1

Раньше я любил только женщин...

Мальчишка появился возле автостоянки ещё в прошлом году. Зарабатывал мытьём машин. Симпатичный, смугленький, черноволосый, а при этом – ничего цыганского и ни капли восточной крови. Носик курносый, глаза – ясно-серые с ярко-небесной нотой, да, взгляд ещё такой необычный. Он заметил, что я каждый раз, проходя мимо, смотрю на него. И всегда отвечал мне вопросительной улыбкой – почему молчишь, подойди, спроси... Но в прошлом году он был совсем ребёнком, так мне, по крайней мере, казалось.
А сегодня я впервые увидел его после долгого перерыва. Он заметно вырос, мышцы сложились в кубики, вместо всегда распахнутой прошлогодней рубашки – чёрная спортивная майка с глубоким вырезом и узенькими шлейками. Да и майку он только что снял, бросил на скамью рядом с ведром и парой поролоновых мочалок. В прошлом году он носил ветхие спортивки неопределённого цвета и дырявые кеды. Сейчас – очень короткие и плотно обтягивающие джинсовые шорты, выгоревшие до белизны, а на ногах – шлёпанцы со стёршимися буковками.
Каждый день, проходя мимо и оглядываясь на него, я жалею, что у меня нет машины. Я предложил бы ему вымыть машину, и это был бы повод завязать разговор. А так... Воображаю, как я выглядел бы рядом с ним, если бы захотел остановиться и поговорить: толстый дяденька с выдающимся пивным животиком, седеющими волосами и в солидных сверх меры золотых очках. Забыл добавить – даже в сильную жару я вынужден одеваться по варианту “пиджак – белая рубашка – галстук”.
Наши переглядывания с этим пацаном продолжились и сегодня. Но случилось и ещё кое-что, чего обычно не происходило. Уже почти выйдя на улицу (стоянка помещалась как бы у нас во дворе), я услышал его окрик: “Эй, подождите!” Неужели он крикнул это мне? Ещё не успев оглянуться, я услышал близящиеся шлепки по асфальту. Он догонял меня. Подбежал вплотную, и только теперь я повернулся к нему лицом.
К тем чертам, что помнил я с прошлого года, прибавился нежный, едва заметный пушок над верхней губой, последний признак, подтвердивший, что он уже не младенец. Обычно, когда у мальчиков прорастает такой пушок под носом, под мышками и в других, самых интересных местах уже настоящие заросли.
Он улыбается мне ярким частоколом природно-белых, крупных зубов и спрашивает:
- У вас закурить не найдётся?
Мало того, что мне не надо мыть машину, так я ещё и не курю! А мне так не хочется его отпускать!.. Объясняю, что у меня с собой нет сигарет, но собирался купить по дороге. Если он хочет, может пойти со мной, это недалеко, я куплю и дам ему пару штук.
Мальчишка думает. Он оглядывается на скамейку, где стоит ведёрко с водой и лежат куски поролона. Я говорю, что его хозяйство никто не похитит. Но он обеспокоен не этим. Как бы не прозевать клиента на мытьё машины, такого редкого в сухую солнечную погоду клиента.
Пока идём до ближайшего киоска, не успеваю узнать почти ничего. Он только говорит, что погода слишком хорошая, никто не хочет мыть машины. Возле витрины с сигаретами спрашиваю, какие ему купить. Он удивляется: какие я курю, такие ему и подойдут.
Дальше притворяться я не могу, потому что в сигаретах не разбираюсь, но слышал: курильщики обычно привыкают к определённому названию и другие марки табака им не подходят. Объясняю, что сам не курю, просто хотел купить ему сигареты. Он показывает на пачку из нижнего ряда, где сигареты самые дешёвые.
Отдавая сигареты ему в руку, я, наконец, говорю: Хочу тебя спросить... То есть – предложить тебе...
Запутываюсь, зачем я так издалека начал!.. Он сам приходит мне на помощь. Говорит, что давно заметил, как я на него смотрю. И он согласен, чтобы мы поговорили. Он подождёт, пока я приду. Я сразу предупреждаю, вернусь поздно, часов около семи вечера.
Он улыбается снова и говорит, что обязательно меня дождётся, ему спешить некуда.
Весь день чувствую себя непривычно возбуждённым. Что бы ни делал, думаю только о том, что мне сегодня есть куда спешить. Точнее, не куда, а – к кому. Мне приятно, что меня кто-то ждёт. Хотя... Вот именно – кто-то. Я даже не спросил, как его зовут. А если его не будет? Нет, это смешно, что, в самом деле, может ему помешать? Он ждал меня возле подъезда. Виновато заулыбался и сразу спросил, найдётся ли у меня что-то поесть. А то у него сегодня день совсем никудышный.
Мы заходим в квартиру, и мой новый знакомый скидывает шлёпанцы в угол прихожей, утонув босыми ногами в ворсистом коврике. Располагаемся в кухне, он через голову стаскивает майку. Я спрашиваю, а не рано ли он начал раздеваться. Мы ведь даже не познакомились. Он отвечает, что его зовут Данилка, и добавляет многозначительно и поспешно, что мы же не только разговаривать будем. Ест он быстро, жадно и всё подряд. Действительно голоден. Когда вчерашний суп, котлеты и оладьи уничтожены (всё, кстати, в холодном виде), Данилка спрашивает, а не найдётся ли у меня выпить?
Лучше вино, оно хоть сладкое бывает, а водка всегда горькая. Говорю, что много выпить ему не дам, он мне нужен живой, тёплый и шевелящийся. Данилка смеётся. Обещает таким и быть. Наливаю дорогую мадеру в большую чашку, другой посуды под рукой не оказалось. Он выпивает залпом. Вино понравилось. Включаю душ. Он замечает, что это хорошая идея, сбрасывает шорты и становится под воду.
Отмечаю, что шорты были одеты наголо. С интересом разглядываю Данилку голеньким. Красивый он, спортивный, ладный. Смуглый загар на теле всюду, значит, загорает раздетым догола, как сейчас под душем. Меня смутило, что у него нигде нет волос. Когда спрашиваю, он объясняет, что внизу сбрил волосы. Только не потому, что там что-то завелось, а чтоб меньше потеть, лето всё-таки. Любопытно – почему ему пришло в голову, что я подумаю, будто у него ТАМ что-то завелось?
Он прячет голову в струях воды. Пофыркав, добавляет: с бритой писькой вид прикольней. С неудовольствием отмечаю, что ведёт он себя как-то... Короче говоря, так, словно купаться в чужой квартире при постороннем человеке для него так же обыкновенно, как выпить стакан воды или выкурить сигарету на улице. Это, кстати сказать, одна из моих странностей, не нравятся мне партнёры с богатым опытом, если они это обстоятельство напоказ выставляют. Он приглушает воду и просит меня потереть ему спину.
Намыливаю, потом моя рука с мылом опускается к его ягодицам, несколько раз провожу точно по ложбинке. Он стоит спокойно. Слегка наклоняю его вперёд, откладываю мыло в сторону и рукой в густой пене подбираюсь к Данилке спереди. Под моей рукой он сразу возбуждается. Радует, что его габариты заметно обгоняют Данилкин возраст. Впрочем, я не знаю, сколько ему лет. Делаю последнее, что ещё осталось проверить: всовываю намыленный палец Данилке сзади. Он комментирует – можно смелее, только не весь кулак сразу. И с этими словами распрямляется и поворачивается ко мне.
Ростом он мне не уступает. Обнимает меня сперва за плечи, потом с силой притягивает к себе. Его губы, шершавые от ветра, прилипают к моим. До сих пор ТАК меня целовали только женщины. И не все, а только те, кто узнавал меня поближе до интима, кто успевал обнаружить во мне человеческие привлекательные стороны. Кому я был интересен сам по себе, а не только потому, что обещал заплатить.
Руки у него крепкие, не мальчишечьи, мужские руки. Он сдавливает меня и подталкивает к двери. Уже на пороге спальни он сам снимает с меня рубашку. Когда он успел расстегнуть пуговицы? Усаживаюсь на кровать. Он спрашивает меня – как я хочу? Говорю, что хочу попробовать всё, что он может.
И Данилка совершенно всерьёз задумывается. Он морщит лоб и ворчит: чтобы попробовать всё (это слово он выделяет интонацией), у нас за один раз времени не хватит. Спрашиваю: почему он рассчитывает на один раз? Он мне нравится, пусть вообще приходит, когда захочет. Это – вслух.
А про себя... Мне становится неуютно только при мысли о том, что завтра, к примеру, вернувшись домой, я опять буду весь вечер сам. Или, что более вероятно, со мной будет кто-то другой или другая, как бывает часто, слишком часто. Впервые додумываю до конца: он может вообще не уходить.
Это родилось где-то на интуитивном уровне, я же совсем не знаю его. Едва успев переброситься с ним несколькими словами, я не хочу, чтобы он просто ушёл, я не хочу, чтобы первая встреча стала последней. Сам себе ничего не могу объяснить, но ощущаю ясно, перед самим собой ведь не получится притворяться, он мне нравится, он не злой, не подлый, не прикидывается, словом, простой он. А на последние мои слова – приходить, когда захочет – он никак не откликается. Потом... Потом мы начинаем пробовать, что он умеет. При всей моей многоопытности он меня удивляет широтой своих умений.
И ещё. Есть множество мелочей, он не замечает их, он не понимает, как о многом эти мелочи говорят мне. Он с чёткими признаками привычных, часто выполняемых действий раздевает меня. Задерживается только для того, чтобы спросить, раздевать меня полностью или просто приспустить одежду? Сколько раз он уже делал это? И со сколькими...?
От этой мысли, так не ко времени посетившей меня, мальчиш не стал мне менее желанным. Может быть, причина в том, что всё делается Данилкой просто и естественно, как другие пьют чай или выкуривают сигарету. Он делает всё так, что не возникает сомнений – ему хочется это делать, ему это тоже нужно. Не только мне.
Он щекочет моё тело кончиками пальцев, время от времени поглядывает, встречаясь со мной взглядом. В его глазах застывший немой вопрос – нравится? Нормально? А так? А вот так ещё? В работе язык и губы, касающиеся меня везде и разно. Мне хорошо с ним, приятно, легко, спокойно. Мне становится неудобно, что я поленился ополоснуться под душем. Так не притворяются. ТАК не отрабатывают.
Приподнимаю ладонями его голову и пытаюсь прочитать в блестящих серо-синих глазах ответ на невысказанный вслух вопрос. Он не понимает меня, думает, что делает что-то не так. Я прочитываю это по его гримаске и успокаиваю: всё в порядке, мне очень нравится.Потом он усаживается сверху и начинает медленно раскачиваться. Ритм постепенно ускоряется. Дальше я чувствую, что темп становится изменчивым: несколько быстрых движений сменяются двумя-тремя медленными. Затем – опять несколько быстрых. Ему тяжело выдержать эту методику. Лицо, плечи, грудь покрываются капельками пота. Данилка закрывает глаза и поднимает голову вверх. Он сам взбудоражен не меньше меня. Едва слышно прорывается полувздох-полустон. И тут я дёргаюсь вверх и хватаю его растопыренными пальцами за бёдра, сдавливая изо всех сил. Всё!!!
...в с ё...
Он улыбается всем своим крупно-белым частоколом. И тут убивает меня окончательно. Он возвращается к тому, с чего мы начали, нисколько не беспокоясь и не брезгуя тем, что закончили только что. Такой талант – большая редкость. Экземпляры настолько без комплексов встречаются совсем уже изредка. Что же случилось с тобой, пацан, что так рано ты научился столь многому?..
Он подарил мне несколько десятков незабываемых минут. И этот вопрос, застывший в моём сознании, звучит вслух. Данилка говорит, что у него бывало такое тоже: когда после всего дяденьку тянуло поговорить “за жизнь”. Ладно, давайте поговорим. Он вдруг замолкает. Собрав морщинами лоб, спрашивает: разрешаю ему переночевать? И во сколько завтра подъём?
Ерошу влажные Данилкины волосы, короткий колючий ёжик, и говорю внезапно севшим, осипшим голосом:
- Спи, сколько хочешь.
Данилка слышит эту фальшивую интонацию и смотрит на меня удивлённо. Пожимает плечами. Мы проговорили с ним часов до трёх ночи. Расскажи мне его историю кто-то из более взрослых людей, вряд ли бы я поверил. А тут... Как в песне – ни слова не выкинешь.
Мама его родила, когда сама была ещё школьницей. Мамина мама, то есть Данилкина бабушка, их обоих едва терпела. Мама школу, конечно, бросила. Жить стала, в общем, понятно, на какие шиши. Данилка из своего дошкольного детства помнит всегда недовольную бабку, кстати, на удивление молодую, своё хныканье, когда просил поесть. И бабкины отповеди, дескать, не она его рожала, не ей его и кормить. Но кое-как всё же кормила.
Когда Данилка пошёл в школу, то второсортность с первых же дней прямо хлестала его. Во многом ему помогали посторонние люди. Он проучился года полтора и окончательно переключился на решение одной трудности: наесться досыта. Пробовал что-то заработать, только что может сделать семи-восьмилетний пацан?
Потом его подобрал лысый и пузатый дядька с выпученными глазами. Дядька сильно шепелявил, от него всегда плохо пахло, потому что мыться у него дома было негде. Но в крохотной комнатушке, кроме вони немытого тела, в тот первый раз стоял вкусный сытный дух вареной картошки.
И ещё он достал из-под продавленного дивана пластиковую бутыль с этикеткой от минералки. Почти полная бутыль самогонки. Вместе с ними пили ещё двое пацанов, потом пришли, кажется ещё двое и принесли водку. Данилка запомнил только несколько минут из той первой ночи.
Вот он стоит на четверёньках, уткнутый головой в диван.
Почему-то он совсем голый. Он не особенно стесняется, потому что остальные пацаны тоже голые, двое рядом с ними на диване, ещё двое – прямо на полу. Что они делают, Данилке не понятно. Кажется, сосут друг у друга. То есть это он потом уже узнал, а сперва странно было думать, что эту штуку можно сосать. Она же пахнет плохо, а не то, что сосать...
Тут ему стало нестерпимо больно сзади. Он заорал.
Пацаны, те, что барахтались рядом на диване, даже перестали дёргаться. Неужели он в первый раз?! Ну, ничего, привыкнет. Все когда-то в первый раз начинали. Всем было больно. Потом нормально.
Главное, почаще это всё делать, тогда быстрее привыкнешь.
Когда они это Данилке объясняли, пучеглазый дядька возился у него сзади, и каждое движение пучеглазого причиняло Данилке сильную боль, он пробовал заплакать, думая, что его пожалеют и перестанут. Дядька пригрозил ему, если не перестанет притворяться, то он Данилку ещё и побьёт. Ничего тут страшного нет, все через это проехали, и никто не умер.
Когда всё кончилось, опять выпили, Данилке влили водку насильно. Все попадали спать. Данилке выпало спать на диване вместе с пучеглазым. Пацаны ворчали, что он всегда новеньких выбирает, хотя толку от них никакого, ничего не умеют, а вот спят на мягком, а они должны на полу кантоваться.
Пучеглазый разбудил Данилку на рассвете. Никого уже не было.
Он быстро растолкал мальчишку и усадил попить чаю. Судя по всему, остальные, кого он разогнал раньше, не удостоились и кипятка. Данилку это мало тревожило, просто он заметил, что чайник только что вскипел, заварка – совсем свежая, и пучеглазый при Данилке откупорил картонную коробку с рафинадом и бумажную пачку печенья.
Данилка ушёл оттуда с твёрдым желанием забыть страшную ночь и никогда больше не возвращаться. Но дома есть было нечего. День выдался никчемным, и, когда начало темнеть, Данилка подумал, что не так уж страшно всё это было. Тем более, пацаны говорили, что только в первый раз совсем уже нестерпимо, а потом... Привыкаешь. Зато наемся досыта. И водка... А утром – горячий чай с печеньем.
И Данилка вернулся. Сам.
Всё было как вчера, только водку принесли совсем другие пацаны. Домой он приходил всё реже. Там ничего не менялось. Только и того, что бабуля вышла замуж, она ведь была совсем не старая женщина, а свою бестолковую дочь, Данилкину маму, выдавила, выжила из квартиры. Один раз Данилка даже услышал, что его мама уже с месяц, как не появлялась. Он решил после этого подольше не приходить к бабке.
Многим полезным вещам Данилка выучился в это время. Кроме всего, что происходило ночью и что Данилка совсем скоро стал исполнять не хуже куда более взрослых и более опытных пацанов, прибавлялись всё новые знания.
Данилка научился попрошайничать по трамваям и электричкам, воровать по мелочи с прилавков на базаре. Он почти безошибочно определял, у кого из продавцов съестного в конце дня можно выпросить не годящиеся в дело остатки товара. Бывало, к примеру, что в мясных рядах под конец дня он помогал убирать грязь за прилавком, и ему доставалось полкило-килограмм вполне доброкачественных обрезков. А уж костей с остатками мяса и вовсе наваливали сколько сможет унести.
Всю добычу Данилка по заведенному обычаю тащил к пучеглазому. Не есть же мясо сырым, тем более, и остальные пацаны, кто что добывал, сносили к нему же. Пучеглазый приметил удачливость Данилки. Он стал выделять его среди остальных, называл своим любимцем, постоянно усаживал за стол рядом с собой и спать укладывал тоже только возле себя. На диване.
Данилка не уставал удивляться, как много разных ребят бывало у него в каморке. И тем больше радовался, что среди такого количества пацанов пучеглазый выделил и приблизил только его одного.
Одно было плохо: пучеглазый повозится с двумя-тремя пацанами, а потом только возьмётся за Данилку. И получается долго, трудно, мучительно иногда.
Тогда-то Данилка и втянулся настолько, что ему стало нравиться всё, что с ним делали. Он сам начал охотно делать то же самое с другими пацанами и без всякого стеснения при всех. И ему стал нравиться, так сказать, сам процесс. Данилка возбуждался и начинал хотеть сам, даже приставал к другим. Пучеглазый это поощрял, только грозил постоянно, чтобы никто не вздумал “на стороне”, как он говорил, с другими мужиками вытворять то же самое. Если уж он сам кому-то из пацанов скажет, что с выгодным клиентом пойти надо, тогда – другое дело. Выгодные клиенты чаще всего доставались опять же Данилке, потому что пучеглазый доверял ему больше остальных.
Тут, как на беду, пучеглазого арестовали менты. Данилка прождал его три дня и две ночи, на третью ночь попробовал вернуться домой. Бабка его не впустила, сказала, что он ей внук не родной, устала она от чужой глупости. Если ему документы нужны, так она отдаст, а больше ничего... И говорить им тоже не о чем.
Потом Данилка опять вернулся проверить, может, отпустили пахана? Он так и называл его, папой, не понимая, да и не зная, каким должен быть человек, чтобы называть его отцом.
Там-то его и поймали менты. Раньше случалось, что Данилку ловили, когда он что-то украл. Бывало, что довольно сильно били. Но после битья начинали расспрашивать, потом частенько кормили до отвала, могли даже дать немного денег или что-то из одежды.
С ментами было иначе. Его били долго, без оглядки на возраст. Забили до того, что он уже не мог встать на ноги, как они после каждого удара требовали. В этом состоянии его усадили за стол в знакомой каморке, что-то долго писали, под конец сунули в руки неразборчиво исписанные листки и показали, где надо подписать каждую страничку. Данилка подписал, как может это сделать человек, толком писать не научившийся. Ментов это нисколько не смутило.
Его отправили в детский дом. Здесь он встретил кое-кого из знакомых завсегдатаев пучеглазого. С первого же дня Данилку, как и многих других, более взрослые и поэтому физически более сильные ребята стали понуждать ко всему тому, что творилось у пучеглазого.
Отказываться было нельзя – били до тех пор, пока не соглашался. Тем более, Данилка смотрел на всё уже совсем просто и привычно, к тому же ему стало нравиться часто повторяющееся ощущение тяжести между ягодиц.
Оказалось, что кое-кто из преподавателей детдома тоже предпочитает пацанов. Ребята Данилку быстро просветили, кому нельзя отказывать ни в коем случае. Выходило, что отказывать нельзя никому.
Потому что любой взрослый имел власть над ними и что-то мог запретить, а мог и не заметить. Курить, к примеру, воспрещалось. А за качественное исполнение миньета или траханья можно было получить в награду несколько сигарет. Только сразу надо было прятать от старших пацанов, а то отберут.
В прошлом году Данилка сбежал из детдома. Попробовал мыть машины. Но прошлое лето выдалось на редкость засушливым, настоящей грязи почти не было, поэтому много таким путём заработать не удавалось. И он вернулся к тому, что умел исполнять, к умению, давшему возможность выжить рядом с пучеглазым, а потом – в детдоме. Теперь все виды секса исполнялись за ночёвку с едой.
Он замолкает. Резко взглядывает на меня из-под насупленных бровей. Говорит:
- Знаете, что я больше всего не люблю? Вот так, после всего, когда я старался, чтобы вам было хорошо, поговорили, поимели вы меня, как хотели, а потом – пошёл вон!
Не понимаю, о чём он говорит? Он смотрит в сторону. Говорит, спать очень хочется. Может, можно уже?
... ... ... ...
Утром я приготовил несколько бутербродов покрупнее, колбасу и сыр нарезал специально толстыми ломтями, учитывая мальчишкин здоровый аппетит. Когда забулькал чайник, пошёл его будить. А он, оказывается, уже не спал. Так и не одевшись, побежал на кухню, на запах кофе.
Застыл, глядя на горку бутербродов. Ел опять жадно, быстро, откусывая помногу. Кофе я предусмотрительно налил ему в чудовищную чашку, на пол-литра, не меньше. Мне сегодня спешить некуда, выходной день. Повезло мне. Данилка прерывает приятное течение мыслей вопросом: что ему делать, одеваться? Или сначала опять, как вчера?..
Сначала – как вчера. Он снова увлекается процессом. И теперь я, кажется, понимаю, что дело не только в том, насколько ему самому нравится. Он как бы даёт мне понять, что благодарен и хочет сделать, что сможет, что захочу я. Всё когда-нибудь кончается. Блаженство тоже.
Данилка опять спрашивает: одеваться? И объясняет – ему бы надо пораньше, может, хоть сегодня машины будут. Он осматривается, ищет свою одежонку. Обнимаю его и усаживаю на стул. Говорю, что сегодня хотел сделать уборку в квартире, а он мог бы мне помочь. Скажем, до обеда. Потом пообедаем. А там... Видно будет.
Два выходных пролетели как два часа.
В понедельник меня разбудил запах свежезаваренного кофе. Данилка встал раньше и всё сделал сам. Он сидит уже за столом и хлебает кофе с громким чавканьем из огромной, своей уже, чашки. Между чавками спрашивает то, что волнует его больше всего: я сейчас на работу, а потом ему можно придти?
Мне хочется сказать, что ему можно не уходить. Но меня останавливает краткость нашего знакомства. Конечно, говорю, я буду его ждать и обязательно куплю что-нибудь вкусненькое. Это я мог бы не добавлять. Он улыбается во всю ширь своего зубастого рта.
Мальчишка прожил у меня пять месяцев.
Глубокой осенью, в дрянной и дождливый ноябрьский вечер я сказал ему, что должен уехать. Далеко и надолго. На полгода. Тогда я сам себе не хотел признаться, что это – неправда. Что я не успею...
Он помолчал. Изменившимся голосом спросил:
- А как же я? – и добавил – я хочу с тобой.
Обнимаю его и объясняю, что вернусь обязательно. Что привык к нему, приеду, и всё, как сейчас, так и будет. Он молча слушает, губы подрагивают. Он думает, что я скажу что-нибудь ещё. Но я молчу. Мне нечего сказать. Я стесняюсь сказать вслух, что люблю его.
Люблю так, как раньше любил только женщин. Что при всём, что было между нами каждый день и каждую ночь, я видел в нём не партнёра по сексу. Не видя его несколько часов, я начинал нервничать, раздражался, мне казалось, что он пропал, не придёт, да мало ли что!..
Я не знаю, какими словами правильно назвать и точно описать это чувство. Он дорог мне, я доверяю ему, он давно знает, где у меня спрятаны деньги, он ни в чём серьёзном не пытался меня обманывать. Беспорядочный поток сознания... Какое это имеет значение, когда через считанные часы я перестану его видеть?! И ... Увижу ли вновь? Представляю, как ты, Данилка, ищешь кого-то, кому ты нужен. Пускай всего лишь на одну ночь. На несколько часов. И кто-то другой... И с кем-то другим...

не окончено

©Witold