ПРО КОМАНДИРА ПЕТРОВА И МАЛЬЧИКА ИЗ ЭМИРСКОГО ГАРЕМА

страница 1 2

Бисмилла ар-Рахман Рахим....
Снова под небом Средней Азии дрались люди - бешено мчались их боевые колесницы бесконечными дорогами вражды. Снова на улицах Бухары, Хивы, Ургенча, Коканда, храпели чужие кони под незнакомыми седоками, стреляли из-за дувалов, бежали кричащие люди. Снова исчезли, испарились с прилавков женские, слабые, продукты, пропали рыба и соль, мука, постное масло и керосин - и на их месте выросло и утвердилось в цене оружие в темных лавках на задних дворах городских базаров. Снова шли отряды мимо городов и селений Хорезма и Мавераннахра, поднимая разные цветом истраченной материи знамена на длинных кривых древках - уверенные в своей силе - солнце пустыни мертво стояло над их потными бритыми головами.
В предательских засадах держали им смерть другие, и из расплавленного солнцем небытия и пыли возникали всадники в лохматых тельпеках, в линялых холщовых фуражках с красными звездами на околыше, в драных обкрученных полотенцем тюбетейках с вверх ногами вышитой на них персидской буквой "Фа" - и криками разрывало рты, скверным зубным звуком ударяли хищные стволы маузеров, стремительными, блистающими в воздухе кругами, вращали наточенную сталь опытные в деле убийства руки.
Одинаковой человеческой темной кровью кровавилась белая вата азиатских стеганых халатов и белый холст русских нательных рубах.
И истлевали в грязи придорожных канав те, чьих имен здесь некому было спрашивать.
Один сытый ворон призывал им Аллаха с вершины разрушенного минарета.

Да, злой ненавистью и непримиримостью вражды заканчивался двадцатый год на равнинах Мавераннахра и Хорезма, сказал бы поэт. Но странные, удивительные, судьбы ткал тогда некоторым невидимый ткач невидимых нитей. Такие, как те, о которых рассказано в этой повести: про командира Петрова и мальчика из эмирского гарема. Узнайте теперь как это у них было.

Примечание не по делу, написанное после. Повесть про командира Петрова была записана мною со слов нашей плешкинской подруги Амалии, которая спустя несколько лет после этого погибла зимой в подвале дома, скрюченная рядом с портфелем набитом "муравьишками" - аптечным муравьиным спиртом. Она была тогда совершенно "сто восьмой", собирала по арыкам бутылярвы, сдавала и пила эти смертельно опасные муравьишки вместо водки по причине меньшей стоимости.
Прочитать эту легенду не слишком просто, в ней так много действующих лиц и событий, поэтому что-то при, как говорится, первом прочтении следует не читать, пропуская, но лучше вернуться потом к пропущенному. Потому что и в пропущенном тоже бывает смысл и много интересного. Весь текст написан в темпе короткого рассказа и после какого-то числа страниц читатель начинает задыхаться, как рванувший со старта бегун - отложите, отдышитесь.. - для этого я и разбил всю повесть на "части", никакие это не части, просто прочитав такую "часть" следует отложить текст, перекурить-оправиться, основательно навалить трап, смазать тачки, выполнить ряд полезных для здоровья дыхательных упражнений, подрочиться... - ибо даже очень сильному читателю вряд ли под силу читать в постоянном напряжении десять часов подряд, - а не меньше, не меньше...
Такова эта легенда.
Некоторые потом спрашивают, почему это "про командира Петрова и про мальчика", а не "про мальчика из гарема и Петрова" - руководствуясь чисто арифметическим преимуществом внимания, отведенного в повести мальчику. А, в этом заключается один некий литературный секрет, я вам не скажу - раскроете сами, будет интереснее, не раскроете, то впрочем это ведь не важно... Хотя может и следует указать, что слово "про" в заглавии повести означает не столько "о", сколько "в защиту" (см. Даль: -"про" и "контра", хотя какой там Даль, нет этого у Даля). Сюжет повести прост и примитивен: - один мужчина, сильный, взрослый, но наивный, неопытный и беззащитный в любви, попадает в жестокие детские лапы развратного тринадцатилетнего мальчика, но потом каким-то образом все равно находит в себе мужество вырваться из такого позорного для мужчины плена.
Вот и все.
Но...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

.
1. Бой в дельте Мургаба.

1. ... там где только озера остаются от реки в песках, в зарослях джингила один человек настиг другого. Напрасным выстрелом ударил длинный ствол пенджабского мултука - ритль расплавленного свинца улетел в пустыню - словно это в солнце за плечами настигающего целил выстреливший. Взметнулась следом ответная смерть узким лезвием - рассекла, распорола, стеганую подкладку богатого бухарского халата. Ахнул, выпустил оружие, поднял ладони к небу курбаши Меред, упал, теряя нить жизни, и черный человек унес его душу.

2. Прекратил бесцельный бег лошади командир Петров, опустил, победив, окровавленную сталь, отмахнул рукой сумрачному зурначи Насруру - шаг в шаг следовал за командиром сумрачный Насрур, страдая жестокой изжогой боя. Зурначи обрадовался знаку, приложил кислую медь зурны к губам - зазвучал, протянулся над завоеванными пространствами мира ее латунный голос...

3. Этому сигналу он научился у русских. Он сидел в тени, а за забором русские играли музыку, и русская музыка вошла в уши вонючему персу гостем и хозяином осталась в его сердце. Но время и ветер делали свое дело и, равно не ведающий ни русских ни индийских нотных знаков, он играл только ту составляющую прекрасности мелодии, о которой не знали, как о части ее, сами русские ашуги, Глинка и Скрябин, и он не играл то, что делало эту мелодию прекрасной им, и если бы они узнали бы это, то сразу убежали бы из-за стыда прячась в арыках, закрывая глаза халатом! Потому, что эта часть была и содержалась в их музыке неслышно, как содержится белая соль в шурпе, делая жирную шурпу сытной и вкусной. Европейские уши не слышали, европейское сердце разрывалось от азиатской сути ее смысла, но под небом и солнцем двух пустынь, скрытая душа мелодии становилась слышимой, и дыбом вставали волосы на холках боевых коней красных революционных батыров. И услышав латунный голос натянули поводья и прекратили убийства красные батыры, стали съезжаться к арбам обоза и бой был закончен.

4. Разбитый отряд, утратив управление, распался на всадников и скакал во все стороны, пыля вдали, ища спасения... Но никто не приготовил им спасения в безводных песках - ползущими в ночи тенями придут они снова под харкающие дула революционных пулеметов к озерам дельты и здесь останутся лежать белыми костьми навечно, не дойдя шагов до воды. Улыбался поднятой убегающими пыли командир Петров. Это были заранее мертвые люди, корм для шакалов, о них он не спрашивал и ими он не интересовался.

5. Схватили революционеры коня убитого курбаши, но взметнулся породистый жеребец, закричал криком, ударил в воздух точеными копытами, освободил стремена от плена мертвых ног - и унесся к далекой свободе камышовых озер. В тяжелый полевой цейсс смотрели-любовались передавая друг другу, как сандаловым вихрем летит он обгоняя ветер пустыни, презирая свист и крики погони: словно в одном из его лошадиных снов летел он не касаясь царственными копытами низкой земли равнины.

6. Уже добрался к арбам и протянул к положенному на них добру волосатые нечистые руки один революционный еврей посланный мировой революцией - ташкентский уполномоченный, он последний стоптанный дехканской пяткой чувяк записал химическим карандашом в амбарную книгу и стоял, держался за котак, сомневаясь мучительно и не могя решить: - писать ли в линованные листы Луну и Кейван, которые видели его черные глаза в пролетарском небе бесхозными, белогвардейскими, оприходывать ли контрреволюционные светила интендантским имуществом на предмет будущих пролетарских межпланетных перелетов, или пользоваться ими без разрешения исполкома, единственно по природному праву пролетариата владеть всем что есть и чего нету в этом мире; а там, за дальними камышами дельты Мургаба, все еще кричали и свистели, загоняя волшебного коня под седло красного пыгамбера Петрова.

2. Добро человеческое.

7. А добра досталось революционерам много! Оказывается один эмирский конвой, из по третьему разу посланных собрать годовой налог - харадж - шел с отрядом курбаши Мереда. Хуже калтаманов-разбойников грабили они всех мимо чьих ворот проходили их кони, последнее отнимали у плачущих людей тыча стволом маузера им в рот.

8. И! - чего там только не было... Свисали с арбы чьи-то содранные прямо с ноги ичиги; черным куполом пузырил черное чугунное брюхо казан, большой как упавшая на землю полная Луна: на два соседних кишлака готовили в нем по праздникам плов дехкане, всем наесться хватало и оставалось на дне для нищих каландаров! Торчал кое-как свернутый домотканый текинский ковер, ночами чья-то слепая мать его ткала на свадьбу сыну, а где теперь ее сын? - и с самого сверху все это украшал детский говра-качалка, ребенка они выбросили, болеет трахомой, плачет, а говра забрали, полтаньга в базарный день. Все народное добро намеревались продать на толкучках Герата последние жопошники эмира, потому что эмиру нужны были не вонючие ичиги и не говра обкаканный, а эмиру нужны были деньги для продолжательства его кровопийства над народом. Но не тут-то получилось, и революции для установления мировой пролетарской справедливости нужны были деньги; и все отнятое было отнято у отнимавших и навсегда принадлежало теперь мировой революции.

9. На одной арбе революционеры ударили ногой хозяйственное ведро взятое аскерами в железнодорожной лавке купца Тизякова: опрокинулось железное русское ведро и вдруг расползлось оттуда золото тяжелой чешуей жирного желтого блеска десяти тысяч монет меченых знаком монетного двора джадидской Анкары и желтолицый хранитель эмирской казны лежал зарубленный, вцепившись мертвыми пальцами в свое последнее золото. Много дней пути держал он это ржавое вместилище золота трясущимися руками, прижимал к животу, охраняя ведро от опасности чужих взглядов и шепотов. Он правильно не верил лохматым шапкам басмачей и скрипучим сапогам аскеров, он правильно не верил ни кованным копытам коней, ни своим собственным кривым пальцам - все они одинаково хотели украсть его золото! Выпучив глаза от натуги, тащил он на себе ведро даже когда отходил справить нужду под охраной четырех маузерных стволов. И ночью, когда воры спали, храпя и пуская ветры, приходила Луна и протягивала свои лунные руки к его желтому блеску: - Вах!!! - скорее прикрыть ведро полой халата, чтобы последнего кирата драгоценного блеска не коснулась нечистая рука небесного разбойника! - и еще больше желтело его лицо от этой заботы.

10. Оскопленный на рассвете его юности, он не понимал красоты неба в час закатного солнца, не смотрел на звезды полуночи, не подставлял лица ветру утра, он не знал любви женщин и мальчиков, не молился искренне и не верил в помощь и поддержку Аллаха - золоту верил он прямой и чистой верой, только золоту молился, золото знал, золото целовал, на золото ложился, прижимаясь бедрами, когда настигало его любовное безумие евнуха, и он умер, вцепившись в золото. Острый клинок революционного красноармейца Варданяна пресек его сомнения и уравнял в заботах с остальными.

3. Гранатовые зерна поэта.

11. На самой большой арбе ехали к эмиру увязанные крепкой веревкой сорок бочонков, наполненных гранатовыми зернышками в сладком меду; сделанные из прочного ливанского кедра эти бочонки посылал низложенному эмиру глупый денаусский бек. Революционеры ковыряли в них ножами, смотрели и плевали. Бя! - гранатовые зернышки, залитые медом - твердый признак любовного неистовства, вызванного известным позорным пристрастием мужчины к мужчине! А здесь было сорок бочек подобного позора. Поистине это было не что иное, кроме как пожелание тысячи тысяч встреч любви и удовлетворения страсти старым, изжитым, отвергнутым пролетарской революцией, способом. Революционеры разбивали бочонки прикладами, ковыряли штыками и зерна чуждой им любви растекались в пыли, прилипая к подметкам сапог, их ишак мочился пожарной струей на любовный подарок бека. У красных батыров ремешки на штанах лопались от смеха при виде этого!

12. За денаусским беком это давно знали. Когда ему было двенадцать лет отец нашел в его тетрадях стихи, рассказывающие - как он правильно решил по дрожанию почерка писавшей руки, так это было скрыто тогда! - о любовной связи мальчика и взрослого. Отец привязал поэта собачьей цепью к дереву и бил. Мальчишка на ошейнике метался, вопил и орал, и все в городе слышали - стало известно и эмиру.

13. Эмир заинтересовался и послал мохтасиба, что бы тот привез необыкновенного мальчишку в Арк. Вай, как он потом об этом пожалел! Мальчишка влюбился сразу через дверь, еще не увидев. Сам он объяснял, что узнал эмира, когда прикоснулся к вещам, к которым прикасался Повелитель Вселенной. Ведь вещи приняли любовь его ладоней и передали ладоням мальчика, каждый бы влюбился! Кроме всего того, после первой же ночи с эмиром он еще и решил что его рот предназначен только исключительно для любовных поцелуев и проглатывания горького и сладкого, как вода священного источника, мужского нам излитого в рот зеббом любимого, есть еду теперь им нельзя, и что упругая резинка его нижнего отверстия такая упругая тоже из-за того, что предназначена для всовывания в нее зебба и ее нельзя осквернять другим, грязным и скотским, в результате этих и им подобных открытий мальчишка стал отказываться есть и ходить по нужде, а если это случалось он убивался, словно у него умерли отец и мать и старался этого не допускать. Хуже всего то, что постепенно это у него стало получаться, и он, наверное, умер бы от куланджа - заворота кишок - подобно великому Абу-Али ибн Сина, если бы эмирский табиб не был его учеником и не справился бы с этой проблемой при помощи таблеток и клизмы, купленных в городе в русской аптеке-дерманхане. Зато с любовным безумием охватившем двенадцатилетнего мальчика справиться не могло и колдовство великого Абу-Али. На угрозу сделать из него девочку, которая надежно приводила к покорности других подростков, этот разлегся и расставился, ожидая превращения, он сам стоял на коленях вымаливая операцию по перемене пола, причем настаивал, чтобы девочкой его делали обязательно на глазах у эмира и намеревался наблюдать за этим при помощи зеркала. Неизвестно как он представлял себе подобный процесс, но видимо не слишком научно. Развалив колени, мальчишка валялся целый день без штанов на тахте, трогал свой чистый, без признаков волос вокруг, пискун пальцами, и говорил: - тебя, противный пискун, отрежут, и сделают мне красивенькую девчоночью письку! - Табибу надоело его прогонять и он пообещал вместо письки пришить ему к пискуну бороду как у муэдзина. И так этой угрозой напугал мальчика, что тот убежал со слезами и воплями: - "Не хочу бороду!!!" - и помчался жаловаться на табиба эмиру, забыв надеть штаны. Эмир был занят и рассердился, тогда мальчишка побежал обратно, жаловаться табибу на эмира. Он бегал взад вперед без штанов, размахивая своим длинным пискуном, пока эмир ему не пообещал, что позаботится, чтобы бороды у него не было никогда, и тем успокоил, хотя хитренько скрыл каким же образом это будет достигнуто, а мальчик забыл спросить и пошел искать штаны - он забыл где он их снял в первый раз и снова бродил по Арку, мотая пискуном, который, несмотря на детский возраст, висел чуть не до колена и привлекал всеобщее внимание, пока не обнаружил свои штаны на сиденье эмирского трона - на них сидел сам повелитель вселенной, решая государственные дела. Обещанием эмира дело как будто разрешилось, но при каждом последующем появлении табиба мальчишка зажмуривал глаза и быстренько зарывался в одеяла, как лиса в нору. Отсутствие волос вокруг пискуна он считал своим первым достоинством, но против волос вокруг пискуна взрослого не возражал и любил трогать руками, особенно у дяди Эмира.

14. К эмиру он приставал так серьезно, что, не зная куда деться от неудовлетворимости желаний юного любовника, эмир велел отвезти его за город в дом одного человека, с которым у него были дела, тот затолкал мальчишку в балхский сундук, окованный железом, и навесил замок весом в кинтар. Но мальчик выбрался и из сундука и удрал. Он добрался до Арка во второй половине ночи другого дня, по концам балок выступающих из стен для укрепления склонов крепостного холма влез на гребень, не удержался и свалился на голову игравших в кости стражников. Воины не поняли кто и что и подняли тревогу, но сын бека проскочил у них между ногами и руками, просочился как керосин в щели дверей на женскую половину, на бегу разделся полностью, разбросав штаны и рубашки по комнатам гарема, и с разбега нырнул под одеяло к эмиру, при этом он как скользкое мыло влез между ногами, оттолкнув голой жопой женщину, с которой эмир в ту ночь изволили заниматься любовью. Откуда он мог знать где искать повелителя его детского сердца в комнатах гарема - необъяснимо, он и сам этого не знал, но с такой силой и жадностью схватил в рот вытащенный из женского фарджа зебб, не заботясь о чистоте, которую обычно строго требовал, заставляя взрослого мыться сорок раз за день, что эмир очнулся, только спустив мальчику в рот. Разъяренная женщина, потеряв остатки последнего разума и забыв речи рассудка, изгрызла мальчишке до крови плечи, прокусила ему до костей лопатки, грозилась насыпать ядовитой сурьмы ему в плов и вылить кипящее масло на пискун, но в этой битве при Бадре победил подросток, мужчина спустил столько в его детское горячее горло, что женщине ничего кроме слез и криков не осталось. После этого эмир решил оставить подростка, оговорив для себя право проводить ночи с кем захочется, а не только с ним одним. Подросток пошел на дипломатический компромисс и дал взрослому такое разрешение на словах, но сам держал большой палец в кулаке и священного договора не придерживался ни одной минуты. Больше всего того, отдаваясь он спускал раньше при этом нарочно орал и вопил так, что бы было слышно глухому глупому китайскому богдыхану, который, как говорили, не верил что мальчикам приятно, когда с ними делают такое дело, все жители Бухары слышали вопли насилуемого подростка и уже начинали показывать пальцем в сторону Арка. Эмиру такая слава была ни к чему, он был средоточием справедливости и основой шариата, крики удовлетворяемой мальчишеской похоти авторитета не добавляли. Измученный безразмерной любовной потребностью подростка, Великий Эмир стал засыпать во время собраний дивана и приемов послов, однажды уснул во время приема кашмирского бея и из-за этого чуть не началась война с Кашмиром. Кашмирского бея еле успокоили, подсунув ему в постель шестилетнюю девочку, она выросла в гареме и не выходила на улицу, она не только не была в мужской постели, но и не знала, что такие существа бывают. Эта малышка с таким упоением играла в новую игру с вздрагивающей игрушкой старого бея, что война была забыта. Все остались довольны: и эмир, и бей, и девочка, которой голый дедушка подарил и необычное удовольствие и красивые стеклянные бусы, а писка болела не сильно, только один английский посол рассчитывал на очередную интригу, узнав чем закончилось, расстроился и поклялся иметь дело только с оскопленными мусульманами. Но и он был не укрепления склонов крепостного холма влез на гребень, не удержался и свалился на голову игравших в кости стражников. Воины не поняли кто и что и подняли тревогу, но сын бека проскочил у них между ногами и руками, просочился как керосин в щели дверей на женскую половину, на бегу разделся полностью, разбросав штаны и рубашки по комнатам гарема, и с разбега нырнул под одеяло к эмиру, при этом он как скользкое мыло влез между ногами, оттолкнув голой жопой женщину, с которой эмир в ту ночь изволили заниматься любовью. Откуда он мог знать где искать повелителя его детского сердца в комнатах гарема - необъяснимо, он и сам этого не знал, но с такой силой и жадностью схватил в рот вытащенный из женского фарджа зебб, не заботясь о чистоте, которую обычно строго требовал, заставляя взрослого мыться сорок раз за день, что эмир очнулся, только спустив мальчику в рот. Разъяренная женщина, потеряв остатки последнего разума и забыв речи рассудка, изгрызла мальчишке до крови плечи, прокусила ему до костей лопатки, грозилась насыпать ядовитой сурьмы ему в плов и вылить кипящее масло на пискун, но в этой битве при Бадре победил подросток, мужчина спустил столько в его детское горячее горло, что женщине ничего кроме слез и криков не осталось. После этого эмир решил оставить подростка, оговорив для себя право проводить ночи с кем захочется, а не только с ним одним. Подросток пошел на дипломатический компромисс и дал взрослому такое разрешение на словах, но сам держал большой палец в кулаке и священного договора не придерживался ни одной минуты. Больше всего того, отдаваясь он спускал раньше при этом нарочно орал и вопил так, что бы было слышно глухому глупому китайскому богдыхану, который, как говорили, не верил что мальчикам приятно, когда с ними делают такое дело, все жители Бухары слышали вопли насилуемого подростка и уже начинали показывать пальцем в сторону Арка. Эмиру такая слава была ни к чему, он был средоточием справедливости и основой шариата, крики удовлетворяемой мальчишеской похоти авторитета не добавляли. Измученный безразмерной любовной потребностью подростка, Великий Эмир стал засыпать во время собраний дивана и приемов послов, однажды уснул во время приема кашмирского бея и из-за этого чуть не началась война с Кашмиром. Кашмирского бея еле успокоили, подсунув ему в постель шестилетнюю девочку, она выросла в гареме и не выходила на улицу, она не только не была в мужской постели, но и не знала, что такие существа бывают. Эта малышка с таким упоением играла в новую игру с вздрагивающей игрушкой старого бея, что война была забыта. Все остались довольны: и эмир, и бей, и девочка, которой голый дедушка подарил и необычное удовольствие и красивые стеклянные бусы, а писка болела не сильно, только один английский посол рассчитывал на очередную интригу, узнав чем закончилось, расстроился и поклялся иметь дело только с оскопленными мусульманами. Но и он был не искренен, его потом видели с базарными пацанами, он играл в нарды на деньги и на себя; причем двоедушный инлис проигрывал мальчишкам и деньги и себя, а оскопленных среди этих мальчиков не встречалось.

15. Вести себя нормально среди остальных мальчишек гарема сын бека не умел и не хотел. Он дрался из-за любой чепухи, кусал евнухов, разбивал китайскую посуду, пытался влить уксус в вина столетиями хранившиеся в кувшинах, поджигал ковры, смачивая их керосином из лампы, и всем этим он занимался специально только чтобы взрослый бросил дела и бежал в гарем. Это было нестерпимо даже для повелителя вселенной, но он все же посчитал, что сам привез мальчика из дома и оскопить его не имеет права и вернул подростка отцу, велев до совершеннолетия держать на цепи.

16. Мальчик снова оказавшись привязанным во дворе своего дома, утратил надежду хоть бы еще разик - пока не выросли волосы, - приятно оказаться гладенькой жопой на котаке взрослого дяденьки, и взбесился совсем. Он вешался на цепи, пытался перегрызть железо, лишившись сил лежал на земле и плакал, из-за этого его зрение испортилось и потом он всю жизнь пользовался русскими очками. Табиб велел лечить его два-три раза в день ременной плеткой, а каждый раз, когда увидят что он засунул руку себе в штаны, выливать ему на голову воду и читать Коран. Мальчик провел на цепи полгода, думали что лечение не поможет, но через какое-то время у подростка выросли вокруг пискуна волосы и лечение помогло. Шайтан убежал из него, мальчишка перестал выть и кататься по земле, прекратил рватьсяс цепи и стал с виду совершенно нормальным. Правда первое время он все-таки выщипывал отрастающие волосы и искал чем их свести, но потом бросил и привык к себе такому каким стал, а потом и вообще перестал обращать на волосы внимание. От прежнего безумия у него остался только некрасивый рубец на шее, и предрасположенность к простуде, но вести себя он стал сдержаннее.

17. До шестнадцати лет за ним почти не замечалось ничего постыдного, хотя на самом деле его пристрастие к мужским членам вовсе и не изменилось. Однажды он убежал из дому, спрятался под досками в базарном сортире и сидя на обгаженной балке под полом смотрел в щели как русские казаки по дороге в баню, справляя нужду, потрясали богатырскими казачьими зеббами. Он заранее присмотрел этот отряд и знал, когда у казаков был банный день. Сам он этот случай отрицал, но ему не верили.

18. В шестнадцать он снова стал писать стихи, теперь уже прямо о любви между взрослыми и мальчиками или о подобных же отношениях мальчишек друг с другом, других отношений он не признавал. После того как его побили и выгнали из собрания поэтов, он не сдался, он расклеивал свои стихи на заборах и на стенах домов, засовывал в хурджины караванщикам, громко читал на базаре, забираясь на арбу с дынями и его любовные стихи знали все олуфта - гуляки и развратники - от Бухары до Басры. Некоторые его стихотворения представляли такое красочное и подробное описание любовных игр мальчика с мужчиной, что слушатели не знавшие за собой подобных желаний тоже спускали в штаны. Если его стихи находили в кельях у одного из учащихся медресе, то прогнать шайтана звали самого святого улема. При виде кинтара не стиранной кисеи на бритой башке святого шайтан убегал, святость восстанавливалась, а листки с непотребными стихами обнаруживались у другого студента.

19. Но это было еще терпимо, кто не хотел, тот мог не читать, да и писал безумный юноша по-арабски, и совсем не всякий его понимал, правда переводчики тоже обычно находились, даже вовсе не обязательно знающие арабский, и так известно о чем там было написано, но главная беда состояла в том, что он начал писать стихи с использованием строк из Корана, он брал самые известные строки, которым учили в медресе с толкованиями их смысла, и понимал не в том смысле. Удивительно легко при этом выходили бесстыдные любовные стихи. Самое известное из них называется: - "Ты мне сказал!" - оно составлено из известных клятв пророка, которым учит мальчика учитель, а тот рассчитывает на любовную встречу с учителем и упрекает говорящего в раскрытии тайны.

20. - "Ты мне сказал: - Клянусь тем, что вы видите и не видите! - сломав двери я убегу с твоего урока - ты им раскрываешь!"
- "Ты мне сказал: - Клянусь теми, которые закатываются! - о, мне совестно за твои слова! Они подумают!"
- "Ты мне сказал: - Клянусь господином востоков и западов! - о, чем же ты бессовестный клянешься! - ты напоминешь!"
- "Нет, теперь скажу я, а ты слушай!"- "Клянусь тем часом, когда я повернулся к тебе задом, и тем часом, когда ты всунул мне и вынул из меня длинный и
влажный," - то, о чем ты говоришь - истина, но если продлишь речи - уходи! Я скажу отцу - он наймет мне в учителя немого, пусть учит меня и молчит!" - Учитель сказал: - "Уходи сам, клянусь жилой Хызра в час удовлетворения желаний!!! Ты знаешь дорогу..."

21. Мальчишка уверял, что это мадх посвященный халифу Мамуну написанный Бехлюлем, но подобные стихи были издевательством над Кораном и остаться без последствий не могли. Улемы, боясь сами тронуть бывшего мальчика повелителя, написали донос. Эмир над их доносом посмеялся, посчитал стихи детскими шалостями и, вместо того, чтобы заточить юношу в зиндан, дал ему в управление Денауский вилайет. Причем тамошнее бекство учредил специально для него. Ведь на самом деле это был обычный восемнадцатилетний юноша-проститутка и совершенно не подходил ни для какой государственной должности, но эмиру это было все равно, управлять в Денау было нечем. Из всей современной капиталистической промышленной индустрии там был один скотный базар по пятницам.

22.Впрочем у него были и обычные стихи: - "Я взглянул в твои глаза, и в твоих глаза был я, а в глазах меня, который был в твоих глазах, был ты! Зачем нам разбираться? Лучше начинай, приставай ко мне, меня тискай, целуй мои соски заставляя розоветь щеки, я стою голый перед тобой, штаны я забыл надеть и бежал через город так, перепрыгивая через копья стражников запирающих кварталы - ведь я спешил к тебе, рубашку я снял прежде чем войти, смотри, смотри на меня! Я замерзаю без твоих поцелуев! Не говори мне, что началось лето давно, по таблицам Птолемея лето начинается в твоих объятиях..." и еще он сказал следующее: - "Всякий раз, когда ты входишь в меня с размаха, я становлюсь счастливым и на небе появляется новая звезда, сказал мне ты. Ты был небрежен в этом и нет тебе прощения!!! Ведь если ты и правда знаешь это, то зачем ты был занят тем, что делая это со мной ты смотрел на меня, разве у тебя не было тогда другого занятия?!- ответил тебе я.
Посмотри, сколько создали их кто любил друг друга подобно нам. - возразил мне ты. - Пусть мы сделаем больше!
И я не спорю, я начал то что ты сказал прежде, чем ты закончил слова ответа!" И еще говорят что у него была привычка, споткнувшись в бане взмахнуть руками, схватиться за чей-то зебб, как бы случайно, и на весь базар закричать, голосом глашатая зачитывающего шахский фирман: - "О, Хызр! - посмотрите мягкий зебб; - юные красавцы Бухары на помошь!!!" - схваченный на месте преступления становился прочнее сделанного из железа; ну и т.п. занятиями он тоже занимался: одним словом - безнравственность и безобразие.

23. Когда пришла советская власть, сердцем бек ее не принял, об этом говорят следующие его стихи: - "Ты куда меня повел, шапка каракулева? - Я ебать тебя повел, тюбетейка хуева!" - посвященные вступлению революционных отрядов в поселок Денау. Не принял, но вид сделал, что как будто принимает, и потом какое-то время служил писарем в райсовете. Грамотен-то он был грамотен, но делать не умел ничего, кроме сочинения стихов. А еще он собирал игры, не утвержденные комиссией РОНО, и учил им детей. Говорят он и придумал знаменитый удар - люра-пара-без - при игре в лянгу, сделал это он, чтобы у детей возникала грыжа. Но тогда его не раскрыли, его поймали, когда он сочинил стихи позорящие советскую власть: - "Салам товарищ, елдаши, советский власть пришел, якши, да здравствует Первое Мая, один жопошник Николая, все равно кричит - "ур-ррра!""
В этих стихах кое-кто увидел намек на свое дореволюционное прошлое, после глупого бека отвели в базарный сортир, о котором он говорил, что он там не прятался и расстреляли. Потом предсовета, товарищ Меркулов, ходил по пустым бекским кладовым, плевал и думал, что и на самом деле глупый человек был их прежний хозяин, ничему в жизни не научился.

24.Его стихи и теперь еще, как это не странно, можно найти в библиотеке одной из самых обычных средних школ поселка Денау, такая серенькая книжка, напечатанная на газетной бумаге - противно в руки взять... - "Гранатовые зерна поэта", написана по-арабски. И еще его именем названа улица поселка, наверное по ошибке, потому что кому бы это понадобилось. А может это имя и не его! Может это на самом деле какого-то революционера имя, а просто крайне хитрожопые бекские родители еще раньше дали ему имя большевика который держал руку Ленина - чтобы все люди обманывались: - никто не знает. Одним словом и человек он был плохой, но поступки его были хуже, как же можно было не свергнуть эмира, вокруг которого были подобные беки. И больше мы вспоминать о нем в этой повести не будем: - кутагында сиктыррр!!!...

4. Мальчики.

25. Так вот какие зернышки посылал эмиру денауский бек! Красные батыры разбивали бочонки прикладами, их революционный ишак ссался на этот открывшийся теперь всем людям позор, но дело о добыче и на этом не закончилось.
Там, еще на одной арбе, перед началом боя возлежали на постеленных коврах красивые мальчики-подростки, четверо юных красавцев из эмирского гарема. Молчаливые, отрешенные от всего вне их жизни, одинаково красивые необычной красотой, свойственной только развращенным взрослой любовью мальчишкам, словно роскошные цветы байского цветника от придорожной мелкой куриной слепоты отличались они от тех сопливых местных огланов, которые приходили к аскерам на стоянках, только украсть кабуру от нагана и сбежать, убрав ночью со своего живота руку уснувшего мужчины.
Они не замечали масло взглядов из-под лохматых бараньих тельпеков, не слушали мед и щербет слов, и падала в песок вложенная в ладонь монета, когда разжимались и отпускали сильные мужские пальцы, сжатые дрожью желания. Этот товар мальчиками не продавался. Только темный, как ночи Шираза, взгляд мальчишеских зрачков или вдруг дернувшиеся предательски губы подростка могли бы, пожалуй, считаться наградой безумному меджнуну, который рисковал за эти дары бритой башкой и вислыми ятрами. Но дрожали пальцы у мальчишки или не дрожали, кривились губы противоестественным желанием или не кривились: разжималась ладонь и неслышно падала монета в остывающий песок пустыни. Ни один из них, не нагнулся подобрать данайский дар мужчины...

26. Оставив сожженную, истоптанную конями, разрушенную враждой неверных страну, бросив проданный джадидами народ, отказавшись от суда и власти над людьми недостойными управления Великого и Светлого Эмира, Опоры Ислама и Основы Шариата, эмир бежал к родственникам в Герат. И только три, природные власти, вещи из всех вещей мира хотел он вернуть теперь: - золото, верность воинов, сладкую любовь мальчиков. Последний из древнего рода властителей, он знал золото, воинов, и мальчиков, и не искал им замены. Потому что замены этим вещам не бывает.

27. И четверо из его конвоя вложили сабли, выбрали коней, надвинули шапки на глаза и перешли ночью реку выше Термеза. Они ехали мимо обугленных полей джугары, ночевали с дивана, собаками и нищими в мертвых кишлаках, спрашивали, но никто не давал им ответа. Еще сидели на местах не потревоженные советской властью прежние беки, служа неизвестно какому богу и господину, но: - Нет. - ответил бек Ургенча, а в куче одеял плакал и жаловался изнасилованный ребенок.
Нет. - ответил им жирный бараний курдюк, сидевший беком в голодной Йолотани, и начал сразу суетиться и облизываться, приглашать аскеров помыться в бане. Юноши разделись и в баню вошли, но поняв что к чему мыться не стали, а прострелили все тазы и краны из маузеров, оделись и уехали исполнять волю властелина, а йолотанский курдюк сидел среди образовавшихся струй кипятка, в говне, и не сказал саг бол - "до свидания".
Нет. - ответил желчный Кара-бек, больной язвой желудка, а злые как собаки его братья стреляли в спины аскерам.
И только глупый денауский бек сказал: - Да! - и рассказал дорогу - а знали все! - таких мальчиков не спрячешь под халатом... Аскеры ехали полдня по жаре, сомневаясь в удаче и проклиная глупость денауского бека, потому что на всех лепешках, которые он дал им в дорогу были наклеены бумажки с его стихами написанными по-узбекски, на пушту и фарси, да такие бесстыдные, что хоть куш-депты танцуй, распевая - чтобы девушки краснели... Но благодаря глупости денауского поэта они нашли мальчишек в каком-то мазаре у отшельника. Он был старее всего что есть в мире, старее и самого мира, но он тоже цеплялся за колени веснушчатого подростка и плакал, как будто он мог когда-нибудь удержать такого мальчика в своей жизни... Аскеры отрывали старика от колен подростка, били ногой в лицо, а сам веснушчатый король красавцев смотрел в сторону. Он не отталкивал руки старика, но и своей руки он ему не протянул. Уезжая, аскеры с поворота дороги увидели как старик-отшельник повесился на толстом словно обрезанный котак стволе одинокого тутовника.

28. Сами аскеры потом об красавцев обломали зубы; считаться с ними как со старшими мальчики и не собирались, а стыд и совесть они потеряли в пыли дорог гражданской войны. Старший мальчик всю мужскую одежду, которую приносили ему вечером, выбрасывал ночью и утром он снова был одет в длинное женское платье, которое еще и порвал сбоку по всей длине, и не собирался зашивать объясняя, что не умеет надеть иголку на нитку, на самом деле надеть иголку на нитку он очень хорошо умел, но ему нравилось что из-за разорванного на бедре платья все на него смотрят. Носить женское платье он умел лучше женщины.
Ассириец, не замечая гражданскую войну, бушевавшую вокруг его веснушек, вел свою собственную мальчишескую войну с солнцем и мазался всем, что попадалось под руку: - углем от костра, зеленью листьев, кислым молоком, волчьими ягодами, а если налетал на лавку продавца благовоний, то раскрашивался так, что лошади начинали заикаться и прятаться. Когда аскер Мумин хотел сделать ему замечание, по поводу его боевой раскраски, четырнадцатилетний ассириец матерился на всех языках мира до темноты, а в темноте насыпал аскеру в штаны репейников, и насовал злых красных муравьев ему в карманы.
Младшие обнимались напоказ, залезали друг к другу под одежду посреди базара, однажды аскерам пришлось взяться за сабли и бросать ручные бомбы, чтобы отогнать от пацанов распалившихся на их детскую неопытность охотников за мальчиками.
Подросток в женском платье и веснушчатый ассириец любили друг друга не прячась, но иногда не понятно из-за чего дрались свирепо как бенгальские тигры Шер-Ханы. Их растаскивали в разные стороны туркменской пустыни, следили за ними и отнимали из рук половинки кирпичей, с которыми юные любовники охотились друг за другом один другому желая разбить голову. Руки воинов-воспитателей были искусаны и исцарапаны, в глазах появилась тоска: - найти и доставить; найти и доставить; - Найти и Доставить, был им приказ Великого Эмира, - кыбла ворассан, о, кыбла ворассан...

29. Только когда аскеры присоединились к отряду курбаши Мереда и полуторасотенный басмаческий отряд проехался мимо, надвинув шапки на глаза и шевеля усами, поведение мальчиков изменилось к лучшему. Теперь они сами старались держаться поближе к узкостволым маузерам конвоиров, разговаривали только друг с другом, младшим при каждом случайном поцелуе отвешивались немедленные подзатыльники; старший зашил разорванное на бедре платье иголкой, которую оказывается все время носил за воротником, младших они сами теперь всегда укладывали спать между собой в середину арбы, а смуглого и жадного к любви взрослых гречонка привязывали за щиколотку ноги к арбе на ночь, зная что он не просыпается, даже когда его стягивают с постели за ноги. И только когда младшие надежно засыпали, ладони старших подростков не сговариваясь сами собой встречались над спящими малышами в темноте ночи и вдруг сплетали пальцы в жадном объятии. Аскеры вздохнули и думали что доедут. Но люди ошибаются...

30. Когда с развалин крепости ударил пулемет и пули расплескали землю у колес первой арбы, четверо аскеров конвоя подлетели на быстрых скакунах к детям на арбе, схватили под подмышки, подняли не чувствуя веса, усадили за спины, и понеслись прочь от места гибельной схватки.

32. Поднимая облака пыли, стремительным аллюром летели аскеры великого эмира на быстрых как молнии туркменских скакунах, но медные пули присевшего за дувалом революционного пулеметного снайпера оказались быстрее туркменских скакунов. И вот, трое из четверых первых красавцев мира - сладкая любовь Властелина Миров - лежали на дороге лицом в пыль и в грязь, рядом с теми смелыми молодыми львами Хорезма, которые пытались увезти их от короткого конца судьбы.
- Задралось длинное женское платье старшего подростка, открывая совершенные юношеские колени, его рот открыт а глаза смотрят в пустоту неба...
- Впервые не прячет созвездия веснушек от жестокого солнца ассирийский король мальчишек, раскрыто порванной одеждой мраморное, неподвластное силе загара, его детское тело, лицо повернуто, глаза еще ищут привычной поддержки в глазах старшего друга, а ладони засунуты под одежду аскера Мумина. Это он конечно мешал молодому льву Мумину управлять конем, это его мальчишеские пальцы заползли к увозившему его от настигающей смерти аскеру под рубашку, скользнули под пояс на животе и коснулись мужского естества этого чистого в его снах воина ислама. Задохнулся, открыл рот от прикосновения молодой лев, но ничего не сказал и ничего не сделал мальчику - одна пуля пробила их бьющиеся сердца и кровь их смешалась.
- Вот подтянул коленки к груди как он обычно спал, закрывая разорванный пулями живот, смуглый мальчик, успевший в тринадцать лет узнать любовь и ревность; выстрелом в ухо избавил мальчика от не детских мучений долгой смерти аскер Джафар, а сам потом полз четверть фарсанга, воя и теряя рассудок из-за боли, пока умер.
- Черным пламенем до самого неба взметнулись черные крылья Азраила над тем местом где упали убитые дети, и путь их был закончен.

33. Убив их, остановил стрельбу пулеметный снайпер и отошел помочиться. Потом вернулся; сидел у костерка разложенного вокруг закипающего железного кунгана, подкладывал в огонь щепки и думал полезные мысли - выдадут ли ему после трудного боя хозяйственное мыло.

5. Дорога на Каган

34. Трое из подростков были убиты, а четвертый опустив голову стоял перед страшным пыгамбером командиром Петровым, командиром 2-го революционного кавбатальона имени Клары Цеткин, при имени которого дехкане целыми кишлаками бежали в пустыню, бросив скот, гоня впереди себя женщин и детей, унося на закорках стариков и старух, бежали и не возвращались, потому что возвращаться было незачем. Проще было уйти через пустыню и горы в Иран, питаясь заваренной в кипятке верблюжьей колючкой, прячась от солнца в тени верблюда, закапывая в день пути по три умерших родственника в песок, чем каждый день оставаться живым в ожидании светлой жизни. Все так быть и было должно! Потому что не любому позволено вкусить сладкого как халва счастье будущего мира справедливости и равенства. Люди командира Петрова, опровергая возражения противников научной теории немецкого профессора экономики убедительностью сабельных и пулеметных аргументов, были страшнее и строже стражей ада, Накира и Мункира, не у всякого получалось продолжать пердеть после принципиального идеологического спора с красными батырами.

35. В том, что четвертый мальчик ушел из прицельной планки живым, не было вины пулеметного снайпера, революционного китайца Шина-Чи-Хуа, он стрелял добросовестно. Только на секунду пулеметной жизни он отвернулся сплюнуть в песок, желая заменить на свежую пьянящую порцию переставшую действовать на язык жижу наса; а ствол увело в сторону, злая медь пуль улетела в пустыню, догнала шакала Мангула, убегавшего от свирепой дикости человеческой, разорвала печень шакалу Мангулу, опустела нора шакала Мангула... Пулеметчик увидел и исправил прицел, но и этого хватило мальчику и он остался жить, и это "жить" ему предстояло за всех четверых... Дело в том, как говорит история, что пока китаец плевал, один старый корень саксуала решил сказать свое слово в деле революционного переустройства мира и вышел из земли, конь аскера Бехрама зацепился копытом, упал и сломал колени, всадники вылетели из седла и полетели головами вперед... Аскер сломал шею и сразу умер, мальчик пропахал бархан пузом и потерял сознание. Его подняли, дали целебный подзатыльник, и за локоть привели командиру Петрову

36. Зеленоглазый мальчишка стоял опустив голову, халат разорвался на плече, открывая всем желающим голенькое плечо и слишком четко для тринадцатилетнего мальчика очерченную грудь, темная полоска над губой выдавала его ночные желания, мягкая черта между рукой и телом забиралась высоко к верху, рассказывая каждому умеющему читать тайные иероглифы мальчишечьего тела каким податливым могло быть оно под напором пальцев взрослого..

37. Ему было плохо и страшно, незнакомые люди толпились вокруг и плохой огонь пожирал злую трахому их глаз, мальчика тошнило от запаха их немытых тел, он не смотрел и все равно видел шевелящиеся словно черви пальцы, готовые впиться в его детское тело, срывать одежду, растягивая губы влезать в рот, щипать за соски его грудь, с настойчивой безжалостностью растягивать половинки раскрывая дорогу в его мальчишечье тело тупым хуям взрослых насильников; он знал что пощады нет в их сердцах, они станут делать это силой, до тех пор пока он не перестанет чувствовать. Мальчику не нужно было знать, что с ним будут делать, чтобы это знать. Он знал.

38. Только детский страх спасал его сейчас от гибельного побега; он стоял опустив голову, зацепившись взглядом за землю под ногами и слезы прокладывали дорожки по пыли на его щеках, превращая пыль в грязь, земля и небо вращались вокруг него и это было все, что двенадцатилетний мальчишка мог противопоставить силе обвешанных оружием страшных взрослых людей, которые тесня друг друга ждали, когда командир кинет шашку в ножны и скажет: - Этого берите себе!
Все знали, для чего держал мальчиков в своем гареме Эмир...

39. Командир Петров не смотрел на пленника. Он вытирал сталь клинка пучком травы, поднимал, любовался бликами солнца на нем и был занят. Это продолжалось долго-долго, на всю жизнь налюбовался бликами солнца на стали в тот день командир Петров. Люди стали врастать в землю, птицы остановились в небе, пустыня задохнулась ветром и не могла выдохнуть, а командир Петров любовался бликами и молчал. Вдруг словно дерево треснуло под невидимым напором, люди вздрогнули и двинулись к мальчику и это был конец. Тогда только командир Петров кинул шашку в ножны и сказал в никуда, никому, но было ясно: - Стоять. Этот поедет со мной...

40. И треснувшее дерево срослось! Как будто это были слова бога Аллаха, который знает все свои творения! Движение смерти прекратилось и рассеялось в небытии, и люди снова стали обычными людьми с разным выражением лиц, словно и не были надвигающейся смертью мальчика, и все стали расходиться, а пустыня выдохнула в удаляющиеся затылки сухой жар ветра Плохой огонь, только что страшным пожаром пожиравший их зрачки, превратился в хозяйственное выражение заботы о ночлеге и водопое; раздались разговоры, крики приказов, запела зурна, и люди стали садиться на коней, гремя оружием и снаряжением. Мальчик стоял на месте не двигаясь. Страх опустился вниз и через колени ушел в ступни и в землю, а оттуда поднялся и заполнил все его тело от пяток до макушки огонь забытого мальчиком детского стыда и мальчишеской совести, забытого им в постели эмира, где все было просто и не стыдно, стыда быть голым перед взрослым - и вот он вернулся.

41. Вокруг храпели кони, переговаривались вооруженные люди, гремело оружие, пела латунь зурны Насрура, мальчишка, врастая в землю, стоял посреди вселенского кавардака и никуда двигаться не собирался. Он сгорал словно куча сухого камыша от смущения, и больше всего хотелось ему, чтобы кто-то умный вылил ему на голову ведро воды, а то от него останется слабый пепел.

42. И тогда сила дружественных мужских рук проникла мальчику под подмышки, вознесла и усадила на привязанную перед седлом свернутую шинель. Спина мальчишки сама собой откинулась на ременный переплет мышц мужской груди, которая стеной выросла за спиной мальчика, а это и вообще природная опора для мальчишеской спины, гарем эмира тут был ни при чем, все равно это было бы так для любого подростка... Они встретились и разделить их могла только судьба.

43. Отряд вытянулся в колонну по три и пошел на Каган.

6. Песня.

44. Так это случилось у командира Петрова и тринадцатилетнего зеленоглазого мальчика. Они встретились, и им не хотелось расставаться, и друг без друга жить, да они и не могли теперь жить друг без друга, они бы оба сразу умерли. Им предстояло долго сражаться друг с другом за возможность жить друг без друга. Но в тогда оба они еще не знали об этом ничего. Они узнали об этом, и оба удивились этому одинаково только когда на первом бивуаке хотели разойтись в разные стороны, и это вдруг у них стало не получаться, они поворачивались друг к другу спиной и одновременно уходили в разные стороны и снова оказывались рядом, сердились, и снова уходили в противоположные стороны и снова оказывались рядом, а когда это надоело, мальчик сказал взрослому прямо: - "Дядя Андрей, зачем ты ходишь за мной?! Давай, я сам буду с тобой везде?" - и взрослый ответил ему обычную взрослую ложь-правду, как потом всегда отвечал ему с этого момента их жизни, словами сказав что - нет, нельзя, невозможно, и понятно ему смолчав что: - да!, - да!, - везде и с тобой, - а другого выхода у него уже и не было, потому что мальчик уже никогда и не слушал, и не слышал то, что говорил взрослый словами, мальчик слушал и слышал только то, что взрослый молчал. А командир Петров читал, но не понял надпись царского белого генерала Скобелева сделанную им на военной карте Туркестана: - "О, сколь это опасный путь, поручик, глаза твоего Азиза опаснее ножей и сабель людей геоктепинского сипахсалара! Сумеешь вернуться из предприятия, не бей, не трогай, отдай мальчика на воспитание кантонистам, пусть в русской армии одним достойным мамлюком будет больше...." Они улыбнулись и не поверили старой карте. Мальчик сказал, что он не Азиз, командир Петров сказал, что он не поручик, и они оба посчитали что к ним предупреждение белого генерала не относится и что ничто им не угрожает, они ведь будут просто дружить, по-советски! Это Азиз был какой-то.... - ну вы поняли...

45. Но мальчик потом вытащил опасную карту из планшетки и выбросил ее под ноги коням; и когда тысяча лошадиных копыт наступили на слова царского генерала, то их авторитет уничтожился, и командиру Петрову не было на кого сослаться. Невнятные бормотания коммунистического комиссара были не в счет, их никто не слушал, а после того, как басмачи поймав комиссара, немножко поварили его в котле с маслом, комиссар стал заговариваться, разговаривал неизвестно с кем не переставая и не прекращая, и хотя командир его спас, бросив под котел гранату от разрыва которой котел улетел вместе с комиссаром в небо, он все равно почти совсем спятил с ума, красные батыры возили его с собой не потому что им был нужен комиссар, а потому что он шить умел, он был портной. А он, между прочим, говорил про приют для беспризорников, созданный товарищем Менжинским, и призывал в свидетели второй интернационал. Так что нельзя сказать, что никто не предупредил.

46. Отряд вытянулся в колонну по три, шел мерным шагом, и пел песню. Эту песню комиссар, слюня химический карандаш при свете керосиновой лампы, переписал из газеты Железнодорожная Правда; и в большевистской газете она называлась Марсельезой, но люди Петрова забыли название и не выучили слов: они пели песню всех завоевателей мира, проходивших по дну древних морей ставшему пустыней, они были люди пустыни и песня их была песней пустыни. Правда большевиков была бессильна здесь.

47. - Эйбайбооооооооой....
- пела половина отряда.
- Э-эй-байбоооооооооой.....
- проезжая, пела вторая половина отряда.
- Ээээ-эй-байбоооооой...
- пела третья половина отряда. ---
- Вах !!! - ударял в ладони отряд и смеялся.
-ввууууу... -ввууууу.... -ввууууу..... - пела зурна.
- И! и! и!.... - удивлялся один, который не пел: - и...

48. Самовлюбленный сандаловый щеголь Заль-Заль, кося глазом, шел впереди всех лошадей, выражением морды давая понять, что он не верблюд, чтобы ездить на нем вдвоем или возить мальчиков-невест. Но командир Петров не обращал внимания на его лошадиную дипломатию, он слушал песню и целовал в бархатную щеку мальчика. Нет, командир Петров вовсе не любил мальчиков, и он даже не верил в любовь подростков с девичьими повадками, нет. Командир Петров хотел победить в мировой революции, верил в пролетарскую справедливость и любил дело борьбы за освобождение рабочего класса. Но больше всего командир Петров любил лошадей с точеными бабками.

49. Их мало оставалось в истоптанном войной краю, хотя это и была родина тех великолепных скакунов, которых видим на миниатюрах старых персидских мастеров из книг великого Фирдоуси, где сходятся в единоборстве витязи Ирана и Турана: - что Гив для отважного? - что Фарамарз... Но именно такой конь и был у курбаши Мереда, - сорок поколений его предков назвали по именам командиру Петрову текинские пастухи... И, наплевав на диспозицию и телеграфные приказания главкома, забив большевистский буй на злобные доносы уполномоченного ташкентского меньшевика, 2-ой революционный кав.батальон, имени свирепой немецкой женщины, гнал банду йолотанского курбаши в безводные пески дельты Мургаба, отрезая от фуражной базы, не давая прорваться в Афган. И поэтому теперь курбаши Меред лежал на пустынной дороге и глаза его смотрят в другой мир и рот его наполнен пылью. По гениальной мысли командира Петрова в этом и заключалась пролетарская справедливость, и русский мальчик, освобожденный из басмаческого плена, просто был подтверждением его революционной правоты.

50. Отряд пел песню и до самых иранских нагорий, где шли некогда латники Хосроя и катафрактарии Кавуса, простиралась равнина под ногами их коней. Мальчик и взрослый ехали на одном коне, взрослый целовал щеки мальчика, а на губах мальчика был вкус солнца первой осени... Как страшно, под крики и ругань на неродственных друг другу языках, под взблеск сабель, под стон и гон смерти, под свист пуль и просьбы умирающих, начинался день - и каким волшебством совместного пути с новым другом он заканчивался! Мальчишка не мешал взрослому целовать себя, хотя и умел и любил мешать это делать, но он первый понял все, и первый решил, что никогда не бросит этого большого и сильного взрослого, как бы плохо не было потом обоим. И он готовился вытерпеть знакомую боль, если взрослый не умеет делать это. Все равно он будет принадлежать ему всегда-навсегда и он будет владеть им тоже всегда-навсегда. А боль проходит, вот это тринадцатилетний мальчик знал лучше таблицы умножения.

51. Отряд шел в сторону горного хребта, темной полосой миража висевшего над пылью горизонта.

52. Впереди всех лошадей шел признавший нового хозяина сандаловый текинский щеголь, другие лошади шли недовольные его возвышением, думали, что посчитаются с ним на привале и поставят на место, а он на них только глазом косил....
Ехал уполномоченный, держался за котак в штанах и сочинял донос.
Ехал китайский пулеметный бог, прижимая к своему революционному снайперскому пузу завернутое в портянку хозяйственное мыло.
Ехал сумасшедший комиссар и бормотал, путая слова из разных книг про приют и инструкцию райисполкома.
Скрываясь ехал тот, который не пел и думал: -и!, и!, и!...
В армии любого завоевателя мира находился такой, который не пел и из-за него ничего не получалось, потому что когда завоевать мир оставалось чуть-чуть, он не пел вместе со всеми, он думал: -и.-и.-и. - и все портил великим пыгамберам-завоевателям. Командир Петров не знал, что и в его отряде он есть - он бы его расстрелял.
Последним ехал революционный красноармеец Варданян и на поводе у него шла светлая красавица Бугульма, рослая орловская рысачка, единственно из женской своенравности догнавшая в бою горделивого текинца. Теперь она сожалела и отворачивалась, и от пыли поднятой тысячей лошадиных копыт из ее лошадиных глаз катились слезы.

53. Отряд шел и - Эйбайбооооооой..... - пели красные революционеры словно больной муэззин с минарета. Они не думали ничего.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ПОВЕСТИ

7. Приемыш.

54. А Синеглазку звали Синеглазкой.Эй, спрашиваете вы себя, а откуда вообще автор это все придумал?! Что это за повесть? Откуда автор все такие вещи знает, автор что, гавно ел? Нет, не ел, я вам неоспоримые доказательства приведу, что не ел, положите кирпичи на место! Я ничего не придумал. Мне одна наша подруга рассказала эту историю, в городе Ашхабаде. Мы пили тогда вместе на старом кладбище, которое почти в центре города, сидя под батыр-чинаром на каменной плите, и там было написано с переносом: -"Алекс-анян". Это имя и заставило Амалию Судзуки-Йокосука, нашу говорливую безумную водительницу машины с рожками, вспомнить историю одной ее подруги, которая тогда еще работала на бензозаправке рядом с Амалькиным кишлаком. - "Девки, слушайте!" - сказала Амалька, - "Я вам расскажу!" - сказала Амалька и рассказала, а рассказывать подруга умела. Много раз девки останавливали ее рассказ, утирали рукавами уголки глаз и посылали быстроногую Жоську в надежный ларек на Мопра за вином, а пока она бегала, двое бессовестных пятнадцатилетних мальчишек, которых Амалия сняла перед тем в темных недрах подземного душа, и которые наравне с нами пили благородный как смокинг английского джентельмена местный напиток Чемен, вставали и уходили дрочиться за платан. Потом они по нашей просьбе подрочились при нас: и там торчали та-акие гаубичные стволы, этим подросткам из местной ремеслухи было что прятать за платан-батыр... В общем история получилась долгая и расходились подруги уже в темноте ночи, город спал и самая красивая подруга, по имени Сестра, стремительно разбегалась и крутила колесо на остывающем асфальте безлюдных улиц... Кто не посчитает это доказательством, чистым словно клятвы Аяза и Махмуда в ночь первой любви, тому скажи: - "пусть приведет подобное этому"...
Так что вы теперь сами видите, что Синеглазку и на самом деле звали Синеглазкой. Вот его история, она похожа на сюжет из индийского кинофильма, но она подлиннее истории А-Кью.

55. Еще до революции один узбек по имени Уртак Бешкамчи однажды нашел во дворе дома путевого обходчика Спирина малыша, спавшего под виноградником. Самого обходчика и его жену в тот день зарезали воры за патефон и пару козловых сапог. Ребенка не заметили, или не заинтересовались; - грудной, плачет, намучаешься пока продашь.

56. Уртак работал в путевых мастерских, и ночевал в рабочих казармах, поэтому он отправил найденыша в кишлак Яратан, к семье. Там малыш потом и рос, на всех полных малышеских правах восьмого сына. В семье узбека он полностью получал свою долю размоченных в чае лепешек, материнских подзатыльников и шлепков, строгих окриков: - Дэгма! - и тому подобное воспитание от всех старших сестер и братьев, а старше были все. Так что от своих его не отличали. Это Уртак дал ему такое, странное для русского уха имя: - Синеглазка. Дело в том, что голубые глаза в кишлаках считаются признаком плохого и очень испорченного человека, что-то вроде рыжего у русских, и вот, чтобы мальчика не дразнили его синими глазами узбек его именно так и назвал, и одно закрывало другое. Хитрость подействовала, и больше никто особенно на нехороший цвет его глаз внимания не обращал. Что-то может говорили за спиной Уртака соседи, но он этого не слышал.

57. Мальчик жил как живут все мальчишки в кишлаке в его голопузом возрасте, помогал на хлопковом поле матери и сестрам, объедался дынями, носил гуз-паи для растопки тандыра, и съедал испеченную лепешку прежде чем приемная мать успевала ее вынуть из огня, месил босыми ногами мокрую глину после дождя, распевая совершенно по-русски: - кисель-мисель, дай воды! Когда был виноват, то решал проблему, убегая из дома и прячась в вислоголовой джугареГонял вокруг дома старую корову, с серьезным именем - Ай-сере-мама, катался на злом, как шайтан, старом ишаке, который бегал, орал и пытался его сбросить с себя, причем это всегда старому ишаку удавалось сделать. Ловил мелкую несъедобную гамбузу платком в большом арыке, и вполне съедобных кошкой соменков в коллекторе, за которым начиналась пустыня, в которой жил трехголовый Ашдарха, и его друзья: - джины, ифриты, и калтаманы, а женаты они все были на пери.
И самое главное, он запускал весной в бездонное голубое небо кишлака Яратан воздушного змея, сделанного из листка бумаги, пришитого к двум разрезанным вдоль камышинкам, на бесконечной длинной нитке, и цветастого обязательного хвоста, сделанного из кусочков одеяла. И высоко парят белыми квадратиками в бездонном весеннем небе Хорезма над глинобитными домами узбекских кишлаков эти символы мальчишеской свободы и стремления к небу!

58. С проблемой цвета глаз Уртак справился, но постепенно стал замечать вокруг приемыша кое-что, что его не порадовало... Например он застал своего четвертого сына - десятилетнего Иззата, и шестилетнего приемыша вместе голых, они занимались тем, что играли в девушку и калтамана, который эту девушку похитил и сикарга, - насилует. Причем если первое только подразумевалось, то второе делалось на самом деле. Иззата Уртак побил, а малышу так страшно сказал: - ДЭГМА!!! - что тот убежал в джугару, проплакал там целый день и выманивать его пришлось сладкой лепешкой, с медом и маслом.

59. Синеглазка прожил в кишлаке Яратан еще три-четыре года, свои игры с Иззатом и другими старшими мальчишками он продолжал и не попадался, но потом случилась уже настоящая беда. Дело в том, что его увели в камыши с тоя взрослые мальчишки-танцоры, там они его уговорили, и, можно считать, изнасиловали по-настоящему, то есть в жопу. Мальчик сопротивлялся, но он не знал, что с ним станут играть в такую игру, потому что он обычно играл с мальчиками по-другому. Самое смешное, что дело было еще в топленом масле, которым взрослые городские мальчишки смазали малышу его отверстие, а это было против его собственных детских правил. Пискуны у юных танцовщиков были большущие, и по другому у них просто бы не получилось. То ли ему понравилось, то ли не понравилось, но он пошел и рассказал отцу. Уртак Бешкамчи потемнел от этого рассказа, он побежал на той, но танцовщиков уже предупредили, и они сбежали. Тогда Уртак решил забрать малыша с собой в город. Чтобы его не искали он велел жене всем сказать, что Синеглазку украли каландары. Все поверили, потому что каландары действительно такими вещами занимались, но от записанной в книгу судьбы не уйдешь. В городе синеглазый мальчик играл на улице и на него положил тяжелый взгляд кто-то из людей местного бека. И через какое-то время во двор рабочей казармы, в которой жили путейские, въехали аскеры, предводительствуемые кушбеги, и забрали мальчика прямо с улицы. Прибежавшего на крики сына приемного отца так ударили по голове камчой, что он сразу упал без сознания. Потом они зашли к хозяину казармы, отвесили хороший бакшиш, приставу объяснили, что ребенок украденный у русских, предъявили необрезанный пискун мальчика, и укрепили веру пристава в это бесспорное доказательство бакшишем, и все обошлось без особенного шума, дешево.

60. Отнятого мальчика кушбеги увез в свой загородный дом. Там Синеглазка потом какое-то время жил, это было малопомняшееся ему время между детством и отрочеством, когда ни с ним, ни вокруг его ничего не происходило. Затишье перед беспредельной во времени и пространстве бурей, которая унесет и замотает красивого мальчика, красивого мальчишечьей красотой, но слишком красивого, чтобы взрослые могли позволить ему жить как все остальные мальчишки.

8. Убежали.

61. В доме кушбеги Синеглазка ничего не делал. Хозяин его ни к чему не неволил, только запрещал видеться с братьями и заставлял учить молитвы, и учил читать коран, а это для мальчика, не умеющего говорить по-арабски, было занятием нудным. Ну еще он приказал рабам следить, что бы пленник не убежал. Рабы исколотили мальчишку как следует, и на этом наблюдение за ним завершилось. Синеглазка убегать не собирался, потому что считал себя виноватым во всей истории, а гнева приемного отца он боялся больше чем всего, что могло бы с ним приключиться в доме кушбеги. А где-то через полгода один из его братьев сам оказался в этом же доме.

62. Случилось так, что люди кушбеги, занятые охотой на беспризорных мальчишек, даже и не подозревая о родстве с Синеглазкой, выследили на базаре Иззата, просто как симпатичного подростка, как раз во вкусе их хозяина. Иззат удрал из дома, потому что отец умер от желтухи прошлым летом и хозяином теперь был старший брат, Мягди, и он бил Иззата, за то что тот лез к младшим сестрам. Они подстерегли безлюдном месте, набросились, связали, сунули в мешок и привезли кушбеги для удовольствия. Иззат Синеглазке разумеется ничего не рассказывал, но опытный младший брат догадывался, чем занимается по ночам с Иззатом кушбеги. Угадать это было совсем не трудно, подросток слишком отсыпался днем, и вообще смотрелся помятым и хмурым. Впрочем и днем кушбеги не оставлял его без внимания. Иногда он появлялся в загородном доме днем, хотя для этого нужно было ехать по три фарсанга из города по полуденному солнцепеку, поэтому мужчина появлялся в доме с налитыми кровью глазами, сразу шел в комнату к мальчикам, поднимал спящего юношу, ничего не объясняя уводил его в соседнюю комнату и там уже подминал его под себя, не обращая внимания на слова и движения слабо сопротивляющегося подростка, не спрашивая и не интересуясь, - хочется ли самому взрослому мальчику.

63. А Синеглазку и пальцем не трогал. Нельзя сказать, что младший ему меньше нравился, скорее наоборот. Он всегда приходил смотреть, как мальчишка купается в хаусе устроенном в саду, и, понаблюдав за голеньким плещущимся мальчишкой несколько времени, этот матерый сорокалетний зверь приходил в неистовство, убегал прочь рыча, кусая руки, закрыв лицо стянутой с бритой башки чалмой. Но все равно он ни разу не протянул свои руки в сторону мальчишки, ни разу не воспользовался своей властью над ним. Так что Синеглазка пленом вовсе и не тяготился. Зато Иззат ненавидел хозяина с каждой "любовью" сильнее. Обиднее всего ему было то, что он против своей воли сам тоже спускал под мужчиной, и это казалось ему полным доказательством того, что он, - Иззат, - тоже кунтэшник-жопошник. Подросток не считал стыдным-позорным засадить подвернувшемуся мальчишке в жопу свой собственный пискун, но самому быть кунтэшником считал пределом позора. Поэтому он это обстоятельство скрывал, но об этом проговорился Синеглазке сам кушбеги. И именно из-за своей слабости юноша и ненавидел смертельно и своего любовника, и себя самого, неотвратимо спускающего одновременно с мужским членом взрослого, ебущего его в жопу, спускал раз за разом, не взирая ни на какие свои обещания себе. Причем, как подросток ни старался, ему не становилось больно, член взрослого входил в его тело как в масло... Мужчина думал, что если подросток начинает выгибаться, дрожать, постанывать и прижиматься, то это означает что ему самому нравится, но на самом деле после каждого такого раза Иззат был готов убить и его, и брата, и себя. И конечно это он и решил убежать из позорного дома, и уговорил младшего бежать вместе.

64. И вот мальчишки лежали рядом и ждали урочного часа. Для побега у них все было готово. В комнату вошел раб-сторож, он был пьян, посветил глиняной плошкой масляного светильника, плюнул в угол, бдительно икнул, ушел и больше не приходил. В темной комнате остался только запах горелого масла...

...-скоро бежим...- шепотом говорил прямо в ухо младшему мальчишке старший, - ...если поймают ноги переломают, обоим, я знаю...
...- за хаусом, сразу, - снова задышал в ухо младшему старший через некоторое время, наваливаясь на него горячим телом: - там прыгнем в канал, пойдем по дну, воды мало, до шлюза пойдем, там где большой чигирь стоит... - нет, -"стоит" говорить в такой темной комнате вряд ли стоило, потому что самого кушбеги не было в постели подростка почти неделю, для пятнадцатилетнего неделя это... Младший мальчишка уже чувствовал животом с задранной до груди рубашкой, что стоит, где стоит, у кого стоит.
... - там наш дядя работает, спрячет,... - все еще продолжал что-то говорить старший брат, лежа на младшем брате, уже начиная сопеть.
... да, да, хорошо. - младший этот безупречный план давно знал, а его рука скользнула старшему брату под резинку в трусы, и в раскрытую ладонь ткнулся тупой конец, и он ощутил его давление себе в ладонь. И уже почти навсегда забытое мальчиком ощущение твердо торчащего члена в руке заставило его потерять власть над своими желаниями...

65. Старший задышал сильнее и еще что-то продолжал шептать, а его член уже так и ходил под рукой младшего брата, руки сами собой поворачивали мальчика, как это проделывал много раз с ним самим взрослый, которого он так ненавидел, но теперь, когда младший брат одной рукой крепко держал его за торчащий, выставленный пискун, а другой рукой с трудом сопя стягивал с себя трусы и рубашку, было совсем другое дело... А младший мальчик уже взял инициативу на себя, он умело повернулся, подогнул колени, и направил эту живую палку себе прямо туда, и когда палка вдруг провалилась, вошла, он расслабился, откинулся спиной на грудь, уперся ладонями ебущему его в жопу подростку в живот позади себя и уже больше не мешал ему делать, что хочется. Старший сам обнял его сзади, прижал к себе покрепче и стал насаживать равномерными движениями, пока по вздрагиваниям нижнего канала его пискуна младший не понял, что его брат спускает ему в жопу. Мальчику нестерпимо захотелось подрочить себе, но его руки были прижаты руками брата и он постеснялся это сделать, только двигался в его объятиях, стараясь насадиться на кол посильнее. Потом ему захотелось пообниматься и уснуть в тепле рук старшего подростка. Он этим и занялся, забыв про побег, и когда настало время бегства, то старшему уже пришлось по-настоящему будить его и младший проснулся с трудом. Но все-таки они кое-как встали, и оделись в темноте комнаты. Старшему было стыдно, за то, что он сделал с братом, и он разговаривал грубым и хриплым голосом.

66. Беглецы выбрались во двор, задобрили собак лепешками, и, помогая друг другу, перемахнули через глиняный дувал, что это за препятствие для двух мальчишек! Дальше они уже беспрепятственно помчались к арыку, заросшему высоким камышеком. До шлюза добрались к рассвету, но от чигиря оставался только остов, мираб работал на другом шлюзе. День решили переждать в кибитке мираба. Забрались в темную, без окон, комнатушку и заснули на старой кошме, валявшейся на полу.

67. Младшему хотелось опять и он откровенно не стесняясь прижался задом к бедрам старшего, но тот знал, что так будет, готовился и ждал, и он сразу оттолкнул младшего брата с заранее отмеренной грубостью. И потом Синеглазка всегда вспоминал этот пинок и говорил, что вот именно в этот момент он как-то понял, как правильно предлагать свое мальчишеское тело мужчине. Самое главное прежде всего не нужно лезть самому первому или лезть так, чтобы получилось, что лезешь не ты, а к тебе он сам лезет, а ты сопротивляешься, отталкиваешь, а ему из-за этого хочется тебя выебать сильнее. А когда мужчине чего-то хочется, он это всегда сделает. Сделать так, чтобы захотел - в этом и состоит искусство мальчишки для любви. И вот именно в тот момент, отодвинутый грубой рукой Иззата, он внезапно для себя в один момент этому научился, но тогда свое новое умение он в ход решил не пускать: - старший брат просто не заслуживал.

68. Ночью они опять шли, а к утру вышли к городу. Хотелось есть, и старший как-то очень быстро нашел работу и понимание у какого-то торговца, а младший взялся помогать этому торговцу за еду и двадцать таньга в день деньгами. Какое-то время они работали у торговца, но потом Иззат украл у хозяина выручку, пошел и проиграл в нарды. Чтобы избегнуть побоев, он сбежал, ничего на этот раз не сказав младшему. Поэтому когда младший не подозревая вернулся в лавку, торговец стал кричать на него и примерялся бить, но мальчик в свою очередь стал так вопить, что полбазара сбежалось посмотреть кто кому ухо отрезает. Рука истязателя повисла в воздухе, и люди повели обоих на допрос к кадию. И к ужасу Синеглазки у кадия сидел в гостях сам кушбеги. Впрочем сам кушбеги увидев беглеца и усом не повел.

69. Мальчика подвергли расследованию, он приводил в оправдание довод, что если бы знал, то украл бы остальную выручку и тоже бы убежал. При этом он с надеждой посматривал на всесильного кушбеги, и его доводы от этого казались ему логичнее. Но на кадия его логика не действовала. Кадий выслушивал от начала до конца, смотрел на медную печать и спрашивал строгим голосом: - Ты почему украл?!

70. Закончив объяснять по третьему кругу Синеглазка, стал понимать к чему дело клонится, и если бы не произошло наконец чудо спасительного вмешательства кушбеги, то этот выдающийся судебный процесс всех времен и народов закончился бы в постели кадия, мальчишеской голой попой к верху. Учитывая уважаемый жителями Бухары возраст, гнилые зубы, толстое брюхо, и колючую правоверную, словно куст сухого джингила, крашенную бороду опоры справедливости, то это было бы очень уж суровым наказанием и для на самом деле виноватого мальчика, под чем подписывались все базарные мальчишки. Им всем, юным базарным игрокам в нарды, орлянщикам, воришкам, попрошайкам и прочим, включая и тех странных подростков, не то мальчиков, не то девочек, которые с накрашенными лицами сидели на фонтане посреди базарной площади в женских платьях, подбрасывая золотую монету на ладони, и им постель кадия была страшнее зиндана. Но зато сам кадий считал видимо, что наказывать мальчиков можно одним, и только одним, способом, что он и проделывал при каждом случае. Его сын тоже жаловался друзьям, что стал обнаруживать бороду отца на своем животе с пяти лет, и что когда-нибудь наберется смелости, возьмет большие гайчы, которыми стригут баранов, и отрежет отцовский котак по самые яйца. Но самое интересное во всем этом, то что кадий вместе с тем был действительно справедливым судьей, если только пострадавшим, или подсудимым не был несовершеннолетний подросток, в этом случае вся его справедливость улетучивалась. Жители Бухары на него вовсе не жаловались, кадий знал всех бухарских воров по именам, и всегда точно знал, кто, что у кого украл, поэтому найти украденное ему не было трудно. Так что недовольными его, в полном смысле слова, хуевым правосудием оставались только мальчики, но их в Бухаре было много, они везде лазили надоедая взрослым, воровали, хулиганили, и меньше из-за юридических проблем кадия их все равно не становилось.

71. Кушбеги постепенно стал проявлять к рассказу Синеглазки все большее внимание, и особенно его заинтересовали события ночи перед побегом, которые Синеглазка не стесняясь расписал в смачных красках, чтобы показать коварный характер старшего брата. Кушбеги еще раз попросил повторить всю историю, включая и события ночи, и видимо удостоверился в невиновности мальчика. Он наклонился к кадию, и что-то прошептал тому на ухо. Кадий поскучнел и утратил интерес к расследованию. Он сперва зашевелился, поудобнее подобрал под себя ноги, закинул под губу нас из обложенной серебром наскяды, взял в руки большую, как колесо от арбы, медную печать, и стал читать написанные на ней надписи. Там, наверное, были написаны имена всех праведников от Адама, Нуха, и Лота, и до самого кадия и его доста кушбеги. Все базарные мальчишки боялись этой печати больше, чем даже постели самого кадия.

72. Кушбеги ждал, народ ждал, мальчик ждал, торговец ждал, жаворонок в небе ждал, все ждали. Кадий понял объективную необходимость утраты добычи, внутренне этим примирился, обещая себе вознаградить себя в другой раз сполна, сплюнул и выдавил из себя слова судебного решения дела: - Хош. Забирай.

73. И Синеглазка вернулся туда, откуда убежал. И словно ничего не было, его никто не бил и не ругал. Кушбеги стал относиться к нему с уважением, когда он заходил к мальчику, то наливал пленнику вина, подавал чашу, смотрел как он пьет, и потом просил рассказать про ночь побега, что делал старший подросток, чем отвечал Синеглазка, и пытался ревниво дознаться: - почему торговец Иззату так доверял. Синеглазка рассказывал, и рассказывал, кушбеги слушал его волшебную сказку, и верил каждому слову мальчишки, не замечая, что тот каждый раз рассказывает по-другому, памятью кушбеги явно не отличался. И неважно, рассказывал ли мальчик историю по-новому, или, устав придумывать, повторял рассказанное прежде, кушбеги слушал так, как будто никогда ничего подобного не слышал, а под конец рассказа его лицо наливалось кровью, он срывал чалму с головы, с досадой кидал ее об пол и начинал бить кулаком себя по голове: - Вах! Вах!!! - вах...- как я упустил....

9. День Рамазана.

74. И снова мальчик жил в доме кушбеги и ничего не делал. Единственно, что ему там досаждало, это чтения Корана и заучивание наизусть его сур, он их не понимал и не интересовался, но учить приходилось, потому что учитель его за лень и ошибки больно бил. Но бить его мог только учитель, остальные даже пальцем дотронуться стали бояться. Даже перс-сторож, который был пьян по-прежнему, и тот обходил мальчика стороной. Разумеется, что мальчишка стал чувствовать себя уверенно, и досаждал кушбеги проказами и просьбами, тот морщился, но требования мальчика потом все равно выполнял. Только за ворота его не выпускали по-прежнему, хотя бежать мальчишка и не собирался, его здесь кормили, ни к чему не принуждали, а дом и сад были обширные, и он там не скучал.

75. Мальчик любил купаться в хаусе, и в арыке, и подцепил ришту. Пригласили табиба - специалиста по извлечению ришты. Табиб дал Синеглазке анаши, раздел его догола, нашел место, где была головка ришты, сделал разрез на коже и стал тянуть червя двумя пальцами. У мальчика от щекотки под кожей и анаши пискун вскочил, и раскачивался перед лицом табиба. Кушбеги стоял рядом и пялился бараньими глазами на эту картину. Стоял-стоял, пялился-пялился, и вдруг задрожал, одной рукой спустил штаны, другой вынул из штанов красный котак и стал дрочить. И его дубинообразный орган сразу выплюнул длинную струю, которая попала табибу на чалму. Старик сидел к нему спиной и ничего не видел, зато мальчишке стало так смешно, что он затрясся от смеха, хорошо еще что табиб мгновенно выпустил червя из пальцев, а иначе ришта бы порвалась, остаток утянулся бы обратно под кожу, загноился и потом пришлось бы помучаться. Табибу не сказали о происшедшем, и он так и ушел с малофьей кушбеги на своей ученой чалме, а сам кушбеги убежал, и потом во дворе послышались звуки отъезжающего всадника. Видимо, поняв после этого, что уже не может удерживать себя от соблазнов мальчишеского тела своего тринадцатилетнего пленника, он почти два месяца после этого случая не показывался в загородном доме.

76. Но вот наступил день Рамазана. Кушбеги появился, распорядился одеть мальчика в красивую одежду, и повез его с собой в город. Когда приехали то остановились за Ляби-хаусом, недалеко от Арка, в котором жил сам Великий Эмир. Там мальчишке велели ждать в задней комнате чайханы, в которой по стенам висели вязки лука и красного перца. Потом туда же стали по-одному приводить и других мальчиков, тоже десяти-двенадцати лет, все мальчишки были красивыми, некоторые были похожи быстрее на переодетых мальчиками девочек, чем на мальчиков. Там еще сидел в углу мужчина с плеткой, и следил, чтобы мальчишки не высовывались на улицу, и не разговаривали друг с другом. Всего набралось человек шесть-семь. Мужчина объяснил им, что они должны будут делать. По его команде они должны были бежать на улицу, навстречу эмирскому выезду и распевать во всю глотку: - Рамазан гельды аман! - рамазан гельды аман...

77. Синеглазке надоело сидеть и ждать, но вот на улице раздались крики, звуки труб и вопль карная, двери открыли и мальчишки побежали на берег хауса. Дети подбежали к всадникам и окружили великолепного мужчину в казачьем мундире, похожего на русского царя на картинах. Мальчики танцевали вокруг, пели: - "Рамазан гельды аман! Рамазан гельды аман!" - и протягивали руки лодочкой к важному всаднику. Эмир улыбался и вкладывал в каждую ладошку по золотой монетке. Но когда очередь дошла до Синеглазки, то эмир улыбаться перестал... Мальчику стало не по себе под пристальным взглядом его внезапно расширившихся глаз. Так на него никто еще не смотрел. Пылая смущением, мальчик опустил глаза, и уронил вложенную ему в ладонь монетку. И тогда сильный голос над ним произнес: - О, и восьмое, и девятое чудо света! - никто не должен владеть твоей красотой кроме нас! - и сильные руки оторвали его от земли и вознесли в небо. А мальчик даже и не подумал освободиться из нового плена.

78. Остальных мальчиков разобрали по своим коням спутники эмира. Им не стоило подчеркивать свою чистоту нравственности перед лицом безнравственного поступка Повелителя Миров... - Вах, вах... - остер нож Зуи-ургенчи, палача, бригадира палачей..., и победитель в соревновании на приверженность к сладости женского фарджа и отвращения от мальчишеской спины получит в награду два крепких пальца в ноздри, и дышать будет из дырки снизу. Нет, проще сказать, что тебе нравится катать мальчишек на коленях, сняв штаны. Ведь сказано, что если повелитель с хоботом, то у подданных из под усов вырастают бивни. Так что этот проезд вовсе не означал, что каждый из взятых блистательными мужчинами мальчиков-подростков обязательно познакомился ночью с положением женщины в постели, - к неудовольствию многих из юных красавцев, потому что это не были первые попавшиеся мальчишки, у которых отняли ахрышки, одели, и привели на площадь. Нет, те кто привел, знали кого, и зачем ведут, нож, кожаный коврик, и кривые пальцы Зуи им тоже не улыбались. Некоторые из детей потом плакали у закрытых ворот, не зная куда идти ночью в чужом городе, - эмира их дальнейшая судьба не интересовала. Он сделал свой выбор и в Арк въезжала кавалькада всадников с нежно прильнувшими к мужчинам, красивыми подростками, а что будет потом, это их дело.

79. Так в день Рамазана Синеглазка стал Мальчиком для любви. Он был готов стать им, и ждал, кто из взрослых первый залезет к нему в штаны. Но сам он ждал по ночам нападения красного котака дяди кушбеги и дрочился представляя как он будет сопротивляться. Получалось исключительно здорово! Этот кушбеги был краснолицый, здоровенный, но смешной и добрый, он мальчику давно нравился. Мальчишке хотелось мыться вместе с ним в бане, и чтобы там, когда они будут голые, случайно забраться к нему на колени, и чтобы взрослый стал там что-нибудь такое с ним делать. У сытно накормленного, целыми днями бездельничающего подростка, пискун торчал постоянно, мальчик дрочился по семь раз в день, по-всякому как только мог придумать, однажды он стал откладывать спички каждый раз после того как спускал, и за день насчитал семнадцать спичек. Поэтому он гонялся за взрослым, за которым точно знал такую страсть, по всему дому, когда тот приезжал, но взрослый бегом убегал от его откровенной мальчишеской страсти. В один из таких дней Синеглазка придумал сказать, что ему в штаны залез скорпион! Кушбеги попался на военную хитрость, испугался, сдернул с мальчика штаны, и ему прямо в лицо выскочил оттуда мальчишеский пискун. Когда он это увидел, то лицо у него стало цветом в килограмм помидоров, он потом сердился и глотал воздух как сом на берегу, но бить мальчика не стал! Так что в общем этого дяденьку любить стоило, заслуживал. Одним словом подросток был готов к тому, что с ним сегодня будет, и он этого "будет" совсем не боялся. А то, что обнимавший его взрослый был повелителем половины вселенной, казалось ему частью игры, он этого по-настоящему не чувствовал. Он посмотрел направо от себя и увидел, что лицо мальчишки, сидящего на коленях соседнего всадника уже изуродовано страстью, это кому-то из надимов нужно было о чем-то завтра просить эмира и надим знал чем понравиться, поэтому и делал это прямо на коне. Эмир смотрел на походную любовь надима, прижимал мальчика к себе, улыбался в никуда, и не целовал.

80. Кони и всадники въехали в большие деревянные ворота Арка и стали подниматься на верхний двор по темному тоннелю, который показался мальчику сырым и страшным, там пахло глиной и конским навозом... В стенах были дыры с решетками, оттуда раздавались мольбы узников эмирского зиндана. Они призывали Аллаха и хотели получить милость и прощение своим преступлениям, рассчитывая на милость Эмира в день светлого Рамазана. И когда они видели, что эмир проезжает мимо них молча, то их последней надеждой становился мальчик на коне властелина их жизней, потому что хорошо разглядели его их привычные к темноте подземелья глаза.

81. "Ночью!" - орали узники зиндана в полсотни глоток: - "когда Великий Эмир, о кыбла ворассан, - кыбла ворассан... - когда его рука прикоснется к твоему желанному телу, о Луноликий !!! - Заступись за меня, ничтожного Хасана Нимги, базарного вора, из поселка Халач, Денаусского вилайята! О!!! - ооооооо.... пусть будет проклят тот день, когда мои руки протянулись к чужому.... - словно шайтан ввергаемый в подземный ад, вопил пронзительнее всех один из них, и штопором вонзались его слова в уши мальчишки. Этому ужасу казалось не будет конца, но внезапно потянуло прохладой, кони пошли ровнее и вся свита выехала на верхний двор.

82. А наверху суетились в полутьме наступающей ночи люди, кипели котлы с маслом и жиром, там готовились к тою, и с резного карниза уже свисали две нитки, черная и белая, чтобы правильно определить время дозволенного приема пищи.

83. Мальчика отвели в комнату завешанную коврами, на полу лежали стеганные одеяла-курпиче, а в нишах стен стояли, отблескивая боками, латунные кувшины с чеканными рисунками, они были видимо индийские, потому что были расписаны слонами, воинами, красавицами под балдахинами с черными лицами и руками, все это было индийское. Мальчишка на какое-то время остался там один, и разумеется, что он заглянул во все кувшины, там оказались маслянистые пахучие жидкости и в комнате стало благоухать так, что мальчик чуть не угорел. Если бы не маленькая решетка в проеме ниши, куда он сунул нос, он бы насмерть задохнулся в этом парфюмерном складе драгоценных запахов. А так у него голова кружилась, но жив остался.

84. Потом пришел табиб - пожилой мужчина в черном халате с нашитыми на нем звездами и лунами, в кисейной чалме весом в кинтар, куда он прятал пачку русских папирос и спички. Но, несмотря на лапшинские спички и русские папиросы, по-русски табиб не понимал и очень сердился на русский язык из-за этого, да и по-узбекски он говорил так себе.

85. Он приказал мальчику раздеться, долго рассматривал его голого со всех сторон, как крепость перед осадой, при свете керосиновой лампы. Потом он велел мальчику стать на колени и нагнуться, смазал палец чем-то из баночки и мягко проталкивая, ввел его ему в заднее отверстие. Там он покрутил пальцем и стал нажимать изнутри на какое-то место, так что у пациента пискун вскочил как палка. Табиб посмотрел через очки на чистенькую, словно аленький шелк, головку, и зацокал как местный узбек. Но узбеком он не был, и местным он тоже не был, он был страшным магом из Магриба, и он все время произносил страшные магрибские слова, которые мальчишка запомнил на всю жизнь.

86. - "Яйа-яйа, зеръ гут." - сказал ужасный колдун и Синеглазка был счастлив, что вырвался из его рук живым и невредимым, ему ведь ничего не стоило превратить мальчишку в полосатого варанчика, в безобразного маймуна или вообще сделать девочкой. Своим послушанием он спасся от колдовства табиба, но вспоминать эти ужасные заклятья он потом всегда опасался.

87. В заключении чародейства магрибинец повелел мальчишке пописать в склянку и бултыхал этой склянкой у себя перед носом. Или он это любил делать или колдовал. Мальчишка трясся от страха и молчал. Наконец табиб поставил склянку в нишу, рядом с благовониями в кувшинах, сел напротив мальчика, надел поверх одних очков другие, еще толще прежних, и строго посмотрел подростку в глаза: "- В такую игру с кем играл?!" Мальчишка попробовал промолчать, но не тут-то вышло! "- Давай, рассказывай!" - потребовал колдун и стал размахивать руками, готовясь к колдовству, и мальчик решил, что надо все рассказать, пока не случилось с ним плохого, и признался: - "с братом... - в кибитке мираба. Он сам первый меня заставил!" - табиб откинулся довольный и уже вопросами с мальчишки не слезал: - "С братом говоришь? А больше ни с кем? Обманываешь!!!" Раз он все и так знал, то пришлось сознаваться и в остальном, он рассказал и про танцоров, которые его заманили и изнасиловали при помощи намазанной медом катлама, и про всякие другие случаи, впрочем всего рассказа о его детском опыте получилось минут на десять, и больше рассказывать было не о чем, а про кушбеги он промолчал. Но табиба лепешки с медом не заинтересовали: - "А!" - рассердился колдун - "катлама-матлама болтаешь, а кушбеги что, в свою постель брал или сам приходил?! - Почему не говоришь???!" - Синеглазке пришлось снова развязывать маленький хурджин своего красноречия, и он расписал свои беседы с кушбеги за чашей вина, и опять обошел стороной спускающий хуй симпатичного ему взрослого, но на этот раз его рассказ ублаготворил магрибинца, он долго смеялся и кашлял, кашлял и смеялся, потом вытащил из-под себя коран, на котором он оказывается сидел, и заставил мальчика целовать коран и клясться, что кушбеги его действительно не трогал. Это уже Синеглазке было легко сделать и магрибинец стал наконец постепенно исчезать из комнаты, шепча заклятия от джиннов, ифритов, и пери, которых тут было полным-полно. Один из них надоумил мальчишку украсть у колдуна ручку с золотым пером, и спрятать ее под кувшин. И потом, через пятьдесят лет после той ночи, Синеглазка расписывался колдовской ручкой за зарплату на бензозаправке, где работал до пенсии, он ее так никогда и не продал, между прочим.

88. Следом за табибом пришел рослый юноша, лет семнадцати. Он повел мальчика мыться в хамам, устроенный под поверхностью двора, причем по дороге он умудрился раза три съездить ему локтем по уху, и столько же раз наступить на ногу, да так умело и больно, что мальчишка завыл. Следом за ними в хамам пришли двое пожилых мужчин. Они разделись не говоря ни слова, обернули бедра тряпками и мыли мальчишку, массировали ему где надо и где не надо, натирали тело чем-то холодящим, с тонким свежим ароматом, и производили прочие подготовительные операции, к которым после ужасного осмотра табибом подросток относился спокойно. Он уже не чувствовал усталости, хотя с утра еще ничего не ел и был весь день на ногах. Долговязый юноша сидел не раздеваясь и змеиным взглядом следил, что взрослые делали с подростком, молчал и злобно кусал губы. Потом он отвел мальчика обратно и снова задел им за столб, который поддерживал навес перед входом и опять наступил ему на ногу, больно и обидно, потому что он все это делал нарочно и, наконец, съездив подростку под ребра локтем, так что в глазах сверкнули не только звезды, но и Луна, он привел и оставил страдать от обиды в большой комнате с нишами в стенах, заставленными всякой всячиной. Подросток, не раздумывая, решил, что долговязый его враг.

89. Синеглазка снова остался один в комнате. Боль и обида прошли, и он занялся ревизией предметов в нишах. Там опять и снова были кувшины, запечатанные сургучными печатями, книги в пахнущих древностью кожаных переплетах с латунными и серебряными застежками, все на арабском и на персидском языке, ни на том, ни на другом мальчик читать не умел ничего, кроме корана. В одной книге его заинтересовала картинка, на которой было нарисовано, - мальчик лежит на спине без штанов, а взрослый стоит над ним и подготавливает свой котак. Синеглазка пролистал остальные страницы, но на других картинках были нарисованы битвы и собрания поэтов и подросток сунул книгу подальше за кувшины с досады и эмир ее не мог потом найти до самой революции. Дальше там еще лежали какие-то медные предметы, украшения, гребни, раковины с шумом и без шума и всякая всячина.

90. В это время откуда-то сверху из-под потолка раздался громкий шепот: - "Эй! - эй... -ты, тебя как зовут?" - Синеглазка поднял глаза и увидел в самом верху ниши в маленьком окошке, забранном деревянной решеткой, сияющую интересом мальчишескую мордашку, мальчика примерно его же возраста.
" Меня зовут Гиацинт, а тебя как?" - о, этот-то в отличие от гадского долговязого явно был друг.. Синеглазка был счастлив его появлению, потому что, видя вокруг одних взрослых, он стал опасаться, что здесь вообще нет мальчишек-ровесников, а среди одних взрослых, даже если они будут приставать, - все равно скучно. Но разговаривать долго у них времени уже не было, об этом сразу предупредил мальчишка в вентиляционном проходе за решеткой, он залез туда чтобы посмотреть раньше всех на нового товарища, о котором уже все знали, и подготовить его к тому, что с ним сейчас случится. Гиацинт был добрым мальчиком, и он опасался для нового товарища участи некоторых, которые неправильно себя вели по незнанию и за это они поплатились. Он прямо сказал мальчику, -"тебя будут ночью сиктыр, дядя Салим уже идет, ты не сопротивляйся и не крутись, - лежи свободно, тогда не будет больно!" - и самое главное, он сообщил об обычае мальчишеского гарема, - в первую ночь мальчик может попросить у дяди Салима все что угодно и дядя Салим обязательно выполнит! - сообщив эти важные сведения, дружественная мордашка пропала из вида, исчезла так же таинственно, как и появилась. Синеглазка залез в нишу, встал на книги, поднялся на цыпочки и заглянул за решетку. Там оказалось так мало места, что непонятно каким образом там мог поместиться второй мальчик.

91. Потом Синеглазка узнал, что практичный Гиацинт выпросил у эмира в обмен на свою мальчишескую расположенность к любви с ним, семь джеррибов земли для своего отца. И через год в Стамбул приехал посланец эмира, не торгуясь купил семь джеррибов земли на берегу и вручил документ на владение землей отцу Гиацинта. Так его родители узнали куда исчез их сын, который в пятилетнем возрасте пропал с базара.

92. Гиацинт исчез как раз вовремя, потому что в двери уже входил высокий мужчина одетый в халат из тонкого материала, с блестящими шелковой синевой полосками. Мальчик узнал в нем всадника, который увез его с площади возле Ляби-хауса. Мужчина вошел, ударил в ладони и двери распахнулись, и в них стремительными вихрями замелькали халаты и подносы, головные платки и мордашки юных поварят-прислужников; они стали вносить блюда с засахаренными фруктами; халвой; тонкогорлыми словно девушки кувшинами, блестящими начищенной латунью и чернеющими чернью; кто-то чуть не ронял гору чашек, плошек, кесе; кто-то тащил чайники во всех пальцах сразу, а из-под подмышки у него как у ловкого китайского фокусника торчала стопка неведомым образом удерживаемых разномерных пиал; и наконец халифом всех яств явилась гора плова, обложенного кусочками обжаренного мяса и украшенного сверху алой розой. Внеся все, пятясь-пятясь, задом прислужники вышли по одному из комнаты, словно их вытянуло воронкой двери и высокие, украшенные орнаментами резьбы створки сами-собой навсегда затворились за ними.

93. Взрослый подсел к не знающему куда себя девать подростку и начал с того, что легонько поцеловал его в губы, не пытаясь раздвинуть языком их сомкнутую плотность. Потом он загляделся на мальчишку и через некоторое время молчания сказал: "Я буду звать тебя зеленоглазым сокровищем вселенной..." - вот были первые слова великого эмира, которые услышал от него мальчик в ту ночь. Что делать, если глаза повелителя миров видели точно так же, как и глаза простого путейского рабочего. Но если для Уртака Бешкамчи этот ребенок был прежде всего ребенком, которого надо накормить, защитить от врагов и воспитать человеком среди человеков, то для властного над жизнью и смертью правителя городов и селений Мавераннахра, населенных миллионами мальчиков и девочек и владетеля пространств пустынь, где только родственники шакала Мангула возносили к небесам хвалу создателю, то, к чему прикасалась теперь его рука было лишь предметом удовлетворения его желания и удовольствия и его не интересовало что станет с мальчиком потом и как он будет жить среди мужчин, когда его тело уже не будет привлекать взгляды и поднимать зеббы. Его глаза видели лишь мальчика для любви, склонившего колени в ожидании похода его стремительного как монгольская конница зебба, изливающего фонтаны горькой жидкости, которой у этого завоевателя темных влажных отверстий женских фарджей и мальчишеских ассов хватало чтобы сделать беременными триста жен и двести наложниц и чтобы у мальчишек гарема тоже по утрам лилось, словно из перевернутых горлышками вниз кувшинов и им трудно было бы ходить, потому что ему нравилось смотреть на подростков которые ходили в раскорячку после ночи с ним, дети это знали и иногда даже между прочим прикидывались, чтобы заслужить внимание и благосклонность. Поэтому вторые слова великого эмира, которые услышал мальчик были не лучше первых, он положил свои ладони мальчику на колени и сказал обращаясь к ним, а не к их хозяину: "Привет вам, о украшение ночи Рамазана..." - Он оказывается собирался приветствовать каждую часть мальчишки и приглашать в гости по отдельности, но Синеглазке это не понравилось, он дернулся и отодвинулся. Дядя Салим придвинулся на точно такое же расстояние, но больше ничего приглашать и приветствовать не стал, а стал набирать горстью плов и вкладывал его в рот мальчишке. Синеглазка покорно стал есть, даже не пытаясь брать с блюда своими руками. Эмиру понравилась его понятливость, он засмеялся и поцеловал мальчика в шею, и в сладкие от плова губы.

94. Потом эмир наливал чай и щербет и давал мальчику запить съеденный плов. Есть из эмирской руки получалось вкусно, мальчишке хотелось лизнуть пальцы взрослого, которые подавали плов, он уже совершенно доверял этим рукам, эти пальцы не могли быть злыми и делать больно. Мальчик не ел весь день, но он быстро наелся и больше уже не хотел, он хотел сказать об этом, но звуки не произносились и он просто сжал губы и замотал головой. Взрослый его прекрасно понял, он оставил мальчика, протянул руку и ударил костяшками пальцев в громадное медное блюдо, висевшее в нише, украшенное словно щит великого Искандера, на нем было вычеканено что-то любовное или военное, потому что там было такое сплетение рук, ног, колен, бедер, что невозможно было понять, что эти люди на блюде там делают, - дерутся или ебутся. Под ударом пальцев оно загудело тягучим медным звуком и сила этого звука распахнула двери и в комнату снова ворвался вихрь цветастых халатов и головных платков, сметая с сачака мясное, жирное, жаренное, оставляя сладкое и винное на появляющихся ниоткуда и в никуда исчезающих подносах. Мальчик не успел зажмуриться от этого мелькания рук, ног и подносов, как вихрь уже утянулся в воронку двери, и ее тяжелые створки стали закрытыми как и прежде, словно сто лет не открывались! И вот тогда поцелуи великого эмира перестали быть родственными поцелуями любимого дяди. Взрослый теперь уже сосал мальчишку жадно, как сладкое вино из подвалов Хосроев... Он целовал и пьянел от этих поцелуев как от вина.

10. Дарваза ачык. (Открыл ворота.)

95. Когда закрылись двери то следом за чашами крепкого, сильно пьянящего вина, запечатанного Хосроями и по удивительной случайности не выпитого многочисленными завоевателями этой земли и вороватыми придворными, после чаши вина налитой и поданной простому мальчишке, приемному сыну простого путейского рабочего, ухоженными руками Повелителя Миров, поцелуи мужчины перестали быть добрыми и родственными и стали поцелуями мужчины, который хочет удовлетворить свою взрослую, мужскую потребность телом подростка и его язык ласкал сладкий язычок Синеглазки и руки скользили по его детской груди, жадные пальцы спешили прикоснуться к припухшим соскам под тонкой материей его рубашки. Что было делать мальчишке? Он испугался.

96. Он отодвинулся в кучу цветастых одеял, сложенных горой возле ниши в стене. Эмир поразился его поступку, после того как этот мальчишка сам залез к нему в штаны рукой, он потом вдруг прячется?!
- О, почему ты испугался меня, Зеленоглазый Олененок? - Почему ты убегаешь? - вот смотри хорошего вина я налил тебе в чашку, и будет еще лучшее вино, чем ты пробовал! Пей! Я буду любить тебя ночью и утром ты скажешь мне: - еще! - и я не стану упрекать тебя за это! Клянусь всем что есть от Мекки до Медины, если это не так, то пусть полы этой комнаты раздвинутся и все джинны и ифриты мира набросятся на меня и разорвут мой зебб на части! - эмир говорил правду, потому что джиннов и ифритов в комнате после его слов больше не стало, полы не развернулись, а сам сладкоголосый взрослый остался целее прежнего... Так что не верить причины вроде не было, но мальчишка все равно не вылезал из своего стегано-ватного укрытия.

97. Нестерпимое смущение душило мальчика, впервые взрослый вот так откровенно собирался его выебать, он не боялся, но не мог ничего с собой поделать, необъяснимое чувство завладело им, не давало ему ни думать, ни двигаться, ни говорить. Его щеки выглядели уже настолько алыми, словно там за мальчишескими щеками кто-то затеял плавить серебро в медных чанах и зажег огромный огонь костра, просвечивающий насквозь! А в его мозгу неотвязно вертелся крик базарного вора из темноты зиндана: - Я Хасан Нимги! Спаси меня!!!... - мальчик и сам не понял, что его губы начинают шевелиться и тихо шепчут какие-то непонятные слова. Эмир прислушался повиснув пиалой воздухе, не замечая проливающегося на ковер вина.

98. - "В-ы-п-у-с-т-и Х-асана Н-имги"... - по звуку выдавливал из себя пленник одеяльной горы. - "Вах!" - удивление властителя оказалось безмерным, - "Где Хасан Нимги? Какой Хасан Нимги? Кто Хасан Нимги? Зачем Хасан Нимги?" - одеяльная гора немного раздвинулась и оттуда прозвучало: - "Хасан Нимги, он у вас в зиндане кричал, когда мы ехали"... - и одеяльная гора снова закрылась. Эмир продолжал непонимать мальчика, он знал обычай гаремных детей, все всегда что-то просили в первый день, он бы удивился если бы этот русский мальчик ничего не просил, но при чем здесь базарный вор, который украл мешок хурмы и скормил ишаку, потому что сам съесть не смог, а попался из-за того что торговец узнал мешок, какое он мог иметь отношение к этому нежному как девочка красавцу? - "Он что, твой брат? - там все кричали...

99. - "Да" - соврал неизвестно почему и зачем мальчик, - "сводный брат." - Почему он стал просить за неизвестного ему самому вора, который просто громче всех кричал и вопил пока они ехали в темноте туннеля мимо отверстий в глиняной стене зиндана, Синеглазка объяснить не мог ни тогда, ни потом. Зато эмир прояснился лицом и обрадовался, что может ублаготворить мальчишку и исполнить его желание, не затратив ни кирата золота: - "А....! - твой брат! -твое желание исполнено, о свет лунной ночи, о мед моих уст!" - и он потянулся к сигнальному блюду, трижды ударил костяшками пальцев в его медную необъятность и трижды загудел, протянулся неземной звук над ночным Арком. Сначала ничего не произошло и мальчик какое-то время не шевелился под одеялами, а эмир сидел неподвижно с полупустой пиалой в руке и молчал. Потом раздались шаги и в комнату вошел военный в европейском мундире. Эмир приказал ему что-то невнятное и тот вышел, толкнув задом створки двери, и побежал исполнять, топая сапогами посильнее, чтобы владыке миров было слышно его усердие. Потом снизу донеслись ругательства на всех созданных языках, стражники зиндана были людьми образованными, они все были ургенчи, перематерить их было невозможно, даже если самому Ариману наступить сапогом на яйца. Рассказывают, что когда медная конница Хулагу-хана подошла к стенам Ургенча, то у жителей этого города нашлось обидное плохое слово для каждой монгольской лошадиной головы, за это Хулагу-хан взял город и велел залить жителям Ургенча глотки свинцом. Остался в живых только один немой ургенчи, монголы думали, что он не ругался, потому что он был немой, но оказалось, что он еще хуже ругался, немыми знаками, которые делал руками и поэтому ему глотку заливать не стали, а погрузили в расплавленный свинец руки и ноги. Он потом ничего не мог делать, потому что у него после монгольской операции двигался только его зебб и от него снова пошел народ, поэтому у жителей Ургенча короткие руки и ноги, а своих слов они остерегаются и ругаются в ведро, заткнув уши ватой, чтобы можно было сказать что не слышал сам, что говорил, а сперва спрашивают, нет ли среди слушателей монгола - вай, такие стали теперь осторожные!

100. Наконец разбуженные стражники уразумели что к чему, там что-то загремело, потом засвербил скулящим звуком ползущий по железным скобам железный засов крепостных ворот, - он был тяжелым и его приходилось тянуть воротом, - потом кого-то откуда-то там вытащили и похоже вышвырнули за ворота с проклятиями его родителям и родителям его родителей и родителям родителей его родителей и их родителям тоже. И это продолжалось так долго, что уже только одного человека оставалось обматерить до отца Адама, но его прах спасло то что ворота закрылись уже, засов проскулил, грохнул запором, и все стихло, - словно приснилось... Только в наступившей тишине время от времени перекликались часовые по углам Арка, черной горой высившегося в черноту весеннего неба над плоскими крышами города, и дворцовый сверчок снова украшал ночь своим пением. Тысячи лет истории остановились над мальчиком и взрослым и они оба впитывали невидимую ткань времени...

101. - Пойдем, посмотрим, куда пошел твой брат! - очнулся взрослый и через маленькую дверь, с алым рубином над латунным львом ручки, они вышли на глиняную площадку, выложенную керамикой и прикрытую резным навесом, из обмазанных алебастром досок, украшенных резьбой по ганчу работы усто Малика. Навес опирался на резные столбы и белый потолок выделялся светлым квадратом на фоне густой черноты весеннего неба усеянного миллионами миллионов мерцающих звезд, как будто его тоже сделал для эмира и мальчика уста Малик.... Внизу простирался город, выстеленный крышами глинобитных домов, а дальше, за стеной с овальными зубцами и низкими башнями, расстилалась весенняя зелень загородных садов и полей, блестя водой в больших арыках и хаусах. И посреди ночного мира на площади перед воротами Арка стоял на коленях человек и подняв руки к небу молился Богу за чудесное спасение и его молитва продолжалась до утра. Только утром он встал, отряхнул штаны от пыли, пошел на базар и украл головной платок с головы рыбожара.

102. Но мальчик и эмир этого уже не видели и об этом не знали, потому что эта фигура человека на коленях совершила последний переворот в душе мальчика и его рука полезла обнявшему его взрослому в штаны. Чаша желания перетянула чашу стыда и его мальчишеский язычок ответил языку взрослого сладостью поцелуя. И тогда выяснилось, что мальчишка целоваться еще как умел! И перед глиняными взглядами плоских городских крыш подросток задрал свою рубашку и всем телом прильнул к телу взрослого, ощутив голым животом твердую палку, торчавшую из штанов эмира... И после этой любви на глазах у бухарских крыш, звездного чекана усто аль-Малика и лунного блеска воды в загородных арыках, мальчик уже никогда не считал такую любовь плохой и стыдной, хотя даже до самых взрослых лет он все равно смущался и краснел, замечая пристальный взгляд себе в зрачки. И сколько бы раз это ни повторялось в его жизни, привыкнуть он не мог. А тогда, уже через два поцелуя эмира, он хотел раздеться сильнее, чем взрослый хотел его раздеть. И они стали делать это друг другу на виду у спящего города, на открытой небу и миру площадке, устроенной строителем, имя которого известно, а судьба которого неизвестна. Эмир не сдержался и овладел мальчиком на улице.

103. Потом взрослый, не одеваясь и не дав одеться мальчику, поднял его на руки и унес в комнату, что бы продолжить начатое на площадке, никто, кроме света звезд не испачкал тусклым взглядом эту картину - голый взрослый мужчина несет на руках голого мальчика и у взрослого мотается при каждом шаге и у мальчика торчит и не собирается опускаться... - и они пошли и продолжили начатое и утром измученный подросток казался сам себе не обычным голым мальчишкой, а кувшином опрокинутым горлышком вниз, его бедра были изнутри мокрые и скользкие, из не закрывающегося от много раз входившего в него зебб-багатура, которым можно было убить слона, если бы стукнуть его хорошенечко эмирским зеббом по бивням. Спускал он в жопу извивающемуся от невозможного наслаждения мальчишке такими мощными струями, что подростка чуть не подбрасывало к потолку. Губы распухли и он еле мог говорить, а взрослый только смеялся и целовал мальчика снова и снова. Потерявший ощущение стыда подросток сам сказал взрослому, что хочет взять в рот и, сам себе удивляясь, впервые в жизни взял скользкий ствол в рот, ощутил его равномерные толчки в горле и глотал и глотал спускаемую сперму, дрожа и спуская сам от стыда и неведомого странного чувства, и потом уже жить не мог без этого. А когда это случилось в первый раз то взрослый хотел вынуть, почувствовав, что начинает спускать, и мальчишка тоже имел то-же самое в уме, как только почувствует, что ствол у него во рту начинает расширяться, но вместо этого ощутив внезапно во рту разливающуюся горечь первой струи, которая попала ему в горло раньше, чем он ждал, мальчишка инстинктивно крепко сам схватил его пальцами, и заставил все спустить себе в рот, и не сразу дал вынуть, лежал так и смотрел на белые линии холмов мужских бедер взрослого у себя перед лицом, ему было стыдно и приятно видеть это. Ну а потом уже им было совсем не до объяснений, мальчик и мужчина поняли друг друга по настоящему, мальчишка опрокидывался на спину, расставив колени, и был рад щиколоткам взрослого, аккуратно и умело сжимающим его твердый мальчишеский пискун, и подрачивающим его ему, он выгибался под ним и терпел колени, давившие ему на живот, и обвивал руками прижимая к себе бедра лежавшего на нем взрослого и большой, твердый член раз за разом проникал глубоко в ставшее скользким от спущенной туда спермы горло, и все туда лилось. Мальчику оставалось только проглатывать и держать рот открытым. Ему удивительно понравилось это мучение, когда ты лежишь, а тебя ебут и в рот, и в жопу, и по-всякому, и ничего не надо стыдиться и ничего не надо делать! У подростка расширялись глаза, он тяжело начинал дышать, дергался, но что он чувствовал тогда он не рассказал взрослому любовнику, как тот не домогался его подробного рассказа после. Он только краснел, молчал, и потом решив что взрослый успокоился и отстал, вдруг подходил и обнимал его сзади за шею и повисал так, что приходилось его укладывать на лопатки и начинать урок с повторения пройденного материала. И это тоже осталось с ним на всю жизнь, у него моментально вскакивал у самого, стоило ему взять чужой мужской член губами и провести по нему языком, но он никогда никому не объяснял, почему его это так возбуждает и что он при этом ощущает, думает и чувствует. Если его расспрашивали он довольно-таки грубо и зло отвечал: - А ты сам попробуй, и узнаешь! ... - это всегда был его просчет, иногда его били за такой ответ, но другого ответа в жизни от него никто не услышал.

104. Поистине в ту ночь эмир сражался с подростком за всю конницу Бахрама Мехрана и в результате боевых действий своего тарана расширил ему такой Баророн между ногами, что армии Савэ-хагана и марзбана Чубине прошли бы со всеми слонами и лучниками не встретив друг друга и ход истории изменился бы от этого! А увидев как этот витязь ковра и айвана - победитель подростков - раздвигает полные холмы мальчишеских половинок, убежал бы прочь, повесился бы на кетмене раздвигающий горы Фархад. Что говорить, если сам тот, кто из зеленого дерева вам создал огонь, и вот вы им возжигаете, - присел рядом с этим сильным мужчиной занимающимся с красивым мальчишкой любовью, чтобы поучиться делать холодное горячим! Да, в ту ночь великий Эмир долгим и старательным любовным трудом котак-батыр-багатура победил мальчика, и доказал миру и вселенной в свое право входить во все отверстия подростка лежавшего под ним голым, и овладевать сопротивляющейся мальчишеской территорией по-всякому, и лицом вниз, и лицом вверх, и вверх ушами и вниз головой, упираясь руками в ковер, а коленями сжимая лицо своего насильника. В эту ночь подросток был готов в день страшного суда встать со своего места и ладонями оттолкнуть властелина его ночей от края геены огненной, и стать ему помощником и заступником в день страшного Суда, и засвидетельствовать, что он достоин иметь триста жен и триста наложниц, ибо он при этом все равно не пропускает ни одного мальчишеского рта и асса, и мальчики не терпят от него ущерба в этом отношении. Тридцатилетнего мужчины на всех хватало, и по-настоящему, и никого подобного ему не могло больше найтись в Мавераннахре и Хорезме, кроме тени полководца и пыгамбера Джелал ад-Дина Манкбурны, покорившего при помощи и посредстве длинны и красоты формы своего природного копья всех до одного кичливых мальчиков и жеманных юношей завоеванного им Хороссана и Азербайджана, но он умер еще до того дня, когда подросток вошел в комнаты эмирского гарема и не мог посоревноваться с дядей Салимом на любовном ристалище. Хотя мальчишки знали истории о его подвигах и иногда мечтали устроить подобное соревнование, потому что история войны с монголами, которую любил перечитывать и особенно вкусно пересказывать смугленький фантазер Гиацинт, повествует, как однажды воинственный хорезмийский пыгамбер Джелал ад-Дин Манкбурны настолько увлекся красотой мальчиков-подростков, спрятавшихся в его дворце от нашествия узкоглазых монгольских мужчин, что и не нашел совершенно времени сразиться с туменами монгольского полководца Субэдай-багатура, и тот стоял под стенами, просил, но не было ответа из занавешенных комнат в которых хорезмийский лев побеждал мальчиков. Багатур-Субэдай расстроился и завоевал половину мира, до самой дикой в природе страны орусов, которые не понимают человеческого языка, живут в лесах под корнями деревьев, едят сырое мясо, и не моются, а когда их поймают, то грызут железа и рычат словно звери. Но ему не было от этих его военных побед такой пользы, какая прекрасная польза была Джелал ад-Дину от его постельных побед и монгол ушел прочь, жалуясь и обливаясь слезами, и держал руками за сердце заболевшееся из-за горечи и обиды поражения.

105. Когда рассказ водительницы по асфальтовым рекам Ашхабадских проспектов машины с рожками дошел до этого места, то мальчики из душа, которых привела с собой Амалия, встали и сказали словами сомневающихся, заблудившихся заблуждением далеким: - Не уверуем мы, пока нам не будет дано то же! - сунули ладони себе в штаны: - ибо он лучше знает где помещать свое посольство, - прокомментировала их действия грамотная в вопросах Корана подруга, и ушли за платан. Кто-то из нас ринулся следом за бессовестными мальчишками, но рассказчица поймала меня за ногу: - Тебя звали? Не лезь к малолеткам, дура!

106. Сказки - не сказки, но во всяком случае эмир либо и на самом деле был пророком, либо отвечал за свои слова, потому что то странное обещание, которым он пытался выманить мальчишку из одеяльной крепости, оказалось правдой истины и истиной правды. Мальчишка утомился любовью и уснул в его ладонях с членом в себе, взрослый уложил его рядом с собой и почти уже уснул тоже, но подросток сразу же, как только тот перестал свои домогательства, проснулся из-за того что его перестали толкать хуем в жопу. Нет, ему не хватило всего что было с ним. Белым пухом светились в небе серебряные перья облаков, губы мальчика распухли, нащипанные соски мальчишеской груди ныли, пупок почему-то тоже болел и был залит подсыхающей слизью мужского ама, стягивающей кожу, в жопе жглось нестерпимым зудом и хотелось, он чувствовал себя словно проснувшийся после сильного опьянения и подросток не придумал лучшего кроме как разбудить взрослого и сказать: - Ну, что ты спишь! - давай еще. - и мальчик толкнул его в плечи руками, стараясь перевернуть так, чтобы было удобнее подлечь ему под живот. Эмир заснул уже крепко и раскрыл испуганные глаза, потому что не привык чтобы его будили толкая в плечи, увидел подставляюшегося ему голого мальчишку и ему даже сперва показалось, что это совсем не тот скромный мальчик, которого он с таким трудом стонами и слезами изнасиловал вечером на смотровой площадке, а кто-то другой, который проник в его постель ночью, не спрашивая разрешения у стражей гарема.. Но когда понял, что это тот же самый мальчик, то только засмеялся и выполнил свое вечернее обещание, воткнул мальчишке в жопу свой смазанный паровозный поршень и стал укачивать его равномерными толчками, не спеша кончить, пока тот не уснул крепко-накрепко и тогда уже уснул сам - на всякий пожарный случай не вынимая, чтобы если проснется опять, то сразу. Они спали потом так крепко, сделав самое важное дело в мире, что уже не слышали вопля муэззина призывающего правоверных на утреннюю молитву, им не было дела до его призывов, с этой ночи их минаретом стал зебб взрослого, и их молитвой стала молитва любви, и не нужно было искать сторону кыблы, потому что кыбла мальчика сама поворачивалась в нужную мужчине сторону.

108. Но все сказки кончаются и эта тоже закончилась. Когда Синеглазка проснулся, то почувствовал, что в комнате есть кто-то враждебный. Приоткрыв щелочки глаз, он посмотрел через засаду ресниц и увидел, что там, облокотившись на маленькие подушки, возлежал гадский долговязый и курил кальян, добытый им в стране великанов. Он курил молча, не отводя слишком пристального взгляда от обнаженного живота спящего мальчишки, с задранной до горла рубашкой и со следами подсыхающего мужского семени на бледном детском шелке его мальчишеской кожи. В его взгляде светилась злоба. Мальчик испугался и поспешил сжать покрепче веки, но долговязый враг заметил его хитрость, ему были известны эти детские уловки гаремных мальчишек, он подошел, и пнул хитреца чувяком: - Кач! - вставай, - кичижик джяляп! *(-маленькая проститутка).

109. Синеглазка неохотно встал и решил пожаловаться дяде эмиру на долговязого. Ведь теперь они с эмиром стали любовниками, так что жаловаться ему на другого подростка было не подло, и не стыдно.