положил в карман. Тюр догадался, что это было. Мама и Катрин тоже надели по рюкзаку. Отец взял Финеке у Катрин и с ней на руках вышел во двор, за ним молча последовали остальные. Семья подошла к изгороди в задней части огорода, за ней начинались луга и яблоневые сады. Первыми через изгородь перевалились малыши, за ними взрослые. Потом они шли задами мимо фермы Хольтерманов. Тюр невольно посмотрел вверх, на маленькое окошко в потайной комнате Мартье. Он расстегнул куртку, было душно. Днём было солнечно и жарко, и вечер выдался довольно-таки тёплый, куртки можно было вообще не брать с собой. Сердце Тюра учащенно билось. Он посмотрел на отца, невозмутимо идущего впереди отряда, и слегка успокоился.
Немного погодя отец свернул на тропинку, огибавшую яблоневый сад и убегающую вдаль к лесу. По обеим сторонам узкой тропки росли кусты боярышника, которые полностью скрыли беглецов от посторонних взглядов. Хилти указал на небо: – Глядите, сколько звёзд!
Лишь теперь Тюр разглядел тысячи и тысячи звёзд, сияющих над головой. Половинка луны и звёздная россыпь неплохо освещали им путь. Где-то на полпути Финеке заплакала. Папа опустил её на землю, а мама достала из рюкзака пустышку.
– Вообще-то, ты уже большая, – проворчала мама, – но так и быть.
Хилти и Лики отважно топали рядом с взрослыми, и даже Финеке захотела идти сама. Но чем ближе они были к лесу, тем круче взбиралась тропинка, и малыши вскоре устали. Отец понёс Лики, Тюр взял на руки Финеке, Катрин понесла Хилти. У кромки леса они остановились, чтобы передохнуть. Отсюда всё их село было как на ладони.
– Что же будет с тётей Анной? – спросил Тюр.
– Всё будет хорошо, – сказал отец, – она у нас тётка боевая.
Но в его голосе не было уверенности.
Лики внезапно предложила: – Давайте играть «Я вижу, ты не видишь». Это белое!
– Звёзды, – сразу угадал Хилти.
– Ты подсмотрел! – сердито крикнула Лики.
Все рассмеялись. Лики разозлилась ещё больше и сердито надулась.
– Ладно, пора двигаться дальше, – сказал отец и достал из рюкзака фонарик-динамо. Он походил на зелёное яйцо с лампочкой. Злость Лики моментально испарилась, когда ей дали покрутить ручку динамо. Она была в восторге от мурлыкающего звука машинки и от загоревшейся лампочки. Теперь они могли освещать себе путь в густом лесу. Отец уверенно шёл вперёд, какое-то время они тащились по узкой тропке, иногда им приходилось карабкаться по косогору или спускаться в овраги. К счастью, лес был не очень густой, и луна помогала им, освещая стволы и ветви деревьев. Малышей снова взяли на руки, но затем Хилти и Лики захотели идти самостоятельно, и у них получилось неплохо.
– Молодцы, – похвалила их мама, – я и не знала, что вы такие взрослые.
Тут же Хилти растянулся на земле и громко заревел, а его крик эхом разлетелся по лесу.
– Тише, – умоляла его Катрин, – Лео проснётся.
Малыш попытался сдержать слёзы, но очень уж сильно болела ободранная коленка.
Хилти жалобно проскулил: – Я не хочу плакать, а оно само плачется.
Катрин прижала его к себе, а папа посветил фонариком ему на колено.
Лики закричала: – У него кровь!
– Тсс! – снова шикнула на неё мама. Из рюкзака она достала марлевый бинт и перевязала Хилти колено. Лики тут же захотелось, чтобы ей сделали такую же повязку.
– Потерпите, мы уже почти пришли, – сказал папа. Они продолжили продираться сквозь лесную чащу, но силы начали их покидать: Тюр в очередной раз споткнулся и больно ушибся, но старался держаться молодцом. Внезапно перед ними выросла стена из густого кустарника, отец остановился и просвистел мелодию заставки Оранжевого Радио. Немного погодя издалека донёсся ответный свист.
– Всё в порядке, – сказал отец и раздвинул ветки кустов, тогда они увидели узкий проход. Пригнувшись, взрослые шли по этому живому коридору, ведя детей между собой. Даже Финеке ковыляла наравне со всеми. Отец их постоянно предупреждал: «Осторожно, ветка справа» или «Внимание, здесь пенёк». Он старался изо всех сил, подсвечивая им путь своим фонариком, но его света было недостаточно. Малыши постоянно падали и Финеке снова расплакалась. Тюр схлопотал веткой по лбу, и мама споткнувшись тоже неудачно упала. Катрин помогла ей подняться и с отчаяньем спросила: – Папа, может, поищем другой путь?
Но тут кустарник впереди поредел, и показалась небольшая прогалина, а за ней в свете луны они увидели вход в пещеру. Затем показался приближающийся луч фонарика и послышалось мурлыканье динамо. Знакомый голос произнёс:
– Добро пожаловать в лучшее убежище во всём Южном Лимбурге.
– Лео! – счастливо закричала Финеке.
А Хилти разочарованно протянул: – Ну вот, а он и не спит.
– Тише! – снова одёрнула их мама.
– Слава богу, вы здесь, – радовался Лео, – я так боялся, что немцы вас схватят.
– Нас предупредил Беренд, – сказала Катрин.
«Только Мартье он не предупредил» – снова подумал Тюр.
– Ладно, самое страшное позади, – облегчённо вздохнул папа, – переждём здесь, пока не закончится эта чёртова война.

В пещере

Они вошли в пещеру вслед за Лео. Папа и Лео подсвечивали путь своими фонариками. Сначала они шли по высокому коридору, когда-то давно вырубленному в мергеле. Теперь Тюр догадался, зачем они взяли с собой куртки: даже летом здесь было существенно прохладней, чем снаружи. Пройдя метров сто, они свернули в узкий боковой проход, потом повернули ещё несколько раз и попали, наконец, в небольшую квадратную пещеру с высоким потолком. Пещеру освещали несколько свечек и керосиновая лампа. Тюр удивился: в последние годы керосин достать было практически невозможно. Тюр удивился ещё больше, когда глаза привыкли к полумраку пещеры – вдоль стен лежали матрасы и одеяла штук семь не меньше. 
– Добро пожаловать в гостиницу «Родные Пещеры», – радостно возвестил Лео и рассказал им, что раньше здесь было потайное укрытие для лётчиков. – Разумеется, мы не могли сюда попасть, пока фрицы шастали по лесам. Поэтому поначалу мы укрывали гостей на чердаке, а когда горизонт очистился, стали отводить их сюда.
Лики и Хилти улеглись вместе под одно одеяло, мама уложила с собой Финеке. Дети, измученные походом, сразу же уснули. Тюр тоже валился с ног от усталости. Лео выделил ему постель, а Катрин заботливо укрыла его одеялом. Тюр успел спросить у неё, прежде чем закрыл глаза: – Как думаешь, сколько мы здесь пробудем?
Что ответила Катрин, он уже не слышал. Утром его разбудил отец, свечи ещё догорали. Тюр потёр глаза спросонья и заметил, что больше в пещере никого нет.
– А где все?
– Вставай, соня. Иди завтракать.
Тюр слез с матраса и побежал за отцом.
– Старайся примечать путь к пещере, – обернулся отец, – потом мы пройдём этот маршрут ещё несколько раз, пока ты его не запомнишь.
Пройдя узкими коридорчиками, они достигли главного хода и увидели вдалеке дневной свет. Чем ближе подходили они к выходу, тем больше завораживало Тюра это зрелище. Казалось, будто он попал в театр и смотрит из темноты зрительного зала на изумительную лесную декорацию. Внезапно он почуял запах яичницы и заметил Лео, который развёл небольшой костёрчик недалеко от входа и хлопотал над ним со сковородой. Немного в стороне, подальше от входа Лики и Хилти играли с кусочками мергеля. Метрах в десяти от входа в пещеру была натянута верёвка.
– Это граница, в пределах которой им можно громко болтать, – объяснил отец, – и при этом их будет не слышно снаружи.
Лео выложил готовую яичницу на самую настоящую тарелку, где уже лежали два ломтя хлеба, и Тюр отдал должное завтраку. Когда он вдобавок получил ещё и полкружки молока, Тюр воскликнул: – Мне нравится эта гостиница!
Лео просиял.
– В этих пещерах побывало уже порядочно народу. Мы с папой и с Антоном Фенсом постепенно перетащили сюда всё необходимое и даже с запасом. Некоторым парням случалось отсиживаться здесь дней десять, прежде чем удавалось переправить их через границу.
– С Антоном Фенсом – мясником? – обрадовался Тюр, – отцом Сьена из моего класса?
Лео кивнул.
– Я так и думал, что Сьен хороший, – сказал Тюр.
В пещеру вошли мама и Катрин с малышкой, они грелись на солнышке.
– Снаружи просто чудо, теплынь такая, – сказала Катрин.
– А из пещеры можно выходить? – спросил Тюр.
– Конечно, – разрешил папа, – перед входом небольшая полянка, там тебя никто не увидит. Ты, наверное, обратил вчера внимание – какие вокруг заросли. Если не будешь кричать и отходить далеко от пещеры, тогда нас не обнаружат. Однако не стоит надолго покидать укрытие и будь всегда настороже.
– Согласен, – вставил Лео, – ошибаться нам больше нельзя, па. И так столько проблем из-за одной записки.
– Это было непростительной глупостью с моей стороны, – признался отец, – я полагал, что про корзинку никто не узнает и ничего страшного не случится, если Тюр напишет тебе письмо.
Тюр с удивлением посмотрел на отца: никогда раньше он не слышал, чтобы тот признавался в собственной глупости. Лео рассудительно подытожил:
– Зато теперь мы всей семьёй неплохо проводим время.
Остаток дня прошёл в тишине и спокойствии. Тюр нашёл укромный уголок и принялся вырезать перочинным ножиком имя Мартье на стене пещеры. Трудился он кропотливо, буквы получались большие и красивые. Когда он дошёл до буквы «Т» к нему пристали малыши, требуя, чтобы он нарезал кубиков из большого куска мергеля: они собирались строить замок. Запас кубиков быстро иссяк, и к производству стройматериалов пришлось подключить папу и Лео.
Случайно оказавшись с Лео наедине, Тюр спросил:
– Скажи, тебе и раньше приходилось убивать немцев?
– Нет, это было в первый раз. Раньше всё шло спокойно, даже когда мы водили лётчиков через границу. Один только раз я выстрелил в ногу одному фрицу, но он остался жив, я уверен.
– Но того немца прошлой ночью ты всё-таки убил.
– Ну уж, убил… – проворчал Лео, – я бы это так не называл.
– Как не назови, он умер.
– Послушай, Тюрка, вопрос стоял так – или он меня, или я его, других вариантов не было.
– Ненавижу войну, – тихо сказал Тюр.
Из пещеры вышел папа и объявил:
– Давайте теперь проведём учения, чтобы каждый знал, что делать при угрозе нападения.
Вся семья собралась перед пещерой на инструктаж. Тюру было поручено в случае тревоги хватать Хилти и как можно быстрее уводить его подальше в пещеру. Отец выдал ему фонарик, а Лео прошёл с ним вместе несколько раз от входа до главной пещеры. Потом Тюр превратил поиски выхода в своего рода игру, пытаясь найти выход в темноте без помощи фонарика. Ближе к вечеру вся семья собралась на улице. Пели птицы, в зарослях кустарника мелькал беличий хвост, а высоко в зените парила парочка канюков. Где-то рядом куковала кукушка, а  вдалеке ухала сова. Царил мир и покой, и Тюру не верилось, что совсем рядом идёт война. Как бы он хотел привести сюда Мартье. Они бы могли каждый день играть здесь в прятки. Он бы искал её, а когда находил, то садился бы рядом. И они бы сидели рядышком тут в пещере, совсем одни. Впрочем, нет, судя по рассказам Лео, тут был настоящий проходной двор, постоянно шастали разные лётчики…
Через несколько дней все немного пообвыкли и приспособились к пещерному быту. Главным неудобством была нехватка воды. Для питья воды было достаточно, но на мытье приходилось экономить – умывались лишь один раз поутру – из-за чего дух в пещере стоял довольно тяжёлый, но даже к этому они быстро привыкли.
Однажды вечером, когда они как обычно сидели у входа, их напугал грохот канонады. Гул доносился издалека, однако было очевидно, что союзники уже приближаются и немцы  оказывают яростное сопротивление. Когда малыши начали волноваться, женщины увели их в пещеру, остались только Лео, папа и Тюр.
– Мы ждём гостя, – объяснил папа Тюру.
– Лётчика?
– Нет, сам увидишь.
Гостем оказался Антон Фенс, который принёс еду и две больших бутылки с водой. Видимо, Отец Сьена тоже был в курсе их побега, догадался Тюр. Дядя Антон поведал им, что произошло после их побега. Через час после того как семья Рамакер покинула свой дом, к ним вломились немцы. Тётя Анна спряталась у себя под кроватью. Немцы сразу поняли, что семья убежала и не стали тщательно обыскивать комнаты, поэтому тётку они не нашли. Они убрались восвояси, но прежде чем уйти, бросили в коридор горящий факел и громко хлопнули дверью. Тётка это услышала, выбежала в коридор и затоптала пламя.
– Надо сказать спасибо этой старой ведьме, что она с нами не пошла, – ляпнул отец.
– Сьеф! – укоризненно воскликнула мама. – Следи за языком!
Тюр хихикнул: его насмешило, что папа тоже считал тётушку ведьмой. Доброй ведьмой, разумеется: в конце концов, она спасла их дом.
– Ребята, нам недолго осталось ждать, – продолжил свой рассказ Антон Фенс, – армия союзников километрах в пятидесяти отсюда, потерпите ещё чуть-чуть.
– Как обстановка в селе? – поинтересовался Лео.
– Нацисты, конечно, в панике. Директор Янсен уже сбежал, поджав хвост, как и большинство остальных нсбшников. Осталось лишь семейство Нейскен, они заперлись в доме и никого не впускают.
Из рюкзака он достал игральные карты и большой кулёк.
– Вот вам карты, чтобы не скучали. А это жена испекла для вас вафли. Правда, муки у нас почти не осталось, так что, боюсь, получились они не особо хрустящими, но зато от чистого сердца.
С каждым днём гром канонады всё приближался. Иногда доносился треск пулемётных очередей, пролетали самолёты. Антон Фенс в очередной раз принёс им запас провизии, и снова пообещал, что союзники со дня на день должны их освободить. В этот момент у них над головой, тихо жужжа, проскользнул самолётик на бреющем полёте. Они уже не в первый раз слышали печальное гудение, которым сопровождался его неторопливый полёт.
– Это разведчик союзников, – объяснил дядя Антон, – мы его прозвали жужелицей.
Вечером они опять всей семьёй сидели у входа. Смеркалось, малыши уже спали в пещере, мама сидела с ними. Остальные отдыхали снаружи и наслаждались затишьем. Не было слышно ни пушечных залпов, ни бешеного лая пулемётов. Очевидно, бой прекратился. Лео поставил на огонь кофе, не настоящий, конечно.
– Заваренный на первоклассных желудях, – гордо объявил Лео.
Отец вполголоса рассказывал, как он в детстве играл в этих местах.
– В те времена здесь ещё не было таких дремучих зарослей, и временами сюда наезжали городские мальчишки, чтобы с нами подраться. Они кричали нам: «Эй, деревня, сейчас мы вам накостыляем!» Мы прятались от них в пещере и растирали в порошок куски мергеля. Потом пересыпали его в носовые платки, и когда враги нападали, мы кидали в них эти бомбочки. Пыль попадала им в глаза, и это было очень больно. Враг был ослеплён и повержен, а мы гордо кричали: «Слава мергельбурам!»
Все тихонько рассмеялись. Катрин кивнула на парочку канюков, которая неутомимо описывала над ними круги.
– Кажется, им не понравилось, что мы тут сидим.
– Странно, обычно так поздно их не увидишь, – сказал Лео.
Вдруг совсем рядом, в кустах, послышался треск сучьев. Все испуганно затаили дыхание. Слышался только жалобный крик хищных птиц, напоминающий кошачье мяуканье. Отец поднялся и хладнокровно достал пистолет.
– В пещеру, живо, – прошептал он Тюру и Катрин.
Лео тоже вытащил пистолет. Тюр и Катрин быстро зашли в пещеру, но пройдя пару метров, остановились и прижались к стене коридора. Как ни страшно им было, но любопытство оказалось сильней. Они видели, как Лео и папа, сняв оружие с предохранителя, медленно шли к зарослям кустарника. Тюр быстро схватил Катрин за руку. Ему почему-то вспомнились слова отца Мартье: «С нами всё кончено, надо спасать детей». Снаружи царила зловещая тишина, даже птицы умолкли. Вдруг из кустов кто-то вышел. У человека было грязное лицо, рваная одежда и пистолет в руке.

Старый знакомый

– Не двигаться! – крикнул папа.
Человек застыл в нерешительности, но заметив два пистолета нацеленных ему в лицо, бросил оружие на землю. Подняв руки вверх, он попросил: – Пожалуйста, не стреляйте, господин Рамакер!
Затем он медленно опустился перед отцом Тюра на колени.
– Чтоб меня… – пробормотал Лео и криво улыбнулся. – Это же Руланд, наш бравый эсэсовец. Гордость семьи Нейскен и редкостное хуйло!
Он приставил дуло пистолета к виску Руланда. Тюр задрожал, ожидая, что сейчас грянет выстрел. Руланд съёжился, закрылся руками и расплакался как ребёнок. Отец жестом велел Лео убрать пистолет. Тюр посмотрел на сестру, и они оба рассмеялись. Забавного, конечно, ничего не было – это был лишь нервный смех, от облегчения. Они вышли из пещеры и стали смотреть на рыдающего парня. У того было смертельно бледное лицо, одежда вся изорвана. Отец нервно прикрикнул: – Заткнись сейчас же, если хочешь остаться в живых!
– Лучше пристрели его, – с горечью сплюнул Лео.
Руланд обернулся к Лео: – Не надо! Умоляю, пощадите, мне так стыдно!
– Ишь, как заговорил, – насмешливо протянул Лео, – когда жареным запахло, про стыд вспомнил.
Отец оттеснил Лео в сторону и сказал строго: – Довольно, Лео. Не видишь, что парню совсем худо?
Руланд с благодарностью глянул на отца Тюра.
– Я сбежал, – тихо сказал он. – Там было невыносимо. Всё, что они делали с людьми, это ужасно…
– С какими людьми?
– С евреями в концлагере.
Тюр почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Широко раскрыв глаза, он смотрел на Руланда, потом с трудом произнёс: – Что они д-д-делали?
– Вставай, Руланд, – сказал отец, – продолжим разговор в пещере.
Парень медленно поднялся. Отец приставил пистолет к его спине и скомандовал:
– Марш внутрь.
Все последовали за отцом и Руландом. В голове у Тюра как заезженная пластинка крутилась одна фраза: «Всё, что они делали с людьми, это ужасно». Примерно на полпути Руланда усадили на пол возле коридорной стены.
– Я схожу, принесу свечи, – сказала Катрин. Она догадалась, что отец не хочет зря рисковать и поэтому не повёл Руланда к ним в пещеру.
– Ступай, – откликнулся отец, – и уведи Тюра.
– Нет, я останусь.
– Зачем тебе это? – с тревогой спросил Лео.
– Я останусь.
– Мне кажется, тебе не стоит… – начал отец.
– Я останусь, – повторил Тюр.
Катрин, Лео и отец переглянулись.
– Ладно. Наверное, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать правду о войне.
Раньше бы Тюр обрадовался отцовским словам, но сейчас ему стало ещё страшнее. Катрин пошла за свечами, остальные молча ждали её возвращения. Лео и Тюр присели на пол, немного поодаль от Руланда. Катрин принесла свечи и кружку воды для Руланда. Он опустошил её в несколько жадных глотков.
– К чему это? – проворчал Лео. – Нам самим мало.
– Ладно, – сказал отец, – теперь я хочу знать, зачем ты сюда пришёл.
– Хотел спрятаться, – тихо ответил Руланд.
– От американцев?
– Нет, от немцев. Когда, они узнают, что я дезертировал, меня тут же расстреляют.
– Правильно сделают, – перебил Лео.
– Где ты служил? – невозмутимо продолжил допрашивать отец.
– Когда я был в СС, меня сначала отправили в Россию. Там нас постигла неудача: русские дождались начала зимы, и когда мы начали околевать от стужи, они напали на нас. Это было настоящее побоище с сотнями трупов, с кровью и грязью. Я не смог этого вынести и прострелил себе ногу, чтобы вернуться обратно в Германию.
– Да ты храбрец, – усмехнулся Лео, – зачем ты вообще пошёл служить к фрицам?
– Ради отца.
– Ах, вот оно что! Значит, папочка во всём виноват.
– Заткнись, Лео, – бросил ему отец. – Продолжай, Руланд.
– Мой отец стал превозносить Гитлера сразу как тот пришёл к власти в Германии в 1933 году. Он часто говорил: «Нам бы в Голландию такого как Гитлер. Нацизм - наше спасение». Ещё мальчишкой он записал меня в юхдсторм. Каждую неделю мы собирались, играли вместе, носили одинаковую форму, пели и ходили строем. Я был счастлив, что папа, наконец-то, может мной гордиться. Он всегда считал меня размазнёй. Когда мне доставалось в школе, он злился и кричал, что надо давать сдачи, а я был не способен на это. В юхдсторме я впервые обрёл себя: я лучше всех маршировал и громче всех мог орать «Хайль Гитлер». Чем чаще проходили наши марши, тем крепче становилось ощущение моей нужности, тем сильней папа гордился мной.
Тюр снова вспомнил Ламберта в его нарядной красивой форме, как он позавидовал ему, поющему и марширующему в ногу с отрядом. Вспомнил, как его бросило в дрожь, когда Ламберт принялся скандировать «Хайль Гитлер».
– Когда началась война, ребята стали проситься, чтобы их записали в СС, – продолжал Руланд, – и отец убедил меня последовать их примеру. Он считал, что только так я могу принести пользу Гитлеру, а юхдсторм – это лишь детская забава. Сначала нас отправили в тренировочный лагерь, а оттуда сразу на восточный фронт. Там я прострелил себе ногу, и даже после того как рана зажила, хромота осталась. Из-за хромоты мне не нужно было возвращаться на фронт, и меня взяли охранником в лагерь. В Германии было полно концлагерей, куда требовались эсэсовцы. Я долго старался не воспринимать евреев как людей…
– Что ты хочешь сказать? – перебил его отец.
– В лагере нам объясняли, что евреи, цыгане, гомосексуалисты – в сущности не люди. Что им не место в великом рейхе нашего фюрера. И поэтому они должны быть… – Руланд вдруг осёкся.
– Что? – напряжённо спросил Лео. Руланд беспомощно взглянул на него.
– Что?! – повторил Лео.
– Они должны быть истреблены. Каждую неделю в наш лагерь на поезде привозили сотни людей. В основном евреев. Их было очень много: мужчин, женщин, детей. Их доставляли в вагонах для перевозки скота, и благодаря этому, я мог считать их животными. Этому меня научил комендант концлагеря, он говорил мне: «Просто, считай, что это животные, а не люди. Так будет проще». После прибытия поезда начиналось самое ужасное. Мы строили всех в колонну по одному и вели в лагерь. Это была бесконечная череда людей, измученных жуткой поездкой, грязных и несчастных. На внутреннем дворе их делили на две группы. Мужчин и сильных мальчиков строили с левой стороны, потом их отводили в бараки, где они получали нары и похлёбку. Там они были в безопасности, пока они могли работать на оружейной фабрике при лагере. Детей, женщин и стариков строили с правой стороны, и я отводил их в большой зал. Им велели раздеться, чтобы принять душ. Многие взрослые стеснялись раздеваться, но никто не смел сопротивляться. Всем этим взрослым и детям мы обещали, что всё…
– Что? – строго спросил Лео.
Руланд снова начал рыдать. Тюр поднялся: он не хотел это больше слышать. Он побрёл вглубь пещеры, к тому месту, где он вырезал на стене имя Мартье. Работа подходила к концу, осталась лишь половинка буквы «Е». Тюр посветил себе фонариком и принялся царапать карманным ножом мягкий известняк. До него слабо доносился голос Руланда и голос отца, но слов он не мог разобрать. Лишь однажды Лео громко крикнул: – Подонок!
Тюр не мог дольше сдерживаться, ему необходимо было узнать, что стало с теми людьми… и с Мартье. Когда Тюр вернулся к остальным, он увидел, что все молча стоят возле Руланда, тот тихо всхлипывал, закрыв лицо руками.
Тюр сглотнул и очень спокойно спросил: – Что было дальше с теми людьми?
Лео с отцом переглянулись. Потом отец сказал: – Их отводили в душевую комнату, но вместо воды пускали смертельный газ.
Катрин прошептала: – Это чудовищно, бесчеловечно. Я всё равно в это не верю.
– Это правда, – тихо сказал Руланд. – Я сам это видел… Я был там.
Внезапно Лео набросился на Руланда и принялся бить его ногами.
Отец грубо отшвырнул Лео в сторону и заорал: – Прекрати!
– Он убил тысячи невинных людей! Теперь я его прикончу!
Отец размахнулся и влепил Лео оплеуху, тот испуганно замер и ошалело вытаращился на отца.
– Хорошенькое дело! По-твоему, я все эти годы был в Сопротивлении, чтобы ты здесь играл в линчевателя, устраивал самосуд? Так поступают фашисты, но не мы. После войны Руланд получит заслуженное наказание, также как его отец и прочие прихвостни. Сама королева говорила об этом по радио.
Тюр не мог понять, почему его отец защищает Руланда. Того самого Руланда, который возможно убил Мартье. Лицо Тюра было мокрым от слёз, но он их не замечал.
– Я хочу рассказать ещё… – тихо начал Руланд.
– Заткни пасть, – проревел Лео, но отец жестом удержал его.
– Я с первых дней был в ужасе от того, что там происходит, я клянусь вам. Но я повторял про себя слова, сказанные комендантом: «Это не люди, это животные». Если их долго повторять, сам начинаешь в это верить. Пока однажды я не привёл в тот зал очередную партию евреев. Я шёл рядом с молодой женщиной, которая вела за руку девочку лет четырёх. Ребёнок прижимал к себе какую-то старую тряпичную куклу. Потом, когда всё было кончено, и мы убирали одежду, мне попалась на глаза эта кукла. Внезапно меня пронзила мысль, что этот ребёнок был человеком, а не какой-то зверюшкой. Я должен был её спасти, должен был убежать вместе с ней…
Лео снова хотел что-то сказать, но отец покачал головой.
– Но спастись оттуда было невозможно, лагерь был окружён высокой стеной, на ней колючая проволока под напряжением. Повсюду стояли сторожевые вышки, вдоль ограды ходили охранники с овчарками. В тот же вечер я сбежал оттуда, мне удалось обмануть охрану на выходе. После этого я несколько месяцев скитался по Германии. Днём я прятался в лесу или в старых сараях, а ночью шёл дальше. Я украл эту одежду, приходилось также воровать еду. Потом я стал собирать каштаны и ежевику. Я больше не хотел иметь ничего общего с этой бандой убийц, хотел лишь одного – во что бы то ни стало, добраться домой. Я осознал, что все эти годы Гитлер, НСБ и отец обманывали меня. Я понял, что они и есть дикие звери, настоящие нелюди, способные творить только зло. Я был… я был…
– Последним ублюдком, – мрачно сказал Лео. Руланд опустил голову и умолк.
Все долго молчали, наконец, Тюр тихо спросил:
– Пап, как ты думаешь, Мартье… – больше он не мог произнести ни слова.
Отец обнял его за плечи, но ничего не ответил. Тюр отчаянно прижался к отцу, плакать он больше не мог, но боль внутри причиняла ему невыносимые страдания.    
Снаружи кто-то просвистел знакомый позывной. Лео выбежал из пещеры и немного погодя вернулся с Антоном Фенсом.
– Свобода! – кричал дядя Антон. – Американцы в городе!

Долгожданная свобода

На следующее утро Тюр и его семья возвратились домой. Тётя Анна встречала их на пороге и приветствовала каждого.
– Я присмотрела за домом, – скрипела она. – Фрицам не удалось меня достать. Я заползла под кровать и молилась святой Деве Марии, это меня и спасло.
Тем временем в селе поднялась суматоха, повсюду стояли и переговаривались взволнованные люди, трепетали на ветру красно-бело-синие флаги. Мимо их дома тянулась процессия поющих и танцующих людей. Впереди шёл Антон Фенс с аккордеоном, наигрывая весёлую мелодию.
– Почему бы тебе тоже не прогуляться? – обратилась мама к Тюру.
Но ему не хотелось веселиться. После той чудовищной истории, которую он выслушал от Руланда прошлой ночью, он не мог думать ни о чём кроме Мартье. Он достал из коробки фотографии и принялся их перебирать. Он хотел плакать и не мог, словно он выплакал все свои слёзы. Кто-то позвонил в дверь. Пришли Пьер и Фонс, они стали уговаривать его пойти погулять.
– Школу заняли американцы! – возбуждённо кричал Фонс.
Тюр нехотя пошёл вместе с ними. Не успели они подойти к школе, как в село въехал целый караван армейских грузовиков и джипов. Фонс и Пьер кричали и свистели вместе со всеми жителями, стоявшими вдоль обочин. Мало-помалу радостное возбуждение, охватившее их село, подействовало и на Тюра. Фонс нашёл, что американские солдаты выглядят намного дружелюбней немецких.
– Это из-за их формы, – заявил Пьер, – она какая-то неряшливая, не то, что у немцев. 
– Это потому что они улыбаются! – крикнул Тюр. – А у фрицев всегда были кислые рожи.
Американцы раздавали ребятишкам шоколад. Дети, уже давно позабывшие его вкус, проглотив одну плитку, пытались выпросить ещё: – Плиз, плиз, сэр!
Кроме шоколада солдаты раздавали ещё одну диковину – маленькие упаковки каких-то плоских конфет. Их можно было жевать очень долго, и они оставались такими же сладкими. Скоро они узнали, что американцы называют их «чуингам». Фонс сказал, что это каучук, а Тюр придумал для них название «жвачка». Он заметил, что большинство людей тоже называли их жвачкой.
Внезапно из дома Нейскена послышался громкий вопль.
– Бежим, туда! – закричал Пьер.
Когда троица мальчишек подбежала к дому Нейскена, там уже стояло несколько человек. Сьен тоже был там, он им рассказал, что народ пришёл поквитаться с семьёй Нейскена.
– Правильно! – сказал Пьер. – Так им и надо, подлым нсбшникам.
Входная дверь была распахнута, немного погодя пара мужчин вытащила наружу бывшего бургомистра. Следом вышла его заплаканная супруга. Из толпы кто-то выбежал и с размаху пнул Нейскена в живот, тот скорчился и упал на четвереньки. Фрау Нейскен пронзительно закричала: «Пожалуйста, не надо!». Из прихожей донёсся леденящий душ визг, и в проёме двери показалась Роза. Отец Пьера и ещё двое мужиков выталкивали её на улицу. Девушка была в ярости и отчаянно пыталась вырваться, но получив здоровенную оплеуху, с плачем упала на колени. У отца Пьера в руках появились ножницы, и он принялся резать ей волосы.
– Шлюха фашистская! – крикнул кто-то из толпы.
Народ всё прибывал, и под торжествующий рёв толпы Роза лишилась своих длинных волос. Тюр смотрел на происходящее, широко раскрыв глаза. Поначалу он, как и все, наслаждался местью, но затем он вгляделся в искажённые ненавистью лица толпы и здорово испугался. Разве такой свободы он ждал?
Кто-то похлопал его по плечу. Сзади стоял отец.
– Идём отсюда, Тюр, – сказал он таким тоном, что сын не посмел возразить. Фонс последовал за ними к дому Тюра через дорогу. Подъехал грузовик, из него вылез американец и четверо голландских солдат в синих комбинезонах, на правом рукаве у них были оранжево-голубые повязки. При их приближении толпа раздалась в стороны.
– Возвращайтесь в дом, – сказал Нейскену один из солдат.
Нейскен медленно выпрямился, из носа у него текла кровь.
– Смерть предателям! – прокричал кто-то. Послышались одобрительные возгласы. Роза плакала лёжа на земле. Американец помог ей подняться и завёл в дом. За ними пошатываясь последовал Нейскен, за ним его рыдающая жена. Один из солдат обратился к публике:
– Дамы и господа, представление окончено! Ступайте праздновать и веселиться, мы здесь без вас разберёмся.
Народ снова растёкся по Дорпстрат. Папа сказал Тюру, что солдаты в комбинезонах состоят в Сопротивлении, и в ближайшее время они будут присматривать за порядком.
– Кроме того они займутся теми, кто сотрудничал с немцами. Эти прихвостни предстанут перед судом и получат своё наказание. И это правильно. А то, что сейчас произошло, просто мерзко. Нельзя устраивать самосуд.
Позднее они видели, как семью Нейскен вывели наружу. С ними были ещё и Ламберт с Руландом. Когда они забирались в грузовик, Ламберт старался не встречаться взглядом с Тюром. Затем солдаты позвонили в дверь старухи Рабрехт.
– Неужели фрау Рабрехт тоже помогала немцам? – обалдело пробормотал Тюр.
Отец пошёл через дорогу, чтобы расспросить солдат. Тюр и Фонс, не вытерпев, тоже побежали за ним. Кто-то из солдат сказал: – У нас есть сведения, что она доносила немцам.
Хнычущую старуху вывели на улицу. Солдат, сопровождавший её, сказал своему товарищу:
– Её мужа мы взять не можем, он лежит там почти при смерти.
– Меня заставлял Нейскен, – сквозь плач сказала старуха, – он сказал, что немцы забирают всех ненормальных, но если я буду иногда ему помогать, то он сделает так, чтобы моего мужа не тронули.
Солдаты посовещались и решили до поры до времени оставить стариков дома.
– Оставайтесь здесь, до особого распоряжения, – сказал им один солдат.
Плачущая старуха скрылась в доме. Солдаты с американцем сели в грузовик и двинулись дальше вдоль села.
Тюр вспомнил про свинью Хольтерманов. Когда она сбежала от них, старуха Рабрехт вошла к ним на двор. Выходит, она доложила фрицам про Беллу? А из-за Беллы Гоммер обнаружил коробку Мартье. Тюр вздрогнул, ему захотелось поскорей убежать домой, к себе в комнату.
К ним подбежал Сьен.
– Эй, Фонс, Тюр! Бежим скорей, сейчас жандарма будут арестовывать!
Ребята побежали за Сьеном. На бегу Тюр шептал про себя: «Не думай о Мартье, не думай о Мартье». Думать, что он больше никогда её не увидит, было невыносимо. Ему хотелось по-прежнему верить, что когда-нибудь, в один прекрасный день, она снова позвонит в дверь.
Возле дома Беренда толпился народ, чуть ли не половина села сбежалась посмотреть на арест полицейского, служившего у немцев. Жандарм вышел на крыльцо в сопровождении двух солдат. Среди окружающих послышались возгласы протеста: «Беренд наш человек!», «Он нас выручал!», «Отпустите его, он не сделал ничего плохого!». Назревал маленький бунт. Один из солдат успокоил собравшихся:
– Послушайте, мы просто отвезём его в город. Если этот человек невиновен, завтра он вернётся домой.
Жандарм согласно кивал, подтверждая его слова, и послушно забрался в грузовик.
Толпа рассосалась, и Сьен сообщил очередную новость:
– Американцы позади школы разбили палаточный лагерь. Идёмте, посмотрим.
На лужайке за школой они наткнулись на чёрного великана.
– Hello boys! – поприветствовал он их с дружелюбной улыбкой. Мальчишки от страха застыли на месте.
– Живой негр! – крикнул Фонс.
Они никогда раньше не видели настоящих негров. Мужчина улыбнулся, он понял их удивление. К ним подошли ещё двое солдат. Один из них спросил:
– Do you have sisters?
Ребята непонимающе переглянулись.
– Sister? – повторил мужчина. – Girl?
Это слово они знали. Гёрл – девочка, бой – мальчик.
Тюр и Сьен кивнули.
– How old are they? – спросил солдат.
– Лики три годика, а Катрин шестнадцать, – ответил Тюр.
– Сри и сикстин, – перевёл Фонс, он умел считать до двадцати по-английски.
– Ми систер из файф! – сказал Сьен. Солдат усмехнулся и сказал Тюру: – Wait.
Он нырнул в палатку и вернулся с большой квадратной жестянкой, которую вручил Тюру.
– For your elder sister. Please bring her here, – сказал солдат, но Тюр продолжал глядеть на него непонимающе.
Фонс объяснил:
– По-моему, ты должен передать это вашей Катрин. Он хочет, чтобы она пришла.
– Йес, – засмеялся солдат, – васей Катрин.
Мальчики тоже рассмеялись и побежали обратно. Когда они вернулись к Тюру домой и передали презент Катрин, та была несказанно удивлена.
– Это тебе, – произнёс Тюр, – от одного американца. Просит, чтобы ты пришла к нему.
– Ещё чего! – закричал отец. – Пускай они наши освободители, но от моей дочери им лучше держаться подальше!
Когда Катрин открыла жестянку, они увидели внутри большие жёлтые шайбы.
– Наверное, какой-то фрукт, – догадалась мама. – Пахнет приятно.
Все по очереди понюхали. Тюр надавил на жёлтую штуку пальцем, из неё выступил сок. Тюр облизал палец: – Вкусно!
Все осторожно попробовали по кусочку жёлтого фрукта. Позже они узнали, что он называется ананас.
На следующий день был большой праздник. На центральной площади перед церковью собрался народ, там была и семья Тюра. Пятеро американцев исполняли весёлые джазовые мелодии. Кто танцевал, кто скакал, кто прыгал. Постепенно развеялась мрачность вчерашнего дня, когда арестовывали нсбшников. Вернулся из города жандарм Беренд.
Некоторые солдаты приглашали девушек на танец. Девушки поначалу робели, но постепенно танцующих пар становилось всё больше. Их родители смотрели на происходящее с подозрением. Впрочем, видя, что ничего предосудительного не происходит, родители понемногу оттаяли. Американцы угощали всех сигаретами, жвачкой и шоколадом. Дети носились кругами и смеялись над толстенькой фрау Конинг, которая свинговала на сцене с одним американцем.
Тюр сидел рядом с Фонсом на низенькой кирпичной стенке за площадью. Ребята молча смотрели на весёлую толпу. Фонс сказал:
– Наверное, мой папа скоро вернётся.
– Я очень на это надеюсь, – сказал Тюр.
– А Мартье?
Тюр ничего не ответил.

Эпилог

Прошло ещё целых восемь месяцев, прежде чем Нидерланды были полностью освобождены. Людям на севере и на западе нашей страны пришлось очень тяжело. Зима была очень суровая, продовольствия не хватало и многие погибли от голода и холода.
Тюр и его семья, хоть и находились на освобождённой территории, напряжённо ждали дня, когда вся страна сможет отпраздновать день победы. Это случилось пятого мая 1945 года. Война, наконец, закончилась.
Неделю спустя в семье Фонса был большой праздник: вернулся домой отец. Всё это время он провёл в тюрьме на севере Нидерландов, также как и дядя Барт с тётей Бербой. К сожалению, дядя Барт скончался в тюрьме. Директор Тулкенс тоже не смог пережить войну, домой вернулись лишь двое его детей и жена. Семейство Нейскен в село не вернулось. Бургомистра Нейскена и Руланда отправили в лагерь для бывших нсбшников, через несколько лет их освободили. Учитель Янсен в их селе тоже никогда больше не появлялся. Много лет спустя прошёл слух, будто после войны он отсидел полгода, а после устроился учителем где-то в Ахтерхуке.
Старик Рабрехт скончался сразу после войны, после его смерти супруга уехала к своей родне в Эймёйден. Отца Пьера вызывали в город на допрос из-за всяких гадостей, что он говорил о евреях во время войны. Но скоро его отпустили, поскольку иных грехов за ним не водилось.
А что же Мартье? Год за годом, вопреки здравому смыслу, Тюр не терял надежды, что она вернётся.
Прошло пятнадцать лет, и вот однажды в дверь дома Рамакер позвонили. На пороге стоял молодой человек, который представился Даниэлем Коэном. Мама сразу же догадалась, кто это.
Тюр к тому времени давно жил отдельно, он женился, и у него уже было двое детей, но он сразу же приехал, как только мама ему позвонила.
Даниэль рассказал ему, что его тоже спасли из той школы напротив амстердамского театра. Его взяла к себе одна семья в Фрисляндии, у которой он прожил всю войну. С ними он остался и после войны, так как никто не знал, что стало с его родителями. Много лет спустя, через Красный Крест, он узнал, что сестра Тамара и его родители были убиты в концентрационном лагере.
Тюр вдруг понял, что Даниэль никогда не знал о другом имени своей сестры.
– Идём со мной, – сказал он Даниэлю, и повёл его к соседям, чтобы показать ему дом, где жила его сестра. Тётя Берба уже давно там не жила, но новые соседи знали историю еврейской девочки Мартье. В потайной комнате на сеновале Тюр и Даниэль присели на ту самую старую продавленную кровать, на которой когда-то Мартье рассказывала Тюру свой секрет.
С собой Тюр принёс коробку, которую он бережно хранил все эти годы. Он рассказал всё, что они пережили вдвоём с Мартье, и что она для него значила. Потом он передал коробку Даниэлю. Несколько долгих минут Даниэль перебирал и рассматривал фотографии, затем тихо сказал:
– Наконец-то, ко мне вернулась частица моей семьи. У меня нет слов, чтобы сказать, как я благодарен, что ты не забыл мою сестру.
Тюр немного помолчал, потом ответил: – Мою дочь тоже зовут Тамара.

От автора

Я родился через год после конца войны, в 1946, поэтому о войне я знаю лишь по рассказам родителей, а также очевидцев, которых я расспрашивал, прежде чем написать эту книгу (кстати, огромное им спасибо за помощь).
Мои родители никогда не любили немцев. Что вообще-то неудивительно для тех, кому посчастливилось пережить Вторую мировую. В той или иной степени их неприязнь передалась и мне. Лишь несколько лет тому назад я впервые провёл отпуск в Германии и сделал для себя необычное открытие: всё, что я раньше думал о немцах, было неправдой. В основном все они оказались дружелюбными и очень славными людьми.
Между тем с конца войны прошло добрых шестьдесят лет. Уже стали взрослыми дети и внуки тех немецких солдат. Часто принято говорить, что история ничему не учит людей, что они постоянно повторяют одни и те же ошибки. Мне кажется, что к большинству немцев это не относится. По-моему, они очень хорошо усвоили уроки войны.
В мире до сих пор ещё встречаются люди с замашками Гитлера. Они пытаются пробиться к власти, а дорвавшись до неё, начинают истреблять неугодных и несогласных.
Так не позволяй же себя обмануть! Свобода – это когда ты можешь думать, говорить и верить в то, что ты хочешь, лишь бы это не вредило другим людям. Свобода – самое главное в твоей жизни. Никто не имеет права указывать, как тебе жить, во что верить, что тебе делать и чего не делать.
К счастью, мы живём в эпоху демократии. Мы сами можем выбирать наше правительство. Каждые четыре года мы выбираем тех, кто будет править нашей страной. Поэтому важно, чтобы ты, когда станешь взрослым и сможешь голосовать, хорошо понимал – кому ты доверяешь руководить страной от своего имени.
Самое главное – никогда не позволяй сбить себя с толку идиотскими высказываниями в адрес людей чем-либо отличающихся от большинства. Цветом кожи, происхождением, верой или образом жизни. С этого начинаются все войны. Пытайся прежде всего думать своей головой. Ведь всё начинается ещё со школы. Когда ты кого-то унижаешь или слепо поддакиваешь большинству или примыкаешь к тем, кто травит одноклассников, ты – разжигатель войны. Ведь ваш класс – маленькая копия большого мира. И если ты постараешься сделать мир своей школы хоть чуточку лучше, возможно, тебе это удастся и в большом мире.
Мир без войны – это было бы здорово. 

 Жак Вринс, Южный Лимбург, весна 2007 г.

издатель: Van Holkema & Warendorf © 2007

КОММЕНТАРИИ

• 21.03.15 09:48

• Anonim
  Прочитал "Секреты войны" в переводе aimenf. Очень сильно тронула повесть, обязательна к прочтению в школах. Надеюсь, уже это делают или хотя бы добавят к внешкольному чтению.
  Спасибо за перевод и жду Циске.