publisher : Acolyte Press (1992), Amsterdam, Netherlands ...... дизайн обложки и рисунки - Mario de Graaf
Близкие контакты в странах Третьего мира: приключения и злоключения повидавшего мир любителя мальчиков
ВСТУПЛЕНИЕ
После шестимесячного путешествия на Дальний Восток октябрьским вечером я снова оказался на улицах Лондона. Все еще страдая от смены часовых поясов, я отправился на Лестер-сквер в надежде посмотреть фильм. Но не было ни одного, относящегося к жизни серьезно - все они были связаны с бытовыми мелочами или психопатическим насилием. Я зашел в паб на Чаринг-Кросс-роуд. Там, по крайней мере, меня развлекла клиентура. Паб являлся местом встреч гетеросексуалов племенного типа. Все выпивавшие были молодыми мужчинами и женщинами, одинаково одетыми в кожаные куртки и сапоги, иногда украшенные блестками и серебряными заклепками. Я уселся с джин-тоником в руке и позволил рок-музыке, сигаретному дыму, смене часовых поясов и вчерашним воспоминаниям об объятиях двенадцатилетнего цейлонского мальчика, окутать мои чувства. Из задумчивости меня вывела рука, ткнувшая в моё плечо. Я обнаружил, что сижу рядом с высоким здоровенным молодым человеком.
- Что тебя интересует? - спросил он. Когда стало очевидно, что я его не понимаю, он добавил: - Я бисексуал.
Приставание возобновилось.
- Разве тебя не тошнит от всего этого?
Он махнул пивным бокалом в сторону гетеросексуальных пар. Я сказал, что это действительно кажется довольно утомительным.
- Тогда ладно, - продолжил он, - во что ты играешь?
- Я педераст, - ответил я. Выпивка и смена часовых поясов, должно быть, повлияли на мою адекватность.
- Что?
- Педераст, - крикнул я сквозь шум. - Это означает того, кому нравятся мальчики.
- И каким образом они вам нравятся?
- Ну, знаете ли, - ответил я и пожалел о своей глупости, доверившись этому незнакомцу, - я ложусь с ними в постель.
Некоторое время мужчина молчал. Затем он тихо произнес:
- Если то, что ты говоришь, правда, тебе лучше убраться отсюда.
- О нет, - возразил я, - я, конечно, пошутил. Если бы я действительно был таким, ты же не думаешь, что я бы признался в подобном, не так ли?
Мужчина, казалось, не особо поверил. Прозвучал звонок закрытия. Я нырнул под защиту кожаных курток и завесу дыма.
Эта история демонстрирует, что неприятие обычными людьми любви к мальчикам основывается на сочетании невежества и агрессивных предрассудков. Во-первых, мой обыватель, этот безымянный пьяница из лондонского паба, не знает, что такое «педерастия». Во-вторых, когда у него возникло некое просветление, в нем не было никакого интеллектуального любопытства, никаких попыток поспорить, только рефлексивная угроза насилия. Остальное общество не слишком отличается от подобного обывателя - ни судьи, ни политики, ни журналисты. В Соединенных Штатах и Европе любитель мальчиков-бойлавер противостоит этому универсальному предубеждению, предрассудку, с которым трудно спорить, поскольку он чужд развитию рациональной этики, моральной философии и научной психологии, успешно развиваемые его цивилизацией.
Любитель мальчиков оказался в положении еврея в Средневековой Европе, которого ненавидят не за то, что он сделал (поскольку немногие знают эти подробности), а за то, что он есть на самом деле. Даже еврей никогда не был объектом всеобщего осуждения, которое выпало на долю педофила. В разгар Второй мировой войны великий лондонский психолог Дж. К. Флюгель в своей книге «Человек, мораль и общество» смог написать, что «вся сфера секса, конечно, до сих пор является наиболее табуированной из всех предметов в современном мире, несмотря на весьма значительный прогресс, достигнутый за последние полвека или около того в отношении свободы слова и действий». Бойлавер оказался, особенно с середины семидесятых, объектом всеобщего недовольства. Это имело серьезные последствия для его основного чувства собственной личности, достоинства и самоуважения, не говоря уже о его месте в обществе, если его имя будет раскрыто. Флюгель писал: «Постоянное и всеобщее неодобрение - это состояние, которое почти немыслимо и невыносимо, и никакое более ужасное бедствие не может случиться с человеком, чем чувствовать себя совершенным изгоем и одиноким».
Любителю мальчиков трудно перебороть общественное мнение, потому что он сталкивается с безжалостным, по-видимому своенравным невежеством со стороны тех, чья работа - выслушивать рациональные аргументы. Недавно я зашел в лондонский книжный магазин Hatchard's и купил небольшой томик «Безопасной детской книги» за авторством мисс Кернс Крейзер. В рекламном ролике она была названа одним из «ведущих американских экспертов по обучению детей личной безопасности». Несмотря на мои предчувствия, я нашел эту книгу вполне разумной. В конце концов, дети могут подвергаться риску сексуального принуждения со стороны взрослых, не в последнюю очередь, как указывается в книге, со стороны их собственных отцов. Тем не менее, хотя у автора есть степень магистра в области специального образования и психологии, эта книга демонстрирует невежество даже квалифицированных специалистов в области детского секса. Что поразительно, так это то, что мисс Крейзер, похоже, не заинтересована в выявлении реальности. Она делает резкие заявления, и, к сожалению, именно такие необоснованные заявления принимаются за истину теми, кто хочет оправдать репрессивные законы против педофилии.
Например, она использует термин «сексуальное насилие» для обозначения любого сексуального контакта между взрослым и ребенком. Она отказывается проводить моральное различие между объятиями и изнасилованием. Ее единственное определение «сексуального насилия» является правовым (юридическим), а не этическим: «Сексуальное насилие юридически определяется как любой сексуальный контакт с ребенком или использование ребенка для сексуального удовлетворения кого-либо другого». Затем она перечисляет различные грехи, которые могут быть включены в это определение, но добавляет: «Из всех них ласки являются наиболее распространенной формой сексуального насилия». Разумный человек может сказать: «Так вот в чем вся проблема. Может мы слишком разволновались из-за пустяков?» Однако жизнь многих мужчин была разрушена из-за того, что они ласкали ребенка. В газетных статьях (пресса, кажется, болезненно увлечена детским сексом) термин «сексуальное насилие» используется без разбора в сообщениях о сексуальных контактах взрослых и детей. Определение «сексуального насилия» стало настолько широким, что лишилось смысла, как если бы мужчина был осужден за изнасилование, если он только ущипнул буфетчицу.
Мисс Крайзер не проявляет интереса к сексуальности детей как к естественному явлению. Несмотря на ее степень в области психологии, она игнорирует Зигмунда Фрейда. Взгляды Фрейда опасно близки к реальности, которую она не готова признавать:
«Несомненно, это не что иное, как обычные стыдливость и угрызения совести в самих себе в сексуальных вопросах, заставляют взрослых принимать такой таинственный подход по отношению к детям; (...) Принято считать, что у детей отсутствует половой инстинкт, он начинает проявляться у них только тогда, когда созревают половые органы. Это серьезная ошибка, одинаково серьезная как с точки зрения теории, так и с точки зрения реальной практики». (Зигмунд Фрейд в открытом письме доктору М. Ферсту (1907), перевод Э. Б. М. Херфорда)
В отличие от мисс Крайзер, Фрейд со скромностью и мудростью, в отличие от высокомерного «всезнания» сегодняшнего «эксперта», действительно хотел узнать больше о детской сексуальности; на самом деле, он считал это решающим для понимания человеческой природы. Он сетовал на отсутствие свидетельств из первых рук:
«Детям не приписывают никаких сексуальных действий, поэтому не прилагается никаких усилий, чтобы наблюдать что-либо подобное, в то время как, с другой стороны, любые проявления такого рода, заслуживающие внимания, подавляются. Следовательно, возможность получения информации из этого самого подлинного и плодородного источника сильно ограничена». (О сексуальных теориях насчёт детей (1908), перевод Дугласа Брайана.)
Единственное известное мне научное исследование детской сексуальности - это «Сексуальный аспект педофильских отношений» Тео Сандфорта. Его вывод заключается в том, что мальчики хотят и наслаждаются сексом со взрослыми друзьями-мужчинами. Даже Пиаже [Jean William Fritz Piaget; 1896 - 1980; швейцарский психолог и философ, известный работами по изучению психологии детей, создатель теории когнитивного развития] избегал этой жизненно важной области, предпочитая вместо этого записывать, как дети в Женеве играют в шарики. (С тех пор, как я написал это, были опубликованы два тома «Loving Boys/ Любовь к мальчикам» доктора Эдварда Бронгерсма)
Получается, что только любители мальчиков знают что-либо о том, как мальчики занимаются любовью, но их бы линчевали, если бы они попытались провести серьезную дискуссию с общественностью по этому поводу. Похоже, что во всем мире поднялась истерия против бойлаверов. Права самих мальчиков попираются в стремлении искоренить тех, кто хотел бы дружить с ними. Что делать бойлаверам в таких обстоятельствах? Что они должны думать о себе? Уверены ли они, что то, что они делают - правильно с моральной точки зрения? Что побуждает в остальном порядочных людей требовать их заключения, даже кастрации и казни? Может ли быть так, что эти моральные изгои - любители мальчиков - на самом деле владеют ключом к более справедливому, более разумному, более заботливому обществу? В отличие от Фрейда, жившего восемьдесят лет назад, современные профессиональные психологи и социологи кажутся неспособными или не желающими отвечать на эти вопросы. Вот почему эта книга необходима.
То, что секс между взрослым и ребенком является незаконным, не является морально достаточным основанием для отказа от серьезного и объективного исследования фундаментальной природы ребенка. Современные западные государства радикально продвинулись в таких областях, как социальное обеспечение, жилье и образование, но их законодательство архаично в том, что касается морали. В шестидесятых годах Оксфордский Фонд Фармингтона сообщил о проблеме «нравственного воспитания». В своем докладе «Введение в нравственное воспитание» профессор Джон Уилсон написал, что мы должны быть в состоянии, так сказать, выйти за рамки правил, изучить их смысл и цель и принять по ним решения, которые, по необходимости, должны основываться на чем-то ином, чем сами правила: то есть на желаниях, воли, чувствах или интересах других людей.
В опрятном мире современных буржуазных идей нет места «чувствам» или «интересам» педофилов или детей, с которыми те связаны. Напротив, эти интересы подвергаются прямому нападению. Чтобы сохранить свою идентичность, бойлаверы должен понимать мотивацию своих угнетателей, моральную основу их действий и их последствия для человечества в целом.
Флюгель [John Carl Flugel; 1884 - 1955; британский психолог-экспериментатор и практикующий психоаналитик] писал, что «почти любой прогресс, индивидуальный и социальный, связан с некоторым нарушением моральных правил прошлого. (…) Следовательно ... многие из пионеров, которых мы сейчас почитаем как благодетелей человечества, в свое время считались опасными революционерами-ниспровергателями».
В настоящее время бойлаверам в Соединенных Штатах и Европе опасно публично лоббировать законодательные изменения, декриминализирующие педофилию. Однако в странах третьего мира закон не является таким тираном. Часто им манипулируют, уклоняются от исполнения или игнорируют. Несмотря на официальное неодобрение и бессистемные погромы, многие западные бойлаверы смогли оказать помощь отчаянно нуждающимся детям в Латинской Америке и Азии, тем самым выполнив важную социальную функцию. Даже там, где активная любовь к мальчикам стала слишком опасной для практики, по крайней мере, признание мужчинами и мальчиками внутренней добродетели такой любви может поддержать это послание: «Это нормально - сказать «да»!»
Остается обратиться к одному серьезному возражению, несомненно, основательному, которое может быть выдвинуто против мужчин и мальчиков, занимающихся сексом друг с другом: СПИД не разборчив в своих жертвах; передаваясь надлежащим образом, он может заразить любого, даже самого юного.
Так как же насчет любви к мальчикам в свете этой новой угрозы?
Примечателен тот факт, что, хотя все мы знаем многих геев, ставших жертвами ВИЧ, я не могу назвать ни одного из моих знакомых педерастов, которому бы так не повезло. Я могу только предположить, что эта болезнь не проявилась до какой-либо заметной степени среди мужчин и мальчиков, ведущих активную половую жизнь друг с другом, и / или виды сексуальных контактов между ними связаны с гораздо меньшим риском передачи, чем те, которым предаются геи. Мальчики, с которыми мы общаемся, в целом не в восторге от анального проникновения.
На самом деле, не лучше ли тогда мальчику заниматься оральным, мастурбационным или межножным сексом с с предохраняющимся бойлавером, чем идти к проститутке-наркоманке, слишком часто являющейся его единственной альтернативой? И не может ли бойлавер предоставить своему юному другу важную информацию - которой попросту не хватает его сверстникам - о том, как избежать СПИДа?
1. ЕСТЕСТВО ЖИВОТНОГО
Будучи студентом в Лондоне, я хорошо ладил со своей квартирной хозяйкой. Это была женщина лет сорока, освободившаяся от брака с армейским офицером. Она проявляла большой интерес к концертам, спектаклям и художественным выставкам, предлагаемым Лондоном. Она была экстравертом и любила компании. Она впадала в депрессию в одиночестве и во время дождя. Она была либералом. В то время I.R.A. [Ирландская Республиканская Армия] без разбору взрывала людей на улицах, а в парламенте шли дебаты по вопросу о смертной казни, она считала, что ничто не может оправдать казнь человека, даже террориста.
Хозяйкам традиционно интересна интимная жизнь своих постояльцев. Однажды днем, когда я вернулся с учебы, она объявила, что сменила комод в моей комнате. «Не волнуйся, я уложила все твои вещи в том виде, в каком они были». Я поблагодарил ее, но внутренне был потрясен, потому что она наверняка обнаружила в ящиках несколько экземпляров Boys International, журнала, который в то время открыто и легально продавался в Сохо.
Несколько дней спустя, когда я на кухне пил с ней кофе, она сказала: «Знаешь, есть одна вещь, за которую, я думаю, нужна смертная казнь, и я уверена, что ты со мной согласишься, а именно: за секс с детьми». Я согласился, не желая, чтобы меня выселяли из моей берлоги.
Действительно, те, у кого имелась иллюстрированная порнография, время от времени содрогались от возможности ее обнаружения - ужасной тайны, раскрытой семье, друзьям и коллегам. Ближе я был близок к позору (или того хуже) во время событий, связанных с исламской фундаменталистской революцией в Иране.
В 1977 году, когда я оставался девственником в отношениях с мальчиками, я уехал из страны, чтобы поработать учителем в Тегеране. Я являлся британским безработным, единственным выходом для которого ныне, когда возможности Империи больше не манили, было предлагать свои навыки чужим народам. Незадолго до того, как покинуть свою квартиру в Лондоне, я выбросил в урну для мусора в Гайд-парке ту коллекцию фотографий обнаженных мальчиков, на которых остановился неодобрительный взгляд моей домовладелицы. Как уже сказал выше, эти фотографии были изъяты из довольно скромных журналов, которые до этого года были легально доступны в Соединенном Королевстве. На этих изображениях маленькие мальчики с вялыми члениками совершали невинные мальчишеские вещи: плавали, принимали душ, лазили по деревьям или лежали в папоротниках. С тех пор общественная истерия и Закон о защите детей объявили такие изображения «опасной продукцией».
В сексуальных пустошах Ирана мое воображение часто утешалось фантазиями о некоторых из моих молодых подопечных. Хотя я никогда не намекал, что они привлекают меня физически, эти мальчики очень быстро заметили мою скрытую симпатию, и, как следствие, мы наслаждались обществом друг друга в манере, отличной от формальных отношений учитель-ученик. Когда я вручил школьный приз красивому мальчику, а не девочке, набравшей самые высокие баллы, эта умная девочка довольно задумчиво и честно заметила, что это произошло потому, что между мной и им было что-то особенное.
В конце учебного года я с приличными деньгами снова посетил Западную Европу. Одним из пунктов моего маршрута был Амстердам - город, в котором я никогда раньше не был. Я слышал, что там можно найти детскую порнографию. Возможно, я посетил Рейксмузеум, но моим основным занятием был выбор и покупка широкого ассортимента журналов, в которых мальчики изображались не только в статных позах, но и за участием в поразительных половых актах не только между собой, но и с мужчинами. На мою целомудренную личность эти картинки произвели глубокое впечатление. Благодаря им я понял, что мальчики действительно наслаждаются гомо-эротическим сексом и что они вполне счастливы предаваться актам грубой и восхитительной непристойности со взрослыми мужчинами. Я понял, что секс с мальчиками был не просто чем-то, что происходило в Древней Греции или в потаенных местах дворца паши, но, как демонстрировали фотографии, широко практиковался в мое время.
Не имея возможности расстаться с этими радостными образами, я выбрал самые любимые примеры и захватил их с собой по возвращении в Иран, чтобы утешаться в сексуальном одиночестве учебного года. Однако назначенный на тот год семестр так и не был завершен. Исламская революция набирала силу, и вскоре смела все, что было раньше. Какое-то время школьная рутина продолжалась, как ни в чем не бывало - несмотря на беспорядки, стрельбу и далекие столбы дыма. Родители начали голосовать ногами. Мои классы вскоре сократились до одной трети от обычного числа учеников, поскольку семьи вывозили себя и свое богатство из страны, пока могли.
Во время рождественских каникул мы с британским коллегой совершили автомобильную экскурсию по Ирану. Вероятно, мы были последними жителями Запада, посетившими многие иранские города до того, как врата тьмы, ксенофобии и суеверий закрылись для них. Когда мы осматривали мечеть XII века недалеко от Йезда, за нами следовала сотня недовольных молодых людей, твердивших нам, что их шах был грабителем, и что мы должны сообщить об этом своему народу. На безлюдной пустоши возле Машада нам пришлось разогнаться, чтобы пробиться через грозную толпу, заблокировавшую дорогу. Пока мы набирали скорость, эти люди били лопатами по крыше машины и бросали в неё камни. Приближаясь к одному городку, мы были остановлены другими автомобилистами. Стало очевидно, что там начался бунт. Горящие шины перекрывали главную улицу. В конце концов прибыл грузовик с солдатами, которым командовал гигантский сержант с щетинистыми черными усами. После нескольких залпов толпа рассеялась по переулкам, и, осторожно объезжая пылающие дорожные заграждения, мы смогли продолжить свой путь.
Вернувшись в Тегеран, мы попали в пробку. Пробки в этом городе - нормальное явление, но причиной именно этого затора стал аятолла Хомейни, который все еще находился во Франции. Он призвал к массовой демонстрации, и сотни тысяч его сторонников двинулись в столицу. Мы застряли между рядами черных пикапов Toyota с женщинами в чадрах. Эти гарпии добродушно расспрашивали нас о нашей национальности. Моему другу, который немного говорил на фарси, пришла в голову блестящая мысль сказать, что мы итальянцы. «Итальянский хорошо, американский - плохо», - ответили дамы.
Школьный семестр продолжился, как ни в чем не бывало. Вскоре после возобновления занятий шах бежал в Марокко, страну, которую я посетил позже, скорее в качестве сексуального, а не политического изгнанника. Фотографии шаха и его семьи, украшавшие административные помещения, были сняты, хотя директор был достаточно деликатен, решив не заменять их козлиными ликами новой власти. Аятолла Хомейни прибыл из Парижа и одиннадцать дней спустя завершил революцию, захватив государственные органы.
Моя квартира находилась рядом с армейскими казармами, которые после расточительной траты боеприпасов взяли штурмом бородатые партизаны Хомейни. Во время этой битвы я не придумал ничего лучше, чем улечься спать, хотя это происходило ранним днем. Уличный кот, которого я имел обыкновение кормить ежедневно после уроков, пришел и прыгнул ко мне, и мы пробыли вместе, пока не стихла стрельба. У меня всегда имелась слабость к кошкам, и если бы я жил в стране совсем без мальчиков, я бы утешался остроумием в компании подобного милого и игривого животного.
Несколько дней спустя было ненадолго захвачено американское посольство, а посол Уильям Салливан провел в плену несколько часов. Усатые члены местного комитета появились в дверях моей квартиры, задавая острые вопросы насчет того, что мы с моим польским соседом по квартире делаем в Иране. «Янки, возвращайтесь домой», - говорили они. В ожидании подобного визита, так как я уже слышал, что дома иностранцев обыскивают, я завернул свою порнографическую коллекцию и деньги в полиэтиленовый пакет, закопал его в кухонных отходах, присыпав сверху какой-то отвратительной мерзостью. Как бы то ни было, в этих мерах предосторожности не было необходимости. На многих перекрестках стояли блокпосты, на которых присутствовали вооруженные до зубов молодые люди. Аятолла объявил, что все оружие, похищенное из армейских гарнизонов, должно быть возвращено его правительству. Призыв, естественно, был проигнорирован. Произошли первые казни, жертвами которых стали некоторые старшие военачальники шаха и его давние приспешники. В газетах появились зловещие фотографии их изрешеченных пулями тел. В разгар этого мой директор объявил по радио, что школьные занятия должны немедленно возобновиться, несмотря на блокпосты, занятые самозваными Стражами исламской революции, и вопреки острой нехватке бензина. В тот же день мне позвонили из посольства Великобритании: в аэропорт должен прибыть военный транспортник ВВС Великобритании «Геркулес»; хочу ли я, чтобы меня включили в список пассажиров рейса на Кипр? Я сразу же собрал вещи.
В аэропорту царил полный хаос. На взлетной полосе стояло несколько американских лайнеров, которые должны были эвакуировать тысячи своих граждан, задействованных в масштабной военной программе шаха. Здесь были не только европейцы (иранцам было запрещено покидать страну), но и сотни шри-ланкийцев и пакистанцев, боровшихся за право попасть на самолет. Беспорядок усугублялся тем, что из Бейрута прибыл Ясир Арафат, чтобы передать свои поздравления новому режиму. Громкоговорители гудели революционными маршами.
Шли часы, а я стоял в огромной очереди, ожидая прохождения иранских паспортных «формальностей». Я расспросил нескольких англичан, стоящих передо мной, в чем причина задержки. «О, они всех обыскивают. Они просматривают весь багаж, все открывают». Я был в ужасе. «Они» являлись Стражами исламской революции, взявшим на себя таможенный и паспортный контроль. В моем багаже находился конверт, набитый вырезками из Амстердама. Толпа ожидающих путешественников продвигалась к пункту досмотра. У британского школьного учителя, педераста, обучающего иранскую молодежь, бдительные исламские ополченцы обнаружили детскую порнографию. Появятся ли подобные газетные заметки после того, как найдут мой тайник? «О, - сказал я порядочным, обычным англичанам, ожидающим меня, - я думаю, у меня с собой слишком много вещей. Не могли бы вы придержать моё место, пока я избавлюсь от лишнего?
Я отнес чемодан к большому мусорному баку в безлюдной части фойе. Поблизости находилась только одна скромная уборщица. Пытаясь выглядеть непринужденно, я выбросил несколько старых банковских выписок, затем конверт с его преступным содержимым, а затем еще несколько ненужных вещей. Я кивнул уборщице и вернулся в очередь. Я снова стал чистым, достойным занять место среди своих собратьев. Когда подошла моя очередь предстать перед Стражами Революции, меня больше всего беспокоило то, что могут конфисковать все мои деньги, но Стражи в первое время после революции были больше заинтересованы в рекламе своих недавно приобретенных автоматов G-3, чем в материальной выгоде. Если бы я ее не выбросил, то мою порнографическую коллекцию наверняка бы обнаружили. Мне было бы стыдно не только перед соотечественниками в очереди за мной, но, возможно, как заложнику революционной пропаганды, перед всем миром.
Теперь, когда истерия против педофилов усиливается, Великобритания не отстает от Ирана (в котором их расстреливают) своей жестокостью преследований. Главный констебль Манчестера настоятельно призывает кастрировать педофилов. Предложенный консервативным правительством закон объявит преступлением просто хранение детской «порнографии» даже в уединении собственного дома. Маловероятно, что полиция не будет злоупотреблять своими полномочиями для обыска и разграбления домов людей, поскольку их поиски станут считаться благородным стремлением к обнаружению скрытых тайников с непристойными изображениями.
Со времени падения национал-социализма часто отмечалось кажущееся невероятным следование простых граждан Германии - страны Гете и Бетховена - чудовищным приказам Адольфа Гитлера. Работа Зигмунда Фрейда о связи между самоподавлением, виной и агрессией уже дала психологический, если не исторический ответ. Сегодняшние любители мальчиков задаются вопросом: «Каким образом порядочные, с виду рациональные люди набрасываются как волки, на своих собратьев только из-за разницы в сексуальных предпочтениях? Как можно всерьез думать, что мы представляем угрозу для общества?» Точно так же в Германии тридцатых годов блеял еврей: «Что я сделал не так? Я такой же преданный и патриотичный немец, как и любой другой!» Как продемонстрировал Том О'Кэрролл в своей книге «Педофилия: радикальный случай», бойлаверам засчитывают даже то, что они пытаются с помощью рациональных аргументов оправдаться перед мужчинами 20-го века. Это также бесполезно, как вальденсовскому [сторонник протестантизма] еретику апеллировать к учению Иисуса Христа, когда его уже подвергают пыткам инквизиция. Для собственной защиты любителю мальчиков необходимо понять как природу своего угнетателя, так и свою моральную основу.
Его угнетатель - обычный человек: политик, избиратель, телеведущий или читатель The Daily Mail. Редакторы газет знают, что всегда смогут поднять свои тиражи, только подняв крик о «сексуальном насилии» или «растлении малолетних». Разоблачение педофилов - главная фишка. Вспоминается «М» - фильм Фрица Ланга начала тридцатых годов, снятый незадолго до прихода нацистов к власти. Он касался воздействия убийств детей на общество, на простых граждан. Никто не знает, кто убийца и когда тот нанесет следующий удар. Старый джентльмен идет по тротуару и встречает маленькую девочку. Он предлагает ей конфету. Его сразу же окружают обвинители. Он находится под подозрением, потому что предложил незнакомому ребенку сладкое. Его протесты игнорируются собравшейся толпой. Фильм не раскрывает его дальнейшую судьбу.
Почему обычные люди должны впадать в такую истерику, когда речь заходит о детском сексе? Мужчины, разоблаченные как педофилы, оказываются не убийцами, а безобидными, и даже полезными членами общества. Ответ заключается в воздействии на умы людей подавления желания и чувства вины. Статистические данные демонстрируют, что большинство случаев сексуального насилия происходит в семьях. В мае 1991 года Канадский центр судебной статистики сообщил, что число канадских детей, ставших жертвами убийств, резко возросло за последние тридцать лет, и что большинство убийств совершено матерями и отцами. Скрытая вина родителей может разрушить семью. Подсознательно они ищут козла отпущения.
В 1986 году мисс Эстер Ранцен, ведущая телешоу BBC «Это жизнь», в котором обсуждались проблемы жестокого обращения с детьми, получила около 3000 писем от людей, написавших, что они подвергались насилию в детстве. Девяносто процентов случаев касались сексуального насилия, и почти во всех из них насильниками были отцы или другие члены семьи. Мисс Крейзер, используя исследование Дэвида Финкельхора, утверждает, что «подавляющий процент сексуального насилия имеет место в отношении члена семьи, включая родителей, бабушек и дедушек, братьев и сестер, тетушек, дядей и приемных родителей». Однако гнев общественности, когда дело доходит до наказания отдельных лиц, обычно направлен против педофила-одиночки, цель которого, как признает даже мисс Крейзер, состоит в том, чтобы иметь «интимные, не предвзятые, нежные отношения с ребенком». Это классический психоз козла отпущения, так хорошо проанализированный Фрейдом в начале века.
В 1984 году мои путешествия привели меня в Майами, нарко-столицу Соединенных Штатов. Однажды вечером в отеле я включил телевизор, чтобы посмотреть новости. Не было ничего о войне с наркотиками. Главным событием стало объявлено о закрытии детского сада Country Walk и аресте его сотрудников за растление малолетних, и все это из-за неподтвержденного доноса единственного недовольного родителя. В следующей новости демонстрировался арест учителя Еврейской академии. Обвиняемого в растлении одного из своих учеников, этого худощавого молодого человека с бородой и в ермолке затолкали в полицейскую машину. В толпе люди дрались друг с другом, чтобы увидеть лицо этого человека, как если бы он был каким-то ярмарочным уродцем. Сцена напомнила мне другую страну и другую эпоху.
Несколько недель спустя The Miami Herald опубликовала передовицу, в которой сетовали на угрозу семьям со стороны растлителей малолетних. В ней говорилось, что «напуганные родители» не знают, к кому обратиться за помощью, кому можно доверять. Власть кажется бессильной. В выпуске на следующий день был содержательная статья о застрелившемся в Индиане. Перед этим он также застрелил свою жену и шестерых детей, пока они спали. Разумеется, никакой возмущенной редакционной статьи об угрозе детям со стороны их собственных родителей не последовало.
Я обнаружил аналогичные двойные стандарты в моральном мировоззрении молодой женщины, получившей образование в Кембридже - она готовила доклад для Amnesty International о нарушениях прав человека в Бразилии. Мы согласились с тем, что, несмотря на официальную эволюцию этой страны к демократии, полиция продолжала свою традицию произвольных арестов, пыток и убийств граждан, чей социально-экономический статус оставлял их без влиятельной защиты. Когда ее отчет был опубликован спустя некоторое время после моего ареста, я не смог бы прочесть его, не обладая некоторым цинизмом. Друг написал мне в тюрьму, что, получив известие о моей судьбе, она заявила, что я это заслужил. В тюрьме я был свидетелем множества примеров грубого нарушения конституционных прав человека, но этот наемный и получающий жалование благодеятель ни в малейшей степени не был заинтересован в получении свидетельств из первых рук от такого негодного источника, как педофил.
Ярость (необъяснимая в рациональном смысле) тех, кто одержим искоренением педофилов в обществе может быть объяснена ее невротическим происхождением. Социальный контроль, лежащий в основе иудео-христианской традиции, требовал подавления педофильских желаний. Тот факт, что эти желания сами по себе не перестают существовать, поскольку заложены природой в человека, обременяет людей чувством вины. Если не устранить эту вину, подобное может привести к душевным страданиям человека. Желание любить и лелеять детей, необходимое для выживания вида, является фундаментальным для естества человека. Самого по себе отрицания этого желания достаточно, чтобы вызвать острый невроз.
Бремя вины лечится по-разному. Один способ - сделать моральной добродетелью отречение и аскетизм. Считается, что воздержание от секса повышает достоинство личности. Если воздерживающийся затем поддается желанию, даже в мыслях, ему требуется наказание. Он изобретет ревнивого Бога, чтобы наказать себя, или призовет к еще более строгим наказаниям, которые будут прописаны в законах его страны.
Создание табу, запретов, навязываемых сверхъестественными или социальными санкциями, - еще один способ справиться с чувством вины. Педофилы сегодня подвергаются всей силе табу. Примитивные и иррациональные - с этими запретами нельзя спорить, с ними можно только бороться, ломая их всякий раз, когда для этого представляется возможность. «В своих худших и самых фантастических проявлениях, - писал Флюгель, - подобное вовлекает человечество в ненужные и совершенно нереалистичные страхи и налагает любопытные и часто парализующие ограничения на его свободу мысли и действий». Фрейд (в «Тотеме и табу») рассматривал подобное как форму обсессивно-компульсивного невроза. Тем не менее то, что запрещено, очень желательно. Предметы, кпочитаемые с одной стороны, считаются нечистыми и оскверненными с другой. Флюгель указывает, что обряды полового созревания у первобытных народов сочетают в себе почтение и враждебность по отношению к подростку. Привилегии взрослых (например, секс) являются табу для молодых, пока они не пройдут тяжелые и неприятные испытания. Таким образом подавляемый взрослый унимает свою бессознательную зависть и даже ненависть к подростку. Американский психолог-адлерианец Рудольф Дрейкурс в своей книге «Счастливые дети» заметил, что родители зачастую кажутся иррационально подозрительными по отношению к своим детям, очевидно, полагая, что они рождаются плохими и их следует заставлять быть хорошими. «Каждый психиатр знает, что большинство сексуальных игр среди детей, к счастью, никогда не обнаруживается родителями». Большинство современных «экспертов» по детям без всякой критики считают само собой разумеющимся, что секс, особенно со взрослыми, недопустим, в то время как данные, которые мы увидим дальше, указывают, что сексуальное выражение является для них необходимостью.
Третий способ справиться с чувством вины - переложить ее на другую сторону, найти козла отпущения. Этот способ в последнее десятилетие сделал заклятым врагом бойлаверов, поскольку эта проекция обрела большую силу благодаря тому, что является массовым, а не просто индивидуальным явлением. По-видимому, это психологический факт: среди тех, кто отказался от своих желаний и установил запреты, некая бессознательная сила побуждает заставлять страдать других. Такое проецирование вины на других связано с состоянием, известным как паранойя. «Эксперты» по сексуальному насилию постоянно говорят общественности, что существуют сети педофилов, заговоры с целью похищения невинных детей и их разврата. В подобной среде даже моральный идиот начинает осуждать педофилов. Его праведное негодование ничего ему не стоит, и отвлекает внимание от гнойного ядра в его собственном разуме. Не случайно самыми жестокими преследователями педофилов являются преступники в тюрьме, поскольку, нападая на них, преступник чувствует, что таким образом искупает свои собственные бесчеловечные деяния.
Заключенные, которым британское правительство разрешило бесчинствовать в тюрьме Стрейнджуэйс в Манчестере в 1990 году, намеревались проникнуть в «изолированную «секцию 43» с камерами для сексуальных преступников. Бунт случился не ради освобождения своих товарищей по несчастью, а ради убийства других. В ходе последующего расследования беспорядков официальные лица заявили, что им не удалось восстановить контроль над тюрьмой из-за страха Министерства внутренних дел перед кровопролитием и гибелью людей. Очевидно, этот страх не должен был охватить беспомощных заключенных 43-й секции: по крайней мере один из них погиб от рук бунтовщиков, а другие получили ужасные ранения.
Последствия для общества зловещи. Социальная гармония и взаимное доверие хрупки. Когда общество начинает охоту на ведьм, оно может закончить тем, что разорвет себя на куски. В 1984 году британский радиоведущий предстал перед судом за растление маленьких девочек. Этот человек был в общественном бассейне и там играл с детьми, подбрасывая их и раскачивая. Другие взрослые наблюдали за этой игрой и вызвали полицию. На суде рассматривался вопрос, позволял ли он своему пальцу проникнуть в купальный костюм девочки, когда брал ее на руки. Его жена, калека в инвалидном кресле, должна была давать показания, сколько раз в неделю они вступали в половую связь.
И наконец, преследователи педофилов опасаются, что, если любителю детей будет позволено продолжать, то они сами потеряют самообладание и, мучимые чувством вины, будут искать запретное. Терпимость требует внутреннего счастья и безмятежности от того, кто знает себя и наилучшим образом приспособил свою жизнь для удовлетворения своих желаний. Нетерпимый человек неспособен представить нравственно аргументированную ситуацию, в которой он сможет воспользоваться собственными представления о природе добра и зла.
К счастью, не все обычные люди страдают подобным навязчивым неврозом, связанным с отношениями между взрослыми и детьми. Несколько человек, которых я знаю, не выказывают возмущения из-за того, что мне нравятся мальчики, и не чувствуют необходимости выражать свое неодобрение. Хотя они могут думать по-другому, они решают жить и дать жить другим.
Таким человеком была моя домовладелица, у которой в 1983 году я снимал квартиру в Сан-Сальвадоре, столице Сальвадора. Однажды меня посетил 13-летний сирота из Сан-Мигеля, находящегося в охваченной войной восточной части страны. Однажды вечером, когда мы с мальчиком смотрели телевизор, в дверь постучали. Мальчик ушел в одну из спален, а я открыл дверь. Вошел отряд полицейских с автоматами. Сержант сообщил, что у него имеется рапорт, согласно которому я держу menores [несовершеннолетних] в своей квартире. Я ответил, что есть только один, мальчик-сирота, за которым я ухаживаю. Сержант попросил предъявить его. Мальчик лежал в постели и, казалось, спал. Мы с сержантом сели на кровать, автомат уткнулся в ноги мальчика. Я «разбудил» мальчика, и сержант получил подтверждение сказанного мной. Он спросил у мальчика, целовал ли я его, и тот спокойно ответил: «Да, но как отец». Ответ удовлетворил сержанта, и патруль ушел. Было очевидно, что полицейский не особо интересовался этим делом (у Сальвадора есть более серьезные проблемы), а просто расследовал донос. На следующее утро я рассказал о случившемся своей квартирной хозяйке. Она была возмущена, но не потому, что могла укрывать педераста, а потому, что кто-то вызвал полицейских и впустил их в ее многоквартирный дом.
Она была полна решимости установить виновного. Это не заняло у нее много времени. Это оказался человек, которого я подозревал. У лестницы жили любовница адвоката и ее незаконнорожденный сын. У этой женщины часто была открыта входная дверь, а иногда она даже сидела рядом с лестницей, чтобы любой, входящий в здание, не ускользнул от ее внимания. Я всегда вежливо приветствовал ее и не проявлял интереса к ее неприятному отпрыску. И все же эта содержанка взяла на себя ответственность поборницы нравственности. Хозяйка отплатила ей. Арендная плата уже была просрочена, и на этом основании она попросила ту женщину освободить квартиру до конца месяца. Женщина отказалась съехать, поэтому хозяйка отключила ей воду и электричество. Осада длилась две недели, после чего арендаторша, в конце концов, ретировалась. На меня произвела впечатление прямолинейность характера хозяйки и ее здравый смысл. Будучи вдовой (ее муж был убит партизанами), она сама управляла семейной гасиендой. Жизненный опыт научил ее различать добро и зло.
Два года спустя я жил в Бразилии. Мой слуга Карлос, тогда еще четырнадцатилетний мальчик, рассказал, как однажды, когда он возвращался домой с работы, его подозвала к себе женщина, сидевшая в баре со своим мужем. Мальчик никогда в жизни ее не видел, но она схватила его за руку и яростно обвинила в совершении аморальных поступков с американо, имея в виду меня, хотя я англичанин. Она и ее муж отвезли его в Delegacia de Menores [полиция по делам несовершеннолетних]. Вызвали отца мальчика. Женщина повторила свои обвинения. Отец был в ярости, что совершенно незнакомый ему человек выдвигает такие обвинения против его сына, и, будучи бедным, в случае необходимости решил нанять адвоката. Агенты полиции штата, а не федеральной полиции, были раздражены. Времяпрепровождение бразильцев состоит в том, чтобы доносить друг на друга властям при самых банальных разногласиях. Полиция, которой все равно платят, не любит тратить свое время на расследование диких и злонамеренных обвинений. Женщину, пришедшую в такую ярость, что она принялась стучать по столу кулаком, арестовали. Она оставалась под арестом до тех пор, пока ее муж не сходил в банк, чтобы снять денег для выкупа. Полиция проявила чувство меры. Для них главной проблемой является эндемическая преступность несовершеннолетних, живущих в фавелах. В данном случае сексуальная жизнь какого-то мальчика не имела для них никакого значения. В Великобритании этот вопрос безжалостно расследовался бы независимо от затрат налогоплательщиков и времени полиции.(Я написал вышеприведенный абзац до моего ареста Федеральной полицией. В отличие от своих провинциальных коллег, федералы без всякого сожаления тратили деньги своих налогоплательщиков, желая узнать самые мелкие детали моей частной жизни.)
Видимость гнусности отношений между мужчиной и мальчиком связана с предубеждениями людей. Между теми, кто постоянно агитирует за активизацию законодательной и полицейской деятельности по разрушению этих отношений, и теми, кто открыто лоббирует юридическую защиту таких связей, находится большинство, чье безразличие к этому вопросу приводит к практической, если не идеологической, терпимости.
Когда я жил в Бразилии, у меня был друг-немец, ярый гетеросексуал. Его способ общения с моими юными спутниками состоял в том, чтобы игнорировать их. Он приходил ко мне домой, чтобы поучаствовать в геополитических дискуссиях. Он мог провести час, анализируя немецкую историю 20-го века или сексуальность взрослой женщины, никогда не признавая или не беспокоясь о присутствии маленьких смуглых мальчиков, играющих вокруг нас.
Во время посещения Масейо в бразильском штате Алагоас я встретил 13-летнего мальчика и отвез его в дешевый отель неподалеку от порта. Мы были на полпути вверх по лестнице, когда хозяин отеля громко запротестовал: menores нельзя приглашать в номера гостей. Когда я возразил, мужчина принялся кричать, пригрозив вызвать полицию. Мальчик предложил взять такси до квартала красных фонарей и попытаться снять комнату в замке, имевшем французское название calla maison de passe. Четыре разных заведения отказали нам. В одном месте милая женщина за столом дала нам ключ, и мы, было, уже заперлись в комнате, когда в дверь затарабанили. Хозяин обнаружил наше присутствие и пришел в ярость - это был «респектабельный» секс-отель. Однако вспышка добродетели не помешала ему потребовать плату за комнату. Мы проигнорировали его и направились вверх по улице к замку, которым управляла пара китаянок. Они с восточной невозмутимостью вручили нам ключ и полотенце, и вот, наконец, далеко за полночь, мы с моим другом смогли воспользоваться правом человека на свободу объединения.
Я обнаружил, что и на Дальнем Востоке отели, управляемые китайцами, не создают хлопот. Замечательный коммерческий успех китайцев во всем мире объясняется их способностью адаптироваться к различным культурам и мировоззрениям, не усваивая никаких иных ценностей, кроме своих собственных, наиболее важной из которых является зарабатывание денег.
Феноменальный успех тайцев в привлечении иностранных гостей объясняется той же стратегией. Атмосфера сексуальной терпимости объединяет людей, принадлежащих к разным культурам и национальностям. В микроавтобусе, везущем меня из Бангкока в Паттайю, находилась пара белых зимбабвийцев и один саудовец. Мы все дружелюбно болтали во время двухчасовой поездки в Нирвану. Во время круиза на один из островов напротив отеля «Ройал Клифф» среди пассажиров оказалась группа арабов-мужчин (их культура не приучила их к прогулкам с противоположным полом), австралийский гомосексуалист с соответствующим эскортом, американский пастор-протестант со своей тайской девушкой, респектабельная семейная пара, офтальмологи из Бомбея и англичанин, а именно я с двумя 14-летними мальчиками на буксире. На острове мы обедали за одним столом, и разговор был непринужденным и веселым. Никто не выяснял характера наших отношений.
С тех пор я слышал, что в документальном фильме BBC воспользовались тайской терпимостью, изобразив Паттайю логовом беззакония. Следствием этого стали репрессивные меры со стороны полиции, которая без разбора выгоняла невинных туристов из их постелей в отчаянных поисках несовершеннолетних. Тайцам следует остерегаться подобного, так как их страна полагается на туризм, от которого зависит большая часть валютных поступлений. Заброшенные и обветшалые курорты, которыми усеяно западное побережье Шри-Ланки, обязаны своим опустошением не только оппортунистическими действиями полиции, но и тлеющей на этой прекрасной земле войне между тамилами и сингальцами.
2. БОЙЛАВЕР
Озеро Тоба находится в горах Суматры. Самосир - остров на озере, вдвое больше Сингапура. Он населен батаками, которые, в отличие от большинства индонезийцев, являются христианами. Они говорят на своем языке и до конца прошлого века были каннибалами. Самосирские батаки на протяжении большей части своей истории были изолированы от остальной Суматры. Население делится примерно на пятнадцать больших семей. Все знают, что делают остальные. Сплетни обеспечивают абсолютное социальное подчинение. Общество жестко патриархальное. Сейчас остров наводнен европейскими туристами, в основном молодыми парами, которые неустанно бродят по сельской местности, к изумлению водяных буйволов.
На Самосире я встретил мальчика, который со своими друзьями шел из школы домой. В этом почти кровосмесительном обществе, где каждый знает друг друга всю свою жизнь, мальчики испытывают сильное желание установить отношения с кем-то извне. Мой юный друг держал меня за руку всю дорогу до своего дома, где познакомил меня со своей матерью, старшими сестрами и маленькими братьями. Его отец умер. Наша дружба была почти любовным романом. Несмотря на препятствия, чинимые со стороны прислуги отеля, мальчик каждый день приходил ко мне в гости, пребывая в таком счастье, что продолжал сжимать мою руку или колено, когда мы сидели вместе. Несколько раз я бывал почетным гостем у него дома. Его мать была в восторге от наших отношений. Я купил новые саронги для нее и ее дочерей, одежду и учебники для ее сыновей. Домочадцы, до сей поры голодавшие, снова начали есть. Когда я бывал в гостях, младшие братья садились по обе стороны от меня и держали меня за руки, как будто боялись, что я внезапно уйду. Соседи наблюдали за всем этим семейным счастьем и не одобряли. Я оказался объектом насмешливых замечаний со стороны мужчин старшего возраста и молодежи. В обездоленном патриархальном обществе эти мужские бездельники не хотели оставаться в стороне; они чувствовали, что могут экспроприировать меня для себя. Когда им оказывали холодный прием, они прятались и строили козни. Мальчик стал более скрытным, менее непринужденным в моей компании.
Удар обрушился однажды утром, когда я еще находился в постели. В комнату вошли капрал полиции и старик. Капрал немного говорил по-английски. Он представил этого человека дядей моего юного друга. Хотя я никогда не слышал об этом человеке, он обвинил меня в сексуальных отношениях со своим племянником. Когда я заявил о своей невиновности, капрал послал коллегу за мальчиком из школы. Мой друг, напуганный, бесхитростный и трепещущий перед старшими, подтвердил истинность обвинения. После того, как мальчика увели, капрал сказал, что ему приказали отвезти меня в полицейский участок Амбариты. За то, что я сделал, приговаривают к пяти годам тюрьмы. Я быстро оделся, почистил зубы и сказал, что готов идти. Однако мой сопровождающий продолжал сидеть. Я спросил, можно ли взять с собой книгу. Просьба была удовлетворена. Думая о пяти годах, которые мне придется сидеть в заключении, я выбрал биографию Майкла Холройда о Литтоне Стрейчи [Lytton Strachey, 1880 - 1932, английский писатель, биограф и литературный критик, гомосексуал]. Капрал просмотрел книгу, изучил фотографии, спросил меня, кто такой Литтон Стрейчи. Мне пришло в голову, что он намеренно задерживается, поэтому я спросил дядю, могу ли я что-нибудь сделать, чтобы он отказался от своих обвинений. В ходе последовавших за этим переговоров я попытался торговаться, но, в конце концов, согласился с ценой этого человека - 250 долларов. Полицейский сказал: «Теперь вы свободны. Этот вопрос вас больше не касается». Дядя сказал: «Надеюсь, вы вернетесь в следующем году». В этот момент вошел хозяин отеля. «Ничего подобного здесь раньше не случалось», - демонстративно заявил он мне. «Вы должны немедленно съехать. Я не говорил вам, но я был майором в армии, и мне не нравятся подобные вещи». На катере, везущем меня на материк лодочник громко повторял: «Гомсекс, гомсекс».
После пятичасовой поездки на автобусе я прибыл в Медан, где остановился в лучшем отеле города. Я налил себе большую порцию виски и задумался о том, что случилось. Я потерял дружбу, я был унижен, но находился в приподнятом настроении. Я понял, что прошел через все это ужасное испытание, не чувствуя ни вины, ни стыда. Мне никогда не приходило в голову, что моя дружба с мальчиком являлась неправильной, и когда другие разрушали ее, оправдывая свои хищнические действия моим отвратительным преступлением, я мог только считать их дураками и лицемерами. Моральное превосходство, которое я чувствовал, было на моей стороне, оно дало мне возможность сохранить спокойствие и дипломатичность на протяжении всего испытания. Я потерял двести пятьдесят долларов, но дядя потерял доверие своего племянника. Мальчика оскорбил член собственной семьи, который должен был защитить его достоинство и репутацию. Мальчик потерял дорогу в будущее. Я же был свободен. На следующее утро я вылетел в Сингапур, снял средства в банке, а затем продолжил свой путь на Шри-Ланку.
Несколькими годами спустя я оказался в городе Замбоанга на Филиппинах. Возле доков я встретил уличного мальчишку. Ему было тринадцать, и он считал себя мусульманином. У него был тот взгляд «нужды», невыразимой тоски, который так нравился Майклу Дэвидсону (Michael Davidson - Some Boys (1969) Книга писателя-бойлавера о мальчиках и не только). Мы ходили на пикники на пляж Булонг и купались в бассейнах с пресной водой в парке Пасонанка. Я спросил его, почему он не живет со своей матерью, и он ответил, что она слишком бедна, чтобы кормить его. Однажды вечером мы ужинали на ночном рынке под названием Puericulture [Питомник, Культура мальчиков - вариантов перевода множество] (исчезнувший клуб мальчиков). Вдруг нас окружили полицейские, вооруженные автоматами. Оказалось, что кто-то пожаловался на то, что мы составляем компанию друг другу.
Нас отвезли в полицейский участок. Пока мальчика били по лицу и животу, чтобы заставить его оговорить меня, я сидел перед следователем и спокойно болтал. Когда полицейский сунул револьвер в рот мальчика, я запротестовал, и следователь приказал этому бандиту прекратить. Последний взглянул на меня и сказал: «Вы знаете, что мы на Филиппинах делаем с такими людьми, как вы? Мы отрезаем им пенисы!» Через несколько часов следователь, человек с мягкими манерами и слегка расстроенным выражением пожилого школьного учителя, сказал мне, что я свободен. Он сказал, что против меня недостаточно улик. Обо мне не сообщат в Департамент иммиграции и депортации. Он не просил денег, но поручил двум полицейским проводить меня до моего отеля. Я угостил их пивом Сан-Мигель и лечоном (молочным поросенком).
Я не знал, что случилось с мальчиком, но на следующее утро он появился у двери моего номера. Я не впустил его, слишком перенервничав накануне.
- Все кончено, - сказал я.
На его лице появилось такое страдальческое выражение, что я обнял его за плечо, и он залился слезами. Я купил билет на рейс в Манилу на следующий день, но в последнюю ночь в Замбоанге я перебрался в другой, более уединенный отель, так как не мог отвергнуть мольбу этого мальчика о любви. Он пребывал в том возрасте, когда в период наступления половой зрелости гениталии внезапно вырастают, в то время как тело еще остается гибким, мальчишеским и безволосым. Несмотря на все издевательства, властям не удалось сломить нашу волю; наши занятия любовью сами по себе были таинством свободы.
Поскольку я был убежден в том, что любовь к мальчикам правильна с моральной точки зрения, это придало мне силы перенести гонения. У меня не было чувства вины. Подобно агенту, высадившемуся в тылу врага, бойлавер должен продолжать верить в свое дело, даже если его поймают и подвергнут допросу. Он должен уважать, а не подавлять свою инстинктивную энергию, и, будучи более здравомыслящим, он сможет лучше послужить своим собратьям. Я не имею в виду, что он должен совершить «каминг аут», потому что такой поступок может оказаться катастрофическим, но, осознавая свою природу, он сможет лучше судить о своем поведении и о том, как оно влияет на других. Он может объективно оценивать степень скрытности, необходимую для защиты отношений, не будучи одержимым секретностью и боязнью разоблачения.
Процесс самопознания, ведущий к действиям, выгодным как для человека, так и для общества, начинается с признания необходимых ценностей. Нравственные действия предполагают поступки, которые служат целям, сами по себе считающиеся ценными. Если в результате интуитивного познания человек обнаружил красоту в мальчиках и осознал, что наслаждаться этой красотой является для него Высшим Благом, он будет стремиться понять свой идеал через наблюдение за мальчиками и через служение им, становясь их компанией. Познав себя, любовник получит представление о том, что для него действительно важно, и укрепится благодаря познанию абсолютной истины.
Он должен понимать, что мнение или предубеждение других не имеют никакого значения для его собственного опыта. Обоснованность такого опыта очевидна в существовании самих мальчиков и не может быть опровергнута негативными утверждениями о «вине» и «предательстве доверия». Единственное и необходимое условие, которую следует принимать во внимание при оценке врожденной добродетели и универсальной значимости любви к мальчикам, состоит в том, что их интересы и желания должны иметь первостепенное значение. Как я расскажу в следующей главе, польза для столь любимых мальчиков может быть фундаментальной и неизмеримой, или же это может быть всего лишь бесплатный обед, хотя для многих и этого будет достаточно в их беззаботной жизни.
Оценивая доброту своего поступка, бойлавер принимает факты такими, как они есть; ему не нужно соизмерять свои действия с традиционными представлениями о морали, бездумно принимаемыми массами общества. Его любовь будет проявляться в рациональных действиях, принимающих во внимание реальность, которую он объективно, даже несколько научно наблюдает - реальность, в которой мальчики согласно своему естеству нуждаются в поддержке и страсти мужчин. Такие действия не возможны без цели, без учета интересов мальчика. Если любовь мальчика способствует его интересам, тогда это правильно, как бы сильно не отрицали это те, кто не любит этого мальчика. Когда родители или власти вмешиваются, пытаясь разорвать отношения с педофилами, они никогда не задумываются о том, а хочет ли сам мальчик отказаться от продолжения этих отношений. Его постоянные интересы как человеческого существа приносятся в жертву согласно преходящим социальным условностям. Разрушить из-за предрассудков отношения, устраивающие обе стороны - значит причинить глубокое унижение молодому человеку и совершить посягательство на свободу его духа.
Бойлавер - это тот, кто пошел по одному из путей, установленных для человечества эволюцией. Нет никакого особого психологического «типа» не существует. Когда г-жа Крайзер пытается классифицировать педофилов, она попросту совершает ошибку. Она описывает их как тех, кто сам подвергался «насилию» в детстве, и по какой-то необъяснимой причине подобное заставляет их издеваться над другими, как если бы они оказались жертвами какого-то вируса. Она добавляет, что педофилы - это люди, которым необходимо обладать чувством власти и доминирования в своих отношениях. Последнее утверждение - чистый феминизм. Феминистки, кажется, не могут смотреть на любовь или сексуальные отношения иначе, как с точки зрения борьбы за власть. На самом деле отношения педофилов основаны на равенстве и взаимном уважении. Мальчик проявляет свободу выбора, принимая дружбу взрослого. У мужчины нет никакой власти в смысле принуждения, совсем. Мальчик волен приходить и уходить; он может настучать на своего любовника, если почувствует, что с ним плохо обращаются, и он редко зависит от бойлавера в плане своего жизнеобеспечения. У любителей мальчиков очень разные личности, и разная психологическая история. Они не страдают какими-либо специфическими психическими заболеваниями или эмоциональными деформациями. Время от времени психопаты насилуют и убивают детей (обычно девочек), так же, как и взрослых женщин. Джеку-Потрошителю так и не удалось объявить взрослые гетеросексуальные сношения преступлением против закона, несмотря на варварство его собственных злодеяний. Никто не сможет идентифицировать любителя мальчиков в толпе. Любовь к детям настолько глубоко укоренилась в человеческом духе, что затрагивает всех. Бойлавер - любитель мальчиков - это просто тот, у кого хватило смелости и ясности видения обогатить свое существо, испив из того грааля, который предложила Природа.
Говорят, что педофилы - это эмоционально неадекватные люди, неспособные поддерживать взрослые отношения. То же самое можно сказать о людях, которые любят собак.
За те месяцы, что я прожил в Эс-Сувейре, в Марокко, я завязал несколько дружеских отношений с другими иностранцами, которые были гомосексуалистами или любителями мальчиков. Я попал в эту страну почти случайно. После ухода с работы в Сальвадоре я планировал провести год в Италии, живя в доме с моим другом-англичанином в горах Абруцци. К сожалению, мы обнаружили, что не можем сосуществовать под одной крышей, но не раньше, чем я одолжил ему большую часть денег, отложенные мной на годовое пребывание. Когда мои средства резко сократились, я понял, что не смогу позволить себе оставаться в Италии, да и Европе тоже. Мне нужно было добраться до страны, в которой было бы дешево жить, но которая находилась бы не слишком далеко. В Риме я купил путеводитель по странам Магриба. В то время мой единственный опыт общения с мальчиками случился в Сальвадоре, но во многих книгах и статьях я читал о традициях педерастических отношений среди мавров. С предвкушением я сел на рейс Air Maroc, летящий в Касабланку.
Я решил направиться в Эс-Сувейру, потому что это был небольшой прибрежный городок, живописный и обладающий недорогими местами для проживания. В моем путеводителе между прочим упоминалось, что автовокзале прибывших встречают мальчишки, желающие отвезти чемоданы в отель. К моему ужасу, после шестичасовой поездки из Касабланки меня встретили не мальчики, а старики с тележками. Мой багаж погрузили, затребовав непомерные чаевые, и меня препроводили в мрачный отель. Несколько раз в жизни я видел, как рушились мои планы, оказываясь в номере отеля в неизвестном месте. Я смотрел на стены и задавался вопросом, что я буду делать с собой и со своей жизнью. Все, что будет решено в этой комнате, изменит мою судьбу. Все это походило на возвращение в утробу.
Несколько дней я гулял по городу, наслаждаясь экзотической суетой улиц. Со мной никто не разговаривал, кроме нескольких молодых людей хищного вида, чьего нежеланного общества я избегал. Конечно, мальчики помладше даже не глядели на меня, только говорили: «Donnez-moi un dirham» [с фр; Дай мне дирхам]. «Марокканцы, когда-то привыкшие к грабежам и убийствам, превратились в нацию нищих», - размышлял я. Однажды вечером, уже теряя надежду, я прогуливался по эспланаде, когда ко мне подошел мальчик-подросток. Он предложил мне открытку. На ней имелся адрес отеля «Атлантик». Мальчик очень хотел, чтобы я пообедал там. Блюдом дня был лобстер. И был еще один незнакомец, с которым я мог бы там встретиться. Мой юный гид провел меня по узким улочкам к старому и несколько загадочному отелю. Единственным посетителем закусочной был упомянутый мной незнакомец, высокий, впечатляющего вида американец средних лет. Мы сели за разные столики, но вскоре разговорились.
- Вы здесь по той же причине, что и я? - спроси он.
- Да, лобстер превосходный, - ответил я с чопорной английской вежливостью.
- Нет, я не это имел в виду. Вы ищете мальчиков в Эс-Сувейре?
- Ну ... э ... Я полагаю, да, но я еще не встречал.
- А что насчет него? - он указал на моего товарища-подростка.
- Нас еще не представили, - ответил я, покраснев.
- Прикуйте их к кровати!
Он быстро заговорил с мальчиком по-французски, и вот так я познакомился с моим первым юным марокканским другом. Я благодарен этому человеку за то, что он заставил меня избавиться от моей традиционной сдержанности - проклятия английского джентльмена - и заняться делами жизни. Однажды - чтобы привести другой пример - мы возвращались с прогулки в деревню Диабет. По дороге мы встретили мальчика четырнадцати или пятнадцати лет. Мальчик узнал моего собеседника и широко заулыбался. Нас познакомили. Мой французский был очень плох, и наступила тишина.
- Он подойдет? - спросил у меня американец.
- Да, я полагаю, что да, - и я повернулся к мальчику и пробормотал какие-то инструкции насчет встречи со мной в моем отеле завтра.
- Зачем ждать? - спросил американец. - Вы отведете его в кусты, а мы встретимся позже за ужином, - и он зашагал к белым стенам Эс-Сувейры.
Я остался наедине с этим мальчиком. Я разложил свой шерстяной пуловер на земле. Мне было неловко, потому что я не знал, что от меня ждут. Член парня оказался довольно большим, и я определенно не хотел, чтобы меня трахали. Мы обнялись, лежа на песке. Я наслаждалась контрастом между моим белым, раздутым, потерявшим форму телом и смуглой гибкостью его торса и гибкими ягодицами. Я некоторое время сосал у него, а затем помог ему кончить на мою грудь. Сам я не кончил, но, тем не менее, был в восторге. За неделю до этого я никогда бы не подумал, что у меня хватит смелости затащить совершенно незнакомого мне мальчика в кусты и совершить с ним такие грубые непристойности.
История американца была странной. Лансинг занимал важные посты в ЦРУ и большую часть своей карьеры был счастлив в браке. После ухода из «Агентства» он и его жена управляли курортным отелем во Флориде. По мере того, как он старел, он постепенно осознал, что ему очень скучно, что и он страстно любит мальчиков-подростков. Он сделал неверный вывод, решив, что он «гей», и погрузился в мир квир-баров, мест для съема, обшарпанных гостиничных номеров и ночного круизинга, которые предоставлял Майами. После развода он переехал в Сан-Франциско, так как считал, что именно туда должны отправляться такие люди, как он, в поисках своего счастья. Никогда в жизни он не был так одинок. В конце концов, следуя знаменитому изречению Трумэна Капоте, он очистил свой банковский счет и сбежал в Марокко. Он находился в этой стране уже год, когда я встретился с ним в ресторане отеля «Атлантик» в Эс-Сувейре. К тому времени, когда я прикончил своего лобстера, я узнал основные факты его жизни. Только путешествуя в одиночестве по мавританским городам, он понял, что на самом деле тосковал по мальчику-подростку, мальчику, который до некоторой степени мог бы сыграть роль вечного сына.
Еще одним иностранцем, с которым я познакомился в Марокко, был капитан британской армии в отставке. Он тоже был женат и имел взрослую дочь, но к тому времени, когда она вышла из подросткового возраста, он понял, что его внутренняя сущность определяется тайным желанием мальчика четырнадцати или пятнадцати лет. Половину своей капитанской пенсии он растратил на скачках. На доходы от другой половины он теперь жил в Марокко. Когда у него заканчивались деньги, что происходило довольно часто, он выписывал фальшивые чеки или выпрашивал деньги у таких «лохов», как я. Однажды я содержал его целый месяц. Мы ехали из Таруданта в Сиди-Ифни, в целях экономии останавливаясь в самых дешевых отелях и питаясь только хлебом, мандаринами и консервами из тунца.
Он поступил в армию рядовым в возрасте восемнадцати лет. Это был 1942 год, и его отправили в Северную Африку. После вторжения на Сицилию он участвовал в освобождении Таормины. Его взвод приветствовал мэр и городской совет. Охраняя немецких пленных, он обнаружил, что многие из них не достигли даже подросткового возраста. Он был ошеломлен красотой некоторых. Ему хотелось ласкать их золотистые волосы, и он, как мог, заботился об этих несчастных мальчиках. После ранения в Нормандии его перевели в тренировочный лагерь в Шотландию. Он не обижался на такую судьбу, а радовался возможности снова оказаться в непосредственной близости к подросткам. Привыкший к жизни в армии, он остался там после войны и получил офицерский чин. После службы в Малайе он был командирован в Договорной Оман [объединение шейхств южного берега Персидского залива под протекторатом Великобритании, существовавшее в XIX—XX веках на месте современных ОАЭ], где познакомился с молодыми арабскими солдатами. Изучая арабский язык в знаменитой языковой школе, которую в то время открыли британцы в Бейруте, он узнал, благодаря поэзии Абу Новаса, о традиционной педерастической практике арабского мира, упиваясь деликатными ухаживаниями за арабскими мальчиками. В последний раз я видел его в Марракеше, напротив Cafe de la Renaissance. Мне было не особенно приятно его лицезреть, так как я одолжил ему 150 фунтов на возвращение в Англию. Вместо этого, очевидно, он потратил деньги, чтобы продлить свое пребывание в Марокко. Он дал мне чек с поздней датой, который я должен был обналичить. Через полгода я попытался зачислить его на свой счет. Его отклонили.
В гостевом доме в Гватемале я встретил англичанина, который работал радистом на торговом флоте. Мы разговорились, так как он много путешествовал по Дальнему Востоку. В то время я ещё ни разу не был на Филиппинах и опасался посещать эту страну из-за множества негативных сообщений о произволе, связанном с арестами бойлаверов. Я упомянул Пагсанджан и обнаружил, что этот человек, Дэвид, был там год назад. Я пробормотал что-то о предполагаемой красоте водопадов, пытаясь скрыть свои истинные интересы. Дэвид сообщил мне, что во время своего четырехдневного визита он чувствовал себя там неуютно. Он упомянул, что в городе произошли «педофильские операции». Так как он использовал подобную фразу, я предположил, что этот человек - нормальный, порядочный моряк, гетеросексуальные потребности которого удовлетворялись множеством проституток, которыми была знаменита страна миссис Акино [Maria Corazon Cojuangco-Aquino, 1933-2009, также известная как Кори Акино — президент Филиппин с 1986 по 1992 годы]. Дэвид дважды возвращался на Филиппины за свой счет. Я спросил его, что ему так нравится в этой стране. И он ответил, что ему нравится гостеприимство людей. Его часто приглашали в дома простых людей, заставляя чувствовать себя частью их семей. Это был деликатный и интересный ответ.
На следующий день Дэвид пришел в сопровождении двух мальчиков примерно 12 лет. Он отвел их прямиком в свою комнату, закрыл дверь и долгое время не появлялся. В тот вечер я пригласил его разделить со мной немного моего виски и вернулся к теме Пагсанджана, поинтересовавшись, есть ли на Филиппинах другие места, где педофилы проводят свои операции. Я старался не проявлять особого интереса. Затем в гостевой дом вошли два десятилетних мальчика, которые привыкли заходить к обеду. Они обняли меня, демонстративно целуя в щеки. Я покраснел, потому что стоял у всех на виду. Маленькие мальчики обычно не проявляют такой нежности к незнакомым взрослым мужчинам, если только их не поощряют к этому. Этот инцидент нарушил мою сдержанность с Дэвидом, и наш разговор стал легче. Он признался, что принимал приглашения в филиппинские дома, чтобы быть ближе к детям. Однако в свои тридцать лет он еще не вступал в половую связь с мальчиком. Он не осуждал подобную близость, просто у него не хватало смелости ее инициировать. Через несколько дней я уехал в Европу, но из присланного письма узнал, что он, наконец, сделал решительный шаг и снял дом, чтобы облегчить свой образ жизни.
Любовь к мальчикам, основанная на воспитании и заботе о детях, раскрывает все лучшее в естестве мужчины. Возможно, сама его доброта, проявляющаяся в заботе о других, склоняет его к педофилии. В этом смысле любовь к детям - естественное выражение добродетели. В то время как самозваные моралисты и политики этой эпохи надеются привлечь общественное одобрение словесной и юридической агрессией против педофилов и, как следствие, против юных любовников педофилов, мужчина, которого влечет к детям, ведет себя по отношению к ним совершенно бескорыстно. Циник может предположить, что проявление внимания извращенца к своему объекту любви - лишь предварительная подготовка к тому, чтобы снять с мальчика штаны. Такое отношение свидетельствует о банальном, эксплуататорском взгляде на секс. Забота о детях означает не только обеспечение их продуктами питания, одеждой и здоровьем, но и удовлетворение их любовных сексуальных потребностей. Сколько новичков в школах-интернатах были должным образом одеты и накормлены, но, тем не менее, оставались убийственно несчастными из-за отсутствия к ним доброты?
Меня впечатляет святость бойлаверов. В их разговоре мало словесной грубости гетеросексуалов, гордящихся победами над взрослыми женщинами. Радист Дэвид излучал кротость, редкую для моряцкой жизни. Другие любители мальчиков, мужчины, которые служили своей стране на войне или в правительственных ведомствах, проявляют порядочность и личную скромность, необычную для тех, кто глазеет на женские формы. То общество, в котором свирепствуют над такими людьми, ничем не лучше Третьего Рейха.
3. МАЛЬЧИК
Чтобы написать эту книгу, не будучи потревоженным назойливыми мальчишками, я покинул Бразилию и поселился в прибрежной португальской деревне. Поработав в середине дня, я спускался на набережную за тарелкой моллюсков и кувшином вина. Иногда там обедал местный начальник полиции с женой и двумя сыновьями. Младший из его отпрысков, ребенок лет шести, имел привычку усаживаться за мой стол. Он клал руку на мое колено и смотрел, пока я ел, пил или читал книгу. Я не поощрял и не осуждал подобное поведение. Спустя несколько минут мать звала его к себе, но спустя некоторое время он возвращался. Пристальное внимание очень маленького ребенка сбивает с толку. Человек чувствует, что его оценивают. Чтобы скрыть свое смущение, я однажды предложил ему моллюска. Он схватил его, как трофей, бросился к матери и помахал им перед ее носом, как будто тот был символическим подтверждением его привязанности ко мне. Мать, как истинная адлерианка, в конце концов попробовала другую тактику, чтобы убрать его подальше от меня. Она послала старшего сына за мешком игрушек, которые он показал своему младшему брату. Он спросил его, не хочет ли тот прийти и поиграть с ними в песке, и они ушли. Это сломало привычку. Проблема, если она была, оказалась решенной.
Этот маленький мальчик продемонстрировал, что у него есть собственное мнение. Его поведение указывало на то, что он был не просто наростом родительской плоти, а отдельным индивидуумом, который мог общаться, с кем хотелось ему. Во всех разговорах о «несовершеннолетних», «жертвах» и «сексуальном насилии» забывают, что мальчик — личность, которая существует сама по себе, хотя по закону находится в распоряжении родителей.
В 1980 году 12-летний украинский иммигрант в США отказался вернуться со своими тоскующими по дому родителями в Советский Союз. Он «дезертировал». Длительное судебное разбирательство, длившееся несколько лет, в конце концов решило дело в пользу мальчика. Примечательно, что Американский союз гражданских свобод оказывал родителям юридическую помощь, поскольку эта якобы либеральная организация считала ребенка частной собственностью его родителей. К сожалению, окончательное решение возможно только после достижения мальчиком совершеннолетия, иначе был бы создан важный прецедент в установлении прав детей.
Без мальчиков не было бы любителей мальчиков. Какие бы законы ни принимались против любви к мальчикам, сколько бы их взрослых друзей ни сажали в тюрьмы, она всегда будет существовать, потому что мальчики в своем естестве хотят подобного. Даже мисс Крейзер признает, что дети имеют естественное право распоряжаться своим телом по своему усмотрению:
Дети могут и должны говорить сами за себя. Им определенно есть что рассказать о том, что с ними происходит. (стр. 15)
Дети способны выносить суждения, то есть они могут рассматривать альтернативы и принимать решения самостоятельно. (стр. 15)
У детей очень четкие представления о том, что им нравится и что им не нравится... Они обнаруживают, что есть «да», и есть «нет». (стр. 17)
Дети узнают, что они контролируют то, что происходит с их телом, когда мы учим их, демонстрируя им собственным поведением, что их тело действительно принадлежит им. (стр. 46)
Мисс Крейзер предоставляет такую широкую свободу детям потому, что считает - дети не получают удовольствия от «сексуального насилия»; ей не приходит в голову, что они могут наслаждаться сексом без насилия.
Рудольф Дрейкурс, американский продолжатель работ Альфреда Адлера, яростно доказывал в своей книге «Счастливые дети», что в современном мире к детям, несмотря на ответственность взрослых, следует относиться как к равным, как к самостоятельным человеческим существам. Он считал, что способность уважать ребенка имеет важное значение для здоровья общества:
У каждого ребенка есть свой творческий потенциал; каждый ребенок отзывается или реагирует на то, что он встречает в своей жизни. У каждого ребенка свой индивидуальный стиль при формировании его личности.
Эта «прогрессивная» философия воспитания детей в значительной степени впиталась в современную западную культуру, но, как ни странно и непоследовательно, она не применяется к сексуальной свободе. Вся эта благородная структура начинает шататься, когда поднимаются вопросы секса. Была предпринята попытка изолировать этот элемент-изгой путем внедрения «полового воспитания» в школах. В отличие от уроков биологии или химии, на занятиях по половому воспитанию практическая демонстрация - несомненно, лучший способ преподавания предмета - запрещена, что делает подобное предприятие практически бесполезным. Однако быть полезным и по-настоящему информативным не является целью предмета полового воспитания. В классных комнатах, а не в спальнях, среди сдержанного хихиканья и случайного хохота дети просматривают ярко раскрашенные диаграммы, настолько ужасные в своих деталях, что, только взглянув на них, дон Хуан тотчас же освободился бы от своего последнего завоевания и поспешил бы укрыться в ближайшем монастыре. Есть надежда, что после столкновения со сперматозоидами, овуляцией, фаллопиевыми трубами и тестостероном дети изгонят тему секса из своих промытых мозгов. Гораздо более эффективным способом приобщения детей к сексу и формирования зрелого отношения к нему было бы разрешить им исследовать тела друг друга в обстановке, свободной от чувства вины, а взрослым, которым действительно нравятся дети – было бы позволено передавать советы и знания посредством индивидуальных консультаций.
Ибо нет никаких сомнений в том, что секс имеет первостепенное значение для детей. Это моя любимая теория (прошу у читателя снисхождения), что в ходе человеческой эволюции юноши развили свои дерзкие ягодицы, точеные подбородки, губы бантиком и дерзкие взгляды из-под длинных ресниц для того, чтобы сексуально привлекать мужчин. Самцов приматов и человекообразных обезьян соблазняют ягодицы, а не груди. Интересно, что физиологической особенностью этих пышных бугорков обладают мальчики предпубертатного возраста, а не девочки (зоолог Десмонд Моррис выдвинул теорию о том, что у взрослых самок развилась большая грудь, поскольку прямостоящий вид имитировал таким образом ранее выступающие ягодицы). Принимая женскую роль, юный мальчик мог рассчитывать на то, что его не будут рассматривать как вызов или угрозу доминирующему взрослому мужчине. Более того, он получал бы защиту взрослого, воспользовавшись им в качестве наставника и образца для подражания. Все эти преимущества могли бы оказать большую помощь в борьбе за выживание.
В вопросах секса нельзя провести четкую границу между мальчиком предпубертатного возраста и подростком. Десять лет назад я зашел в книжный магазин на Чаринг-Кросс-роуд, специализирующийся на Греции и эллинской культуре. Там я обнаружил «Греческую любовь» Дж. З. Эглинтона, произведение, в то время мне неизвестное. Я с пристрастием его прочитал. В нем серьезно и в научной манере перечислялись многие из оправданий любви к мальчикам, которые уже наполовину сформировались в моем собственном сознании. К моему большому разочарованию, автор прямо заявил, что мальчики до четырнадцати лет слишком незрелы, чтобы оценить сексуальные отношения с мужчиной. Все преимущества, которые он требовал от такого союза, предназначались только подросткам.
С другой стороны, Зигмунд Фрейд был непреклонен в том, что дети с рождения являются сексуальными существами:
На самом деле новорожденный младенец приносит с собой в мир сексуальность; определенные сексуальные ощущения сопровождают его развитие во время грудного вскармливания и в раннем детстве, и только очень немногие дети, по-видимому, избегают какой-либо сексуальной активности и сексуальных переживаний до полового созревания... Читатель [его книги "Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie / Три очерка по теории сексуальности" (1905)] узнает, что специфические органы размножения - не единственные части тела, являющиеся источником приятных ощущений, и что Природа строго установила, чтобы даже в младенчестве нельзя было избежать стимуляции гениталий... Половая зрелость просто приводит к достижению стадии, на которой гениталии приобретают господствующее положение среди всех зон и источников удовольствия... С другой стороны, ребенок задолго до полового созревания способен на большинство психических проявлений любви, например, нежности, преданности, ревности. Довольно часто связь между этими психическими проявлениями и физическим ощущением сексуального возбуждения настолько тесна, что у ребенка не может быть сомнений в связи между ними. Короче говоря, ребенок задолго до половой зрелости является существом, способным к зрелой любви, лишенным только способности к размножению; и можно определенно утверждать, что установленная тайна (о сексе) удерживает его только от интеллектуального постижения достижений, к которым он психически и физически подготовлен.
(Открытое письмо доктору М. Ферсту, 1907 г., перевод Э. Б. М. Херфорда)
Я подробно процитировал этот отрывок потому, что он кажется мне определяющим. Дети готовы к сексу с младенчества и нуждаются в нем для правильного развития. Этот фрагмент ставит точку в споре о том, в каком возрасте следует знакомить ребенка с сексом. Знакомство следует начинать с рождения. Римский историк Светоний обвинил императора Тиберия в том, что тот воспользовался оральными инстинктами младенцев ради собственного удовольствия. В свете исследований Фрейда можно увидеть, что император далеко не чудовище порока, он помогал физическому и психическому развитию младенцев. Когда они свободны в этом, дети действительно вступают в сексуальные отношения по собственной инициативе. Их не нужно заманивать уловками коварных извращенцев или подкупать мороженым. Светоний, однако, упивался выдвижением неподтвержденных обвинений, которые в более поздний, но не более цивилизованный век позволили бы ему получить работу в «Ньюс оф уорлд» или «Нэшнл инквайерер».
В Омоа, маленьком рыбацком порту Гондураса, я встретил десятилетнего мальчика, который слонялся по пляжам, клянча мелочь у туристов-буржуа из Сан-Педро-Сула. Я пригласил его пообедать вместе. Он тараторил без умолку, даже если его никто не слушал; замолчав только тогда, когда принялся сосать палец. Мы подружились, и он часто навещал меня в моем примитивном hospedaje [исп; ночлег]. Секс случился как само собой разумеющееся. Во время этих сеансов он не издал ни писка, а его дыхание замедлялось до размеренного напряженного ритма. Иногда он лежал рядом со мной, пока я читал, посасывая большой палец, словно в трансе. Он, казалось, наслаждался глубокой задумчивостью от этого процесса, и когда вместо этого я предложил ему свой член, он без малейших колебаний оставил свое ребяческое поведение и с благодарностью обхватил альтернативу губами, посасывая вонзившийся в его рот сосудистый стержень с глубоким удовлетворением младенца, сосущего грудь. Было очевидно, что оральный переход от инфантильного к сексуальному оказался совершенно естественным.
Очевидное счастье, которое этот мальчик излучал в моем обществе, привлекло внимание его коллег, которые стали собираться перед завтраком у hospedaje в ожидании меня, как если бы я был Людовиком XIV, появляющимся на Большой дамбе. Эти мальчики предпочитали весь день ходить за мной, а не продавать местные деликатесы из корзин, которые им доверяли их матери. Деньги, которые я давал им за объятия, вряд ли были настолько большими, чтобы можно было предположить, что их привязанность вызвана сексом или жадностью, понуждающей торговать их юными телами. Мягким, спокойным и невозмутимым был этот зеленоглазый мальчик-пирожок с мягкими вьющимися каштановыми волосами, а его пышная попка могла сравниться только с попкой его компаньона, мальчика-пончика, чья озорная, понимающая ухмылка была увенчана плющево-песчаными дикими локонами.
Наибольшего успеха в добывании первого места моих симпатий удалось добиться Алексу. Я плавал у причала, когда этот 12-летний мальчик нырнул в море и всплыл рядом со мной. Сначала я не хотел принимать его ухаживания, так как мой рог изобилия мальчиков был переполнен, но в последующие дни его настойчивость заставила меня поддаться искушению. В отличие от своих соперников, ему не было нужды возвращаться домой по вечерам, так как он ночевал на берегу с рыбаками. За небольшую порцию еды он помогал им по хозяйству. Теперь он мог свободно спать со мной. Когда я забирался в постель, он обвивается вокруг меня, прижимаясь лицом к моей груди. Ему нравились ласки моего языка по его анальной расщелине, в то время как в позе soixante-neuf [фр; шестьдесят девять] я раздвигал его мясистые бедра подобно шеф-повару, готовящему цыпленка для жарки. «Yo ti quero, yo ti quero» [исп; Я хочу тебя, я хочу тебя], — повторял он в экстазе от моих действий.
В порту Акахутла в Сальвадоре я останавливался в отеле Miramar. С его террасы во время коктейля можно было наблюдать за сиянием солнца, когда оно скользило к тихоокеанскому горизонту. Однажды вечером я заметил мальчика - голого, упивающегося огромными волнами, накатывающимися на пляж внизу. Бесстрашный, он бросался своим маленьким телом на падающие пенящиеся буруны.
Я помахал ему, и вскоре, к моему изумлению, он появился рядом со мной, сияющий и ухмыляющийся. Казалось, мне ничего не оставалось, как предложить ему принять душ в моей комнате. Ему было восемь, и его звали Ксавьер. Меня поразило, что такой маленький ребенок может так же легко относиться к сексу, как к волнам; его маленькое тельце с легкостью переходило из морской среды в плотскую. Его размер и гибкость помогали сложности наших интимных отношений. Я мог держать его вверх ногами за бедра так, чтобы, пока я облизывал его гладкую промежность, его рот становился убежищем для моего члена. Без отвращения или удивления он принимал все излияния до последнего, позволяя люстральным выделениям омывать щеки и губы.
В данном случае мальчика не уговаривали, не упрашивали, не подкупали и не угрожали, чтобы удовлетворить желание мужчины; скорее его действия инстинктивно совпадали с пантомимой, когда радостные дети спонтанно танцуют под неизвестную им музыку, в своем новообретенном темпе празднуя жизнь.
В Белизе я посетил город у границы с Гватемалой, населенный индейцами майя. Исторически являясь подданными Испанской империи, они исповедуют католицизм и носят испанские имена, но не говорят по-испански. Дети в школе учат английский. Перетерпев неистовство негритянских мальчишек на побережье, я с удовольствием встретился со скромными юношами майя.
Однажды днем, когда я плавал в водоеме среди джунглей, ко мне подошла компания мальчиков, похожих на фавнов, чтобы искупаться. Без стеснения они разделись и нырнули в прозрачные воды. Один из них, Фелисиано, оказался самым дерзким. Он крикнул: «Догони меня!», и я побрел за ним через подлесок. Когда я уже был готов схватить его, он залез на дерево. Он смеялся надо мной, а я благоговейно смотрел на его красиво очерченные ягодицы и гладкие бедра.
Вечером Фелисиано пришел в мою комнату в гостевом доме и лег рядом со мной на кровать. Я поймал себя на том, что ласкаю его юную грудь и соски, закатав ему футболку до подбородка. Он прошептал: «Хочешь сделать это в моей попке?» Я был очарован причудливым английским изложением его анатомии и согласился на предложение. Я не стал делать это буквально, кончив ему между бедер, при медитации размышляя о скульптурном контрасте мускулистой филейной части и красивой округлости ягодиц. Я дал ему немного денег на покупку школьных учебников. Позже он ещё дважды проскальзывал в мою комнату и, велев мне раздеться, спускал свои штаны до щиколоток. Каждый раз он просил больше денег, чем в предыдущий приход. Я платил ему, соблазненный феноменом 12-летнего мальчика с длинными черными волосами и изящно изогнутыми губами, играющего в шлюху. Он заслужил награду за свою дерзкую непристойность.
Феличиано невольно следовал заветам, изложенным мисс Крейзер: он говорил и решал сам, имел четкое представление о том, что ему нравится, и с мастерской уверенностью демонстрировал, что его тело действительно принадлежит ему.
В Малакке, на полуострове Малайзия, я подружился с мальчиками из португальской кампонги. Это евразийское сообщество является пережитком португальской торговой империи, свергнутой голландцами в 17 веке. Члены общины говорят на диалекте, который представляет собой смесь португальского и малайского языков. Я немного говорю по-португальски, но мне было легче разговаривать с мальчиками на английском. В отличие от жестко контролируемой молодежи из недоступных китайских и индийских общин, эти мальчики обладали свободой действий и уровнем энергии, напоминающим мне бразильцев. Их не пугали ни родительские, ни социальные предрассудки. Один девятилетний мальчик любил купаться со мной в моем номере отеля. В мой последний вечер в Малакке (на следующий день я должен был уехать в Сингапур) он спросил, может ли остаться на ночь. Он развеял мои сомнения относительно положительного разрешения его родителей, поэтому я попросил его друзей, чтобы они по возвращении в кампонг передали членам его семьи, что их сын будет ночевать в гостинице. Спустя несколько часов, когда мы с мальчиком лежали голыми на кровати и смотрели видеофильм, в дверь резко постучали. Мальчик спрятался за занавеску, и я бросил ему вслед его одежду. С полотенцем вокруг талии я открыл дверь. Вошел мужчина, очень похожий на Чарльза Бронсона.
- Где мой сын? - спросил он.
- Как его зовут? - сказал я, пытаясь выиграть время, чтобы мой друг успел одеться. Этот человек действительно оказался отцом мальчика, и я позвал его сына, чтобы тот вышел. К счастью, ребенок успел влезть в свои шорты.
- Почему он был за занавеской? — властно спросил отец.
- Он испугался. Он не знал, что это вы.
Мужчина пробормотал мне что-то непонятное, но я уловил страшное слово «полиция». Я принял нарочито добродушный вид. Я попросил его сесть и предложил выпить, от чего он отказался. Небрежно я сказал, что все было выше всяких похвал, и что это я, в конце концов, сообщил ему о местонахождении его сына. Я извинился за неудобства, вызванные тем, что ему пришлось выйти из дома в такой поздний час. Я открыл свой бумажник и дал ему сумму, значительно превышающую стоимость проезда на такси от его дома до этого места, которое якобы было его целью, и обратно. Отец принял это предложение мира и увел сына, который потерял дар речи и буквально трясся от ужаса, словно шел на погибель. Тут важно то, что мальчик, должно быть, знал, что отец не одобрит его ночевку в отеле с незнакомцем, но, тем не менее, готов был рискнуть получить «взбучку», как он выразился бы, ради того, чтобы поспать в объятиях мужчины.
В Бразилии я подружился с 10-летним мальчиком по прозвищу Бамбино, который буквально настоял на том, чтобы переспать со мной. Когда его мать пришла ко мне домой, он сказал ей, чтобы она убиралась и не возвращалась. У него была очень гладкая кожа, и он почти мурлыкал, когда ее ласкали. Он будил меня по утрам и радостно объявлял, что это hora por amor [исп; время любви].
Это желание не является ни противоестественным, ни извращенным. Фрейд в своем «Анализе фобии пятилетнего мальчика» (1909) утверждал, что у детей нет такого понятия, как отдельный гомосексуальный инстинкт, но что мальчики, вероятно, будут проявлять себя гомосексуально, поскольку они наиболее знакомы с мужскими гениталиями.
Хотя взрослый может инициировать сексуальный контакт с ребенком, это не умаляет искренности или качества полученного ребенком опыта. Дело не столько в том, что педофил совращает или обучает пороку в остальном асексуальное существо, сколько в том, что взрослый создает свободную среду, которую ребенок использует для исследования собственной сексуальности. Дело не в том, что педофил — эмоционально незрелый взрослый, а в том, что он способен относиться к ребенку как к ровеснику. Некоторые дети ведут себя «по-детски», но зачастую это уловка, чтобы привлечь внимание невротических родителей. Большинству детей нравится, когда взрослые относятся к ним с таким же уважением, какое взрослые проявляют друг к другу в обычной жизни. Отдавая такое уважение, вполне естественно, что педофил оказывается выбранным детьми в качестве своего компаньона. Часто единственной «инициативой», которую педофил предпринимает, чтобы завоевать любовь ребенка, является обращение с ним с порядочностью, которая должна быть дарована любому человеку.
Иногда я видел, как мальчики, придя ко мне в гости, разочаровывались, если меня не интересовал секс. Моя квартира была единственным местом, где у них имелась возможность для сексуального самовыражения. В Бразилии, если бы я не «проводил занятия», если можно так выразиться, то мальчики перессорились бы друг с другом. Однажды меня вызвали в мою спальню два мальчика, которые настояли на том, чтобы я посмотрел, как они экспериментируют с разными позами во время полового акта. Я смотрел на их темные тела (одному мальчику было 12, другому 13), переплетающиеся друг с другом, чередующие активные и пассивные роли. По сравнению с тем, что эти мальчики делали друг с другом, мои собственные «атаки» на них были столь же респектабельны, как аэробика Джейн Фонды.
Однажды разбудив собственную сексуальность, мальчик с энтузиазмом будет пользоваться возможностями для эротических игр. Полет его освобожденного духа увлекает за собой его тело.
Впервые я встретил Циско в Сан-Сальвадоре (Сальвадор), когда ему было восемь лет. Меня интересовал его старший брат, Тони, и я едва взглянул на этого мальчика. Четыре года спустя я встретил его снова и был очарован. Тони по-прежнему оставался моим лучшим другом (на самом деле, я поспособствовал его воспитанию), но в свои шестнадцать лет он физически перерос то, что касалось моих эротических запросов. (Сам Тони искал внимания среди девочек своего баррио [района]. Люди критикуют болаверов за то, что они «бросают» своих мальчиков, когда те вырастают. Дело в том, что сам подросток — как подразумевает само это слово, это тот, кто растет во взрослую жизнь - больше не требует физического внимания, которое нравится мальчикам помладше, скорее, он теперь сам начинает уделяет внимание, обычно девочкам) С другой стороны, Циско находился в самом расцвете сил. Живя в порту Акахутла, он познакомился с немецким моряком. Он обожал этого человека, тосковал по его возвращению и хранил его фотографию. Я спросил, был ли между ними секс, но он отрицал это. Тем не менее Ганс, моряк, уже дважды возвращался в Сальвадор по собственному почину, чтобы повидаться с Циско, и было очевидно, что Циско научился некоторым трюкам в постели. Этот мальчик был одним из лучших любовников, которых я когда-либо встречал. Он в полной мере пользовался гибкостью своего 12-летнего тела. Казалось, у него имелась первобытная тоска по моему дряблому туловищу. Мы вместе плавали среди тихоокеанских волн, он обхватывал мою шею и обвивал ногами мои бедра. Пока нас мягко качал океан, мальчик тянулся к моему члену и попытался насадить себя на него. Однажды, будучи в моем отеле в Сан-Сальвадоре, как раз перед моим отъездом в Панаму, он встал в душе на колени и принялся молить о сексе, посасывая мои гениталии, чтобы возбудить меня.
Однажды я подвергся сексуальному насилию со стороны маленького мальчика в Паттайе. Ему было около десяти, и он был полным беспризорником. Когда я встретил его на улице, его одеяние состояло из двух кусков ткани, скрепленных английской булавкой. Чтобы привести его в гостиницу, мне пришлось экипировать его. Инвестиции окупились, когда мы оказались в душе, мальчик жадно обнял меня. Его голова едва доставала до моего пупка, и когда мой член начал подниматься, он схватил его, как рожок мороженого, и направил в свой рот.
В Сальвадоре-да-Баия (Бразилия), я часто в сумерках заходил в «Кантина-да-Луа» на исторической площади, ограниченной с трех сторон фасадами в стиле барокко. Пока я потягивал свой batidas con limao, напиток, гарантированно доводящий человека до безумия, меня постоянно развлекали маленькие негритянские мальчики, торгующие арахисом. Один из них стал моим другом. Его белоснежная улыбка первой встречала меня, когда я приходил выпить аперитив перед ужином. Вместо того чтобы продавать арахис, он предпочитал околачиваться вокруг моего столика, опираясь на мое плечо и что-то шепча мне на ухо. Однажды вечером пьющие за другими столиками стали более шумными, чем обычно. В Бразилии люди в барах часто убивают друг друга во время пьяных споров, поэтому мальчик предложил мне покинуть столик внизу и подняться наверх. Там мы уселись в уютной нише. Отключилось электричество, и мы погрузились в темноту. Пока мы болтали, я обнаружил, что ласкаю его член, мальчик был очень возбужден. Так продолжалось до тех пор, пока на столах не стали появляться свечи. Когда пришло время уходить, мальчик последовал за мной, радостно держа меня за руку, пока мы шли по темным улицам к моему многоквартирному дому. Я жил в однокомнатной квартире, где из мебели имелся только один матрас. Мой спутник сказал, что хотел бы переночевать. Как только мы устроились на простынях, занятия любовью начались сами собой. После взаимных ласк он со всей серьезностью объявил, что, если я пожелаю, то смогу войти в его cou. Он сделал это предложение с почти архаичной учтивостью.
Сексуальные желания маленьких мальчиков не всегда мне по вкусу. Пляжи Натал в Бразилии усеяны барраками - парусиновыми киосками, где можно купить пиво, крабов и жареную рыбу. Я провел много дней в таких местах, наблюдая необъятность океана и разговаривая с мальчиками, торгующими арахисом и сладостями. Однажды рядом со мной уселся такой мальчишка-арахис, по-видимому, отказавшийся от всякого намерения торговать своим товаром. Он выглядел на двенадцать лет, светлокожий, с большими зелеными глазами. Я угостил его тапиокой и газировкой. Наступил вечер. Этот мальчик не проявлял никакого желания возвращаться к своей матери, которая жила за рекой. Во время ужина он был кокетлив и обольстителен. Потом стало слишком поздно, он уже не успевал на последний автобус домой, и ему пришлось провести ночь со мной. Мы лежали на кровати голыми, но у нас были противоречащие друг другу цели. Мальчик присел на корточки над моей грудью и засунул свой член мне в рот. Некоторое время он двигал бедрами, затем отстранился, хлопнул меня по ляжкам и велел перевернуться. «Вире», — приказал он. Меня поразила дерзость этого маленького наглеца. Если кто и собирался трахать, так это я. Я бормотал что-то о занятиях любовью, но он смотрел на мой член так, словно между моими ногами выросла жаба, и когда я попытался размять его ягодицы (которые были хороши), он быстро провел над ними рукой, словно опуская решетку. Наступила безвыходная ситуация, но было слишком поздно, чтобы избавляться от него. На следующее утро в качестве вознаграждения я дал ему денег на проезд на автобусе, подарив ему пару шорт только для того, чтобы он мог выйти из отеля в довольно приличном виде.
В рыбацкой деревушке Паракуни, что в Сеара (Бразилия), на пляже полно смуглокожих мальчиков. У них одни из самых красивых торсов, которые я когда-либо видел - потому что они постоянно тренируются на самодельных досках для серфинга и помогают выталкивать на пляж классические рыболовные суда северо-восточной Бразилии - джангада. Жизнь этих мальчиков кажется блаженно-счастливой и совершенно самодостаточной. Они были дружелюбны, но всегда держали меня на расстоянии, если казалось, что я собираюсь предложить интимные отношения. У них не было ни желания, ни потребности в сексе со мной. Они вели беззаботную жизнь на широких белоснежных пляжах Сеары, вечно играя в волнах и питаясь соком кокосов и щедростями океана. Я должен был довольствоваться тем, что целыми днями наблюдал за их красотой и счастьем, признавая, что моя философия не имеет универсального применения.
Обнаружение разрыва между теорией и практикой может иногда обескураживать. Рамон был 13-летним чистильщиком обуви, которого я встретил на главной площади Санта-Крус (Боливия). Мы встречались несколько раз, и он принял мое приглашение пообедать в одной из кабинок в бывшем ботаническом саду. Потом мы прогулялись вдоль реки, и он обнял меня за плечи.
Он заговорил о дружбе и спросил меня, не куплю ли я ему велосипед. Я ответил, что это будет зависеть от того, как сложится дружба. Я думал, что моя мысль ясна, особенно когда он согласился вернуться в мой гостиничный номер якобы для того, чтобы посмотреть телевизор. Шла ужасная индийская версия фильма о Тарзане с продолжительными кадрами бегущих в панике слонов. Пока трубные звуки этих зверей наполняли комнату, я нежно ласкал мальчика, а когда ощутил, что его эрекция выросла под натянувшейся тканью джинсов, то попросил его встать, чтобы я мог бы их спустить. Он помог расстегнуть ремень, и хорошо выраженная эрекция оказалась в нескольких дюймах от моего лица. Лобковые волосы еще не начали расти, но размер члена указывал на то, что мальчик вступал в подростковый возраст. Гениталии источали чистый цветочный запах, и я сомкнул губы вокруг стебля. Я сосал какое-то время, после чего мальчик резко отстранился. Покраснев, он спросил: «Зачем ты это сделал?» Он поспешно привел свою одежду в порядок и ушел. Позже, когда я проходил по площади мимо него, он отворачивался, отказываясь признавать мое существование.
Детям нужно позволять свободно выражать свою сексуальность - без чувства вины, не опасаясь разоблачения со стороны родителей. Чувство вины парализует личность, и большая часть истерического неприятия детского секса объясняется разрушительным воздействием этого чувства, влияющего на людей даже спустя много времени после того, как они перестают быть детьми. Любитель мальчиков — идеальный советчик для молодых людей в вопросах секса. К своему удовольствию мальчик обнаруживает, что не все взрослые не одобряют один из его самых важных инстинктов. Его личность и самопознание, не говоря уже о его счастье и радости жизни, расцветут, когда он узнает от взрослого, что такое любовь, как она ощущается и что она подразумевает. Эта ситуация гораздо предпочтительнее глупой игры «в доктора» друг с другом - игры, которая является единственной формой сексуального самовыражения, разрешенной детям режимом мисс Крейзер.
Семья не должна быть единственной доступной ячейкой, в которой мальчик может сформировать свою привязанность к взрослому. Большинство современных психологов согласятся с тем, что для здорового эмоционального развития ребенка необходимы два фактора. Во-первых, он должен чувствовать, что его принимают, он желаем, его ценят и он полезен. Другой фактор, который упускают из виду те, кто почитают «семью», заключается в том, что ребенок в процессе своей самореализации должен освобождаться от авторитарной власти своих родителей. Наиболее очевидный способ разрешить эти противоречащие друг другу потребности — позволить ребенку установить прочные отношения со взрослым, с которым он не связан навязчивыми домашними узами. Единственный человек, у которого хватит терпения на время глубоко вмешаться в жизнь чужого ребенка, — это педофил.
Школьные учителя часто рассматриваются обществом как приемлемые заменители родителей в качестве взрослых образцов для подражания. Я сам был учителем и знаю, что это ложь. Преобладание женщин в профессии среди американских учителей может сделать жизнь любого мальчика старше десяти лет невыносимой. Что же касается учителя-мужчины, то для того, чтобы подобное могло оказаться эффективным, оно должно частично сработать за счет естественного авторитета, приписываемого учителю, как взрослому. Этот авторитет слабеет, если учитель сосредотачивает свою энергию только на нескольких детях, находящихся под его руководством. Количество учеников, с которыми приходится справляться учителю, препятствует установлению достаточно близких отношений, равно как и публичный и временный характер подобного объединения.
Разумный родитель должен поощрять стремление сына к установлению неформальной связи со взрослым другом-мужчиной вне семьи. Это позволяет мальчику развивать свою индивидуальность и моральную независимость таким образом, чтобы это не предполагало открытого бунта или стрессового неповиновения в семье. Родители часто заставляют ребенка чувствовать себя в узде, чрезмерно беспокоясь о его «успехах». Ребенок может прибегнуть ко лжи, чтобы скрыть свои «ошибки». Родители, чьи дети лгут им, должны винить только себя. Ребенок, не чувствующий, что его ценят как личность, может перейти к наиболее крайним формам асоциального поведения. Эта семейная напряженность была бы рассеяна, если бы рядом находился бойлавер, который мог бы поддержать представления ребенка о себе в перспективе. Ребенок понял бы, что тот новый человек, которым он, согласно своим ощущениям, становится, так же ценен для взрослых, как и в былые времена маминого любимчика. По сути, чрезмерная защита ребенка его родителями является оскорблением его существования как независимого человеческого существа.
Важнейшая сфера, в которой мальчик защищен сверх всякой меры, - сексуальная. В Соединенных Штатах, в частности, существует извращенный обычай заставлять детей в возрасте двенадцати-тринадцати лет «встречаться» с представительницами противоположного пола, запрещая при этом более интимный контакт, за исключением возможности подержаться за руки. На самом деле, только в подростковом возрасте мальчики начинают желать общества девочек. Во всяком случае, совместное обучение заставило их думать о себе как о бесполых существах. Будучи учителем, курирующем школьные танцы, у меня возникали трудности с убеждением семиклассников составить пары. Каждый пол был счастлив танцевать только со своими членами. Как указал У. Помрой [Wardell Baxter Pomeroy; 1913 - 2001 — американский сексолог, соавтор Альфреда Кинси] в своей книге «Мальчики и секс», подростки в своей ранней стадии проходят интенсивную гомосексуальную фазу. Даже Помрой, справедливо подчеркивавший временный характер подобного, не одобрял слишком жесткого подавления этого инстинкта взрослыми. Для мальчика требуемое от него сексуальное отречение не имеет биологического оправдания; на самом деле все обстоит как раз наоборот. Если подросток испытывает желание мастурбировать каждый день, самоочевидно, что его наполненное соком тело взывает о сексуальной разрядке. Социальные условности, однако, требуют, чтобы мальчик подвергался форме психического уничтожения, при котором само его представление о себе как о «мальчике» обесценивается из-за отрицания его самой важной части, его пениса, которого представляют не больше, чем мочевыводящим отростком.
Краткий сексуальный контакт с мальчиком имеет свои уникальные особенности. Элементы случайности и приключений, драмы и удовольствия временно, но сильно переплетаются. Любители мальчиков иногда переоценивают преимущества долгосрочных отношений, в которые они вовлечены. Очевидно, что иметь в друзьях одного мальчика намного безопаснее, чем нескольких. В сегодняшней Европе попросту не так много мальчиков, которые достаточно сдержанны, проницательны, игривы и социально доступны для сексуальных связей со взрослыми мужчинами. Как следствие, любители мальчиков склонны придавать, возможно, слишком большое значение одиноким, герметичным отношениям. В странах, где мальчики не придают большого значения сексу с мужчинами, имеются возможности для разовых встреч, могущих удовлетворить обе стороны.
На самом деле разовые встречи редки, поскольку, если сексуальное и эмоциональное содержание связи удовлетворило обоих партнеров, то, вероятно, что последует продолжение. Внешние факторы, такие как дальнейшее путешествие или труднодоступность, могут предотвратить повторение. В Асунсьоне (Парагвай), я встретил 13-летнего чистильщика обуви на Площади Уругвай. Я снял комнату по соседству в корейском трах-отеле. В отличие от чистильщика обуви из Санта-Круса, этот оказался более покладистым. Мы вместе приняли душ, и пока я намыливал ему яйца, его пенис встал. Вытерев мальчика, я подвел его к кровати, где он, ничуть не шокированный, принял мои услуги. Перед его уходом я подарил ему футболку и дал немного денег, не слишком большую сумму, но значительно больше, чем он мог бы получил за полировку моих ботинок. Мы договорились о новой встрече в корейском кафе. Однако я побоялся вновь встречаться с мальчиком в общественном месте и опоздал на встречу на два часа. Мой друг ждал меня, сказал владелец кафе, но в конце концов сдался и ушел. Это была моя вина.
Краткие сексуальные контакты могут придать цвет и разнообразие жизни, которая в противном случае может быть основана на прочных столпах давней дружбы. Эти кратковременные связи подобны завитушкам и украшениям мраморных колонн, поддерживающих здание наших привязанностей. Они игривы с чувствами и не обременительны эмоциями. Любители мальчиков, говоря о многолетней дружбе, могут заметить, что секс в ней не самый важный элемент. Что так очаровательно в кратковременных связях, происходящих всего несколько раз, так это секс, являющийся наиболее важным фактором. Подобные связи — сатирические интерлюдии, осветляющие размеренную последовательность более благородной драмы.
Однажды декабрьским вечером в Марракеше я обедал в маленьком французском ресторанчике. Погода стояла зимняя, и я был благодарен за steak au poivre [стейк с перцем] и сопровождающее его вино. Я почувствовал, что за мной наблюдают через окно. Снаружи, закутавшись в старое пальто и имея на голове одну из тех несчастных шерстяных лыжных шапочек, которые марокканские юноши склонны надевать в ненастную погоду, стоял или, вернее, склонился перед непогодой мальчик. Я продолжал есть, но время от времени поглядывал на него, заметив, что эти большие мавританские глаза устремляют свой тоскующий взгляд не на меня, а на мою тарелку. Оставив немного хлеба, картошки и мяса, я жестом пригласил его войти в заведение и доесть остатки моего обеда. Мальчик сел за столик, нервно поглядывая на суетливого, самодовольного официанта, который принял очень несчастный вид, принявшись бормотать, что моему гостю придется уйти. Однако под моей защитой мальчик поел от души. Я узнал, что его зовут Мустафа и ему тринадцать лет. Нет, у него не было никаких планов. Хочет ли он провести ночь со мной? «D'accord» [фр; ладно], — последовал его лаконичный ответ.
В темноте мне удалось провести его мимо хаджи, который ночью охранял дверь моей гостиницы. Сняв с Мустафы его старую одежду, я велел ему принять душ. К сожалению, была только холодная вода. После душа он быстро лег в постель и прижался ко мне, но не из-за страсти, а из-за температуры моего тела. Ему было очень холодно, и я прижал его к себе и некоторое время ласкал. Когда кровообращение восстановилось, он вспомнил причину, по которой он лежал голым в постели с незнакомым мужчиной. К моему удовольствию, он оказался из тех мальчишек, которые не делят секс на дозволенное и недозволенное. Его тело обладало гибкостью и изворотливостью, которые мне хотелось бы счесть своеобразно мавританскими. Он провел ночь, обвивая меня. Он встал перед рассветом, приняв еще один бодрящий холодный душ. Я энергично вытер его полотенцем, так что с восходом солнца его существо расцвело.
С 20 дирханами, которые я дал ему перед его уходом, он прямо засиял.
Позже в тот же день я должен был сесть на поезд в Танжер. «Может быть, в следующий раз, когда вы будете в Марракеше?» - спросил он, слегка пожав плечами при уходе, но мы оба понимали, что опыт, который мы получили вместе, был сам по себе достаточен; повторение вряд ли бы улучшило его.
Вызывающая клаустрофобию атмосфера Эс-Сувейры, где каждый мужчина находился под постоянным наблюдением молодых людей, «ожидающих, когда их выберут», делала долгосрочные отношения с мальчиком практически невозможными. И все же я провел там время не совсем бесплодно. Однажды, возвращаясь в город после прогулки по пляжу, я столкнулся с двумя мальчишками лет четырнадцати. Один был безобразен – бледный и с торчащим на лице большим арабским носом; другой обладал тонкими чертами лица и смуглой кожей южных берберов. Наша беседа прошла официально и учтиво, но мои мысли были заняты тем, как отделить красавчика от его спутника, а затем без хлопот довести его до дверей моей комнаты. Боги были со мной — нежеланный мальчишка позволил надуть себе несколькими монетами, а мы с его спутником смогли подняться по лестнице отеля, не привлекая к себе внимания. (Я всегда держал ключ от своей комнаты при себе, чтобы не идти к стойке регистрации.) Хотя я чувствовал, что мой юный друг был «хорошим» мальчиком и никогда не общался с иностранцами, я не встретил ни удивления, ни сопротивления, когда, после нескольких ритуальных слов светской беседы, я высвободил его из складок его гандоры и уложил его юношеское тело на кровать. Он спокойно возлежал в позе Спящего Гермафродита из римского музея Терме [Museo Nazionale Romano / Национальный музей Рима], а мой член ласкал мраморно-гладкие изгибы его бедер. Дань уважения моего тела к его телу подошло к завершению, и я немного поболтал с ним. Я чувствовал некоторое смущение из-за того, что так поспешно ввязался в подобные интимные отношения. Что он должен думать? Я отвлекся, показав ему открытки с изображениями Лондона и Церемонии выноса знамени, но вскоре вежливая беседа закончилась. После того, как я дал ему 10 дирханов, он ушел. Я все еще сидел на кровати, несколько ошеломленный пережитым, когда дверь открылась. Мальчик вернулся. Захотел ещё денег? Однако он хранил серьезное молчание и сел рядом со мной. Затем обнял меня и поцеловал. После чего подошел к двери, неожиданно улыбнулся и снова ушел. Я ещё раз видел его. Он был на рынке со своей бабушкой. Он кратко представил меня ей, но явно не хотел выказывать свою близость в ее присутствии. И все же, пока старуха торговалась из-за овощей, он бросил на меня один из тех сверкающих косых взглядов, из-за которых может целый день трепетать сердце.
В то время самого красивого мальчика в Эс-Сувейре звали Джавад. Ему было тринадцать, и он являлся обожаемым объектом ухаживаний нескольких местных юношей. Его в девятилетнем возрасте изнасиловал берберский крестьянин, и, как говорили, поэтому его анальное отверстие было открыто. Если мы встречались на улице, я попытался перекинуться с ним парой слов. Ему хотелось поговорить, но его поклонники прерывали наш разговор. Несколько раз нам удавалось договориться о встрече позже, но вскоре нас замечали и прерывали. Однажды нас увидел его старший брат, гневно отругал мальчика и велел ему отправляться домой.
За несколько дней до того, как я должен был навсегда покинуть Эс-Сувейру (я решил провести время в Таруданте со своим маленьким другом Маджидом), мне удалось дать понять, что я заплачу Джаваду 50 дирханов, если мы сможем уединиться. С Лансингом я должен был ехать автобусом в Агадир. Я только что закончил собираться, запер дверь и с чемоданами в руках уже шел к лестнице, как вдруг появился Джавад, в одиночестве. Он, очевидно, ускользнул от своих надзирателей. Я открыл было рот, чтобы сказать, что уже слишком поздно, но мальчик, подобно Архангелу Гавриилу, был тут, и в коридоре, кроме него и меня, никого не было. Пораженный его присутствием, я снова открыл дверь, которую, как мне казалось, закрыл навсегда. Я положил часы на столик у кровати. У меня было полчаса на то, чтобы заняться любовью с Джавадом и дойти с багажом до автовокзала на другом конце города.
Мальчик, однако, не стал дожидаться флирта и разделся. Мы обнялись, и я вдохнул мальчишеский аромат его юной плоти. Он устроился поудобнее, и я подложил под его ягодицы подушку, чтобы он мог расположиться получше. Он лежал, уткнувшись головой в льняные простыни, окруженную ореолом шелковистых волос, его ресницы были полуопущены, словно в раздумье над какой-то мальчишеской мечтой, его искавшие поцелуя губы были слегка приоткрыты.
В течение нескольких минут, предоставленных мне, я упивался прежде неприкосновенной красотой этого мальчика, сама интенсивность моего погружения в мечту приближала ее к последнему моменту. Мы сражались с нашей одеждой, одеваясь. Джавад сунул в карман зеленую банкноту в пятьдесят дирханов, которую я небрежно протянул ему, и ускользнул. Нагруженный своим багажом, я проковылял через переполненный базар к автобусной станции. Мой американский спутник умолял водителя подождать еще одну минутку.
— Где, черт возьми, ты был? — крикнул он, когда я появился в поле зрения.
Нам было о чем поговорить во время трехчасового пути в Агадир.
Эти разовые встречи несут в себе некую таинственность. Такая встреча — это дар случая, желанный, но неизведанный. Возможно, какое-то божество дарует поклонникам мальчиков эти маленькие угощения в награду за их усердную преданность.
Однажды ночью, не в силах заснуть, я прогуливался по бразильскому берегу, когда услышал, что меня зовут по имени из барраки [торговой палатки]. Привлеченный этим голосом - звучным альтом мальчика, у которого нежно протекает половое созревание - я откликнулся на зов. Он лежал в гамаке, по-кошачьи потягиваясь, фыркал, подшучивая над бородатым мужчиной, видимо, родственником. Чтобы побольше узнать об этом мальчике, я задержался и заказал пива. Он вершил свой суд из гамака - 13-летний принц в рваной футболке и джинсах.
Моя выпивка закончилась, настал момент принятия решения. Не мог бы он уделить мне полчаса и вернуться со мной в мою квартиру? Вежливо испросив разрешения у своего старшего родственника, он согласился. В постели я возился с его сосками, которые, как это часто бывает у мальчиков на этом этапе жизни, слегка набухли. Это внимание забавляло его и вызывало музыкальный, почти моцартовский смех. Наш сеанс закончился, и я снова передал его в руки его опекуна на пляже. И, несмотря на то, что я много раз проходил этим маршрутом, я никогда больше не слышал, чтобы мое имя выкрикивали в ночи такими навязчивым интонациями Ариэля. Я заглядывал под полог, но меня встречали озадаченные, нелюбопытные взгляды седых пьяниц.
Гватемала-Сити — холодный, пасмурный и унылый город. Индейцы — замкнутый народ, для которого испанский — второй язык, если они вообще говорят на нем. Белокожих иностранцев не встречают с распростертыми объятиями. Тень конкистадоров витает над «отрядами смерти» [в 1980-е годы, во время гражданской войны, жертвами массовых убийств эскадронов смерти стали индейцы майя. Принято считать, что в результате действий армии и проправительственных эскадронов смерти погибло более 75 тыс. индейцев; коло 50 тыс. майя бежали в Мексику], бродящими по улицам.
Не сумев добиться какой-либо привязанности, однажды поздним вечером я плелся обратно в свой полуразрушенный отель в центре города. В коридоре, когда я подходил к своей комнате, стоял мальчик в одном только нижнем белье. Казалось, он никуда не собирался, поэтому я спросил его, что он тут делает. Его старший брат, по его словам, находился в отеле в компании американского гостя, а ему, поскольку он был слишком мал, велели подождать снаружи. Я предложил ему подождать в моей комнате. Там я уселся в кресло, задаваясь вопросом, как начать знакомство.
Его звали Хосе, и ему было тринадцать. Я задал обычные бессмысленные вопросы, которые задают, чтобы оценить ситуацию и набраться смелости перед решительным шагом. Ходит ли он в школу? Сколько у него братьев и сестер? Чем занимается его отец? Этот последний вопрос являлся весьма наводящим, так как вполне может быть, что отец больше не является частью семьи, а, если это так, раскрывался социальный статус семьи. (В Марокко милый мальчик в рубашке с оборками, когда ему задали этот вопрос, сказал, что его отец начальник полиции! Позже из других источников я узнал, что он был сыном учителя математики)
На протяжении всего нашего разговора Хосе стоял рядом с моим креслом. Я стал гладить его грудь и руки. Затем сунул палец за резинку его трусов и спросил: «Можно?» Он деловито кивнул. Он был бы поражен, если бы ему сообщили, что, согласно британскому или американскому законодательству, он подвергается сексуальному насилию. Я стянул белые трусы вниз, обнажив его изящно вылепленные смуглые бедра, его пенис, торчащий прямо из точки их соединения. Он сбросил одежду с лодыжек и встал передо мной, положа руки на бедра и слегка расставив ноги.
Я по-прежнему был полностью одет, но гладкие безволосые половые органы мальчика находились всего в нескольких дюймах от моих губ. Я обхватил одну из ягодиц, чтобы удержать его на месте, а другой рукой принялся ласкать его яички. Таким образом, я притянул его к своим губам, которые обхватили упругий член. Пососав около минуты, я отстранился, чтобы поиграть руками с этим дерзким слюнявым членом. Мальчик стоял, упершись подбородком в грудь, с открытым ртом, прерывисто дыша, зачарованно глядя на то, что происходит с его юным телом. Внезапно он брызнул, вымазав мои пальцы своим медом. Он схватил меня за плечо, удерживая равновесие, когда мышцы его бедер напряглись и расслабились.
Мы принимали душ, обнявшись. Я намыливал его ароматным парижским мылом (в то время как он ухаживал за мной совсем по-другому). Когда он обсох, я растянул его на кровати и припудрил его туловище тальком Eau Sauvage. Таким вымытым и надушенным, ставшим на несколько кетцалей богаче, он был отправлен к своему старшему брату.
Не сумев найти настоящего партнера, мальчик может развить альтернативную фантазию. Приключенческие мальчишеские истории часто связаны с перемещением их юных героев в отдаленные экзотические страны, где не действуют родительские предписания. Такой герой может оказаться в плену у дикарей, которые либо планируют убить его в одном из своих ритуалов (и в этой ситуации присутствует сильный подсознательный сексуальный элемент – желание мальчика быть изнасилованным), либо при посредничестве сочувствующего взрослого персонажа - человека, который полюбил мальчика ради него самого и защищает его от опасности - мальчика принимают в группу, не имеющую отношения к его семье и домашнему окружению.
Фрейд в примечании к книге Отто Ранка «Миф о рождении героя» писал, что незадолго до полового созревания у мальчика может развиться фантазия, в которой его настоящих родителей заменяют другие, более выдающиеся личности.
В этих фантазиях мальчик выражает инстинктивное желание быть поддержанным и любимым кем-то, кроме родителей. Именно в этот период, непосредственно перед половым созреванием и во время него, естественный симбиоз между мужчиной и мальчиком наиболее силен. Там, где это возможно, мальчики по собственной инициативе привязываются к кому-то другого происхождения и другого положения. Если мальчик в своих фантазиях видит себя потерянным или брошенным на произвол судьбы в чужом мире - это отражает неуверенность, которую он испытывает, когда осознает, что его дом и семья больше не удовлетворяют его моральным и психическим потребностям. Эта стартовая беззащитность и наивность — его негласный призыв к еще неведомому.
В современном мире, где царит почти полное отчуждение между поколениями, только любитель мальчиков может ответить на этот извечный призыв. Это трагедия, что западное общество использует весь аппарат судебной и полицейской власти, дабы изолировать мальчика от тех, кто лучше всего может с ним подружиться. С другой стороны, непедофилы отказались от своей обязанности заботиться и давать советы.
Одним из самых отвратительных аспектов нашего общества являются группы буйных, недалеких молодых людей. Мы стремимся создать культуру сверстников, которая с каждым годом становится все более причудливой и нелепой, и даже может оказать опасной, как в случае с футбольными фанатами или бандитскими разборками.
Эти субкультуры возникают в более позднем подростковом и юношеском возрасте в качестве извращенной компенсации отсутствия привязанностей и эмоциональной связи между взрослыми и детьми. Представление, что социальные работники, школьные консультанты или священники смогут решить эту проблему на ранней стадии, ошибочно. У этих людей нет ни времени, ни ресурсов, ни (если только они сами не являются любителями мальчиков) интереса к развитию отношений, необходимой близости, интенсивности и взаимного доверия, в которых нуждаются и которые хотят дети.
Успех в качестве наставников молодежи таких людей, как Джордж Деннисон («Жизнь детей»), Пол Гудман («Принудительное неправильное воспитание» и «Нелепое взросление») и Джон Эмблинг («Том»), сегодня крайне редок; он зависит от способности полностью погружаться в мир своих детей, и от стойкой привязанности к детям как к детям.
Психологическим императивом для каждого мальчика, особенно когда он приближается к половой зрелости, является наличие сильных эмоциональных, если уж не физических, отношений с другим мужчиной, помимо его отца. Если этот императив не соблюдается и нарушается, то каковы будут последствия для общества? В следующей главе исследуются последствия социального запрета или поощрения интимных дружеских отношений между мужчиной и мальчиком по обоюдному согласию.
4. ЛЮБИТЕЛИ МАЛЬЧИКОВ И ОБЩЕСТВО
Вопрос отношений между поколениями важен не только для отдельного человека, но и для общества в целом. Ставки высоки. Подавляя любовь к мальчикам, современное общество рискует моральным здоровьем своих юношей, направляя их поведение к психопатическому, являющемуся результатом отсутствия привязанностей в критическом возрасте. Подчинившись законам своей страны о сексе, любители мальчиков рискуют потерять свою идентичность, живя в сером мире меланхолии, вины и подавления своего либидо. Если они станут их игнорировать, то окажутся вне закона, и в любой момент могут лишиться личной свободы.
Отрицая право мужчин и мальчиков на совместное сосуществование, современное западное общество оказывается неспособным воспитывать своих детей, за исключением предоставления материальной поддержки. Скучающие юнцы сбиваются в кучу, опасающуюся, равнодушную ко взрослому обществу и «буржуазными» ценностями. Они нюхают клей, экспериментируют с наркотиками, предаются странным помешательствам, часами теряются в безумии хард-рока. Они уже опоздали для таких отношений.
Традиционные социальные институты потерпели сокрушительное поражение, так и не придав смысл жизни и идеалы молодежи. Только в тех случаях, когда в учреждения проникают педофилы, они могут хоть как-то эффективно повлиять на нравственное воспитание юношества. Христианство ничего не может предложить молодому человеку, встающему на путь сексуального просвещения. Неспособность христианства обеспечить моральное лидерство началась с преследования классического язычества, этого радостного слияния природы и человеческого духа, продолжившись в средние века постоянными выдвижениями обвинений против еретиков в сексуальных, а также доктринальных отклонениях, и вплоть до сегодняшних дней, в которые его наследие остается битумным остатком в виде «буржуазных» взглядов и условностей. Такие героические фигуры, как Зигмунд Фрейд и Вильгельм Райх, безуспешно трудились над устранением ущерба, нанесенного христианством человеческой психике. Хотя сегодня немногие верят в адское пламя, чувство греха, вины и вытекающий из всего этого садомазохистский комплекс остается.
Однако христиане, искренне любящие мальчиков, вероятно, попытаются примирить свои привязанности со своей религией. Раннехристианское представление агапе - любви к Богу, отраженной в любви к ближнему, является наиболее очевидной связью. В Евангелии от св. Луки (гл. 9, ст. 47-48) читаем:
Иисус же, видя помышление сердца их, взяв дитя, поставил его пред Собою
и сказал им: кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто примет Меня, тот принимает Пославшего Меня; ибо кто из вас меньше всех, тот будет велик.
Существует традиционное иудео-христианское представление о том, что если любовь выражается физически, то она обесценивается или искажается, но это совсем не тот вывод, который следует из канонических евангелий. Учения Иисуса одобряли плоть, ибо путь к вечной жизни лежал через существование во плоти. Несомненная любовь, которую любящий ощущает как часть своего естества, чиста, независимо от того, выражается ли она физически или через филантропию.
Подавать милостыню является христианской добродетелью. Когда в качестве акта любви любящий дает своему возлюбленному те материальные вещи, которые могут поддержать его в жизни, это также является актом милосердия (христианского или иного). Однако христиане чувствуют себя виноватыми, если объектом их щедрости является тот, кого они любили плотски.
Отец Майкл Ингрэм в своем вкладе в книгу «Предательство юности» (под редакцией Уоррена Миддлтона) пишет, что «никто не ожидает насилия по отношению к ребенку, который вовлечен... оплата услуг ребенка не приведет к каким-либо пагубным последствиям для характера ребенка»
Чувство вины из-за денег бессмысленно. Насколько более развратно давать мальчику деньги на бутерброд, чем давать ему сам бутерброд?! Деньги — это просто средство обмена. Я знаю некоторых любителей мальчиков, которые с гордостью заявляют, что они «никогда не платят за секс», однако их естественная щедрость и забота о мальчиках побуждают их удовлетворять, иногда в щедрых масштабах, материальные потребности своих юных друзей.
«Pecunia non olit» [деньги не пахнут] сказал старый мудрый император Веспасиан, когда его сын Тит упрекнул его за то, что он засоряет улицы Рима веспасиани. [На самом деле Веспасиан ввёл налог на общественные уборные, получающие доход от продажи мочи, идущей на дубление кожи, стирку и отбеливание одежды]
Все мои юные друзья принадлежат к более низким социальным слоям, чем я, и их материальные потребности должны удовлетворяться в рамках моего бюджета. Самая большая сумма денег, которую я пожертвовал за один раз, составляла около 5 долларов США. В большинстве случаев ребенок делил эту сумму со своей матерью или отдавал ей все, дабы помочь семье в борьбе с бедностью. Для меня было бы верхом лицемерия оправдывать, ссылаясь на христианство, скупость по отношению к тем, кто так великодушен по отношению ко мне.
На самом деле, моя забота о мальчиках в Бразилии часто побуждала людей спрашивать меня, не являюсь ли я падре. Вопрос не абсурдный, поскольку моя роль во многом пастырская. Во время бесед с мальчиками я узнал, что некоторые ордена, например, Салезианские Отцы [Салезианцы Дона Боско, Общество св. Франциска Сальского или Салезианцы — католическая монашеская конгрегация папского права, основанная св. Иоанном Боско 18 декабря 1859 года в Турине. Конгрегация названа в честь св. Франциска Сальского. Святой Иоанн Боско занимался бедными детьми и юношами, предоставляя им кров над головой, образование, проводя катехизацию и готовя ко взрослой жизни. Он стал первым человеком, который ввёл понятие и употребление «договора о найме с несовершеннолетним», защищая права детей в трудную эпоху] известны своими педерастическими наклонностями. Мальчиков это забавляет, но никоим образом не уменьшает их симпатии или уважение к священникам, которые им служат.
В Сальвадоре-да-Баия я разговаривал с ирландским доминиканцем [Доминиканский орден братьев-проповедников], руководящим приходом в одном из беднейших кварталов города. Он откровенно признался в своем влечении к мальчикам-подросткам. Он примирил эту тягу с запретом на половые сношения для католических священников, водя мальчиков на сеансы мастурбации среди скал. Однако его мучил тот факт, что он не мог заставить себя заиметь полноценные любовные отношения с мальчиком.
В столице Сальвадора, когда Тони жил со мной, американский протестантский капеллан, служивший англоязычной общине, горячо хвалил мои отношения с мальчиком, не особо расспрашивая об их характере. По его словам, если бы таких людей, как я, было больше, социальных лишений бедных детей стали бы намного меньше.
Государство также не смогло обеспечить моральное лидерство для молодых. Старая авторитарная иерархия, апеллировавшая к чувствам национализма и патриотизма, мужества и самопожертвования, заложила их в обмен на потребность в пулеметах, отравляющих газах и атомных бомбах. Современные демократии ретроградны в том, что касается секса. Например, в Веймарской республике и Вене Дольфуса было гораздо больше сексуальной свободы, чем сегодня в Западной Германии и Австрии. Эти государства передали мандат морального лидерства наихудшему из возможных органов — Закону.
Законы на протяжении всей истории права, как известно, сопротивляются изменениям. Они почти всегда навязывают обществу мировоззрение, в лучшем случае устаревшее и неактуальное, а в худшем — преследующее и атавистическое. Законы усиливают тиранию прошлого над настоящим.
Английское общее право когда-то было позитивной силой — оно касалось не столько запретов, отрицания человеческих вещей, сколько защиты их прав от произвола, осуществляемого дворянином или монархом. С тех пор оно оказалось покрытым накопившимся законодательным мусором сменявших друг друга парламентских правительств. Потребовалось семьдесят лет, чтобы избавить Британию от печально известной Поправки Лабушера, которая разрушила жизни многих гомосексуалистов, часто гениальных и блестящих людей Королевства.
Слишком часто к крикам фанатиков: «Должен быть принят закон против этого!» прислушиваются в политической борьбе, дабы выслужиться перед той или иной агрессивной давящей группой. Оставить мораль в руках Закона — значит свести ее к списку запретов, которые не имеют отношения к реальным человеческим ситуациям.
Одновременно с бездумным подчинением частной морали своду законов происходит вторжение в частную жизнь людей со стороны полиции. Одной из социальных трагедий ухода европейских империй из того, что сейчас известно как «третий мир», стало разрастание полицейских сил в новых независимых странах, а также в старых республиках Латинской Америки. Там, где раньше социальные обычаи считались достаточно регулирующими нравственность людей, ныне алчная и коррумпированная полиция вторгается в частную жизнь, основываясь на правовых кодексах, позаимствованных из Европы, дабы жестоко подавлять обычных граждан. В то время как раньше социального неодобрения, возможно, чрезмерно вопиющих гомоэротических связей между мужчинами и мальчиками было бы достаточно, чтобы обеспечить хотя бы сдержанность в отношениях, сегодня вызывается полиция. Вся мощь государства призвана разорвать тонкую ткань личных отношений.
Как было отмечено выше, семья также не смогла обеспечить адекватных нравственных рамок, в которых молодые люди могли бы чувствовать себя комфортно. Она либо используется как форма мелких гонений, лишая молодежь их права на неприкосновенность частной жизни и ограничивая их свободу передвижения, либо её авторитет полностью рушится, ввергая их в безумный, анархический мир, где нет ни руководства, ни сострадания, ни общения.
Западные политики, особенно борющиеся за переизбрание, любят прославлять традиционные семейные ценности. Тем не менее, почти все реальное жестокое обращение с детьми исходит от близкой, кровнородственной социальной ячейки - семьи. На самом деле любителя мальчиков следует рассматривать как необходимый предохранительный клапан для клаустрофобного эмоционального давления, которому подвергаются дети. Там, где современные фильмы признают существование любви или дружбы между мужчиной и мальчиком, она почти всегда замаскирована в контексте отношений отца и сына. Чак Норрис в одном из своих фильмов спасает симпатичного 12-летнего американо-азиатского мальчика из лап вьетнамских коммунистов, но только потому, что ребенок генетически с ним связан. В «Рэмбо III» за Сильвестром Сталлоне в бой следует афганский мальчик лет двенадцати. Несмотря на то, что ребенок - сирота, после окончания битвы Рэмбо попросту уезжает на джипе, оставив мальчика с его незабываемо мужественными, тоскующими, боготворящими своего героя глазами в пыли.
Современная городская цивилизация все более усложняет молодым людям приобретение опыта межличностных отношений. Их загоняют в классы, где учебная программа постоянно расширяется, где даже их отдых курируется, контролируется и организуется. Тот, кто когда-то был любознательным, пытливым, получавшим удовольствие от открытия мира, становится просто еще одним «кирпичиком в стене». Молодые люди обнаруживают, что не получат должного уважения, если окажутся просто «хорошими людьми», стремящимися помогать другим, а не станут менеджерами банков, руководителями предприятий или бюрократами. За исключением своих родителей и низкооплачиваемых, издерганных школьных учителей, дети лишены возможности какого-либо значимого, индивидуального взрослого общения, эмоционального или педагогического. Как написал социолог доктор Барри Шугарман в своей статье для «Введения в нравственное воспитание» Фармингтонского фонда:
Важнейшим элементом нравственного воспитания, вероятно, всегда будут социальные отношения между взрослыми и молодежью. В настоящее время это является одним из величайших препятствий на пути к более эффективному нравственному воспитанию... В целом массовому обществу очень не хватает эффективных отношений между молодежью и взрослыми. Это означает, что те молодые люди, которые не ладят со своими родителями, часто не имеют альтернативных моделей или источников поддержки, а это означает, что эти молодые люди в целом излишне ограничены в выборе взрослых моделей. Зрелое нравственное развитие требует, чтобы у индивидуума была более высокая степень выбора, чем просто выбор между полным принятием своих родителей или отрицательной реакцией.
Далее Шугарман сделал практические предложения по решению проблемы отчуждения молодежи:
– Подросткам может быть предоставлена какая-нибудь иная форма проживания, отличная от дома.
– У подростка был бы самостоятельный выбор остаться там и жить под присмотром доброжелательного и ответственного взрослого. Резиденция, насколько это возможно, должна быть именно такой, а не учреждением вроде Y.M.C.A. или интернатом. Подростки «хотят иметь собственное жилье, где можно проводить время и встречаться с друзьями».
– Между подростками и взрослыми должно быть больше игр «на отчетливом базовом физическом уровне».
– Должны быть тиры, где бы «устанавливались карикатуры или чучела авторитетных фигур, чтобы на них можно было проецировать пули, кирпичи, тухлые яйца и так далее».
В тезисах доктора Шугармана нет ни намека на то, что нравственное воспитание молодежи должно включать педерастические отношения со взрослыми. Однако, если бы его идеи воплотились в жизнь, я бы счел необходимым участие в них любителей мальчиков. Стоимость создания и бессрочного содержания «резиденций» будет расцениваться как чрезмерные - как со стороны местных властей, так и со стороны центрального правительства. Кроме того, наблюдающие взрослые будут ожидать финансового вознаграждения за свое потраченное время. С другой стороны, если бы любителям мальчиков была предоставлена свобода действий для организации своих собственных подростковых сообществ, вполне вероятно, что они были бы готовы использовать свои собственные ресурсы, хотя предусмотрительные местные власти могли бы субсидировать некоторых мальчиков.
Что касается физических соревнований со взрослыми (доктор Шугарман предлагает бокс, борьбу, футбол), то, по-видимому, потребуется нечто больше, чем простой случайный матч с местной полицией. Единственными взрослыми, которые охотно отказались бы от своего свободного времени на постоянной основе и прониклись бы духом игры - это любители мальчиков. Если бы они взяли на себя эту задачу, а затем были бы произвольно арестованы по подозрению в совершении непристойных действий со своими подопечными, проект бы провалился.
На пляже в Натале (Бразилия) мальчики крутились вокруг меня, потому что им нравилось иметь повод побыть вместе, поиграть и поболтать друг с другом. Мне не приходилось с ними много разговаривать (обычно я читал книгу, попивая пиво), так как они прекрасно умели себя развлекать. Время от времени группа мальчишек вбегала в прибой и резвилась, пока другие сидели за моим столом, ели тапиоку и потягивали содовую. В тех случаях, когда я снимал квартиру, она становилась своего рода клубом для моих юных друзей. Они приходили не только ради секса, но и ради компании. Если в холодильнике имелась еда, то они, по желанию, могли приготовить себе перекусить. Одни развлекались со своими игрушками на балконе, другие играли в карты или читали комиксы. Подсознательно мальчики учились дисциплине сосуществования, цивилизационному процессу. Те, кто плохо себя вел, знали, что им прикажут уйти, и обычно это было достаточным сдерживающим фактором против антиобщественного поведения.
По выходным устраивались походы. За рекой Потенги находятся огромные дюны, лежащие между Рединьей и Женипабу. Было очень приятно захватить с собой группу мальчишек в поход по этим дюнам. Между песчаными холмами прятались пресноводные лагуны, и, наткнувшись на них, мальчишки снимали шорты и голышом ныряли в их прозрачные воды. Их игра по своей природе, а не по моей подсказке, была эротичной: объятия, потасовки и минет под водой. Я просто наблюдал или иногда помогал какому-нибудь мальчику сделать сальто назад.
Компанию мальчиков можно было отвезти на поезде в большую лагуну в Эстремосе (произносится как «Эштремоиз»). Обстановка тут как в Аркадии. Лагуна утопает в зелени, яркость пальм контрастирует с мрачным оттенком манговых рощ. В течение двадцати с лишним лет голландского правления в 17 веке предполагалось, что лагуна станет центральным резервуаром для обширной ирригационной системы, но с тех пор ее воды оставались нетронутыми. В следующем столетии иезуиты построили на его берегу базилику, но едва она была завершена, как маркиз де Помбаль в Лиссабоне издал декрет об изгнании этого ордена из владений португальской короны. Сегодня руины, возвышающиеся в тени тропической зелени и былых времен, одиноко наблюдают за играющими детьми.
Мальчишки, которых я привез из Натала, купались, лазили по веткам или сбивали фрукты из рогаток. После пикника мы шли по железнодорожным путям до того места, где река Рио-Доче, вытекающая из лагуны, течет по водопропускным трубам. Эти бетонные каналы обеспечивали постоянное развлечение для моего эскорта. Как добродушный учитель подготовительной школы, я полулежал на берегу и наблюдал, как мои «пескари» мчатся по ним в основной поток.
В те времена, когда я жил в Сальвадоре-да-Баия, я совершал многодневные поездки в рыбацкую деревню Арембепе или на остров Итапарика через залив. На Итапарике мы совершали долгие прогулки по пляжам, окруженным пальмами, останавливаясь в какой-нибудь барраке, чтобы насладиться обедом из крабов с мягким панцирем, или, на территории квинты [фазенды], бродя по фруктовым садам, где мальчики собирали сочные манго и гуавы. Насколько мне известно, никто не обращал внимания на странный вид этого толстопузого англичанина с стайкой окружающих его черных мальчишек, настолько естественным был этот симбиоз. Любовь к мальчикам, не скованная общественным осуждением, создает собственный баланс в обществе, в целом способствуя интеграции поколений.
Иной возможностью, если в настоящее время не может быть и речи о легальной эмансипации любителей мальчиков, было бы предоставление несовершеннолетним равенства перед законом. За то, чтобы детям были предоставлены равные права со взрослыми, выступали американский философ-педагог Джон Холт и социальный теоретик Иван Иллич из Общества дошкольного обучения [Illich Ivan, 1926-2002, американо-мексиканский богослов, педагог, философ, социальный критик]. Недостаточно согласиться с психологом Рудольфом Дрейкурсом в том, что родительская любовь лучше всего проявляется в постоянном поощрении ребенка к самостоятельности, и не быть готовым сделать эту независимость реальностью. Как утверждает Дрейкурс, равенство означает равные притязания на достоинство и уважение; но это возможно только в том случае, если ребенок свободен вести свою частную жизнь без нежелательного вторжения и выбирать свое собственное общество. Как сказал бразильский епископ Дом Лучано Мендес де Алмейда на конференции бразильских епископов в 1987 году: «Ребенок — не проблема. Ребенок — это решение».
Его слова остались без внимания. В 1989 году муниципалитет Белу-Оризонти, третьего по величине города Бразилии, обратился в полицию с просьбой арестовать всех беспризорников как бродяг, хотя большинство из них работали: чистили обувь и торговали вразнос, зарабатывая себе на пропитание. Соответственно, тюрьмы были заполнены мальчиками. Один местный адвокат указал, что действия полиции незаконны, поскольку фактически мальчиков не обвиняли в каких-либо конкретных преступлениях. Их преступление, однако, с точки зрения респектабельных буржуа Белу-Оризонти состояло в том, что они вообще существовали.
Действительно, в 1990 году Amnesty International сообщила, что бразильская полиция очень эффективно справляется с этим преступлением их существования: «Сотни детей в бразильских городах были застрелены эскадронами смерти, а многие другие были избиты и подвергнуты пыткам дежурной полицией — и насилие продолжается». Брюс Харрис, представитель американской благотворительной организации Covenant House, обвинил 22-х гватемальских полицейских в убийствах беспризорных детей в городе Гватемала.
В странах Первого мира детям намеренно мешают интегрироваться в общество в целом. Законы, якобы созданные для предотвращения эксплуатации детского труда, на самом деле лишают детей права работать и содержать себя.
Поражает самоуверенность бразильских уличных мальчиков, которым иногда всего семь или восемь лет. Они не боятся гулять всю ночь, торгуя своими товарами, посещая бары и пляжи. Они привыкают обращаться со взрослыми как с равными и могут самостоятельно решить, можно ли довериться мужчине, предлагающему им более интимные отношения. Чистильщики обуви, сидящие на корточках у ваших ног, широко расставив бедра, прекрасно осознают, что клиент будет заглядывать в их рваные шорты. Сообразительные бразильские мальчики способны одним махом добиться как сексуальной свободы, так и экономической независимости.
Я вспоминаю старый Mercado Modelo в Сальвадоре-да-Баия, сгоревший в январе 1984 года. В открытом полустиле с колоннадой у набережной стояло множество столиков, за которыми сидели толстые негритянки. Между столиками, приставая к едокам и выпивохам, сновали мальчишки в надежде почистить туфли или всучить дешевые украшения. Я называл это невольничьим рынком, потому что, как только становились известны предпочтения, мальчишки самостоятельно начинали предлагать себя. В готовности бразильских детей быть полезными, готовыми выполнять чьи-то потребности, будь то исполнение поручения или оказание дружеской услуги, есть надежда на будущее страны. Многие семьи держаться на плаву только за счет авантюрности и предприимчивости своих детей.
Нам действительно следует стремиться к разрешению кризиса в отношениях между мужчинами и мальчиками за пределами Первого мира. Третий мир предлагает свои модели интеграции детей в общество.
5. ЛЮБОВЬ К МАЛЬЧИКАМ И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Подавление, если не репрессии любителей мальчиков в Соединенных Штатах и Европе имели важные международные последствия. Любители мальчиков стали искать себе юных друзей в странах третьего мира. Их предприимчивость и финансовые ресурсы, которые могли быть использованы для улучшения психологического и материального положения молодежи в сообществах третьего мира помогли наладить там прочные связи.
Хотя существующие в тех странах правовые кодексы, скопированных с кодексов стран первого мира, запрещают любовь между мальчиками и мужчинами, не все народы считают подобное преступлением или грехом. Однако под влиянием первого мира и из-за ксенофобии эти страны также время от времени устраивают погромы любителей мальчиков в пределах своих границ.
«Никакого секса для туристов» — такова была тема выступления Корасон Акино, президента Филиппин, на конференции международных турагентов в Маниле в 1986 году. Она утверждала, что иностранцы могут приезжать и наслаждаться филиппинской культурой (?), подразумевая, что они должны позволить ободрать себя в процессе этого приобщения, но если они станут наслаждались сексуальными отношениями с ее подданными, то это будет считаться эксплуатацией их бедности. Миссис Акино предпочла бы, чтобы ее люди продолжали жить в «добродетельном» убожестве своих лачуг, чем позволяли бы себе улучшать свои условия за счет неофициальных союзов с гостями страны. Она могла бы решить многие экономические трудности своей страны, если бы осознала, что у ее сограждан есть гораздо более прибыльный ресурс, чем их «культура».
Западные благотворительные организации, кровно заинтересованные в том, чтобы большинство людей в странах третьего мира оставались в крайней нищете, поднимают вопли о «детской проституции» всякий раз, когда турист из страны первого мира залезает в собственный карман, минуя их бюрократию, дабы помочь ребенку из страны третьего мира. Эти институты, претендующие на монополию праведности, скорее предпочтут, чтобы ребенок умер от голода и болезней, чем принял помощь от педофила.
После поездки в Гватемалу в 1984 году я вернулся в порт Акахутла в Сальвадоре и обнаружил, что мой одиннадцатилетний постельный мальчик изнемогает от малярии. Этот ребенок по какой-то необъяснимой (или нет?) причине привязался ко мне и оставался со мной все те месяцы, что я жил там. Я старался не вовлекать его в порочные дела, но он отдавал себя самым открытым и щедрым образом. Теперь, обнаружив, что он не может встать, я заказал тележку и отвез его за пару миль до ближайшей аптеки, где ему (три дня подряд) делали инъекции. Это сняло лихорадку, и он быстро выздоровел, но, если бы я случайно не вернулся тогда, то он вряд бы выжил.
В Шри-Ланке меня попросили помочь 13-летнему мальчику, нога которого была поражена токсическим дерматозом. Семья была на пределе своих возможностей, исчерпав свои минимальные ресурсы на традиционных аюрведических народных лекарей, чье лечение сильно усугубило инфекцию. У мальчика уже была высокая температура, и он стонал от невыносимой боли. Я согласился взять дело в свои руки, потому что этот ребенок ранее добровольно отдался мне. Он был одним из немногих моих знакомых мальчиков, которые действительно стремились проглотить сперму, поскольку он придерживался архаичной веры в то, что подобное сделает его сильнее.
Помещение его на неделю в дом престарелых, где его лечили пенициллином и сделали надрез на опухшей ноге для удаления гноя, стоило мне суммы, эквивалентной 150 долларам. Это не так много, чтобы спасти мальчика от инвалидности на всю оставшуюся жизнь.
Утверждается, что ребенок подвергается сексуальному насилию из-за своего отчаянного экономического положения. На самом деле все наоборот. Если ребенок родился в бедной среде (бедной по меркам первого мира) и поэтому вырос свободным от морали старой девы буржуазии, его психика, скорее всего, будет избавлена от вины и стыда за секс, которые пронизывают всю жизнь развитых стран. Благотворители первого мира часто говорят о бедности так, как будто это личное унижение. В редакционной статье 1990 года самой известной газеты Шри-Ланки «Дэйли Ньюс» высказывались жалобы, «что тысячи наших детей... часто продают свои тела иностранным туристам с ведома и согласия их родителей.
Их на это толкало ничто иное, как крайняя нищета. Доктор (Гамини) Джаякура (консультант-венеролог и секретарь Национального комитета по СПИДу) сообщил, что мальчики-проститутки начинают торговать собой, по-видимому, с молчаливого согласия их родителей... Шри-Ланка завоевала сомнительную репутацию рая для геев. Многие европейские гомосексуалы, отдыхающие здесь, завязывали отношения с вездесущими мальчишками на пляжах, а сведения о возможных отношениях публиковались в различных гей-журналах.
Terre des Hommes - организация, занимающаяся очень полезной социальной работой в Шри-Ланке и других странах, пыталась отучить некоторых из этих пляжных мальчишек от зарабатывания легких денег в прибрежных курортах... Несколько лет назад были предприняты нерешительные попытки помешать туристам приводить детей, которых они подбирали на пляжах или улицах, в свои гостиничные номера. Начались разговоры о правилах, законодательстве и прочем. Но ничего не вышло. И в любом случае, с началом рецессии в туризме вся эта деятельность исчезла из поля зрения публики...
Сегодняшние условия сильно отличаются от тех, что были до 1983 года. СПИД — значимый факт современной жизни, и многие из наших посетителей, приезжающие из зараженных районов, являются определенными носителями риска....
Они (мальчики) привыкают к богатому образу жизни. А там недалеко и до наркотиков. Цикл порочный, и, хотя, как сообщается, некоторые мальчик из высшего среднего и среднего класса также занимаются проституцией, бедняки, как правило, становятся главными жертвами... Проблема, конечно же, в основном экономическая. Как сказал доктор Джаякура, «если семьи этих мальчиков смогут обходиться без денег, которые дети зарабатывают проституцией, проблема может быть решена».
Например, Диоген был вполне доволен жизнью в бочке. Те, кто беспрекословно признает западный материализм нравственным идеалом, к которому должны стремиться все люди, считают бедность злом и личным позором.
Однако в отношении сексуальной морали и, следовательно, личного счастья, бедность обладает своими преимуществами. Буржуазные моралисты противоречат себе, когда осуждают секс, если практикующие его имеют неравные экономические ресурсы, несмотря на то, что сам половой акт может привести к улучшению этого дисбаланса.
Хорошо выразился Хаким-бей:
Вопрос о том, следует ли одобрять или не одобрять проституцию мальчиков, на самом деле не имеет отношения к делу или, по крайней мере, настолько неуловимый вопрос, что на него нельзя ответить. В идеале, конечно, он не должна существовать – но идеалов не существует.... В любви всегда есть степени контроля и подчинения – всегда идет какой-то обмен энергией. Если этот тонкий обмен закрепляется посредством денег – любви на продажу – почему бы ему все еще не быть любовью?
«Pompa: A Book of Hours / Помпа: Молитвенник», The Fourth Acolyte Reader, p 65-66.
В Паттайе (Таиланд), есть детский дом, которым управляет американский священник. Во многих обираловках и борделях имеются ящики для успокоения совести клиентов - таким образом они могут внести свой вклад в благотворительность. Однако этот человек был возмущен, обнаружив, что многие из его детей не спят в приюте, а предпочитают проводить ночи в объятиях иностранных туристов. Его ревность, по-видимому, усугублялась еще и тем фактом, что мальчики зарабатывали достаточно денег, чтобы не зависеть от его щедрости. Он распорядился фотографировать мальчиков, входящих в гостевые дома в компании иностранцев. Затем он передал снимки в полицию в надежде, что заведение закроют. Администратор был арестован за то, что позволял клиентам заводить несовершеннолетних в свои комнаты. В результате его выкупили за 4000 бат, и мальчики теперь должны входить отдельно от своих клиентов.
Другим примером благодетеля из первого мира, ухудшающего третий мир, является Шей Каллен, ирландец, околачивающийся в Олонгапо, городе, который обслуживает военно-морскую базу Субик-Бей. Этот был миссионер, работавший на Филиппинах на протяжении более двадцати лет, и демонстрирующий монументальное непонимание сексуальной культуры третьего мира. Он утверждал, что помогает женщинам и детям, «пострадавшим» от секс-торговли:
«Седьмой флот должен защищать американский путь. Что ж, если сексуальное насилие над детьми — это американский путь, я хотел бы посмотреть, что скажут об этом в Конгрессе».
Отец Каллен хочет, чтобы база была закрыта, в результате чего тысячи людей потеряли бы работу, просто ради того, чтобы местные жители не занимались сексом с военнослужащими ВМС США.
На пляже Джомтьен-Бич в Паттайе я встретил немца из Мюнхена, который находился в компании симпатичного мальчика четырнадцати лет по имени Лао. Я был очарован их очевидным счастьем. Деньги свели их вместе и помогали сохранить их взаимное счастье. Немецкие марки использовались с умом, дабы спасти человека из эмоциональной глуши современной Европы и привести его туда, где жаждал любви нуждающийся тайский мальчик. Проблема состояла в том, что отношения были временными. Перед отъездом в Германию этот человек попросил меня взять мальчика к себе.
Я отвез Лао и его друга на остров Ко Самет, где мы втроем остановились в маленьком шале в пальмовой роще. Мальчики проводили большую часть своего времени, ловя рыбу, в то время как я бродил по острову. Я расстался с Лао, когда уехал на экскурсию в Чиангмай и Золотой Треугольник. Лао хотел навестить свою мать в Лоп-Берле, к северу от Бангкока, и на это путешествие я дал ему достаточно средств. Помимо этой просьбы, мальчик никогда не просил у меня денег и не приставал ко мне с требованиями, чтобы я покупал ему вещи. Если я давал ему деньги или делал подарки по собственной инициативе, он благодарил меня с той необычайной любезностью, которая для тайцев является второй натурой.
Когда я вернулся двумя неделями спустя, Лао так и не объявился, поэтому я связался с его другом по имени Теп. Последовавшая за этим привязанность и дружелюбие Тепа были вполне искренними, а деньги, которые я ему давал, рассматривались как выражение моей симпатии к нему, а не как плата за оказанные услуги. Если бы наши отношения были просто коммерческими, он бы не тратил впустую время в моей компании, когда мы вставали с постели. Если я спрашивал у него, что ему хочется делать утром, он просто говорил мне, что хочет быть там, где буду я. Когда я в последний раз вернулся в Бангкок, он поехал со мной, так как хотел сесть на поезд до Удонтхани, где жила его семья. Я купил ему билет и отправил его в путь с 300 батами в кармане. Моралисты, которые могут заявить, что отношения были фальшивыми, поскольку мальчик позволял сексуально эксплуатировать свое тело в обмен на деньги, должны понимать, что развращающая приманка составляла всего лишь 12 долларов США.
Меня на время бросил мальчик в Паттайе, найдя себе более щедрого покровителя. Он должен был провести ночь со мной, когда его старший брат сообщил мне, что мальчика вызвал в Районг отец. Однако я узнал, что он встретил швейцарца, и тот предложил ему 500 батов и жизнь в роскошном отеле. Швейцарец надолго не задержался, и через некоторое время мальчик попытался вновь вернуться ко мне. Я холодно отнесся к нему, раздраженный тем, что меня бросили ради денег.
Мальчик слонялся, без дела и друзей. Его явное горе и одиночество сломили мое сопротивление, и он снова присоединился к мне. Он также оказался лучшим из всех моих друзей, когда дело доходило до грубого секса. Я всегда буду помнить его из-за нашей первой встречи. В компании еще одного мальчика я обедал одним из тех вкуснейших тайских супов с креветками, а мой будущий друг слонялся около стола. Он выглядел довольно сексуально в своей черной футболке и шортах. Я указал на тарелку с супом и спросил: «Хочешь есть?»
«Да, — ответил он, — я люблю есть, а ещё я люблю трахаться!»
Меня не смутило окружение, когда я снял квартиру в Коломбо (Шри-Ланка). Я обнаружил, что не могу завязать отношения с мальчиком той возрастной группы, которую предпочитаю. Вместо этого меня преследовало множество молодых людей позднего подросткового возраста. Эти юноши никак не могли понять, почему я не особо жалую их общество.
В конце концов я сказал одному из них, что мне нужен кто-то помоложе. Он знает таких? Он привел нескольких мальчиков, и после некоторых экспериментов я остановился на одном 12-летнем мальчике, упоминаемом в начале этой книги. Его визиты должны были следовать определённому порядку. Он и его старший сопровождающий приходили на обед, приготовленный моим слугой и гидом. После еды гид и сопровождающий усаживались в гостиной, болтали, пили чай и курили сигареты, а мы с мальчиком удалялись в спальню. Когда дело заканчивалось, мальчик, вымытый, надушенный, и с платой возвращался к своему спутнику, получающему комиссию за свое содействие.
Сделка выглядела не особо несерьезно, но в Шри-Ланке ныне рекомендуется действовать по усмотрению. Механизм договоренности никоим образом не исключал подлинной дружбы и привязанности. Я бы не выбрал мальчика, если бы тот почувствовал себя некомфортно из-за того, чем занимался. Его счастливое и расслабленное поведение свидетельствовало о том, что он оказался бы последним человеком, который принял бы распространенное на Западе представление о том, что он являлся жертвой сексуального насилия.
Когда я жил в Акахутле (Сальвадор), я подружился с несколькими местными ребятами. Однажды ночью я пил кофе в магазине, когда меня хлопнули по плечу. Это был маленький мальчик с примесью негритянской крови, который хотел, чтобы я купил ему молока. Поскольку меня уже сопровождали, я почувствовал, что еще один гость не нужен, поэтому я отказал. Через некоторое время мальчик вернулся, попросив снова. Я рассмотрел его внимательнее. В конце концов, это же был человек, а не просто муха, от которой стоило отмахнуться. Обязан ли я был поить этого ребёнка молоком?
Впоследствии, всякий раз, когда я приезжал в Акахутлу, мальчик приходил ко мне, став чем-то вроде талисмана в моем отеле. Сначала его озадачил мой физический интерес к нему. Он лежал неподвижно на кровати, пока я его гладил. Однажды он удивил меня, привстав, чтобы поцеловать меня. Он обнаружил, что его маленькое тельце, в прошлом истощённое, а иногда мучимое лихорадкой, может быть источником великого счастья, ранее неведомого. Для него занятия любовью стали игрой света, исходящего от вновь обретенного знания. Относительно небольшие суммы, которые я ему давал, в среднем около двух долларов за раз, он передавал своей матери, действительно нуждавшейся в них. Благодаря дружбе мальчика со мной его семья получала прямую материальную помощь. Хотя сумма денег была скромной, она доставалась тем, кто больше всего нуждался, тогда как из сотен миллионов долларов, влитых в Сальвадор американским правительством, этот мальчик и его семья не получили ни цента.
Если количество денег, переходящее перейти из рук в руки, рассматривается как мера безнравственности, то гетеросексуальная проституция гораздо более отвратительна. Не так давно студентки Университета Брауна (штат Род-Айленд) сдавали свои тела в аренду коммивояжерам за 250 долларов. По прибытии в Бангкок мой таксист предложил отвести меня в бордель. «Не так уж и дорого, — заявил он, — всего тридцать долларов». Я подумал, что это непомерная сумма и отказался от авантюры. Несколько недель спустя я посетил Патпонг-роуд, но бары там закрываются в 2 часа ночи. Я оказался на улице, пьяный и так и не «сделавший это».
Один из вездесущих таксистов обратился ко мне, заявив, что может решить проблему. «Ты хочешь длинные волосы или короткие?» - спросил он. И отвез меня к большому безымянному зданию. Меня провели в пустую комнату со скамейками вдоль стен. Менеджер хлопнул в ладоши, и двадцать девочек-подростков вбежали и уселись вокруг меня. Некоторые девушки хихикали, но у большинства был пустой взгляд, как будто они полностью отключились от жизни.
Я выбрал длинноволосую девушку лет пятнадцати (одну из отключившихся) и повел ее в указанную мне комнату. Оговоренную сумму (600 бат) менеджер попросил заранее. Дверь, наконец, закрылась, и девушка как автомат скинула с себя одежду. Она легла на кровать и раздвинула ноги. Остальное зависело от меня. Поборовшись с профилактическим средством, я попытался сохранить эрекцию. Она ничем мне не помогала, просто смотрела в потолок. Я довольствовался тем, что наблюдал за нашими бесстрастными занятиями любовью в большом настенном зеркале. После этого она ушла в ванную и вымылась при помощи пластикового шланга. Уходя, я дал ей чаевые, но она сразу подошла к столу менеджера и отдала деньги.
Для сравнения, расходы, необходимые на мальчиков, ничтожны. Очевидно, что мальчишки любят секс как таковой и ради дружбы, которую тот привносит с собой. Пять долларов в руках бразильского ребенка — целое состояние. Если бы я дал больше, меня бы сочли дураком, но и сумма в два доллара считается солидной. Мальчики допубертатного возраста рассматривают секс как развлечение, а не как путь к обогащению. Секс с мальчиком – это не просто секс. Он будет ожидать, что станет проводить время в чьей-то компании. Он окажется очень разочарован, если ему заплатят и выставят за дверь, как только будет смыт вазелин.
Примерно до 1960 года Марокко являлось нирваной для европейских любителей мальчиков. Оскар Уайльд и лорд Альфред Дуглас, Андре Жид, Майкл Дэвидсон и лорд Моэм были среди выдающихся личностей, которые удостоили страну своим благотворным присутствием.
Хотя среди туземцев получила распространение особо жестокая форма педерастии (изнасилования — обычное дело), ксенофобская реакция, поощряемая властями, за последние два десятилетия частично закрыла страну для иностранных педофилов.
Шефшауэн, когда-то при французах имевший репутацию знаменитого рынка мальчиков-рабов, был обнаружен мной в запустении. Отвратительные юнцы преследовали меня на улицах, предлагая свои не желаемые услуги. Когда я, наконец, встретил пятнадцатилетнего мальчика, находившегося как раз в моем верхнем возрастном диапазоне, то обнаружил на пикнике в речной долине под городом: все, что ему хотелось сделать - это взять меня в подлесок и «отберберить».
Жизнь в Эс-Суэйре была утомительной, так как мне ежедневно приходилось отбиваться от нападок этих собакоподобных существ. Всякий раз, когда я заводил разговор с симпатичным мальчиком, они вмешивались, пытаясь разрушить общение.
В конце концов я поселился в Тарудане, старинном городе, обнесенном стеной, по другую сторону Высокого Атласа от Марракеша. Там я встретил 11-летнего Маджида. Этот мальчик не сомневался в ценности своей дружбы, и говорил на французском. Я жил в туземной гостинице, обладающей большим убожеством, так что он мог входить и выходить незаметным. Ради него я терпел занимающихся своей торговлей «педе» [взрослых гомосексуалистов], выскакивающих ко мне из углового кафе. Однажды, когда я заспорил на базаре из-за цены на какой-то товар, разъяренный владелец магазина последовал за мной до гостиницы, крича при этом: «Vous aimez les petits garcons!» Vous aimez les petits garcons!» [Ваша цель - это маленькие мальчишки!]
Марокко оказался бы для меня разочаровывающей пустыней, если бы не этот сообразительный малыш Маджид. У него была любезная манера, обезоруживающая всех, кто хотел вмешаться. Он обладал классическим овальным, оливковым лицом южных берберов, оживляемым большими светлыми глазами этой расы. С ним я ходил на пикники в Блед, где мы могли наслаждаться обществом друг друга без чьих-либо домогательств. На холмах вокруг Сиди-Борха мы познакомились и подружились с мальчиками-пастушками; когда мы приходили, они окликали нас и прибегали, чтобы разделить нашу нехитрую трапезу. Однажды я нес его на своих плечах через древние оливковые рощи, и он пел, пока мы проходили под их ветвями. В разгар полудня он купался обнаженным в оросительных каналах, вода в которых оставалась прохладной из-за атласских снегов; или же мы уединялись в тени эвкалиптовых рощ и там предавались любовным утехам.
Мне пришлось покинуть гостиницу, когда другие постояльцы (члены какого-то литературного кружка) затащили Маджида в один из своих номеров и принялись допрашивать его о характере наших взаимоотношений. Вместо того, чтобы отнестись к инциденту дипломатично, я вышел из себя. Я думал, что меня поддержит хозяин отеля, так как я проживал там в течение нескольких месяцев.
«Это гостиница, а не бордель», — ответил он на мой протест. Я отрицал, что имели место какие-либо неприличия. «Восемь свидетелей видели, как мальчик входил в вашу комнату и закрывал за собой дверь», — заявил он. Словно будучи свидетелем на моем процессе, он все повторял: «Huit temoinages! Huit Temoinages! [Восемь свидетелей]». Раздраженные примитивным фанатизмом марокканцев, мы с Лансингом, моим американским другом, планировали на некоторое время переехать в Бразилию. Через несколько дней я отвез Маджида в Агадир, откуда я должен был лететь в Лиссабон, и мне посчастливилось найти гостиницу, в которой не возникло вопросов по поводу его присутствия.
В Марракеше у меня также возникли проблемы с «доступом», то есть с приходом мальчиков в номер отеля. Я познакомился с Нурдином, гибким четырнадцатилетним пареньком, изо дня в день не зная, сможет ли он беспрепятственно пройти через вестибюль. Иногда ему это удавалось, иногда нет. Лакеям я пытался осторожно давать взятки, но их мнение не всегда принималось во внимание. У меня случилась яростная ссора с ночным сторожем, самодовольным старым пердуном, хаджи. Он обвинил меня в оскорблении монархии и заявил, что вызовет полицию.
В конце концов Лансинг предложил нам вчетвером (поскольку его тоже сопровождал компаньон) отправиться в Уирган, лежащий выше Асни в предгорьях Высокого Атласа. Там мы остановились в одном из немногих оставшихся в Марокко отелей, принадлежащих французам.
Какая это была разница - оказаться в месте, свободном от гнетущих теней подозрительности и нетерпимости, таящихся в умах мусульман. Мадам, недавно овдовевшая, встретила нас с европейской учтивостью. Она определила нам наши комнаты и сказала, в какое время будет подан обед (а он должен был оказаться превосходным). Она даже не бросила оценивающего взгляда на наших юных спутников.
На следующий день мы запланировали небольшой поход, и она собрала для нас обед для пикника. Весь день мы бродили по лесным тропинкам. Нас приветствовали простые пастухи или женщины с кувшинами с водой. Это был Марокко, каким он должен быть - тот романтический Марокко, каким я себе его представлял. Гуляя в чистом воздухе этих холмов, рядом с грациозной фигурой Нурдина, я смог избавиться от скрытого напряжения, которое испытывал в Марракеше, от страха внезапного унижения или ареста.
Мы остановились у бурлящего ручья и, скромно, не сняв нижнего белья, поплескались среди лужиц, бурливших между валунами. Я чувствовал, каково было жить в Золотом веке, когда мальчики и мужчины, взявшись за руки, могли свободно шагать по земле, их дружба не поносилась, а восхвалялась в великолепии своей тайны, и с благоговением созерцалась.
Когда мы вернулись в отель, к своему замешательству, я обнаружил, что там полно полицейских в форме. Им сообщили, что тут спят иностранные извращенцы с малолетними марокканцами? К моему облегчению, стало ясно: местная жандармерия устраивает свой ежегодный банкет и пребывает в благожелательном настроении, не обращая на нас внимания, пока мы шагали по лужайке к своим комнатам.
В отличие от Марокко, смешанные социальные традиции Бразилии насчитывают менее пятисот лет. Формирование бразильской цивилизации еще не завершено. Корка буржуазных традиций в действительности очень тонка. Если кто-то путешествовал туда из Португалии - он знает, что влияние португальской цивилизации ограничилось лишь небольшим пластом общества. Межрасовый секс начался с момента прибытия первых поселенцев.
Например, индейская кровь, очевидная в мальчиках из Белема, придает им поразительный вид. Мне вспомнилось выражение Майкла Дэвидсона: «дымчатое золото». У Сальвадора мулаты захватывают дух своей необычайной энергией, любовью к музыке и простотой. Достаточно прочитать «Каса Гранде и Сензалла» Жилберто Фрейре [Gilberto de Mello Freyre; 1900-1987; социолог, антрополог, историк и писатель консервативного направления], чтобы понять, что сексуальная распущенность являлась важным катализатором исторической интеграции бразильского общества. Только белая буржуазия в своих хорошо охраняемых многоквартирных домах пытается сопротивляться этому потоку всеобъемлющей сексуальности. У основной массы бразильцев мало предубеждений в отношении различных форм сексуального самовыражения.
Наряду с Таиландом, Бразилия славится культурой трансвеститов, которая особенно заметна во время карнавала. Бразильские мальчики не бывают шокированы, если мужчина дает им понять, что они ему нравятся. Секс для них естественен, и с кем или чем они им занимаются, не имеет большого значения. Жильберто Фрейре намекает на деревенских мальчиков, использующих арбузы или коз там, где нет других возможностей облегчиться. Оппозиция любви к мальчикам проистекает из социальной исключительности белой буржуазии, подражающей моральным взглядам современной Европы и Соединенных Штатов. Этот класс свирепо отстаивает свои интересы, и его тревожит вид белого человека, находящегося в условиях предельной фамильярности и доверия с кем-то, обладающим кожей более темного цвета.
В течение нескольких лет я часто возвращался в Наталь, один из прибрежных городов Нордесте [северо-восточный регион в Бразилии]. Тамошние мальчики отличаются живостью и сообразительностью, а это означало, что найти друзей, понимающих, о чем пойдет речь, не составит труда. Когда один из моих особых фаворитов перешел в подростковый возраст, увлекшись танцами на дискотеках и девушками, два его младших брата одиннадцати и девяти лет воспользовались возможностью заполнить вакансию. Жозиван и Рогейро ежедневно приходили туда, где я жил - это стало вторым их домом. Я одевал (и раздевал) их. Я кормил их, дарил принадлежности для школы, лечил их болезни. Мы вместе ходили на рынок, в пригород или на пляж. Было заметно, что помимо какой-либо материальной выгоды, мальчики проводили время со мной, потому что им не хотелось быть где-то еще. Наша непринужденная, открытая ассоциация предполагала, что педофильские отношения, если они не вынуждены быть тайными и скрытыми, создают естественное общество и собственную структуру.
В один из своих приездов я снял квартиру на берегу моря. Мои юные друзья, не чувствуя вины или стыда, как всегда с радостью пришли ко мне. Но в этот раз мне не повезло с соседями. Одна соседка была испугана тем, что мои друзья могут играть с ее детьми. Она стала жаловаться на американо, который приглашал менорес к себе в квартиру. В здании также жило несколько чиновников Федеральной полиции. Федеральная полиция является бразильским эквивалентом гестапо. Ее цель состоит в том, чтобы гарантировать, что пятнадцать миллионов представителей белого среднего и высшего классов продолжат контролировать богатство страны, оттесняя от этого более ста миллионов людей негритянского и индийского происхождения. Если имеется что-то, что может рассматриваться как угроза этому порядку, эта полиция приступает к его устранению. И моя соседка пожаловалась им.
Однажды вечером я вернулся с пляжа с Жозиваном. Я сидел на балконе и пил виски, когда мальчик указал на суету на эспланаде внизу. Мой друг Лансинг, приехавший со мной из Марокко, сидел за столом в окружении своих юных приятелей, и с ним агрессивно разговаривал мужчина с властным видом. Лансинг размахивал руками, и тут я заметил, что его собеседник смотрит на мою квартиру и жестикулирует в моём направлении.
Я послал Жозивана вниз, чтобы узнать, что происходит. Он вернулся и сообщил, что этот человек из федеральной полиции и, приняв Лансинга за меня, попытался его допросить. Лансинг смог оправдаться, а смущенный полицейский извинился, заявив, что может арестовать меня в любое время. Позже было замечено, как он подошел к своей машине и переговорил по радиотелефону.
Поначалу я был ошеломлен происходящим. Я размышлял, следует ли мне спуститься и переговорить с этим человеком, либо ничего не делать, либо немедленно уехать. Я принял холодный душ и переоделся, чтобы в случае неприятной ситуации обладать определенной представительностью. Я ходил по своей спальне, пытаясь мыслить ясно.
Я решил сбежать. Если полицейский перепутал меня, маловероятно, что он узнает меня. Никто не знал моего полного имени. Единственным способом, которым меня могли бы идентифицировать, было дальнейшее проживание в этой квартире. Я сказал Жозивану, чтобы он немедленно собирался, вызвал для меня такси и шел домой. Я сообщил ему название небольшого отеля среднего класса в центре города.
Такси уже ждало, когда я выходил с чемоданами. Отелем, в который я переехал, управляла добрая старая вдова и ее взрослые дочери. Меня хорошо приняли, и не задали вопросов, почему я вдруг появился в 20:00 с большим количеством багажа. Я еще раз принял душ, а затем спустился в ресторан поужинать, надев пиджак и галстук, дабы придать себе солидный вид. За едой я выпил бутылку чилийского красного вина для успокоения нервов. Я чувствовал себя Наполеоном после сожжения Москвы.
Теперь я был далек от привычных мест обитания мальчиков, а они, вероятно, вообще испугались. Но затем дверь столовой отворилась, и с лицами, озаренными весельем над моим изумлением, вошли Жозиван и Рогейро. Они доехали до отеля на автобусе и, не смущаясь любопытных взглядов других постояльцев, теперь, как обычно, пришли пообедать со мной. Я заказал для них, и мой боевой дух восстановился.
Я был впечатлен тем, насколько разумно эти два маленьких мальчика отреагировали на драматический поворот событий. Они не собирались отказываться от дружбы, которой дорожили, только потому, что назойливый полицейский, который ничего для них не сделал, не одобряет ее. После еды Рогейро спросил, может ли он остаться переночевать, и я с благодарностью согласился.
На следующий день я отправился на пляж, чтобы узнать, что происходило ночью. Я узнал, что в течение дня полиция из Delegacia de Menores [полиция по делам несовершеннолетних] неоднократно заезжала в мою квартиру и ждала в машине у здания. В конце концов Лансинг со свитой мальчишек прошел мимо них, направляясь на пляж для купания, и еще раз бедняге пришлось объяснять, что он не тот американо, о котором идет речь.
Этот инцидент произошел в марте 1986 года. В марте 1988 года, как увидите позже, на меня снова донесли в полицию, но тогда мне было не суждено вырваться из их лап.
Я провел три недели в этом приятном старомодном отеле. В частности, Рогейро стал любимцем горничных и играл с детьми других гостей. Однако шесть месяцев, которые разрешены туристу в Бразилии, истекли, и я решил отправиться в полугодовое путешествие на Дальний Восток. Тем не менее на Востоке мои мысли постоянно возвращались к моим маленьким бразильским друзьям, и после поездки к моей семье в Британию я еще раз сел в самолет, направлявшийся к тропическому побережью Бразилии, тому берегу с пальмами, который стал для меня новым Эдемом или, может быть, той Нирваной, где земная красота соединяется с бессмертными стремлениями человека, к чему всю жизнь стремился Робин Моэм [Robert Cecil Romer Maugham, 1916-1981, английский писатель, племянник Сомерсета Моэма, гомосексуал].
Когда я добрался до места назначения, в аэропорту меня встретил Жозиван, но Рогейро с ним не было. К моему ужасу, я узнал, что его отдали на откуп тете, которая жила в далекой фавеле. Устроившись в отеле, я приказал Жозивану захватить с собой двух старших братьев и вместе на такси забрать мальчика. К счастью, когда они туда приехали, тети не было дома. Рогейро играл внутри, и они его увезли. Он отказывался верить, что я вернулся, пока его не привели ко мне в отель. Я завалил его подарками: костюм Мео из Тайланда, часы и игрушки, купленные в Hamley's на Риджент-стрит. Действительно, некоторым детям посчастливилось обнаружить, что Дед Мороз все-таки существует.
Я снял квартиру на эспланаде, где мы с Рогейро снова могли жить вместе. Я следовал бразильской социальной традиции, воспитывая чужого ребенка. Одним из счастливых аспектов бразильской культуры является отсутствие крепких семейных уз. В городах родители редко живут вместе длительное время. У братьев и сестер в одной семье часто бывают разные отцы. Отсутствие удушающей семейной атмосферы придает малышам колоссальное жизнелюбие. Люди часто берут в свои дома filho de criacao, приемного ребенка. Часто ребенок сам выбирает дом, в котором он хочет расти. На улице, в магазине или на пляже для меня было обыкновением находиться в компании маленького мальчика, который явно не являлся моим сыном. Считалось, что я вношу свой вклад в воспитание ребенка.
Неподалеку от федеральной столицы Бразилиа, в соседнем штате Гояс, я стал свидетелем наиболее экстремального случая подобной традиции. Меня пригласили провести несколько дней в поместье скотовода. Этот человек путешествовал по Соединенным Штатам и Европе и говорил на американском английском. Он был любителем мальчиков, и я познакомился с ним через общих знакомых. В своем кабинете он с гордостью предъявил копию книги Тома О'Кэрролла «Педофилия: радикальный случай» — произведения, по его словам, укрепившего в его убеждениях.
На его ранчо, или фазенде, жило несколько мальчиков, которых мой друг набрал из разных уголков Бразилии. Эти мальчики упивались своей жизнью под открытым небом. Они учились растить крупный рогатый скот, а также познавали искусство верховой езды. На закате сидя на террасе с рюмкой, я наблюдал за красивыми подростками, которые катались без седел, загоняя бычков в загон.
На вершине холма, в трех милях от ранчо, мой хозяин построил увеселительный павильон Casa d'Equinox. Он установил джакузи и в сопровождении какого-нибудь юного фаворита погружался в него, чтобы через стеклянные окна наблюдать за закатом солнца над его родовыми поместьями. Для меня это был идеал, к которому должна стремиться не стесняемая ничем педофилия, куда должно идти развитие педерастического общества. Здесь нет речи о проституции, о моральном разложении. Связь мальчиков с мужчинами инстинктивна для человечества.
Возможно, кому-то этот идеал покажется до неприличия аристократичным. Однако есть что-то «феодальное» в любви мужчины и мальчика, если мы используем это слово нейтрально, думая о его происхождении от латинского слова foedus, означающего договор, общественный договор. В любых отношениях между мужчиной и мальчиком по обоюдному согласию мужчина несет ответственность за мальчика, а не наоборот. Если мальчик беден, мужчина может предоставлять ему еду, одежду, кров, деньги. Там, где о мальчике уже заботится его семья - в материальном смысле - мужчина может проявлять к нему любовь, развлекать, обучать тому или иному навыку, высшей мудрости и дружескому общению. Взамен мальчик дает то, что у него есть — свое тело, свою личность, верность, служение и, возможно, некую жертву, которая и является любовью.
Несмотря на притеснения со стороны соседей или властей, общество педофилов может развиваться и играть полезную роль в жизни всего общества. Присутствие ответственного западного педофила в городе третьего мира может привлечь внимание к жизни мальчиков-бедняков. То и дело СМИ сообщают о скандальных разоблачениях, касающихся детской проституции в странах третьего мира. Почти во всех случаях эти сведения не соответствуют действительности. Например, в 1982 году газета «Лос-Анджелес таймс» опубликовала статью, в которой утверждалось, что в городе Белен (штат Пара, Бразилия) насчитывается пятнадцать тысяч детей-проституток (очевидно, женского пола). В статье упоминались два бара на улице Гаспар Виана. Вскоре после этого я проезжал через Белен и решил проверить описанные злачные места. Я напился плохого рома в ожидании объятий несовершеннолетних шлюх. Ни одна так и не объявилась; вместо этого мне приходилось отбиваться от внимания пугающе одетых дам, перессорившихся между собой словно торговки рыбой из-за куска пикши.
Как и в случае с термином «сексуальное насилие», термин «детская проституция» стал бессмысленным. Он используется в отношении любых сексуальных отношений между взрослым и ребенком, в которых ребенок получает от своего партнера чуть больше маринованной луковицы. Однако такой проституции, подразумевающей ребенка, живущего в борделе или действующего как уличная шлюха, практически не существует. И все же это один из самых основных инстинктов человечества - помогать юным, подпитывать и лелеять их. Даже из вежливости мужчина предложит еду, питье или деньги на карманные расходы мальчику, чья дружба делает его счастливым. Мальчик — это не коварный циник, который просто ждет момента, когда ему заплатят за его распутство. Тот факт, что речь идет о ничтожных суммах, объясняется не скупостью педофилов, а характерными ассоциациями, в которых важны не деньги сами по себе, а любовь и воспитание. Как провозгласил Рудольф Дрейкурс, детям нужно ощущение рутины, нормальности, и они это понимают. Педофил, который моет, кормит, одевает и любит мальчика, не развращает несовершеннолетнего, а совершает освященный извечным инстинктом обряд воспитания младшего.
Раньше Шри-Ланка считалась раем для любителей мальчиков, поскольку туземцы практиковали педерастию между собой, а мальчики упивались общением со своими взрослыми друзьями из первого мира без какого-либо чувства вины. После того, как некий Тим Бонд из швейцарско-международной благотворительной организации Terre des Hommes, наблюдая за этой идиллической картиной, поднял вой о «детской проституции», были составлены законы, позволившие коррумпированной полиции врываться в спальни и задерживать иностранцев (не шри-ланкийцев, конечно), требуя отступного. Эти угрозы любви к мальчикам оказали разрушительное воздействие на экономику Шри-Ланки. Туземцы скажут, что туристов стало мало из-за гражданской войны, но это «официальная» причина [Гражданская война на Шри-Ланке — вооружённый конфликт между центральным правительством Шри-Ланки и военизированным движением «Тигры освобождения Тамил-Илама». Боевые действия с перерывами продолжались с 1983 по 2009 год и унесли не менее 80 тыс. жизней]. Война ограничивалась, в основном, тамильскими районами на севере и востоке страны, тогда как основные туристические районы находятся в западной, южной и в центральной частях острова.
Когда я приехал в Шри-Ланку в 1986 году, золотой век уже давно закончился. Я отправился в Негомбо, город, славившийся в былые времена. Сейчас он больше походил на Арроманш [Арроманш-ле-Бен — коммуна во Франции, находящаяся в Нормандии] через неделю после дня «Д»: полоса пустых гостевых домов и заброшенных ресторанов с меню на немецком языке. Туристам нечего было делать, кроме как смотреть на Индийский океан, попивая маленькие бутылочки пива «Бек'c» по пять марок за каждую. Местным как-то не приходило в голову, что люди проезжают тысячи миль совсем не для этого.
Я двинулся дальше по побережью, к югу от Коломбо. Меня игнорировали туземные мальчишки, за исключением случаев, когда они выпрашивали денег, словно принимая меня за какое-то странное существо с Марса, которое потеет рупиями на своем пути.
В конце концов я подъехал к маленькому рыбацкому городку, который, по крайней мере визуально, походил на легендарный Цейлон. Зеленый строй пальм клонился вперед, словно целуя бирюзовый хаос океана. Я брел в одиночестве по золотой тропе, отделяющей сушу от моря, мечтая о бразильских берегах, где мальчики-мулаты плещутся в волнах. И, когда я проходил мимо рыбацкой хижины, меня поманила некая ясная нота, зов мальчика. Я изменил курс и остановился у темного дверного проема. Там в своем саронге полулежал мальчик лет тринадцати. Он пригласил меня войти и указал на место рядом с собой. Я уже собирался это сделать, когда, привыкнув к полумраку, заметил в хижине ещё шесть человек. Я кивнул, приветствуя компанию, и удалился. Не успел я пройти и нескольких ярдов, как меня снова позвал мальчик. Он выскочил из хижины и подбежал ко мне.
- Откуда ты? - спросил он.
- Из Англии
- Ты женат?
- Нет.
- Тебе нравятся мальчики?
- Да.
- Где ты остановился?
Я сказал ему название моего гостевого дома на берегу, сообщив, чтобы он встречал меня там через десять минут.
В действительности я был так поражен этой неожиданной встречей, что отправился выпить пива, и прибыл на рандеву только через полчаса. Мальчик, однако, ждал меня и, лишь немного поколебавшись, последовал за мной в комнату. Вскоре его уже выпутывали из саронга (любезности могли последовать и позже). В постели у него оказалась интересная техника, и я спросил, у кого он ей научился. Он сказал, что изобрел её сам, время от времени проводя ночи в море с рыбаками.
После официального представления его семье было принято, что мальчик будет сопровождать меня до конца моего пребывания на острове. Этот ребенок занимался скорее не проституцией, просто перекладывал на время ответственность за свое воспитание с родителей на меня. Он вставал с тропическим рассветом, принимал душ и шел домой к завтраку, передавая своей матери половину денег, полученных от меня. Я купил ему новую школьную одежду, чтобы он мог выделяться среди своих менее предприимчивых приятелей. После школы он приходил ко мне, чтобы поиграть в бадминтон, прогуляться по пляжу или уединиться в моей комнате для любовной сиесты. В сумерках он полулежал у моих ног, а я, потягивая виски, размышлял о верхушках пальм, чернеющих в последних лучах заходящего солнца.
Временная передача ответственности за воспитание ребенка - это полезный социальный процесс, который пресса и благотворители осудили как «детскую проституцию». В случае с третьим миром речь идет не об эксплуатации западными педофилами бедности и нищеты его народов, а, скорее, о самом прямом и эффективном перемещении ресурсов из развитых индустриальных стран в менее развитые. Эта форма помощи обходит стороной коррумпированных правительственных чиновников и благотворительные организации, чья раздутая бюрократия присваивает себе в виде непропорционально больших зарплат средства, передаваемые им невежественными и одержимыми чувством вины людьми. Сегодня каждый европейский или американский педофил в стране третьего мира делает для борьбы с бедностью больше, чем дюжина офисных клерков ЮНИСЕФ.
В отличие от проектов развития, финансируемых такими скупыми организациями, как Всемирный банк, эта форма экономической помощи не связана с разрушением окружающей среды. Плотины не затапливают дремучие леса и родовые деревни, заболоченные земли не осушаются, создавая пустыни и голод, не возводятся громадные и ненужные металлургические заводы, загрязняющие атмосферу. Там, куда мужчины, любители мальчиков, приезжают за свой счет заниматься любовью и помогать детям бедняков, нет эксплуатации природных ресурсов. Древние общества могут процветать и без того, чтобы их члены приносили своих детей в жертву Молоху современности.
Противодействие деятельности любителей мальчиков со стороны благотворителей, СМИ, правительств и полиции в странах третьего мира еще более лицемерно, когда эта работа направлена на миллионы беспризорных детей, живущих собственной жизнью в перенаселённых городах. Буржуазия часто сожалеет о социальной «проблеме» «брошенных» детей. Упуская из виду то, что эти дети, часто по собственной инициативе, предпочитают покидать свои семьи, чтобы жить в том, что можно было бы назвать автономными детскими образованиями. Между этими образованиями и «буржуазным» обществом может вестись постоянная война, которая предполагает, что ребенок не может быть счастливым и самостоятельным, если он не заперт в семейной структуре и системе образования. Что удивительно в детях, так это то, как легко они могут приспосабливаться к самостоятельной жизни, если у них возникает такая возможность. Буржуазное общество возмущается подобной самостоятельностью и пытается подавить ее грубыми методами, оправдывая это формами принудительной благотворительности.
Шри-ланкийская газета «Цейлон Дейли Ньюс» напечатала письмо одного читателя, который требовал, чтобы власти убирали бездомных женщин с улиц Коломбо и стерилизовали их. Этот человек счел, что таким способом можно устранить детей-попрошаек с улиц столицы.
В Сан-Сальвадоре (Сальвадор), в течение нескольких месяцев я дружил с 13-летним мальчиком, сбежавшим из Протектуры. Маурисио подошел ко мне, когда я играл в один из автоматов в парке развлечений. В его внешности было что-то такое, что Майкл Дэвидсон [Майкл Чайлдерс Дэвидсон, 1897-1975, британский журналист, мемуарист и открытый педераст] в «Некоторых мальчиках» называл «нуждой» - это привлекло мое внимание. Он был родом из баррио на востоке города и с юных лет предпочитал бродить по улицам, а не прятаться среди лачуг. Однажды, когда ему было девять лет, его схватили агенты Протектуры, детской тюрьмы на окраине Сан-Сальвадора. Этим людям, как и ловцам собак, платили по десять колонов за каждого арестованного мальчишку.
Мать Маурисио оказалось довольна такой ситуацией, поскольку теперь ей требовалось кормить на один рот меньше. После двух лет пребывания в этом садистском, жестоком учреждении мальчик сбежал. В своей невинности он пошел домой к матери. Она сообщила о нем в полицию, и он был доставлен обратно в Протектуру. Через год своим спокойным, услужливым поведением и природной любезностью он завоевал доверие своих «защитников». Ему была предоставлена большая свобода и некоторые привилегии - это в подходящий момент помогло ему сбежать во второй раз. С тех пор он был свободен. Однажды он отвел меня на холм, возвышающийся над Протектурой, в том месте, где хорошо проторенный путь к побегу вел через забор к свободе общественного парка. Я спросил его, не скучает ли он по этому месту – в конце концов, ведь его «опекуны» предоставляли ему одежду, еду и базовое образование. С редкой страстью он ответил: «Я их ненавижу. Я присоединюсь к партизанам и отомщу им».
В 1983 году я приехал в Боготу, чтобы посмотреть на гаминов, беспризорников колумбийской столицы. Мне удалось подружиться с 12-летним мальчиком, который прошел пешком 110 километров до столицы из Вильявисенсио.
Отношения были для меня странными, поскольку мальчик не придавал им никакого значения. Приглашенный в мою квартиру, он ужинал и ночевал. Он занимался сексом отстраненно, как будто это была еще одна телесная функция, не имеющая большого значения. Заработанные деньги (чуть меньше 4 долларов) он никогда не оставлял себе, а относил в общий фонд своей банды.
Я узнал от него, что гамины состоят из групп примерно по двадцать человек и что они обычно спят вместе в разрушенном здании или в ночлежке священников. Все, что гамин достает, считается общим, либо делится поровну. Таким образом, у мальчика имеется некоторая уверенность: если он не преуспеет в тот день в качестве попрошайки или вора, вполне вероятно, что некоторые из его товарищей добьются успеха.
Мальчик, хотя и был рад хорошо поесть, принять горячий душ и провести ночь в теплой постели, никогда не высказывал желания жить со мной. Он не явился на назначенные встречи, а мои встречи с ним оказывались почти случайными (потому что я ходил в те места, которые чаще всего посещали гамины). Он был привержен своей группе, а я был посторонним для неё. Ему нравились священники, потому что они уважали его и ему подобных как людей, тогда как общество в целом ставило их в один ряд с крысами.
Однажды ночью я увидел на улице американца. У него была бутылка антисептической жидкости, и всякий раз, когда он встречал гамина, он нежно разговаривал с ним, промывая раны мальчика. Это был единственный акт милосердия, проявляемый к этим юным изгоям, замеченный мной за два унылых месяца, проведенных в этом унылом городе.
Общество относилось к ним враждебно. Однажды я пошел в парк Салитр, где находилось озеро, чтобы посмотреть, как гамины купаются голышом. Я улегся на небольшом расстоянии от них и стал наблюдать, как мальчишки резвятся в холодной воде. Прибыла конная полиция. Очевидно, купание нарушало правила парка. Полицейские скакали позади разбегающихся мальчишек, яростно пиная их кожаными сапогами. Я никогда не забуду своих страданий, когда мне пришлось увидеть плачущих голых детей, в панике разбегающихся по окрестным зарослям.
В Боготе я узнал, что мальчишки способны сами организовать свое собственное общество. Я вспомнил книгу Уильяма Берроуза «Дикие мальчики». Он вообразил подростковую революцию в Марокко. Подростки уходят в пустыню из Марракеша, где их преследует полиция. Против них высылается армия, но они, используя хитрость и партизанскую тактику, уничтожают ее. Они представляют себе воображают акты содомии, посредством которых мальчики из их фантазий, с которыми они вступают в половую связь, достигают ощущения телесной реальности посредством интенсивности их видений.
Когда я сижу на бразильском пляже, ко мне может подойти мальчик. Я заговариваю с ним, предлагаю ему что-нибудь выпить. Вскоре к нему присоединятся другие мальчики. Теперь их с полдюжины. Они начинают играть между собой. Я перестаю центром внимания. Тем не менее каким-то неуловимым образом я остаюсь центром группы, своего рода тотемом, вокруг которого формируется детское общество, пока я наблюдаю за ними.
Исторически сложилось так, что мальчики могут проявить себя в военной или военизированной роли. Британская армия имеет давнюю традицию использования мальчиков в возрасте тринадцати лет. На последней фотографии Адольфа Гитлера видно, как он похлопывает по щеке ребенка того же возраста, награждаемого за уничтожение русского танка. В Белфасте у британских войск, несущих службу по борьбе с беспорядками, есть основания серьезно относиться к ирландским детям-католикам, поскольку эти мальчики, будучи слишком юными, похоже, не испытывают страха смерти. Камни и коктейли Молотова, которые они бросают, могут оказать деморализующее действие даже на закаленных солдат.
В 1990 году журнал «Тайм» опубликовал статью о детях на войне в Афганистане и Камбодже. В таких случаях дети обычно следуют примеру взрослых, а не создают свои собственные общества детей-воинов, как это изображено в футуристическом романе Кевина Эссера «Dance of the Warriors / Танец воинов». Хуже, когда детей призывают в армию своей страны и бросают в бои, с которыми они не справляются. Так поступают в Эфиопии; использование Ираном во время своей войны с Ираком юношей в атаках на укрепленные позиции печально известно. Неудивительно, что Иран казнит своих бойлаверов.
В Сан-Паулу (Бразилия) архиепископия оценивает количество filhos da rua [уличных детей] в 600 000 (1987 г.). Деревья и фонтаны на площади Праса-да-Се и площади Республики манят их из бетонных каньонов крупнейшего города Южной Америки. Как будто эти отверженные дети, презираемые жителями мегаполиса, все же хранят какие-то атавистические воспоминания о Рае - том Эдеме, который был разрушен португальскими колонистами.
Полиция разъезжает на фургонах в надежде поймать их. Дети называют эти транспортные средства barcas de gambi [«лодками для ловли креветок»]. Если их поймают, то могут на некоторое время поместить в охраняемый центр содержания, находящийся в ведении организации FEBEM с неподходящим названием (Fundacao Estadual do Bem-Estar do Menor / Государственный фонд защиты несовершеннолетних). Женщина-правозащитник, проинспектировавшая одно подобное заведение в Сальвадоре (штат Баия), сравнила его с Освенцимом. После визита она испытала сильный эмоциональный стресс. В какой-то момент, когда она разговаривала с директором в его кабинете, вбежал мальчик лет девяти с зияющей незалеченной раной на груди и вцепился в ее юбку. Охранники схватили его и с криком уволокли прочь.
Всякий, кто видел бразильский фильм «Пишоте» [«Pixote / Пишоте: закон самого слабого», бразильский фильм 1981 г.], поймет, с какой жестокостью буржуазное общество угнетает свободолюбивых детей улиц. Простой арест мальчишек и заключение их под стражу не является решением проблем, являющихся отражением фундаментальных недостатков общественного строя.
Одно из наиболее разумных предложений было сделано Campanha da Fraternidade, программой, спонсируемой Конференцией бразильских епископов. Она призывала воспитателей и сочувствующих выйти на улицы, завязывать дружбу с детьми и терпеливо изменять их поведение, чтобы те могли реинтегрироваться в общество. Если когда-либо и будет значительный вклад, который любители мальчиков могли бы внести на благо человечества, то это роль друзей и защитников беспризорников. Трагедия в том, что общество делает все, что в его силах, чтобы предотвратить подобное, и именно общество расплачивается за свою слепоту.
Очевидно, что, если бы любовь к мальчикам была узаконена, это стало бы решением многих неразрешимых проблем, особенно когда речь идет о молодежи, от которой сегодня страдает мир. В странах первого мира дети отчаянно нуждаются в моральном лидерстве и эмоциональной поддержке со стороны взрослых, в которых им отказывает современная ураническая цивилизация. В странах третьего мира дети нуждаются в самом необходимом для жизни — в жилье, еде, одежде и медицинской помощи.
Каким бы ни было их социальное или экономическое положение, дети нуждаются в любви. По иронии судьбы, именно дети стран третьего мира чаще всего нуждаются в этой высшей психологической потребности. Нищета, убожество и деградация, омрачающие их жизнь, освобождают их от буржуазных ценностей. Бедность предоставляет этим детям возможность как можно лучше воспользоваться преимуществами сексуального самосознания. Покинутые мировой экономической и социальной системой, они могут самостоятельно выбрать себе покровителя, который предоставит им помощь, руководство и самоуважение.
Любители мальчиков, угнетаемые в собственной стране, и путешествующие за её границами в поисках любимого, совсем не похожи на старых колонистов; они не приходят к дальним берегам как разрушители и эксплуататоры. Они не такие, как монахи или миссионеры, стремившиеся навязать свой особый взгляд на чуждые им культуры. Если мальчиколюбы и повлияют или изменят ход человеческого развития, то это будет не принуждение или пропаганда, а любовь.
6. В ПАСТИ ЗВЕРЯ
Когда ты идешь с соперником своим к начальству, то на дороге постарайся освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу.
Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки.
(Евангелие от Луки, 12, ст. 58-59)
1
С 1984 года меня неоднократно тянуло в бразильский город Натал, расположенный в штате Риу-Гранди-ду-Норти. В январе того года я отклонил предложение преподавать в Танзании из-за своей привязанности к этому городу и его юным жителям. И именно там я обнаружил, что пресытился своего рода опытом, без которого вполне мог бы обойтись, но которым подверглась испытанию на прочность идеология, изложенная в первой части данной книги.
«Выпуклость» северо-восточной Бразилии, сближающая южноамериканский континент с Африканским, представляет собой засушливый, бедный регион. Хотя на него претендовала корона Португалии, в XVI веке это побережье было пристанищем пиратов из Бретани и Нормандии. Светловолосые дети не являются там редкостью, и таких называют галегос, поскольку самые ранние португальские поселенцы прибыли из Виана-ду-Кастелло, из места к югу от Виго в испанской Галисии. Основной расовый тип — кабокло, человек смешанного индийского и европейского происхождения.
Натал живописно расположен на южном берегу устья реки Потенги. На месте Форта Волхвов (Forte dos Reis Magos) в 1599 году появилось первое португальское поселение, спустя почти столетие после открытия Бразилии Педро Кабралом. Нынешний форт, возвышающийся над подходами к устью реки, является продуктом голландского гения, построенным четверть века спустя, когда этим бесстрашным колонизаторам удалось отвоевать территорию у португальцев. Золотистый оттенок волос мальчиков иногда приписывают голландцам, но их колониальная эпоха была слишком короткой, их численность - слишком маленькой, а их отношения с индейцами - слишком целомудренными, чтобы повлиять на генетические коды последующих поколений.
Сухой бриз и ясность света, особенно днем, напоминали мне о греческих островах. Я также думал о древней Кирене, описанной Уолтером Патером в «Мариусе Эпикурейце». За те несколько лет, в которые я часто посещал Риу-Гранди-ду-Норти, многие мили побережья были омрачены строительством отелей для veranistas [отпускников], приезжающих летом из Сан-Паулу и промышленно развитого юга.
Несмотря на растущий туристический потенциал Натала, немногие европейцы или североамериканцы посещают этот город. Он находится в 1500 милях к северу от Рио-де-Жанейро, привлекающего гораздо больше иностранных туристов. Французы и итальянцы предпочитают негритянскую жизнерадостность Сальвадора-да-Баия. Никки Лауда, бывший автогонщик, летал чартерными рейсами из Вены в Ресифи, расположенный примерно в 200 милях к югу. Местный чиновник, отправленный в Рим в 1989 году для изучения целесообразности чартерных рейсов, был обвинен в растрате, когда его расходы достигли 100 долларов США в день.
Взыскательный путешественник будет избегать буржуазных пляжей, примыкающих к роскошным отелям, и предпочтет посещать городские, которыми пользуются обычные люди. Много раз после обеда я ходил смотреть, как мальчишки плавают в пенящихся водах Атлантики. Во время своей короткой остановки здесь перед полетом в Африку в 1941 году, журналистка Ева Кюри заметила «загорелых голых детей, ныряющих в буруны, а на берегу сонной реки — хижины местных рыбаков из дерева и глины».
Ева Кюри попала в Натал благодаря сочетанию истории и географии. Перед Второй мировой войной близость Натала к западному побережью Африки делала его важным связующим звеном на воздушных маршрутах между Европой и Южной Америкой. В 1928 году итальянская авиакомпания открыла рейсы гидросамолетов. Разбитая колонна увековечивает раннюю связь между этими континентами. Предположительно найденная при раскопках Капитолия в Риме, она была подарена Муссолини, который отправил её в Натал по воздуху. Связь с Италией оборвалась с началом войны. Ева Кюри упоминает «старые ангары Air France, первые из когда-либо возведенных там», найдя их «заброшенными, пустыми и уже заплесневелыми».
Натал также использовался и пионерами французской авиации, которые летали с почтой между Аргентиной и Европой, их испытания и трагедии так мрачно описаны в «Vol de Nuit» Антуана де Сент-Экзюпери. «Из-за перемирия 1940 года, — продолжила Ева Кюри, —французские авиалинии в Южную Америку ушли в прошлое: молодые французы, которые трудились и умирали, управляя этими линиями, трудились и умирали напрасно».
Ева Кюри не знала, что «печальный город», как она называла Натал, вот-вот вступит в свой единственный период международного значения. Менее чем через месяц после того, как она покинула город, Соединенные Штаты Америки вступили в войну. Основной воздушный маршрут для американского персонала и техники, добирающихся до театров военных действий, должен был проходить через Натал и Западную Африку. Старики вспоминают времена, когда там были янки. Европеоидных иностранцев до сих пор автоматически зовут американо. Между 1942 и 1945 годами самолеты каждые три минуты приземлялись на поле Парнамирим.
Американцы устраивали танцы, открытые «для всех». Похотливый танец, впоследствии известный как forró - ускоренная версия музыки американских групп сороковых годов, ныне является основным ритмом для подростков. Более бесстыдный, чем ламбада, основанный на самбе, форрё требует, чтобы мальчик терся промежностью в джинсах о лобок партнера[-ши], пока не достигнет оргазма в такт музыке. По всему штату даже в самых маленьких муниципалитетах есть открытые танцевальные залы, где собираются criancada - от младенцев до подростков - для погружения в освобождающие ритмы форрё, в то время как взрослые, сидящие за столами, заставленными бутылками, откровенно и открыто восхищаются извивающимися телами молодежи.
Американцы ослабили консерватизм жителей города, освободив их от ограничений кровосмесительного крестьянского общества. Поле Памамирим теперь является летной школой ВВС Бразилии, хотя оно открыто и для гражданской авиации. Ближайший международный аэропорт находится в Ресифи; тем не менее, наследием великих дней Натала как центра мира является открытость по отношению к иностранцам, легкомысленное дружелюбие, поддерживаемое социальной неформальностью прибрежной цивилизации.
2
Неспособный найти работу, поддерживаемый остатками наследства, я утешал себя, изучая то, что казалось педерастической традицией Натала. Эта традиция, казалось, укоренилась в наиболее старых баррио [районах], таких как Рокас, Бразилиа Теймоса и Сантос-Рейс. Эти старые кварталы Натала с их узкими мощеными улочками были давно покинуты буржуазией, но они не являются ни фавелами, ни трущобами. Это дома ремесленников, мелких предпринимателей и рабочих.
В то время как я не мог позволить себе жить в Европе, занимаясь обменом денег на черном рынке, я неожиданно оказался почти богачом в этом отсталом уголке такой огромной страны. Иногда я жил в квартирах, иногда в отелях, но моя жизнь была сосредоточена вокруг одной семьи, семьи больничного мусорщика. Трое его сыновей составляли мне компанию пять лет. Я обожал младшего, Рогейро, которого впервые представили мне, когда ему было семь лет. Снова и снова я возвращался в Натал, чтобы стать свидетелем этапов его детства.
Мой американский друг Лансинг, с которым я впервые приехал в Бразилию из Марокко, теперь последовал за мной и поселился в Натале. Я уже описал в предыдущей главе опасность подобной близости. Его личность можно охарактеризовать как «барочную». Человек большого обаяния, он являлся полной противоположностью затворнику. Благодаря нашему взаимному общению и наслаждению обществом друг друга мы стали центром местного педерастического общества. Некоторые представители буржуазии не одобряли наш образ жизни, но перед лицом нашей очевидной порядочности и благодаря терпимости, которую бразильцы проявляют к вопросам секса, они только ворчали. В 1986 году был один панический момент, когда я счел необходимым бежать из своей квартиры, но, вернувшись после полугодового путешествия на Дальний Восток, я обнаружил, что тут снова воцарилось спокойствие.
Оглядываясь назад, можно сказать, что для нас обоих 1987 год был бабьим летом. Лансинг снял квартиру рядом с пляжем и работал над своей автобиографией. Я жил в отеле по соседству, редактируя черновик первой части этой книги, которую я закончил в Португалии. Очарованный мальчишеством Рогейро, я достиг в своей эмоциональной жизни плато стабильности. Целью моего существования стало желание оказаться опекуном мальчика. Я был как труженик в винограднике, который, наконец, видит, как созреваю его лозы, и может вечерами сидеть под ними, наслаждаясь своим урожаем.
3
В ноябре 1987 года я отправился с Рогейро в деревню Женипабу в трех милях к северу от Потенги. Раньше в Женипабу был один из самых красивых пляжей в Бразилии. Дюны, увенчанные рощами кешью, возвышаются над поселком и в какой-то момент, кажется, вторгаются в сам океан. Сейчас дюны разрушены туризмом. Песчаные багги (жуки) носятся по изящным склонам, изнашивая их, как старые коренные зубы.
Рогейро подружился с местными мальчишками и брал у них лошадей для прогулок. Хотя его ноги не доставали до стремян, он скакал на этих животных галопом вдоль берега, как юный киногерой фильма «Черный жеребец».
Однажды меня попросили сопровождать его со спутниками в экспедиции cajú. Я настоял, чтобы моя лошадь шла шагом, а мальчик вел её за повод. После купания в пресноводной лагуне мы вернулись в деревню с добычей спелых орехов кешью. Брат Рогейро, Жозиван, встретил нас и сообщил, что Лансинг, уезжавший в Португалию, вернулся в Натал. Он также упомянул, что из квартиры Лансинга пропало много вещей. Я вспомнил, что видел, как чье-то белье сушилось на террасе этой квартиры, и слышал, что в отсутствие моего друга там кто-то жил.
Когда я вернулся в Натал, Лансинг сказал мне, что его домовладелец, грек, поселил там соотечественника в счет погашения долга. Нелегальный жилец, контрабандист электротоваров, присвоил себе около восьмидесяти предметов домашнего обихода, которые Лансинг оценил в 1000 долларов США. Мой друг считал арендодателя ответственным за компенсацию украденных вещей, а когда последний отказался это сделать, Лансинг отказался платить арендную плату.
Затем Лансинг пригрозил подать жалобу в полицию и нанял адвоката, оказавшегося фатально некомпетентным. Мой же совет заключался в том, чтобы найти компромисс и не усугублять дело, поскольку домовладелец был хорошо осведомлен о нетрадиционном образе жизни Лансинга. Лансинг ответил, что украдено его имущество, а не мое. Позже он сообщил мне, что из его квартиры также пропали фотографии, на которых он находился в компании молодых парней, и некоторые можно было счесть компрометирующими. Я почти сразу ощутил облегчение: неужели он станет продолжать свою тяжбу, став ныне заложником судьбы в руках своих противников? «Если вы продолжите, — сказал я ему, — мне просто придется уехать».
Я решил поехать в Белен, штат Пара, но только после того, как получу несколько долларовых банковских чеков, выписанных из Европы. Моя запланированная поездка также была отложена из-за небольшой операции. Психологически я был против того, чтобы просто встать и уехать отсюда. Этот спор не должен был касаться меня. Меня не было на пропавших фотографиях. Я полагал, что мои юные друзья не предадут меня. Я не хотел бросать Рогейро только потому, что боялся. Натал стал для меня домом.
В январе 1988 года я получил повестку в местный полицейский участок, куда Лансинг подал официальную жалобу на грека, обвинив его в краже. Меня допросили как потенциального свидетеля. Я подтвердил, что видел, как кто-то занимал квартиру Лансинга во время его отсутствия.
Через несколько дней мы с Лансингом сидели на берегу, когда появился грек, бледный от ярости. Он еще больше разозлился, когда мой друг отказался с ним разговаривать.
— Хочешь пойти на крайности? — закричал грек. Потрясенный неприятным инцидентом, я предложил ему обратиться в суд для взыскания невыплаченной арендной платы.
Однажды вечером, вскоре после этого случая, когда я шел по эспланаде, грек подъехал ко мне на своей машине и пригласил меня сесть. Мы тронулись; он начал кричать. Пока на меня брызгала слюна с его губ, я слушал: если Лансинг не заберет свою жалобу, он донесет на нас обоих в федеральную полицию за приставания к менорес. Я ответил, что я не посыльный для подобных угроз и вышел из машины. Я не хотел проявлять тревогу, имея только презрение к таким людям, угрожающим другим, как само собой разумеющееся. Тем не менее я сообщил Лансингу о разговоре с греком и испытал облегчение, когда тот решил на месяц съездить в Португалию. Я тоже собирался покинуть Натал, чтобы провести карнавал в компании семьи Рогейро в Санта-Крус, городке в глубине страны, где у них были родственники.
Карнавальная неделя в этом сельском городке была очень веселой. Несколько пестрых процессий петляли по улицам, гуляки раскрашивали лица мукой или носили маски-черепа. В то воскресенье мы все поехали на такси на соседнее водохранилище купаться. Мужчины сидели под пальмами и пили кашасу, тростниковый алкогольный напиток Бразилии. Местные мальчишки продавали пескарей, пойманных в водохранилище и зажаренных их матерями.
Вернувшись в Натал, я спросил администратора отеля, не справлялся ли кто-нибудь обо мне. Никто мной не интересовался. Я сказал ему, что не буду ни с кем разговаривать, пока человек не представится. Письмо от Лансинга звало меня присоединиться к нему в Португалии - не потому, что я в опасности, а потому, что он желал наслаждаться моей компанией на своих одиноких обедах с вином. Перед карнавалом я обратился в федеральную полицию, отвечающую за иммиграцию, и мою визу продлили ещё на три месяца, и это само по себе казалось плохой причиной для поездки в Европу.
4
В конце февраля в одной из газет была опубликована сенсационная статья об арестах иностранцев, произведенных Федеральной полицией - их обвиняли в незаконных половых связях с девочками-подростками. Немец, арендовавший дом, где, как предполагалось, происходили эти события, якобы получил анонимный телефонный звонок, в котором ему сообщили, что полиция уже в пути. Он попытался скрыться на своей машине, но был задержан на дороге и взят под стражу по дополнительному обвинению в попытке уклониться от ареста.
На следующее утро после появления этой статьи я сидел в туалете, когда в мою дверь постучали. Это была горничная, сообщившая, что мне звонили. Я крикнул, что не здоров, и попросил, что, кто бы это ни был, пусть представится и перезвонит еще раз через десять минут. Через полчаса звонивший так и не перезвонил, поэтому я спустился в вестибюль, чтобы узнать подробности. Кажется, это был мужчина; он назвал только свое имя, отказавшись представляться дальше.
Утром в среду, 2 марта, Рогейро, как обычно, пришел ко мне в комнату. Там был цветной телевизор, и он любил смотреть ежедневную детскую передачу Xuxa на канале Globo. После неё шёл ковбойский фильм, в котором Роберт Митчем выслеживал бандита в городе-призраке и, внезапно появившись позади него, убил того одним выстрелом.
Днем я прогулялся по пляжной дороге к форту. Рогейро уехал на подержанном велосипеде, который я ему купил. Я заметил, как белый «фольксваген» проехал мимо меня удивительно медленно. Он остановился; я прошел мимо; никто из машины не вышел.
На обратном пути в гостиницу я остановился в своей обычной барраке на пляже. Рогейро и несколько друзей уже были там, играли и плавали. Пришли четверо мужчин и сели за другой столик. Они пили пиво и ели крабов. Я заказал безалкогольные напитки и рыбу для мальчиков, но сказал, им, чтобы они не подсаживались ко мне. Я не хотел, чтобы они демонстрировали своё дружелюбие ко мне на публике. Затем я несколько часов читал.
В шесть часов вечера я пошел по эспланаде к своей гостинице. Рогейро имел обыкновение заходить после меня - чтобы принять душ, переодеться на вечер и получить немного денег на бутерброд. У нас имелась договоренность, чтобы он заходил в гостиницу спустя некоторое время после меня, чтобы люди не замечали, что мы вместе. Это разумная договоренность часто теряла силу, особенно теперь, когда у Рогейро был велосипед, и он мог догнать меня. В тот вечер я задержался дольше обычного, остановившись у киоска с журналами, так как хотел проверить, не преследуют ли меня люди, которые были в барраке. Я никого не заметил.
Через минуту после того, как я оказался в своей комнате, появился Рогейро. Он хранил свою одежду и игрушки в моем старом чемодане. Он не хранил свои вещи дома, потому что его братья могли их украсть. Рогейро принял душ, надел брюки и спортивную куртку, собираясь уйти, но остановился, чтобы съесть немного печенья и посмотреть по телевизору эпизод из японского научно-фантастического фильма: причудливые монстры, бродящие по Токио, расправляются с молодыми мужчинами и женщинами на мотоциклах. Я все еще был в бермудах и повернулся к ванной, когда в дверь забарабанили.
5
Я сразу открыл. В коридоре находился администратор отеля вместе с несколькими мужчинами. С первого взгляда я понял, что это копы, и не просто копы, а представители высокоэффективной и безжалостной федеральной полиции. Я вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Администратор извинился, но сказал, что мужчины потребовали незамедлительной встречи со мной. Я спросил того, кто, казалось, выглядел главным, принадлежат ли он и его спутники к федеральной полиции, и он подтвердил. Я спросил, что я могу сделать для них. Предводитель спросил меня, где Лансинг. Я сказал, что он в Европе. Я надеялся, что удовлетворительно ответил на вопрос этого человека, но он и его товарищи не уходили. Один из них, высокий мужчина с сильно израненным лицом, спросил меня, кто еще находится в моей комнате. Я сказал, что мой друг Рогейро смотрит телевизор. Затем мужчина с бородой вдруг вытащил огромный значок, прикрепленный к кошельку, и завопил: «Федеральная полиция!»
— Я это уже знаю, — сказал я.
— Мы хотели бы обыскать вашу комнату.
— Конечно, — сказал я и открыл им дверь.
Войдя, я сказал, чтобы Рогейро уходил, но его задержали в коридоре. Администратор остался со мной в качестве независимого свидетеля. Маленькая комнатка заполнилась полицейскими (все в штатском). Из чемодана Рогейро достали фотографии его самого и его семьи. Они были очень рады найти снимки, хотя ни один из них не имел чего-либо скандального. Я подарил Рогейро свою старую фотокамеру, и мальчик собрал небольшую коллекцию снимков, и в их числе несколько, на которых мы с Рогейро и моим таксистом были на фоне живописных мест Риу-Гранди-ду-Норти. Полиция положила их в сумку вместе с несколькими письмами Лансинга из Португалии, которые они нашли на полке.
Один головорез обнаружил среди моих лекарств банку с вазелином и заявил, что я использовал его, чтобы трахнуть менорес. На мгновение мои банки с чаем оказались под подозрением - maconha (марихуана) - их хорошенько обнюхали, прежде чем сочли безвредными. На верхней полке стояла компьютерная распечатка черновика первых глав этой книги. Человек со шрамом пролистал страницы, но обнаружил, что непонятный английский слишком сбивает с толку, чтобы с ними возиться, и оставил их в покое. Когда небольшая коллекция вещей была собрана — фотографии, игрушечный пистолет, письма Лансинга и вазелин, — полиция была готова уйти. Мне приказали одеться и сопровождать их.
6
Снаружи стояли два «фольксвагена», один белый, другой красный. Рогейро попал в красный, а я в белый. Нас отвезли в Delegacia de Menores в районе Рибейра. Место кишело полицией — моей приемной комиссией. Человек с черной бородой отдавал приказы. Это был доктор Фархаз, заместитель начальника федеральной полиции штата Риу-Гранди-ду-Норти, и, как и многие в этой организации, палестинского происхождения. Был еще офицер по связям с прессой, толстое, похожее на гнома существо. Я чувствовал, что меня вот-вот переработают, как продукт на конвейере.
Мне сказали сидеть в коридоре и ждать. Рядом со мной сидело двое полицейских на случай, если я решу прогуляться. В моих руках была книга и пачка печенья Рогейро (на каждом печенье имелось изображение Снупи, мультяшной собаки). Мальчика увели в недра полуразрушенного полицейского участка, в окружении многочисленных копов.
Я пытался беззаботно читать, в глубине души беспокоясь о Рогейро и надеясь, что у маленького мальчика хватит ума и мужества отрицать, что в наших отношениях было что-то физиологическое. Через полчаса заместитель начальника вышел из кабинета с торжествующим выражением лица.
- Ты сосал пенис, — сказал он.
Я заявил, что ничего подобного не делал.
Мне приказали вернуться в белый «фольксваген» и втиснуться в него вместе с четырьмя агентами полиции. Я слышал, что мы едем в главный полицейский участок Натала в район Канделария. «Значит, ты трахаешь бойзиньхо», — сказал один из моих сопровождающих.
В участке района Канделария меня вызвали к ночному дежурному delegado, сообщившего мне, что я обвиняюсь в очень серьезном преступлении — сосании полового члена несовершеннолетнего. После того, как я опроверг обвинения, меня повели по коридору к зарешеченной двери, которая была входом в зону камеры.
Перед этой дверью меня усадили за стол, где полицейский записал мое имя. В этот момент подошел заместитель начальника участка и начал кричать: «Возвращайтесь в свою страну! Делайте эти грязные вещи там, а не здесь, в Бразилии!» Он продолжал это театральное представление, пока я не сказал ему, что нет необходимости говорить так громко, и что я очень уважаю бразильские власти. Он успокоился и стал почти дружелюбным.
Я миновал ужасный портал между свободой и ее лишением. Меня отвели в маленькую комнату, заваленную одеждой других заключенных, и велели раздеться до нижнего белья. Потом меня посадили в камеру, где находился другой заключенный. Опасаясь людей, которых я могу встретить при таких обстоятельствах, я пожал ему руку, а потом подошел и прислонился к противоположной стене. В самой камере было темно, свет пробивался из коридора, от которого меня отделяла стальная решетка.
Вскоре я понял, что мой сокамерник сумасшедший. Он то и дело вскакивал и в панике заявлял, что его вот-вот побьют. Всякий раз, когда в коридоре проходил полицейский, он просил сигарету и иногда получал ее.
Со временем в эту камеру поместили около дюжины заключенных в возрасте от семнадцати до сорока лет. Большинство из них, по-видимому, так или иначе были связаны с maconha (которая в Натале является наркотиком для бедняков, поскольку конопля хорошо себя чувствует в жарком и сухом климате).
Мужчина в коридоре указал на меня другим заключенным как на человека, изнасиловавшего несовершеннолетнего, сообщив, что они могут изнасиловать меня. Заключенные проигнорировали это сообщение, продолжая болтать между собой — полагаю, что мое грузное тело средних лет не возбудило бы их либидо даже в более благоприятной обстановке.
Примерно через два часа полицейский сказал мне одеться и следовать за ним. Delegado ждал, чтобы принять мое заявление. Я рассказал, как меня арестовали, отрицая, что участвовал в половых актах с Рогейро. Delegado очень хотел, чтобы все юридические формальности были соблюдены: он был явно озадачен делом, навязанным ему федеральной полицией. Я не казался ему сексуальным маньяком. Он не мог понять значение вазелина, писем Лансинга и игрушечного пистолета на своем столе.
Прежде чем вернуть в камеру, меня отвели в кабинет, где сидел Рогейро в окружении агентов федеральной полиции. Заместитель начальника поздравил их с высококвалифицированной работой. Пока Рогейро сидел молча, несколько полицейских продолжали лапать и ласкать его. Я спросил, собираются ли они вернуть мальчика домой. Позже я узнал, что он провел ночь в Delegacia de Menores, чтобы на следующий день быть доступным для допроса.
Delegado, казавшийся почти заботливым, проводил меня в камеру, где содержались заключенные, которых должны были предать суду. Мне не пришлось снова раздеваться. Используя свои туфли в качестве подушки, я заснул в 4:30 утра.
7
Камеры начали оживать около шести часов утра. В то первое утро в моей камере находилось еще четверо заключенных, но их число должно было меняться в зависимости от событий во внешнем мире. Там был субъект, похожий на Христа, подстреленный полицией и обвиняемый в торговле наркотиками. Его раны гноились, но он беспокоился обо всех остальных. Он задал тон, поприветствовав меня так, будто я вступал в какой-то клуб. Остальные сокамерники - двое молодых людей - проявили любезность и дружелюбие: один находился под следствием по делу об убийстве влюбленной пары в лесу, а другой, бывший охранник, был задержан за то, что разрядил пистолет в драке в баре.
Вскоре я узнал о существовании других, давно отбывающих срок заключенных. Был некий Трегейро, богатый фазендейро (владелец ранчо), убивший своего любовника, а затем безуспешно пытавшийся сжечь труп. Были муж и жена, которые уже восемь месяцев ждали суда за сбыт краденого.
В камере по соседству жил Чаморро, никарагуанец, который утверждал, что является отпрыском известной политической семьи. Будучи студентом-медиком, он эмигрировал в Бразилию, а позже дослужился до должности врача для заключенных государственной тюрьмы, известной как Пенитенциарная колония. Федеральная полиция арестовала его в июле прошлого года по обвинению в контрабанде и продаже maconha его заключенным пациентам. Он обжаловал приговор в 10 лет тюрьмы.
Ещё был юноша по прозвищу Пассаро Магро (Тощая птица), ожидавший суда за убийство огнестрельным оружием, совершенное в ходе бандитских разборок. Демуса, чрезвычайно мягкого и порядочного молодого человека, страстного футболиста, обвиняли в виоласао [насилии] 11-летней девочки.
Заключенные следили за чистотой своих камер. Уборная была восточного типа, в которой требовалось сидеть на корточках, очко ограждалось низкой стеной, обеспечивающей хоть какое-то уединение. Для купания в потолок была встроена цистерна, забитая деревянным колышком, который вынимали, чтобы принять душ. Еду (рис и бобы, иногда с кусочком курицы) подавали дважды в день. Как и большинство людей, брошенных в тюрьму (я предпочитаю американское написание этого слова), у меня сначала не было никакого аппетита, но имелось много резервных дряблых мышц на животе, которым, наконец, нашлось применение.
В первое утро меня посетили Эдна, адвокат Лансинга, и его ближайший сосед, узнавшие о моем аресте в отеле. Не зная в то время других адвокатов, я выбрал Эдну, чтобы она представляла меня, и она привезла мне из отеля личные вещи и книги. Она подготовила ходатайство к судье с требованием моего условно-досрочного освобождения (ходатайство было отклонено). Сосед, торговый представитель фирмы по промышленной уборке, оказался другом delegado этого полицейского участка (не того ночного дежурного, кто принимал мое заявление). Благодаря этой связи я впоследствии получил некоторые жизненно важные привилегии.
В 11.00 меня вызвали на встречу с прессой. «Интервью» состояло в том, что корреспондент спрашивал карликового полицейского по связям с прессой о деталях моего дела. Журналист уставился на меня, открыто демонстрируя свое презрение. Два дня спустя мое лицо оказалось на первой полосе местной газеты. Статья описывала меня как tarado ingles, английского насильника. В статье утверждалось, что Лансинг и я были гомосексуалистами, рыскавшими по пляжам в поисках несовершеннолетних. Которых заманивали обещанием одежды, денег, игрушек и еды. Несмотря на то, что я по-прежнему отрицал все обвинения, в статье было уверенно заявлено, что меня осудят из-за заявлений, которые несовершеннолетние дали в полиции, и из-за фотографий, «найденных у меня».
Когда газета разошлась по камерам, все, заключенные и полиция, отнеслись к статье как к большой шутке. Все задержанные в то или иное время появлялись в криминальном разделе этой газеты, все пострадали от поношений прессы, координировавшей свои нападки с прокуратурой. Таким образом, этот поток печатных ругательств имел характер ритуала, церемонии инициации. Лучшее, что можно было сделать, это усмехнуться и пережить, относясь к подобному как к шутке и посмеявшись над собой.
Юридическая машина, которая работала над моей погибелью, располагалась в Delegacia de Costumes, полиции нравов. Это означало, что я получал некоторое облегчение от заточения в камере, поскольку меня возили туда на допросы. Начальник полиции нравов готовил дело для прокурора (promotora), которая оказалась бешеной virago, решившей меня раздавить. Как у иностранного туриста, у меня не имелось влиятельных друзей в местном обществе. Она могла уничтожить меня без всякого риска возмездия.
Меня не пытали, возможно, потому, что я был гражданином важной страны. Шеф сказал, что показания жертв (расследование теперь перекинулось с Рогейро на двух его братьев, Жозивана и Реджинальдо) в сочетании с тем фактом, что меня поймали на месте преступления означали, что мое признание является излишним. Я делаю себе только хуже, продолжая отрицать свою вину. Аспект поимки на месте преступления выглядел зловеще. Федералы в своем заявлении сообщили, что обнаружили меня в постели с несовершеннолетним в номере отеля - это подразумевало, что они были свидетелями того, как я совершал половой акт с Рогейро.
В течение марта 1988 года продолжалось расследование дела. Мое имя было искусственно связано с именем Лансинга, дабы представить дело сговором. Хотя последние одиннадцать месяцев я жил в отеле, обвинение заявляло, что на самом деле я жил с Лансингом в его квартире, планируя развращение несовершеннолетних. Грек, желая заставить меня выплатить задолженность Лансинга по квартплате, клялся, что я тоже снимал у него квартиру.
Чтобы развить теорию сговора, моего таксиста Роберто также обвинили в соучастии - якобы он привозил на своем такси несовершеннолетних в квартиру, где мы с Лансингом занимались с ними развратом. Он был втянут в это дело, потому что появился на двух снимках Рогейро. Полиция пыталась заставить его дать показания против меня, отказываясь принимать его утверждения о том, что он ничего не знал о моих сексуальных предпочтениях. Прокурорша заявила, что он должен был что-то заподозрить и сообщить властям. Роберто так и не арестовали, хотя судили его вместе со мной. Он должен был стать жизненно важным звеном моей связи с внешним миром.
Тем временем мой боевой дух подняло событие, которое должно было привести к созданию секретной связи, критически важной для моей защиты.
8
Сосед Лансинга, друг delegado, в полицейском участке которого я содержался, получил разрешение отвезти меня в отель, чтобы забрать простыни, полотенца, одежду и прочее, а также купить матрас (на моих суставах появились синяки от сна на цементном полу камеры). Нас сопровождали двое полицейских. Прежде чем мы подъехали к отелю, я попросил, чтобы машина проехала по улице, где жила семья Рогейро. Рогейро и его старший брат Реджинальдо стояли возле своего маленького двухкомнатного дома. Я помахал им в окно машины, чтобы они шли в гостиницу, находившуюся вниз по склону по направлению к пляжу.
В гостинице сосед, мальчики и полицейские проводили меня в мою комнату, в которую я в последний раз заходил в день ареста несколько недель назад. У портье я заказал пиво для полицейских. Я сделал несколько глотков Vat 69 из бутылки, которая все еще стояла на полке, где я ее оставил. Я был приятно удивлен, обнаружив, что местная полиция рада предоставлять привилегии тем заключенным, кто готов платить щедрые чаевые.
От мальчишек я узнал, что они проболтались полиции, потому что испугались. Рогейро (которому только исполнилось одиннадцать) сообщил, что ему сказали: если он не ответит правдиво, то его поместят в тюрьму в учреждение FEBEM; им также сказали, что я уже во всем сознался.
Я не мог обижаться на то, что он и его братья проговорились после более чем четырехлетней дружбы. Важно было вернуть их к себе, придать им смелости постоять за себя во время дальнейших допросов (позже Эдна рассказала мне, что вскоре после этого Рогейро успешно выдержал трехчасовой ночной допрос полиции нравов).
Мальчики согласились, что всякий раз, когда их вызовут к судье, они будут отказываться от своих предыдущих показаний. Двое моих сопровождающих, для которых я теперь был добрым парнем, также велели мальчикам держать язык за зубами ради меня.
Это была первая из многочисленных подобных экспедиций. Каждую неделю Роберто приезжал в полицейский участок в Канделарии и под конвоем отвозил меня в отель. Официальным предлогом была сдача грязного белья с обменом на свежее, но вскоре я также стал заезжать пообедать.
Роберто же сообщал Рогейро, когда можно ехать в отель. После того, как судья отклонил ходатайство Эдны о моем освобождении, я отказался от своей комнаты, но администрация отеля всегда предоставляла мне номер, в котором можно было выпить пива в сопровождении полицейских и обсудить дела с адвокатом. Мне также разрешали поговорить с Рогейро наедине, который сообщал мне новости о ходе расследования против меня.
Шли месяцы, и эти встречи становились все более изощренными. Мне разрешали провести целый день вне полицейского участка, и я встречался с Рогейро в престижном отеле рядом с аэропортом, где мы могли поплавать в бассейне и посмотреть видео в комнате с кондиционером.
Чаевые сопровождающим полицейским были достаточно щедрыми, и у меня появилась полная свобода действий. Там имелась игровая комната с ванной. Полиция не возражала против того, чтобы мы с мальчиком играли в бильярд или в пинг-понг, пока они в спальне смотрели видео и пили пиво. Мы проскальзывали в ванную, научившись заниматься сексом ровно за три минуты. Мой целомудренный режим в полицейском участке привел к тому, что я мог быстро и обильно кончить.
Имелось множество возможностей сбежать, но в тот момент мой паспорт находился у судьи, а я не хотел терять все накопленное доверие. Инвестиции, которые я сделал, подружившись с конвоирами и завоевав их доверие, приносили мне значительные дивиденды, и я не хотел растрачивать их на импульсивное, плохо спланированное бегство.
Тем временем продвижение к моему судебному разбирательству шло медленными темпами. Бразильское правосудие славится своей медлительностью. Хотя по закону процесс должен быть завершен в течение 90 дней, иногда заключенному приходится ждать годы, прежде чем он узнает о своей судьбе.
Правосудие - это sumario, без присяжных, за исключением дел об убийствах. Судья выслушивает показания прокурора, человека, которого он хорошо знает и с которым ежедневно работает, а затем на досуге принимает решение о приговоре. В такой уютной провинциальной обстановке, как Натал, неудивительно, что оправдательные приговоры случаются крайне редко. Лучшее, на что может надеяться защита, — это мягкий приговор.
В Риу-Гранди-ду-Норти апелляционный суд (который является верховным судом штата) всегда подтверждает вердикт судьи первой инстанции, хотя иногда даже ужесточает приговор, если прокурор официально заявляет, что тот слишком мягкий.
Когда мой судья отклонил ходатайство Эдны об условно-досрочном освобождении, она безуспешно обжаловала его решение в Верховном суде — органе, состоящем из пяти стариков, которые собираются пару раз в неделю и которым разрешены особые отпуска в июле и январе.
После ее неудачи я понял, что она плохо справляется, и уволил ее, наняв человека, которого порекомендовал Чаморро, доктора Мендонса [Dr. Mendonça]. Этот адвокат был более оптимистичен. Он решил, что, поскольку доводы обвинения крайне безосновательны, а мое дальнейшее содержание под стражей после 90 дней совершенно незаконно, он подаст апелляцию в Федеральный верховный суд в Бразилиа о закрытии дела. Он подал свою апелляцию только в августе, и она не должна была рассматриваться до декабря, когда мой судебный процесс уже должен был закончиться.
Только 21 июня 1988 года, через три с половиной месяца после ареста, я предстал перед судьей. Promotora обвиняла меня в двух преступлениях: изнасиловании несовершеннолетнего с предполагаемым насилием и развращении несовершеннолетнего.
Насилие предполагалось потому, что Рогейро и Жозивану было меньше четырнадцати, а согласно бразильским законам дети младше этого возраста не могут соглашаться на половые акты со взрослыми, кроме как под принуждением. Суть развращения состояла в том, что я покупал еду (жареную рыбу и безалкогольные напитки в барраке), одежду, игрушки и «даже велосипед» несовершеннолетним - автоматически предполагалось, что эти вещи использовались в качестве стимула для сексуальных отношений.
Когда я вошел в простой зал суда (все сидели за одним столом, будто на заседании правления компании), судья, толстяк с красным опухшим лицом и выпученными глазами, с серьезным видом пожал мне руку. Он принял меня за адвоката (я был в пиджаки и при галстуке, а сам sua Excelencia [Ваше превосходительство] — с расстегнутым воротником и закатанными рукавами рубашки). Обычно его жертвы представлялись ему в наручниках, но мой дружелюбный полицейский эскорт уверил его, что я мансо (ручной).
Я изложил свою версию событий и попросил показать фотографии, на скандальный характер которых зловеще намекала пресса. После моего ареста снимки Рогейро были подсчитаны и их число зафиксировано, но теперь количество фотографий удвоилось за счет тайного добавления тех снимков, которые, как я знал, были украдены из квартиры Лансинга и предоставлены федеральной полиции греком и его соотечественником, другом- контрабандистом. На них был изображен мой пожилой друг в компании других мужчин гораздо более нежных лет, и из этих фотографий только примерно три могли, по мнению ханжи, считаться скандальными.
Мои протесты о том, что я никогда прежде не видел эти изображения, были проигнорированы. Казалось абсурдным, что меня представляют в качестве хранителя фотографий чужой частной жизни, но тогда весь процесс, где я изображался жестоким насильником, был прямо из Кафки. Лансинг, который покинул страну до того, как ему были предъявлены какие-либо обвинения (я предупредил его в письме, чтобы он не возвращался в Бразилию), теперь скрывался от правосудия (foragido) и его судили заочно вместе со мной. После слушания я выпил пива со своим адвокатом, который заверил меня, что я не допустил никаких оплошностей. Затем пришло время вернуться в тюрьму.
9
Как известно всякому, кто побывал в заключении, однообразие, особенно соединенное с безысходностью, переносится труднее всего. Большинство заключенных через некоторое время приходят к соглашению со своими сокамерниками и охранниками. Когда вы находитесь взаперти несколько недель, вы перестаете верить, что выйдете через несколько дней, и пытаетесь устроиться как можно комфортнее. У заключенных, отбывающих длительный срок в полицейском участке в Канделарии, были матрасы, чистые простыни и подушки, телевизоры и кассетные плееры. У них были привезенные родственниками атрибуты, мелкие удобства существования – вкусная еда, кофе, мыло, зубная паста, туалетная бумага, бритвенные принадлежности, моющие средства, химикалии, сигареты. Поскольку у меня не было родственников, каждую неделю Роберто делал для меня покупки и приносил их вместе с почтой в полицейский участок.
Я много читаю, не сидя и не лежа слишком долго. Я прохаживался по камере, пусть она всего в четыре шага в длину, с книгой в руке. Я с нетерпением ожидал своей еженедельной прогулки, хотя разрешение на неё не давалось автоматически.
Иногда мне удавалось устроить отдельный набег под конвоем в Cultura Inglesa, школу с преподаванием английского языка, связанную с Британским советом. Ответственный англичанин, которого я знал до ареста, был достаточно вежлив, и никогда не упоминал о моем затруднительном положении. Там я брал книги, оставляя взамен экземпляры журнала The Economist, на который был подписан. За неимением материала я читал даже Библию. И хотя был потрясен наглым геноцидом, учиненным евреями, как он описан в Пятикнижии, я нашел их стойкость к бесконечным страданиям глубоко трогательным, как и послание Иисуса. Читатель был брошен в яму и неоднократно встречал разочарование в своих попытках выбраться из нее.
Delegado был достаточно порядочным, чтобы доверить некоторым заключенным прогулку в саду за полицейским участком. Пассаро Магро поливал растения, а я ходил взад и вперед, время от времени прерывая чтение, чтобы посмотреть, как кусты подорожника и папайи качают листьями под дуновением ветерка в полуденном свете. Я пытался представить себе, что следующий юридический шаг моего адвоката даст основания для надежды. Июль был пустым, так как суды закрывались на праздники, но в августе доктор Мендонса, наконец, собрался съездить в Бразилиа, чтобы подать петицию в Федеральный верховный суд (кампания, которую должны были обогнать события).
Чтобы отвлечься от скуки, Чаморро и я уговорили нескольких охранников пронести контрабандой маленькие бутылочки кашасы. Необходимое планирование, затем тайное пьянство и тайное избавление от бутылок отвлекли нас от гнёта вялотекущего времени. К сожалению, Чаморро перевозбуждался, когда был пьян. И была ночная смена полицейских, которая, казалось, пыталась нас достать. Мы все слушали музыку форрё, возможно, слишком громко, в камере Пассаро Магро, когда они устроили налет. Когда полицейские вошли в камеру, я сначала подумал, что они решили присоединиться к вечеринке. Была обнаружена бутылка апельсинового сока, смешанного, как подозревали полицейские, с алкогольным напитком. Пассаро Магро, этот жалкий юноша, тут же сдал Чаморро и меня. Нас заковали в наручники и отвезли в полицейскую судебно-медицинскую лабораторию для освидетельствования. Чаморро, будучи врачом, заметил, что алкотестер сломан, поэтому дежурному не оставалось ничего иного, как объявить нас трезвыми. Потерпев неудачу и будучи в придачу женщиной, delegado принялась выжидать, уверенная, что со временем представится еще одна возможность.
10
21 сентября я снова предстал перед sua Excelencia. Прокурорша, наконец, удосужилась вызвать свидетелей обвинения, чтобы они выступили спустя шесть месяцев после моего ареста. Это были швейцар многоквартирного доме Лансинга, несколько жителей того же дома и трех несовершеннолетних фигурантов дела, братьев, один из которых, Реджинальдо, считался теперь взрослым. Поскольку я там не жил, жильцы этого многоквартирного дома не могли сообщить никаких подробностей о моей сексуальной жизни. Когда выступали мальчики, они заявили, что никогда не говорили того, что им приписывает полиция. Promotora выступала с выражением отвращения.
— Они были очень хорошо подготовлены, — коротко сообщила она.
Так и было. За два дня до слушания мой адвокат отвез троих мальчиков к себе домой и проинструктировал их о возможных вопросах, которые им будут задавать, и о том, как на них следует отвечать. На следующий день мне удалось договориться с delegado о поездке в отель рядом с аэропортом, «Pousada do Sol», куда Жозивана и Рогейро привез отец Роберто, старик, испытывавший жгучую ненависть к властям, преследовавшим его сына.
Пока мой полицейский эскорт, как обычно, расслаблялся в комнате с кондиционером, я с мальчиками ушел в игровую комнату, где в течение двух часов инструктировал их. Они должны были не только выучить правильные ответы на список вопросов, составленный доктором Мендонса, но и преодолеть психологическую робость, которая может овладеть ребенком, когда его спрашивает властный взрослый.
В суде они выступили хорошо. Реджинальдо смог сохранить спокойствие, когда прокурорша пригрозила арестовать его за лжесвидетельство, поскольку он уже считался взрослым. Рогейро, самый важный свидетель, подтвердил каждую деталь моей версии так называемого инцидента на месте преступления и неоднократно отрицал, что у меня когда-либо был с ним сексуальный контакт. Жозиван был наименее убедителен. Хотя он отвечал на вопросы в соответствии с нашим планом, он ерзал и смущенно улыбался - это могло вызвать сомнения в правдивости его показаний.
Когда promotora стала чрезмерно угрожать Рогейро, мой адвокат спокойно указал судье, что маленький мальчик является жертвой, а не одним из обвиняемых. В конце судебного заседания обсуждался вопрос о том, когда должны быть вызваны свидетели защиты. Судья сказал, что не найдет времени выслушать их до Рождества, а это значило, что мне придется гнить в тюрьме еще несколько месяцев только для того, чтобы достичь этого этапа. Я сказал, чтобы мой адвокат отказаться от этого, так как мои свидетели вряд ли смогли бы улучшить вклад обвинения в мою защиту. Я хотел, чтобы суд завершился как можно скорее. Я надеялся, что обвинительный приговор маловероятен, учитывая итоги сегодняшнего слушания.
11
Настроение мое улучшилось, я снова вернулся к чтению в полицейском участке. Я обнаружил, что наслаждаюсь «Пернатым змеем» Д. Х. Лоуренса, его полуфашистским романом о Мексике. Его описания обугленного, чреватого смертью пейзажа центральной долины хорошо сочетались с моими одинокими прогулками по засыхающему саду полицейского участка с увядающими растениями папайи и мрачными платанами. За час до заката мне разрешали посидеть с дежурными полицейскими на крыльце участка, попивая чай и наблюдая за движением транспорта на дороге и сменой света на крашенных фасадах домов напротив.
К октябрю мой статус в полицейском участке поднялся настолько, что меня отпускали на прогулку с delegado на целый день. Я слышал, как он в своем кабинете жалуется на необходимость поездок в Кампина-Гранде в соседнем штате Параиба. Поскольку его визиты туда были частными, ему приходилось платить за бензин из собственного кармана. Я предложил ему взять эти расходы на себя, если он захватит меня с собой. Он с готовностью принял это предложение.
В машине, кроме водителя, находился адвокат delegado. Delegado судился о выплате алиментов со своей бывшей женой, которая жила в Кампина-Гранде. Адвокат, Хорхе Жеральдо, был очень толстым, особенно для мужчины, которому чуть за двадцать. Он приехал в Натал из Сан-Паулу за год до этого и пытался пробиться в качестве «решалы» для важных людей. Он уже был другом судьи, и позже я воспользовался им в качестве линии связи с этим достопочтенным. Он имел обыкновение приглашать судью на попойки (они оба были беззастенчивыми cervejaos, или любителями пива) и организовывал присутствие девушек. Он даже утверждал, что в конце одной из оргий судья попросил трахнуть его, и он согласился. Он был впечатлен моей компанией, потому что, несмотря на то, что я являлся заключенным, я настаивал, что буду платить за всех.
Попойка началась в полдень в уличном кафе-гриль, где фирменным блюдом была козлятина, а сочные кусочки запивались батидой из кашасы с лимоном. У нас еще было время, так как бывшая жена не могла увидеться с delegado до середины дня. Толстый адвокат пожаловался, что все еще голоден, поэтому мы пошли второй раз пообедать в более престижный ресторан; и снова мне удалось заплатить. Перед тем, как отправиться в обратный путь, delegado устроил нам обзорную экскурсию по городу.
В сумерках мы прибыли в Нисия Флореста, к югу от Натала. Хорхе Жеральдо снова проголодался, тем более, что местным деликатесом были питу - раки. Я предложил ресторан, который посещал с Рогейро пятнадцать месяцев назад, но после того, как блюда были поданы, адвокат осудил приготовленных раков и упомянул другое заведение, которое соответствовало его строгим кулинарным стандартам. Этот второй ужин мы запили виски. Когда пришёл черед оплачивать счет, я еще раз открыл свой бумажник.
«Они не кончаются», — поразился юрист моим, казалось, неисчерпаемым запасам наличных. Delegado, несколько пристыженный, настаивал на том, что этот раунд должен оплатить он.
На следующее утро в полицейском участке меня, должно быть, тошнило, но, поскольку я уже добыл себе обособленную камеру, то мог страдать в одиночестве. Водитель, дежуривший на станции, был белый, и я заказал ему алкозельцер. Delegado, однако, находился в полном здравии и с апломбом приступил к своим обязанностям.
12
Все привилегии, которые я приобрел за месяцы заключения, зависели от доброй воли и человечности delegado. Теперь он сообщил мне, что в конце октября уйдет в трехнедельный отпуск. В качестве прощального подарка он разрешил Чаморро, Пассаро Магро и мне провести день на пляже.
Нашим транспортом должен был стать пикап, предоставленный отцом Пассаро Магро, подрядчиком. День прошел приятно. Чаморро сопровождали его жена и две маленькие дочери. Неприятная нота случилась, когда Пассаро Магро захотел посетить свой семейный дом, и поэтому нам пришлось покинуть пляж раньше, чем планировалось. Мы ели и пили в ресторане на берегу моря, и я снова оплачивал счета. Пассаро Магро пообещал обеспечить нас выпивкой, как только мы доберемся до его дома.
Когда пикап остановился возле дома, Чаморро был слишком пьян, чтобы выбраться с заднего сиденья, где он лежал пластом. Собралась толпа, пялящаяся на его распростертое тело.
Я мог ходить и попросил виски, в котором мне было отказано. Я так разозлился, что на обратном пути в участок попросил нашего конвоира остановить пикап, чтобы я мог в последний раз выпить пива в придорожном баре.
В полицейском участке мы с Чаморро отругали Пассаро Магро за то, что он отказал нам в обещанной выпивке. В пылу ссоры я выплеснул содержимое своей чашки ему в лицо. Он завыл и закричал своему любимцу-полицейскому, чтобы тот пришел ему на помощь. Нас с Чаморро развели по камерам. К сожалению, начальником ночной смены была та самая delegada, которая отправила нас в наручниках в отдел судебно-медицинской экспертизы в августе. Сейчас она подала официальную жалобу в вышестоящие инстанции.
Перед тем, как уйти в отпуск, delegado спросил, не дам ли я ему сто долларов, чтобы он мог хорошо провести время (его месячная зарплата составляла около 400 долларов). Я согласился и взамен попросил разрешения на прогулку в его последний день в участке, так как опасался, что останусь взаперти в своей камере на все три недели, пока он будет в отпуске. Итак, утром 27 октября 1988 года я плавал в бассейне «Pousada do Sol» в компании Рогейро.
Этот отель был несколько ветх, но у него имелся большой сад с деревьями, и по саду бегали маленькие, похожие на лемуров животные, с которыми Рогейро разговаривал, предлагая им кусочки фруктов. После нашей игры в бассейне мы пошли в игровую комнату на нашу обычную трехминутную сессию. Она была сокращена: я ласкал маленькое тело Рогейро, пока он стоял на коленях или сидел на сиденье унитаза, и потом он подрочил мне, когда я стоял перед ним. У него всегда был невинно-удивленный взгляд, заставляющий меня улыбаться, когда он смотрел, как сперма стекает по его груди к пупку.
Мой адвокат, доктор Мендонса, и его семья пришли на обед. Пока его дети играли в бассейне с Рогейро, мы пили виски и разбирали юридическую ситуацию. Бумажная работа по завершению судебного процесса была почти завершена, и вскоре судья должен был объявить свой вердикт. За едой мы пили вино и наслаждались послеобеденным ликером, хорошей имитацией стреги, когда сопровождавший меня полицейский вошел в столовую и сообщил, что мне звонит delegado. Мне следовало немедленно вернуться в участок. Я подумал, что это очень не вовремя, и попросил полицейского сказать, что у меня важная беседа с моим адвокатом, и мне нужно больше времени. Чтобы успокоить нервы, я выпил в баре несколько порций двойного виски, но, в конце концов, мой сопровождающий настоял на том, чтобы мы уехали. Оставив Рогейро и семью развлекаться, адвокат потвез меня в полицейский участок.
Там меня ждали машины, чтобы перевезти меня и Чаморро в тюрьму Colonia Penal по приказу начальника полиции Риу-Гранди-ду-Норти. Мой адвокат лихорадочно звонил по телефону из офиса delegado, настаивающего на том, что он не знал заранее о приказе насчет перевода, но я все равно отказал ему в деньгах. Доктор Мендонса связался с начальником полиции, сообщившем, что не может отменить приказ, поскольку он был одобрен судьей и теперь все идет в судебном порядке.
Мой перевод в государственную тюрьму оказался результатом жалобы delegada на употребление мной и Чаморро алкоголя. По случаю я сейчас был пьян и, с дополнительным выбросом адреналина в кровь, находился почти на грани бреда. Во время поездки в исправительное учреждение, репутация которого была ужасной, я сделал выговор водителю: ему следовало стыдиться за то, что он вез меня в место «похуже Освенцима». На меня не надели наручники, и я обдумывал идею выпрыгнуть из машины и сбежать через мангровые болота в устье реки Потенги.
Тюрьма Colonia Penal находится на северном берегу реки, неподалеку от рыбацкой деревни Рединья и дюн Женипабу. Я часто читал в газетах о творящихся там ужасах, о маньяках, рыскающих внутри.
Чаморро и я прошли через ворота учреждения, потом охранники обыскали нас и наш багаж. Они носили униформу Policia Militar, военизированной жандармерии Бразилии. Две секретарши вписали данные в карточки, а потом нас вызвали в кабинет коронеля, коменданта тюрьмы. Меня удивила вежливость этого человека: он пожал нам руки и пригласил сесть. Он был христианином-евангелистом, чье гуманное обращение с заключенными, находившимися под его опекой, снискало ему их уважение, но вызывало много критики со стороны местной прессы и оппортунистических политиков. Пока мы были в его кабинете, зазвонил телефон; это мой адвокат спрашивал, можем ли мы с Чаморро разместиться в библиотеке вместе с привилегированными заключенными. Комендант согласился, и мы с багажом отправились на встречу с нашими новыми коллегами. Я вспомнил, что ещё утром был словно в раю, резвясь с моим любовником среди рощ роскошного отеля, а в сумерках уже проделал путь в ад.
13
Алкоголь, который я выпил ранее в тот день, милостиво притупил мое осознание произошедшего. Чаморро и я расстелили наши матрасы на полу в библиотеке в качестве новых поселенцев, заявляющих свои права на жилплощадь.
На стенах нашего нового дома особое место занимал портрет диктатора Жетулио Варгаса в 1943 году. Там же была фотография Танкреду Невеса, избранного президента, который умер накануне вступления в должность в 1985 году. Позже я снял ее, поскольку Невес был символом возрожденных, а затем потерянных надежд.
Вперемежку с книжными полками располагались жилые пространства, обустроенные различными заключенными, которые, зачастую с помощью доносов на своих сокамерников, смогли ради собственной безопасности выбить себе привилегию жить здесь. Чаморро встретили как старого друга, поскольку он, как бывший местный тюремный врач, являлся одним из основных путей, по которым maconha контрабандой доставлялась в тюрьму. Он быстро договорился со своими старыми приятелями о поставках вещей для личного обихода. Фактически, из-за того, что там скопилось множество наркоторговцев, Colonia Penal стала перевалочным пунктом наркоторговли.
Я нашел условия в тюрьме более сносными, чем это было в полицейском участке Канделарии. Главным недостатком являлись затруднения в общении с внешним миром. У заключенных в библиотеке имелись свои ключи от комнаты, в которой мы могли запереться, если нам станут угрожать злобные головорезы из галерей тюрьмы. Здесь имелось достаточно мест для прогулок, в том числе и сад, в котором паслось стадо коз. Я подружился с одним из этих существ: она игриво бодала меня в бедро, пока я не успокаивал ее предложением банановой кожуры.
Поскольку я был с заключенными manso, я не подвергался какой-либо физической агрессии или личному насилию. Не было никаких случаев нападений на сексуальных преступников, чем печально известны британские и американские исправительные учреждения. В конце концов, бразильское общество вряд ли можно назвать пуританским.
В библиотеке я нашел несколько старых учебников по латинскому языку и обнаружил, что возвращение к школьным упражнениям эффективно отвлекают меня от течения времени. Я также подружился с молодым человеком, который был смотрителем часовни, от которой имел ключ. Он стал адвентистом после убийства своей бабушки. Раньше, в городе Кайко он вел беспутную жизнь, связанную с алкоголем и наркотиками. Однажды вечером, в обычном состоянии опьянения, он вернулся домой и поссорился со старой дамой, в результате чего она погибла. Когда на следующее утро он очнулся в полицейской камере, то понятия не имел, почему оказался там. Он позволял мне отдыхать в часовне во второй половине дня, когда у меня была сиеста, и я читал Библию. Эти спокойные часы помогали мне обрести внутренний покой. На стене над алтарем имелись слова Иисуса из Евангелия от Иоанна [8:31-32]: «если пребудете в слове Моем ...и познаете истину, и истина сделает вас свободными». На противоположной стене висела фреска, написанная заключенным, изображающая мужские руки, разрывающие цепи, сковывающие их.
В начале ноября мое юридическое положение получило двойной удар. В маленьком кабинете, использовавшемся для совещаний между заключенными и их адвокатами, я получил копию ордера на арест, выданного судьей, представляющим федеральный суд Риу-Гранди-ду-Норти. Хотя я уже находился в исправительном учреждении штата, федеральная полиция обратилась к федеральному судье с ходатайством о санкционировании моего немедленного ареста их агентами и бессрочного содержания под стражей в их штаб-квартире, если я когда-нибудь буду освобожден судьей штата, согласно постановлению которого я сейчас страдал.
Другой удар, однако, отодвигал выполнение этого ордера. Мне сообщили, что я приговорен к трем с половиной годам заключения, но в режиме aberto [открытом]. Это должно было означать, что меня освободят из тюрьмы условно-досрочно. Будучи признан виновным, я также был бы обязан оплатить судебные издержки. Таксист Роберто получил такой же приговор за то, что являлся моим сообщником, но ему разрешили остаться на свободе.
Доктор Мендонса предоставил мне копию приговора. Судья не принял во внимание неудобный факт, что «потерпевшие» отрицали показания полиции, написав, что у меня, как у туриста, явно имелись деньги на подкуп мальчиков, дабы они изменили свои показания. Мой адвокат призвал меня подать апелляцию. Отказавшись принять вердикт и обжаловав его в верховном суде штата, я не был бы передан на попечение федеральной полиции. Кроме того, мне не пришлось бы в данный момент оплачивать судебные издержки. Недостаток, как оказалось, заключался в том, что судья, возмущенный тем, что я не расписался под его приговором, отказался выпускать меня из СИЗО.
На юридическом фронте недели до Рождества были потрачены на составление и подачу апелляции, ходатайство перед федеральным судьей об отмене ордера на арест и, когда он отклонил это ходатайство, обращение в вышестоящий суд, Федеральный трибунал по уголовным делам в Бразилиа, с просьбой отменить это решение судьи. Мой адвокат поехал в Бразилиа, чтобы подать петицию как раз перед праздниками.
К сожалению, январь станет еще одними судейскими каникулами, и моя апелляция на федеральный ордер на арест будет рассмотрена не ранее февраля 1989 года. Что касается апелляции на обвинительный приговор, то не было никаких ограничений по времени относительно того, когда её заслушает Верховный суд штата. Тот состоял из отставных судей, большинство которых являлись приятелями того судьи, который меня осудил. В тюрьме я встретил человека, который уже три года ждал рассмотрение своей апелляции.
В этот период мое моральное состояние опустилось до самой низкой точки. Я словно спускался в удушающем сне по извилистым туннелям в темную яму, из которой мне уже никогда не выбраться обратно к солнечному свету свободы. Я не сообщил о своем затруднительном положении родственникам в Великобритании. Позор был бы слишком велик. Я написал своей матери, сообщив ей, что я вовлечен в юридический спор, который займет некоторое время.
Я экспериментировал с maconha, бывшей в тюрьме в свободном доступе, но обнаружил, что под ее воздействием мои проблемы кажутся еще хуже. Время текло слишком медленно, и я не мог придумать, что предпринять, дабы добиться моего освобождения. Я не ощущал спокойствия и легкости, которое обычные потребители ожидали от употребления этой травы. Подобно солженицынскому Ивану Денисовичу, я должен был проживать каждый день таким, каким он был.
14
Я использовал все возможности, чтобы сделать свою жизнь более сносной. При мягком правлении коронеля можно было обратиться за медицинской помощью за пределами тюрьмы, в которой не имелось собственной больницы или клиники. Преемник Чаморро проводил операции раз в неделю в медпункте, но его услуги предназначались, в основном, для тех заключенных, у которых не имелось средств для лечения частным образом. Мой адвокат убедил друга-врача поставить мне диагноз клаустрофобия, который требовал выпускать из тюрьмы два раза в неделю. Это привело к тому, что я обрел больше свободы, чем в полицейском участке Канделарии.
Моим сопровождающим стал агент Клаудио из Policia Civil. Мы выходили из тюрьмы около 7:30 утра и возвращались примерно в десять часов вечера. Он не возражал против того, чтобы я знакомился с мальчиками, хотя на этот раз я не предпринимал никаких выходок, вроде, тех, что я проворачивал в отеле.
Обычно мы сначала останавливались в доме Роберто, где я завтракал и проверял свои финансы, за которыми он присматривал. Моя юридическая ситуация обсуждалась в доме доктора Мендонса за обедом. Клаудио, мальчики и я ходили купаться на пляж в Понта-Негра, а затем отправлялись на соседнюю виллу торговца кокаином, одного из моих коллег по библиотеке, который скоординировал свое «медицинское лечение» с моим. На террасе подавали виски, и мы смотрели, как сумерки опускаются на побережье, окаймленное пальмами.
После ужина в ресторане мы с Клаудио отправлялись в дом человека, осужденного за мошенничество, у которого по-прежнему имелись большие запасы виски, оставшиеся со времен его достатка. Я ухаживал за его тринадцатилетней дочерью и покупал ей туфли и модную одежду. Я только развлекался, но, к сожалению, она отнеслась к этому серьезно и влюбилась в меня, так что ее отцу пришлось пресекать это зарождающийся роман.
Под воздействием алкоголя Клаудио становился совершенно ненормальным, сбивая с толку португалоязычных бразильцев беглым разговором на испанском.
Незадолго до Рождества, как нам сказали, мы с Клаудио вернулись в Colonia Penal, «держась друг за друга». Результатом нашей неосмотрительности стало распоряжение на доске объявлений о том, что мое лечение приостанавливается на неопределенный срок. Было отмечено, что я возвращался в тюрьму «в явном состоянии опьянения». Как бы то ни было, все экскурсии из тюрьмы были прекращены на время празднования Рождества и Нового года.
Однако заключенные имели право на свидание с семьей и друзьями. Трое моих «жертв» пришли в библиотеку, чтобы подбодрить меня. Я угостил Рогейро и Жозивана кока-колой и печеньем, а Реджинальдо, теперь уже считающийся взрослым, с готовностью принял косяк, заказанный у одного из заключенных наркоторговцев. Полиция и прокуратура потратили государственные средства, чтобы посадить меня в тюрьму и защитить от «сексуального насилия» тех несовершеннолетних, которые с нетерпением ждали, когда их обидчик выйдет из тюрьмы, чтобы снова подвергнуться «насилию» и «мучениям».
Во время таких визитов дети заключенных играли друг с другом. Детские крики и смех эхом разносились по мрачным коридорам. Я обнаружил, что беру на себя роль няни, в то время как родители удалялись за занавески, чтобы заняться любовью. Я подружился с несколькими своими «подопечными», которые оценили газированные напитки и сладости, которые я для них покупал.
Среди них был маленький мальчик, сын профессионального убийцы с тридцатилетним сроком, который полюбил забираться ко мне на колени и использовал любую возможность, чтобы прикоснуться ко мне. Когда я шел в туалет, он следовал за мной (поскольку на двери не было замка) и смотрел, как я писаю, вынимал свой маленький член, соединяя свои золотые возлияния с моими. Восьмилетняя дочь asaltante, или грабителя, заметила, что мой взгляд задержался на ней. Она ответила кокетливым взглядом, извиваясь на матрасе и демонстрируя мне свою промежность.
Окруженный совокуплением заключенных и их спутниц, я спросил asaltante, сможет ли он достать мне девушку. Мне предложили одну из сестер его жены, которой было семнадцать. Она приходила два раза в неделю и была вполне довольна пяти долларам, которые я платил ей за услуги. Другая сестра, четырнадцати лет, была очень хорошенькой, немного мулатской крови в ее происхождении придало ей пышные женские формы. Она отказала мне в конечном акте, но позволила погладить ее великолепные груди в обмен на деньги, на которые собиралась украсить себя кружевными блузками и драгоценностями.
В канун Рождества комендант тюрьмы воздвиг алтарь в месте пересечения основных проходов и провел внеконфессиональную службу для заключенных и их семей. Он надеялся, что наши проблемы скоро разрешатся, и пожелал нам всего наилучшего. После службы его жена раздала детям игрушки и сладости. Атмосфера была праздничной.
В новогоднюю ночь атмосфера стала еще праздничнее. Заключенные ждали, наблюдая по телевизору за празднованиями, проводившимися по всей стране и на которых в полночь должны были запускать фейерверки. Когда настал этот момент, они завопили от радости и принялись трясти друг друга за руки. Я подумал, как странно, что эти угнетенные жертвы варварства своей страны так счастливы, отмечая прохождение еще одного года в тюрьме. В бразильских бедняках есть трогательная неугомонность, которая побуждает их устраивать праздник при самых безрадостных обстоятельствах. Что касается меня, то я надеялся, что к концу года получу свободу, а теперь эта надежда не оправдалась. Надежда стала чем-то, чего следует избегать, поскольку ее тщетность оставляла дух еще более сломленным, чем было раньше. Я решил, что должен приложить все усилия, чтобы найти новые способы добиться своего освобождения до того, как наступит следующая новогодняя ночь.
15
Я подружился с заключенным, который отвечал за юридический кабинет. Он занимался юридическими процедурами для заключенных, у которых не было денег. Содержание в тюрьме многих заключенных неоправданно продлевалось, поскольку они не могли позволить себе адвоката, который мог подтолкнуть инертную судебную систему. Некоторые из них были буквально забыты, так как некому было официально напомнить судьям, что они уже отбыли наказание. Кевейдо, мой друг, взял на себя обязательство помогать подобным бедолагам.
Это был дородный мужчина средних лет с усами, какие носили многие латиноамериканские политики и бизнесмены. Он уже десять лет сидел в тюрьме. Он следовал извилистому юридическому пути, пытаясь убедить отдельных судей в Натале и Сан-Паулу, что уже отбыл свой срок. Он был одним из крупнейших угонщиков автомобилей в Бразилии. За несколько недель до переворота в Парагвае он рассказал мне о генерале Родригесе, который был одним из его клиентов. Кевейдо резко критиковал моего адвоката, доктора Мендонсу, как некомпетентного алкоголика.
«Тебе не следует быть здесь», — сказал он мне. «Ты не настоящий преступник, как другие. Ты честный человек. Что тебе нужно, так это влиятельный адвокат, способный вытащить тебя отсюда». У него был свободный доступ к коменданту тюрьмы, и он передал ему мое дело — мне нужно было снова получить разрешение на лечение, чтобы найти влиятельного адвоката с нужными связями.
Однако в середине января 1989 года события в Colonia Penal еще больше изолировали ее и меня от внешнего мира.
Тюрьма была построена на песке, а ее фундамент испещрен туннелями, вырытыми потенциальными беглецами. Некоторые из самых закаленных заключенных в то время копали новый, но как только он оказался близок к завершению, кто-то предупредил охрану. Несостоявшиеся беглецы обвинили в доносе привилегированных заключенных из библиотеки. Так это или нет, но эти несостоявшиеся беглецы решили отомстить. По тюремному закону джунглей заключенный, сдавший своих товарищей, приговаривался к смерти.
«Правосудие» было скорым. Вскоре после завтрака на третий день после попытки побега я отправился в юридический кабинет, чтобы побеседовать с Кевейдо. Наш разговор был прерван криками из библиотеки. Раздались выстрелы. Кевейдо забаррикадировал дверь кабинета деревянной балкой. Когда суматоха стихла, мы увидели из окна обмякшее и истекающее кровью тело одного из моих коллег-заключенных, которое тюремщики выволокли из камеры для утилизации.
Позже мы услышали крики избиваемых охранниками мужчин. Выяснилось, что потенциальные беглецы взломали замок своей камеры и прорвались в помещение для привилегированных заключенных. Быстрыми действиями забаррикадировавшиеся в своих помещениях спасли всех предполагаемых жертв от смерти или увечий, кроме одного, которого убили самодельным ножом спящим в гамаке. Охранник выстрелами из пистолета отпугнул нападавших, которые позже были схвачены и избиты. После этой вспышки спецназовцы заперли всех заключенных по своим камерам на неопределенный срок.
Яма, в которой я оказался, с каждым днем становилась все темнее и глубже. Однако однажды утром, когда я писал британскому консулу в Рио-де-Жанейро, меня похлопали по плечу. Это был Гомеш, шофер коменданта тюрьмы. Он сказал, чтобы я немедленно переодевался: мое «лечение» возобновляется.
Прежде чем я сел в служебную машину, меня вызвали к коменданту тюрьмы. Он сказал, чтобы я умерил своё пьянство, но добавил, что не стал вносить предыдущую жалобу в мое досье. Я спросил его, могу ли как-то выразить свою признательность и благодарность. Очень застенчиво, он сообщил, что ему нужен видеомагнитофон. Я сказал, что ничего не знаю об этих новомодных аппаратах и где их достают, поэтому мы договорились, что он сам выберет модель, а потом сообщит мне стоимость.
На следующей неделе Гомеш трижды брал меня с собой. Весь этот день я жил в отеле «Тироль» в районе Тироль и звонил различным выдающимся юристам, которых мне рекомендовали. Пока я занимался этим, Гомеш на служебной машине коменданта ездил за своей девушкой и за Рогейро для меня.
Я обнаружил, что адвокаты, которым я звонил, вообще не брались за моё дело. Обвинения в мой адрес выглядели столь зловеще, что эти самодовольные люди действительно не желали пятнать себя мной. Клевета в газетах в мой адрес сделала свое грязное дело.
Однажды вечером, когда Гомеш вез меня обратно в тюрьму, мы обогнали коменданта, возвращавшегося домой в противоположном направлении на собственной машине. Он помигал фарами, и мы развернулись и остановились позади него на обочине. Он вышел и подошел к окну с моей стороны. «Знаешь, лучший человек для тебя — Клейто Баррето. Он дорогой, но он тебя выручит».
Теперь я понял, что мне нужен консультант, который помог бы мне выбрать правильного сильного адвоката.
Я никогда не слышал о Клейто Баррето. В следующий раз, когда меня поселили в отеле «Тироль», я долго пробыл наедине с Рогейро, много выпил и, окрыленный любовью и виски, снял трубку и позвонил Хорхе Жеральдо, толстому адвокату, который сопровождал меня в Кампина-Гранде в прошлом октябре. Мне тогда понравился его мягкий цинизм, воплощенный в высказывании: «Одна рука моет другую, а обе моют лицо».
«У меня есть для тебя именно такой человек, — сказал он, — Клейто Баррето».
Я пригласил его немедленно приехать ко мне в отель.
За выпивкой у бассейна он рассказал, что был младшим партнером в фирме Клейто, и его босс готов меня выслушать. Оставив Гомеша и его подругу присматривать за Рогейро, я вместе с Хорхе Жеральдо отправился в офис Клейто.
Клейто оказался человеком скромного роста, но с широким красным лицом и звучным мужественным голосом. Он поприветствовал меня так, словно я был давно потерянным братом. Он заметил мой взгляд, блуждающий по бутылке Dimple Haig на его столе, и тут же налил мне щедрую порцию. Я передал ему документы по моему делу.
Предстояло решить две основные задачи: одна состояла в том, чтобы убедить судью разрешить мне отбывать наказание условно-досрочно, а другая - требовалось убедить Федеральный трибунал в Бразилии удовлетворить ходатайство доктора Мендонсы об отмене постановления Федеральной полиции о моем заключении под стражу. Деньги облегчили бы дело – требуемая сумма была близка к 15 000 долларов США. Вскоре начинался Карнавал, и Клейто должен был встретиться с sua Excelencia на пляжной вечеринке, где мог поднять тему моего предварительного освобождения. Когда праздничная неделя закончится, он полетит в Бразилиа, чтобы заняться другой задачей.
16
В течение первой недели февраля мои экскурсии из Colonia Penal были приостановлены, а страна замерла в ожидании Карнавала. Наконец-то мне сделали нары в тюремной мастерской. Я сопротивлялся этой идее в течение нескольких месяцев, поскольку мне казалось, что если я соглашусь с подобным, то молчаливо признаю факт, что все мои попытки выбраться из тюрьмы потерпели фиаско. Теперь я суеверно думал, что раз мне сделали нары, то я скоро освобожусь, и, приняв свою судьбу, избавлюсь от них.
По телевизионным новостям показали, как старый приятель Кевейдо, генерал Родригес, захватил власть в Парагвае. Я чувствовал, что каким-то образом переворот стал предзнаменованием моего освобождения. Свергнутый тиран Альфредо Стресснер бежал в Бразилию. Судьба шепнула мне на ухо, что скоро я сбегу в Парагвай.
В юридическом кабинете Кевейдо и я обсудили координацию наших следующих вылазок на лечение и совместного побега. Нам требовалось зафрахтовать самолет, чтобы полететь на парагвайскую гасиенду общего друга Кевейдо и генерала, а ныне президента, Родригеса.
К пятнице, 10 февраля 1989 года, Карнавал закончился. У меня снова будет право на экскурсии за пределы тюрьмы. Гомеш хотел, чтобы комендант тюрьмы отпустил меня на выходные, и мы смогли бы навестить семью его подруги в Тасиме, что в Параиба. Если бы я поехал с ним, то сэкономил бы Гомешу расходы на бензин. Комендант сказал, что сообщит мне свое решение до того, как уйдёт с работы домой.
После обеда (постоянный кусок курятины с салатом и бутылкой кока-колы) я отправился в часовню на свою обычную сиесту. Я вытянулся на одной из скамеек, прислонившись головой к стене, и прикрыл глаза раскрытой Библией. Я задремал.
Меня разбудил громкий стук в дверь. Раздраженный надзиратель-адвентист пошел глянуть в чем дело. В часовню вломились люди.
— Ты свободен! — воскликнули они.
— Вы шутите, — ответил я.
— Нет, мы не шутим. Твой адвокат у ворот. Он хочет видеть тебя немедленно.
Охранник велел мне собирать вещи, но я сначала пошел к воротам, чтобы посмотреть, там ли адвокат.
— Вас ждет комендант тюрьмы, — сообщил доктор Мендонса. — Мы должны выехать через десять минут, чтобы поймать судью для подписания окончательных бумаг, иначе вы не выберетесь отсюда до понедельника.
Я с трудом натянул свою уличную одежду. Заключенные поздравляли меня и просили отдать им предметы обихода – мои нары, электрический водонагреватель, деревянные ящики, в которых хранилась одежда.
В своем кабинете комендант пожал мне руку. Он выглядел слегка угрюмым, вероятно, потому, что у него не было видеомагнитофона. Я поблагодарил его за прекрасное обращение, словно я являлся отъезжающим гостем гранд-отеля, который хвалил менеджера за качество обслуживания. И в самом деле, пока мы ехали на машине адвоката с судебным приставом, который привез постановление об освобождении, доктор Мендонса сообщил, что принято благодарить таких чиновников чаевыми, что я сразу и сделал.
Я остался в машине, а доктор Мендонса вошел в здание суда, чтобы получить от судьи последнюю подпись. Хотя он, естественно, приписывал себе лавры моего освобождения, я подозревал, что это было последствием встречи на пляже между Клейто с Его Превосходительством. Вероятно, было достигнуто некоторое понимание относительно выплаты за это.
17
Я провел в заключении одиннадцать месяцев и восемь дней. Хотя я больше не подвергался суровому заточению, технически я не являлся свободным. Я отбывал наказание в режиме aberto и должен был каждые две недели являться в суд для росписи в книге. Также требовалось, чтобы я имел постоянное место жительства, известное властям. Федеральная полиция была проинформирована о том, что не может выполнить приказ федерального судьи об аресте, потому что я еще не был освобожден от полномочий судьи штата. Тем временем меня отвезли в дом доктора Мендонсы, где я должен был жить, пока не найду себе собственное жилье.
На самом деле я провел большую часть февраля в маленьком сельском муниципалитете Тасима в Параибе. По стечению обстоятельств не только комендантский шофер Гомеш имел родственные и любовные связи с этим городком, но и свекровь моего адвоката проживала там. В то субботнее утро я присоединился к доктору Мендонсе и его семье в поездке в Тасиму, где они планировали провести выходные.
После длительного заключения любой бывший арестант находит свободу дезориентирующей. Тасима, которую мне предстояло часто посещать в течение следующих шести недель, излила бальзам спокойствия духу, измученному уродством тюремного существования. Доктор Мендонса заметил, что я, похоже, не особенно обрадовался свободе. Те, кто не подвергался длительному заключению, не понимают, что узник сохраняет рассудок, изгоняя из своего разума эмоции, принимая каждый день таким, каков тот есть. Заключенный перестает осознавать течение времени, перестает волноваться событиями внешнего мира. Он — высохшая оболочка человека, высушенная, за исключением ядра, которое заключенный тщательно охраняет от вымирания в засушливое время безнадежности. Когда он, наконец, свободен, зародыш жизни не может сразу пустить пышную листву. Новые зеленые ростки восторга и удивления перед миром робко пробиваются под солнцем свободы.
Я наслаждался двухчасовой поездкой по бесплодным serras этого отдаленного региона, ожидающим вскоре дождей, необходимых для посадки бобов и кукурузы. Деревня, пестрящая красками расписных фасадов, внезапный зеленый блеск водораздела, волы и ослы придавали пейзажу библейское благородство.
Со времен заточения я привык рано вставать. В Тасиме я шел на рассвете к цистерне, чтобы набрать воды для ванны. Позже я наблюдал, как какой-то парень усаживался у коровы за домом и доил молоко для завтрака. Добросердечные люди, окружающие меня, разговоры женщин на кухне, прогулки по деревне с мужчинами облегчили мой переход к нормальному образу существования.
Целебнее всего оказалось общество детей, которых я как будто притягивал какой-то таинственной аурой. В конце концов, появление одинокого англичанина в этой глухой глубинке было необычно. Дети, как мальчики, так и девочки, ждали возле дома, пока я не выйду, а затем обеспечивали мне постоянный эскорт. Вечером, на танцевальной площадке, они собирались вокруг меня, пока я пил пиво. «Прошлой ночью за вашим столом было тринадцать детей!» - упрекнула меня однажды жена адвоката. Я ответил, что не поощряю их; достаточно было одного моего взгляда в их сторону, чтобы они последовали за мной.
Однажды, когда я ехал в Тасиму с Гомешем, одолжившим служебную машину коменданта тюрьмы, я захватил с собой Рогейро и Жозивана. Подруге Гомеша особенно понравился младший мальчик. Она постоянно тискала и ласкала его. Мы устроили пикник на açude, или водохранилище, готовя стейки на палочках, после чего мальчики из Натала играли в футбол с местными детишками.
С наступлением апреля я перестал бывать в Тасиме. К тому времени я наладил свой собственный домашний быт в арендованном доме в Рединье. Сезонные дожди также отпугнули меня от путешествий. Цель Тасимы была достигнута. Когда мой разум исцелился, я понял ограничения подобного места, маленького городка, где все друг друга знают. Из толпы детей вокруг меня не могло быть ни одного, кто осмелился бы сбежать из группы и стать моим особым другом. Однако этот особый друг ждал меня в другом месте, и его присутствие должно было доставлять мне радость в последние месяцы моего пребывания в Бразилии.
18
После освобождения я организовал перевод значительной части моего личного капитала из Европы в Натал. Мне требовалось не только найти дом, содержать себя, но и вести юридическую тяжбу, целью которой было полное снятие с меня обвинений. Клейто Баррето заметил, что в Бразилии имеют значение только деньги. Мне приходилось не только оспаривать федеральный ордер на арест в Бразилиа, но и подмасливать Верховный суд штата, чтобы моя апелляция на обвинительный приговор имела шанс.
В конце февраля Клейто вылетел в Бразилиа, чтобы присутствовать на слушаниях Федерального трибунала по уголовным делам, который рассматривал мою апелляцию на постановление об аресте. Как личный друг и бывший однокашник главного судьи, он пришел с подарками. Он доставил по воздуху свежих лобстеров, упакованных в ящики со льдом, — желанный подарок для жителей федеральной столицы, изолированной на бесплодных пастбищах, нарезанных в штате Goiás. Перед слушанием он угостил судей обедом в лучшем ресторане города, постоянными клиентами которого были такие известные политики, как Дельфун Нетто и Улисс Гимарайнш. Колеса правосудия оказались так хорошо смазаны, что слушание стало лишь формальностью. Клейто с триумфом вернулся в Натал; суд проголосовал 5:0 в мою пользу. Хорхе Жеральдо заявил: «Где нет воды, Клейто вызовет дождь».
Но теперь Федеральную полицию выставили дураками, и это снова подвергло меня опасности, поскольку они решили следить за моими передвижениями. Вскоре они пожаловались судье, что не могут меня найти.
В конце февраля я снял небольшой дом в буржуазном пригороде Понта-Негра. В то же самое время брат Клейто, профессор экономики, пригласил меня снять его летний дом в рыбацкой деревушке Рединья, прямо напротив устья реки с колониальным фортом. Я уже подписал трехмесячный контракт в Понта-Негра, но дом в Рединья был намного больше и охлаждался морским бризом. Не будучи зарегистрированным властями в качестве моего официального места жительства, жилище в Рединья обеспечивало большую защиту против полицейского шпионажа. Продолжая общаться с мальчишками, особенно с Рогейро, я рисковал быть вновь арестованным.
Я никогда не сомневался, что буду продолжать встречаться с этим мальчиком. Мы оба уже сильно пострадали из-за нашей дружбы. Я любил его и не мог просто бросить, даже рискуя свободой. Нельзя слишком часто повторять, что самый действенный аргумент, которым любитель мальчиков может возразить предубеждению фанатичного общества, — это продолжать любить мальчиков. После аргументированных обоснований, предложенных Дж. З. Эглинтоном, Томом О'Кэрроллом и доктором Эдвардом Бронгерсма, я мало что могу внести в идеологию педофилии, но должен стремиться претворять ее в жизнь в качестве силы добра в этом мире.
Активное сотрудничество мальчиков со своими любовниками поддерживает педерастическую культуру, которая, нравится это суду, полиции и гомофобным родителям или нет, является неотъемлемой частью цивилизации. Какими бы разумными и просвещенными ни были аргументы о пользе любви к мальчикам, представляемые публике, печальным результатом является их бездумное неприятие и частое преследование их сторонников. Акт любви к мальчику, особенно если этот акт представляет собой не что иное, как непрерывный поток подобных актов во времени, создает историчность этой редкой и благородной формы сексуальности. Любовь к мальчику доказывается событием, а не диалектикой, ибо, по крайней мере, в какой-то момент времени два человека, мужчина и мальчик, принимают любовь между собой как естественный порядок вещей, морально правильную, и, возможно, как нечто возвышенное.
Мое счастье зависело от моей способности обогатить жизнь мальчиков, которые решили стать моими товарищами, и, продолжая свое общение с ними, я отвергал каждым подобным актом любви ненависть, злобу и тиранию моих врагов. В этом свете я рассматривал свою сексуальную практику как часть кампании Сопротивления, пощечину не только тем мелким личностям, которые злоупотребили своей властью, чтобы напасть на нас, Рогейро, его братьев и меня, но и на всю эту систему закона и мораль, решивших осудить одно из главных средств, определенных Платоном для реализации Высшего Блага.
19
Рогейро навещал меня в Рединье примерно дважды в неделю, но не задерживался надолго. Мы оба нервничали из-за еще одного невольного очевидца наших отношений. Карлос, мой старый слуга, которому ныне исполнилось семнадцать, вернулся, чтобы работать на меня. А потом в моей жизни появился 10-летний бродяжка.
Рогейро играл в бильярд в галерее старого каменного клуба на берегу. Я сидел за соседним столиком и пил пиво. На Рогейро смотрел мальчик со светлыми волосами и темно-золотистой кожей. Его одежда была изодрана, шорты сползли, обнажив верхнюю часть ягодиц. Я договорился, что Гомеш и его подружка придут ко мне на террасу около шести на выпивку, поэтому отправился домой, а новый мальчик последовал за мной.
Подружка Гомеша, которая полюбила Рогейро, сразу же принялась за этого ребенка, привлекая его забавными похабными остротами. Он сказал, что его зовут Жилберто, сообщив, что выживает благодаря чаевым, таская сумки покупателей из супермаркета. Он был прирожденным сыном свободы, предпочитая спать на верандах пустых домов, в окрестностях круглосуточных автозаправочных станций или в придорожных рощах. У него не было четкого плана относительно того, где он собирался провести ближайшую ночь. Гомеш уговаривал его остаться со мной. Мальчик согласился и, когда пришло время, забрался на мою большую, очень скрипучую двуспальную кровать. Он подчинился моему домашнему правилу, согласно которому мальчикам следовало спать голыми. В тропическом климате слишком много бедных детей долго ходят в грязной одежде, вызывающей сыпь, грибковые и паразитарные инфекции. Мальчик, которому посчастливилось подружиться с педофилом, осознает важность личной гигиены.
Я не могу вспомнить, подвергался ли Жильберто в ту ночь «сексуальным домогательствам», но с тех пор он захотел жить в моем доме. Он стал своего рода домашним питомцем подобно котенку, источником веселья и удовольствия. Я счёл его подарком богов, ибо какая лучшая награда может быть получена любителем мальчиков, пострадавшим за свою веру, как не это дитя из плоти, воплощающее его веру? Рогейро пренебрежительно звал его «Бамбино», но это имя прижилось.
Бамбино очень хорошо ладил со взрослыми. Когда меня посетили мои арендодатели, профессор экономики и его жена, они похвалили его поведение. Мы обедали в отеле Praia de Redinha, где имелся бассейн. У Бамбино, очень мило выглядевшего в своих плавках, не было никаких проблем с тем, чтобы провести весь день, играя с истеричными, толстыми детьми буржуа.
Я снял там номер на выходные, деля его с этим мальчиком. Той ночью Бамбино заснул на диване в вестибюле, а я допоздна задержался в баре. Прежде чем подняться наверх, я попытался разбудить его, но для него было характерно внезапно погружение в глубокий сон, как будто он был застрелен. Я сдался и отправился в свой номер в одиночестве. Примерно через пятнадцать минут в дверь постучали. Это оказался охранник с сонным мальчиком. «Ему не разрешается спать в вестибюле; он должен спать с вами», — сообщил мне охранник. Укладывая Бамбино в постель, я размышлял о том, как часто в прошлом охрана отелей указывала, что мальчикам не рады в номерах.
Отношение Бамбино к сексу заключалось в том, что он считал его неким голодом, который следовало удовлетворять. Он мог внезапно заснуть ночью, когда я еще читал при свете лампы, и разбудить меня утром, требуя свою долю любви. До встречи со мной он по-быстрому занимался сексом с Педро, отставным полицейским. Мне очень понравился этот Педро. Ветеран войны, теперь он держал бар и ресторан рядом с моим домом. Хотя он был женат, его отношения с женой были по типу Энди Кеппа [персонаж английского комикса] - она сквозь пальцы смотрела на его заигрывания с мальчишками.
Бамбино не был очень искусен в сексе, как и большинство мальчиков его возраста, но готовым попробовать все. Он ожидал, что его будут ласкать, и не возражал против того, чтобы его потрахали, если это будет осуществлено очень нежно. Если потребуется, он мог сосать, и его не отталкивала сперма, попадавшая на его тело. Он понимал, что я хочу получить удовольствие с ним, не поклоняясь часами его пуговицеобразному пенису.
Он стал очень активным после знакомства с Жуан-Марией, тринадцатилетним блондином, с которым я познакомился два года назад. Жуан-Мария был мастером секса, и вскоре мальчикам пришла в голову идея поэкспериментировать друг с другом. Однажды я открыл дверь спальни и увидел, что Жуан-Мария растянулся лицом вверх на матрасе, а Бамбино, присев на корточки сверху, пытался вставить свой крошечный пенис в рот старшего мальчика. В другой раз Жуан-Мария и я были в позиции 69, когда зашёл Бамбино. После нескольких мгновений зачарованного наблюдения он стал дразнить моего партнера за то, что тот нюхает мои яйца (cheirando os ovos). «Попа Жуан-Марии (cou) пахнет спермой (galla)!» — заявил он однажды, к смущению своего друга.
Бамбино был очень значим для меня из-за своего беззастенчивого обожания. Каждый человек, которому поклоняется тот, кого он любит и лелеет, осознает подобное пьянящее ощущение, в жизни людей очень редко случается такое волшебство. Как лысеющий, тучный и осужденный судом педераст, я был удивлен, встречая такое почтение. Необычайная привязанность Бамбино проявлялась совершенно внезапно. Однажды ночью на террасе, когда я запирал входную дверь, он опустился на колени, обнял и поцеловал мое бедро. В других случаях он утыкался носом мне в грудь или в мой пупок и глубоко вдыхал, словно мое тело было мешком с арабскими благовониями. Утром он мог погладить мою щетину на подбородке и потереться о нее щекой.
— Я тебе нравлюсь? — шутливо спрашивал я.
— Nao... Eu ti adoro [Нет... я тебя обожаю; португ.].
Когда в мае мне нужно было посетить Сан-Паулу, и я отсутствовал четыре дня, он околачивался у бара Педро, откуда мог наблюдать за дорогой, ожидая моего возвращения. На него напала какая-то пневмония, и его пришлось отвезти в больницу, чтобы дать ему кислород. Когда я вернулся, он выглядел хрупким, как фарфор.
В те месяцы у меня было все, чего я хотел в жизни: достаточный доход при данных обстоятельствах, мальчик-компаньон и кров в просторном доме. И все же это счастье было построено на песке, в зависимости от прихоти коррумпированного тирана-судьи. Я еще не был свободен. Я страдал паранойей осужденного и преследуемого человека; внешние события, не имеющие никакого значения сами по себе, в воображении иногда принимали отгоняющие сон демонические формы.
20
После блестящей победы Клейто в конце февраля мое юридическое положение зависло. Не было никаких указаний относительно того, когда Верховный суд штата рассмотрит мою апелляцию. Несмотря на средства, которые я предоставил в распоряжение Клейто, не имелось никаких гарантий, что с доказанной враждебностью суда по отношению ко мне отменят мой обвинительный приговор. Если этого не случится, мне придется ввязываться в долговременное и дорогостоящее дело подачи апелляции в Федеральный верховный суд в Бразилиа. Как бы мне ни нравилась уютная домашняя обстановка в Рединье, продолжающееся общение с мальчиками грозило мне возвращением в Colonia Penal.
После нашего осуждения Роберто, мой водитель такси, отправился в южную Бразилию. Он боялся, что судья может и его засадить в тюрьму. Теперь, когда я вышел на условно-досрочное освобождение, он почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы вернуться в Натал и снова жить со своими родителями.
Во время своей поездки он посетил Пуэрто-Стресснер (только что переименованный в Сьюдад-дель-Эсте) на границе Парагвая с Бразилией. Пуэрто-Стресснер связан с бразильским городом Фос-ду-Игуасу мостом Дружбы через реку Парана. Он сказал, что можно запросто проехать по мосту в Парагвай без пограничного контроля. Это было возможно бразильцам, поскольку от них требовалось только удостоверение личности. У меня был паспорт, который судья неохотно вернул мне после неоднократных просьб доктора Мендонсы. Как гражданину Великобритании мне не требовалась виза в Парагвай. Отец Роберто посоветовал мне переправиться через реку, пока я не разорился на судебных издержках. Хорхе Жеральдо также упомянул, что Фос-ду-Игуасу был бы хорошим местом, если я вдруг решу покинуть Бразилию.
Передо мной стояла дилемма. Замысел побега пьянил. Одна только мысль об этом заставляла меня вздрагивать, как от инъекции какого-то возбуждающего препарата. Казалось, в перспективе Парагвая было что-то предопределенное. Кевейдо упомянул о своих отношениях с генералом Родригесом, который так ярко захватил власть в результате государственного переворота. Теперь мои размышления о Кевейдо перемешались с информацией Роберто и Хорхе Жеральдо. Однако если бы я рискнул и потерпел неудачу, я бы пожертвовал всем, к чему стремился. Я никогда не восстановил бы свой авторитет и мог рассчитывать на годы заключения в бразильской тюрьме. У меня не имелось опыта незаконного пересечения границы, и мне хотелось, чтобы приговор против меня был отменен в судебном порядке.
После моего ареста мой друг-американец Лансинг отменил забронированный отъезд в Бразилию, отправив поток писем, которые прибыли распечатанными - их содержание было прочитано Федеральной полицией. В письме, отправленном другом из Ресифи, дабы избежать перехвата, я попытался убедить Лансинга не писать мне, так как он подвергал себя опасности. Еще в декабре, когда я находился в Colonia Penal, его сестра написала мне, что он живет в Сальте на севере Аргентины.
В начале мая 1989 года он прислал мне телеграмму со своим номером телефона. После долгих хлопот мне удалось дозвониться до него. Было чудесно снова услышать его голос. Я рассказал об идее покинуть Бразилию по Мосту Дружбы. Он сказал: если я решу предпринять такую попытку, он приедет в Парагвай, чтобы помочь с той стороны границы. В своей карьеры в ЦРУ он имел опыт проведения тайных операций. Я сообщил ему, что позвоню ещё раз на следующей неделе в установленное время.
21
Тем временем я попал под прессинг судьи. Мои финансы были напряжены из-за того, что я перевел средства Клейто, который отвечал за выплаты (взятки). Проблема тут в том, что невозможно контролировать бюджет. Хотя Клейто устно согласился на определенную сумму, он все равно потребует от меня дальнейших взносов. Теперь он попросил у меня 500 долларов, которые будут переданы судье в качестве lembrança [сувенир; португ.].
Вскоре после этого я получил повестку к судье. Его превосходительство сказал мне, что Федеральная полиция сообщила ему по телефону и письменно, что я не живу по указанному мной адресу, в доме в Понта-Негра. Я ответил, что по закону я не обязан постоянно находиться в своей резиденции для удобства тех, кто желает шпионить за мной. Как того требовали условия условно-досрочного освобождения, я расписывался в судебной книге каждые две недели. Этого должно быть достаточно.
Судья сказал, что для того, чтобы он смог помочь мне, я должен помочь ему. Я спросил, получил ли он 500 долларов от Клейто. Он не получал их. Так сложилось, что я только что обменял деньги, поэтому открыл портфель и протянул судье пачку банкнот на сумму 500 долларов в местной валюте (в то время она называлась cruzado novo). Мы пожали друг другу руки, и я ушел.
На следующий день я получил сообщение от Клейто: «Я должен был немедленно явиться к нему в офис». Он очень извинялся. Конечно, он собирался отдать 500 долларов судье, но его задержали дела. Я подозревал, что судья поплакался ему. Далее Клейто объяснил, что сын Его Превосходительства врезался в дерево на машине отца, и требуется новый двигатель. Не буду ли я возражать, если Его Превосходительству получит еще и 500 долларов от Клейто? Я согласился — конечно.
Я думал, что это, быть может, конец вымогательствам, но ошибся. Спустя несколько недель последовал еще один безапелляционный вызов в офис судьи. Его Превосходительство как раз собирался уходить обедать, а по дороге забрать внучку из школы. Не соглашусь ли я сопровождать его в поездке? В уединении автомобиля Его Превосходительство сразу перешел к делу: «Мне нужна тысяча долларов». Он объяснил, что делает пристройки к дому и ему не хватает денег, чтобы заплатить строителям. Он сетовал на то, что судьям в Риу-Гранди-ду-Норте очень плохо платят. Я был не в настроении, чтобы сочувствовать ему, но понял, что у меня нет иного выбора, как раскошелиться. Я покупал себе протекцию.
Мы поехали к дому Роберто, где я тогда хранил свои деньги. Я вошел и взял десять стодолларовых купюр, а Его Превосходительство ждал в припаркованной машине. Я вернулся к машине и передал ему банкноты под приборной панелью.
В мае мое финансовое положение стало ещё хуже. Сотрудники Banco do Brasil объявили бессрочную забастовку. Филиал в Натале был единственным учреждением, куда можно было по телексу переводить валюту из-за границы. С 1 января 1989 года стало возможным получать электронные переводы и выплаты в долларах США, а не в местной валюте. Получив доллары в Banco do Brasil, я менял их на черном рынке. Из-за забастовки мой банк в Европе отправлял денежные переводы в частный банк-корреспондент в Сан-Паулу. Чтобы получить свои деньги, мне пришлось лететь в Сан-Паулу.
Я никогда не был в самом большом городе Южной Америки и немного нервничал, пытаясь найти дорогу в таком огромном мегаполисе. Время полета из Натала в Сан-Паулу составляет более трех часов. Впервые за 19 месяцев я оказался в реактивном лайнере (Airbus), и этот опыт принес ностальгические воспоминания о том далеком прошлом, когда я мог свободно путешествовать по миру.
Сам Сан-Паулу, серьезный, современный город, полный энергии, стал освежающей переменой по сравнению с убогой провинциальностью Натала. Я пообедал в ресторане на 41-м этаже Edificio Italia с панорамным видом на уходящие в дымку многоэтажные городские кварталы. В банке из-за полученного денежного перевода на сумму 5000 долларов со мной обращались, как с миллионером. После кофе в своем кабинете менеджер лично вышел на улицу, чтобы найти мне такси. Это было волнующе - снова чувствовать себя человеком, а не осужденным извращенцем. Я ощущал себя почти свободным.
Тем не менее пагубное влияние судьи должно было коснуться меня даже здесь. За день до моего возвращения в Натал я позвонил Роберто, чтобы убедиться, что все в порядке. Он сказал, что судья потребовал сообщить ему мое местонахождение и пришел в ярость, узнав, что я уехал в Сан-Паулу без его разрешения. Мне было приказано явиться к нему в кабинет, как только вернусь. Меня затошнило. Я подумал, не следует ли мне просто отправиться в Фос-ду-Игуасу и попытаться перебраться в Парагвай. При себе у меня был паспорт и 5000 долларов наличными. После нескольких глотков виски я успокоился. Если бы я решился, сейчас это стало бы бегством, а не побегом. Кевейдо говорил, что для успешного побега нужно все тщательно спланировать. Я позвонил Хорхе Жеральдо, близкому другу Его Превосходительства, чтобы тот встретил меня на поле Парнамирим, когда приземлился самолет VARIG.
Этот весельчак оказался там с несколькими своими приятелями-коллегами, и я пригласил всю эту ораву на обед в ближайшем стейк-хаусе. За пивом он сказал мне, чтобы я не волновался — он пойдет со мной к судье.
Когда мы пришли к судье, я был удивлен, что Его Превосходительство радушно поприветствовал меня. В его офисе было много людей, и он пребывал в хорошем настроении. Хорхе Жеральдо обменялся с ним шутками, поддерживая дружелюбную атмосферу. Его Превосходительство не упомянул о моей поездке в Сан-Паулу, но заявил, что должен знать, где я живу. Я понял, что больше не могу скрывать свой адрес в Рединье, и дал официальное указание Хорхе Жеральдо сообщить об этом суду. Судья сказал, что хочет, чтобы я учил его английскому у себя дома. Естественно, я не мог отказать в столь странной просьбе. Я чувствовал себя одним из тех пленённых греческих философов, которых римляне держали в качестве прислуги. Через несколько дней была назначена дата первого урока.
22
Как и было условлено, я набрал номер Лансинга в Аргентине. Я удивился, обнаружив, что он покинул отель, в котором остановился. Мне дали другой номер. После обычных трудностей с соединением мне ответил человек, который говорил не слишком дружелюбно, но соединил с Лансингом.
— Я в таком же супе, что и ты, — сообщил он.
Оказывается, я дозвонился до полицейского участка Сальты, где его держали по обвинению в «сами знаете в чем». Все, что я мог сделать, это сказать ему, чтобы он держался, ни в чем не признавался и не поддавался отчаянию. Если его отпустят, он должен немедленно сообщить мне, иначе я позвоню ему через пять дней.
В ту субботу судья должен был прибыть ко мне домой на урок английского. Я понятия не имел, как начать учить старика иностранному языку. Я отпустил Карлоса и Бамбино и оставил ворота открытыми, чтобы Его Превосходительство мог въехать. Он не явился. На следующее утро приехал Рогейро, на один из своих коротких визитов. Он принялся играть в прятки с Бамбино. Карлос, слуга, нервничал. Он был уверен, что судья обязательно приедет, и фактически приказал двум младшим мальчикам покинуть дом, а затем ушел и сам.
Через десять минут я подошел к окну и увидел, что Его Превосходительство стоит возле своей машины, припаркованной на обочине. Я побежал вниз, чтобы открыть ворота. Похожая на свинью фигура судьи вошла в мой дом. Усадив его за обеденный стол, я отправился в бар Педро за холодным пивом, заодно предупредив, чтобы мальчики ни в коем случае не возвращались в дом до тех пор, пока не уедет судья.
Пока мой гость пил пиво, я успокаивал нервы виски. Я спросил его, действительно ли он решил выучить английский язык.
— Я liso (разорен), — ответил он.
Я сказал, что у меня мало средств, но я отдам ему половину того, что у меня есть в доме.
— Я не хочу, чтобы вы жертвовали собой, — любезно сказал он.
Я вернулся с 200 долларами в местной валюте. Он выглядел не особо счастливым, но я подчеркнул, что это все, что я могу позволить в данный момент.
— Вы находитесь под защитой estado, — официально сообщил он.
Мне хотелось чего-то более определенного за свои деньги, поэтому я спросил его, не хочет ли он поговорить с представителем верховного суда о том, что он не станет возражать, если его обвинительный приговор будет отменен.
Судья сказал, что сделает это, добавив, что я был осужден только на основании показаний полиции. Уходя, он сказал, что нанесет мне еще один визит примерно 20 июля. Я подумал, не стоит ли мне договориться о том, чтобы платить ему фиксированную ежемесячную сумму, скажем, 200 долларов. По крайней мере, тогда я смог бы составить разумный бюджет и жить по средствам, так как эти внезапные выходки Его Превосходительства ввергали мои финансы в хаос и давили на нервы.
Меня заинтриговала дата, которую он выбрал: 20 июля. В тот день в 1944 году бомба фон Штауффенберга едва не убила Адольфа Гитлера. В этот день в 1989 году судья придет ко мне домой. Случилось так, что сосед, безработный охранник, пытался продать мне свой пистолет, старинный «браунинг» производства Льежа вместе с патронами. Как осужденному преступнику, он мог понадобиться мне хотя бы только для того, чтобы вышибить себе мозги. Теперь я подумал о мозгах судьи. Конечно, идея была абсурдной, но ведь и план фон Штауффенберга был «абсурдным». Я не думал, что действительно смогу кого-то убить, но кто знает, до каких крайностей может дойти порядочный человек под невыносимым бременем?
Я позвонил Лансингу. Начальник полицейского участка оборвал наш разговор спустя пять минут. Это выглядело плохим знаком. Находясь на условно-досрочном освобождении, я не мог броситься на помощь другу. На самом деле я почувствовал облегчение от того, что мне пришлось отложить решение о побеге в Парагвай.
5 июня я обедал со своим арендодателем. Наш разговор зашел о событиях в Китае. Я заметил, что аятолла Хомейни умер примерно в то же время, когда были подавлены студенческие демонстрации в Пекине, и рассказал о своем собственном наблюдении за революцией в Иране. После чего мой арендодатель пригласил меня выступить перед его классом в кампусе федерального университета в городе Куррайс-Новус. Я не считал, что мой португальский способен справиться с такой задачей, но его настойчивость меня утомила.
Десять дней спустя мы совершили трехчасовую поездку в Куррайс-Новус. Город был нетипично благополучным для этого района благодаря вольфрамовой шахте, которую из вежливости мне пришлось осмотреть. Темой моей лекции была революция. Мы со студентами сошлись во мнении, что в Бразилии никогда не будет массового восстания — ее жители были настолько опытными ворами, что вполне могли перераспределить богатство без политических потрясений.
Вернувшись в Натал, я передал доктору Мендонсе копию подтверждения университетом моей лекции по экономической политике. Он присоединил её к запросу в Верховный суд штата об ускорении рассмотрения моей апелляции, которая была подана им более семи месяцев назад. Если приговор против меня будет отменен, я смогу на законных основаниях свободно покинуть Бразилию. К сожалению, из-за праздников суды закроются на весь месяц июль.
Отец Роберто, тот старик, посоветовавший мне нарушить условно-досрочное освобождение и убраться, пока есть шанс, внезапно умер от сердечного приступа. Я присутствовал на мессе седьмого дня в его честь и поразмыслил над советом, который он дал, его наследием для меня.
После сытного обеда Хорхе Жеральдо и я решили заставить Федеральную полицию письменно признать, что их ордер на арест отменен, а это означало, что у них не имеется законных оснований следить за мной или преследовать меня. Хорхе Жеральдо оставил меня в машине возле полицейского участка, а сам вошел в пасть дракона, чтобы сразиться. Я читал газету, когда услышал, что меня зовут. На тротуаре стояли два агента Федеральной полиции, один из них — человек, арестовавший меня почти шестнадцать месяцев назад.
— Где ты живешь? — спросил мой заклятый враг.
— В Понта-Негра, — солгал я.
— Я знаю, что ты виновен. Я абсолютно в этом уверен. Мальчики рассказали мне всю правду о тебе.
— Очевидно, они рассказали судье полную противоположность тому, что сказали вам.
— Они лгали.
— Неужели у вас нет ничего более важного, чем ходить и арестовывать невинных туристов?
— Все важно.
На помощь мне пришел Хорхе Жеральдо, вышедший из здания участка. Он накинулся на агентов за то, что они беспокоят его клиента, потребовав назвать имена и заявив, что подаст официальную жалобу, и все в таком же духе.
Разрядив таким образом обстановку, мы уехали. Я был потрясен. Я знал, что эти свиньи были настроены против меня и просто ждали своего шанса. Мое идиллическое существование в Рединье с Карлосом и Бамбино выглядело ужасно уязвимым.
23
Приближался праздник São João, 24 июня. В nordeste это отмечается тем, что каждое домашнее хозяйство кладет поленья перед входной дверью и поджигает их. Огни освещают ночное веселье на улицах.
Я получил телеграмму от Лансинга. Он дал мне номер телефона, который оказался номером отеля в Сальте. Потребовался час, чтобы установить с ним соединение. Когда я дозвонился, портье сообщил мне, что Лансинг только что уехал из города в неизвестном направлении. Несколько дней спустя Роберто сказал мне, что Лансинг звонил ему из Формозы и дал инструкции, как с ним связаться. Ни Роберто, ни я не знали, где находится Формоза. Изучив карту, мы обнаружили, что она находится на аргентинском береге Рио Парагвай, к югу от столицы Парагвая Асунсьона. Я снова сидел у телефона Роберто, набирая номер несколько раз, пока не соединился. Лансинг оказался на свободе, обвинение сняли сразу после того, как его судья и адвокат разделили между собой 1200 долларов. Аргентинская гиперинфляция делала доллар королем в этой стране.
— Что насчет тебя? — спросил меня Лансинг.
Я сказал, что хочу узнать, когда будет рассматриваться моя апелляция. Лансинг заявил, что не собирается бесконечно торчать в Формозе, ожидая, пока я приму решение.
— Дай мне два дня, — сказал я.
Я посетил доктора Мендонса, чтобы спросить его, добился ли он какого-либо прогресса в отношении даты моей апелляции. Он ответил, что судьи Верховного суда обычно собираются два раза в неделю после обеда, но в последний рабочий день никто из них не потрудился явиться. Ему придется подождать до августа, прежде чем делать дальнейшие запросы. Он добавил, что мой судья, тот, что был liso, уже уехал из Натала на каникулы.
Это момент для ухода, подумал я, момент для побега, когда вся система правосудия не работает, и никто не заметит, что меня больше нет. Наконец, все силы, ведущие к этому решению, слились воедино. Я мог либо остаться и продолжить свою долгую и дорогостоящую юридическую войну, являясь заложником архаичной, окаменевшей бразильской судебной системы, с постоянной возможностью повторного ареста, либо я мог воспользоваться моментом, после которого обстоятельства, возможно, уже никогда не окажутся такими благоприятными, чтобы можно было рискнуть всем ради высшей награды - свободы.
Я позвонил Лансингу.
— Я еду, — сказал я ему.
Конечно, после того, как решение принято, пути назад уже не будет.
Мы оба согласились, что меня будет сопровождать Карлос, который был слугой Лансинга во время моего ареста, а теперь стал моим слугой, и который показал себя фанатично преданным нам обоим. Поскольку ему только что исполнилось восемнадцать, он уже не был несовершеннолетним. В Бразилии несовершеннолетние должны иметь разрешение суда на пересечение границ штата. Теперь у него было федеральное удостоверение личности, которое позволяло ему въезжать в Парагвай. Лансинг был в восторге от моего решения. Он отправится в Асунсьон. Я должен был покинуть Натал, как только получу подтверждение о его прибытии в столицу Парагвая, и тогда мы начнем связываться с людьми, которые могли бы помочь мне пересечь границу.
Приняв решение, я обрадовался. С картой Южной Америки, разложенной на обеденном столе, я обдумывал с Карлосом шаги, которые могли привести нас в Фос-ду-Игуасу, в Пуэрто-Стресснер и к свободе через Мост Дружбы. Пока мои пальцы скользили по карте, я чувствовал себя генералом танковых войск, планирующим молниеносное наступление. Каким облегчением было принимать собственные решения о своей судьбе, вместо того, чтобы постоянно реагировать на чужие.
Лансинг позвонил мне из Асунсьона, и я сообщил ему свою программу. Все системы были запущены, кампания началась. Радость битвы помогала мне отогнать меланхолию разлуки, навсегда разорванной дружбы.
Я посадил Бамбино к себе на колени и солгал мальчику. Я сказал, что ему придется поехать домой на несколько дней, так как я еду в Рио за деньгами. Он помог мне сжечь мои бумаги и множество фотографий, сделанных за годы, проведенные мной в Натале. Я пошутил, что мы разводим костер для São João. Когда пришло время уходить, я дал ему денег, более чем достаточно на тот период, который, как я сказал, буду отсутствовать. Он потратит их скорее медленно, чем быстро. Должен ли он оставить свою одежду, спросил он. Нет, лучше её забрать, сказал я.
Мне придется жить с бременем своего обмана. Это было похоже на жертвоприношение Исаака. Он был слишком юн, чтобы знать правду. Маленькие мальчики не могут держать свои рты на замке, если только они не аутисты или психически ненормальные.
Сами того не сознавая, юные друзья педофила выдадут его — неосторожными словами, своей доверчивостью перед уловками опытного следователя, даже тем внезапным счастьем быть любимым, которое не могут скрыть их открытые лица. Шестнадцать месяцев назад, несмотря на многочисленные предупреждения, я медлил на свою погибель, не в силах бросить мальчика, которого лелеял и о котором заботился в течение четырех лет, и который в течение получаса полицейского допроса выложил все. В этом истинная безнравственность тех, кто злоупотребляет своей властью, дабы разрушить дружбу между мальчиком и мужчиной: ибо именно они злоупотребляют, искажая невинность одного, чтобы разрушить преданность другого.
Мы договорились с Карлосом, что нам следует покинуть Натал на такси, потому что вокруг аэропорта и автовокзала всегда ошивалась какая-нибудь полиция. Карлос порекомендовал водителя, который не задавал лишних вопросов. Мой план состоял в том, чтобы совершить четырехчасовую поездку в Ресифи, штат Пернамбуку, а там зарезервировать места на рейс в Сан-Паулу, откуда мы сможем вылететь в Фос-ду-Игуасу. На тот момент у меня на руках было 3000 долларов, но я ждал, уже более двух недель, ещё одного перевода из Европы на 2000 долларов. Банковская забастовка закончилась, но телекс так и не возобновил деятельность. Я совершил несколько бесплодных визитов в Banco do Brasil, чтобы отследить перевод. Казалось, что от денег придется отказаться. Мы с Карлосом загрузили такси. Я доверил ключи от дома Педро. Я сказал, что мы едем на несколько дней вверх по побережью, и дал ему щедрые чаевые. Его старые мудрые глаза заглянули в мои, и я понял, что он догадался о том, что я никогда не вернусь.
Когда такси подъехало к Наталу, я попросил его остановиться у Banco do Brasil. Я в последний раз спросил о своих деньгах. Перевод пришёл! Я чувствовал, что его появление являлось предзнаменованием успеха моего предприятия. На улице, идя к машине и сжимая в руке коричневый конверт, набитый деньгами, я услышал, как меня зовут по имени. Я попыталась не обращать на это внимания, но голос стал более настойчивым. Я повернулся, думая, что встречу угрозу. Это был агент Клаудио, мой старый собутыльник и полицейский эскортер из колонии. Куда я иду, спросил он. Я пробормотал, что снял дом в Тасиме и как раз уезжаю туда — прямо сейчас. Он выглядел разочарованным: ведь он еще ничего от меня не получил, даже пива. Я вытащил из конверта пачку банкнот и сунул ему в ладонь.
— В память о старых временах — и о старом друге, — добавил я.
Его глаза радостно загорелись.
— Ах, наконец-то я снова смогу выпить виски!
Я забрался в машину и сказал водителю, чтобы он трогался. Снаружи проплывал знакомый пейзаж: здания, улицы, памятники, которые я больше никогда не увижу. Я вспоминал друзей, которых потерял.
24
Поездка прошла без происшествий, если не считать полицейского блокпоста возле Жуан-Пессоа, столицы штата Параиба. Как и в большинстве латиноамериканских стран, полиция тут кишит, как вши. Эти низкооплачиваемые сверхштатные сотрудники возводят блокпосты, чтобы увеличить свой доход. Обычно они ожидают получить чаевые, прежде чем транспортному средству разрешат продолжить движение. Мне пришлось открыть чемодан для досмотра. Внутри была коробка сигар. Я дал по одной всем полицейским, стоящим рядом. Эта дань была сочтена достаточной, и мы смогли продолжить свой путь.
Согласно плану, мы с Карлосом остановились в Гранд Отеле в Ресифи. Там меня ждало сообщение - позвонить Лансингу. Он сообщил мне, что связался с таможенным брокером в Асунсьоне, готовым перевезти меня через границу. Когда-то он был высокопоставленным чиновником в парагвайской таможне и имел обширные контакты с властями по обе стороны границы.
На следующий вечер Лансинг позвонил с откровенным признанием, что проиграл все свои деньги в азартные игры. Пока я был заключенным в Бразилии, он скитался по Южной Америке, проматывая свой капитал в казино, а в Аргентине они имеются в каждом городе. Теперь он был разорен. По его словам, в течение года он получит помощь. В следствие неожиданной смерти тети его семья сможет получить обратную закладную (кредит под залог имущества) под первоклассную недвижимость в Нью-Йорке. Но ещё предстояли различные юридические тонкости. Я сказал ему, что оплачу счет за гостиницу, когда доберусь до Асунсьона, и буду обеспечивать его, пока он не уладит свои дела. Одним из последствий этого неожиданного развития событий стало то, что я не мог вернуться в Европу, чтобы повидать свою семью, так как расходы были слишком велики. Пока не поступят деньги Лансинга, нам двоим придется неопределенный срок оставаться изгнанниками в Латинской Америке.
Турагент в холле отеля не смог дозвониться ни до одной из авиакомпаний. Он пожал плечами и объяснил, что начались школьные каникулы и найти места будет очень сложно. Боги были со мной — и одного из них звали Мерфи!
На следующее утро мы с Карлосом решили попытать удачу в аэропорту. VARIG и Transbrasil были забронированы на неделю вперед, но мы смогли сесть на рейс VASP в Сан-Паулу.
Итак, второй раз за шесть недель я возвращался в этот громадный город, но только на одну ночь, так как на следующий день мы уже забронировали билеты на самолет, направляющийся в Фос-ду-Игуасу. Из нашего отеля в Сан-Паулу я позвонил Лансингу, сообщив ему подробности о нашем планируемом прибытии в Фос. Вместе с таможенным брокером он отправится в долгий путь через Парагвай в Пуэрто-Стресснер.
Когда мы прибыли в Гуарульюс, главный аэропорт Сан-Паулу, чтобы вылететь в Фос, то обнаружили, что терминал переполнен пассажирами и багажом. На табло указывалось, что многие рейсы либо были отменены, либо задержаны. Я узнал, что массив холодного воздуха вырвался из Антарктиды и вызвал хаос в южной части континента. Вылет нашего самолета час за часом откладывался, пока ближе к вечеру мы не получили разрешение на взлет.
Когда мы спускались к Фосу, шторм стихал. Под разорванными облаками я увидел огромную плотину Итайп и тонкую линию Моста Дружбы над анакондовым течением Параны. Дальше лежали грязно-коричневые равнины Парагвая и свобода.
25
Мне были даны инструкции: оставаться в отеле «Эшторил» до тех пор, пока не появится брокер. Затем он проинформирует меня о ходе операции. Я развлекал его в своем номере двенадцатилетним виски Ballantine's, которое, по словам Лансинга, было его любимым. Он был похож на одного из стареющих голливудских актеров 1930-х годов, все еще обладающих распутным обаянием. Он прямо заявил мне, что не будет иметь со мной дел, если я собираюсь заниматься контрабандой оружия или наркотиков. Я ответил, что моя проблема в том, что я просрочил разрешенное время пребывания в Бразилии на четырнадцать месяцев, показав ему соответствующий штамп в паспорте, подтверждающий это. Я не стал говорить, что скрываюсь от правосудия.
Он сказал, что сделает необходимые покупки и вернется через полчаса. Тем временем мы с Карлосом должны были оплатить счет в гостинице и ждать в вестибюле с багажом. Прошло четыре часа. Я подумал, что брокер решил, что со мной лучше не связываться:
— Мне просто нужно вернуться в Натал.
У меня оставалось еще около четырех дней до того, как придет время расписываться в судебной книге. Карлос стоял снаружи на холоде, в надежде выглядывая машину брокера.
Около 16:30 огромный универсал, размером почти с бронетранспортер, остановился у входа в гостиницу. Мы уже собрались уезжать. Брокер объяснил, что ждал, пока на мосту увеличится движение в час пик, потому что это уменьшит риск того, что нас остановит Федеральная полиция. Как было приказано, я уселся на переднее сиденье, и мы влились в поток машин, направлявшийся к мосту. Поток автомобилей медленно продвигался через бразильский КПП. Когда мы проезжали мимо, бородатый дежурный повернулся спиной и ушел в кабинет. На нем был бронежилет с надписью POLICIA FEDERAL большими оранжевыми буквами. Как официант в дорогом ресторане, он отвернулся именно в тот момент, когда это было нужнее всего.
Мы пересекли пролет моста, и я восхитился красотой лесистых берегов реки. Парагвайские официальные лица, одетые в серые брюки, синие блейзеры и красные галстуки, останавливали некоторые автомобили, но помахали легко узнаваемому «Олдсмобилю» брокера. Мы припарковались в каком-то переулке Пуэрто-Стресснера. Мы с Карлосом ждали в машине, пока брокер относил мой паспорт в миграционную службу, чтобы поставить штамп. В течение получаса ожидания я наблюдал, как мальчики-гуарани болтают на своем непонятном языке. Мне было интересно, появятся ли у меня в Парагвае юные друзья.
Брокер пришел назад.
—Ты должен вернуться в Бразилию, — сказал он мне.
Я был в шоке. Он сообщил, что парагвайская миграционная служба не поставит штамп в моем паспорте, если у меня не будет бразильского выездного штампа.
Я сказал, что ни при каких обстоятельствах не вернусь в Бразилию. Мы договорились сначала встретиться с Лансингом.
Лансинг ходил по улице с напряженным выражением лица. Он также прождал несколько часов, и, если бы меня поймали на границе, он бы застрял в Парагвае без финансов. Он очень обрадовался, увидев нас и сразу же повел меня в один из многочисленных магазинов с импортными товарами, чтобы купить бутылку шампанского для празднования нашей встречи.
Мы обсудили проблему с моим паспортом. Брокер сказал, что может организовать для меня получение выездного штампа из Парагвая, но у него нет нужных связей, чтобы оформить въездной штамп. Поскольку у меня, конечно, не было возможности вернуться в Бразилию, я буду рисковать своим статусом нелегального иностранца в Парагвае, пока не смогу покинуть эту страну.
Ночью брокер отвез нас в Асунсьон. Было холодно, и наш хозяин принес стаканы и бутылку Ballantine's двенадцатилетней выдержки. С виски, согревающим мои вены, я наслаждался успехом предприятия. Несмотря на бюрократические проблемы, физически я больше не был во власти нации, шестнадцать месяцев державшей меня в заложниках.
Мы с Карлосом остановились в отеле Лансинга, захудалой дыре в центре Асунсьона. Мы сидели, попивая виски Ланга и разговаривая. Первоочередной задачей было урегулирование моего статуса в Парагвае. В качестве первого шага брокер посоветовал нам переехать в более престижное жилье и порекомендовал 4-звездочный отель Internacional. У него имелись друзья на паромной переправе в Аргентину (на другом берегу Парагвайской Рио), которые, как он сказал, помогут со штампом. Так как у Британии еще не было дипломатических отношений с Аргентиной, я не думал, что смогу получить визу, но мы решили, что брокер со своими связями сможет устроить мне двенадцатичасовой визит в страну, а затем, по возвращении в Парагвай, я смогу получить въездной штамп в страну, которого у меня сейчас не было.
Несколько дней спустя Лансинг (который будучи американцем, уже имел четырехлетнюю визу в Аргентину), брокер и я сели на паром, направлявшийся в Пилькомайо на аргентинском берегу. Я заплатил 500 долларов, чтобы получить выездной штамп из Парагвая.
Migración в Пилькомайо находится в руках ВМС Аргентины, и его офицеры отказались сделать для меня какое-либо исключение в своих правилах. Они были упорно неподкупны.
Мне нужна виза, заявили они. В качестве любезности они были готовы выдать мне дневной пропуск в соседний город Клоринда, но отказались поставить штамп в моем паспорте. Итак, после нашей экскурсии в Клоринду на такси, мы вернулись в Парагвай, и мой выездной штамп, стоивший 500 долларов, был аннулирован.
Я не мог получить штамп о въезде в Парагвай, так как официально никогда не покидал страну. Единственным решением для меня было подать заявление на получение аргентинской визы. Мы обсудили возможность того, что брокер попытается поставить мне выездной штамп в аэропорту, чтобы я смог вылететь в Боливию, но он предупредил, что его контакты там не так хороши, как в паромном порту. В этот момент пришлось задуматься о том, что мне придется провести годы в Парагвае в качестве нелегального иммигранта с возможностью ареста в любой момент.
У Карлоса были забронированы билеты на самолет для возвращения в Натал из Фоса. Брокер отвез нас к терминалу, где Карлос должен был сесть на автобус до Пуэрто-Стресснера. Я отдал ему оставшуюся бразильскую валюту на сумму около 300 долларов. Он был верным и преданным другом, но мы больше никогда не сможем увидеться. Я сказал ему, чтобы он связался с моими домовладельцами, и сообщил им, что их дом в Рединье свободен, и все объяснил Бамбино. В январе 1990 года я получу письмо от Карлоса. Бамбино будет жить у себя дома; властям потребуется пять недель, чтобы понять, что я исчез; в рамках полицейского расследования и он и Бамбино были арестованы, но затем освобождены, когда следователи, так и не узнавшие о поездке Карлоса в Парагвай, не смогли получить никаких зацепок относительно моего местонахождения.
К моему удивлению, посольство Аргентины выдало мне десятидневную транзитную визу с возможностью продления еще на десять дней. Это был прорыв. Вскоре мы с Лансингом снова оказались на пароме в Пилкомайо. Брокер, оформивший для меня еще один выездной штамп в размере 500 долларов, должен был проехать по новому подвесному мосту с нашим багажом в Клоринду, где мы встретимся. Вооруженный транзитной визой во всю страницу паспорте, я не встретил никаких проблем с официальной и легальной печатью в Аргентине. Теперь, наконец, мои документы были в порядке — по крайней мере, я так думал.
26
Сезон холодов закончился. На солнышке я пил белое вино, пока мы ждали «олдсмобиль» брокера. Когда он прибыл, мы поехали в Формозу, находившуюся в девяноста милях к югу. Мы устроили пышный обед, чтобы отпраздновать наш успех. В качестве комиссии за услуги брокера я не смог дать ему больше 1000 долларов, не считая ранее выданных 300 долларов на расходы. Я горячо поблагодарил его. Он пошел на значительный риск ради меня.
Мои доллары следовали дальше в опустошенной Аргентине. Мы решили задержаться в Формозе, чтобы воспользоваться сезоном дорадо, так как Лансинг был страстным рыбаком. Поскольку моя виза была всего лишь транзитной, я не мог вернуться в Парагвай; пришлось «переезжать» в другую страну. Мы решили лететь из соседней Сальты в Санта-Крус, в Боливию.
А до того мы наняли моторную лодку, совершив в общей сложности четыре однодневных экскурсии по реке. Хотя мы находились в тысячах миль от какого-либо побережья, Парагвайская Рио была так широка, что можно было бы представить себя на берегу большого озера. Её течение осложняли многочисленные острова, так что парагвайский берег был почти неразличим. Траля раскрашенные манки, мы без труда ловили прожорливых дорадо, крупную рыбу, похожую на лосося. Пришвартовавшись к одному из островов, мы жарили наших жертв, запивая ее вином из Мендосы. Мы подружились с мальчиками-чистильщиками обуви с площади и брали с собой одного-двух в качестве помощников лодочника.
Аргентина очень формальна и иерархична в своем социальном мировоззрении. Буржуазия борется за поддержание уровня жизни, подобного уровню жизни Италии 30-х годов. Удивительно, но в нашем отеле был свободный вход для мальчишек, но мы обнаружили, что они не являлись наследниками какой-либо педерастической традиции. Дальше совместного душа с моим избранником я не продвинулся.
Лансинг предложил сесть на паром на парагвайскую сторону и купить виски (которое тВ Парагвае гораздо дешевле, чем в Аргентине). Официально он не посещал Парагвай, поскольку тамошняя миграционная служба просто держала у себя его паспорт, пока он ходил по магазинам. В отличие от Пилкомайо, пограничные власти Формозы подчиняются Министерству внутренних дел. На пристани чиновники не дали мне сесть на паром, потому что им не понравился мой британский паспорт. Меня задержали, проверяя по телексным спискам. Я опасался, что Бразилия, иммиграционные записи которой компьютеризированы, может автоматически предоставлять соседним странам имена скрывающихся от правосудия лиц. В конце концов мне разрешили отправиться в путь [в Парагвай]. Когда я вернулся спустя два часа, чиновники снова забрали мой паспорт. Они сообщили мне, что, поскольку они выгнали меня из страны, мне придется поехать в Асунсьон [Парагвай], и получить еще одну визу, прежде чем я вернусь в Формозу [Аргентину]. Я умолял, чтобы мне разрешили остаться. Лансинг использовал свое беглое владение испанским языком и свой опыт работы с латиноамериканскими правительственными чиновниками, чтобы убедить их смягчиться. В конце концов, они аннулировали выездной штамп, таким образом повторно подтвердив визу, поскольку Лансинг упомянул имя некоего майора, начальника военной разведки провинции.
Мы познакомились с ним на обеде, устроенном владельцем компании, у которой мы нанимали моторную лодку. Он бегло говорил по-английски с аристократическим акцентом и был весьма очарователен. Получив опыт в guerra sucia [«Грязная война» в Аргентине в 1974-1983 гг. - период поддерживаемого государством насилия против диссидентов и других граждан, осуществляемого военными правительствами Хорхе Рафаэля Виделы и других], он был назначен в разведку в Рио-Гальегосе во время Фолклендской войны [2 апреля — 14 июня 1982, война между Аргентиной и Великобританией за две британские заморские территории в Южной Атлантике]. Из Чили продолжали пребывать туристы с новозеландскими паспортами. В разгар конфликта аргентинцы опасались нападения британских коммандос на свои авиабазы. При подозрительных обстоятельствах недалеко от Пунта-Аренас в Чили уже разбился вертолет Sea King. Туристов задержали и доставили к майору для допроса. Он обращался с ними очень вежливо, дав указание просто депортировать их. Он очень уважал Британскую империю. По его словам, его нынешняя работа заключается в восстановлении списков левых подрывных элементов, скрывающихся в Парагвае. Во время недавнего переворота в этой стране полиция осталась верной Стресснеру, и все данные были уничтожены или потеряны, когда полицейский штаб взяли войсковым штурмом по приказу генерала Родригеса. Его друг помещик был фашистом, отец которого перед Второй мировой войной эмигрировал из Италии. Анхель - так его звали - терроризировал соседей, расхаживая посреди ночи в черной кожаной куртке, пока его проигрыватель гремел речами Муссолини и гимнами тридцатых годов.
Спустя несколько дней я отправился в миграционную службу, чтобы продлить транзитную визу. Сотрудник МВД сообщил, что мне вообще не должны были давать визу. По его словам, посольство в Асунсьоне не имело полномочий выдавать визу британцам. Мне следовало идти в посольство Бразилии, которое занималось британскими интересами в Аргентине. Однако он согласился позвонить в министерство в Буэнос-Айресе, чтобы посоветоваться. После двухчасового ожидания мне сообщили, что мне дано разрешение остаться в стране еще на неделю. Если я не уеду к тому времени, меня арестуют.
27
Так как времени оставалось мало, мы с Лансингом на следующий день отправились в путешествие, которое должно было привести нас в Сальту, на другой конец северной Аргентины. Рейсов между Формозой и Сальтой не было. Сначала нам нужно было добраться до аэропорта в Ресистенсии, в 120 милях к югу. Мы погрузили свои пожитки в ветхое такси (в Формозе все такси были ветхими). Путешествие тормозилось контрольно-пропускными пунктами жандармерии и полиции. Однако запрашиваемые взятки были скромными, поскольку полиция была всего лишь попрошайками на дорогах. На границе между провинциями Формоза и Чако они довольствовались двумя литрами бензина, выкаченными из нашего такси.
Этот автомобиль в конце концов сломался, и мы провели ночь в унылом отеле в Корриентесе. Из Ресистенсии Fokker Friendship перенес нас через равнины к подножию гор в Сан-Мигель-де-Тукуман. Оттуда за четыре часа на автобусе можно было добраться до Сальты.
Лансинг шел на некоторый риск, возвращаясь туда. С юридической точки зрения он был чист, но его дело освещалась в газетах, и полицейские, арестовавшие его, предупредили, чтобы он никогда не повторял своих нарушений. Он был на короткой ноге с главным крупье местного казино, где незадолго до этого проиграл тысячи долларов. Этот человек пригласил нас на традиционную аргентинскую паррильяду (гриль-микс) к себе домой.
Во второй половине дня нашего отъезда в боливийский Санта-Крус мы решили пообедать в живописном ресторане в маленьком парке, окружающем статую генерала Гемеса - героя войны с Испанией за независимость. Чтобы разделить трапезу, мы взяли с собой двух оборванных мальчишек, которые промышляли чисткой обуви. Их положение было плачевным, усугубляясь холодными ночами южной зимы. Мы вчетвером сели за столик в беседке.
Наслаждаясь обществом этих двух мальчишек (13 и 10 лет) и распивая коньяк, мы с Лансингом довольно поздно отправились в аэропорт. Во время нашей трапезы в парке появился полицейский в форме. Он обошел нас и, в конце концов, зашел на кухню ресторана. Лансинг узнал синюю униформу и шляпу Африканского корпуса – полицейский был из Brigada de Investigaciones. Собираясь уезжать, мы попросили мальчиков поискать нам такси. Мы подвезли бы их до центра города, где нам нужно было забрать багаж из отеля.
Мы только подошли к ступенькам, ведущим к дороге, как услышали крик. Полицейский следовал за нами. У него было красное лицо со свинячьими глазками, глядящими с подозрением. Он потребовал объяснений, что мы делаем с мальчиками, и попытался схватить одного из них за руку. Я вмешался, пытаясь сказать, что мы ищем такси. Пока полицейский отвлекся на нас, мальчишки убежали. Мы с Лансингом прошли пару кварталов до стоянки такси, указанной этим офицером. Мальчики ждали там, один из них уже сидел в машине. Когда мы подошли, другой мальчик внезапно бросился в сторону, крича своему другу, чтобы тот убегал. Появились две полицейские машины и остановились рядом с нами. Появился тот отморозок из Brigada, распахнул дверь нашего такси и вытащил за волосы чистильщика обуви. Кричащего ребенка, жалко сжимающего свой деревянный ящик, уволокли прочь.
Мы приказали такси трогаться. Статус Лансинга в Сальте являлся весьма рискованным, а мой паспорт был усеян аномалиями. В то время у Великобритании не существовало дипломатических отношений с Аргентиной. Мы не могли рисковать и вмешиваться, пытаясь спасти мальчиков. В аэропорту нас ждал самолет. Когда мы приехали, стойка регистрации уже закрылась. Появился услужливый зазывала, уговоривший сотрудников авиакомпании оформить наши билеты. Нас провели к началу очереди у киоска Migración. Мои документы из Формозы были проверены, и в моем паспорте поставили имевший очень важное значение выездной штамп из Аргентины. Вскоре после этого Лансинг и я оказались в воздухе благодаря любезности служащих Lloyd Aereo Boliviano. Измученные шоком и нервным напряжением из-за нашей последней стычки с полицией, мы сочли, что бесплатное виски, подаваемое на борту, оказалось весьма кстати.
На западе черные языки гор, казалось, лизали брюхо нашего самолета, а внезапные ветры обжигали подкрылки. Пилот объявил о незапланированной посадке в Тарихе. Я никогда не слышал об этом месте. Это в Боливии или Аргентине? Я предположил, что пилот перестраховался, но после приземления атмосфера оказалась спокойной. Имелись пальмы, как бы намекающие на тропики. Капитан самолёта объявил, что все пассажиры должны сойти, чтобы их документы проверила Migración. Но в какой стране мы находимся? Успокаивающий эффект от виски прошел. Подобно осужденным на железнодорожной станции Освенцима, пассажиры гуськом топали к низким зданиям терминала аэродрома. Охранники в касках и с автоматами следили за тем, чтобы никто не сбился с пути.
Но над терминалом развевался боливийский триколор. Шагая, я держал паспорт как знамя. Нас дезинформировали: Migración не проверяла наши личности. Было время поменять деньги в баре и насладиться бутылочкой пенного боливийского рисового пива, прежде чем мы снова вылетели в Санта-Крус-де-ла-Сьерра.
Теплый, ветреный климат этого города был подобен ласке. Расположенный в месте, где последние склоны Анд сливались с отдаленными землями ранчо, которые, в свою очередь, спускаются в сторону Пантанала и Бразилии, Санта-Крус, город крестоносцев, известный своей красотой, наконец-то предоставил мне убежище.
Через несколько дней я проснулся в своем гостиничном номере со странным ощущением и не сразу смог его определить. Я чувствовал себя любимым, как ребенок, прижимающийся щекой к теплой коже утешающего взрослого. Полностью отсутствовало беспокойство. Сознание могло заниматься и другими вещами, а не только борьбой за выживание, борьбой за то, чтобы оставаться свободным. Теперь я мог делать все, что захочу. Счастье вернулось ко мне. Под пальмами соборной площади мальчики-чистильщики обуви уже выстроились в ряд, ожидая мужчин, которые подойдут к ним.
ЭПИЛОГ
Нам с Лансингом предстояло еще десять месяцев странствовать по Южной и Центральной Америке. Беглецы от правосудия, пойманные в ловушку безденежья, мы ковыляли из одной страны в другую. Ссылки на несколько случаев в пути я добавил к личным наблюдениям о природе любви к мальчикам, сделанным в первых главах этой книги.
Весной 1990 года обратная закладная моего компаньона в Нью-Йорке была окончательно закрыта. В одночасье из крайней бедности он стал владельцем значительной суммы денег. Он великодушно предложил мне купить билет из Гватемалы в Амстердам, куда мы оба должны были отправиться. Мне надоели банановые полицейские государства с их отрядами смерти и голодающими детьми.
Я не спал во время полета, несмотря на изрядное количество выпитого шампанского. Закончилась целая эпоха. Как Рэли [Уолтер Рэли (Sir Walter Raleigh) около 1554 - 1618, английский придворный, государственный деятель, поэт и писатель, историк, моряк, солдат и путешественник, фаворит королевы Елизаветы I, прославившийся каперскими нападениями на испанский флот, за что получил (как и Френсис Дрейк) рыцарство в 1585 году] возвращался после поисков Эльдорадо, так и я ехал в Европу с весьма ограниченными ресурсами. Южноамериканский континент был усеян дружескими отношениями, от которых я сбежал, будучи отвергнутым. Самоизгнанный, я стал изгоем гармоничных методологий современного образа жизни.
Я нашел нормальность амстердамского аэропорта нереальной. Я пробыл вдали от Европы два с половиной года. Больше не презираемый гринго, я смешался со стадом, шаркающим по направлению к зоне выдачи багажа. Я больше не был международным растлителем малолетних, будучи просто еще одним лысеющим мужиком, проходящим формальности в аэропорту под бременем своего среднего возраста. Мы зарегистрировались в роскошном пятизвездочном отеле, Лансинг оплачивал счет. В знак признания моего несколько ослабевшего за последний год гостеприимства он должен был взять меня в роскошное гастрономическое путешествие по Бельгии и Пфальцу.
Тем не менее, мы устали от общества друг друга. За третьей бутылкой вина во время обеда в Comme Chéz Soi в Брюсселе мы погрузились в яростную, иррациональную перепалку. Мы были похожи на супружескую пару, которой уже нечего сказать друг другу. Мы договорились, что каждый пойдет своей дорогой. Как состоятельный человек, Лансинг мог сбросить черное руно и встретиться со своей семьей в трезвом обличии джентльмена из Новой Англии. Я же не смог бы долго существовать среди наглого богатства и грубого материализма современной Европы. В силу необходимости, как материальной, так и духовной, мне требовалось отыскать какую-нибудь тропическую яму, какую-нибудь знойную полосу, где в пене набегающего на берег океана, возможно, поблескивают оконечности мальчишек.
