(слеплено из того, что реально было, и чего, к сожалению, не было)

— Саша, отойди от окна! Руки на ходу нельзя в окна высовывать! — темноволосый худенький черноглазый подросток лет 12-13 с недовольным видом отошёл от окна.
— Жарко же, мам! Так хоть руке приятно!
— Оторвёт твою руку, что будем делать? — Полная мама что-то искала в набитом одеждой, кроссовками, полотенцами и ещё какими-то вещами огромном чемодане, похожем на бегемота. — Сядь, посиди хоть минуту! Ты же взял книгу, где она? Почитай — ты же любишь читать, тебе нравится эта книжка. Куда ты её дел?
— Не оторвёт! Чем её оторвёт? Я всегда так делаю в поезде, когда жарко! Не знаю, не помню, в какую-то сумку я её засунул, ещё на вокзале, не найду сейчас.
Мальчишка на несколько секунд опустился на нижнюю полку, полминуты посидел, поёрзал и, опять вскочив, пошел по проходу плацкартного вагона.
— Куда ты теперь? — окликнула его мать.
— В туалет.
— Вот не сидится ему на месте! Мы Вам не сильно мешаем, молодой человек? — подняла на меня глаза женщина. — Уж очень он у меня подвижный! Хороший парень, — улыбнулась она, — но непоседа. А Вы до какой станции едете?
— До конца, до Симферополя.
— В сам Симферополь?
— Нет, дальше на троллейбусе, до Артека.
— Вожатым в Артек работать едете?
— Да нет, там одна знакомая обещала комнату на двоих сдать на месяц. После сессии надо ведь и отдохнуть! — улыбаюсь я в ответ. — Она живет там в поселке рядом с самим Артеком, а работает в лагере.
— На двоих комнату? Да Вы ж один едете! Или кто-то ещё с Вами?
— Да нет, я с подругой должен был ехать, это её место на верхней полке пустует. В последний момент ей позвонили, что с отцом не очень хорошо. Мы в Москве на 2 курсе 2-го меда учимся, а родители её в Рязани. Она срочно к отцу поехала, а как получше ему станет — сразу ко мне приедет в Артек. А я пока устрою там всё, обживусь, буду её ждать.
— На втором курсе меда? Будущие врачи! А выглядите совсем молодо — прямо десятиклассник, я подумала.
— Нет, мне уже 19, а Наташе моей 20.
— И не сказала бы — совсем мальчик с виду. Как зовут – то Вас?
— Николаем. Колей.
— А я Инна. Инна Николаевна. Мама этого Саши непослушного. И что, любовь у вас? Всё серьёзно?
— Любовь. С 1 курса! Да ещё какая! — улыбаюсь я.
— Поженились уже, или как? — Планируем к Новому году.
— Ну что ж, ну что ж! Я тоже рано замуж выскочила. В 20. И муж хороший был. Был, — погрустнела она. — Погиб в прошлом году. Строителем был, несчастный случай... А Сашенька — он приёмный у меня: своих не смогли завести, ты ж доктор будущий, ты понимаешь! Ничего что я на «ты»? Уже 4 года как в семье. Я ни от кого не скрываю, и он всё про себя знает. 14 ему через месяц исполнится. Хороший, умненький, простой, добрый парнишка, да уж больно подвижный! Всё время в какие-то неприятности попадает. Да где ж теперь-то он? Уже, наверное, 15 минут как ушёл! Саша, Саша!
— Да тут я! — черноволосый Саша стоял перед ней и улыбался. — Куда я денусь, мамуль?
— Кушать хочешь? Что будешь?
— Я пока ничего не хочу, ма. Я на верхнюю полку залезу, ладно, ма?
— Саша, это не наше место, это вот этого молодого человека Николая. Твоё место — вот, внизу, тут и посиди.
— Лезь, Саша, — говорю я, — там никто не будет спать, там должна была ехать одна тётя, моя подруга, но она не смогла поехать. Место свободно.
Залезай.
— Можно, ма? — Саша смотрит вопросительно на мать.
— Ну, раз Николай не против, наверное, можно — кивает она. Кроссовки только сними.
Мальчишка, скинув разбитые футболом старенькие кроссовки, в одних носках лезет на вторую полку. Почти сразу в привычный, устоявшийся уже запах плацкартного железнодорожного вагона (немного туалета, немного хлорки, немного несвежего человеческого тела, влажного казенного белья, небогатой еды) вклинивается ясная и острая нотка мальчишеских потных ножек — первый признак того, что у парня начинается пубертат.
— Ой! — говорит тут же мама Инна, — опять носочки твои попахивают!
Только ж сегодня утром меняли! Чаще тебе ноги мыть надо, сынок!
Саша явно сконфужен, пытается поджать ступни под себя.
Я прихожу ему на помощь:
— Инна Николаевна, я, к примеру, ничего не чувствую, всё в порядке. Да Вы же понимаете, что парень в такую пору вступает, когда всякое может интересное и не очень с ним случиться. Главное в человеке не то, как от него и чем пахнет, а какой он в жизни — что думает, что делает, как поступает, правда, Саш?
Саша кивает, но продолжает молча напряженно смотреть в окно, неловко поджимая под себя издающие остро-терпкий аромат ступни в полосатых носочках.
Я вдруг ловлю себя на странном ощущении: запах не очень свежих носков чужого, совершенно незнакомого взрослеющего мальчика мне совсем не неприятен! Этот запах непонятным образом волнует меня, рождает какие-то будоражащие мысли, размытые воспоминания отрочества, и, что уж совсем удивительно, отзывается легким приятным зудом внизу живота и покалыванием в половом органе, совсем так же, как и аромат Наташкиных особых духов, которые ей прислали из Америки, и который всегда возбуждал во мне сильное желание слиться с нею в одно четырёхрукое и четырёхногое сопящее и ритмично двигающееся существо.
Ловлю себя на ощущении, что сердце начинает ускоренно биться, хочется подойти, подсесть к этому мальчику поближе, чтобы яснее ощутить этот будоражащий желания запах, прикоснуться к нему, погладить по спине, по ноге, успокоить, расслабить… а потом, что потом? Стой, стой, дурень, не сходи с ума, что ты делаешь?
Но, видимо, в 19 лет дискурсивное мышление, обитающее в верхней части тела, чаще уступает атаке тестостерона, источник коего находится несколько ниже, — и вот я легко (как-то прямо слишком легко, пружинисто, показательно-спортивно!) вспрыгиваю к мальчику-подростку Саше на верхнюю полку, устраиваюсь рядом с ним, беру его за руку и начинаю бодрым голосом втирать всякую чушь, перескакивая с мысли на мысль: рассказываю о своей учебе на втором курсе, как резали на занятиях подопытных животных, как трудно было запомнить все косточки и мышцы человеческого тела. Показываю, держа, как бы для примера, его правую ногу в своих руках, мягко трогаю, поглаживаю стопу, голень, колено, бедро; наизусть (как на экзамене по анатомии!) шпарю названиями костей, мышц и сочленений. Парень зачарованно на меня смотрит, кивает, улыбается. Он уже расслабился, забыл о том, что только что стеснялся запаха своего тела, да и сам запах-то, наверное, немного рассеялся, или мы все принюхались?
А я ловлю себя на том, что продолжаю жадно вдыхать аромат пота мальчика, при этом нагло лапая его за ногу и ощущая сильнейшую эрекцию у себя в штанах (хорошо ещё, что при таком ракурсе никому ничего не заметно!).
Непоседе-Саше скоро становится скучно слушать медицинскую белиберду, он отнимает у меня ногу, спрыгивает с полки и опять куда-то убегает (в туалет? в тамбур?). А я сижу, малость оглушенный произошедшим: что это со мною было? Одурел? На пацанчика потянуло? Остановись, Николай! Стой!..
…Ну, было, было, лет в тринадцать с половиной – четырнадцать: дурачились мы с соседом по двору Витьком, лазили в трусы, мерялись, дрочили каждый себе и друг другу; раз, насмотревшись порнографических картинок, пробовали пососать друг у друга отвердевшие писюны
(естественно, без завершения процесса). И да, помню я, что в тот период часто вставал у меня член на Витька, особенно когда тот передо мною переодевал трусы. Да и у него на меня, видимо, вставал: он сам рассказывал, что я ему както приснился голым, и он в том сне даже кончил в трусы.
А, да, ещё я помню, что у Витьки почти так же остро пахли носки, и он жаловался, что даже марганцовые ножные ванночки от запаха не помогают. Так вот, в ходе одной из наших совместных «голых дрочильных сессий» я схватил его грязный носок, натянул на свой стоявший как камень член и этим самым носком довёл себя до оргазма, слив в него всё, что накопилось в яичках. А потом, поддавшись непонятному импульсу, неожиданно для самого себя прижал грязный, заляпанный спермой Витькин носок к лицу, и с наслаждением вдыхал адскую смесь наших пубертатных запахов, и никак не мог оторваться…
Было такое. Были и более ранние эпизоды взаимных познавательно-эротических действий с другом детства Ванькой Археевым (об этом расскажу после), но я полагал, что тот детско-подростковый период моего мужского становления был связан с исследовательским интересом, чересчур бурным пубертатом, а теперь-то уже всё благополучно закончилось и само собою перешло в стандартные «естественные» рамки. У меня есть любимая девушка. Я с нею регулярно сплю. Собираемся пожениться…
И вот опять? Что со мной происходит? Свихнулся ты, Коля, напрочь? Нет, нееееет, хватит! Сейчас же лягу-завалюсь на верхнюю полку, засну и проснусь в Симферополе. Пока-прощайте, Инна Николаевна и пока-прощай, мальчик Саша! Стоп, машина, я — спать, спокойной ночи!
…Я в большой комнате, здесь темно… где-то рядом какая-то полная женщина, она ходит, громко разговаривает, с кем-то спорит, кричит. Я не могу понять, о чём она говорит, речь её сливается в неопределённое навязчивое гудение. Она мне мешает своим присутствием, я не могу сосредоточиться, я ведь кого-то жду, кто-то должен ко мне прийти. Это очень важный и желанный для меня человек, я всем своим существом его жду, волнуюсь, я возбуждён. Я не помню, кто это, но без него мне будет очень плохо, я хочу его, очень хочу, мне нужен секс с ним. А большая женщина ходит вокруг меня, она отпугивает нужного мне человека, она не даёт ему прийти, и всё бубнит, бубнит о чём-то непонятном. Я хочу прогнать женщину, но ноги и руки меня не слушаются. Хочу закричать на неё, но рот открывается, а я не могу издать ни звука. Желание увидеть, ощутить всем телом этого человека нарастает во мне, я чувствую жар во всем теле, страстно хочу онанировать. Я вижу у себя между ног огромный мокрый красный возбужденный член, это мой член, но я не могу дотянуться до него руками, не могу прикоснуться к нему. Я весь дрожу и понимаю: человек, которого я жду, должен сейчас прийти, и он обязательно разрядит моё бешеное желание, даст мне спокойствие и удовлетворение, но вот эта женщина — она мешает, мешает… Я ничего не могу сделать с ней. Она машет своим платьем, раскачивается передо мной, кричит, стучит по моей ноге. И вдруг я понимаю, о чём она кричит, её слова делаются понятными:
— Николай! Просыпайтесь! Просыпайся уже! Симферополь через полчаса! Приехали!
Открываю глаза: Инна Николаевна, мама мальчика Саши, который уже, прилично одетый в джинсики и рубашку, смирно сидит на нижней полке, готовый к выходу, дёргает меня за ногу и громко разговаривает со мной, пытаясь разбудить.
Прихожу окончательно в сознание, просыпаюсь, весь в поту. Голова тупая. Неужели я почти сутки проспал? За окном мелькают маленькие домишки, дачные участки, склады, постройки — предместья большого города. Чувствую ломоту в теле, явный дискомфорт и липкую влажность в трусах. Незаметно засовываю туда руку. Так и есть. Чёрт, чёрт, чёрт! Нашёл тоже время обкончаться! Осматриваю джинсы спереди. Нет, предательского мокрого пятна нет, влага не смогла пробиться сквозь фирменную плотную материю Wrangler (200 рублей из-под прилавка, по блату!). Уже легче.
Быстро бегу в свободный туалет (все пассажиры уже успели умыться и сделать свои дела!), облегчаю мочевой пузырь, носовым платком (туалетной бумаги на ролике уже давно нет) промокаю, вытираю липкие влажные пятна в трусах, прополаскиваю теплой иссякающей струёй железнодорожного крана свой сжурившийся, весь в подсохшей сперме, член, вытираюсь тем же платком, выбрасываю его, опоганенный, в мусорку. Скоренько умываюсь, бегу к своему месту, закидываю вещи в рюкзак, вытаскиваю из-под сиденья большую спортивную сумку с моими и Наташиными шмотками…
Как раз успел: уж начали протяжно скрипеть и шипеть тормоза, загромыхали буфера вагонов… Наш поезд постепенно и плавно остановился у низкого перрона славного южного (конечно же, Украинского в те времена) города Симферополя…
Наташка столько раз подробно расписывала и схематично чертила на разных бумажках маршрут от платформы до остановки Крымского троллейбуса, что я добрался до этой самой остановки «на автомате», словно сто раз уже бывал там (а ведь в реальности я был там впервые!). Я тут же начисто забыл о своих попутчиках — приемном мальчике Саше с его потными ногами и заботливой мамой Инной Николаевной.
Моя дорога лежала к морю. Я мечтал о море, я бредил морем. С 3-летнего возраста не было ни одного года, когда бы я не искупался в море — Черном, Балтийском, Каспийском, Азовском. Стоя на остановке троллейбуса в Симферополе, вдыхая прохладу утреннего ветерка, я воображал, что он дует прямо с моря, я уже явно чувствовал соль на губах, йодистый запах водорослей…
Почти уже не помню, как ехал в полупустом троллейбусе (не знаю почему, но он и вправду вёз не более 15-20 отдыхающих с чемоданами и баулами в тот прекрасный летний день).
Я вышел из троллейбуса «Симферополь – Ялта» на остановке «Артек. Горный», пару километров не доезжая до Гурзуфа, и пешком пошел по дорожке, покрытой растрескавшимся неровным асфальтом, сбегавшей вниз от Крымского шоссе к лагерю «Горный».
Тихо, ярко, жарко, трещат цикады. Запах разогретой земли, каких-то смолистых растений. Иногда овевают прохладой и бодростью долетающие снизу порывы йодистого морского бриза…
Кайф. Я на юге. Можно расслабиться и начинать отдыхать. Скоро приедет Наташка, и… 
Обдумывая это «и…» я незаметно для себя дошел до «круга» — конечной остановки автобуса «Гурзуф – лагерь «Горный», что на самом краю поселка, вплотную примыкающего к знаменитой Медведь-Горе — Аю-Дагу.
Где-то здесь ждёт меня маленький садик с оборудованным летним душем и двуспальной кроватью сарайчиком, что стоит под раскидистым абрикосовым деревом, и где меня ждут волнующие дни и романтические ночи с любимой…
Хозяйка райского уголка Мария Нечипоренко, старшая сестра медсанчасти пионерлагеря «Артек-Горный» ждала меня на крыльце своего дома. Она сразу узнала во мне постояльца, о котором ещё в мае с нею договаривались Наташины родители. Также она уже знала все наши обстоятельства и последние новости о Наташе и её отце. Заведя меня в прохладную комнату своего дома, и усадив перед тарелкой густого красного борща со сметаной, она рассказала, что мне не стоит скоро ждать Наташеньку (вот с таких-то лет знаю её, под этот самый стол ещё девуля ходила!), так как не совсем понятно, инфаркт у отца-то или просто сердце, функциональные боли.
— Ох, Владимир Иваныч, а какой человек чудесный, как же угораздило-то, ой, да все под Богом-то ходим, давеча утром и сама проснулась, еле вдохнула, как схватила невралгия-то межрёберная! Вот пчелиным-то ядом и помогаю себе… ну ладно, Коля ведь ты, да? Ну, Коля, пойдём, покажу сарайчик-то, ключи тебе отдам, а то мне на работу, пионерам жопы колоть…
Сказать, что информация хозяйки меня расстроила — ничего не сказать. Все мечты летели к чертям собачьим. Отдыхать одному в паршивом жарком сарайчике, в скучном посёлке? Это ж не отдых, а какое-то недоразумение!
К вечеру ближе появилась новая информация. Наташина мама позвонила Марии прямо на работу и рассказала, что отцу получше, инфаркт почти что исключили, и Наташа может скоро приехать. Одна проблема: они с матерью два часа простояли в кассе на вокзале — сейчас наплыв, отпуска, поездов не хватает — билеты Наташеньке взяли аж через 10 дней, и то только плацкартные были, боковые верхние полки! Эту информацию выпалила мне скороговоркой на певучем суржике — полуукраинском-полурусском крымском диалекте сама Мария, запыхавшаяся от быстрого подъёма к сарайчику, в котором я уже начинал обживаться.
Ну, хоть какая-то определенность появилась. 10 дней не месяц, можно и подождать. Буду бегать по вечерам, купаться в море, загорю Наташке на зависть. А завтра поеду на автобусе в Гурзуф – накуплю сухенького, буду сидеть в тени абрикоса (уже спелые плоды с него сыпаться начали), жрать эти самые абрикосы, покуривать и запивать их легеньким местным винцом. Неделя пролетит незаметно, а там… 3 дня и всё!
О сексуальном аспекте отдыха в отсутствии любимой я тоже особо не парился: 9 ночей как-нибудь уж перебьёмся втроём: я сам, умелая и опытная в этих делах с 10-летнего возраста правая рука (которой иногда прекрасно помогает и левая!), а также разнообразная, богатая и услужливая подруга-фантазия.
А тааам… Ух!

И ОПЯТЬ ОНИ…

В первый мой южный вечер скучать не пришлось: часов в 8, когда уже порядочно стемнело (горы!), опять прибежала Мария, принесла из Артековской столовой каких-то детских бледно-розовых сосисок и целый судок гречневой каши:
— Пионеры избалованные, совсем не жрут, на вот тебе, перекуси… здесь всё хорошее, чистенькое, никто не трогал. Я прямо из столовой, ведь я проверяю там на качество! Всё свежее, диетическое: кушай, кушай, вон совсем худой, как пацан. Врач должен быть корпусным, иначе кто уважать будет? — Ты мне верь, я всю жизнь при врачах, в медицине!..
Ласково тараторя, Мария расставляла на столике судки с кашей и сосисками, хлебом, а потом достала из корзинки и бутылочку красного: — Вот и винца выпей, это наше, мы с соседкой сами делаем. Своё, полезное, оно гемоглобин нагоняет, лучше спать будешь… 
И потом с «хитрой» улыбочкой, заглядывая в глаза: — Вот попьешь, Колюня, моего винца — узнаешь…, а как Наташка-то довольна будет! Всю ночь не уснёте — и утром у тебя ещё стоять будет гвоздик-то… ладно, ладно, не красней, мы ж медики, как без этого: мальчик ты здоровенький, девочка она здоровенькая, хочется же по молодости — а это нужно, желёзку разрабатывать предстательную… Эх! Озорники-и! Ой, засиделась, побегу… Не балуй куревом, не сожги мне сарайчик-то!
И потом ещё, уже с улицы, громко: — Коля, Коль! Слышь? Завтра, сказал, утречком в Гурзуф поедешь? На остановке если увидишь парочку отдыхающих бездомных, лучше мать с дитём – ко мне, можно дней на 10 в пристройку! Цену знаешь. Только не дольше! Мои постояльцы пораньше съезжают, полторы недели жильё свободное! Ладно? Если не найдёшь – так и не надо — а вдруг? Винцом за услугу откуплюсь!
Поужинав холодной гречкой с сосисками (кстати, очень даже неплохими), уговорив полбутылочки Машиного красного (что-то больше на захотелось в тот вечер), постояв минут 10 под разогретым крымским солнцем потоком пресной водички из уличного душа, кое-как вытеревшись пляжным полотенцем из Наташиной сумки, я — прямо как был без плавок, голяком — завалился спать.
Трещали цикады, в комнате было темно, только на стене, что напротив окна, светлели полоски света от далёкого уличного фонаря. За день сарайчик разогрелся, и я не укрывался простынёй, лежал так, впитывая кожей обнаженного тела целебные ароматы чистого южного воздуха.
Вино Машино, видимо, и впрямь оказалось непростым, потому что я минут через пять обнаружил, что мой половой орган возбудился по полной программе, выпрямился и встал на все свои 16,5 сантиметров (полгода назад измерил я его длину и окружность, в лежачей и стоячей позициях, маленькой блестящей карманной рулеткой, которую мне Наташа подарила на день рождения: смеялись тогда над подарком с девчонками, типа, специально, с намёком подарила, а когда остался один, подумал: а что б и вправду не измерить? И измерил!).
Орган мой нынче вечером — от вина, либо, по какой иной причине — восстал солидно, крепко, пульсируя в ритме сердца, нетерпеливо ожидая от правой руки срочной помощи. Но я-то знал, что правая рука может сейчас включиться в работу и долго безрезультатно гонять шкурку по головушке, а для успешного, скорого и приятного завершения всей операции совершенно необходима ещё правильная сексуальная фантазия, которая поможет соорганизовать все мозговые и спинномозговые центры на совместную работу по вызову сладких оргазмических конвульсий в предстательной железе и прочих нужных органах, с выбросом стандартных 3-4 порций эякулята, последующим кайфом расслабления и гарантированным крепким сном без сновидений до самого утра.
Перебираю в фантазии «весёлые картинки», могущие помочь быстро и успешно завершить сегодняшний вечерний сеанс кайфа… и неожиданно в голове всплывает ясный недавний образ черноволосого черноглазого мальчика-подростка; вот и я сам сижу на верхней полке рядом с ним, глажу его руку, бедро, перебираю пальчики стопы в полосатом носочке, ощупываю упругую попу, обтянутую короткими шортиками, вот моя рука тянется к холмику на его шортиках впереди, я глажу этот чудесный холмик, ощущая внутри упругую твёрдость подростковой эрекции, явственно чую носом лёгкий щемяще-острый, чуть сырный запах несвежих полосатых носочков…
А правая моя рука уже наяву ритмично вверх-вниз ходит по стволу жаждущего разрядки члена, с характерным фапающим звуком открываязакрывая влажную от предъэякулята головку кожицей крайней плоти… неожиданно-быстро накатывает острый и мощный оргазм, от которого я почти теряю сознание, на несколько секунд впав в ступор: спазматическая волна – чувство освобождения, выброс семени, ещё волна кайфа, ещё, и вот, наверное, последняя, но нет, вот ещёёёооо… сладкаяааа… Ффууу! Аж в пот кинуло и дыхание перехватило! 
Ого! Такого мощного кайфа от простой регулярной вечерней дрочки я уже и не упомню: обычно это моё привычное действо (когда нет возможности покувыркаться в постели с Наташенькой) представляет собою 10-15-минутное ритмичное трение захваченной в кулак то правой, то (поочередно) левой руки кожей крайней плоти о головку члена, с одновременным перебором в голове возбуждающих сцен из порнофильмов или давних детско-подростковых фантазий с девочками из нашего класса. В момент, когда сексуальная фантазия удачно сочетается с количеством и качеством произведенных кулаком фрикций, сеанс, как правило, завершается недолгой, но весьма приятной оргастической волной и скромной эякуляцией. Впрочем, мне практически всегда при этом удавалось проконтролировать, «ухватить» выброс семени и вовремя накрыть стреляющую и истекающую липкой влагой головку члена носком, полотенцем или платком.
А сегодня… Фантазия с этим мальчишкой и запахом его носков… Я ведь почти реально ощущал этот запах! Мощный, необычно острый и приятный оргазм с практически полной потерей контроля... Обкончал всю простынку! Небось, и до потолка «дострелил»! Что теперь делать?
Натягиваю плавки, собираю с уличного стола принесённые тёткой Марией бумажные салфетки, достаю из рюкзака фонарь и обследую свой сарайчик. Почти все крупные лужицы спермы — на полу и на простыне. Пара небольших потёков — на стене. Быстро затираю все, которые заметил, следы «преступления», засовываю испачканные салфетки в полиэтиленовый пакет «для мусора», залезаю на простыню, всю во влажных подсыхающих пятнах, почти сразу отрубаюсь…
На следующее утро чёрт поднял меня ни свет – ни заря, аж в 7 часов. 
Пока отвыкнешь от плотного сессионного режима с ранними подъёмами, пока приспособятся внутренние биологические часы к каникулярному свободному модусу вивенди…
Заснуть по новой не получилось: луч солнца, просочившийся сквозь переплетения ветвей и листьев старого абрикоса, норовил залезть в глаза, нос, в рот, не давая шанса утренней дремоте. Я подскочил, постоял под прохладным душем, смыл с ног и живота засохшие следы, оставшиеся на коже после вчерашних ночных упражнений.
В южной нехитрой одежде (футболка, шорты, сандалии на босу ногу), с небольшим рюкзаком (в нём только кошелёк с деньгами) за плечами я ускоренным шагом направился к остановке автобуса. Там уже собралось человек 10 местных, которые добирались таким образом до работы в посёлке Гурзуф, в санаториях, окрестных пионерских лагерях.
Из-за поворота показалась белая «морда» автобуса «ЛАЗ» с желтой маршрутной табличкой под ветровым стеклом: «№8 Пгт.ГУРЗУФ – ЛАГЕРЬ ГОРНЫЙ».
Но попасть в Гурзуф, позавтракать в столовке и закупиться сухеньким на предстоящую неделю одиночества в тот день мне так и не удалось…
Передняя дверь с шипением и лязгом открылась, из автобуса стали выходить-вываливаться-выпрыгивать приехавшие первым ранним рейсом пассажиры. Какие-то веселые говорливые парни и девушки, с рюкзаками, палатками (явно едут с ночёвкой — полазать по Аю-Дагу и низким безопасным окрестным горкам), пара рыбаков со спиннингами (у «Мишкиного носа», говорят, неплохая рыбалка), две сестры-старушки, очень похожие друг на друга, в одинаковых выпуклых очках, говорливые, бодренькие, явно местные жительницы (наверное, знакомые моей хозяйки).
Я уже, было, приготовился поднять правую ногу, чтобы влезть в душный пыльный салон, как звук знакомого голоса, раздавшегося изнутри автобуса, заставил меня на миг оцепенеть от удивления и поставить ногу обратно в пыльный отпечаток протектора переднего колеса ЛАЗа!
— Саша, помоги мне, чемодан зацепился!
— Щас, мам, давай, вот так его! Всё! Ща, ещё рюкзак надену…Выходим!
… Из недр автобуса на пыльную площадку «автобусного кольца» вышли, обременённые огромным чемоданом, сумкой и рюкзаком… да, да, вы не поверите! Черноволосый подросток в разбитых футболом стареньких кроссовках и его полная, тяжело дышащая мама.
Я прикинул две открывающиеся передо мной альтернативы: первая — потихоньку юркнуть в пыльные недра автобуса, усесться на заднее место и смыться из посёлка, пока не узнали, пока не пристали со своими нуждами. Вторая — доставить на блюдечке постояльцев моей квартирной хозяйке (похоже, эта парочка не от хорошей жизни с вещами приехала в посёлок).
Пока я обдумывал эти варианты, первая альтернатива отпала: взгляд мамы упал на меня, она ахнула от удивления и кинулась ко мне, как к родному, бросив тяжеленный чемодан-бегемот перед передним бампером автобуса, в который по очереди уже взбирались ранние пассажиры. А мальчик-подросток Саша заулыбался, подошёл ко мне, тронул пальцем моё плечо: — «Я тебя узнал, мы же вместе в поезде ехали, правда, ма!» — и обернулся к матери, как бы ища у неё подтверждения собственной гениальной догадке.
Я понял, что с этим рейсом автобуса я в Гурзуф не попаду и молча взялся за ручку чемодана-бегемота, чтобы перенести его в тень дерева, к скамеечке с двумя отломанными перекладинами. Потом помог Саше справиться с его рюкзаком, усадил эту парочку на скамейку и вопросительно на них взглянул…
Вторая альтернатива, в принципе, меня тоже устраивала (вопрос: кого устраивала больше — умного студента второго курса 2-ММИ им. Н.И.Пирогова, почти отличника, или некую озабоченную странными сексуальными желаниями субличность, насквозь пропитанную тестостерном?). Ну, и кстати, последняя вчерашняя фраза моей квартирной хозяйки: «Винцом за услугу откуплюсь!» — основательно подкрепляла уверенность в правильном выборе второй альтернативы.
Пока я перебирал в уме разные варианты развития событий, Инна Николаевна перестала ахать и всплескивать руками, и стала рассказывать о том, что привело её и сына в наши «палестины».
Оказывается, они с Сашей «пролетели» с хозяйкой квартиры в Ялте, которую им рекомендовала знакомая: у той оказался переизбыток отдыхающих, а от свободного места (одна полуторная кровать на двоих в одном из предложенных ею «сарайчиков») Инна Николаевна с негодованием отказалась, тем более что от этого жилья до ближайшего пляжа нужно было чуть ли не 20 минут ехать на автобусе.
Они, бедняги, вдвоём по очереди спали всю ночь на широкой скамейке набережной Ялты, утром уехали на автобусе в Гурзуф, а какая-то женщина, ехавшая вместе с ними, посоветовала посетить посёлок «Горный»: дескать, есть там ещё места для новоприбывших отдыхающих, и цены приемлемые.
— А пойдёмте со мной Инна Николаевна! Совершенно случайно у меня есть тут на примете приличное недорогое жильё на двоих, у хорошей хозяйки, на 10 дней, — сказал я, и, подхватив чемодан, направился во главе нашей небольшой компании к дому Марии.
Та уже выходила из калитки, чтобы успеть на работу. Увидев нас, она разулыбалась, затараторила, и, довольно подмигнув мне правым глазом, скоренько провела новых постояльцев — маму с мальчиком Сашей — к флигельку для приезжих в глубине двора, кинула мне, уже как своему, связку ключей:
— «Колечка, разберёшься, ты за хозяина нынче, откроешь всё, кровати покажи им, душ, умывальник, туалет летний, кухню ихнюю (вон там, под навесом), бельё в шкафу достанешь в моей спальне. Разберётесь, а я побегу, у меня сегодня комиссия из самой Москвы, опаздывать не могу. Если на пляж пойдут — пусть всё закроют, дорогу покажи — по синим столбикам до моря, а там по тропке вниз, придерживайтесь за поручни и за верёвки натянутые. Если тяжело — сразу налево: там по круговой дороге к пляжу можно спуститься, чуть-чуть подальше выходит. Но люди молодые, нестарые – справятся!
И убежала.
А я остался за хозяина.
Замок во флигель открылся легко, в комнате было на удивление чисто, прохладно. Инна Николаевна только ахала от восторга: — Ох, прекрасно, ооо, замечательно! Да за такие деньги малые! Коля, Николай, Вы ангел наш, Бог Вас послал, да, Саша? Ну, всё. Мы до вечера, наверное, никуда уже не пойдём, всю ночь не спали! Давайте мы бельё заберём, и я Сашу хоть на пару часиков спать положу, потом разберёмся. Магазин тут есть, я по дороге уже увидела. Спасибо, Николай, мы Ваши должники!
Саша уже явно «клевал носом», от усталости. Он сел на кровать, безвольно завалился на бок и мгновенно «отрубился», ровно засопев носом. Инна Николаевна стала снимать с его ног кроссовки, а я, почуяв носом первые лёгкие нотки знакомого мне по поезду запаха потных мальчишеских носочков, которые, видимо, уже более суток не менялись, от греха подальше выскочил из комнаты: мало ли, какие новые необычные ассоциации и странные реакции организма вызовут во мне эти сенсорные реминисценции?
Пообещав Инне Николаевне, что ближе к вечеру зайду, чтобы показать им дорогу к пляжу, я удрал.
По дороге в свой сарайчик я зашел в местный сельмаг, купил банку консервов (почему-то с детства обожаю крымские «Бычки в томате»), хлеба, плавленый сырок, а также пару бутылочек Пепси. Завтрак мой был немудреным, отнюдь не диетическим, но силы восстановил, тем более что завершился он десятком прекрасных зрелых абрикосов, которые за ночь нападали в траву вокруг большого старого плодового дерева, осенявшего тенью своей кроны мой сарай. Абрикосы резко подняли моё настроение, и я, надев плавки, тёмные очки, сандалии, захватив рюкзачок с полотенцем, оставшейся бутылкой Пепси и томиком Стругацких, пошел купаться на дикий пляж: второй день я на юге, а в море ещё не был!
От моего прекрасного сарайчика под абрикосом до спуска на дикий пляж было метров шестьсот. С обрыва открывался невероятный вид на Артековскую бухту, на Гурзуф, скалу Парус…
Насладившись красотами, я стал искать спуск на дикий пляж. Тропа повела меня вправо, и сразу нырнула вниз, превратившись в серпантин из каменных выступов, участков пологих и более обрывистых спусков. В целом спускаться было довольно удобно и безопасно: на обрывистых участках были протянуты веревочные перила, прикрепленные к забитым в каменистую почву стальным трубам. Протяженность обрывистого участка пути была небольшой — около 30 или 40 метров. Дальше до самого Мишкиного носа лежала узкая полоска каменистого пляжа, усеянного большими обточенными прибоем валунами, разнокалиберной галькой, перемежавшейся с участками серого и серо-желтоватого крупного песка пополам с ракушками.
Жить можно.
Народу на пляже было немного. Я расположился на полотенце в тени выступа склона горы, из которого боком росло какое-то чахлое дерево. Метрах в 5 от меня на удобном большом плоском камне сидели и полулежали человек 6 или 7 — местные пацаны-подростки, видимо, от двенадцати до пятнадцати лет. Они громко, никого не стесняясь, матерились, обсуждая прелести и степень доступности знакомых девчонок, а также количество выпитого накануне дешевого крымского портвейна, купленного в местном сельмаге у продавщицы Алёны при посредничестве какого-то приезжего мужика-
отдыхающего (по их просьбе и на их деньги он купил 5 бутылок, но одну, сука, забрал себе за предоставленную услугу).
Затем я выслушал подробный отчёт о том, как вчера «в три ствола» трахали дома у одного из подростков пьяную одноклассницу. Младший из компании, дочерна загоревший худенький 12-летка с сахарно-белыми зубами, самозабвенно хохоча и повизгивая от восторга, тоненьким голоском рассказывал, как, пока какой-то «Митяй» (видимо, старший товарищ) полчаса «пилил эту сучку», он от возбуждения не смог дождался своей очереди, не вытерпел, «вручную погонял шкурку» и «кончил ей прямо на лицо, и всё попало прям на нос, в глаза» …
Пацаны совершенно не стеснялись своих эрекций: почти у всех (в том числе и у рассказчика 12-летки) в натянутых спереди до предела плавках бугрились различные по величине «скалы», а у одного парня постарше, лет пятнадцати, который был в каких-то потрепанных, явно не по размеру, растянутых старых трусах, большой напряженный член так сильно оттягивал их «палаткой», что его основание было больше чем наполовину обнажено и открывалось взорам публики вместе с коричневатыми аккуратными уже солидными по размеру яичками, упрятанными в мошонку, покрытую мхом тёмных курчавых волосков. Парень, демонстративно-громко смеясь рассказу младшего, левой рукой прикрывал широко открытый рот, а пальцами правой, совершенно не стесняясь, интенсивно теребил конец своего напряженного фаллоса через обтягивающую его ткань ветхих трусов.
Внезапно мне в голову пришла странная мысль: а если бы с пляжа сейчас, в эту минуту, исчезли все люди, кроме меня и этого бесстыдно-возбужденного 15-летки, и он, подойдя ко мне, скинул бы свои потрепанные трусы и, взяв меня за плечи, потянул бы вниз, к своему возбужденно торчащему члену — возмутился бы я, вырвался из его рук, врезал ему с левой в челюсть (а я, как бывший боксёр-второразрядник, это неплохо умею делать!), или встал бы на колени, взял головку пениса в рот и ублажил бы его с наслаждением до самого конца?
От этих странных мыслей в плавках моих вдруг стало тесновато, и, чтобы освободиться от морока, я побежал в море — купаться.
Когда минут через 25, наплававшись и нанырявшись в прохладных ласковых водах Артековской бухты, я вернулся на своё место, пацанов уже на камне не было: они ушли нырять со скалы, высившейся метрах в 40 от берега, откуда раздавались их крики, смех и плеск воды, в которую с брызгами, спортивно и красиво входили их поджарые разгоряченные тела.
К часу дня я решил, что солнце припекает слишком уж интенсивно, а кожа моя пока слишком белая, и, соответственно, есть высокий шанс обгореть. Собрав вещи, я довольно ловко и бодро вскарабкался по тропе наверх и по дорожке, обсаженной кустами лавровишни, не торопясь, пошел к моим «люкс-апартаментам».
Уже подходя к сарайчику, я почувствовал весьма острую потребность сбросить нарастающее внутри плавок напряжение, которое пробудили во мне застрявшие в голове образы поджарых загорелых местных подростков, вызывающе-бесстыдно демонстрировавших на пляже свои возбужденные чресла, а также их откровенные разговоры.
Внезапный выброс тестостерона был настолько мощным, что я с колотящимся сердцем почти рысью ворвался в свой дворик, трясущимися руками открыл ключом замок сарайчика, вбежал (!) в полумрак комнаты, зарыл засов и, спустив до колен шорты вместе с полувлажными плавками, стоя над не застланной с утра кроватью, принялся, прикрыв глаза, интенсивно гонять кулаком взад-вперёд крайнюю плоть своего звенящего от напряжения полового органа. Без всякой слюны (а она мне никогда не была нужна: возбудившись, мой член всегда обильно сочился предъэякулятом, прекрасно работавшим в качестве естественной смазки), рекордно быстро, через какие-нибудь полторы минуты интенсивной ручной работы я достиг сладостной кульминации, несколькими сильными струйками выпустив в подставленную «чашечкой» ладонь левой руки никак не меньше полной столовой ложки полужидкого белёсого семени.
Затем я вытер руки о траву, опустился на скамейку под раскидистым абрикосом, и задумался о событиях, произошедших за последние 2,5 суток, а также об обнаружившихся странных изломах и опасных трещинах в моей, доселе безупречной, сексуальной ориентации.
К Инне Николаевне и Саше я в тот вечер, вопреки обещаниям, не пошёл. До сумерек просидел в своём садике, развлекаясь с оставшейся половиной бутылки Машиного, а когда оное закончилось, быстренько смотался в сельмаг и прикупил ещё бутылочку кислого местного Рислинга вкупе с пакетом чёрствых шоколадных пряников.
Вина и пряников хватило как раз до наступления густой Крымской темноты. В расслабленном сыто-полухмельном состоянии, я какое-то время любовался улыбающейся мне с небес Луной в россыпях ярких южных звёзд, после чего завалился в сарайчик спать.

Утром меня часов в 8 разбудил звонкий мальчишеский голос:
— Дядя Коля! Коля! Николааай! Отзовись! Ты где? А? Мама тебя ищет! А то тётя Маша ушла, а мы не можем закрыть замооок!
Я спросонья испуганно подскочил с кровати, чуть не упал, сгоряча, прямо как спал, в плавках выскочил на крыльцо и сквозь яркие лучи уже высоко стоящего крымского солнца увидел фигурку входящего в калитку мальчика Саши, который, широко улыбаясь, смотрел на меня.
Мальчишка перевел взгляд с моего лица пониже и удивленно склонил голову к плечу; при этом лицо его немного вытянулось, а взгляд приобрёл восторженно-глумливое выражение. Я вслед за ним опустил глаза и с ужасом увидел, что мой член пока не понял, что я уже проснулся и вышел на люди из дома, и находится в состоянии сильнейшей утренней эрекции. Он мощно оттягивал вперёд и немного вверх тонкую эластичную ткань моих любимых облегающе-сексуальных японских плавок (Наташкин подарок!) в форме горы Джомолунгмы, поставленной боком. Малый, приоткрыв рот, теперь пялился на этот Эверест, видимо, забыв, зачем пришёл.
Я резко присел на корточки, чтобы скрыть от любопытных подростковых глаз всё это неприличие, и спросил:
— Саш, а что ты говорил там про замок какой-то?
Проигнорировав мой вопрос, мальчишка тут же начал задавать кучу своих:
— А это твой сарайчик? А ты один в нём живёшь? А там внутри что? А посмотреть можно? А ты пойдёшь сегодня с нами на пляж?
— Саня, давай ты посидишь на этом стульчике, а я пойду оденусь, умоюсь, выйду и отвечу на все твои вопросы. Потом мы вместе пойдём к твоей маме помогать с замком. Идёт?
— Ну, ладно! — повернувшись, Саша пошёл к столу под абрикосом, по дороге подбирая из травы ярко-жёлтые упавшие ночью созревшие плоды.
Воспользовавшись этим, я быстро, шёпотом матерясь, впрыгнул в сарайчик и запер за собой дверь на крючок.
От смущения мой «дружок» мгновенно потерял свою упругость. Я быстро переоделся в другие (пляжные) плавки, натянул поверх них шорты, схватил полотенце, пасту, щётку и побежал к умывальнику.
Саша сидел на лавочке за столом, поглощая собранные абрикосы, болтая ногами, обутыми в старенькие разбитые футболом кроссовки. Он чему-то своему улыбался и смотрел вверх на мелкие облака, бегущие стадом барашков по синему крымскому небу.
Быстро умывшись и почистив зубы, я сел на скамейку напротив мальчишки:
— Ну, рассказывай, что там у вас получилось!
— А можно мне в сарайчик зайти, я только одним глазком посмотрю, как Вы… как ты там живёшь!
— Жалко, что ли? Иди, смотри! Только там не прибрано — я только что проснулся, ты же меня разбудил!
Саша вскочил и направился к моему жилищу. Войдя в полутьму сарайчика, он посмотрел в окно, рассмотрел потолок, уселся на кровать, попрыгал на поролоновом матрасе. Схватил валявшиеся на простынке плавки, в которых я спросонья выскочил на его крики.  Покрутил их перед собой, держа двумя пальцами за резинку (спереди материя всё ещё довольно заметно была оттянута), хитро улыбнулся: 
— У меня утром тоже почти всегда бывает, что трусы спереди оттягиваются. Мама сразу отворачивается и не смотрит! Я знаю: у всех пацанов так по утрам!
Я не стал ввязываться в опасный диалог. Пусть половым воспитанием мальчика занимается мама. Мне ещё этого не хватало!
— Крутой у тебя дом! А можно тут с тобой немного пожить?
Я опять предпочёл промолчать.
— Мама просила зайти, она сказала, что тебя накормит завтраком, а мы уже позавтракали, и чтобы ты посмотрел там замок, он почему-то не закрывается! А потом вместе пойдём на пляж, ладно? Я с тобой хочу.

На пляж. Вместе. Я не был в восторге от идеи совместного пляжного отдыха с полузнакомой дамой в возрасте, отягощенной гиперактивным подростком, склонным попадать в разные неприятности и, странным образом, постоянно будившим во мне «сексуального монстра».
Но деваться было некуда. Я собрал в ярко-красный полиэтиленовый пакет с черной рекламной надписью, восславлявшей знаменитые американские табачные изделия, нехитрый пляжный набор: банное (пляжное!) полотенце, трусы-«семейки», бутылку «Пепси» и пару черствых шоколадных пряников, оставшихся со вчерашнего вечернего пиршества.
По дороге Саша непрерывно тараторил о чем-то своём очень важном, а я рассеянно кивал и соглашался.
Инна Николаевна накормила меня яичницей с колбасой, которую она на скорую руку поджарила, я быстро разобрался с непослушным замком (оказалось, что ключ нужно было попросту повернуть в другую сторону).
Она ухватила огромную сумку, набитую едой и пляжными принадлежностями, и мы отправились к морю.
Саша как олень молодой мчался вперёд, возвращался, пытался залезать на деревья, заглядывал за изгороди, находил на обочине какие-то плоские камни, которые хотел нести с собой на пляж, «чтобы пускать блинчики по воде…»
Я опасался, что такое гиперактивное и безбашенное поведение продолжится и на пляже, и что вместо отдыха и загара на мою долю выпадет адская задача следить за этим бесёнком, чтобы что-либо с ним не случилось.  
В тот день парень и вправду выложился по-полной, попав в самую серьёзную неприятность, которую только мог, но об этом дальше.

ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ ПРИ УТОПЛЕНИИ

Как написал бы бездарный автор дрянного рассказа, «…ничто в тот день не предвещало беды…».
Беды в тот день и действительно ничто не предвещало: яркая синь небес, обжигающее южное солнце, редкие облачка, напоминавшие диковинных ватных существ, ласковая изумрудная черноморская волна, лижущая босые ступни отдыхающих, обожжённые разогретой солнцем крупной неровной галькой дикого пляжа, что тянулся до самого носа, пьющего Чёрное море мишки Аю-Дага.
На пляже, как и вчера, народу было немного: видимо, в субботу все рванули расслабиться в кабачки и ресторанчики Гурзуфа, парки, кино и развлекухи Ялты — музеи, морские экскурсии, винные дегустации. Лишь местная (уже знакомая мне по вчерашнему дню) пацанва, поблескивая мокрыми коричнево-загорелыми телами, «ласточками», «солдатиками» и «бомбочками» вонзалась в прозрачные воды Артековского залива, по очереди прыгая с вершины скалы, что возвышалась метров на 5-6 над морскими водами примерно в 30-40 метрах от узкой полоски пляжа (про которую я уже раньше упоминал). Я вчера пару раз доплыл до этой скалы, но не рискнул забраться вверх по скользким обросшим водорослями и острыми рапанами обрывистым её бокам, предпочтя покачаться на хрустальных волнах, держась за удобный каменный выступ.
Я намеренно не стал садиться на огромное пляжное покрывало, которое
Инна Николаевна расстелила на мелкой гальке в тени обрывистого бока Аю-Дага, а расположился на Наташином банном (пляжном!) полотенце, расстелив его на разогретой поверхности длинного широкого плоского камня, который был сегодня свободен (в прошлый раз этот камень занимала парочка пенсионеров). Бутылку «Пепси» и пряники в пакете я спрятал от солнца в мокрую прохладную ямку, кем-то вырытую под боком этого камня.
Гиперподвижный подросток Саша, совершенно не внемля требованиям и наставлениям мамы, сразу побежал купаться, светя ярко-желтыми плавками, болтавшимися на его тощей заднице, и, конечно же, сразу вразмашку поплыл к скале.
Я взгромоздился на свой камень, лег пузом кверху на его гладкий горячий плоский хребет, отвернулся от моря и, закрыв глаза, стал думать о том, как всё отлично, и что ничего сегодня особо делать не надо, и что на вечер можно купить в сельмаге ещё бутылочку сухого (я вчера видел там недорогое местное красное), и что главное для меня теперь — не обгореть, а вовремя, минут через 20, удрать в тень…
Однообразный шелест волн и далёкие крики ныряющих со скалы подростков убаюкивали, но, только я погрузился в приятную дремоту, как ощутил, что кто-то энергично трясёт меня за ногу.
Открыв глаза и загородившись ладонью от слепящего солнца, я увидел красное обеспокоенное лицо Инны Николаевны.
— Саши нигде нет! Он уплыл, и я его не вижу! — с нотками отчаяния в голосе громко говорила, почти уже кричала она. — Коля, помогите, ради Бога, я не доплыву! Он поплыл к скале, я кричала, кричала, но он не отзывается!
Я стал всматриваться в даль: между берегом и скалой уже никого не было: ребятам, видимо, надоело нырять, и они тусовались на берегу, и только один, высокий, ладный, мускулистый загорелый подросток в старых истрёпанных неопределенного цвета плавках стоял на вершине скалы, глядя на снующих по небу чаек. Я автоматически отметил про себя, что вчера уже видел его на пляже. Это он громко смеялся и бесстыдно теребил укрытый натянутой «палаткой» тканью стареньких трусов большой эрегированный фаллос.
Черноволосой головы и желтых плавочек мальчика Саши и вправду нигде не было видно.
Обеспокоившись, я прыгнул в воду и как мог быстро поплыл в сторону скалы. 40-метровую дистанцию я одолел, думается, минуты за полторы-две (плаваю я хоть и не стильно, но довольно быстро). Доплыв до скалы, я сразу заглянул за неё: никого!
— Эй! — крикнул я парню, который на вершине скалы продолжал подставлять загорелое мускулистое тело солнцу и ветру, — ты не видел тут пацана лет 13, в желтых плавках?
— В желтых? Да только-только видел! Он нырял с этого уступа. Наверное, раз 30 подряд нырнул, как чокнутый. Сейчас уже не вижу! — парень посмотрел вниз — Ёооп! — вдруг громко воскликнул он, — вон он, бл*дь, вон он, под водой! Плавки желтые… он не двигается! — и парень, красиво сложив руки над головой, ласточкой, как стоял, так сразу и прыгнул в глубину.
Выбиваясь из сил, я тоже поплыл туда, где расходились пенные круги на воде. Доплыв до места его входа в воду, я тоже нырнул и, раскрыв глаза, увидел в глубине, как расплывчатый тёмный силуэт пловца поднимает на руках из глубины безвольный силуэт худенького светлого мальчика в ярко-желтых плавках.
На поверхности Сашино лицо было синевато-белым, угольно-черные спутавшиеся волосы, прилипшие ко лбу, подчеркивали неестественную бледность лица, он не дышал, руки и ноги безвольно плескались в воде. — Господи, — думал я, не дай, чтобы это было «мокрое» утопление! Не дай, чтобы «мокрое»! Хоть бы «сухое», аспирационное! Тогда вытащу! 
Только полторы недели назад, в эту сессию, я сдавал нашей «великой и ужасной» Марии Соломоновне Бокштейн (она же «мадам Бокша») зачёт по оказанию первой помощи, и мой вопрос был: «Первая помощь при утоплении». Это какое-то Божье предопределение! Но в тот момент у меня в мозгу стучала одна мысль:
— Хоть бы «сухое» — тогда вытащу…
Я даже не знал, что с другой стороны скалы была низко расположенная выдолбленная волнами мягкая от водорослей каменная площадка размером 1,5 метра на 1 метр. Но об этом знал местный парень Серый (Сергей — так звали спасителя-ныряльщика в старых ветхих плавках). Я уже не помню, как мы с ним вдвоём выпихнули-подняли совершенно безвольное и поэтому тяжёлое Сашино тело на ту площадочку, и как я сам туда взобрался (потом все голени были в кровоточащих царапинах, но тогда я этого совершенно не замечал). У меня в голове тикал алгоритм: открываем рот (Сашин рот безвольно открылся, когда я с двух углов надавил на венечные отростки нижней челюсти). Во рту — пусто, вода… Лёгочно-сердечная реанимация: клиент лежит на животе, Серёга по моей команде приподнимает его ноги вверх, трясём, нажимаю на грудину, на диафрагму. Вода выливается, но пока не дышит. Рвотный рефлекс: сую Саше свои пальцы глубоко в глотку, нажимаю на корень языка… Ну! Давай! Милый! Нет эффекта. Кладём на спину, дыхание «рот-в-рот», сильными толчками пытаюсь запустить сердце… Опять два пальца ему в рот, к корню языка… безрезультатно.
И вдруг! Есть Бог на свете! Диафрагма парня судорожно сжимается, мышцы живота напрягаются, его начинает рвать морской водой, полупереваренными кусками каких-то жёлтых фруктов, ещё чем-то. Первый фонтан рвоты — прямо мне в лицо! Ничего, милый, ничего! Дыши, только дыши, Сашенька! Ухо к груди — слышу сердце. Дыхание неровное, короткое, в бронхах и лёгких хрипы, бульканье, но дышит ведь, гад! Дышит! Ура!
Звук моторки слева: мама Инна Николаевна (или кто-то ещё?) догадались, наверное, сбегать и вызвать Артековских спасателей. Всё, теперь всё будет хорошо! 
Трое мужиков в моторной лодке. Один, здоровый, в оранжевом спасжилете, видимо, врач или фельдшер:
— Ты реанимировал? — мне.
— Я.
— Что делал, как было?
Описываю.
— Четко, грамотно, спас пацана. Врач?
— Студент-медик.
— Молодец, зачёт. Грузим!
Лёгенькое, потому что теперь уже живое, тельце мальчика (какой же он ещё маленький!) исчезает в спасательном катере, ревёт мотор, катер делает широкую пенную петлю по заливу и направляется к причалу лагеря, где уже виден проблесковый маячок машины «Скорой помощи».
Спас! Я спас человека! Повернувшись к сидевшему на корточках покрытому «гусиной кожей» подростку Сергею, встав на колени рядом с ним, бесцеремонно-крепко обнимаю, изо всех сил прижимаю к себе и на радостях целую прямо в приоткрытый рот. Он не отстраняется, тоже крепко обнимает меня, радостно что-то крича. Мы вместе поднимаемся, прыгаем в воду и плывем к берегу. — Давай, ещё увидимся, Серый!

…О Сашином состоянии мне тем же вечером подробно рассказала Мария. 
По её словам, благодаря осуществлённым мною грамотным реанимационным мероприятиям, мальчишку привезли в медсанчасть лагеря живого, в сознании. Всё оказалось не так уж и плохо. Малый действительно здорово нахлебался, немного воды попало в бронхи, но ИВЛ делать не стали, обошлось: крепенький, активный, живучий, сам продышался, откашлялся. Немного подержали на кислороде, а теперь перевели в общую палату, к ребятам.
Инне Николаевне Мария разрешила находиться вместе с Сашей в стационаре, чтобы тот не скучал.
Через два дня пацана выписали, и они вместе с мамой опять появились в доме Марии.
Возобновились наши совместные походы на пляж.
Теперь я рассматривался Инной Николаевной, да и самим Сашей, как главный член семьи: у меня испрашивали разрешения, со мной советовались, меня ставили в пример. Я стал медицинским авторитетом: моего мнения спрашивали относительно питания Саши, обработки его ранок и синяков, продолжительности сна, необходимости утренней зарядки, чистки зубов, мытья рук…
Саша никак не противился такому резкому укреплению моего авторитета. Видимо, и он воспринимал меня теперь как своего Спасителя и Старшего Друга.
Купаться, к примеру, Саша теперь ходил только в моём сопровождении, далеко от меня не отплывал, по каждому поводу спрашивал разрешения. 
Мальчишка постоянно хотел находиться рядом со мной: то держал меня за руку, то касался ноги или спины. Часто норовил повиснуть на мне, прижаться, обнять, особенно когда мы находились в воде. Эти мальчишечьи водно-подводные нежности были, с одной стороны, приятны; однако тесные прикосновения пацана иногда меня возбуждали, вызывая довольно сильные «стояки» (хорошо, когда под водой!), избавиться от которых удавалось либо отвлечением мыслей на сугубо научно-медицинскую тематику, либо интенсивными заплывами на приличные расстояния.
Несколько раз, когда, подплывая поближе к берегу, я уже доставал ступнями обросшие мхом водорослей большие валуны на дне, а Сашка ещё нет, он, якобы выбившись из сил, «на минутку повисал» на мне, обхватив ногами торс и обнимая руками за шею. При этом он активно начинал «нежничать»: тёрся носом и губами о мои щёки, подбородок, крепко прижимался ко мне всем своим уже не маленьким подростковым тельцем.
Несколько раз при этом я отчетливо ощущал животом упругость его «привставшего» членика. Саша крепко обнимал меня руками и ногами, тесно прижимаясь отвердевшим писюном к моему животу, прикрывал глаза, переставал дышать на секунду и незаметно кончиками губ касался моей щёки. Мне казалось, парень испытывал в такие моменты что-то типа лёгкого оргазма.
Такие наши «минутки» Сашку очень нравились, он всё время просил меня постоять на глубине, чтобы он мог на мне «повисеть», а перед совместными заплывами на глубину спрашивал шёпотом: «Коль, а потом минутку вместе постоим на глубине, ладно?».
Я в принципе был не против: после таких «виселок» мальчишка становился спокойным и умиротворенным, не скакал по пляжу как сайгак, а ложился и минут 20-30 спокойно и расслабленно лежал на пляжном полотенце с закрытыми глазами — загорал.
А ещё я заметил, что Саша постоянно стремился быть рядом со мной, когда я переодевал мокрые плавки перед уходом с пляжа. Когда я шёл переодеваться, он обязательно бежал вслед: «Ты переодеваться? Можно я с тобой — помочь?». Он первым проникал в ржавую, пропахшую мочой пляжную раздевалку, становился лицом ко мне, предлагая подержать полотенце, трусы, мокрые плавки, и при этом во все глаза рассматривал всего меня, в особенности мои «причиндалы». Щёки мальчика при этом заметно краснели, а на губах появлялась рассеянная улыбка…
Я ничего не говорил по поводу этих своих наблюдений ни Саше, ни Инне Николаевне, и ни о чем их не расспрашивал.
Во всём остальном мальчик был как мальчик. Любознательный — задавал уйму вопросов, хотя не всегда внимательно выслушивал мои ответы. Весёлый — часто и заразительно смеялся, рассказывал какие-то свои, часто нелепые, детско-подростковые анекдоты и шутки. Подолгу и с удовольствием слушал разные мои истории, расспрашивал меня о детстве, о друзьях, о том, как я учился в школе.
О своей жизни, особенно в детском доме, Саша рассказывать не любил, да я и не старался лезть к нему в душу.
Любимым местом у паренька стал мой сарайчик: по вечерам он подолгу сидел или валялся рядом со мной на кровати. Очень любил «бороться»: наскакивал на меня, пыхтел, хохоча, пытался завалить, положить «на лопатки». А «справившись», усаживался на мой живот и молча гладил меня ладошками по лицу, по шее, по груди, наклоняясь над лицом, целовал в кончик носа, в подбородок.
После таких вечерних «борцовских нежностей» начинал проситься ночевать (Хоть разик! Хоть пол-разика!) вместе со мной. Я всегда мягко отказывал, напирая на то, что мама без него будет волноваться, бояться бандитов, переживать.
Кончалось тем, что я провожал Сашу до дома, перед калиткой целовал его в макушку, легонько шлёпал по упругой маленькой заднице и прощался:
«Спокойной ночи!».

НИКОГДА НЕ ЛОЖИТЕСЬ СПАТЬ ВМЕСТЕ С ПОДРОСТКОМ,
ЕСЛИ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, ЧЕМ ЭТО МОЖЕТ ЗАКОНЧИТЬСЯ

На утро девятого дня нашего пребывания на юге я, как обычно, зашёл за Инной Николаевной и Сашей по пути на пляж. Саша в ажитации приплясывал вокруг мамы, о чем-то упрашивая её:
— Не помешаю, а вот и не помешаю! Я тихо сплю, никогда никому не мешаю! Я даже ночью в туалет не встаю. Ну, редко когда. Только после арбуза, а арбуз мы сто лет уже не ели! Ну мне же интересно с ним, ну мам! Мы разговариваем, ржём там, боремся… Он меня смешит! Ну он же сам не будет протииив!
— Ну Коль, ну скажи ты ей! — апеллировал он ко мне.
Я был вовсе не в восторге от идеи ночевать в сарайчике вдвоём с Сашкой. Но оказалось, что хитрец провёл изумительную операцию по обработке мамы: целое утро вёл себя как ребёнок мечты: сам почистил зубы, сделал зарядку, двадцать раз (надо - не надо) мыл руки, демонстративно, чтобы все видели, в раковине умывальника выстирал хозяйственным мылом свои носки и трусы, развесил их затем на верёвочке во дворе. С первого слова слушался Инну Николаевну, ни разу не перечил ей. Безропотно съел всю овсяную кашу на завтрак. И, когда в конце этого представления мама, которая была на 200% уверена, что всё геройство и жертвы — за мороженное «Золотое Эскимо» или за две по 0,33 бутылочки Пепси, спросила, чего же чадо хочет, чадо неожиданно заявило, что сегодня хочет ночевать со мной в моём сарайчике.
Сначала Инна Николаевна сказала твёрдое: «Нет». Она не хочет, чтобы гиперактивный мальчишка хоть как-то помешал сну Николая-Спасителя, а в том, что моему драгоценному отдыху будет нанесён непоправимый ущерб, она нисколько не сомневалась.
Я понимал, что решение вопроса будет зависеть от моего слова. И я понимал также, что моему тестостероновому внутреннему извращенцу уже очень сильно хочется постельного соседства чудесного подростка в ароматных слегка потных трусиках и носочках (ой, каким распутством всё это может обернуться!). И этот внутренний извращенец уже начинал настаивать, нашёптывая у меня в голове всякие мерзкие непристойности.
Тогда высокоморальный студент-медик пошёл на хитрость (надеясь на ветреность, лень и непостоянство пацана).
— А давай так, Саня! — предложил я. Сегодня часов в 6 вечера я собираюсь на лёгкую (2 км туда и 2 км обратно) пробежку до Гурзуфа и обратно. Потом спущусь на пляж, искупнусь там и — в сарайчик, спать.
Если ты со мной (и пробежка, и купание) — я принимаю тебя в свою компанию на равных: после захода солнца ты идёшь со мной в сарайчик, и мы нам мирно ночуем. Раскладушка стоит за сараем, внутрь она прекрасно залезает. Матрас с бельём есть.
Отказываешься — пожалте, сударь, в свою чистую кроватку, под бочок к маме. Согласен?
Сашка, ни разу не думая, не обсуждая, мгновенно бухает:
— Да! Ура!
Что это с ним? Зачем ему всё это — он же, ленивец, бегать на дистанции совсем не любит (я несколько раз предлагал!), ему дай без толку поноситься, ерундой позаниматься, а тут месить 4 полных километра с подъёмами и спусками… Что же его подвигает на эдакие подвиги?
А внутренний бес-извращенец опять начинает приятно покалывать внизу живота, учащать пульс, усиливать кровоток… по-моему, и объём того, что в плавках до сего часа мирно спало, начал чуток увеличиваться… Или нет? Может отказаться, пока ещё не поздно?
Но тут уже не положительный и моральный студент-медик, а тот, тестостероновый внутренний демон чужим (противным, хриплым, не моим) голосом говорит:
— Хорошо, Саша, вечером часам к шести приходи ко мне в кроссовках, носочки надеть не забудь, а то ноги натрёшь. Под шорты — трусики простые, не плавки, а то вспотеешь сильно: синтетику надевать не рекомендую! Инна Николаевна, не волнуйтесь! За жизнь и здоровье мальчика я отвечаю!
За физическое здоровье подростка да, точно, а вот за морально-нравственное… тут, боюсь, могут появиться большие вопросы!
День пролетел уж совсем незаметно (под нелёгкие размышления, сомнения, при полном внутреннем раздрае)…
…Темп бега в тот вечер я выбрал низкий из-за наличия юного неопытного партнёра.
Бегу не торопясь, на первой скорости, за мною плетётся тяжело дышащий, уже с полдороги уставший Сашка, на лбу которого обильно выступили капли пота, а влажные тёмные волосы спутались.
Заметно устал пацан: ноги заплетаются, спотыкается, но ведь бежит, не жалуется, не сдаётся!
Вот уже видна за поворотом последняя бетонная под козырьком остановка автобуса перед Гурзуфом.
Солнце красным баскетбольным мячом закатывается за море; уже темнеет, остроконечный месяц уселся позади нас на самой спине горы-Мишки. С его верхнего рога развратным ярко-белым глазом наблюдает за нами Венера.
— Всё, стоп, стоп, Саня, на первый раз хватит! — говорю я, беру уставшего уже в хлам мальчишку за плечи, веду по дороге, и мы садимся на скамеечку автобусной остановки.
Как бешеные, трещат кругом цикады; воздух недвижим, тепло, пусто, никого… Саша жмётся ко мне под бок, обнимаю его, потного, вдыхаю запах влажной макушки, глажу спину, бока, ягодицы, ножки, коленки, крепко прижимаю к себе. Парень молча млеет. В плавках у меня полный стояк, но снаружи пока ничего особо не выделяется, всё как обычно, штатно.
Незаметно целую мальчишку в макушку. Он поднимает голову, смотрит своими угольками прямо мне в глаза, и шепчет:
— Коля… Ты меня же от смерти спас, да? Ты ведь теперь мой брат навсегда-навсегда, на все времена, да? А я теперь твой брат до конца жизни. Да, твой… У мамы я приёмный. Она меня взяла из центра, кормит, воспитывает там... я её люблю. А ты меня спас, когда я умер уже под водой, мне доктор в больнице сказал так… И я теперь хочу быть с тобой как одно, как будто мы родились вместе, как близнецы в животе! Я вчера лежал ночью и, знаешь, о чем я мечтал? Чтобы мы с тобой, ты и я, вместе голые лежали и сильно-сильно обнимались, и стали одним телом, у которого четыре руки и четыре ноги. И мне сразу так хорошо стало! И даже неудобно сказать, что у меня тогда случилось! Сказать?
— Говори, Саня, говори, мы теперь как братья, обо всём можем говорить, и ничего нам не стыдно! — отвечаю я опять не своим хриплым голосом.
— Скажу. Тебе только. Маме такое точно нельзя говорить, стыдно, и пацанам нельзя. Никому нельзя. Я, когда мечтал, что голяком к тебе, тоже голенькому, сильно прижмусь, у меня, ну в общем, сразу этот, ну знаешь, что в трусах у пацанов бывает, хуй, ой, нет, писюн… Он встал сильно-сильно, сильнее даже, чем когда раньше с пацанами в центре по ночам дрочились, в общем… А потом мне так хорошо стало, тоже сильно-сильно, я думал сердце выскочит – как стучало, и потом в попе защекотало, и я как будто полетел, а из писюна это, ну, как его, жидкое полилось, прямо брызнуло… Никогда раньше не было! Трусы я потом утром постирал, они ночью липкие были, а когда высохли утром — прямо жёсткие немного стали. Я сперва не понял, что это у меня, а потом вспомнил, что такое же у пацанов больших в центре из их хуё… писюнов брызгало от дрочки, и понял, что я тоже должен с тобой сегодня ночью так сделать.
— Как так сделать? — хрипло спросил я мальчишку.
— Так, как в мечте у меня: сильно-сильно прижаться к тебе голышом, чтобы оба мы голышом были, так сильно, чтобы нам вместе стало хорошо, чтобы у меня из писюна это полилось, и у тебя, одновременно, а когда вот это наше всё жидкое перемешается, мы выпьем по чуть-чуть и потом сразу станем братьями — до конца времён, до конца жизни. Это же как кровь смешать. Но, наверное, сильнее: из этой, как её, которая беловатая из писюна выходит, из неё же живое — дети родятся! Я знаю! Твоё живое тогда как будто во мне будет, а моё как будто в тебе навсегда останется. Я сам так всё себе придумал. И я тогда буду в жизни не один…
Дааа. Вот это фантазия у подростка в период бурного пубертата!
Я молча обалдело смотрел на моего «Брата на все времена», не зная, что и как ответить ему!
В голове мелькнуло: — А ведь придётся мне сегодня ночью побыть с ним «четырёхруким и четырёхногим двухголовым» существом (мой тестостероновый бес ликовал, разбрасывая мурашки и дрожь по всему телу). Другого выхода я не видел. Ведь, если начать нудно по-взрослому, «правильно» учить парня, что можно, что нельзя делать мальчику с взрослым дядей, о моральных ценностях и гетеросексуальной ориентации, это будет что-то типа предательства? Я грубо разобью не только его мечты о родстве со мной, но и мощные, из глубин идущие, архетипом и древними магическими поверьями предков, «вшитыми» в ДНК представления о жизни, о кровном братстве…
А что дам ему взамен? Одиночество? Пустоту? Ханжескую мораль?
Не знаю. Будь что будет!
И вот, мы молча пешком возвращаемся с ним в посёлок, спускаемся на дикий пляж. Уже совсем темно, вокруг никого. Одновременно, как солдатики, раздеваемся на пустом тёмном берегу догола и, держась за руки, входим по грудь в теплое спокойное море. Я поворачиваюсь к Саше и начинаю руками смывать морской водой пыль и пот с его лица, груди, живота, ягодиц, ног. Он тоже легкими движениями ладошек как бы омывает моё тело. И странно: при этом мой пенис «молчит», его — тоже! Никакой эрекции, никакого возбуждения! Дела!
Полотенце в моём рюкзаке. Одно. Вытираюсь сам, вытираю Сашу, как маленького. При свете месяца (он теперь уже почти в зените) и звёзд, замечаю, что у моего названного братца уже приличный по размерам для 13 лет пенис (внешне даже побольше, чем я ощущал животом во время наших морских «обнимашек»), необрезанный, ровный, упругий; небольшие аккуратные яички в компактной морщинистой мошонке, явно начинающееся оволосение. Волосики в паху тёмные, жёсткие, вьющиеся, и их уже совсем немало! Парень здоров и прекрасно по возрасту развивается!
Краем глаза замечаю, что Саша тоже внимательно смотрит на меня. Но прикоснуться ко «этим» моим местам пока ни разу не осмелился. По ягодице в море один раз погладил, но сразу отдёрнул руку.
Молча одеваемся, обуваемся, карабкаемся по крутой тропинке вверх, затем, взявшись за руки, идём по пустой, освещенной редкими фонарями улице к моему садику.
Заходим за изгородь, садимся на скамеечку. Сердце у меня стучит как бешеное.
— Сань!
— Что?
— Раскладушку заносим? — молчит, смотрит на меня, а в глазах вдруг — слёзы, крупные, одна стекает по щеке и капает ему на шорты.
— Да нет, остынь, Санёк, это я так! Кровать-то у меня о какая здоровая! Она даже не двух – трёхспальная, по-моему! И, Сань, всё сделаем, всё будет по-твоему. Всё как ты захочешь.
Я на всё уже согласен. Демон победил. Назад хода нет.
В шортах у меня — стальной стержень. Кажись, уже и сочиться начал.
Как бы не «стрельнуть» раньше пацана!
Встаю, уже не стесняясь бугра на передней части шорт.
— Пошли, Саня, уже нам спать пора!
Саня встаёт. Ого! И его шортики бугрятся спереди не слабее моих!
Заходим внутрь сарайчика, запираю дверь на крючок.

Поворачиваюсь к пацану. Он смотрит прямо мне в глаза, затем тянет руки и начинает снимать с меня майку. Помогаю. Его пальчики неловко расстёгивают пуговицы на моих шортах, немного дрожат. Снимает с меня шорты, тянет вниз влажные от морской воды плавки. Я стою перед мальчишкой голый, с эрегированным, подрагивающим в такт ударам сердца пенисом.
— Ты красивый, — говорит он. — Раздень теперь меня, будем друг друга рассматривать голыми: братья должны знать друг друга!
Снимаю с него маечку, стаскиваю шортики, влажные трусики. Не удерживаюсь, прижимаю их к лицу. Запах пота подростка с ноткой мочи и ещё чего-то, наверное, уж и капелька спермы была (?), кружит голову. Снимаю с его ног носочки, опять прижимаю к лицу, вдыхаю тот самый запах… это становится уже выше моих сил, и я обнимаю, с силой прижимаю голое Сашино тело к себе…
— Подожди! — шепчет он, вырываясь, подожди же — ложись, я хочу первый тебя всего рассмотреть!
Подчиняюсь, ложусь на спину на кровать.
Саша берёт со стола мой фонарик, включает, и на полном серьёзе начинает исследовать меня целиком! Он рассматривает мои пятки, трогает, гладит, щекочет большой палец правой ноги. Гладит ладошками мои ноги, ощупывает и мнёт пальцами икроножные мышцы, поднимается выше, разводит мои ноги в стороны, рассматривает промежность, яички, ощупывает, гладит. Долго, внимательно рассматривает член, отодвигает назад крайнюю плоть, трогает пальчиками головку, гладит уздечку... От такого нежного обращения мой член начинает дёргаться и сочиться предъэякулятом. Саша, не говоря ни слова, размазывает указательным пальцем прозрачную тягучую капельку. Я уже готов взорваться, говорю сдавленным голосом:
— Санечка, погоди, я сейчас уже…
— Я понял! — отвечает мальчишка и продолжает свой осмотр дальше. Он осмотрел с фонариком всё: погладил и пощекотал, а потом лизнул языком отвердевшие соски, открыл мне рот, потянув вниз нижнюю челюсть, облизал своим языком губы, зубы, язык. Поцеловал меня в кончик носа, погладил пальцами брови, лоб…
Потом лёг рядом и сказал: — Ну, я всё, теперь ты!
Я повторил на нём это чудесное путешествие, но при этом был гораздо изощреннее и любопытнее: я обнюхал и потыкался носом в мальчишкины ступни, облизал каждый пальчик на ногах, обцеловал икры, коленки, всю промежность, яички, долго и с наслаждением сосал его чуть солоноватый чудесный твёрдо-упругий ритмично подрагивающий «леденец», пока тот не задёргался в предъэякуляторной судороге; тщательно вылизал его кисловатый в середине на вкус пупок, отвердевшие сосочки, родинку на шее, растрескавшиеся губки, пососал пресный шершавый язычок…
Когда я целовал напоследок его прекрасные угольно-черные бархатные глаза, заметил, что парень весь покрылся «гусиной кожей», дрожит и неровно дышит.
— Что ты, Санечка? — шёпотом спрашиваю его.
Вместо ответа он вдруг с неожиданной силой порывисто поднимается, сильно-сильно обнимает меня, прижимает к кровати, ложится сверху, приникает тесно своим животом к моему животу, своим твердо-упругим члеником — к моему истекающему соком стержню, и начинает бешено, как-то даже яростно, тереться о мой живот, бёдра, пах... Это страстное трение, сопровождавшееся короткими хриплыми вскриками, сопением, вздохами, продолжалось, наверное, несколько минут, а потом Саша с особой силой приник к моему телу, как бы впечатался в меня, задрожал, вдохнул глубоко, резко выдохнул, и я явственно почувствовал на коже живота горячую влагу его эякуляции… Я прижал к носу потный носочек, который всё это время был зажат у меня в левом кулаке, вдохнул знакомый запах мальчишкиного пота, и со стоном (не мог сдержаться) вслед за ним кончил, перемешивая между нашими чреслами и животами свою густую сперму с капелькой его незрелой, молодой.
Минуты, секунды, часы? Время остановилось…
Парень, наконец, оторвался, отлепился от моего тела, мы перестали быть странным четырёхногим четырёхруким двухголовым дёргающимся и сопящим существом, и вновь стали мальчиком-подростком Сашей и юношей-студентом Колей.
Названный братик исполнил до конца свой задуманный ритуал: слизнул языком и, не поморщившись, проглотил смесь наших животворящих белков, которые скопились мутно-белой лужицей в ямке моего пупка. Я тоже лизнул языком его мокрый и липкий живот. Солёно-горько-жгучая на вкус гадость. Бррр! Но я тоже, не морщась, мужественно сделал глотательное движение...
Потом мы смеялись друг над дружкой, вытирая один другому влажным от морской воды полотенцем животы, слипшиеся от спермы лобковые волосы, яички и обмякшие мокрые писюны.
А после всего этого мой «Брат На Все Времена» улегся лицом к стенке, а голой попой ко мне, и объявил:
— Ну, всё, я — спать!
И отрубился за одну секунду.
А я ещё, наверное, час лежал без сна, слушая его ровное сопение, и всё думал: что нынче ночью с нами произошло? Я правильно всё сделал, или я теперь страшный преступник-педофил и совратитель невинного и неразумного ребёнка-сироты?
Погруженный в такие нелёгкие размышления, я незаметно для себя заснул — крепко и без сновидений.
Утром (по-моему, не было ещё семи!) я проснулся от сотрясений кровати и тихого хихиканья. Маленький (да уже и не такой маленький!) негодяй стянул с меня простыню и рассматривал мой напряженный утренней порцией мужских гормонов «инструмент». У самого смеющегося товарища между ног тоже изрядно топорщилось. Заметив, что я проснулся, Санька, не говоря ни слова, схватил правой рукой мой фаллос и провозгласил:
— Едем на первой передаче, переключаемся на вторую! — и стал изображать переключение скоростей рычагом коробки передач.
Я подскочил, схватил его в охапку, завалил на спину, стал щекотать ему подмышки, живот, спину и целовать то в нос, то в пупок, то в полуоткрытую головку напряженного писюна, то в ягодицу, то в коленки… Сашка повизгивал, вертелся, хохотал, пытаясь сопротивляться.
Вырвавшись из моих объятий, он перевернулся на живот и стал быстро-быстро тереться своим возбужденным «хозяйством» о простыню.
— Сань, а что это ты так делаешь? — спросил я.
— Дрочусь! Хочется очень!
— А что не руками-то?
— А я только так делаю, — ответил парень, пыхтя и ритмично двигая взад-вперед оттопыренной напряженной попой, — у нас в детдоме старшие пацаны так дрочились, и меня научили!
И тут я понял, какой отличный подарок сейчас получит от меня мой Брат На Все Времена.
— Стой! — сказал я. — Погоди! Это же надо делать совсем по-другому!
— Что делать? — он замер.
— Да дрочиться, как ты говоришь. Иди, становись сюда, я научу!
Я сел на кровати, раздвинув колени в стороны, поставил Саньку спиной к себе так, что его попа тесно прижалась к моему вертикально-напряженному члену, приказал пацану хорошо поплевать на правую ладонь, плюнул обильно на свою, сначала хорошо увлажнил своей слюной его головку, потом взял его правую руку в свою и… Ну что я буду рассказывать! Способ «Кулак» не знает только дурак!
Короче, через 3-4 минуты приятного совместного труда под ритмичное «фап-фап-фап» я пронаблюдал (да и прочувствовал собственным телом!) развёрнутую картину полноценного утреннего оргазма 14-летнего мальчикаподростка — с сопением, кряхтением, мощным напряжением мышц брюшного пресса, вытягиванием вперёд ножек с оттопыренными носочками и, главное, — выстреливанием струйки и нескольких последующих капелек пока ещё негустой полупрозрачной жидкости с лёгким приятным «пацанским» ароматом.
Усвоенный на себе урок Саша тут же закрепил на моём «инструменте», зачарованно пронаблюдав в конце недолгого возвратно-поступательного процесса несколько мощных «выстрелов», достигших деревянной некрашеной стены и потёкших-поползших по ней вниз густыми белыми каплями.
— Ого-го, сколько в тебеее! — шёпотом уважительно констатировал названный Братик и быстро стал натягивать на свою худую задницу подсохшие за ночь трусы.

То было утро последнего дня проживания моего брата Сани и его приемной мамы Инны Николаевны в апартаментах гостеприимной Марии.
Как та ранее и предупреждала, ближе к полудню к дому подъехало такси с Симферопольскими номерами, из которого вывалились три полные тетки, заахали, заохали, кинулись к ней обниматься-целоваться, затем вытащили из багажника огромные кожаные сумки-чемоданы и потащили их в прохладу флигелька, из которого только что вышли мама с сыном-подростком Сашей, с трудом тащившие вдвоем толстенный бегемот-чемодан.
Сашка шмыгал носом, отводил в сторону глаза. Не кинулся сразу обниматься-прощаться (видимо, постеснялся, не хотел при маме расплакаться). По-мужски, не торопясь, подошел, крепко пожал мне руку, сказав:
— До свидания, брат! Приедешь ко мне?
Инна Николаевна со слезами принялась обниматься, сунула мне в руки смятую бумажку с адресом:
Коленька, вы теперь наш, Саша Вас полюбил. Приезжайте в любое время! Место у нас есть. Приезжайте!
Мы вместе с нею и Сашей запихнули в багажник такси (Мария договорилась с водителем, что тот занедорого подкинет их до Ялты) тяжеленный бегемотовидный чемодан.
Мама с сыном забрались на заднее сидение, хлопнула дверь, и видавшая виды «Волга» с шашечками на неровных тусклых боках неторопливо запылила по усыпанной мелкой морской галькой дороге.
Я медленно побрёл к своему сарайчику.
Перед самым поворотом на Гурзуф машина остановилась, задняя её дверь распахнулась, из кабины выскочил и кубарем кинулся ко мне Сашка. Он подбежал, запрыгнул на меня, обвил руками и ногами, крепко-крепко поцеловал в нос и прошептал на ухо:
— Ты же мой брат, помнишь? Не забывай меня. Я тебя теперь всегда-всегда любить буду!
Спрыгнул, бегом кинулся обратно к машине. Задняя дверь, скрипнув, с треском захлопнулась, и «Волга», хрустя шинами по дорожной гальке, пропала за поворотом.

ПРОИСКИ ПРОВИДЕНИЯ

В то лето Провидение было явно против того, чтобы мой молодой 19летний (к концу лета уже 20-летний) организм, переполненный половыми гормонами, удовлетворял мощные потребности к размножению естественным (традиционным, биологически целесообразным, гетеросексуальным — как ещё сказать?) путём. Странным образом всё в те интересные и наполненные приключениями дни и ночи подталкивало меня к однополым (преимущественно с более молодыми партнёрами) способам удовлетворения базовой биологической потребности.
После такого вступления становится совершенно ясным, что в понедельник (на следующий день после отъезда Саши и Инны Николаевны) в 11:32 по Москве из 9 вагона скорого поезда №132 «Москва-Симферополь» долгожданная невеста навстречу своему ожидающему на платформе с букетом
Крымской лаванды сексуально-истомившемуся жениху так и не вышла…
То есть, она должна была выйти! Пришла на адрес Марии телеграмма
(«НАТАШЕНЬКА ВЫЕХАЛА ПОЕЗД 132 ВАГОН 9 ВСТРЕЧАЙТЕ»),
Наташина мама позвонила Марии на работу, подтвердив приезд, я сменил постельное бельё, вымел весь мусор с пылью и вымыл сарайчик, вылизал до блеска летний душ, граблями убрал мусор с газона перед крылечком, купил у тёток на остановке букет, потратил кучу денег на такси…
Прояснил ситуацию проводник вагона №9, седовласый турок-
месхетинец, который рассказал, что да, … «биля, ехаля такай девочка в купе», но на подъезде к Туле ей стало «нэхарашо», потом ещё «савсэм нэхарашо, всявся болель», и её забрала Тульская скорая…
Когда я вернулся в посёлок, Мария уже владела всей информацией:
Что ж не везёт-то тебе так, жених?! А? Приступ аппендицита! В Тульской областной больнице лежит. Прооперировали ночью. Гангренозный, не очень хороший, но у меня в Туле есть в той больнице медсестра знакомая, у меня тут с мужем и детьми отдыхали; она и сходила, и всё узнала. Операция прошла хорошо, но, наверное, неделю, а то и больше продержат. Мать к ней уже поехала. Тебе сказали не ехать, сидеть здесь. Как выпишут — они с матерью вдвоём приедут… Ну, чё такой бледный, а? Давай винца налью, сейчас вон и девчонки мои подойдут, посидим, выпьем за здоровье девочки твоей… Садись вон, сейчас… Покушаем, выпьем, всё хорошо будет, студент!..
Посидели с «девчонками» очень славно, так, что до сарайчика я добирался долго. Не совсем помню, как добирался до кровати… Помню только: когда лёг, отблески света на стене и потолке забавно вращались то влево – то вправо, то влево — то вправо…
Проснулся с лёгкой головной болью часов в 10 утра. Поплёлся на пляж. Поплавал. И решился в первый раз забраться на скалу, на самый её верх, откуда всё время прыгали ласточками и бомбочками пацаны (на боковом уступе этой самой скалы я вместе со старшим подростком Серёгой реанимировал Сашку).
С помощью этого самого уступа я довольно ловко взобрался на вершину, постоял, обсыхая и загорая на солнышке, а потом уселся на мягкий, покрытый жестковатым ковром из водорослей–не водорослей (каких-то непонятных коричневато-зелёных растений), камень и стал наслаждаться шумом волн, одиночеством (никто не посягал в тот момент на моё уединение).
Из приятного полу-оцепенения меня вывел знакомый чуть хрипловатый юношеский голос:
— Колян, привет! Сидишь? — на фоне моря возникла растрёпанная голова того самого старшего подростка Серёги, с которым мы вместе вытаскивали из морской пучины Сашку — моего названного брата.
Хороший вопрос! Сижу ли я? Сижу — не летаю же!
— Привет, Серёга! — я не очень хотел вступать в пространную беседу. Но Серёга, видимо, хотел:
— А где тот пацан, которого я тогда вытаскивал, а мы вместе ему дыхание делали? Живой?
— Живой! Они с матерью до вчерашнего дня у тётки Марии жили, медсестрой которая в Горном, а теперь съехали: к ней её старые знакомые на постой прибыли.
— Аааа. — Серый замолчал. — Он тебе, когда ожил, прямо в лицо тогда наблевал… фу! Противно было?
— Я даже и не помню… но в медицине часто такое бывает! Люди ведь живые, с ними разное происходит. И потом он без сознания был.
— Это-то понятно! 
Парень немного помолчал, походил вокруг меня по скале, посидел на краю, опять встал, попрыгал на месте. Он проявлял явное нетерпение и неуверенность; видно было, что несколько раз намеревался о чём-то рассказать или спросить меня — уже и воздуху набирал в лёгкие, да всё почему-то не решался, отворачивался, вздыхал…
Чё ты, Серый, спросить или сказать что-то мне хочешь? — решился я помочь пацану.
— Да… не, ерунда, ничего, фигня…
— Не стесняйся, давай, мы с тобой уже почти родня через этого пацана, чего хочешь-то?
— Херня, забудь, закрой тему! — Серёга легко подскочил, и прямо с места красиво нырнул со скалы в воду.
Минут через 15 его мокрая загорелая рожица вновь возникла над краем площадки. Он тяжело дышал.
— Коль, а ты доктор же, врач, да?
— Нет пока, я только на 3-й курс перешёл мединститута, надо ещё почти три года учиться, пока диплом врача будет.
— Да х*й с этим дипломом, ты вон пацана оживил? Оживил. Значит врач. Поможешь теперь мне? По знакомству?
— А что такое?
— Ну, это, — вылез он, подтянувшись на жилистых руках на площадку скалы, высморкался, вытер руку о камень, — не знаю, как и сказать… х*йня у меня такая, за*бала уже в доску… В общем, ну а как тебе по-вашему, по-научному сказать, не знаю. Можно я просто, с матами?
— Давай, матом ты нормально разговариваешь, наверное, я всё пойму.
— В общем, это… А ты только никому не говори! Ладно?
— Я подписку давал: врачебная тайна! — брешу я пацану.
— Точно? — серьёзнеет он, — Без бля?
— Точно! Без бля! Мы на первом курсе подписку даём о неразглашении тайн клиентов и больных! — продолжаю вешать ему на уши лапшу (сам не знаю, зачем).
— Слушай тогда, — он зачем-то начинает говорить почти шёпотом, хотя вокруг нас только море и орущие чайки, — у меня это самое с детства, ну, это, на этом… на х*ю кожица не открывается… не идёт назад — и всё! Понимаешь… я, бл*дь замучился — ни поссать, ни подрочить нормально, ни по*баться. Тут эти, и тёлки даже, меня уже хотят, жмутся, трогают ну, там… ты сам знаешь… х*й подрос, уже здоровый стал, стоит постоянно как дубина — и ночью, и утром, и на пляже — а, сука, кожа никак не открывается! Больно, до крови! Бл*дь, пацанам не говорю, не показываю: ржать будут! Я только за камнями или в кустах спрячусь, сижу на корточках, чтоб кожица посвободнее ходила туда-сюда, сидя так подрочу, наспускаю на землю целую лужу! А по-настоящему ведь хочется уже ох*ительно, но не могу ведь! Больно, больно, сука! Помоги, что делать? К врачам нашим не пойду, они тут все бабы, матери наших пацанов! Не могу! Разбрешут! Хоть топись…
— Фимоз у тебя, — отвечаю, такое бывает! И топиться от этого не стоит.
— Ну да, это самое! Я слыхал такое слово. Фи-моз. Болезнь… А как лечить – х*й его знает. Я растянуть хотел – больно! Трескается кожица и кровь текёт… А потом гноилось…
У нас лекций по урологии ещё не было, — отвечаю. — Давай я посмотрю в Гурзуфе в библиотеке справочник по урологии, и тогда тебе что-то отвечу. А сейчас давай, показывай свой орган!
— Прям здесь?
— А где ещё? Никого же рядом нет!
Серёга оглядывается кругом, ложится на бок на каменную вершину скалы, рядом со мной, приспускает ветхие выцветшие плавки. Член и вправду довольно большой, больше моего, наверное, хотя сейчас расслаблен, мягкий, «лежит». Кожица крайней плоти довольно длинная, с узким «хоботком». Дотрагиваюсь до «хоботка», парень дёргается:
— Ты чё!?
— Стоп! — говорю, — Я должен же осмотреть, чтобы понять, как смогу тебе помочь!
— Ладно, ладно… — отвечает Сергей, только это, если кто-то другой, не я сам, его трогает, он может … это…
— Встать? Ну это-то мне, в общем-то и надо, — говорю, — я же должен понять всю твою проблему! Я сейчас попробую отодвинуть твою кожицу, пока член не стоит, а потом сам его потрёшь рукой, чтобы встал, и посмотрим, как будет тогда оттягиваться. Ладно?
— Ладно, ладно, давай, пока никого нет, а то, если кто увидит, скажут, что мы с тобой пидоры!
Оттягиваю крайнюю плоть. Пока Серёгин член не напряжён, она довольно свободно отходит назад — больше, чем на пол-головки, но дальше ей что-то мешает… тут какие-то спайки, вижу их. Серёга, наверное, не часто моет свой член, под кожицей полно катышков беловатой смегмы. Вид и специфический запах немытого подросткового члена возбуждают меня, но я лежу на животе, и Серёга ничего не замечает.
Возвращаю кожицу крайней плоти обратно на головку, и тут же наблюдаю непроизвольную реакцию парня: его член начинает с изумительной скоростью наполняться кровью; набухают, делаются объёмными вены, резко увеличивается размер спрятанной под крайней плотью грибообразной головки… и вот перед моими глазами, вполне «взрослых» размеров (17 сантиметров, не меньше!), ровный, почти идеальной формы (как в анатомическом атласе!) слегка пульсирующий в такт ударов сердца, коричневатый возбужденный половой орган молодого самца.
Парень тут же поджимает ноги к животу, закрывает обеими руками своё «сокровище», отворачивает от меня лицо: стесняется!
— Серёга! — строго и громко, «докторским» голосом говорю ему. — Мы же смотрим!
С видимым волевым усилием парень принимает прежнюю позу, лёжа на боку, и вновь передо мною ритмично подрагивающий «красавец».
Трогаю. Серёга вздрагивает, но не отстраняется. Не смотрит на меня. Я легко-легко, прямо-таки ласково, опять пытаюсь оттянуть кожицу крайней плоти назад. Она теперь лишь еле-еле отходит, обнажая верхнюю часть рубиново-красной блестящей головки с щелью уретры. Оттягиваю с трудом почти на четверть. Кожица натягивается до белизны, и дальше не идёт. А, ещё вот тут, и тут видны пара-тройка светлых шрамиков соединительной ткани, видимо, следы старых «боёв» Серёги за собственную «взрослость».
— Вот так больно? — спрашиваю.
— Немного! — отвечает он, кряхтя. — Терпеть пока можно!
— Сейчас чуть смочу кожицу, и еще немного оттяну, ладно?
— Давай, пробуй, х*й с ней!
Отпускаю крайнюю плоть вперёд, плюю на свой палец, слюной смачиваю хоботок и доступную пальцу часть головки. Опять оттягиваю кожу назад. Сейчас уже оттянулась… не понимаю только, как в первый раз, или уже немного подальше? Отпускаю кожу немного вперёд, плюю ещё раз (слюна имеет некоторые дезинфицирующие свойства и неплохо растягивает кожу, работает как смазка…), опять размазываю слюну по кожице и по приоткрытому кончику головки, оттягиваю назад, ещё чуть-чуть… Вдруг Серёга необычно высоким голосом ойкает, тело его выпрямляется, сильно напрягается, и из внезапно расширившегося отверстия уретры прямо мне в лицо, на волосы, в глаза брызжет изрядная струя тёплой тягучей молочно-белой душистой жидкости, а потом ещё одна (я еле успеваю от неё увернуться!), и ещё... Мальчишка мгновенно поджимает к животу ноги, закрывает лицо руками, сворачивается в калачик, как ёж. Передо мной теперь только его белая голая не загоревшая под плавками попа, да поросшая мхом тёмных волосиков морщинистая коричневатая мошонка с угадывающимися внутри увесистыми яичками…
Я набираю из расщелины в скале набравшуюся туда после ночного шторма тёплую морскую воду, смываю с лица, волос, шеи потёки Серёгиного неожиданного белкового «подарочка».
Слышу басовитые всхлипывания. Большой сильный красивый подросток лежит, свернувшись, на боку, на вершине скалы, с приспущенными до колен плавками, и беспомощно, как ребёнок, плачет.
Так тут мне его жалко стало!
Подсел я к нему (благо, парень не видел оттопыренные вперед мощным стояком плавки своего «доктора»!), по голове погладил, говорю ласково, но твёрдо, по-взрослому:
— Серёжа, ерунда это всё, естественная реакция твоего молодого организма… Я бы, наверное, тоже обкончался, если бы кто-нибудь так же мой член трогал! А врачам ещё и не так достаётся! Помнишь, как тот мальчишка мне прямо в лицо вырвал? Он вырвал, ты это… вот… Ладно! Не стесняйся! Я не в претензии. Всё пройдёт и забудется! Сейчас полежи здесь, успокойся. Я понял, что с тобой, и завтра съезжу в Гурзуф, пошарю в книгах по медицине, постараюсь тебе как-нибудь помочь. Слышишь? И помни: ничего страшного тут у нас сейчас не произошло! Я всё уже забыл! Мы с тобой — друзья! Завтра к вечеру, часам к семи, приходи ко мне в сарайчик, там и поговорим обо всём!
Повернулся я, изо всей силы оттолкнулся от вершины скалы и, по Серёгиному примеру, бесстрашно прыгнул в синюю морскую гладь (отбил себе в этот раз об воду всю задницу, зато эрекция тут же полностью пропала, и приплыл я к пляжу уже спокойный и деловитый).
А пока летел сверху к воде, в голове промелькнула извращенческая такая гаденькая мыслишка: «Надо было незаметно лизнуть его сперму, на вкус её попробовать! Детскую уже попробовал, теперь надо и подростковую! Эх!».

Итак, у Серёги фимоз. В 15-то лет! Непорядок…

Про фимоз я впервые узнал и сам увидел его ещё у своего лучшего друга детства Ваньки Археева.
Я помню, как мы купались в ванной вместе с ним — нам лет по 10 было, пускали кораблики, мыльную пену сильной струёй воды взбивали из шампуня.
У Ваньки тогда ещё с телом ничего такого интересного не происходило, а мой членик на совместное с ним сидение в ванне уже реагировал весьма сильно: становился твёрдым, как косточка от куриной ножки, тянулся вверх, к пупку, почти прижимаясь к животу.
Кожица крайней плоти моего членика к тому времени уже хорошо оттягивалась, легко «дрочилась»; я сидел в тёплой мыльной воде рядом с Ванькой, и под водой быстро-быстро, удерживая большим и указательным пальцами правой руки крайнюю плоть, дрочил-гонял её по головке взад-вперёд. Через несколько минут такого «гоняния» рождалось и быстро нарастало странное и отчаянно-приятное чувство, когда всё тело, начиная с яичек, низа живота и дырочки попы начинало сводить в сладких, сильных до боли коротких повторяющихся судорогах; замирало дыхание, прикрывались сами собою глаза, переставая видеть окружающее, вся кожа покрывалась мурашками, членик начинал сильно и ритмично дёргаться, а ступни ног при этом вытягивались в струнку, колени сами собою расходились резко в стороны, сводились обратно, потом ещё раз, ещё раз… Затем всё резко «отпускало» — возвращалось зрение, расслаблялись мышцы, членик переставал дёргаться, становясь сначала чуть помягче, а потом, если его не трогать специально руками, и вовсе успокаивался, свисая вниз раскрасневшимся на кончике «краником». Тело после таких «сеансов» ощущалось лёгким, почти невесомым, наступала приятная расслабленность, пустота и сонливость-усталость, апатия в голове.
Мне очень нравилось это волшебно-приятное действо, я всегда с нетерпением ждал «банного дня» — пятницы, когда родители приводили меня в гости к Ваньке, чтобы мы вместе купались в ванной (у нас дома ванной не было).
У нас сложился купальный ритуал: когда мы вместе с другом усаживались в тёплую воду ванны, я начинал трогать его — ощупывал руками его грудь, живот, бёдра, попу и писюн. Ваньке эта процедура ощупывания тоже нравилось: он млел, улыбался и никогда не отталкивал мои руки, не отстранялся. Через короткое время у меня возникала сильная эрекция, которую я, встав из мыльной воды, с гордостью демонстрировал другу прямо около его лица. Ванька с удовольствием внимательно разглядывал мой вздыбленный половой орган, с уважением его ощупывал, оттягивал назад кожицу, сжимал пальцами упруго-мягкую сизую головку, а потом, оттянув пальцами весь членик книзу, резко отпускал и с удовольствием щелкал им мне по животу.
Всякий раз друг спрашивал: «Дёргать сегодня будешь?». Я отвечал кивком (ещё бы!), и мы садились друг против друга так, чтобы наши органы почти касались, а мои бёдра лежали поверх его. Я начинал быстро-быстро «дрочить» себя, а Ванька жадно и внимательно наблюдал за этим представлением.
По ходу дела он гладил руками мои колени, бёдра, грудь, помогая мне скорее «кончить». Особенно ему нравилось наблюдать за мной в моменты оргазма: он потом говорил, что … «Ты, когда кончаешь, такой странный делаешься, весь как деревянный, глаза закрытые, не слышишь ничего, дёргаешься как припадочный, дышишь… так прикольно!» Несколько раз я позволял ему дрочить мой писюн. Ванька подолгу старательно «работал» с моим инструментиком, быстро совершая возвратно-поступательные движения, но почему-то его руки не ни разу не приносили мне удовлетворения: завершал процесс дрочки я всегда сам.
Ванька несколько раз пробовал дёргать и двигать кожицу и на своём собственном членике, но у него кожица крайней плоти была узкая, хоботок длинный, головка почти что совсем не открывалась, а когда я пробовал манипулировать его «причиндалом», оттягивать кожицу крайней плоти назад, ему становилось больно, он орал и отталкивал мою руку. От него-то я и узнал это научное слово: «фимоз».
Фимоз — это когда у пацана головка на пиписке не открывается.
Интересно, что этот самый фимоз у Ваньки волшебным образом «прошёл» в день, когда ему исполнилось 13 лет. И первый оргазм с выбросом семени он также испытал прямо в день своего рождения – такой вот подарок преподнесла ему природа! 
Я помню, в тот день рождения, когда гости уже разошлись, Ванёк по секрету мне рассказал, что сегодня утром у него сама по себе открылась головка, и кожица теперь почти что свободно ходит туда-сюда. Я тут же предложил испробовать это дело, и друг дружке подрочить.
В тот вечер в жаркой, потной тесноте туалета Ванькиной двухкомнатной «хрущёвки», в перекрестье наших быстро двигавшихся взад-вперед рук, ласкавших вздыбленные возбуждением членики, «получилось» почти одновременно сладко кончить не только мне, но и моему лучшему другу, и наше подростковое семя, впервые перемешавшись, было благополучно смыто потоком воды в унитаз.

НА ЧЁМ СЕРДЦЕ УСПОКОИЛОСЬ

На следующее утро я с первым же рейсом автобуса отправился в Гурзуф. 
Очереди в столовую на набережной не было, и я спокойно позавтракал пресновато-сладкой овсянкой, яичницей и бутербродом с каким-то непонятным сыром, погулял по набережной, выпил стакан бурды под названием «кофе с молоком» в какой-то забегаловке, и ноги привели меня к воротам пансионата «Медик». В руках у меня был студенческий билет 2-го ММИ им. Н.И.Пирогова.
На моё удивление, студенческий билет послужил пропуском на территорию пансионата: едва взглянув на солидную сиреневую печать, пожилой вахтёр небрежно кивнул головой и отвернулся, дав понять, что я могу идти. Я спросил у сидевшего на скамеечке седовласого пожилого огромных размеров джентльмена, как найти библиотеку. Смерив меня из-под очков взглядом, джентльмен-скала густым басом осведомился, зачем в столь ранний час летнего утра молодому человеку библиотека. Ласково-вопросительно глядя на меня, джентльмен приглашающе постучал огромной ладонью по скамеечке рядом с собой, приглашая присесть рядом. Я присел.
— Итак, что, если не секрет, может привлечь такого молодого человека в пыльный сумрак медицинской библиотеки, позвольте осведомиться? — повторил он свой вопрос.
— Хочу взять на пару дней учебник по урологии!
Взгляд джентльмена стал заинтересованно-удивленным:
— О как! Странный интерес!
— Вовсе не странный, я студент-медик, хотел кое-что там посмотреть!
— Совсем интересно стало! Студент-медик? И из какого же, позвольте узнать, мединститута?
Я протянул пожилому джентльмену студенческий билет, который не успел убрать в рюкзак.
— О как! О как! Надо же! Ну, надо же! Что-то я Вас не припоминаю… Да, конечно, Ваш курс пока через мои руки не проходил. Через годик-съ буду мучить вас своим предметом, молодой коллега. А пока позвольте представиться: Ишкович Михаил Шмульевич, профессор кафедры урологии Вуза, обозначенного в Вашем студенческом билете. И, позвольте поинтересоваться, что же вызвало Ваш ранний, опережающий я бы сказал, интерес к моему предмету, молодой коллега? Надеюсь, не подхватили по неопытности что-либо неприятное от местных дам?!
— Нет, нет, профессор! Нет же!
— Нууу… по молодости всякое бывает, улыбнулся профессор и неожиданно заговорщицки подмигнул мне.
— Я тут отдыхаю недалеко, местные ребята узнали, что я медик…
— Хвастаетесь специальностью? Ну, это вполне понятно, и, наверное, правильно. Главное, сами незаконным лечением не занимайтесь. Не рискуйте! Рановато Вам пока! Успеете…
— Я не хвастался. Просто получилось удачно реанимировать неделю назад на пляже одного парнишку после утопления…
— Аааа! Так это Вы тот самый герой! Слухи, слухи тут о Вас ходят! Ходят, молодой человек о подвиге Вашем! Поздравляю, с почином, так сказать! Поздравляю! А я, со своей стороны, о Вас расскажу руководству факультета. Обязательно! Непременно! Да… Пусть и они почтут… Так сказать… Да-съ!
Горд, так сказать, знакомством! А что же теперь по нашей специальности заинтересовало, поведайте!
Я кратко рассказал профессору о Серёгиной проблеме.
— И что же, этот молодой человек так сам пришёл и Вам продемонстрировал свой… так сказать, орган… Без стеснения? Эк! А ведь Вы молодец, умеете, так сказать, внушить пациенту… Это отлично, очень важно для нашей специальности. Многие стесняются, не понимая необходимости своевременного обращения… Хотя возраст Ваш с пациентом близок, тут доверия, конечно, больше… ну-с, продолжайте! И спаечки, Вы говорите? Несколько? Ну, да… Классика. Только оперативная циркумизация! Запомните, никаких этих растягиваний с гормональными мазями: долечитесь до парафимоза! Опасно и неправильно! Только оперативно. Он потом спасибо скажет, и дамы его все благодарить Вас будут… Операция эта простая: интересно, может быть, Вам будет знать, но в любой, так сказать, иудейской синагоге есть такой… моэль, так сказать… резник, он малышам еврейским крайнюю плоть обрезает, и патологии при этом почти не бывает! С молитвою, хе-хе! Но в Вашем случае, если спаечки наблюдаются, следует профессионально, в условиях стационара — и посмотреть внимательно, и сделать. И наркозик, да, наркозик общий может потребоваться, и последующее наблюдение, и лечение, и обезболивание, и перевязочки… А хотите, я в Симферополь, в областную позвоню Иван Николаичу — завтра же и примет Вашего пациента, если на дежурстве-съ. Он хирург от Бога!..
Я договорился с профессором, что, если пациент согласится, я обязательно воспользуюсь его предложением, покинул санаторий и пешком направился в посёлок, в свой сарайчик.
Вечером Серёга не явился.
На следующий день на пляже его тоже не было.
Вернувшись затемно с пляжа, я откупорил, сидя во дворике под абрикосом, очередную 0,7 красненького, и только после первого полстаканчика откусил изрядный кусок от шоколадки «Алёнка», как откуда-то из-за зарослей лавровишни, на фоне потухающего заката возник знакомый длинный худой подростковый силуэт.
Серёга молча подошёл, протянул руку. После моего ответного рукопожатия уселся на лавочку напротив. Парень был в старой вылинявшей голубой майке с надписью “NIKE”, босиком, в тех же ветхих неопределённого цвета плавках, каких я его много раз видел на пляже.
У меня на языке вертелось много вопросов, но я не знал, как их задать, стоит ли задавать… Я был преисполнен искренней симпатии к этому парню, но очень мало о нём знал, и стеснялся первым задавать вопросы. Мы просидели молча целую вечность, и ни я, ни он не решались заговорить.
Я не понимал, стоит ли мне предложить ему вина: он же ещё несовершеннолетний, и как я такой взрослый, такой весь из себя врач, буду спаивать эдакого молоденького?
Пауза становилась утомительной, тягостной, неудобной… Серёжка первым начал говорить:
— Мать в больницу попала… тяжёлое состояние сказали… Он помолчал, вздохнул:
— Сама виновата, дура: напилась и пьяная поставила воду в ведре кипятить… и всю себя кипятком облила, обварила… я хотел скорую, телефона нет, на улице сломан… Хорошо у соседа машина была на ходу — упросил, отвезли в больницу, в ожоговое… без сознания… вся кожа слезает…
Короче, я понял, что бедный Серёга остался совершенно один, и с вчерашнего вечера у него во рту не было и маковой росинки.
Я достал из тумбочки две остававшиеся банки моих любимых «Бычков в томате» местного производства, полбуханки серого хлеба, остатки «Алёнки», полпачки шоколадных пряников не первой свежести, три бутылочки (по 0,33) Новороссийской Пепси-Колы…
Поймал себя на совершенно умильном чувстве, когда наблюдал, как мальчишка с жадностью торопливо поглощает мою нехитрую снедь. Хотелось гладить его по голове, успокаивать, говорить что-то ласковое, хорошее — как маленькому, подложить ещё чего-нибудь вкусненького… Но время было уже позднее, сельмаг закрыт, а запасы мои закончились.
Я постеснялся теперь поднимать тему Серёжкиной «болезни», рассказывать о моей встрече с профессором Ишковичем. Подумал, что утро вечера мудренее, и можно поговорить об этом завтра.
Время было позднее, с горы потянуло прохладной сыростью, кожа на голых Серёжкиных руках стала «гусиной» — ему явно было холодно.
— Серёж, а где ты ночевать собираешься, — спросил я его.
— Домой, наверное, пойду!
— Далеко?
— Да нет, минут двадцать пять, сразу за горкой воон там, — он показал пальцем в направлении Аю-Дага.
— Ого! По темноте! Оставайся у меня. Всё равно ведь дома никого нету! 
— Не, я пойду! — Серёжка встал из-за столика. — Пойду. Мне там надо…
— Нет, — решительно сказал я, — Не пущу я тебя никуда! У меня есть прекрасная раскладушка, на неё положим матрасик, простыня есть, в сарайчике тепло, даже жарко! Решено: остаёшься! К тому же нам надо будет с утра поехать в Гурзуф и начать решать твои медицинские проблемы: я всё разузнал и почти договорился! А там и к матери твоей съездим навестить.
— А что, что за медицинские мои проблемы, про что ты, ааа… понял, да я уже и позабыл обо всём этом… тут с матерью!
— Завтра. Завтра с утра поговорим, я всё тебе расскажу, и порешаем с тобой! Помогай заносить раскладушку!
Помедлив, Серёжка пошёл за мной, и мы вместе не без труда втиснули скрипучее алюминиевое чудище рядом с моей широченной кроватью. Я бросил на раскладушку матрасик, застелил его простынкой и потушил свет.
Серёжа стянул с себя майку с надписью NIKE, бережно её свернул, уложил на тумбочку и только потом улёгся на скрипучее ложе.
Я отправился в душ.
Когда я вернулся из душа, парень, казалось, уже спал. Скинув шорты, я быстренько в темноте залез на кровать и накрылся простынкой. Дело в том, что я в ту ночь решил лечь спать в чём мать родила: двое трусов, ночные плавки и плавки морские (пляжные) ещё днём были постираны и висели на верёвке, протянутой от гвоздя в стенке сарайчика до ствола абрикоса. Я надеялся, что к моему возвращению из душа Серёга уже отрубится и не заметит моей наготы.
Только я прикрыл глаза, как слева раздался резкий неприятный визг. Это скрипели пружины и разболтанные сочленения старой рухляди, которую моя хозяйка Мария выдавала за «удобную и компактную раскладушку».
Древняя алюминиевая лежанка явно не справлялась с предложенной ей работой: она жалобно и громко стонала, скрипела, трещала, похрюкивала; каждое движение достаточно уже тяжёлого и длинного пятнадцатилетнего подростка сопровождалось такой оркестровкой, что через 10 минут такого «сна» я громко и настойчиво потребовал, чтобы парень перелёг на кровать ко мне под бок (тем более, что места было более, чем достаточно!).
Дёргая носом, вздыхая, ничего не говоря, Серёга встал, перелез через меня и улегся поверх простыни, ближе к стене.
— Коль, а ты голый, что ли, спишь? — шёпотом спросил он.
— Да, — отвечаю, — я же не знал, что ты ко мне с ночёвкой заявишься: как вечером с моря пришёл, всё грязное постирал, во дворе висит-сушится. А шорты все в песке — как в них на чистую простынку ложится? Плюс жарко в сарае. Да и я же под простынёй лежу, а ты сверху! Боишься ко мне прикоснуться, что ли? Или брезгуешь? Я помылся под душем с мылом. И болезней никаких кожных у меня нет.
— Чё я боюсь… А дверь закрыл? А то зайдёт кто, а мы тут так вот… — Закрыл, закрыл, спи!..
— Коль!
— Что?
— Да так я… не спится… — Спи!..
— Коль!
— Ну!
— Чё я спросить хотел. А голубые они, эти, педики…, они всегда как бабы? Ну, я имею в виду, разговаривают так… голосом пидорским, жмутся… красятся, одеваются как бабы? Всегда?
— Не! Обычные с виду бывают люди. Разные. Только… как тебе сказать… Ну, как одних парней на женщин тянет, так у них к парням интерес… половой интерес, понимаешь… ну там, возбуждаются, хотят обниматься, трогать везде другого… пацана там или мужчину.
— Понятно… Коль!
— А?
— А если пацаны вместе, ну, там жмутся по кайфу, дрочатся вместе, друг дружке… даже в жопу… они обязательно потом голубыми становятся?
— Нет! Подростки так часто балуются, но голубыми по данным науки только около 4-5 процентов людей становятся. Что мужчин, что женщин.
— Понятно…
— А что, Серёг, ты сам-то с пацанами… играл, а?
— … Ммм… ну…было пару раз… так, раньше немножко… да я и
боялся… из-за этого, ну, ты ж знаешь… — А хотелось?
— Честно?
— Как скажешь. Ты же знаешь, что я молчок!
— …Хотелось… (и шёпотом, еле слышно) И ща хочется… — Чего? — спрашиваю. — Что чего?
— Чего сейчас хочется?
— Да не говорил я ничего! Показалось тебе… Давай спать! Спи сам! Разговорился!
Минут десять лежали молча. Мне не спалось; жарко… Окно в сарае маленькое, не продувает… Видимо, от того, что рядом лежал горячий как печка Серёга, под простынёй у меня образовался стояк.
Жарко, неудобно… но скидывать простынку нельзя… Чёрт! Серёга не спит, постоянно ворочается с боку на бок. Увидит — фиг знает, что подумает!
— Коль!
— Ну, что, бессонный ты наш!
— Коль! А если бы я голубой был, ты бы мне сейчас пизды дал и выгнал бы нахрен?
— Серёг! Мне всё равно, голубой ты, зелёный, розовый, пёстрый! Я к тебе очень хорошо отношусь, мы ведь друзья. Всё остальное — по боку. Ты хороший парень, надёжный и сильный. Мне с тобой быть нравится. И то, что ты сейчас тут рядом со мной лежишь, мне тоже нравится. Спи только, не трынди.
Серёга вздохнул и замолчал.
Я даже почувствовал какое-то облегчение от того, что так всё хорошо ему сказал. Расслабился, почти задремал… Не знаю, сколько времени прошло, меня опять разбудил громкий шёпот Серёги:
— Коль, ты спишь?
Я нарочито громко засопел, перевернулся на спину, изобразил что сплю (иначе разговорюсь и совсем не засну потом!). Простынка слетела (Серёга своим телом прижал её половину, а я, когда на спину поворачивался, ненароком завернул свою часть под себя). Доставать и снова укрываться не хотелось: жарко, а без неё как-то полегче! Решил: чёрт с ним, и так сойдёт: не девушка ведь!
Погружаюсь в дремоту, слышу опять:
— Коооль!
Опять не реагирую. Спать…
Минут двадцать, наверное, прошло, может, больше. Чувствую сквозь дремоту прикосновение… Лёгонькое, еле-еле. Ладошка горячая, вроде бы, коснулась бедра. Погладила. Потом грудь… Еле-еле, опять лёгкое, приятное такое ощущение. Палец тронул сосок… да не просто тронул, а по кругу обошёл, погладил... Ладонь горячая на животе… Ой-ой! Повторение наших с
Сашкой ночных опытов-приключений, что ли? И этот братом мне хочет стать? Второй брат за неделю — это что же такое? Не часто ли? Боже, куда катится этот мир!
Но праведное возмущение во мне не закипает, потому что окончательно проснулся и уже приятно потягивается внутри меня Тестостероновый монстрик, который, похоже, обожает подростков мужского пола. Ну да, он-то, как теперь мне понятно, их обожает. Тут уж ничего не поделаешь. Но как так получается, что сами-то подростки вдруг все влюбились в него?
А горячая любопытная ладошка не дремлет: она уже погладила живот и вообще Бог знает куда заползла, тем более что защитная простынка давно скомкалась под спиной! Повернуться бы на живот, отпихнуть наглую ладошку — да разве монстрик разрешит? Он уже во всю раскочегарил топку паровоза, и давление пара в моей «трубе» достигло внушительной отметки. А юркая ладошка уже добралась до этой твёрдой и горячей «трубы», наощупь изучает её, медленно и нежно начинает весёлую мальчиковую игру «Есть Красная Шапочка – Нет Красной Шапочки»… Вот игра пошла быстрее, ещё быстрее, настойчивее…  И… Ооо! Не всё так просто! Моя Красная шапочка ощущает… ощущает… Эгей! Это уже и не ладошка! Это… что-то совсем горячее, шероховатое, влажное… Язык? Губы? Боже! Как классно…
Открываю глаза, вижу тёмный профиль лохматой Серёгиной головы, склонённой над моим пахом. Профиль этот плавно поднимается, опускается… Притрагиваюсь к жёстким вихрам, начинаю гладить эту замечательную голову…
Серёга резко отпрянул, кинулся на своё место, свернулся калачиком, замер.
Только тяжелое сопение…
— Теперь прогоняй! Можешь пизды мне дать! И всем пацанам рассказать! А я, блядь, пойду сейчас на скалу и утоплюсь нахуй! Да! Я пидор! Пидор! Давно уже пидор! Утоплюсь!
Я сел рядом с Серёгой, попытался обнять его, прижать к себе… Он вырвался, вскочил, хотел кинуться к двери.
С трудом удержал его. Насильно (и ведь еле сил хватило: здоровый, гад!) прижал к себе… Шепчу ему на ухо:
— Серенький, погоди, ну же, подожди, послушай! Я никому ничего не скажу! Ты очень хороший! И ты мне, правда, очень нравишься! Ты замечательный, я тоже с тобой хочу вместе быть! Я тоже тебя хочу! Правда, очень! Мы твой писюн вылечим до конца и будем с тобой вместе это самое делать, что ты сейчас хотел! Давай! Давай хоть и сейчас! Я осторожненько, чтоб не больно тебе… А-то ты меня раздразнил — гляди, вон какая дубина торчит, а сам теперь удрать хочешь? Не получится!
Чувствую, пацан расслабляется маленько. Тут я его посадил к себе на колени, мордаху к своему лицу руками притянул, носом о его нос потёрся, в глаза полуприкрытые заглянул — и прямо в рот поцеловал, по-настоящему, как будто с Наташкой…
Никогда ещё с парнем ТАК не целовался! Языком по языку, по губам, по зубкам скользким, дёсенки его со всех сторон вылизал… Серёжка сначала неуверенно, потом уже и настойчивее так, сильнее своим язычком заработал, с моим языком посоревновался…
Такой кайф оказалось — мальчишку возбуждённого целовать — я и не предполагал! Время улетает, отрываться не хочется. Пью его слюнки, он – мои…
Тут он задницей начал по-моему, так и не опавшему, члену ёрзать, а задница-то у него в плавках, он-то их и не снял! Неудобно! Непорядок! Исправляем это досадное недоразумение! Вот! Когда голая горячая пацанская попка по этим чувствительным заповедным местам туда-сюда ёрзает — оно же гораздо интереснее! Заваливаюсь на спину, а сообразительный мой Серёга всем телом своим юным, горячим и потным — на меня… Сначала просто трётся, прижимается, потом разворачивается… — и вот оно, заветное число 69, составленное из наших распалённых, напряженных тел…
Аромат уже знакомой мне, чуть приоткрытой оттянутым назад тугим кольцом кожицы, залупки, скользкой от обильно выделяющейся смазки, с широко открытым и уже заметно пульсирующим от возбуждения отверстием уретры, которая настойчиво и требовательно тычется мне то в губы, то в нос, то в щёку, заводит меня до крайнего предела. Я целую, облизываю, ласкаю губами, трусь всем лицом об эту чудесную, напряженно пульсирующую плоть, пока из неё не начинает толчками извергаться душистая, пахнущая Серёгой (моим теперь уже Серёгой!) солоновато-сладко-перечная на вкус, тягучая белёсая влага — на мои щёки, в раскрытый рот, на нос, на веки… Это бурное извержение Серёгиного вулкана поднимает градус моего кайфа до сверхкритического, и я сам кончаю, кончаю, проваливаясь в состояние блаженной полубессознательной нирваны.
Прихожу в себя, полностью опустошенный… Во рту привкус Серёжкиного белка. Перед носом подёргивается в такт молодому сердцу полуопавший пенис, с кончика которого свисает тягучая ниточка…
Запах тела этого пацана мне невыразимо приятен. Но теперь я чувствую в себе уже не возбуждение и желание получить удовольствие от этого прекрасного юношеского тела, а нежность к его обладателю, этому замечательному парню, желание прижаться к нему, сказать что-то тёплое, хорошее. Ложусь рядом с Серёгой, целую его в нос, открытые глаза, щёки… глажу, шепчу на ухо:
— Серёга, солнце моё, ты — лучшее, что у меня в жизни сейчас есть. Я, похоже, люблю тебя, Серенький, по-настоящему люблю. Всего тебя люблю, какой есть — и мордаху твою пацанскую, и ноги твои, и жопку твою, и руки твои крепкие и длинные, и живот, и глаза синие, и лохмы твои нестриженные! А ещё люблю хуёк твой, пока ещё полуоткрытый, и обязуюсь залупку сладкую полностью открыть, и доставлять этой залупке столько кайфа, сколько она пожелает!
Серёга, мокрый от пота и горячий, как печка, молчит и только сильносильно обнимает меня, смотрит прямо в глаза, громко прерывисто дышит… Так мы и уснули, обнявшись.
А часа через два, уже далеко за полночь, ненасытный Серёга опять разбудил меня, и всё у нас повторилось — так же напряженно, страстно, увлекательно и безудержно… Ведь молодость и любовь — самые крутые в жизни штуки!

ВО КАК!

Может быть, когда-нибудь потом, позже, я опишу последовавшие далее события: как я забирал осиротевшего Серёгу к себе в Москву, как вместе с моим отцом устраивали его в медучилище, как мы потом вместе жили на съёмной квартире — любили друг друга, ссорились, дрались даже, и опять любили, любили, любили… Как в середине 90-х я, начинающий молодой врач, и он, только что закончивший училище медбрат, через финскую границу пробирались на Запад, как в борьбе с тамошней бюрократией получали вид на жительство в Нидерландах…
Сегодня мы с Серёгой — официально зарегистрированная супружеская пара. Я строго выполняю данное ему в сарайчике у подножья Аю-Дага обещание: регулярно доставляю его, теперь уже абсолютно свободной от кожистых оков, залупке кайф, в соответствии со всеми её запросами и пожеланиями.
Мой Серёжа тоже никогда не пренебрегает своими супружескими обязанностями.
По-моему, мы счастливы вместе (надо будет, конечно, у него уточнить!).
Из медбрата Сергея получился изумительный, и даже как многие говорят, блестящий массажист. Он работает в нашем частном косметическом Медицинском Кабинете, что на улице Линденстраат, 18 (3 этаж) в Амстердаме. Клиентки просто обожают его сильные ласковые и умелые руки, а их мужья абсолютно безбоязненно вручают их тела сверх-надёжному «meneer masseur Serge» (господину массажисту Сержу).
Мы помогаем материально (понемногу, конечно, но регулярно) студенту 4 курса Гейдельбергского университета, будущему программисту, моему названному братишке Александру Штайну (да, да, Сашкина приёмная мама Инна Николаевна Штайн оказалась «фольксдойч» — поволжской немкой, и в 1999 году репатриировалась вместе с ним в ФРГ, в город Гейдельберг). Брат Санька регулярно приезжает на выходные и каникулы в Амстердам, ему очень нравится тусоваться у нас. 
…Хорошо, что Инна Николаевна не догадывается, что мы вытворяем втроём на широченной кровати в спальне уютной квартирки на Линденстраат, 18!

А может догадывается?..

 

©Yuldashev Nik