Злое колдовство Иеронима Босха

Глава 1

Револьвер оказался незнакомой фирмы "Бергман", калибр девять
миллиметров. Ствол короткий, а барабан большой, "пузатый". Таскать
такую пушку за поясом не очень-то удобно, зато рукоятка точно по
ладони.

Запершись, Валентин рассмотрел трофей как следует. В барабане семь
гнезд, в каждом - тупоносый патрон, и лишь в одном гнезде пустая
гильза с кислым пороховым запахом. Жаль, что пуля ушла в "молоко" -
не найдешь, не докажешь... А впрочем, наплевать. И так все ясно,
никуда этот шизик не денется...

Всерьез ведь стрелял бандюга! Не для испуга, а в упор... На что
рассчитывал? Уверен, что кто-то защитит от тюрьмы? Или не думал уже,
психанул так, что долой тормоза? А может, рецидивист, профессионал, и
теперь чешет прочь от лагеря - менять жилье, обличье и паспорт? Ну и
черт с ним тогда...

Интересно, что Валентин был вполне спокоен. Конечно, придется
сообщать куда надо, давать показания. Зато правильно врезал этому
подонку. И главное, защитил мальчишку... Но конечно, лучше не тянуть,
позвонить в ближайший пункт охраны порядка, пока Мухобой не смылся
далеко. Хорошо, что здесь все под рукой, даже телефон с прямым выходом
на город...

Валентин сунул "бергман" под подушку. Снял трубку. Однако сигнала
не было, слышался лишь треск и шум помех. Ч-черт! Как всегда,
отключили из-за грозы... Валентин глянул в окно. В этот миг наконец
грянул отвесный ливень, задымился белой водяной пылью...

"Ну и леший с ним со всем, - устало, без всякого волнения подумал
Валентин. - Все равно теперь ничего не сделаешь. А завтра приедет
Марина, ей все скажу, пусть заявляет..."

Валентин лег навзничь на широкую, приятно пружинящую кровать. Дал
усталости сладко разбежаться по жилам. За день он крепко намотался,
натопался, да еще этот случай... Ливень ревел ровно и упруго, словно
давал понять, что будет он долгим, неслабеющим. Вспышки за водяной
стеной стали бледнее, а треск и раскаты глуше. Пластиковый домик
подрагивал и гудел под струями, как пустая канистра. Под этот гул
мысли Валентина побежали рассеянно и лениво.

Без всякой тревоги думал он, как теперь ведет себя Мухобой. Сидит
в таком же домике в сотне шагов отсюда и вытирает окровавленную рожу?
Мечется, не зная, что делать? Или бежит под ливнем к шоссе, чтобы
прыгнуть в автобус?.. Наплевать... Больше беспокоило другое: удалось
ли спастись от ливня Илюшке и тем четверым на поляне?

А почему это Мухобой выбрал для расправы именно Илюшку?

И почему Илюшка так покорно, сам, шел к Мухобою?

Откуда вообще в людях это ощущение неизбежности, эта изначальная
готовность подчиниться чужой безжалостной воле?

Валентин думал про такое много раз. Впервые - еще в детстве... В
ту пору бывало, что, оставшись дома один, он с замиранием вытаскивал
из шкафа тяжелый альбом с картинами Иеронима Босха. Этот голландец,
живший полтысячи лет назад, рисовал ярко, подробно, на одном полотне
он ухитрялся уместить множество сюжетов. Маленький Валька уже тогда
был влюблен в мультипликацию, делал на бумажных лентах собственные
" мультяшки", и ему казалось, что картины Босха - тоже рисованные
фильмы, только замершие.

А может, и не замершие! Если долго смотреть, то начинало чудиться,
что там есть движение.

Но, кроме пестроты и сказочности, был в этих "фильмах" страх. Тот,
который сильнее сознания. Как в снах с кошмарами, когда к тебе тянутся
нечеловечьи руки, а ты не можешь убежать. Картины и отталкивали, и
притягивали. Валька подолгу разглядывал их со смесью боязни и
любопытства. И стеснялся этого любопытства, словно в нем было что-то
недозволенное.

На фоне средневековых пейзажей с горящими замками и провалами
бездны творили свой суд над людьми страшилища. Жирные громадные рыбы,
птицы с человечьими ногами, демоны, карлики в рыцарских латах,
гигантские крысы и свиньи и вообще непонятные создания деловито мучили
тех, кто попал в ад. Все это происходило среди нагромождения нелепых
предметов: громадных кувшинов со звериными лапами, каких-то
конструкций, великанских отрубленных ушей и музыкальных инструментов,
прошивающих своими струнами несчастных голых грешников. Словно
вертелась чудовищная, из ночных ужасов составленная машина.

И самое жуткое было в том, что люди покорно (чуть ли не охотно!)
подчинялись этому кошмару. В их лицах и телах не было ни
сопротивления, ни протеста. Они послушно совали головы в пасти и клювы
чудовищ, ложились под гигантские зазубренные ножи, покорно страдали в
каких-то прозрачных пузырях, давали протыкать себя мечами и стрелами и
не упирались, когда самодовольные зверюги и демоны водили их за руку
вокруг адски воющей исполинской красной волынки. В общем, люди
мучились так же деловито, как хозяева преисподней их мучили. Словно
они осознали свою необходимую роль подшипников и шестеренок в
механизме массовых страданий...

Тетка наконец заметила Валькин чрезмерный интерес к Босху и
спрятала книгу. Но вопрос уже засел в нем: почему люди не
сопротивляются, когда еще можно отбиваться, спорить, драться? Что за
микроб мученичества расслабляет человека, чтобы тот добровольно
отдался палачу?..

Босх в голове у Вальки тогда был смешан с книгой про Уленшпигеля,
где тоже много страхов и страданий. Особенно в истории с
рыбником-оборотнем, который хватал свои жертвы громадной механической
челюстью. Снилось иногда, что рыбник - бледный, длиннорукий, со
зловеще-ласковой улыбкой - возникает в углу ночной комнаты и
бесцветными глазами неумолимо находит его, Вальку, замершего под
одеялом. Рук у рыбника не две, а три. В двух он держит рычаги челюсти
(звяк-щелк, звяк-щелк), а третьей, с длинными белыми пальцами, манит
Вальку к себе. И он... вместо того, чтобы заорать, позвать тетку,
бросить в злодея настольной лампой или выхватить из-под подушки
рогатку, которую подарил Сашка, сдвигает одеяло и молча встает. Босой,
полуголый, послушный, завороженно движется навстречу стальному
щелканью. Обмирает, зная, что сейчас воткнутся в него граненые, длиной
с мизинец клыки, но идет, увязая в покорности, как в сладковатой
теплой жиже...

Но это же во сне! А на самом деле не было в нем покорности! Тихий
был, да и драться не любил. Но и подчиняться не любил, не терпел
унижения. Однажды учитель физкультуры хотел заставить его бежать
одного пять кругов по спортзалу - за то, что Валька не смог
подтянуться на турнике нужное число раз, - так ох и тарарам же тогда
был! На всю школу!

А дома Валька вообще не знал никаких "воспитательных мер", обычных
для мальчишек. Мать умерла, когда было ему четыре года, отец сплавил
его на воспитание тетке, а сам "исчез с горизонта". Тетка была суха,
деловита, лишний раз не приласкает, но зато и пальцем не трогала.
Впрочем, он и повода почти никогда не давал. Спокойный был ребенок,
примерный ученик художественной школы. Не знал тогда ни единого,
самого простенького приема восточного единоборства. Но впрочем, был
уверен, что в случае крайней необходимости постоять за себя сумеет.

"Но ведь не постоял же однажды, в решительный момент, -
безжалостно говорил он себе потом. - Дрогнул, поддался..."

И тут же вскидывался на себя: "Да! Но это была не покорность! Был
расчет! Пусть я юлил, но все равно сопротивлялся! Как умел..."

А еще он думал, что до недавнего времени вся страна была как "Ад"
Иеронима Босха, где чудовища пожирали, перемалывали и сжигали
беспомощных людей. Но у этой беспомощности было множество причин, дело
не во врожденной покорности. Она вколачивалась пулями и страхом... А
может быть, сейчас, у нынешних мальчишек, она стала уже
наследственной?

Ну почему эти четверо боязливо топтались под мешочным флагом и не
смели возмутиться? Что сделал бы им Мухобой, если бы они подняли крик,
рассказали бы о его издевательствах?

А Илюшка! Сам пришел, дал привязать, закатал рукава... Смелый,
веселый Илюшка Митников, а не какой-нибудь там затюканный Сопливик...

... Крепко застучали в дверь. Стук ворвался в громкий, но уже
монотонный гул дождя, в мысли Валентина.

Мухобой? Неужели, кретин такой, пришел выяснять отношения?.. Не
исключено. Может, решил вернуть оружие...

Валентин вскочил. Дернул на двери задвижку и прыгнул в сторону,
прижался к стене.

Через порог шагнул Сопливик. С него текло.

- Вот те на! - сказал Валентин. И подумал: "Легок на помине".

Сопливик проговорил, вздрагивая:

- Вы там трубу оставили. Я принес... Вот...

Глава 2

В самом деле! Как он мог забыть о трубе? Тогда, кинувшись к
домику, он уронил ее у березы и больше не вспомнил. Да, значит, в
нервах все-таки сбой... Ведь совсем недавно из-за этой же трубы, когда
ее стащили с подоконника, он прямо извелся. Чуть не плакал перед
Мариной:

- Это же реликвия! Ей больше ста лет! Она от прадеда моего,
адмирала Волынова, осталась! Я с этой вещью с детства не
расставался!..

Марина, а следом за ней девицы-инструкторши подняли во всех
группах большой шум, грозили, уговаривали. Никто, конечно, не
признался, но на следующее утро труба опять оказалась на подоконнике.
Ужасно жаль только, что на объективе уже не было медного венчика с
узором из листьев и мелкими буквами на внутренней стороне: "Адмиралъ
М.П. Волыновъ". Видно, свинтили на память, паразиты. Они ведь всякие,
нынешние детки-то...

Но все это лишь мелькнуло в голове у Валентина, пока он быстро
двигался: запер дверь, бросил на постель трубу, ухватил Сопливика за
локти и вынес на середину комнаты, под яркий плафон.

- Ты же дрожишь, чучело! Весь пропитался, даже в желудке дождь
булькает!

- Не-а... Это не дождь, - отозвался Сопливик.

Валентин метнулся в душевую кабину. Все-таки чудесная штука эти
дачные домики швейцарской фирмы! Не поскупился профсоюз! Тут и
телефон, и кондиционер, и душ с маленькой квадратной ванной, и комбайн
для стирки, сушки и глаженья белья! Живи и радуйся... Валентин
покрутил краны, пустил очень теплую упругую воду. Душ загудел, как эхо
ливня.

Валентин вернулся к Сопливику - тот растерянно стоял посреди
натекшей с него лужи.

- Ну-ка, скидывай все...

- Да не... - Сопливик съежился то ли от смущения, то ли от
зябкой судороги.

- Чудо ты непутевое... - Валентин присел, сдернул с него
раскисшие сандалии-плетенки, стянул и шлепнул на линолеум одежонку.
Сопливик не противился, только попискивал, как мышонок. Голый и
несчастный, он оказался в серых подтеках, будто выбрался из болота.
Валентин ухватил его за ребристые бока, вдвинул в кабинку под тугие
струи. Сопливик взвизгнул, затрепыхался.

- Что? Горячо?

- Ага! Ай...

- Так надо, чтобы простуда не прилипла. Сейчас притерпишься.

- Ой... Ага...

- Что "ага"?

- Это... притерпливаюсь. Хорошо...

Он заулыбался. И, не стесняясь уже, затанцевал под теплым, совсем
не похожим на уличный ливень дождем. Вскинул над собой руки. Глаза его
блестели сквозь искрящуюся сетку струй. А по телу бежали мутные
ручейки.

- До чего же ты перемазанный! - не сдержался Валентин. - Ни
разу тут в баню не ходил, что ли?

Сопливик перестал танцевать и улыбаться. Съеженно обнял себя за
плечи. Валентин разобрал за шумом воды:

- А там не помоешься...

- Почему?

- Потому что не дают... Пристают по-всякому и дразнятся. "Иди,
- говорят, - все равно тебе не отмыться"...

- Свинство какое!

- Ага... Или одежду спрячут, и ходи как хочешь...

- Ох ты, мученик... Мыло на полочке, мочалка на крючке,
отскребайся. А я стиркой займусь.

Прачечный комбайн был рядом с душевой. Отличная машина, сплошная
автоматика. Система включилась, когда Валентин поднял крышку бака. На
экранчике зажглось: "Не забудьте вынуть все из карманов загружаемой в
емкость одежды". Сервис!

В нагрудном кармане липкой и тяжелой рубашонки лежал значок со
смеющимся солнышком и словами: "Пусть всегда буду я!" Без булавки. На
трикотажных, похожих на тряпицу, которой мыли пол, шортиках тоже
оказался карман. В нем нашелся пластмассовый жетон для игровых
автоматов. Такие жетоны выдавались за хорошие поступки и образцовое
поведение. Значит, Сопливик или выпросил его, или нашел, или, скорее
всего, стащил... Потом под ноготь Валентину попалась твердая крошка.
Похоже, что кусочек карандашного грифеля. Валентин поднес палец к
свету. Под ногтем сидел малюсенький медный стерженек с резьбой.

Винтик! От кольца?

Валентин взял трубу. Там, где недавно было кольцо с узором, на не
потускневшей еще меди чернели два отверстия для крепких болтиков.
Валентин примерил тот, что нашел. Подходит... Открыл ножик и кончиком
отточенного лезвия, как отверткой, завернул винт-малютку. Тот послушно
вошел в резьбу, остался только шпенек - по толщине пропавшего
венчика. Вот так. Вот вам и Сопливик... Господи, а что от него ждать?

Валентин поглядел на пластмассовую дверь кабинки. За ней - шум
воды и возня. И кажется, довольное хихиканье.

"Ладно, потом разберемся", - сказал себе Валентин. И пошвырял в
машину одежду Сопливика. Агрегат плотоядно заурчал. Валентин опять
обернулся к дверце.

- Сам отскоблишься или помочь?

- Не... Я сам! - откликнулся Сопливик сквозь журчание и
плескание. - Только мыло в глаза...

- Ну, уж потерпи!

- Ага, я терплю...

Минут через десять Валентин извлек Сопливика из влажной жары
кабинки - отмытого до скрипучести, чисто-смуглого, с розовыми
пятнышками на коленках и подбородке - следами отвалившихся
коросточек. Старательно вытер его с головой махровым полотенцем.
Сопливик попискивал смущенно и благодарно. Проплешинки от болячек
местами кровоточили. Валентин взял из аптечки пузырек с бактерицидкой
и вату.

- Ну-ка...

Сопливик запищал сильнее.

- Цыц! - Валентин запятнал его желтой бактерицидкой, шлепнул по
незагорелому месту, закутал в простыню и отнес на кровать. Сопливик из
белого кокона весело блестел глазами.

Прачечный комбайн зазвонил и выдвинул пластмассовый поднос. На нем
сухой стопкой лежала одежонка Сопливика. Отглаженная, пахнущая теплой
чистотой. Майка и трусики оказались ярко-голубыми, шорты - кофейного
цвета, а рубашка - салатной, с рисунком из желтых и коричневых
листьев.

- Вот и готово. Одевайся... На ужин мы, конечно, опоздали.
Сейчас попьем чаю, и я оттащу тебя в спальню.

- Как это... оттащу? - настороженно отозвался Сопливик.

- Заверну в плащ - и в охапку... А то ведь опять вмиг до
ниточки пропитаешься...

За пластиковыми стенами продолжал гудеть ливень - ровно и
неутомимо.

- Не... я сам добегу, - хмуро сказал Сопливик. - Тут рядом. -
Он торопливо застегнул рубашку.

- Как это рядом? Через весь лагерь!..

- А я... в спальню не пойду. Я там давно уже не сплю.

- А где же спишь? - изумился Валентин.

- В гнезде... Ну, ящик такой фанерный, из-под пианино. На
пустыре. Я туда натащил травы и мешков. Чтобы не холодно...

- А почему в спальне-то не ночуешь?!

Сопливик уже оделся и сел на кровати - ноги калачиком. Трогал на
колене пятнышки. И, не глядя на Валентина, проговорил тихо:

- Да ну их... То прогоняют, а то... липнут...

- Как... липнут?

- Ну... не знаете, что ли? Лезут в постель, как к девчонке...
Ласьен и его дружки...

- Гадство какое!

Ласьен (видимо, от слова "лосьон") был смазливый длинный подросток
с тонкой улыбочкой и хорошими манерами. Рядом с ним всегда крутились
два-три дружка-адъютанта. Марина искренне считала их положительными
личностями и активистами.

- Они часто так... к тем, кто поменьше, - еле слышно объяснил
Сопливик.

Валентин выкрикнул в сердцах:

- Столько всякой мерзости!.. А вы! Ну почему вы-то, пацаны,
молчите? Не спорите, не сопротивляетесь!

Все так же тихо, но с неожиданной упрямой ноткой Сопливик сказал:

- Я сопротивляюсь... Потому и прогоняют...

- Но почему никто не расскажет взрослым?

- Кому? Марине, что ли? Или Мухобою?

- Не Мухобою, а про Мухобоя! Как он вас...

- Боятся, - рассудительно вздохнул Сопливик.

А Валентин опять ощутил раздражение с оттенком брезгливости. И не
сдержал досады:

- Я же не про тебя. А почему другие... Вот даже Митников.
Тоже... как барашек на мясокомбинате.

Сопливик не обиделся. Наверно, и не учуял раздражения в свой
адрес. Сказал, явно заступаясь за Илюшку:

- Митников-то не Мухобоя боится...

- А кого?

- Характеристики. Каждому ведь в конце смены характеристику
пишут.

- Ну и... на кой она ему? В десять-то лет! В туалет с ней
только...

- Не-е... Вы не знаете. Он ведь тоже интернатский, мы из одной
группы...

- Ну и что?

- А недавно его это... в семью взяли. Молодые тетенька и
дяденька, усыновить хотят. После лагеря... А он боится, что если они
прочитают плохую характеристику, то передумают.

"Вот оно что..." - Валентин ощутил облегчение оттого, что
Илюшкина покорность объяснялась так понятно. Ни при чем здесь ни
природная трусость, ни мистика Босха.

- Бредятина какая-то, - проворчал он. - Разве детей любят за
характеристики?

- Кого как, - с недетской умудренностью откликнулся Сопливик.

"Тебе, бедняге, никакая характеристика не поможет", - подумал
Валентин. Глянул на угловатое, некрасивое личико Сопливика - отмытое,
с блестящими глазами, но все равно с печатью детдомовской
неприкаянности. И сказал виновато:

- Как же тебя не хватились ни разу, когда ты в своем гнезде
ночевал?

- Господи, а кому я нужен, - выдохнул Сопливик, и Валентина
резанула эта простодушная горечь.

- Вот что, голубчик! Ни в какое гнездо ты не пойдешь! Будешь
ночевать у меня. Там, где сидишь. А я - вот здесь... - Валентин
дернул от стены запасную койку.

Сопливик не заспорил. Только заметил нерешительно:

- Может, лучше вы здесь, а я на откидушке? Она узкая, а я
маленький.

- Нет, поспи хоть раз по-человечески... Послушай, а там, в
гнезде твоем, неужели не страшно одному ночью-то?

- Если один, чего бояться? - совсем по-взрослому ответил
Сопливик. - Вот когда все кругом пристают и дразнятся, страшно...

Валентин отошел и стал набирать воду в электрочайник.

"Если Мухобой узнает, что я оставил мальчишку у себя, будет у него
козырь. Приклеит гад что-нибудь... "ласьеновское", - думал он. И
снова его тряхнула ненависть к Мухобою.

"Надо завтра сказать Илюшке еще раз, чтобы не боялся..."

Глава 3

Когда Валентин проснулся, Сопливик, уже одетый, сидел на кровати
и... крутил в пальцах револьвер.

- Осторожно... - негромко выговорил Валентин. - Сиди тихо, не
нажми там...

Сопливик глянул без страха и виноватости. С пониманием.

- Он ведь на предохранителе, я знаю...

Валентин мягко поднялся, взял "бергман" у мальчишки.

- Как ты его откопал...

- Я под подушку руку сунул нечаянно...

- Не следует совать руки куда не надо. Даже нечаянно... -
сообщил Валентин с назидательностью, но полушутя, потому что чего зря
пугать и без того затюканного Сопливика. Натянул брюки, сунул
" бергман" за ремень, прикрыл надетой навыпуск рубашкой. Сопливик
следил за ним серьезно и молча. Потом сказал:

- Вы не бойтесь, я никому не проболтаюсь... про это.

- Благодарю вас, мой друг. Я знаю, что вы умеете молчать как
могила. Но секрета из вчерашнего скандала все равно не получится...

Валентин хорошо выспался и не чувствовал беспокойства из-за случая
с Мухобоем. За окнами было сверкающее умытое утро. И даже Сопливик -
с торчащими, как рожки, темными волосами, с пухлыми после сна губами
- казался симпатичным. Некрасивый, но славный. Поблескивает
глазами-угольками и даже улыбается слегка - нерешительной редкозубой
улыбкой.

Солнечный зайчик щекотал Валентину угол глаза. Это на подоконнике
сверкал под лучом медный край подзорной трубы. Валентин вспомнил про
найденный винтик и слегка насупился в душе на Сопливика. "Хотя чего с
него взять, с несчастного", - подумал он. И вдруг осенило:

- Слушай, завтракать еще рано. Сделай сейчас для меня одно дело,
а?

- Ладно! - Сопливик спустил с кровати ноги.

- Там, где ты нашел трубу, должно валяться медное кольцо с
узором. Наверно, оно свинтилось с трубы. Поищи в траве, пожалуйста...

Может быть, если Сопливик и правда стащил и спрятал венчик, он его
сейчас принесет - словно и в самом деле нашел в траве. Оба они будут
знать, что это не так, и со стороны Сопливика получится молчаливое
признание, а со стороны Валентина такое же молчаливое прощение. И для
обоих это будет хорошо.

- Ладно, я сейчас, - отозвался Сопливик так бесхитростно, что
Валентин засомневался: может, и ни при чем он?

Сопливик босиком скакнул к двери и там оглянулся:

- А если Мухобой меня увидит?

- Сразу тогда бегом ко мне!

- Ладно. А то начнет... как Илюшку...

- Слушай, - мрачнея, сказал Валентин. - А как ты думаешь,
почему он не поставил Илюшку со всеми у флага, а начал отдельно...
воспитывать?

Сопливик тоже насупился:

- Наверно, допрашивать хотел...

- Про что?

- Может, чтобы узнать, кто еще с ними ходил. Или как дорогу
найти на поляну...

- Разве это секрет?

- Для кого как... - Сопливик босой пяткой зацарапал пластик
пола.

- А ты думаешь... Илюшка сказал бы?

Сопливик быстро поднял и опустил угольные глаза.

- Я как могу знать... про другого-то... Я бы не сказал, хоть он
убей. Но мне-то ведь все равно. Меня никто не усынавли... не
усыновлял...

- Ну, беги, - вздохнул Валентин. И когда захлопнулась дверь,
вдруг подумал: "Боже мой, а я ведь даже не помню, как его зовут
по-человечески. Сопливик да Сопливик..."

Он умылся, расчесал бородку, убрал постели. Прошло еще минут
пятнадцать, и Сопливик явился. Встрепанный, с прилипшими к мокрым
ногам травинкам и без кольца.

- Нету нигде, всю траву обшарил... А вас тут какой-то дяденька
спрашивает.

Дяденька оказался высоким, лысоватым и бледноглазым незнакомцем в
очень аккуратном сером костюме. У Валентина неприятно засосало под
сердцем.

- Валентин Валерьевич, я прошу прощения, что беспокою... Можно
побеседовать? - Незнакомец мельком глянул на Сопливика. Тот смотрел
недовольно и выжидательно.

- Ты беги завтракать без меня, - сказал Валентин и вспомнил
вдруг: - Женька... Если что, заходи потом.

Сопливик молча взял у порога свои сандалии.

Свирский

Глава 1

Чувствуя за поясом неудобный, слишком округлый "бергман", Валентин
сел на край кровати. Гостю показал на откидушку. Молча. Несколько
секунд оба без симпатии и ожидающе смотрели друг на друга. С нарочитой
неторопливостью гость полез во внутренний карман и достал коричневые
" корочки".

- Я следователь группы уголовного сектора Абов... Вот... - Он
держал удостоверение так, словно ожидал, что Валентин вежливо
откажется смотреть. Валентин, однако, дотянулся, взял корочки, изучил
фотографию и печать. Отдал. Изобразил полускрытый зевок.

- Ну и чем могу служить... Семен Семенович?

Следователь Абов сказал с деланной ноткой сочувствия:

- Поступило заявление от работника лагеря гражданина Фокина о
вашем нападении на него с применением оружия...

Глядя Абову в переносицу, Валентин бесцветно произнес:

- Полагаю, он не только работник лагеря, но и ваш...

Следователь Абов не то чтобы изменился в лице, но как-то внутренне
шевельнулся.

- С чего вы взяли?

- Как бы иначе он сумел так быстро просигналить?

- Элементарно, по телефону.

- Отключенному из-за грозы!

- Он позвонил с автомата на шоссе.

- Бегал туда под ливнем? Как спешил, бедняга!

- Он звонил на рассвете, когда дождь кончился!

- И вы сразу примчались!

- Во-первых, не так уж сразу. А во-вторых, речь об оружии
все-таки...

- Будто вы не знаете, кто владелец оружия...

Абов смягчился и сказал неофициально:

- Да знаю, конечно, чего там... Иначе бы приехал с опергруппой.

- Имейте в виду, я сдам револьвер только по акту и при
свидетелях. С письменным заявлением, как он ко мне попал.

Абов отозвался небрежно, словно думая о другом:

- А черт с ним, с револьвером, оставьте пока себе, если хотите.
А потом можете утопить, все равно он нигде не зарегистрирован.

- Что значит "оставьте пока"?

- Ну... пока вы здесь.

- Договаривайте уж, - нервно бросил Валентин.

- Видите ли... - начал Абов, постукивая подошвой.

"Сейчас он повторит: "Видите ли, Валентин Валерьевич...""

- Видите ли, Валентин Валерьевич... У нас есть к вам просьба.

- У группы уголовного сектора? - осведомился Валентин.

- Ну... да.

Лениво и со слегка наигранной досадой Валентин сказал:

- Не валяйте же дурака... Семен Семенович. Неужели я не отличу
сотрудника Ведомства от чиновника уголовного сектора.

В Абове словно лопнули какие-то ниточки. Он повозился, сел
удобнее.

- Ну и ладушки. Тогда сразу к делу. Хорошо?

- А вот не знаю. - Валентин ощутил напряжение и знакомую по
старым временам противную зависимость. - Не знаю, хорошо ли. Я давно
уже деликатно, но решительно проинформировал вашу службу, что никаких
дел с Ведомством больше иметь не хочу.

- А что так? - вроде бы по-настоящему обиделся и растерялся
Абов.

- Те, кому надо, знают, "что", - усмехнулся Валентин.

- Я не знаю... Мне, наоборот, рекомендовали вас как... - Он
замялся.

- Как стукача со стажем и опытом? - спросил Валентин, ясным
взглядом изучая лицо Абова.

Тот отвел глаза, пальцами забарабанил по колену.

- Право же... Зачем вы так? И себя, и нас...

- А я не себя. Только вас. Ваш ведомственный, извините,
примитивизм в подходе к людям. Он, видимо, неискореним, хотя, казалось
бы, и работники есть у вас вполне интеллигентные, и опыт
колоссальный... Просто феномен какой-то...

- Ну... допустим, - покладисто сказал Абов, хотя и поморщился.
- А к вам-то какое это имеет отношение? Тем более, что у нас нет
термина "стукач", а есть вполне уважительное "необъявленный
сотрудник"...

- И всех "необъявленных" вы меряете одним аршином...

- Я понял: вы чем-то обижены...

- На Ведомство? - сказал Валентин.

Абов повозился опять. Спросил понимающе:

- Тогда... на себя?

- Господи, ну почему я должен перед вами исповедоваться?

- Да ничего вы не должны... Но мне-то что делать? - Абов был
огорчен, видимо, по-настоящему. - Что я должен ответить шефу? В
отделе мне ни словечка не сказали, что вы...

- Завязал, - подсказал Валентин.

- Ну да, черт возьми! Меня же спросят, почему вернулся несолоно
хлебавши. Дело-то намечается серьезное...

"Думает, сейчас заинтересуюсь: что за дело?"

- Сочувствую, - сказал Валентин. - И догадываюсь, что
последует дальше: "Раз вы, гражданин Свирский, отказываетесь от
контактов, мы, к сожалению, не сможем воспрепятствовать уголовному
сектору раскрутить дело с револьвером, как им захочется. А они, сами
знаете, не всегда объективны..."

- Да бросьте, - вздохнул Абов. - Несмотря на всю свою, как вы
говорите, примитивность, не такие уж мы идиоты... А что, Свирский -
это ваш псевдоним?

- Будто вы не знаете!

- Я же недавно в этой группе... И там, честно говоря, такой
кавардак в связи с последними событиями...

- Известная доля доверительности - один из методов достижения
нужного уровня коммуникабельности с вербуемым субъектом, - усмехнулся
Валентин. - Но я-то не новичок...

- Мне сейчас не до "методов", - досадливо отозвался Абов. -
Думаю, как быть... Без ножа режете... Ну, хоть коротко объясните, что
произошло? Чтобы на меня меньше шишек... И в конце концов, мне это
интересно как профессионалу: почему человек уходит от нас?

- Ладно! - резко сказал Валентин. И толкнулся спиной от стены
(Абов чуть вздрогнул). - Только выньте и отключите машинку.

- Вы... собственно, что имеете в виду? Пистолет? У меня нет,
честное слово...

- Я имею в виду звукозапись, - снисходительно сказал Валентин.

- А, это... - Абов послушно полез за пазуху, достал плоский,
как блокнот, диктофон, положил на кровать рядом с Валентином. - Он на
" стопе", убедитесь сами.

- Благодарю... - Валентину опять расхотелось говорить. И он
произнес почти через силу:

- Главная ваша ошибка, что слишком большой расчет вы делаете на
страх. Даже при научной разработке "индекса вербуемости необъявленных
агентов" фактору страха вы отводите основную роль: чем больше человек
вами напуган, тем скорее он согласится стать... сотрудником...

Абов помигал, но сказал терпеливо:

- Разве это так? Не уверен... И к вам-то, полагаю, это в любом
случае не относится...

Глава 2

Но это относилось к Валентину. Именно "фактор страха". С боязнью и
ощущением казенной зависимости шел он восемь лет назад в муниципальную
комиссию воинского резерва, когда его вызвали по телефону. И не зря
боялся. В комиссии сказали то, чего он опасался больше всего: Валентин
Волынов, как подпоручик запаса, в силу государственной необходимости
призывается на строевую службу на три года.

До сих пор тошно вспоминать, как суетливо и чересчур горячо начал
он доказывать, что это нелепо и бессмысленно. Как пожимал плечами и с
напускной независимостью даже хихикал над абсурдностью такого решения.
Штатский человек, художник, зачем он нужен армии? Конечно, почетная
обязанность, он понимает, но есть же и здравый смысл. Все его военное
образование - формальный курс в архитектурном институте, который в
течение трех месяцев вели отставные полковники времен Второй
мировой... Если бы сейчас, не дай Бог, война - другое дело. А в
мирное время каждый должен быть на своем месте! У него творческие
планы, издательские договоры, фильм... В конце концов, семейные
условия! На его иждивении парализованная тетя...

Молоденький военный чиновник с погонами инженер-поручика и гладкой
уставной прической перекладывал на столе бумаги. Потом сказал,
оглянувшись на портрет Верного Продолжателя:

- У всех или тетя, или жена, или... еще кто-то. А как быть с
пользой отечеству?

Такие были времена. Сейчас Валентин сказал бы этому писарю, что
пользу отечеству, которому давно уже никто не грозит, он, Волынов, и
зажравшиеся генералы понимают по-разному. А тогда сумел только с
жалким апломбом возразить, что художник полезнее для отечества в своей
роли творческой личности.

- Отечеству виднее, - с зевком сказал инженер-поручик. -
Впрочем, решение насчет вас, кажется, еще не окончательно. С вами
хотят побеседовать... там... - Он кивнул на внутреннюю дверь. -
Пройдите...

Там, в комнате с голыми стенами, с пустым конторским столом и
тремя стульями, сидели двое. С неуловимой одинаковостью лиц, хотя и
совершенно не похожие. Один - пожилой, с бульдожистой умной мордой,
второй - тощий, ушастый, ровесник Валентина. С клоунским изломом
бровей над очками. Характерная физиономия. "С этакой запоминающейся
рожей - и работать в такой конторе", - первое, что подумал Валентин.

Его вежливо попросили сесть. Бульдожистый дядька излишне
старательно пощупал бедного Валентина Волынова глазами.

- Ну и как вы, Валентин Валерьевич, относитесь к службе в
славном оборонительном корпусе Восточной Федерации?

У Валентина нервно подрагивали пальцы, но, несмотря на это, он
чувствовал облегчение. Потому что понял уже: игра.

"И не очень умная к тому же..."

Он сказал, подбирая слова:

- Трудно говорить об отношении... когда предлагают разом сменить
образ жизни, все поломать...

- Ну а как же с патриотическим долгом! - старательно вскинулся
лопоухий.

Его пожилой коллега (видимо, начальник) поморщился:

- Ладно тебе... - И сказал Валентину: - Мы не из армии.

- Вижу, - вздохнул Валентин.

- Почему?! - вскинулся опять лопоухий.

Валентин помолчал, сколько позволяла ситуация, потом позволил себе
улыбнуться чуть снисходительно (хотя внутренняя дрожь не совсем еще
улеглась).

- Я мог бы изобразить проницательность, сослаться на интуицию и
так далее. Но дело проще: я вас вспомнил. - Он смотрел на лопоухого.
- Мы оба учились в архитектурном, только я у дизайнеров, а вы на
градостроительном факультете, в новом корпусе. А потом, по слухам,
вас... пригласили работать в Ведомство.

Бульдожистый обрадовался искренне, как-то по-домашнему:

- Узнал! Я же говорил - узнает! Профессиональная зоркость у
человека!

Лопоухий натянуто улыбнулся. Валентин сказал:

- Косиков Артур... Отчества, конечно, не знаю.

- Львович... - Артур вдруг заулыбался по-настоящему, снял очки,
пощелкал ими по кончику утиного носа. - Мы на втором курсе были
вместе в жюри конкурса "Сумасшедшие проекты", даже поспорили
малость...

"Идиллия юности..." - горько мелькнуло у Валентина.

Бульдожистый приподнялся с заскрипевшего конторского стула,
протянул руку:

- А я Аким Данилович... - Рука была мягкая, теплая. - Давайте,
значит, к делу... Вы, Валентин Валерьевич, как относитесь к нашему
Ведомству? - Он и Артур неуловимо насторожились, несмотря на улыбки.

- Ну, как... - начал Валентин столь индифферентно, что при
желании можно было заподозрить легкую иронию. В допустимой мере. -
Видимо, как и положено лояльному гражданину. С пониманием важности
вашей миссии и должной мерой почтения...

- Без предубеждения, значит, - уточнил Аким Данилович.

- А чего мне "предубеждаться"? - отозвался Валентин с хорошо
рассчитанной мальчишеской беспечностью. - Вы - те, кто знает все и
про всех, и вам наверняка известно, что я далек от всякой политической
возни. В бесцензурных альманахах не участвую, с иностранными
издательствами отношения поддерживаю строго через наших бдительных
посредников из Бюро по охране авторства. И даже, победив в
Амстердамском конкурсе, за медалью в Голландию не летал. По причине
тетушкиной хвори. Здесь медаль вручали, на собрании творческого
актива... С активистами из столичной оппозиции тоже не в контакте.

- По причине идейного несогласия с ними? - с интересом уточнил
Аким Данилович.

- И по причине образа жизни, - пожал плечами Валентин. - Я же
для детских книжек картинки рисую. Это работа достаточно отрешенная от
политической остроты...

- Как ни старайся, а совсем от нее не отрешишься, от остроты-то,
- повздыхал Аким Данилович. И спросил без перехода: - Вы как насчет
того, чтобы помочь нам?

То ли от растерянности, то ли от желания кончить все разом,
Валентин брякнул хмуро и дерзко:

- Вербуете, что ли?

Артур вздернул клоунские брови и напружинился опять, а добродушный
Данилыч пояснил доверительно:

- До зарезу нужен знающий человек. Сами понимаете, искусство -
это идеология, наша важнейшая сфера. И нужна объективная информация.
Так сказать, с анализом, что там происходит, в творческих мирах. Не
выдумки и сплетни дураков стукачей (таких у нас достаточно), не доносы
завистников, а реальная и масштабная картина. С обобщениями. Не для
каких-то мер или карательных акций, упаси Господи. Просто чтобы
ориентироваться в этих процессах. Для профилактики, для помощи хорошим
людям, в конце концов... А?

Валентину казалось, что он увязает в чем-то холодно-липком, без
надежды на помощь.

- Видите ли... круг моих знакомств очень ограничен. Вы, наверно,
думаете, что я кручусь в среде артистов, режиссеров, живописцев, а
я...

- Да знаем, знаем, - сказал Аким Данилович. - И все же... Ну а
если надо, можно немножко и расширить круг-то. Для пользы дела... Вы
же понимаете, Валентин Валерьевич, что никакая страна не может
существовать без системы безопасности, и обязанность сознательных
людей - помогать нам. Уж простите за громкие слова, но гражданский
долг... Артур Львович тут правильно напоминал...

Ненавидя себя, Валентин пробормотал:

- Долг-то долгом, но надо к этому и склонность иметь,
способности... Опять же и время требуется, а у меня работа с утра до
ночи...

Лопоухий Артур насадил на утиный нос очки и проговорил вроде с
сочувствием, однако и с иезуитской вкрадчивостью:

- Времени у художника всегда, конечно, мало... Однако, если
им... - Он посмотрел на дверь, за которой стучал на машинке
инженер-поручик Ряжский. - Если им не захочется оставить вас в покое,
времени может не оказаться вовсе. Для творческого процесса...

"Сволочь", - тоскливо выругался про себя Валентин.

Аким Данилович не спеша поднялся.

- Мы ведь вас, голубчик, не торопим, вы подумайте. А денька
через три, с вашего позволения, позвоним...

И Валентин думал. Целый день и целую ночь. И еще день. Ощущение
ловушки, безысходности не исчезало, и Валентин безуспешно пытался
найти хоть какой-то выход.

Что ему грозит, если откажется? Судьба "недоделанного" подпоручика
в каком-нибудь строительном гарнизоне под командой полуспившихся
кадровых солдафонов? Гадко, но, в конце концов, это не на всю жизнь.
Рисовать худо-бедно он сумеет и там. Жены-детей пока, слава Аллаху,
нет, а тетку старушки подружки одну не оставят... А может, еще его и
не заберут, может, просто пугают? Едва ли... И могут не просто в
казарму загнать, а еще и закрыть перед художником Волыновым
издательства, пришить какое-нибудь дело, и доказывай, что ты не жираф
во фраке... Но, как ни странно, даже такой поворот не очень пугает,
только озноб от злости. Главное - не это. Есть причина, которая
любому здравомыслящему человеку показалась бы в такой ситуации самой
пустяковой, не второстепенной даже, а "десятистепенной". Вообще не
причиной... Было Валентину до боли, до слез жаль расставаться с
" Репейником".

... С этой компанией он познакомился случайно. В начале июня. В
тот день он с утра прихватил альбом и пустился в "свободный поиск" -
делать наброски с играющих в переулках и скверах ребятишек. Это была
необходимая, черновая работа иллюстратора. Впрочем, говорить
" черновая" неверно. В этом слове есть что-то сумрачное, а она
приносила Валентину радость. И веселый азарт охотника, хотя и
смешанный со смущением.

Дело в том, что эти вот беглые зарисовки, это наблюдение со
стороны за ребячьей жизнью заменяло художнику Волынову
непосредственное общение с детьми (которое, казалось бы, так
необходимо тому, кто работает над иллюстрациями для детских книжек).
Тесных знакомств с мальчишками и девчонками он не заводил,
" внедряться" в компании ребят не умел. Стеснялся. Это осталось,
видимо, от детства, когда Валя Волынов был "неконтактным" мальчиком из
художественной школы и знал только одного друга - Сашку. Конечно,
приходилось в ту пору и в футбол гонять, и на озеро бегать, и даже
дрался он пару раз (оба раза неудачно). Однако в той шумной жизни он
все-таки чувствовал себя гостем. Вот и сейчас - взрослый уже человек,
достигший, несмотря на молодость, кое-каких успехов, - он по-прежнему
робел, сталкиваясь лицом к лицу с неугомонным ребячьим миром. С его
раскованностью, веселостью и неожиданной прямотой вопросов.

Он до сих пор ощущал себя робким мальчиком, который стоит в
стороне и с завистью смотрит на беззаботных и смелых сверстников,
занятых увлекательной игрой, а попроситься в компанию не смеет: вдруг
не возьмут, да еще и посмеются...

Изредка приглашали его выступать в школы и летние лагеря, но это
были "официальные мероприятия", там ни о каких контактах и помыслить
было нельзя.

А вот в то июньское утро Валентину повезло впервые в жизни. Он
оказался на берегу Васильевского озера, неподалеку от пляжа. Здесь
бултыхались в воде несколько шумных пацанят. Валентин едва нацелил
карандаш, как на травянистый пологий берег с разгона вылетел большой
катамаран с пестрым индейским парусом. Полдюжины загорелых мальчишек
соскочили с палубы и начали что-то осматривать, поправлять,
подтягивать.

Валентин чутко уловил необычность в их отношениях друг с другом.
Не было привычной колючести, этих неизменных (хотя и полушутливых, но
с привкусом агрессивности) реплик: "Ну-к, блин, шевелись шибче", "Куда
тянешь, козел", "Парни, дайте ему по кумполу, чтоб проснулся"... Если
кто-то смеялся, то не над другим, а словно делился этим смехом с
остальными. И даже самый маленький - круглолицый пацаненок лет восьми
- вел себя среди них как равный...

Они стали снимать парус. Наверно, для ремонта. Валентин подошел и
сказал с напускной небрежностью:

- Привет, мореходы. Не возражаете, если я вас малость порисую?
Работа такая...

Была среди них и девчонка. Бойкая, лохматая (потом оказалось -
Галка по прозвищу Мушкетерша). Она посмотрела на альбом Валентина и
отозвалась чуть кокетливо:

- Пожалуйста... Если только позировать не надо...

- Не надо...

Он сел неподалеку на валун, зачиркал карандашом, набрасывая гибкие
фигурки юных матросов, растянутый на траве парус и вытащенный на берег
катамаран. Но рука работала машинально, а сам он все сильнее
прислушивался, все внимательнее приглядывался к необычной команде.

Где-то через полчаса примчалась к берегу моторка. Выскочил на
берег рослый дядька со светлыми кудрями и выпуклым животиком под
тельняшкой. Поговорил с ребятами, хохотнул над чем-то, подошел к
напрягшемуся Валентину. Добродушно и без церемоний спросил:

- Можно глянуть, что нарисовали?

Валентин со вздохом отдал альбом. Дядька в тельняшке взглянул на
верхний рисунок, потом полистал. Уже по-иному, внимательно посмотрел
на Валентина - очень синими, с солнечными точками глазами.

- О, да вы профессионал...

Валентин неловко развел руками: куда, мол, деваться-то...
Собеседник протянул большую ладонь:

- Игорь Тарасов. Адмирал этой пиратской команды.

- Волынов. Валентин...

Пушистые брови Тарасова сошлись и разъехались.

- Простите... Тот самый?

- М-м... в каком смысле?

- Впрочем, что спрашивать. Авторский почерк, как говорится,
налицо...

- Черт подери, неужели у меня и правда какая-то известность? -
искренне удивился Валентин.

- Рад познакомиться, - решительно заявил Игорь Тарасов. - И в
этом знакомстве, кроме удовольствия, есть для меня и кое-какая
корысть. Позволите изложить?

- Валяйте, - улыбнулся Валентин, поддаваясь напористой
веселости Тарасова.

Оказалось, что Игорь Тарасов руководит ребячьим клубом "Репейник".
Вообще-то он, Игорь, работает в газете "Шаги науки", но газетка
маленькая, выходит раз в две недели, работа не бей лежачего, и главное
время Тарасов отдает "вот этим обормотам". Занимаются они многими
делами. В прошлом году отправлялись в долгие походы на велосипедах, в
этом начали осваивать морскую науку. А еще у них есть кинокамера
" Квадрат", и они затеяли съемку мультфильма на тему нынешней школьной
жизни и существующих в ней порядков. И вот если бы Валентин...
" Простите, как отчество?.. Ну и хорошо, что без него..." Вот если бы
Валентин заглянул к ним и глазом профессионала глянул на придуманных и
нарисованных ребятами персонажей... Раз уж его, Валентина, и
" репейчат" свела здесь судьба...

Валентин был благодарен судьбе.

В "Репейнике" он обрел наконец тот ребячий круг, о котором с
детства мечтал. Здесь он перестал ощущать дурацкую скованность,
которой мучился раньше, когда сталкивался с живыми, не нарисованными
ребятами. Мало того. Здесь они были такими, каких он очень хотел
встретить в свои ребячьи годы и не встретил: дружные, доверчивые,
смелые, не дающие друзей в обиду... Через неделю он стал своим среди
своих. С Алькой Замятиным и Сережкой Демидовым (художником от Бога!)
он рисовал героев мультфильма "Привет, родная школа!", расписывал с
ребятами стены клубной кают-компании, таскал на плечах малышей и пел
вместе со всеми под гитару песни юного поэта и музыканта Бориски
Фогеля...

Мультфильм увлек его так, что этим делом он решил заняться всерьез
и попросил Сашку сконструировать домашний станок для мультсъемки (как
художник, Валентин работал для местной студии и раньше, но в технике
съемки ничего не понимал). Он решил попробовать себя в конкурсе
мультипликаторов-любителей (и попробовал потом, и победил)...

"Репейнику" жилось нелегко. Дамы из местного нарпросвета терпеть
не могли "тарасовскую банду" за независимый нрав, местное начальство
старалось выжить ребят из арендованного полуподвала. Игоря то и дело
таскали на всякие разборы и комиссии. Но "репейчата" не унывали.

Валентин с чисто мальчишечьей безоглядностью окунулся в ребячью
жизнь. Это было время расцвета "Репейника". Какие там люди собрались!
Не просто клуб, а спаянная команда. Особенно Алька Замятин, Бориска
Фогель, Сережка Демидов по прозвищу Винтик. И Галка Мушкетерша... А
всего - двадцать пацанов и девчонок, живущих как одна семья... С
Игорем Валентин тоже сошелся довольно коротко, хотя в Тарасове иногда
и проскальзывала ревность: очень уж "репейчата" "прилипали" к
Валентину. Впрочем, ревность была без обиды. Тем более, что ни на
какое командирство Валентин не претендовал. Ему хорошо было быть
мальчишкой среди мальчишек...

И теперь все это - псу под хвост? На свалку? За что?

Так в барахтанье бесполезных мыслей провел Валентин больше суток.
А вечером вдруг позвонил Артур Косиков. Сказал будто давнему приятелю:

- Слышь, я к тебе заскочу сейчас. Кой-чего уточним...

Пришел и был не похож на вчерашнего официального Артура Львовича.
Сразу взял быка за рога:

- Я знаю, ты все в затылке скребешь. Но ты подумай, чудак
человек, тебя же не в доносчики зовут. Не просят стучать, если кто где
анекдот трепанул или продовольственное снабжение ругает. Да и все
равно ты не стал бы это делать... А вот характеристику настроений в
кругу поклонников всяческих муз - общую, даже без имен! Или, скажем,
составить отзыв на какой-нибудь попавший к нам изобразительный
материал, проанализировать документы! Здесь интеллигентный и
независимый ум нужен!.. В конце концов, мужик ты или нет?

- То есть?

- Ну, тяжелое это дело, неприятное, я понимаю, - проникновенно
заговорил Артур, глядя на Валентина из-за съехавших очков. - Но оно
же необходимое. Государство без Ведомства не может, а Ведомство без
информации - ноль. А где ее брать - объективную, честную информацию?
Только так... Ну, черная работа, да, но разве по-мужски это - бежать
от черной работы? Кто-то должен...

"Психолог..." - с унылой злостью подумал Валентин.

Артур же сказал буднично, словно между прочим:

- Хлопот у тебя прибавится лишь самую малость. Зато, с другой
стороны... глядишь, зря дергать не станут.

- Ты чего имеешь в виду?

Артур ухмыльнулся:

- Знаешь, сколько "писателей" про тебя сочинения в разные места
шлют?

- И вам в том числе?

- Спрашиваешь!.. Знаешь хоть, что тебе клеят?

- Догадываюсь, - сказал он сквозь зубы.

- Может, и не догадываешься. Мистицизм и чуждые идеи в искусстве
книжной графики, это само собой. А еще и растление наших славных
деток, причем не только идеологическое... Связался, мол, с пацанами из
ребячьего клуба, ошивается там каждый день, а зачем? Добро бы деньги
получал, как педагог-руководитель, а то ведь... С чего бы это?

- Пугаешь, что ли? - Тоненько, на грани ультразвука, зазвенело
в ушах - признак близкой ярости, когда уже не думаешь о
самосохранении.

Но Артур проговорил примирительно:

- Не пугаю. Я-то вполне понимаю тебя... Но и ты пойми: нам очень
нужны умные люди. Знающие... А устанешь или надоест - иди с миром.
Насильно не держим.

Они сидели в комнате Валентина. В клетке чирикал бестолковый, не
разговаривающий, но любимый попугай Прошка.

"А ведь он не выживет без меня, подохнет", - подумал Валентин.
Однако уже без унылости и бессилия. С пружинной скученностью в душе.
Он ясно посмотрел в покрасневшие, кроличьи какие-то глаза Косикова...
Нет, к самому Артуру он ничего не имел. Делает свою работу человек,
что с него возьмешь... Но какая равнодушная к чужим судьбам сила
стояла за Артуром Львовичем Косиковым, несостоявшимся архитектором,
шурупчиком всемогущего Ведомства! Сила, которая почему-то считала себя
вправе походя ломать жизнь любого человека, в том числе и его,
Валентина Волынова. Отрывать его от тех, кого он любит. Губить его
дело, растаптывать душу и самолюбие...

Кидаться под чугунный каток, чтобы он раздавил тебя, даже не
заметив? Оторвал бы от ребят, от Альки, Бориски, Сережки, Галки, от
восьмилетнего "репейного" барабанщика Антошки Лапина, которого все
вместе укрывали и защищали от пьяницы отчима? От славных бесенят
Светки и Юрика Петушковых - любимцев "Репейника"? От той
незамутненной жизни, которую он наконец-то нашел в конце третьего
десятка жизни?

Валентин сказал с усмешкой готового к решению человека:

- Сейчас ты разумно аргументируешь. А зачем же вчера-то этот
спектакль устроили? С вызовом, с мобилизацией...

Артур Львович Косиков ухмыльнулся с неосторожной ноткой
самодовольства:

- Методика. В соответствии с рассчитанным индексом вербуемости.
Для начала-то всегда нужна затравка...

- Значит, затравка... Индекс... - без выражения сказал
Валентин.

- Ага... Ну так что, а? Заметано?.. Данилыч, правда, говорил,
что я зря спешу. Мол, тебе надо не меньше трех дней, чтобы
согласиться... А по-моему, он это зря. А?

- Зря, - кивнул Валентин. - А ля гер ком а ля гер...

- Что?

- Я сказал: на войне как на войне.

- А! - по-своему понял Артур. - Ну, я говорил, что все будет
о'кей. Что ты свой человек...

Глава 3

Итак, они сидели друг против друга - Валентин на кровати, Абов на
откидушке.

- К вам-то, я полагаю, это не относится. Фактор страха, -
повторил Абов. Кажется, без всякого подтекста.

- Отнюдь... Очень даже относится. Относился, вернее... Индекс
вербуемости был рассчитан точно, - тяжело сказал Валентин. - Ко мне
не относится другое. Я никогда не был "вашим" человеком.

- Как это? - Припухшие веки Абова живо шевельнулись и
опустились, маскируя острый интерес. Это напускное равнодушие
отозвалось в Валентине неожиданно болезненным уколом. И вдруг
захотелось горько выплеснуть одному из этих то, что долго носил в
себе. Не отрывочными намеками, как раньше, а открыто, от души. Тем
более, что твердым болезненным комком сидел в памяти случай с Илюшкой
и Мухобоем, а за поясом тяжело ощущался "бергман". И злая досада
требовала выхода.

- Для начала один давний случай, - неторопливо и чересчур
спокойно начал Валентин. - Лет этак шесть назад я с небольшой
делегацией художников-графиков оказался в сопредельной и весьма
дружественной в то время республике Магнал, на берегу Большого
пролива. Жизнь у нас была вольная, никого из вашей фирмы к нам не
приклеили, полагая, видимо, что достаточно меня. Вечерами шастали мы
по приморским кабакам, и там "нащупал" я одного местного торговца
сувенирами. Коричневый, сморщенный такой, но крепкий мужичок. Он
обменивал на всякое иностранное барахло и продавал за любую валюту
морскую добычу. Раковины, кораллы, препарированных черепах и морских
звезд... А скоро стало понятно, что этот жучок кофейного цвета - шеф
большого подпольного бизнеса, морскую живность добывал он не сам, а
нещадно эксплуатировал вместе с помощниками местных ребятишек, платил
им дырявые гроши... Дома, в очерке о состоянии дел в этой республике
(а состояние, кстати, было фиговое, пока она не перестала якшаться с
нами), упомянул я и об этом "подданном царя Нептуна". Уверен был, что
наши просигналят, как положено, а полиция дружественного государства
возьмет мужичка. Оказалось иначе. Как узнал я гораздо позднее, наши
занялись мужичком сами. Быстренько раскололи, надавили (индекс-то
разработан) и сделали из мужичка своего агента... Возможно, и сейчас
работает...

- Ну и?.. - слегка удивленно сказал Абов.

- В смысле "ну и что тут такого"?

- Именно. Дело есть дело...

- А те пацаны? - тихо сказал Валентин. - Почему до них никому
не оказалось дела? Они-то по-прежнему за гроши надрывают легкие,
зарабатывают хронический энурез и, возможно, тонут, не рассчитав
сил!.. Крошечная деталь на фоне мировых событий (да и наших, в
Федерации, тоже). Однако в ней - вся "мораль" славного Ведомства,
стоящего на страже "самой гуманной государственности"... А?

Абов опять побарабанил белыми пальцами по колену.

- Знаете, я ведь во многом согласен с вами...

- "Но..." - подсказал Валентин.

- "Но", разумеется, есть. Однако что там... Наверно, вы могли бы
привести примеры и поярче. Не из заморской жизни, а из нашей. Да и сам
я...

- Мог бы! Но, надеюсь, вы понимаете, что с самого начала у меня
не было желания увеличивать число таких примеров своей службой
Ведомству? А оно от меня этого хотело...

Абов поглядел понимающе, без упрека:

- И вы повели двойную игру...

- Не было двойной игры, - жестко сказал Валентин. - Потому что
в вашу пользу я не играл никогда.

- Судя по всему, вы были достойным противником Ведомства, - не
поднимая век, сказал Абов. Со смесью уважения и насмешки. Впрочем,
насмешки - больше.

- Конечно, я микроб в вашем понимании, - без обиды согласился
Валентин. - Однако акула может ухватить зубами рыбу и зверя, а вот
микроба - труднее...

- Но может проглотить...

- А я и был проглочен, черт возьми! И приходилось вертеться в
этом вонючем чреве!.. И не запачкаться о всякое дерьмо, конечно, было
невозможно...

Артур врал, разумеется, что Валентину придется давать лишь общие
сведения и быть кем-то вроде эксперта. Пришлось и характеристики
писать на разных деятелей искусства, и делать нечто вроде репортажей
из кулуаров съездов и фестивалей... Тошно, гадко было на душе, и одно
утешение, что, слава Богу, сумел никому не повредить, а порой и
отвести от кого-то идиотские подозрения. Зато на нескольких
провокаторов, которых ему знать не полагалось, но которых он вычислил
довольно быстро и безошибочно, с удовольствием накатал с три короба.
Вычислить было не трудно, потому что эти типы, как и заморский
торговец, работали со старанием, но на страхе...

Противно было и стыдно, когда на "явке" - в дешевом гостиничном
номере или в задней комнате какого-нибудь окраинного магазинчика - он
писал под сопение сидевшего рядом Артура: "По вопросу о (фамилия, имя,
отчество, место службы) информатор может сообщить следующее..." А в
конце (если только речь шла не о дураке стукаче из Артуровой обоймы)
он выводил: "О политически-оппозиционных и ущербных высказываниях и
поступках данного лица информатор сведениями не располагает". И чужая,
с нелепой закорючкой подпись: "Свирский".

- А почему - Свирский? - спросил Артур, когда Валентин по его
требованию выбрал псевдоним.

- Была в давние времена у меня любимая книжка "Рыжик", писатель
Свирский сочинил. И самого меня Рыжиком звали... в детские розовые
годы, когда все мы были чисты и бескорыстны, - разъяснил Валентин.

Артур Косиков не понял грустной иронии. Не всегда он отличался
догадливостью. В сыскных вопросах он был весьма неглуп и опытен, а в
житейском плане и в понимании человеческих натур за рамки индекса
вербуемости не выходил, туповат оказывался. Неужели и другие такие же?
Валентин не знал, общался только с Косиковым.

Общались они, кстати, не по одним лишь ведомственным делам. "Ничто
человеческое" оказалось не чуждо Артуру Львовичу Косикову. Скоро он
повадился по-приятельски захаживать к Волынову, оказался любителем
Франсуа Вийона, анекдотов (в том числе и политических - между
" своими" можно), западной живописи (особенно с женской натурой) и
хорошего коньяка. Случалось, они усиживали по бутылке за вечер.
Валентин держался, чувствуя себя кем-то вроде зоолога, изучающего
странное незнакомое существо. Артур же непритворно хмелел. Жаловался
на жену и паршивую квартиру. Иногда просил взаймы и потом не отдавал.
Валентин не отказывал, убеждая, что платит за свою безопасность и
свежую информацию.

А информации хватало! Артур не раз (возможно, из хитрого расчета),
хихикая, пересказывал, а то и показывал письма, которые слали в органы
недруги Валентина. Писали некоторые коллеги - живописцы и графики.
Набор "сведений" был достаточно широк, хотя и не нов - от "позорящей
звание честного художника внебрачной связи с некой разведенной особой
В. Галушкиной" до "подозрительных контактов с иностранцами" и от
взяток (!) до "увлечения безыдейно-формалистическими тенденциями в
искусстве книжной иллюстрации". Познакомился Валентин и с письмом
добрейшего старосты местной ассоциации художников-графиков. Сей
известный в стране мастер, отдавая должное талантам молодого
иллюстратора Волынова, отмечал в то же время излишнюю его
самоуверенность, некоторую зыбкость идеологических позиций и выражал
осторожное сомнение в целесообразности включения В.В. Волынова в
состав делегации для поездки на Пражскую конференцию
мультипликаторов-любителей...

Скандальные пенсионеры, пытавшиеся выжить шумный "Репейник" из
полуподвала, добродетельные просвещенцы, "обеспокоенные судьбой
беззащитных детей из "этой антигосударственной организации", не
забывали и "не в меру пользующегося своей известностью художника
Волынова, который учит детей снимать мультфильмы, подрывающие основы
педагогики и нашей идеологической системы"... Причем письма об этом
шли и через год, и через два, и через три, когда Валентин уже перестал
бывать в "Репейнике". К тому времени Игорь Тарасов имел неосторожность
жениться и скоро уехал из города, чуть не со слезами распрощавшись с
" репейчатами". Прежние ребята выросли. С новыми пацанами и с новым
руководителем той дружбы уже не было. Он стал захаживать к ним лишь
изредка, а потом и совсем перестал. Но благодарность к "Репейнику"
сохранил навсегда - за то, что клуб помог преодолеть вечное смущение
перед детьми, разбил между Валентином Волыновым и ребятами стенку.
Теперь Валентин среди любых мальчишек и девчонок быстро делался
своим...

Да, а письма шли. Почти любое из них при "раскрутке дела" могло
художнику Волынову надолго испортить жизнь. А теперь, читая очередную
" телегу", Валентин, чего скрывать, испытывал злорадное и приятное
чувство защищенности. Хотя от "щита" нехорошо попахивало.

"Не от щита, а от тебя самого, - порой беспощадно говорил себе
Валентин. - Чего нос зажимать, если оказался с ними..."

В отличие от "необъявленного сотрудника" Свирского, ротмистр
ведомственной службы Косиков сомнений и угрызений не испытывал. Да и с
чего бы? Он любил свою работу и был, если хотите, романтиком тотальной
слежки и борьбы с инакомыслием. Он искренне верил в государственную
важность поиска злоумышленников, нарисовавших углем бараньи рога на
уличном портрете Верного Продолжателя или написавших на заборе:
" Федеральная лига + мафия = нерушимый предвыборный блок!"

Пожалуй, из-за излишней своей истовости ведомственный ротмистр
Косиков и не сделал карьеры. Когда стали меняться времена и
потребовалась бульшая гибкость и дипломатичность, то чрезмерное рвение
и прямолинейность перестали соответствовать задачам Ведомства. Тут же
у Артура Львовича была обнаружена любовница, о которой раньше "не
знали". Ротмистра, нарушившего незыблемые нравственные нормы славных
рядов, сослали на писарскую должность в захудалый райотдел, потом
уволили совсем (точнее, перевели в "необъявленные") и назначили
заведовать лодочной станцией в центре допризывной подготовки. А затем
он, пока не уехал куда-то со своей новой женой, был смотрителем
пневматического тира на центральном рынке. Иногда по старой памяти
заходил к Валентину и снова брал взаймы. И Валентин давал, размышляя,
что, будь он литератором, наверняка посвятил бы рассказ или повесть
такой поучительной и по-своему несправедливой судьбе.

Но все это было позже. А в первый год знакомства Артур пытался
приобщить к своей романтике Валентина. Учил, например, делать
профессиональное описание "наблюдаемых лиц и объектов", рассказывал о
способах закладки тайников и о "методах визуального и акустического
контроля за потенциальным источником закрытой информации".

- На кой черт мне это надо? - удивлялся и злился Валентин. -
Может, заодно еще будешь учить меня стрелять из-под колена и
расшифровывать на слух закодированную морзянку? Если вы с Данилычем
решили забросить меня в джунгли Ида-Сана, то фиг вам...

Артур посмеивался, но отвечал значительно:

- Так полагается.

Он был формалист в работе. Пил и трепал языком дома у Валентина, а
" отчетный материал" с него брал только на явке. При этом называл
Валентина по имени и отчеству, держался официально и собранно.

- Бюрократ ты, - не выдержал однажды Валентин.

Артур не обиделся, сказал с назиданием:

- Это не бюрократия, а самодисциплина. Учись, тебе в жизни
пригодится.

Но тому, что может "пригодиться в жизни", Валентин учился не у
Артура, а у друга детства, у Сашки, ныне специалиста по компьютерной
технике в НИИ со странным названием "Набоб". При "Набобе" был
молодежный клуб, где одна группа (не особенно об этом распространяясь)
занималась гимнастикой "Белая кобра". Это смесь восточных единоборств,
приемов мгновенного гипноза, философии биополей, а также таинственной,
не понятной до конца игры с пространством. У Валентина получалось.

- Ты способная личность, Валечка, - поговаривал Сашка. -
Только гляди, не пронюхали бы там.

Он знал про это Валентиново "там". В первые же дни Валентин сказал
ему обо всем. Сашка не удивился:

- Меня тоже тягали к ним на днях. Но я сразу послал их куда
подальше...

Сашке посылать было легче. С его зрением "минус восемь" армейская
служба ему не грозила.

- У меня тупик, - честно сказал Валентин. - А кроме того...
лучше ли будет, если вместо меня какой-нибудь дурак? Скольких
продаст...

- Гляди не сломайся, Рыжик, - только и сказал Сашка. - Там
люди с нюхом...

- Не сломаюсь... Хотя бы из-за страха.

Сашка вопросительно поднял бровь.

- Я же понимаю, - сумрачно объяснил Валентин, - что режим не
вечен. Рано или поздно всю сволочь пометут, а потом откроют и архивы.
Думаешь, мне хочется, чтобы через годы на Вальку Волынова наклеили
заслуженный ярлык тайного агента? Даже после смерти...

- Все равно могут наклеить. Заслуженный или нет, разберутся ли?

- Ну... главное, в конце концов, чтобы сам знал, что не
извозился во всякой дряни...

Ох, трудно было не извозиться. И когда становилось невмочь, он
вспоминал то, что все-таки сумел и успел.

Например, удалось через Косова убедить высокое начальство, что
никакой "организации боевиков" в местном "Союзе молодых поэтов" быть
не может, а листовки от их имени пишет какой-то гад и провокатор.
" Союз", слава Богу, трогать не стали, а гада скоро нашли (поскольку
оказался не "ведомственный", просто самодеятельный мерзавец). В общем,
сделано было четко и не потребовало риска.

А порой приходилось и рисковать. Когда, например, намекал через
третьих лиц молодым ребятам, участникам неформальных выставок,
подальше прятать свои работы, не показывать их такому-то, не носить с
собой в папке, а лучше положить в нее чистый картон для эскизов...
Артур потом признавался:

- Взяли сегодня на улице одного, аккуратненько так, будто при
случайном скандале у магазина, а в кейсе вместо компромата - голые
листы, не прискребешься. Умные стали, чуют заранее...

- Вот подлецы, - искренне отзывался Валентин. И Артур зло
кивал, не ведая, что говорят они о разных людях.

И особая гордость была в душе - когда обвел вокруг пальца Артура
и Данилыча в деле с выставкой группы "Петушиное перо". Пошел ва-банк,
сообщил с автомата измененным голосом их лидеру: спасайте картины,
хлопцы, ночью будет шмон. Ребята успели...

Но бывало, что риск заключался не в поступках, а, наоборот, в
бездействии. Как в случае с тем парнем из "Молодежного вестника".
Славный такой, веселый и умница, приехал он из столицы писать статью
про местную "творческую поросль", а заодно решил взять интервью и у
Волынова. Сошлись они быстро. Три вечера провели за бутылкой
болгарской "Плиски". На четвертый день Костя Ржев сказал, что приехал
не только ради статьи. Он предложил Валентину стать художником
подпольного альманаха "Свободный голос", который затеяла группа
молодых критиков и социологов.

- Сам понимаешь, терпеть больше сил нет. А публицистика - это
рычаг...

- Рычаг... - кивнул Валентин. И посмотрел на симпатичного Костю
не так, как раньше. Предложение журналиста Ржева могло быть искренним.
А могло быть проверкой. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более, что за день
до того Костя обмолвился, как недавно он, знаток персидского языка,
был на восточной границе в спецкомандировке. Ох, не посылают в такие
поездки непроверенных людей...

Ну а если он все-таки не подставной, настоящий?

- Знаешь, Костик, не по мне это, - сказал Валентин. -
Во-первых, карикатурист из меня никакой... А во-вторых... ежели что,
из-за меня много невиноватых загремит. В том числе и тарасовский клуб.
А там пацаны...

- Ну и ладно, оставим это, - вздохнул Ржев. - Наверно, ты
прав.

Он уехал, а Валентин сумрачно и с покорностью судьбе стал ждать,
что дальше: или тишина, или "дело о недонесении".

Костя оказался не "ихний"... Ох как мог возвыситься в глазах
начальства ротмистр Косиков, если бы необъявленный сотрудник Свирский
принес ему на блюдечке "Свободный голос"! Это ведь не рукописные
прокламации бестолковых старшеклассников и не кухонный кружок
читателей запрещенной повести "Венок из колючей проволоки", раскрытием
которого Артур так похвалялся последнее время! Да и весь
Краснохолмский штаб Ведомства ходил бы в именинниках!.. Фиг вам!

Но, думая об этом, Валентин не ощущал никакой гордости за свое
молчание и оправдавшийся риск. Было только стыдно, что он колебался
тогда, раздумывал...

Кстати, альманах Ржева все равно, конечно, погорел, потому что
публицистика и подполье несовместимы. Но кое-что сказать ребята
успели. И к тому же время наступало новое, сделать с редакцией
" Свободного голоса" что-то серьезное было уже трудно. Костю лишь
обругивали на всяких собраниях, но не прогнали ни из журналистов, ни
даже из Федеральной лиги...

Глава 4

- Да, я был микробом, - сказал Валентин, упорно глядя в глаза
Абову. - Хотя иногда слегка кусачим, но, конечно, не мыслил загрызть
акулу...

Абов из-под припухших своих век смотрел на него серьезно и будто
даже с сочувствием.

- Но ведь... Валентин Валерьевич... так или иначе, вы полагали,
что боретесь с Ведомством, а? Правильно я понял?

- Я не боролся, - зло сказал Валентин. - Что я мог в моем-то
положении?.. Бороться, это было... все равно, что щекотать соломинкой
паровоз, чтобы сошел с рельсов... Но я старался убрать с пути паровоза
тех, кого сумею...

- Это ведь, по сути дела, тоже борьба...

- Что ж... хорошо, если так.

- Тогда можно еще вопрос?

- Валяйте! - Валентина уже бесило от этого спокойного и
какого-то простецкого любопытства.

- Я понимаю так, что вы действовали по своей совести, как она
велела... Но вы же человек умный, талантливый, с моралью. Вот эта
мораль ваша, она не попадала в противоречие? Вас, когда... на работу
брали, вы же наверняка давали подписку не действовать во вред
Ведомству... Это, конечно, не присяга, но все-таки... А вы, значит...

- Метод, с помощью которого меня "брали на работу", - с
расстановкой произнес Валентин, - уже сам по себе развязывал мне
руки. А кроме того... если бы мне доверяли, тогда и можно было бы
требовать "преданного служения". А то ведь...

- Почему же вы думаете, что вам не доверяли?

- Я "думаю"!.. Нет, уважаемый Семен Семенович, Ведомство не та
контора, где кому-то доверяют... Ваш прежний коллега Артур Косиков,
при всей теплоте наших приятельских отношений, то и дело сажал меня
под колпак. То ли по привычке и для развлечения, то ли выполнял
инструкцию. Причем иногда совершенно по-глупому, хотя вроде и не дурак
в этом деле... Знаете, наверное, толстую особу с трогательным именем
Розалия Борзоконь. Вечно "молодая и начинающая" поэтесса и корректорша
в "Торговом листке"... Так вот, были мы почти незнакомы, но вдруг
однажды начала она меня бурно приветствовать на улице, то и дело
попадаться навстречу, зазывать к себе в гости и громко поносить Лигу и
правительство. Чуть не силой навязала мне видеофильм с речами
эмигрантов. А потом поведала, что у нее с приятелями целая видеостудия
и скоро они наладят независимую телехронику с захватом кабельного
канала... Я прямо сказал Артуру: "Ты не мог подсунуть мне кого-нибудь
хотя бы помиловиднее?" А он только ухмылялся, змей. Потом заявил:
" Выбирать не приходится, работаем с теми, кто есть..."

- А вы не ошиблись? - настороженно спросил Абов.

- В чем?

- Я знаю эту... Борзоконь. Она же активная деятельница "Союза
Петра Великого". Заядлая монархистка. Мы ее не раз вызывали для
профилактики...

Валентин сказал с удовольствием:

- Монархисткой она стала после соответствующих указаний, когда
исчерпала прежнюю роль... О вызовах к вам она кричит всем знакомым, а
раз в неделю незаметно спешит на явку в контору "Автосервиса", с
черного хода.

- Однако же...

- Что "однако же"? Мне из окна видно, с четвертого этажа, -
приятно улыбаясь, объяснил Валентин. - У меня труба хорошая,
двенадцатикратная, я иногда люблю понаблюдать за жизнью окрестных
улиц... А что касается "Союза Петра Великого", то не станете же вы
отрицать, что именно Ведомство финансирует сей славный патриотический
орден?

- Стану... По крайней мере, я ничего про это не знаю. Честно вам
говорю.

- Допустим, я вам даже поверил, - вздохнул Валентин. - Это,
однако, ничего не меняет. Кстати, восемь лет назад я был большой
теленок, не знал о вашей конторе и сотой доли того, что знаю сейчас.
Хотя, конечно, и тогда не строил иллюзий насчет этой славной фирмы.

- Если не строили, зачем соглашались на сотрудничество? Странное
даже... Отказались бы, и дело с концом.

- Да, а какой был бы конец? Вы знали, что деваться мне некуда...
Индекс вербуемости - категория научная, все учитывает.

Абов ухмыльнулся почти как Артур (есть в них во всех что-то
общее!).

- Что значит "деваться некуда"? Соблюли бы принципиальность...
столь свойственную лучшим представителям нашей творческой
интеллигенции.

Валентин опять откинулся к стене.

- Я, Семен Семенович, не имею оснований относить себя к лучшим
представителям... И может быть, поэтому в мои принципы не входит
мученичество... То есть я готов преклониться пред страдальцами за идею
или за собственную внутреннюю целостность, но все же считаю, что роль
мученика... это что-то противное человеческой природе. Надо быть
богочеловеком, как Христос, чтобы надеяться, будто пример страданий
кого-то спасет и подвигнет людей на очищение. А когда в мученики
стремится простой смертный... есть в этом что-то мазохистское.

- Так что, по-вашему, героизм совсем бесполезен, что ли?

- Смотря какой... В древней еврейской истории есть предание, как
повстанцы Иуды Гавлонита дали изрубить себя римским солдатам, но не
обнажили мечей, потому что была суббота - день, когда религия
запрещает иудеям всякий труд. Они соблюли принципиальность, проявили
героизм... А в начале Второй мировой польские гусары на конях и с
саблями бросались на вражеские танки. Благородно и красиво, это я без
насмешки. Но не они победу сделали, а те, кто и отступать умели, и в
обороне сидеть: в землю вгрызаться, вшей кормить, грязь месить...

- Мы тоже умеем, - тихо сказал Абов. - Мы ведь не эти... не
гусары. И грязи не боимся.

- Да. Но не боитесь и людей с грязью смешивать... Впрочем, я сам
виноват. Играл и чуть не доигрался.

- А что случилось-то? - озабоченно, будто о болезни, спросил
Абов.

Заложники

Глава 1

... Нет, про это не стал он рассказывать Абову. С какой стати? И
так разболтался, потому что захотелось выплеснуть наконец все одному
из них. Но теперь нервный запал угас.

... А тот эпизод в его отношениях с Ведомством был последний...

После кончины Верного Продолжателя, когда взрослое население
Восточной Федерации все более развлекалось забастовками,
парламентскими дебатами и перетряхиванием государственных систем,
другая половина жителей страны, юная, жила тоже как умела. Под
укоризненные вздохи теоретиков просвещения пышно расцветали на грядках
дарованной властями демократии разные ребячьи общества: редакции
самодеятельных газет, клубы каратэ, рок-ансамбли, кружки юных
экстрасенсов, всякие студии, спортсекции, туристические братства и
лиги любителей фантастики... Расцвел вторым цветом и "Репейник". Его
возродил Алька Замятин - теперь уже не загорелый зеленоглазый пацан
двенадцати лет, а бородатый парень, студент художественного училища.
Однажды нагрянул он к Валентину с компанией мальчишек и стал
уговаривать помочь в съемках фильма "Новые приключения Робинзона". И
Валентин не удержался, решил тряхнуть стариной.

Примерно в это же время далеко от "Репейника", в столичном
пригороде, начал развлекать местных жителей самодеятельный театр
" Грустные гномы". В нем участвовали и взрослые, и много школьников.
Режиссер "Гномов" любил ездить по разным городам, знакомиться с
" неформальными обществами творческого направления". С целью обмена
опытом. И вот однажды деятель этот - со странной фамилией Тур-Емельян
- появился в "Репейнике", а там познакомился и с Валентином. Не
скрывал, что знакомство "со столь известным мастером" ему весьма
лестно...

Рослый, толстый, очень добродушного вида Тур-Емельян вызывал тем
не менее у Валентина тихое отвращение. В добродушии режиссера был
излишний профессионализм, в поведении - чрезмерная вкрадчивость. И
ребята не любили "Емельку". Тот наконец понял, что тесной дружбы не
будет, и укатил домой. Туда и дорога, казалось бы. Однако дело на том
не кончилось.

Артур Косиков к тому времени давно уже пропал с горизонта. Его
преемники в друзья к Валентину не лезли, беспокоили раз в полгода и
просили теперь сведения общего, "очеркового" характера. Такие,
которые, кстати, можно было получить вполне открыто, не играя в явки и
агентов. И вдруг один из ведомственных деятелей, Максим Васильевич
Разин, человек молодой, тихий и крайне воспитанный, нервно попросил по
телефону о встрече для решения очень важного вопроса.

Был август, встретились на скамейке в пустом сквере у закрытого
оперного театра. Разин сказал, что из столицы приезжает некая дама,
известная своей экстремистской деятельностью. Она замешана в
организациях скандальных митингов, распространении нелегальных изданий
и связи с нехорошими иностранцами. Скорее всего, она тайный эмиссар
зарубежного так называемого Союза борцов за всеобщее равенство и едет
к нам в город для вербовки новых членов этой зловредной организации и
распространения подпольной литературы. Черт знает что! Конечно,
демократия объявлена и разрешено разнообразие мнений, но есть же
предел...

Валентин сказал в сердцах:

- Занимаетесь хреновиной! - Он теперь не церемонился с ребятами
из этой конторы. - На той неделе девятиклассники в гимназии нашлепали
на принтере газетку под названием "Антифедерация", так вы целое
подразделение подняли, шум по всем школам... А сейчас вот и настоящего
иностранного агента нашли. Какая-нибудь шизофреничка вроде вашей
Розалии Борзоконь.

- Да нет, уверяю вас, это серьезно. Она здесь не первый раз. Мы
давно ее держим на прицеле, а теперь пора...

- Ну а я-то при чем?

- Дело в том, что у дамы легенда. Она едет как бы специально к
вам.

- Чего?

- Дело в том, что она с сыном. С мальчиком двенадцати лет. Он
занимается в театре "Грустные гномы", вы ведь слышали о таком? Ну вот,
руководитель театра посылает вам с этим мальчиком письмо. С
просьбой...

Валентин ощетиненно молчал.

- Мальчик способный, рисующий, захочет показать свои работы,
побывать в детской студии, с которой вы в дружбе. Вместе с мамой...

- Что же, она свои листовки ребятишкам понесет? - резко спросил
Валентин.

- Нет, нет. Что касается листовок, это наше дело. К вам одна
просьба... Они остановятся в нашем городе в гостинице. И надо сделать
так, чтобы шестнадцатого августа мальчик и мама были у вас, не
появлялись в номере с утра до обеда.

- Шмон хотите устроить? - в упор спросил Валентин.

Интеллигентный Максим Васильевич тихо кивнул:

- Прокуратура санкцию не дает, надо работать самим,
потихоньку...

Проще всего было вежливо послать ротмистра Разина: мол, там, где
ситуация связана с детьми, я в такие дела не впутываюсь... Но ощущение
плохо склеенного вранья, неуклюжего спектакля тяжко насторожило
Валентина. И еще - сумрачный азарт: разгадать эту дурацкую,
навязанную ему игру...

Гости появились через два дня. Нервная, с печальными глазами
дамочка, назвавшая себя Луизой, и пухленький скромный вундеркинд
Андрюша с папкой своих работ и письмом Тур-Емельяна.

Андрюшины рисунки и эскизы декораций оказались очень славные.
Валентин искренне хвалил их, а Луиза дышала застенчиво и восторженно,
трогала хохолок на макушке сына и ревниво взглядывала на Валентина:
" Правда талант?" Потом призналась:

- Я за него всегда так дрожу. Никуда от себя не отпускаю. Сестра
звала его сюда в гости одного, а мне представить страшно: как он без
меня! Вот и приехали... Андрюшенька очень любит ваши иллюстрации. И
так хочет побывать в "Репейнике", мечтает стать мультипликатором...

Андрюшенька, смущенный похвалами и маминым красноречием, сидел на
краешке кресла и теребил стрелки на отутюженных белых брючках.

- Завтра, шестнадцатого, мы с утра едем за город, - сказал
Валентин. - Весь "Репейник". Будем снимать игровые вставки для
мультфильма "Новые приключения Робинзона". Отправляйтесь с нами. На
съемки посмотрите, с ребятами познакомитесь...

- Ах, как чудесно! Мы обязательно, верно, Андрюшенька? - Луиза,
кажется, не очень удивилась приглашению. Будто ждала.

Они ушли, а Валентин принялся раскидывать, что к чему. Получалась
бредятина. Никаким эмиссаром иностранного "Союза" эта дамочка быть не
могла. По причине патологической болтливости и, главное, из-за
отчаянной любви к сыну - всепоглощающей и болезненной. Матери,
которые так любят, не рискуют собой, чтобы, упаси Бог, не оказаться
оторванными от своего ребенка... Но на какую-то маленькую, одноразовую
роль она годилась. Возможно, опять же ради сына: посулили
что-нибудь...

Но кто ей эту роль поручил? Ведомство?

То, что на ведомство работал Тур-Емельян, было ясно. Скорее всего,
" приручили" голубчика, узнав о его чрезмерных симпатиях к симпатичным
мальчикам. Мол, было там что-то или не было, а не трепыхайся и делай,
что велят, если хочешь жить без осложнений... Недаром же Разин так
подробно знал о поездке и письме.

И то, что он, Разин, какую-то свою акцию назначил на шестнадцатое,
тоже не удивительно. Запланированный отъезд "Репейника" на съемки был
известен многим. Вот и пожалуйста: "Сделайте, чтобы шестнадцатого они
были у вас!"

Ну а зачем все это? Неужели и впрямь для того, чтобы выманить мать
и сына из города и на досуге "пощупать" их багаж? Нет, как говорят в
" Репейнике", расскажите это вашей теще, когда она добрая...

Но тогда - что?

Может быть, Разина интересует вовсе не номер, где живут Луиза и
Андрюшка. Может быть... его, Валентина Волынова, квартира? Чтобы
наведаться в нее, когда он уедет на съемки!

Валентин жил теперь один. Тетушку он похоронил два года назад.
Никогда он ее, сухую и строгую даже во время болезни, по-настоящему,
кажется, не любил. А вот померла - и затосковал. Все же единственным
родным человеком была... Похоронил он ее честь по чести, с отпеванием
в Троицкой церкви, могилу "выбил" на престижном Зареченском кладбище.
Конечно, сперва не разрешали, отсылали в крематорий. Пришлось устроить
скандал и побренчать перед городской властью лауреатскими медалями...
В день похорон, воспользовавшись суетой, удрал из клетки, улетел в
окно и не вернулся попугай Прошка...

Долгое время не решался Валентин что-то трогать и менять в
тетушкиной комнате. Но наконец собрался с духом и устроил в ней
мастерскую, куда и поместил сконструированную Сашкой машину для
" сочинения" мультфильмов. Очень ему попало за это от Валентины, с
которой они тогда поругались и разъехались в очередной раз.

Так что теперь, когда он уедет, квартира будет пуста. Отпирай и
спокойно ищи, что надо...

А что им надо?

Пожалуй, одно их может интересовать: "Дом обреченных". Рисунки и
текст.

Эту пронзительную повесть о приюте для ДВР - детей врагов народа
- написал старый непризнанный прозаик Лев Крутов, который сам провел
детские годы в таком доме. Нигде эту книгу не печатали. Взялось было
издательство "Маяк", самое отчаянное, но и оно отступилось. Не в том
было дело, что описывались жуткие события в давние времена Первого
Последователя. Про "ту" эпоху разрешалось теперь писать все (или почти
все), что хочешь. Но била в глаза (и в душу, и в сердце!) кричащая
мысль о схожести, неразделимости времен "тех" и "этих", нынешних...
Валентин взялся делать иллюстрации для "Маяка", а когда дело прикрыли,
работу не оставил. Сказал Крутову, что доведет ее до конца, черт с
ним, с гонораром. А потом Лев Иванович пусть делает с картинками что
хочет, хоть за кордон шлет вместе с текстом...

Познакомил Крутова с Валентином не кто-нибудь, а Тур-Емельян.
Когда-то Лев Иванович выступал в "Грустных гномах" со своими детскими
сказками. Тур-Емельян и приклеился к нему, влез в приятели и в одной
из бесед посоветовал обратиться к художнику Волынову: тот, мол,
прекрасный иллюстратор.

Тесной дружбы у Тур-Емельяна с Крутовым, конечно, не получилось,
но Лев Иванович был человек доверчивый, мог проговориться при случае,
что Валентин делает рисунки для его новой повести. А повестью, видимо,
уже "интересовались"...

Да, но в чем тут роль Луизы? Скорее всего, попросили присмотреть
заранее, где, в каких шкафах-сундуках, держит Волынов свои эскизы.
Недаром она восторженно причитала: "Ах, Валентин Валерьевич, а нельзя
ли взглянуть хоть глазочком на ваши новые работы?.. Ах, какой у вас
порядок, все под рукой, учись, Андрюшенька..."

А затем еще - лишняя гарантия, что Валентин шестнадцатого будет
занят с гостями, не окажется раньше срока дома...

Если построить цепочку: Крутов - Тур-Емельян - Луиза - Разин -
и он, Валентин Волынов... Что тогда выходит? Шестнадцатого пустая
квартира Волынова должна ждать гостей...

Конечно, если мыслить здраво, зачем Разину разворачивать столь
громоздкое тайное действо? Мог бы придумать что попроще. Но Валентин
за эти годы узнал и понял многое. Именно такие сложные "операции"
имело обыкновение устраивать Ведомство, делая вид, что занято крайне
важной, а порой и опасной работой. Ибо как иначе могло задействовать
оно непомерное количество своих сотрудников и оправдать их немалую
зарплату?

А здесь к тому же в случае удачи достигалась двойная цель: и
повесть с рисунками окажется у них, и доказательства нелояльности
Свирского налицо. Возможно, в связи с новыми веяниями шла
перерегистрация всех необъявленных сотрудников и проверка их
благонадежности...

Вечером, сохраняя осторожность, Валентин переправил повесть и
рисунки к Сашке, а тот - в известное одному ему место.

Далее Валентин разработал план. Завтра он "забудет" дома коробку с
пастелью для эскизов и вернется за ней. Где-то через час-полтора после
отъезда. Оставит гостей на ребят и Алика Замятина, поймает на шоссе
машину до города... Дома "шмон" будет в разгаре. Если окажутся люди
незнакомые, он просто повышвыривает их за дверь... Нет, одного,
пожалуй, стоит оставить заложником и вызвать милицию. Вот будет
потеха! Если же там обнаружится Максим Васильевич Разин собственной
персоной... ну, тем лучше. Поговорят. Последний раз...

Почти успокоенный, Валентин сел за установку - посмотреть и
подправить готовые кадры "Сказки о рыбаке". Мысли, однако, продолжали
рассеянно вертеться вокруг Луизы и Андрюшки. И вдруг одна мысль -
колючая, прямая, беспощадная в своей простоте - вроде бы без всякой
причины проткнула мозг: "А если я ошибся?"

Да, если все-таки Разин говорил правду? Если эта дура все-таки в
самом деле связана с какой-то оппозицией и привезла сюда что-то
запретное? Вдруг? И завтра мальчики из Ведомства это все получат в
готовом виде... Что тогда? Мало вероятности, что в наше время за это
посадят, особенно женщину, у которой сын-школьник. Но кто знает! И
если это случится, то, значит, маму - за проволоку, а сына Андрюшку
- в интернат для сирот? Пусть не в такой "дом обреченных", как в
крутовской повести, но все равно в казарму, подальше от матери!.. А ей
каково!.. И виноват в этом будет он, Валентин Волынов, всю жизнь
старавшийся делать для ребятишек только хорошее...

Он метнулся к телефону, лихорадочно вспоминая номер для связи с
Разиным: сообщить, что завтра съемка отменяется и пусть они катятся...
Разинский служебный телефон не ответил. Оно и понятно, полночь уже.
Валентин тремя четверками вызвал дежурного по Ведомству и не терпящим
возражения тоном потребовал номер домашнего телефона ротмистра Разина.
По неотложному делу! Номер дали. Но и этот телефон молчал.

Что было делать? Рвануться за помощью к Сашке? За советом? С
просьбой просчитать все варианты на машине? Но судьба била до конца:
Сашка утром уехал по делам института "Набоб" в столицу.

Валентин лбом прислонился к холодному косяку. Темно было за окном,
беспросветно - ни огней, ни звездочки. Выть хотелось от бессилия и
ненависти к себе. Допрыгался, сволочь паршивая, стукач недорезанный!
Поиграть хотелось, потанцевать на краешке, вставить фитиль
профессионалам! А теперь что? Если даже башкой о бетон, дело-то не
поправишь!

Самое глупое, что он не знал даже фамилии Луизы и Андрюшки, не
спросил, в какой они гостинице живут. Чтобы не демонстрировать
излишнего любопытства... Черта с два разыщешь теперь, хоть подними на
ноги всех ночных дежурных в степях Краснохолмска. А если и разыщешь?
Звонить ночью в номер? "Извините, завтрашняя поездка отменяется..."

"Можно было бы позвонить рано утром... Кстати, почему они живут в
гостинице, если у Луизы здесь сестра? Опять неувязка... Да прекрати ты
играть в Шерлока Холмса, идиот!.."

Он позвонил все-таки в гостиницу "Селена": не помогут ли ему
разыскать женщину по имени Луиза с мальчиком Андреем? Разыскивает,
мол, редакция "Вечерних новостей" по срочному вопросу. Он знал, что
разговор фиксируется, но наплевать... Дежурная ответила, что узнать
можно только в справочном, а оно работает с восьми утра... А в восемь
все должны уже быть в "Репейнике", чтобы ехать на автостанцию!
Уговорить Альку Замятина, чтобы тот скандально уперся и отказался
брать на съемку гостей? Но пока вся эта история закончится, пока мать
с Андрюшкой вернутся в номер, Разин может уже провернуть, что
задумал...

Валентин, вздыхая от ощущения беды и позора, поколотился о косяк
виском. Что-то легким металлом задело щеку. Это на гвоздике, на
цепочке висел у окна оставшийся от тетки образок. Похожий на овальную
медаль. На нем отчеканена была Дева Мария с маленьким Иисусом на
руках, а над ними - лучистая рождественская звезда.

Никогда до той поры Валентин всерьез не думал о вере. Библию
читал, но не как наставление для религиозного человека, а как сборник
легенд. В приметы верил, о бессмертии души интуитивно догадывался, но
к Богу не обращался. Если Он даже и есть, чего его тревожить суетой
мирских дел?.. Но сейчас - от безысходности и страха, от жгучего
желания спасти Андрюшку от несчастья, а себя от проклятия - он сжал
образок в потной ладони и сказал отчаянно, с последней надеждой:

- Господи... Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть минует меня это.
Умоляю тебя...

И миновало. Перед рассветом обложили город вязкие тучи, и не
предсказанный синоптиками циклон стал заливать округу безостановочным
хлестким дождем.

Ни о какой съемке не шло уже и речи. Луиза и Андрюшка просто не
появились в "Репейнике", поняв, что поездка сорвалась. И вообще больше
не появлялись...

Через три дня Валентин позвонил Разину и сказал, что по ряду
причин больше не может поддерживать с ним и с его коллегами никаких
контактов.

Разин почему-то не удивился, но все же спросил:

- А что за причины, если не секрет?

- Вы не догадываетесь?

- М-м... Возможно, и догадываюсь. Но только...

- Что? - сказал Валентин.

- Видите ли... - Деликатный Максим Васильевич прямо-таки
застеснялся. - Если вы отказываетесь от контактов сейчас... кто может
гарантировать, что прежние контакты останутся навсегда секретом для
окружающих?

- Вот я испугался-то! - злорадно сказал Валентин. - Думаете, я
не знал, что когда-нибудь вы мне этим пригрозите? Валяйте. Я не сделал
ничего, за что меня можно предать анафеме. Слава Богу, не успел...

- А кто поверит? - ласково заметил Разин.

- А мне плевать! Главное, что я знаю это сам!

Глава 2

Нет, не стал Валентин рассказывать Абову про Луизу и Андрюшку.
Только тяжело сказал:

- Не хочу я иметь с вами ни малейших дел... В прошлом году вы...
то есть ваша фирма... поставили меня на край. Буквально... Конечно, я
сам виноват, но вы... Из-за вас я чуть не предал ребенка.

Абов качнулся к Валентину.

- Я не знал, что у вас есть дети!

- Не у меня... Какая разница?! Чужих, по-вашему, можно
предавать?

Абов сказал виновато:

- Поверьте, я ничего не знаю об этой истории.

- Возможно... Я и сам ее не раскопал до конца. И тем не менее...

Абов опять поколотил белыми пальцами по колену.

- Но то дело, с которым я к вам пришел... Если вы откажетесь,
как раз и получится, что вы предали... несколько детей. Извините уж за
прямоту.

Валентин толчком сел прямо.

- Что вы городите!

- А вы послушайте, наконец, - озабоченно попросил Абов. - А то
мы все вокруг да около... Дело вот в чем. Завтра лагерь будет
эвакуирован, за два дня до конца смены. В связи с аномальными
явлениями, которые творятся вокруг. Ну, вы знаете: шары, пришельцы,
площадка и так далее... Но несколько ребят останутся еще на три дня.
Так называемые контактеры. Те, кто своими глазами видел этих
инопланетян, будь они неладны, или бывал непосредственно на месте
посадки их аппаратов...

- Там бывала половина лагеря!

- Это не так. Ребятишки любят выдумывать. Кроме того, есть так
называемые ложные площадки. А на месте приземления были всего десять
человек. Их-то и оставляют...

- Но зачем?!

- Да очень просто. Положен карантин. По крайней мере две недели.
Активность пришельцев наблюдалась последний раз дней
десять-одиннадцать назад. Вот с этими тремя днями две недели и
набегут...

- А почему срочно увозят остальных? Жили, жили и вдруг...

- Так надо.

- А я-то здесь при чем?

- Кто-то должен остаться с детьми... А кто? Бестолковые
девочки-воспитательницы? Пьяница физрук? Или эта кликуша директорша?..
Или, может быть, беспросветный идиот Фокин? Его нельзя подпускать к
детям...

- Однако подпускали до сих пор!

- Кто же знал, что он такой подонок! С него еще спросят за
ребятишек-то...

- Что я всегда ценил в Ведомстве, так это неистребимый гуманизм
и любовь к детям...

Абов никак не среагировал на издевательский тон. Сказал устало:

- В общем-то все это мероприятие даже вовсе не дело Ведомства.
Мы занимаемся им потому, что больше просто некому: кавардак и у
медиков, и у просвещенцев, и в милиции. Везде сплошные митинги и
предвыборные собрания. Хотите или нет, а наша "контора" в сложные
времена остается самой деловой. Хотя и сама на грани
расформирования...

- Ну и прислали бы сюда своего человека!

- А у нас нет такого человека, - искренне сказал Абов. - Чтобы
с ребятишками умел общаться, и... как это... нетрадиционное мышление,
и острый взгляд художника. И боевая закалка...

- Что значит "боевая закалка"? - взвинтился Валентин. -
Саид-Хар, что ли, имеете в виду?

- Ну, хотя бы...

- Теперь я понимаю! Вы нарочно подсунули меня в списки для
призыва! За отказ от работы!

- Да помилуйте! - честно возмутился Абов. - Какие списки! Нас
самих подняли среди ночи! Эти психи из генштаба уговорили наше
начальство "оказать содействие"! Были общий бардак и свинство...

- Ну ладно, - хмыкнул Валентин. - Допустим... А зачем, чтобы
здесь остался с ребятами человек с "нетрадиционным мышлением и боевой
подготовкой"?

- Я, собственно, имел в виду способность не теряться в необычной
обстановке...

- А зачем, черт возьми?

- Вот тут-то самый гвоздь...

- Ну и давай его, этот гвоздь. - Валентин незаметно для себя
перешел на "ты".

- Даю... Думаешь, почему раньше срока сворачивают лагерь? Был
какой-то сигнал из неизвестного источника, на экранах внутренней
спецслужбы. О том, что будто бы в конце июля, в эти дни ожидается...
ну, в общем, что-то такое. То ли показательный десант этих самых... на
шарах которые, то ли кино они покажут про свою цивилизацию. Прямо в
воздухе, стереофильм... Но покажут только тем, кто видел этих
пришельцев раньше, и тем, кто был на месте посадки. Эти ребята, мол,
уже заряжены особым полем и настроены на восприятие.

- Ты чего мне извилины-то склеиваешь? - устало разозлился
Валентин. - Я тебе кто? Мальчик-фанат из лиги любителей фантастики?
Или ты сам малость того... заряжен полем?

- Я так же сперва говорил шефу. Но оказалось, правда был сигнал,
я видел запись: вспышки всякие, лицо размытое - маска также с
глазищами и без носа - и голос писклявый, не земной... Ну и к тому же
первый раз, что ли? А бельгийские треугольники? А полтергейст в Доме
профсоюзов? А тарелки на Качаевском пляже? Нет, что ни говори, а
ломится к нам в гости какой-то чужой мир...

- И этому миру вы подставляете десяток пацанят! Как подопытных
кроликов!

- Но ты же знаешь: пришельцы никому не причиняют зла! К тому же
ваше дело не соваться близко, а понаблюдать со стороны...

Валентин проговорил с расстановкой:

- А если я немедленно отправлюсь в город и в первой же редакции
продиктую материал о вашем эксперименте над детьми? Что тогда?
Упрячете по обвинению в вооруженном нападении на Мухобоя?

- Никуда не упрячем, валяй диктуй, - вздохнул Абов. - Скажут:
свихнулся художник Волынов от творческого перенапряжения... А ребята
останутся здесь без надежного человека.

- Я сообщу родителям!

- А интернатские все, кому они нужны...

- Специально подбирали, что ли?!

- Да побойся Бога!.. Если уж честно, то тебя подбирали
специально. С Мариной советовались, она тебя и назвала. А мы глянули в
картотеке: ба, наш человек! - Абов ожегся о взгляд Валентина,
засмеялся торопливо: - Ну не "наш", не "наш". Теперь это роли не
играет. Здесь нужен художник Волынов, а не... Свирский.

"Зачем я изгадил фамилию хорошего писателя?" - подумал Валентин.
И сказал со злостью на себя:

- Не понимаю. Я-то не был на площадке. И тем более не встречал
этих... гостей небесных. Значит, оставаться мне здесь нельзя.

- Они просигналили, что одному взрослому можно. Чтобы не
оставлять детей без присмотра.

- Господи, ну что за чушь! - выдохнул Валентин. И подумал:
" Самое удивительное, что я верю чепухе. Вернее, верю, что Абов этому
верит".

- У тебя же глаз художника, - сказал Абов. - Профессиональная
наблюдательность. Если что появится в самом деле, запомнишь в деталях,
опишешь как надо...

- В секретном сообщении!

- Да хоть всему миру рассказывай! В статьях с рисунками и
фото... Правда, говорят, фото не получается, они засвечивают. Потому и
нужен художник. Чтобы отразил подробности...

"Нет, ребят мне от этого дела не избавить, - быстро думал
Валентин. - Да и самого, если упрусь, постараются где-нибудь
запрятать. Возможно, здесь же, под предлогом карантина... Ну,
прорвусь, а дальше что? Ребята останутся с каким-нибудь гадом вроде
Мухобоя..."

Потом еще мелькнула мысль: "Это тебе за Андрюшку..."

Валентин сказал медленно и хмуро:

- Но револьвер я в самом деле оставлю себе.

- Да ради всех святых! - обрадовался Абов. Быстро встал. - Ты
только это... покажи его. Что за игрушка-то?

Валентин поднялся, задрал рубашку, вынул "бергман" из-за пояса.
Абов осторожно взял, повертел барабан.

- Австрийский... Но сюда явно с Юга попал. Видишь, старый номер
забит и новый, самодельный наколочен.

Валентин пригляделся. На рамке барабана, снизу, были неровно
выбиты на металле цифры: 4300006. Третий ноль стоял значительно ниже
остальных. И Валентин сжался, захолодел, как от скверной приметы, от
предчувствия беды.

Глава 3

В прошлом году, дав "отбой" Разину, Валентин ощутил свободу, как
мальчишка в первый день каникул. Правда, ощущалась в этой свободе
горечь, и стыд был - за ту вину, что едва не обрушилась на него. Но и
облегчение было. И чтобы сбросить прежний груз и переживания, Валентин
решил наконец, что сегодня закончит все срочные дела, позвонит
Валентине и наутро купит билет на проходящий поезд. Укатит куда-нибудь
к морю.

А ночью по городу пошли посыльные военной коллегии, подымая и
сгоняя на сборные пункты солдат и офицеров резерва. Подняли и
Валентина.

В ту пору уже вовсю по южным краям Восточной Федерации шло
" выяснение отношений" и громыхали бои местного значения. Каждая
провинция вспоминала свою историю, шила разноцветные флаги и
требовала, чтобы ее признали отдельным государством. Но при этом не
хотела признавать других и гребла под себя соседние территории. Города
бастовали и строили баррикады, а между станицами и селами, кишлаками и
аулами ощетинивались колючей проволокой границы. "Национальные
гвардии" и "дружины борцов за справедливость" палили друг в друга (а
чаще - в мирных жителей) из всевозможных стволов - начиная от
музейных кремневых ружей и кончая залповыми установками, захваченными
в местных гарнизонах. Порой (обычно, когда очередной конфликт уже
выдыхался) центральное командование спохватывалось и храбро посылало в
" горячий район" батальоны всяческого спецназначения. Бравые парни в
разноцветных беретах лихо въезжали на площади и проспекты, шарахая
очередями по темным окнам и наматывая на гусеницы зазевавшихся
демонстрантов... Потом объявлялись дни траура, создавались всякие
комиссии для расследования и занудно заседал парламент, не приходя,
как правило, ни к какому решению...

Но заваруха в Саид-Харе напугала власти особенно сильно.
Примыкавшие к Саид-Хару области не только заявили о создании очередной
" независимой республики", но возымели намерение слить ее с соседним
государством. Открыли границу с ним, разогнав и срыв бульдозерами
заставы. Из-за кордона пошли отряды чернобородых, в белых чалмах
добровольцев и потоком хлынуло оружие, которым до недавнего времени
Восточная Федерация щедро снабжала "наших миролюбивых соседей и
братьев". И столичный штаб принял экстренные меры.

... Полусонных, не забывших еще теплые постели, матерящихся,
перепуганных и проклинающих "демократические преобразования"
резервистов торопливо переодели в драное "хэбэ", дали под расписку
короткоствольные "Б-1" с полным боекомплектом, погрузили в тряские,
дребезжащие заклепками четырехмоторные "кентавры" и к утру приземлили
на раскаленном аэродроме в двадцати километрах от Саид-Хара. Дальше
двигаться было некуда, дороги на Саид-Хар и на границу оказались
перекрыты. На горизонте что-то дымно горело, отдаленно ухали залпы, а
в сухой траве у бетонной полосы надрывно и мертво, как механизмы,
трещали кузнечики.

Резервную офицерскую роту поместили в нагретом пустом ангаре -
почти без воды и совсем без еды. Так прошел день, а в темноте ангар
кто-то попытался атаковать. Очереди гулкими отбойными молотками
ударили по гофрированному железу стен. И люди в ответ лупили наугад, в
ночь, из автоматов и старого "ручника", высунув стволы в щели между
металлическими листами. Стояла вонь от пороха, разогретой ружейной
смазки и горячей стали...

Утром повезли их в Саид-Хар. Открытый грузовик, в котором ехал
Валентин, шел впереди. Под колесом что-то рвануло, кузов упруго
вздыбился. Валентина кинуло на кремнистую обочину. Он упал на сгиб
левой руки и, кажется, порвал связки.

Никаких врачей, конечно, с ними не было. Эдик Авербах - похожий
на сердитого подростка актер ТЮЗа - дал Валентину моток бинта, помог
наложить шину из отколотой от кузова щепки. Все лаялись и хмуро
сочувствовали. Оказалось, никто, кроме подпоручика Волынова, не
пострадал...

В Саид-Харе были знойные улочки с каменными заборами и глухими
домами под выцветшей черепицей. У Валентина осталась в памяти меловая
пыль, которую выбивали из камней редкие пули. А еще - колючки в щелях
между плитами и сломанный пирамидальный тополь во дворе одноэтажной
школы, где разместили роту. Никто ничего не знал, никто ничего не
обещал, кругом было пусто, но изредка откуда-то постреливали. К
отхожему месту в глубине двора приходилось бегать пригибаясь.

В середине дня полуголый, одуревший от зноя и безысходности
обозный солдатик привез на транспортере термосы с дымно-подгорелой
овсянкой и чаем, про который дружно решили, что это теплая верблюжья
моча. После обеда опять ждали непонятно чего, маясь от неизвестности.

И была на душе тоска. Смешанная с надоедливой болью в
забинтованной руке и запахом разогретых кирзовых сапог и ботинок,
пропитавшим всю школу.

Вечером наконец сказали, что рота выполнила свою боевую задачу и
завтра их повезут по домам. Позднее стало известно, что в тех местах,
откуда взяли резервистов, бурно вскипели женские митинги и забастовки:
" Верните мужей и сыновей, попавших ни за что ни про что в чужую
мясорубку!" (Валентина говорила потом, что и она ходила на митинг. С
плакатом!)

Вывозить должны были на рассвете. А в полночь пришел откуда-то
Эдик Авербах. Озабоченно сказал дремлющим вповалку "служивым":

- Там один майор появился, ищет добровольцев. На телестанции
сволочи из какого-то "Черного барса" взяли заложников, грозят
порешить. Требуют два танка, чтобы уйти за кордон. Генералы танков не
дают, а "спецы" куда-то сгинули...

Несколько голосов наперебой сказали, что пусть майор, "черные
барсы", генералы, заложники и "спецы" все вместе идут туда-то и
туда-то...

- Но ведь правда же угрохают людей, - напряженно и будто
стесняясь, объяснил Эдик. - Там трое мужиков и мальчик, сын приезжего
журналиста.

Кто-то буркнул, что "все мы приезжие", а Эдик неловко топтался у
классной доски с полустертой арабской вязью и неумело держал за ствол
свой "Б-1" будто палку. Он сам был как мальчишка - низенький и тощий,
с ребячьей стрижкой, в зеленых шортах, пятнистой безрукавке, мятой
егерской кепчонке козырьком назад и "гражданских" кроссовках.

Несколько человек, нехорошо поминая Генштаб, судьбу и белый свет,
поднялись и взяли автоматы. Валентин попросил у бородатого соседа диск
от "ручника", чтобы приткнуть в автомату вместо рожка.

- Куда ты с побитой-то клешней? - сказал сосед и ругнулся. Днем
его укусила какая-то сколопендра, и он маялся с опухшей ногой.

- Да хрен с ней, с клешней. Как-нибудь с локтя... - И, вспомнив
почему-то приезжего вундеркинда Андрюшку из "Грустных гномов",
Валентин пошел за Эдиком...

У телестанции стало известно, что добровольцы уже не нужны:
возникшие с подкреплением "спецы" с ходу взяли укрепленное здание,
положили дюжину террористов, освободили заложников и тут же отвезли на
аэродром.

От нечего делать Валентин и еще двое "служивых" побрели по
станции. В комнатах и холлах были побиты окна, катались под ногами
гильзы. Свисал со стены буро-оранжевый флаг с рогатым черным
полумесяцем... Их догнал Эдик Авербах.

- Ребята, пошли. Поглядите, какой спектакль эти гады
устраивали...

В небольшой, но высокой студии пахло жженым пластиком и валялись
опрокинутые телекамеры. Горело несколько софитов. А на фоне
размалеванного, как в сельском клубе, задника с цветущими деревьями,
зелеными горами и густо-синим небом белели четыре петли. Из толстой
капроновой веревки. Аккуратные, овальные, с похожими на детские
кулачки узлами. Они спускались с высоты, с темной арматуры и висели
метрах в двух от пола. Кроме одной. Та, третья по счету, - на
полметра ниже. Под петлями стояла длинная низкая скамейка...

У Валентина колюче, будто от воткнутой сапожной иглы, заболело
сердце.

Эдик стоял рядом, стукая по ноге, как дубинкой, опущенным
автоматом, и тоже смотрел на петли. Потом шепотом сказал:

- Они трижды устраивали "репетицию". И давали в эфир... Выведут,
поставят на скамью, наденут петлю, а диктор ихний вещает в микрофон:
" Если не выполните наши условия, будет так..." И толкали скамейку. Не
совсем, а для испуга...

- Откуда знаешь? - сумрачно спросил Валентин. Кроме сердца,
болела рука и очень тяжело было держать на локтевом сгибе снаряженный
диском "Б-1".

- Они, гады, все это на пленку записали, майор видел на
мониторе... Говорит, заложники держались ничего, спокойно. И даже
мальчик... Только под петлей начинал плакать. Сперва тихонько, а потом
взахлеб. Каждый раз...

- Заткнись, Эдик, пожалуйста... - выдавил Валентин.

Петли были очень белые на темно-синем фоне. Словно строчка из
четырех нолей на громадном дисплее, только третий ноль сбился, потому
что барахлил регулятор строк...

Те, кто удерживали заложников и не успели уйти, лежали теперь в
соседней комнате. Пожилые бородачи в полосатых, как матрасы, халатах и
молодые ребята студенческого вида. Словно спали, свалившись кто где. И
два мальчика. Один, лет четырнадцати, лежал ничком, приткнув голову к
локтю бородача. А другой, совсем пацаненок - смуглый, с аккуратной
школьной стрижкой - на спине. В мятых подвернутых брючатах, с
марлевой нашлепкой на окровавленной щиколотке, в грязной белой
рубашонке. Она была расстегнута, и четыре круглые дырки - черные, без
крови - шли, как по линейке, через грудь - от остренькой ключицы до
нижнего ребра. Руки, ладонями вверх, лежали вдоль тела. Подняв
треугольный подбородок и приоткрыв пухлый рот, мальчик почти живым
спокойным взглядом смотрел в потолок. Словно черные дырки в груди были
не его...

Сквозь навалившееся безвоздушное пространство, спотыкаясь и едва
не падая, Валентин вышел на улицу. Звенело в голове, бритвенно резала
сознание боль. И яркие звезды в черноте тоже были болью. И сухой треск
ночных сверчков. Потом в этот нестерпимый звон вошли похожие на
булькающий кашель звуки. Валентин с трудом оглянулся. Желтый свет
падал из окна. Смяв козырек егерской кепки, прислонился лбом к стволу
чинары майор. Тот, что привел сюда добровольцев. Сперва показалось,
что его тошнит. Но почти сразу Валентин понял, что майор плачет
навзрыд. Выталкивает из горла вместе с рыданиями самые черные
ругательства и колотит по дереву кулаками...

Дома Валентин с неделю сидел взаперти, пил стаканами дешевый
импортный ром, чтобы забыть Саид-Хар. Потом крепко ударило по сердцу.
Прибежавшая Валентина и вызванный ею знакомый врач долго приводили его
в сознание. Но в больницу он не поехал...

Он узнал, что Валентина снова сделала аборт, и не стал орать на
нее и прогонять, как в первый раз. Потому что зачем дети, если в мире
нет для них пощады?

Полгода он совсем не работал, ни с кем не встречался, только с
Сашкой иногда. Ему выплакал за бутылкой всю боль, весь кошмар, но
легче не стало.

- Ты как-то все же давай... разгибайся, - говорил Сашка, вертя
в пальцах невыпитый стакан. - И главное, руку лечи.

Руку Валентин сперва лечил. И у знаменитого хирурга, и у не менее
знаменитого экстрасенса. Но три пальца - средний, безымянный и
мизинец - так и не сгибались. Да и кисть не очень слушалась. Валентин
бросил ходить к медикам и отказался от операции. В конце концов, левая
рука-то. И вообще - наплевать на все!

В "Репейнике" он показывался редко, не мог видеть ребятишек. Все
казалось, что они глядят на него через овал капроновой петли. И в
каждом смуглом и темноволосом пацаненке виделся тот, лежащий навзничь.
Как он смотрел в потолок. Будто в спокойное звездное небо...

Наконец Валентин совершил над собой жестокое усилие. Чтобы все
случившееся "вынести за скобки", он сделал тушью рисунок "Заложники".
Как трое мужчин и тоненький мальчонка стоят под белыми петлями на
темном фоне из размытых теней, в которых угадываются фигуры
автоматчиков. Разослал по редакциям. Напечатали рисунок две
" неформальные" малотиражные газетки. В остальных отвечали: "Сделано,
конечно, сильно... только вы же понимаете... сейчас и так все
обострено..."

"С-свобода печати", - сказал Валентин. Однако было уже легче. Он
малость оттаял. Сел за работу и сдал в книжную редакцию картинки для
сказочной повести "Леший по прозвищу Леший-с-вами". И опять стал
появляться в "Репейнике". Там уже заканчивали "Новые приключения
Робинзона". А кроме того, он вернулся к своей "самой задушевной"
работе - к "Сказке о рыбаке". Вернулся, хотя с этим любительским
фильмом у него в свое время хватило приключений. Сейчас он делал все
вручную, без компьютера. Не спеша, для себя... Опять начал с интересом
приглядываться к серьезным светлоголовым ребятишкам восьми-девяти лет,
отыскивая в них живые черты главного героя - маленького Князя. Потому
и согласился, кстати, поехать в "Аистенок", надеялся и там поглядеть
" князиков". Таких, правда, не оказалось, но все же он не жалел, что
приехал. Еще больше оттаял душой... Кто же знал, что все кончится так
скверно? Вчера этот гад Мухобой, сегодня - Абов...

Но, с другой стороны, не судьба ли это?

А Семен Семенович Абов еще раз крутанул барабан "бергмана" и
вернул револьвер Валентину.

- Конечно, он не понадобится. Но держи для спокойствия. Только
мальчишкам не давай играть...

- Не учи ученого.

- Да я так, не злись... - Он вдруг полез во внутренний карман
и... достал еще один диктофон. Крошечный. Усмехаясь, вынул кассету
размером с пачку бритвенных лезвий. - Держи. На память о нашей
беседе. И в доказательство, значит, этого... чистоты намерений.

- Ну ты жук, - с досадой одураченного новичка выговорил
Валентин. - А может, у тебя и третий куда засунут?

- Не, - заухмылялся Абов, - третьего нету. Вот только это...
- Он полез в задний карман и вытащил плоскую хромированную фляжку.
Свинтил стаканчик. - Польский, пять звездочек... Ты из колпачка, я из
горлышка. За успех. Давай, а?

- Черт с тобой, давай, - грустно сказал Валентин. И покосился
на окно, там среди мокрых зарослей то и дело маячил Сопливик.

Неоконченное кино

Глава 1

Поужинали в тот день поздно. Потом разожгли костер. И не на
обычном месте, не на костровой площадке, а на поляне прямо перед
главным домом - "штабом" лагеря. Сделали это, как бы показывая: мы
теперь здесь единственные хозяева и никто нам ничего не запретит.

У огня собрались все, кого оставили в лагере. Были здесь, конечно,
те, кто стоял в карауле у флага, был Илюшка Митников. А еще - две
девочки. Большая уже, лет четырнадцати, Алена Матюхина и ее семилетняя
сестренка Настя. Настюшка. Спокойно-веселое существо с мальчишечьей
стрижкой и золотистыми сережками-шариками. ("Как ей в интернате
разрешили сережки?" - удивлялся про себя Валентин.) На "энэлошную"
поляну девчонки не ходили, книгу им инопланетяне тоже не показывали,
все это были сказки. "Помаячили среди бурьяна, показали что-то
квадратное с огоньком и пропали. А мы перепугались", - разъясняла
добродушная Алена. Их тем не менее оставили: считалось, что они все
равно контактеры, которым нужен карантин. Сестры не огорчились. Как и
все интернатские, по дому они не скучали. Главное, что их двоих не
разлучили, а жить все равно где. Здесь даже интересно.

К досаде Валентина, был оставлен в лагере и Ласьен с двумя
приятелями. Впрочем, вели они себя послушно, хотя держались в
сторонке...

Сперва-то набралась большущая группа "карантинщиков" - человек
тридцать. Но надо отдать должное Мухобою - он ловко отсортировал
истинных контактеров от тех, кто лишь хвастался походами на
" космодром" и знакомством с пришельцами. Кстати, вел себя Мухобой как
ни в чем не бывало, только старался не оставаться один на один с
Валентином. Бойко распоряжался посадкой в автобусы и зорко следил,
чтобы не остались в лагере добровольцы... Впрочем, одного добровольца
оставили - Сопливика. Он заявил, что не раз бывал на космической
поляне, и привел, видимо, такие веские доказательства, что Марина в
конце концов занесла его в список одними заглавными буквами.

- На фиг он тут нужен. Вонять только, - сказал Ласьен.

Валентин посмотрел на него, и тот утих. У Сопливика Валентин
спросил:

- Скажи, неужели ты по правде ходил туда? Или сочиняешь? Не
бойся, я тебя не отправлю...

- Ходил... Я ночью ходил, когда никто меня не видел.

- И не боялся?!

- Почему... Я боялся, конечно, потому что там шкыдлы. Кусаются и
лапают за ноги, противно так...

- Что за шкылды?

- Ну... они в болоте живут. Вредные... А еще там чуки есть, они,
наоборот, хорошие... Я один раз до самых песков дошел. С фонариком...

Валентин усмехнулся, растрепал Сопливику волосы. Фантазер ты,
мол... Сопливик на миг притиснулся к нему, и Валентин тихо дернулся -
не то чтобы от брезгливости, но опять от какого-то внутреннего
неприятия. Ласьен, который крутился рядом, хихикнул. Сопливик
отодвинулся и пошел прочь.

... Сейчас все кружком сидели у костра. Одиннадцать ребят и
Валентин. "Окажись еще один, и получилось бы, как Иисус и ученики, -
подумал Валентин. - Впрочем, хорошо, что нет двенадцатого, а то один
оказался бы Искариотом... Хотя и сейчас есть кандидат на эту
должность. Ласьенчик... И не стыдно тебе такое про мальчишку? Какой бы
он ни был, а все равно еще пацан..."

Ласьен сидел чуть в стороне, со своими дружками. Один был пухлый,
с девчоночьей симпатичной рожицей, Сенчик. Другой - Мишка Дыров,
совершенно бесцветная личность... На коленях Ласьен держал гитару,
дергал потихоньку струны. Потом они втроем попытались исполнить песню:

По пустыне караван шел с тюками чая,

Шли понурые верблюды, головой качая...

Чай, чай, чай...

Песня была мало кому знакомая, с приблатненным подвыванием,
исполнителей не поддержали. Ласьен сделал вид, что не обиделся.
Посидел еще, отодвинулся подальше вместе с Дыровым и Сенчиком, и
незаметно они слиняли в темноту.

- Смолить пошли, - заметил Санька Крендель. - У них под
контейнером за кухней сигаретная заначка.

- Пойти, что ли, вздрючку сделать... - неохотно шевельнулся
Валентин.

- Да ну их, - сказал Шамиль. - А ты, Крендель, не болтай...

Вечер был безветренный, костер бросал языки вверх, никого не
задевая дымом. Комары исчезли. Закат уже догорал за черными березами.
Огонь оранжево освещал стволы. А еще - гипсового трубача Даньку с
побитыми локтями и перевязанной коленкой. Шамиль, Кудрявость и
Крендель притащили его, едва укатил последний автобус. Поставили над
клумбой. Казалось, Данька прислушивается к разговору...

Несколько малиновых звезд прокатилось по небу за березы. То ли
метеоры, то ли спутники, то ли... Потом прошли два светящихся диска -
рядышком, как связанные. Достигнув зенита, прочертили хитрый зигзаг и
пропали. Все следили за ними. Совсем невысоко пролетел мохнатый желтый
шар.

- Начинаются опять фокусы, - недовольно сказала Алена.

- Может, сядут? - предположил Крендель.

- Ага, держи карман, - отозвался Шамиль. - Никогда они не
садятся, если их ждут.

- А кто их ждет? - встрепенулся Валентин.

- Ох, да ладно, Валентин Валерьич, - сказал Шамиль. - Все же
знают, что нас как приманку оставили. И вас тоже...

- Ну что ты выдумываешь! - Валентин постарался возмутиться как
можно натуральнее. - При чем тут приманка? Карантин есть карантин!

- Ну да, конечно, - усмехнулся Шамиль. - Только почему-то из
домашних в карантин никто не попал. Одни интернатские...

- А Илюшка!.. - ревниво вскинулся Гошка Понарошку. - Он ведь
уже...

- Гошка Поварешка, помолчи, - серьезно велела Настюшка.

А Илюшка не шевельнулся. Он сидел непривычно притихший и печально
озабоченный. Все знали почему. Он боялся, что, если не вернется из
лагеря вовремя, приемные родители откажутся от него. Конечно, это был
глупый страх. Раз уж люди выбрали в сыновья мальчишку, то разве будут
придираться к таким пустякам? Все это понимали и все успокаивали
Илюшку, и он вроде бы утешался на время, а потом опять становился как
в воду опущенный.

... - Да вы не думайте, никто не боится, - опять заговорил
Шамиль. - Даже интересно... Только все равно это ерунда, никаких
контактов не будет. Зачем мы им?

Валентин и сам знал, что ерунда. Все это чья-то дурацкая игра или,
скорее всего, глупая перестраховка. Не ждал он, конечно, никакой
посадки инопланетян и тревожился лишь об одном: как прожить дни
карантина, чтобы с ребятами ничего не случилось. Порой, правда,
приходила досада - от ощущения чужой воли, которая разыгрывает с ним
и с ребятами странный спектакль. Но это накатывало лишь временами. А
тяжесть "бергмана" за поясом была хорошей гарантией от страха перед
неведомыми опасностями...

И сейчас он без всякого беспокойства, а чтобы шуткой разрядить
напряжение, проговорил:

- Что-то долго наших смолильщиков нет. Может, их как раз и
унесли пришельцы?

- А вон они, - отозвался Сопливик. Он сидел рядом с Гошкой,
притихший и задумчивый, почти как Илюшка.

- Ну что, накурились? - добродушно спросила Алена.

- Чё врешь-то! - испуганно взвился Сенчик.

Ласьен пренебрежительно промолчал. А Мишка Дыров буркнул:

- В гальюн нельзя сходить, что ли?

- Нельзя, - хихикнул Гошка. - Там как раз марсианины... Хвать
тебя!

Крендель (он, видимо, побаивался) произнес недовольно:

- Хватит уж сказки-то рассказывать! Про нечистую силу!

- Валентин Валерьевич, расскажите про что-нибудь, - попросила
Алена. - А то они только и знают про мертвецов да пиратов.

Делать нечего, надо было развлекать ребятишек. Спать все равно так
сразу не загонишь.

- Был со мной однажды странный случай. Повстречал я одного
мальчика. Вот вроде Гошки...

- Правда? - обрадовался Гошка. - Или понарошку?

- Правда... Сиди не подскакивай, а то в костер запрыгнешь...
Было это на старой улице Ручейковый проезд...

И Валентин подробно рассказал о встрече с маленьким рыболовом. И о
том, как не мог отыскать потом улицу.

Слушали с интересом (Сопливик в это время незаметно отодвинулся от
Гошки и оказался под боком у Валентина). Но когда Валентин закончил,
Кудрявость спросил с досадой:

- Все, что ли? Продолжения никакого нету?

- Продолжение... оно было. Только совсем странное. И это уже
другая история. О сумасшедшем компьютере.

- Расскажите!.. - заговорили, задвигались все.

- Вспоминал я, вспоминал этого рыбака и наконец решил придумать
про него сказку. Как он поймал все-таки золотую рыбку... Вернее, не
просто сказку, а сценарий для мультфильма. До конца, правда, не
придумал, но начал рисовать и снимать то, что нарисовано...

- В клубе "Репейник"? - вдруг подал голос Илюшка.

- Нет. Этим я занимался дома. У меня есть установка для съемки.
Мне ее соорудил мой друг, он удивительный электронщик и кибернетик.
Просто волшебник в этом деле.

- А кибернетика-то здесь при чем? - спросил издалека Ласьен. -
Зачем она мультяшкам?

- Сейчас объясню... Вы ведь знаете, раньше каждый кадр в таких
фильмах рисовали рукой - все движения героев. Главные кадры делал
художник-мультипликатор. А промежуточные (они называются "фазы") -
художники-фазовщики...

- Шестерки, в общем, - опять подал реплику Ласьен.

- Балда ты, Ласьен, - искренне сказал Валентин. - Пожалуйста,
не встревай...

- Иди лучше еще посмоли, - неожиданно добавил Сопливик, теснее
придвигаясь к Валентину.

- А ты видел, как я смолил? Сексот...

Валентина резануло.

- Хватит! - гаркнул он. - Будете слушать или нет?

Почти все завопили, что будут.

- Ну, то-то... Фазовщики - они были на больших студиях. А
теперь их, кстати, все чаще заменяют компьютеры, возможности
компьютерной графики неисчерпаемы... А я "Сказку о рыбаке" делал всю
сам, вручную. Так сказать, занятие для удовольствия, для души. Но
работы было очень много, и вот Сашка... то есть Александр Анатольевич,
мой друг, и предложил: "Давай сделаю тебе машину, которая сама будет
выдавать на дисплей все фазы движений, а ты только подкладывай
основные кадры с персонажами да записывай фильм на пленку..." Я сперва
не хотел. Говорю ему: "Не верю я этой технике, искусству живые пальцы
нужны. А если машина фильм делает, тут что-то не то. Она же без
души..." А друг мой и отвечает: "Почему ты думаешь, что в электронном
организме нет души? Хочешь, докажу, что есть?.." И полгода, наверное,
возился с установкой, больше меня увлекся. Он такой - если что
задумает, влазит в идею с головой, будто от этого судьбы мира
зависят...

Глава 2

Зачем он стал рассказывать ребятам эту историю? Ведь и один на
один с собой не всегда он вспоминал ее с охотой. Смутное было чувство.
С одной стороны, до сих пор грела радость, с которой начинал он тогда
эту "Сказку". С другой - конец-то печальный. Да еще с неразгаданной
тайной, с берущей за душу мистикой. Правда, и в этом была какая-то
своя прелесть: как в жутковатых детских снах про незнакомые города. Но
и горечи хватало.

... Началось это месяца через два после смерти тетки. Валентин
потосковал, оборудовал в тетушкиной комнате домашнюю студию, поругался
и перестал общаться с Валентиной, сел раскапывать архивы, наткнулся на
позабытые рисунки с мальчишкой-рыболовом и... задумался. Кто он,
маленький Князь? Куда потом девался? Будь у Валентина хоть какой-то
талант прозаика, он обязательно сел бы сочинять об этом пацаненке
сказку. Вроде "Маленького принца". Но единственное, что Валентин умел
" в смысле писательства", - это корявыми фразами нацарапать сценарий
любительского мультфильма. ("Да еще составлять высосанные из...
докладные для Артура, да? У, с-сволочь...").

В те дни он забыл и об Артуре, и обо всех на свете горестях.
Поддавшись какому-то неведомому ранее, ласковому вдохновению, Валентин
взялся набрасывать историю мальчишки, который поймал в бочке золотую
рыбку. Обижали мальчишку в школе и на улице, не понимали толком ни
мать, ни отец, ни дед с бабкой, вот и унесла его рыбка на неведомый
остров, где стал Маленький Рыбак владыкой сказочного княжества. Друзей
нашел. Но появились, конечно, и враги...

Дня три сидел Валентин неотрывно, с головой ушел в радостную
работу. Потом случился перепад настроения...

В общем-то из-за пустяка. Из-за дурацкой рецензии некой критикессы
А.Марчелинской на его иллюстрации к сборнику современных сказок
" Большие пароходы и Маленький Капитан". А.Марчелинская кисло
констатировала, что при первом рассмотрении иллюстрации составляют
впечатление "довольно милое", но когда их слишком много, они "вызывают
нечто вроде оскомины своей излишней манерностью, которая порой
недалека от границы слащавости...". От этой фразы Валентин осатанел, и
первой мыслью было ехать в столицу и бить там редакционные морды.
Остановило лишь то, что человек, которого прежде всех следовало
подвергнуть этой справедливой акции, - дама... Она же в следующем
абзаце дала маэстро Волынову еще одну оплеуху:

"И вообще в последнее время, открывая то одну, то другую детскую
книгу, видишь там все тех же утонченных, большеглазых и достаточно
симпатичных, но удивительно похожих друг на друга юных персонажей. Их
узнаваемости вначале радуешься, как встрече со старыми знакомыми,
потом это начинает, мягко говоря, утомлять. И уже не вызывает
удивления, если в читательских отзывах прозвучит фраза: "Эти
волыновские мальчишки навязли у нас в зубах"..."

Остервенелость Валентина дошла до высшей точки. Неужели эта дура
возьмется утверждать, что его Том Сойер и, скажем, Сережка из "Судьбы
барабанщика" похожи друг на друга? Или Питер Пэн напоминает Витьку
Щелкуна из "Школьной рапсодии"? Или пацаны из лихой книжки "Рыжие
петухи на тропе войны" чем-то сродни мальчикам Достоевского?..

Но скоро злость и возбуждение угасли. Пришла унылость (не первый
раз так было, потому что не первый раз журналистские дамы, писавшие о
детских книжках, лягали его). Нет дыма без огня, и, наверно, эта А.
Марчелинская во многом права. Он себе набил руку до автоматизма, и
" волыновские мальчики" кочуют из книги в книгу. Причем такие, каких в
жизни, конечно, не бывает. И мультфильмы его такие же... Ну и что же,
что он душу вкладывает? Теперь и об этом "вкладывании души" Валентин
думал с виноватостью и чуть ли не с опаской. Словно в его
привязанности к своим нарисованным героям (а заодно и к "Репейнику", и
к ребячьей жизни вообще) могли усмотреть какую-то ущербность.

В таком состоянии и нашел его Сашка. И не стал жалеть.

- Очередной приступ меланхолии усомнившегося в своей
гениальности мастера?

- Пошел ты... - скорбно сказал Валентин.

- Угадываю причину с трех раз... - И угадал с первого: -
Борзописучие тетушки накакали в душу!

Он, Сашка, умел видеть Вальку насквозь. Ибо знали они друг друга с
дошкольных времен. И дружили с тех же пор.

Казалось бы, чего между ними общего? Валя Волынов - тихий
мальчик, художник, сплошной гуманитарий. Сашка Гордеев - технарь, не
знавший в детские годы разницы между "Герникой" Пикассо и "Троицей"
Рублева (и не ведавший о них обеих). К тому же - хладнокровный
уличный боец, спокойно швыряющий перед схваткой очки подальше в траву,
чтобы не раскокали во время боя... Однако же что-то тянуло не похожих
мальчишек друг к другу...

Ну, Вальку-то, пожалуй, понятно что. Не обязательно даже сам
Сашка. Иногда - просто возможность сбежать из-под строгой теткиной
опеки в дружную и веселую семью Гордеевых - как на каникулы. А бывали
и такие моменты (когда Валька стал постарше и пообщительнее), что он,
увлекшись новыми приятелями, надолго охладевал к Сашке с его
паяльниками, компьютерными платами и конденсаторами. Тот не обижался,
невозмутимо ждал. Словно изначально был уверен, что Валька никуда не
денется, вспомнит о нем в конце концов. И Валька вспоминал,
приходил... И Сашка смотрел на него понимающе. Порой даже слишком
понимающе. Как, например, сейчас.

- Бабы-критикессы виноваты, а рычишь на меня, - сказал он.

- Да я на себя больше...

- А-а! Гложешь свою душу: "Они правы, а я плохой"... Тебе бы
плюнуть на них, но ты не можешь, интеллигент промозглый. Потому что
боишься и стесняешься...

- Чего?

- Влюбленности в своих мальчишек...

- Ты что имеешь в виду, кретин?! - взвился Валентин.

- Да ничего такого. Просто я говорю, что ты создал себе идеал -
маленького рыцаря в куцых штанишках и пыльных сандаликах. С острыми
расцарапанными локтями и репьями в спутанных волосах... И на основе
этого идеала лепишь и пускаешь в свет своих героев. А бабы-рецензентши
то умиленно охают, то клеймят тебя за повторяемость и подражание
самому себе: "Почему они у вас похожи друг на друга?" А похожи они
трогательным сочетанием внешней беззащитности и внутренней отваги.
Волыновский стиль...

- Ну и что здесь плохого? - ощетиненно спросил Валентин.

Сашка терпеливо сказал:

- Все хорошо... Кроме одного. Ты боишься своей привязанности к
пацанам - и нарисованым, и живым, - словно за тобой следит куча
недругов. И будто тебя могут обвинить во всяких грехах - от
инфантильности до черт знает чего...

- А что ты думаешь, - хмыкнул Валентин. - И по правде могут.
Это самый простой способ, если захотят свести счеты...

- Ну что поделаешь... От себя-то все равно не убежишь. Ведь
" волыновские мальчики" - это ты сам.

- Если бы...

- Я неточно сказал... Я о том, что их корни - в тебе. Эти
мальчики - такие, каким ты сам хотел быть в детстве, да не
получилось. Тетушка твоя, вечная ей память, была прекрасным человеком,
но одного не умела - обращаться с детьми. Вот и старалась поскорее
сделать тебя большим. С семи лет рядила тебя во взрослые костюмы с
жилетками, расчесывала рыжие кудряшки и водила тебя по выставкам и
лекциям. И гоняла в художественную школу... А ты душою рвался скинуть
отглаженные брюки и сорочку с бабочкой и удрать к озеру или на
футбольную площадку. Хотя и робел при этом...

- Ну, положим, в художественную школу я ходил без понукания... И
вообще ты малость утрируешь.

- Может быть... малость. Но так или иначе, а корни твоих книжных
и киношных пацанов в твоей ностальгии по детству. По тому, о котором
ты мечтал и которого тебе не хватило... Разве я не прав?

- Ты прав, - мрачно согласился Валентин. - Но ты будто вспорол
мне брюхо и выложил передо мной на широкий стол мои собственные
потроха. А это не очень приятно...

- Ну извини. Я не хотел потрошения, думал только о небольшом
кровопускании. Для оздоровления организма...

- Когда мясник лезет в хирурги...

- Ладно, не бурчи... Сейчас залечим твои раны... - Сашка
раскрыл потрепанный портфель и достал узкую бутылку с
пунцово-золотистой наклейкой.

- Силы небесные... - осторожно сказал Валентин. - Мои глаза не
врут?

- Не врут, - хмыкнул Сашка.

Это был "Ноев ковчег" двенадцатилетней выдержки.

- Неужели такое еще можно достать в наши времена? Где взял?

- Гонорар... Склепал одному светилу программу по выходу за
пределы пересеченных временных эллипсов. Ну вот он и...

- И молчал! Изверг...

В этот вечер (а точнее, уже ночью) Валентин и поведал Сашке о
своем замысле. О фильме про маленького Князя и о том, как сперва
радовался, а потом охладел.

- У тебя обычная история всех нетерпеливых талантов, -
проницательно заметил Сашка. - Пока рождение замысла и первые
наброски, в душе горение. А как приходит время воплощения, будничной
работы, начинается слюнявая депрессия...

- Может быть, - покаянно согласился Валентин. - А ты сам-то
попробуй нарисуй сто тысяч картинок...

Вот тут Сашка и выступил со своей идеей: о машине, воплощающей
замыслы автора в фильм. Не о простом компьютере, который делает
промежуточные фазы и множит кадры, а "твоем соавторе, Валечка".

Валентин сперва не принял это всерьез. А Сашка увлекся. Завалил
жилье Валентина деталями и несколько месяцев подряд паял, монтировал,
склеивал, отлаживал. Причем под руку шло все, что попадалось в доме.
Даже адмиральскую трубу, несмотря на протестующие вопли Валентина,
Сашка пустил в дело: забрал от нее объектив с узорчатым кольцом и
превратил его в глазок-окуляр. Объяснил, что именно через это стекло
надо будет наблюдать готовые кадры.

- Потому что суперкинескоп очень маленький, без увеличения ты ни
фига не разглядишь. А с окуляром - голография, стереоэффект...

Сашкина машина оказалась чудом. В щель приемника-графоскопа
(Сашкин доморощенный термин) заправлялись несколько форматных рисунков
с фоном и персонажами фильма, запускалась программа с разверткой
эпизода, и машина, помигав индикаторами и погудев, сама запускала
действие, записывала на магнитную ленту... Одно неудобство:
просматривать отснятые сцены приходилось в глазок со стеклом от трубы
(большой суперкинескоп нового поколения Сашка еще только
конструировал). Зато изображение было изумительным. Плоские персонажи
обретали объемность (несмотря на то, что зритель наблюдал за ними
одним глазом). Они вроде бы и сохраняли условность рисованных фигурок,
но в то же время оживали. Не только за счет движений, но и за счет...
какого-то одушевления, что ли. В общем, не поймешь. Их объемность была
вовсе не объемностью героев кукольных стереофильмов, а нечто совсем
другое - переход нарисованного героя в иное качество, уже не
подвластное автору. И в иное пространство, ибо плоский экранчик не
только обретал глубину, но и расширялся в поле зрения до размеров
реального мира... А синтезатор безошибочно наделял каждого героя речью
со своими интонациями и тембром, самостоятельно придумывал для них
целые фразы и диалоги. Непонятно, сама ли машина сочиняла музыку или
подбирала в громадной своей памяти малоизвестные и подходящие мотивы,
но мелодии, сопровождавшие кадры, тоже всегда были очень удачные...

- Почему ты не возьмешь патент на эту штуку? - теребил Валентин
Сашку. - Это же переворот в мире мультипликации!

- Подождем. Неизвестно еще, что получится на большом экране...
Да и вообще надо посмотреть...

- Что еще смотреть?

- Как наша голубушка поведет себя дальше...

Фильм был готов примерно на треть, когда случилось необъяснимое.
Запланированный эпизод (очередной разговор Маленького Рыбака и рыбки
Золотинки) не остановился, где полагалось. Уже без всякой заложенной
программы Рыбак и Золотинка продолжали на берегу беседу, причем была
она "не по делу"...

- Ты не бойся, - говорила рыбка. - Я ведь не боюсь. Это
неправду говорят, что умирают один раз... Это не так...

- А что хорошего, если много раз? - печально и настороженно
спрашивал мальчик.

- А это не хорошо и не плохо, это просто один из знаков Великого
Кристалла, который вечен... Но про такие законы я расскажу в другой
раз, Князь. А пока делай, как я говорю. Носи меня всегда с собой. И
помни: золотая рыбка может выполнить лишь одно-единственное желание...

Что за чушь?..

Валентин торопливо отмотал назад пленку, чтобы повторить эпизод. И
опять пошел странный разговор между мальчишкой и рыбкой. Но уже не
совсем такой, как в первый раз. Порой - с иными словами, иными
жестами... А потом вдруг Маленький Рыбак оглянулся - прямо на
Валентина. И вздрогнул - будто испугался, что подслушивают. И все
погасло, полетел предохранитель. И больше увидеть эту сцену не
удалось. Она оказалась начисто стерта вместе с окончанием предыдущего
эпизода.

Валентин рассказал о случившемся Сашке.

- Мудрит красавица, - заметил тот. - Этого я и опасался.

- Ну... а что плохого, если мудрит? Даже интересно.

- Интересно, конечно, да только... непонятно. Принципы
непонятны. Не люблю я, когда мои детища лезут за разрешенные
параметры... Слушай, а может, это сам твой Рыбак такой непослушный?
Или обстоятельства его жизни нам не подвластны? А наша голубушка эти
обстоятельства только отражает?

- Ну тебя... - Валентину даже зябко сделалось. - Я
впечатлительный и с детства не люблю сказки про привидения...

- Тут не привидения. На них компьютеры, даже весьма
одушевленные, не реагируют... Ладно, поглядим...

А через несколько дней, поздно вечером, покопавшись в потрохах
машины, Сашка позвал Валентина:

- Погляди, что она выдает...

"Выдавала" машина то, что и намека не было в сценарии. Под сизыми
облаками зеленела бугристая степь. Маленький Рыбак в красном плаще и
княжеской шапке шел через траву. Остановился, посмотрел на две
стороны. Слева мчалась на него конная лава. Справа тоже катился вал
всадников со склоненными копьями. Мальчик сжал губы и сдернул шапку.
Поднял ее во вскинутой руке - таким сигналом пытаются остановить
мчащийся поезд. Но две конные армии в нарастающих криках и громе копыт
мчались друг на друга, готовые смять и себя, и - между делом -
вставшего на пути мальчика... Валентин увидел крупно мальчишкино лицо
- не нарисованное, живое - со сжатым ртом, со страхом и, главное, с
нестерпимой, жгучей обидой в глазах...

Так это было страшно и горько, что Валентин даванул клавишу
" стоп". Фильм замигал, мелькнула чья-то крупная, словно
останавливающая движение ладонь, и... лента побежала назад. Может
быть, Валентин спутал клавиши и пустил обратную перемотку?.. Он
отупело просмотрел до конца (вернее, до начала), как бегут задом
наперед уже знакомые кадры. Мелькнуло наконец название, ровно и пусто
засветился, стал плоским экран. Валентин оторвался от окуляра.
Машинально глянул на счетчик пленки, ожидая увидеть на шкале ноль. Но
пленка была смотана вперед. Словно машина, испугавшись своего, ею
самой придуманного сценария, решила продолжить фильм обратным бегом
времени. Все вернулось к исходному моменту, когда мальчик ловит в
бочке солнечную рыбку...

Сашка сказал, что все это ему ох как не нравится. И распотрошил
свое изобретение. Что-то переделал. Увеличил, кстати, экран и вернул
Валентину стекло от трубы... С той поры машина сделалась послушной. Но
" Сказку о рыбаке" Валентин ей почти не доверял. Начав фильм почти
заново, он теперь весь его делал вручную... А на машину поглядывал с
опаской и виноватостью, словно они вдвоем потревожили что-то неведомое
и чуть не погубили маленького Князя... Впрочем, скоро стало не до
машины, не до фильма...

Глава 3

Конечно, сейчас, у костра, Валентин рассказывал эту историю не
так. Без копаний в своих страхах и сомнениях. Просто поведал, как
придумывал про встреченного в Ручейковом проезде мальчика сказку, и
эту сказку изложил ребятам, приделав к ней благополучный конец, а
потом рассказал случай с капризной машиной. Как она вдруг решила
перестроить сценарий по-своему, чуть не натворила в сказке беды,
испугалась и пустила фильм обратно, от греха подальше...

- О чем это говорит? - закончил он. - О том, что нельзя
позволять компьютерам соваться в искусство. А то в последнее время
слишком уж много разговоров пошло: "Компьютер рисует, музыку пишет,
стихи сочиняет получше некоторых поэтов..." Они, пожалуй, насочиняют,
дай им только волю...

На самом деле все было, конечно, не так просто. И Валентин, и
Сашка подозревали тогда, что настоящим концом сказки был не
счастливый, а тот, что хотела показать машина. Не успела. Или
передумала. Пустила время вспять...

В те дни, когда размышляли об этом, Валентин с горьким юмором (а
может, и без юмора) спросил у Сашки: не может ли машина и человека
перемотать на несколько лет назад? Если человек сделал в жизни
глупость и теперь это грызет его, а изменить сделанное нельзя...

Уж во второй-то раз Валентин в злополучный день вербовки
разговаривал бы с Артуром и Данилычем совсем иначе...

- Человек - не кино, - понимающе сказал Сашка. - Да и к тому
же где гарантия, что при повторении ситуации человек не наделал бы еще
больших глупостей?

На том и кончился разговор...

Да, не расскажешь никому о своих терзаниях. Это не сказка у
костра...

Ребята потихоньку зевали. Сучья в костер подбрасывали не так
часто, и он делался меньше, словно тоже поддавался сонливости. Зато
поднялась над черными деревьями луна и набирала теперь силу. Это был
большой белый шар с пятнами. Он казался тяжелым, словно был налит
светящейся ртутью. Странная была луна, нездешняя какая-то. И при таком
ее свете вполне могли появиться звездные пришельцы. Или случиться еще
что-то загадочное.

Наверно, об этом подумал не один Валентин. Потому что все разом
уловили в отдалении легкие шаги. Все одинаково вздрогнули,
придвинулись к Валентину (даже Ласьен с компанией) и перестали дышать.
А через секунду Гошка Понарошку спросил шепотом:

- Это они, да?

Это были не они. Вышел к огню незнакомый мальчик.

Блокада

Глава 1

Судя по внешности, это был городской мальчишка - наверно, житель
одной из ближних дач. Лет двенадцати или тринадцати. В белой майке с
синим парусным кораблем и надписью "Fregatte" на груди, в помятых
шортах со множеством блестящих заклепок на поясе и карманах (они
сверкнули при огне), в сандалиях-плетенках на босу ногу. Будто
ненадолго вышел из дома погулять. Ноги были в порезах от осоки,
светлые, стриженные "по ушам" волосы растрепаны, в них запутались
травинки и листики. Но смотрел мальчик спокойно, словно зашел на двор
к знакомым.

Оказавшись на свету, мальчик неторопливо проговорил:

- Здравствуйте... - У него был заметный (похожий на
прибалтийский, но помягче) акцент.

Ребята зашевелились, кто-то бормотнул "привет", и все почему-то
вопросительно уставились на Валентина.

Валентин сказал:

- Здравствуй. Как ты здесь оказался?

Мальчик слегка сдвинул брови: или что-то вспомнил, или обдумывал.
И ответил наконец:

- Признаться, я и сам пока отчетливо не представляю...

Кто-то хихикнул. Сенчик передразнил вполголоса мальчишкин акцент.
Шамиль потянулся, чтобы дать насмешнику по шее.

Гошка спросил:

- А может, ты этот... инопланетянин? Правда или понарошку?

- Кто, я? А! Ну, может быть. - Мальчик вдруг улыбнулся. - В
известной степени...

Тогда все с облегчением засмеялись. И Валентин тоже.

- Садись с нами... Ты что, заблудился?

Мальчик неторопливо сел поближе к огню, подышал на ладони, потер
ими расцарапанные ноги.

- Заблудился?.. - Он посмотрел на всех по очереди. - Пожалуй,
следует сказать, что да...

Опять кто-то хихикнул. Мальчик глянул в ту сторону. И объяснил уже
без акцента:

- Меня, разумеется, найдут. Друзья... Но искать будут прежде
всего там, где люди... Можно, я побуду с вами?

- Да ради Бога! - воскликнул Валентин. И вдруг забеспокоился:
- Послушай, скажи честно. Может, ты грешным делом удрал из дому?

Мальчик глянул непонимающе. Но через секунду засмеялся опять. Без
обиды:

- Ну посудите сами! Разве убегают из дому так налегке? И не
куда-нибудь, а в болото!

Выражался он, пожалуй, чересчур по-взрослому, но на акцент не было
уже и намека. Речь теперь звучала совершенно как у здешних мальчишек:
с этаким чуть уловимым намеком на ощетиненность и насмешку. А
раньше-то что же? Притворялся?

Не дожидаясь новых вопросов, мальчик объяснил:

- Видите ли, я живу в поселке Лесной Шорох... Не слышали? Про
него почему-то мало знают. Он маленький... Под вечер я пошел за рощу:
показалось, что там эти самые... инопланетяне. Хотел посмотреть. Но не
рассчитал время, стало темно, я заплутал в кустах. Потом это болото...
Вот так...

- Но тебя же, наверно, весь поселок с фонарями ищет! -
воскликнул Валентин.

- Вовсе нет. Мы жили на... даче одни, без взрослых. С приятелем.
Родители его уехали. Ребята, наверно, думают, что я отправился домой,
в город, я сегодня говорил им, что собираюсь. Так что хватятся меня не
раньше чем завтра к вечеру. Да и то не испугаются сразу...

- Ты ведь, наверно, есть хочешь! - спохватился Валентин.

- Нет, ничуть не хочется, спасибо... Если я что-то и хочу, то
прежде всего спать... - признался мальчик. И откровенно зевнул.

- Да мы все уже спать хотим, - сказал Валентин. - Правда,
ребята? Пошли...

Залили костер. Луна сделалась еще ярче, раскидала по траве длинные
тени.

- Как тебя зовут? - спросил у мальчика Валентин.

- Юр... Юрик.

Юрик прижился. В первый же день с утра он повел себя так, словно
давным-давно был в этой компании. По просьбе Алены охотно отправился с
Кренделем щепать лучину для плиты, на которой готовили завтрак. Весело
и умело успокоил и помирил Гошку и Настюшку, которые что-то не
поделили и чуть не подрались (Гошка даже ревел потихоньку). Деликатно
сторонился Ласьена и быстро сошелся с Шамилем. Он и Шамиль были чем-то
похожи друг на друга: не внешностью, а самостоятельностью и спрятанной
в характере командирской жилкой...

День прошел беззаботно. Не спеша готовили еду, долго купались в
прогретой воде пруда, гоняли на лужайке мячик. Потом Ласьен с дружками
опять гулял по окрестностям (ну и наплевать), Алена и Шамиль сидели с
книжками в беседке, остальные строили на пустыре индейский вигвам.
Юрик умело помогал им.

Только Илюшка Митников был невесел и один раз озабоченно спросил:

- Валентин Валерьевич, а вы точно уверены, что мы уедем отсюда
вовремя?

- Совершенно уверен, - бодро отозвался Валентин. И подумал, что
почему-то не очень уверен...

Вечер подоспел незаметно. Валентин сказал Юрику:

- Что-то никто не приходит за тобой... Да и как догадаются, что
ты здесь?

- Почуют, - объяснил Юрик. Как-то виновато и уклончиво.

- А почему бы тебе не вернуться в ваш Лесной Шорох самому? Мы
тебя проводим. Далеко это?

Юрик опустил голову.

- Вы думаете, я знаю? Я же первый раз в этих местах...

- А в Краснохолмске ты где живешь? У вас есть телефон? Можно
позвонить отсюда...

- Телефон? Есть... Только... мама и папа уехали в дом отдыха,
квартира пуста...

"Что-то ты крутишь, голубчик", - подумал Валентин. И посмотрел на
мальчишку в упор. Вернее, в его пушистое, с травяным мусором в волосах
темя, потому что голова у Юрика была опущена. Они разговаривали,
оставшись вдвоем в лагерной столовой после ужина. Неяркий свет
лампочки мешался с закатным солнцем, бросавшим лучи сквозь марлевые
занавески. При этом свете видно стало, как наливаются краснотой Юркины
уши. Он вдруг прошептал, царапая сандалией половицу:

- Валентин Валерьевич, не прогоняйте меня, пожалуйста... Мне
теперь некуда деться. А здесь меня найдут обязательно...

- Ну, тогда объясни правду: что с тобой случилось?

- Я объясню обязательно... Только попозже, ладно?.. Да вы не
бойтесь, я не беглец какой-нибудь! - Он вскинул печальные, с
большущей просьбой глаза. - Никаких неприятностей у вас из-за меня не
будет, честное-честное слово!

И Валентин поверил. И подумал: "Зачем копать душу у мальчишки?
Пусть живет. А то, глядишь, уйдет неизвестно куда, хуже будет... А
послезавтра так или иначе все кончится..."

Потом опять был вечер у костра. Ленивые разговоры о том о сем.
Несколько раз проплывали над лагерем неторопливые НЛО, но приземляться
не пожелали, и никаких контактов, конечно, не случилось. "Дурь одна",
- думал Валентин.

Второй день прошел, как и первый: неспешно, слегка бестолково и
без всяких происшествий. А на следующее утро оказалось, что продуктов
осталось только для завтрака. Автобус же должен был приехать лишь под
вечер.

Валентин ругнулся и пошел в лагерную контору: звонить в город,
чтобы пошевелились и прихватили еды.

Но телефонный аппарат был безмолвен, как чугунный утюг.
Случайность? Или тут что-то не то? Вернее, наоборот "то"! Одно к
одному... "Ладно, не будем трепать себе нервы раньше срока", - решил
Валентин. А ребятам сказал:

- Приключения есть приключения. Робинзону приходилось труднее...

- Не помрем! В кладовке мы с Кренделем полкуля картошки
раскопали, - похвалился Кудрявость Номер Один. - Правда, дряблая
малость, да в костре печь можно...

Для обеда сэкономили буханку хлеба и банку тушенки, приготовили
картофельную кашицу с мясными прожилками. Мишка Дыров,
приятель-адъютант Ласьена, проворчал в сторонке:

- И так жрать нечего, дак еще нахлебник дачник тут же...

Ласьен дал Мишке леща и оглянулся, ища одобрения. Валентин
отвернулся. Юрик всего этого, к счастью, не видел и не слышал. Он и
Сопливик на костровой площадке готовили сучья и щепки. Словно знали
заранее, что вечером автобуса не будет. Любопытно, что Юрик относился
к Сопливику с заметной симпатией. Не только не прогонял от себя, но
часто о чем-то с ним разговаривал. И если дело какое-то, они, как
правило, оказывались в паре. Сопливик тихонько цвел от этой мимолетной
дружбы и даже перестал липнуть к Валентину. Но впрочем, все равно
часто крутился неподалеку, на глазах...

Вечером автобус не пришел. "Как и следовало ожидать", - с тихой
яростью подумал Валентин. Телефон, естественно, не работал.

Снова провели вечер у костра, закусывая разговоры испеченной в
углях и посоленной картошкой (соли-то хватало!).

Когда все улеглись (а случилось это чуть ли не в полночь),
Валентин при свете чудовищно располневшей, тяжелой луны пошел опять в
кабинет начальницы со слабой надеждой на чудо: вдруг заработал
телефон?

Чуда, разумеется, не было.

Когда Валентин шел обратно, его встретила у крыльца спальни Алена.

- Валентин Валерьич, Илюшка Митников не спит, плачет...

Илюшка плакал тихонько. Подрагивал под натянутой простыней
плечами, всхлипывал в подушку. Валентин присел на краешек его кровати.
Положил руку Илюшке на голову. Тот притих. Валентин поднял мальчишку,
посадил к себе на колени, будто малыша (и ощутил на расстоянии, как
ревниво напрягся в своей кровати Сопливик; ничего, потерпишь).

- Ну, что ты, Илюшка... Чего ты так боишься? Никто от тебя не
откажется из-за опоздания... Они, наоборот, беспокоятся за тебя
сейчас...

Он опять всхлипнул:

- Сперва беспокоятся, а потом... надоест...

- Разве может надоесть тот, кого любят? Смешной ты, честное
слово...

- А почему автобуса нет?.. Может... это нарочно...

- Просто из-за разгильдяйства чиновников. Обычное дело.

- А если и завтра не будет?

- Утром я пойду на шоссе, там телефоны-автоматы городской
линии... Или уговорю водителя какого-нибудь пустого автобуса отвезти
нас в Краснохолмск, деньги у меня есть, не разорюсь... Так что завтра
ты будешь веселый и счастливый, поверь мне.

Илюшка вздохнул со всхлипом, но уже успокоенно...

- Спи и не думай о плохом... - Валентин уложил его и сам лег на
свою кровать - ближнюю от двери. Не раздеваясь.

Юрик тихо поднялся, подошел к окну. Сел на подоконник, прислонился
к косяку. Наверное, смотрел на луну. Или ждал чего-то? Валентин не
стал окликать его. Уснул...

Глава 2

Утром телефон по-прежнему мертво молчал. Создавалась уже явно
ненормальная обстановка. Инстинкт подсказывал даже какую-то опасность.
И голос Валентина приобрел сдержанно-командирское звучание.

- Шамиль! Раздувай костер, испечете картошку. Я двигаюсь на
шоссе. Я и... - Валентина словно толкнуло. - Юрик! - Он заметил,
как опять ревниво напрягся Сопливик. Однако в разведке нужны не такие
вот липучки, а деловые ребята постарше. Вроде Шамиля или Юрки. Но
Шамиль должен остаться командиром здесь...

В лагерной кладовой нашлись два велосипеда (на одном раскатывал в
свое время Мухобой). Валентин подкачал колеса, подогнал для Юрки
седло, и они покатили по проселочной дороге - рядышком, по двум
травянистым колеям.

Велосипеды были старые, да и путь - не асфальт. Но до шоссе не
больше шести километров, и Валентин рассчитывал добраться самое
большее за полчаса. Молча давили на педали. Только где-то на полпути
притомившийся Юрик выдохнул:

- Давно не ездил на такой... бабкиной прялке... Это мой друг
Филька Кукушкин так про свой велосипед говорит - "бабушкина
прялка"... Он маленько на Женьку похож.

- Велосипед?!

- Филипп. Филька... - засмеялся Юрик.

- А... на какого Женьку? - не понял Валентин.

- Ну, на здешнего, на Протасова...

"На Сопливика!.. Значит, он - Протасов..."

Юрик сказал:

- Только Филипп побойчее... И не сирота...

- А у тебя какой велосипед? - спросил Валентин, чтобы сменить
разговор. - Или никакого?

- У меня... боевая лошадь, - почему-то вздохнул Юрик. Видать,
пошутил так.

И в этот момент им перегородил дорогу черно-белый полосатый
шлагбаум. Которого здесь, в лесу, никогда не было.

С обочины шагнул навстречу парень в пятнистом облачении, в такой
же кепке с большущим козырьком и полевой армейской кокардой. С
маленьким автоматом под локтем.

- Куда?

- Туда, - сразу наливаясь раздражением в ответ на казарменный
тон, сказал Валентин. - К шоссе, естественно.

- Не положено.

- Не положено, так положи... - не сдержался Валентин. - Позови
начальника.

Парень пожал плечами, поправил под локтем короткоствольную машину.
Дунул в сиплую дудку, вроде боцманской.

В кустах пряталась раскрашенная под плащ-палатку фанерная будка.
Оттуда выбрался широкоплечий, черноусый. Тоже в камуфляже. Старше
первого. У левого локтя нашиты четыре желтых квадратика, знак вместо
погон. Мода сейчас такая пошла у всяких "спецов" и прочих пятнистых
героев. Капитан, значит...

- Командир, пузом прут, - сказал часовой, хотя никто пузом не
пер. - На шоссе им...

- Вертайте назад, - с зевком велел пятнистый капитан.

- С какой стати?

- С такой, что сказано...

- Сказано непонятно. - Валентин еле сдерживался. - Объясни
тогда, где объезд.

- Нет никакого объезда! - Капитан зло зыркнул на бестолкового
штатского. - Сиди дома и не рыпайся!

Ощущая за поясом "бергман", Валентин внятно проговорил:

- Ты не хами, генерал. На новобранцев можешь пасть разевать, а я
не у тебя в гарнизоне...

Они встретились глазами. Капитан сказал негромко:

- Вот прикажу ребятам отвести в овраг и объяснить... Никто потом
не найдет. Пацана только жаль...

- У меня их там еще одиннадцать! - гаркнул Валентин. - Без
жратвы, без связи! Мне их вывозить надо! А вы...

- Вся страна без жратвы, - ухмыльнулся капитан. - Потерпите...

- Кто должен терпеть? Дети? Из-за того, что тут у вас идиотские
учения или еще какая-то дурь?

- Тут зона, - вкрадчиво объяснил капитан. - Понял, фраер?
Зона. И не у нас, а у вас. И сидите, пока не откроют. А будете
соваться - могут и пальнуть. Есть полномочия.

- Ну еще бы! - взвился Валентин. - Полномочий у вас всегда
больше всех!.. А может, уже случилось? Может, господин военный министр
уже глава государства? Тогда понятно. Такие, как дорвутся до власти,
- прежде всего зоны и война с детьми! И безопасно, и впечатляет...

- Доскребешь... - пообещал капитан и сузил глаза. А часовой
поддернул автомат.

"Не знают, кретины, что мог бы их обоих положить на месте..." -
эта мысль доставила Валентину некоторое удовольствие.

- Ладно, Юрик, поехали...

Метров через десять Валентин не выдержал, оглянулся.

- Жаль, мы не одни. Я бы показал тебе "объяснение в овраге",
Гарнизонный герцог... Рожу твою усатую я запомню...

- Мотай, мотай, - отозвался капитан, уже спокойно.

Когда отъехали, Валентин сумрачно сказал Юрику:

- Фиговое дело. Если зону устроили, значит, кругом оцепление. Не
выберемся.

- А чем это вызвано? - деловито спросил Юрик.

- А ч-черт их знает! Может, правда инопланетян боятся
каких-нибудь. А может, переворот. Или просто господам военным силушку
девать некуда, решили поиграть мускулами... Вот и тебя теперь никто
здесь не найдет.

- Меня-то найдут, - откликнулся Юрик рассеянно.

Минут десять ехали молча. Уже недалеко от лагеря вдруг затрещало в
березняке и прямо из чащи выскочил на дорогу легкий мотоцикл. С
пятнистым седоком.

Это был не прежний солдат и не капитан. Молодой парнишка с
автоматом за спиной, с непокрытой головой и запыленным лицом. Сдернул
с багажника, бросил на дорогу рюкзак.

- Возьмите, здесь еда... Для себя собирал... И мотайте из вашего
лагеря! Как можно быстрее! Скоро будет поздно! - Синие глаза парнишки
резко блестели в пыли и загаре. - Уходите прямо сейчас, через болото!
Там нет постов...

Волна вопросов готова была выплеснуться у Валентина. Однако он
видел: парень "на нерве", вот-вот нажмет на педаль.

- Спасибо, служивый... Только скажи там своему капитану, что мы
все равно...

- Да ничего я не скажу, я к ним не вернусь! А вы срывайтесь
немедля!.. - И умчался напролом в березняк.

Валентин подхватил рюкзак, сунул руки под лямки.

- Жмем, Юрик...

И они нажали.

Глава 3

Слова дезертира "скоро будет поздно" засели в голове колючей
щепкой. И все следующие действия Валентина диктовались только этим:
непонятной, но близкой опасностью. Он был уверен, что солдатик не
соврал...

- Шамиль! Собери всех... Немедленно!

Сбежались, столпились. Поняли: что-то неладно.

- Ребята, я принес еду, но сейчас некогда. Уходим! Сию минуту!
Кто знает тропинки через болото - вперед!..

- А шмотки-то! - удивился Ласьен. - Здесь бросить?

- Куртки возьмите. А остальное потом заберут... Автобус
придет... - Неизвестно было, сколько шагать, не до багажа тут...

- А куда пойдем? - спросил Шамиль.

- Главное - подальше. Так велено. Перейдем болото, будет
видно...

- Разве ж его перейдешь... - вздохнул Кудрявость Номер Один.
Больше, однако, никто не спорил.

... Шамиль пошел первым. Валентин замыкал цепочку, которая
протянулась по тропинке среди рогоза и поросших осокой кочек. Перед
ним шел Сопливик, а впереди Сопливика - Юрик.

Минут через пятнадцать Шамиль нерешительно остановился.

- Здесь теперь две тропинки. Я не знаю, по какой лучше...

И неожиданно двинулся вперед Сопливик. Раня ноги о режущие листья,
обошел всех, стал рядом с Шамилем.

- Я знаю. Если через все болото, надо вот тут, по левой!

- Ну его, он нас утопит, - заявил приятель Ласьена Сенчик.

- Помолчи, Сено-Солома, - сказала Алена. - Женя, веди.

И Сопливик повел. Все дальше и дальше в болотную пустошь.

Высоко поднялось и пекло солнце. Нудно зудела невидимая мошкара.
Не очень кусалась, но противно липла к лицу. Чавкало под ногами,
иногда они увязали по щиколотку. Прыгали из-под ног не то лягушата, не
то еще какие-то мелкие создания. Настюшка боялась и наконец объявила,
что хочет обратно.

- Куда обратно-то, - сказал Крендель. - Гляди, лагеря почти не
видать.

Все стали, оглянулись. Нет, лагерь был еще виден - в большом
отдалении, за верхушками камыша и редкой ольхи... И вдруг донесся
оттуда негромкий, повизгивающий звук моторов. Над постройками возникла
(будто родилась прямо в знойном струящемся воздухе) пятерка
вертолетов. Издалека они были похожи на летящих кузнечиков. Под каждым
" кузнечиком" появились клубы лимонного дыма. Потянулись тяжелыми и
распухающими колбасами. Дым этот (или газ? или аэрозоль?) начал быстро
опускаться на лагерь "Аистенок", сливаясь в сплошную ярко-желтую
пелену. Алена тихонько охнула.

- Валентин Валерьевич, что это?

- Наверно, химобработка, - сказал он. - От вредителей... А про
нас забыли. Хорошо, что солдат предупредил...

- От вредителей? - усмехнулся Шамиль. - Или от инопланетян? И
от нас заодно...

- Брось так шутить, - строго проговорил Валентин. Однако по
спине прошел нехороший холодок. Несмотря на жару.

Потом шли еще около часа. Ребята измаялись совсем. Настюшку
Валентин тащил на плечах. Гошку Понарошку вдруг решительно посадил
себе не спину Юрик.

- Я ведь тяжелый, - неуверенно заспорил тот.

- Мы по очереди тебя потащим, - пообещал Шамиль.

Компания Ласьена попробовала было роптать.

- Ну, идите тогда обратно, - смело огрызнулся Сопливик. И
объяснил, оглянувшись на Валентина: - Я ведь не без дороги веду.
Тропинка-то не кончается. Значит, выведет из болота...

В самом деле! Должна же она куда-то привести...

Для начала привела тропинка на сухое место. На луг с высоким
лиловым кипреем. Но скоро трава стала ниже, реже, в ней стали
попадаться проплешины мелкого красноватого песка. И становились все
шире. А потом... Валентин и не думал, что в здешних краях бывают такие
места! Сплошной горячий от солнца песок. Широкие светло-кирпичного
цвета барханы, над которыми воздух дрожал и колебался, как неспокойная
прозрачная вода. Еще немного - и возникнет мираж.

Все как по команде бухнулись на песок, вытянули ноги. Всем
отчаянно хотелось пить.

К счастью, нашелся в рюкзаке трехлитровый термос. В нем -
холодная, с лимонным привкусом вода. Валентин дал каждому выпить по
пластмассовому, свинченному с пробки стаканчику. Все хотели еще. Но
Валентин понимал: надо оставить хоть по глоточку про запас.

- И не раскисайте, люди. Иначе и до ночи не доберемся до
цивилизации.

- Где она, цивилизация-то? - простонал изнемогший Ласьен. - На
всем горизонте пусто. Завел нас сопливый Сусанин...

И правда: над песком, над отдаленным болотом и перелесками -
никаких следов жилья в дрожащем мареве.

- Будто на другой планете, - вздохнул Кудрявость.

- Или в Древнем Египте, - заметила Алена. - То болота, то
пустыня... Только пирамид не видать.

Вместо пирамид и сфинксов, торчали из песка остатки ржавых
экскаваторов. А когда двинулись дальше, стали часто попадаться
разбитые гипсовые статуи. Только не мальчишек-пионеров, а взрослых.
Безголовые, безногие и безрукие физкультурницы, шахтеры и колхозницы
со снопами в охапках лежали и торчали там и тут. Может, специально их
свезли сюда, чтобы раздробить и превратить в щебень?

Теперь брели не цепочкой, а кто как. Но Сопливик по-прежнему был
впереди всех. Потом он подошел к Валентину.

- На песке следы, шкыдлы их оставили. Значит, впереди опять
болото. Но там уже люди недалеко, шкыдлы не живут в полной глуши...

У Валентина гудела от солнца голова. Он посмотрел на Сопливика с
полным непониманием.

Юрик шел рядом. Наклонился, взял горсть песка и, пересыпая его из
ладони в ладонь, сказал задумчиво:

- Красные пески... Я и не думал, что они доходят сюда.

- О чем это ты? - через силу спросил Валентин.

- Это особый песок... Ночью в таких местах бывает очень холодно.

Пока, однако, было очень жарко. К счастью, показался за барханами
низкий одноэтажный дом из желтого кирпича. Развалины. С неровными
дырами на месте окон, без крыши. Но все же здесь не Саид-Хар, солнце
стояло не у самого зенита, и в узкой тени стен можно было передохнуть.

В рюкзаке лежали две буханки хлеба и пять банок солдатских
консервов - гречневая каша с мясом. Четыре из них - по банке на
троих - Валентин с трудом вскрыл складным ножом, который прихватил из
лагеря. Разделил.

- А сами-то вы? - заботливо сказала Алена.

- Я совершенно не хочу... - Он с трудом сжевал небольшую
горбушку.

Впрочем, и остальные ели без охоты. После каши выпили по глотку
(осталось на донышке) и растянулись в тени. Уснули. Все, кроме Юрика.

- Что ты там говорил про пески? - вспомнил Валентин.

- Я к тому, что надо отсюда выбраться до вечера...

Валентин вышел из развалин, достал и раздвинул трубу. Глянул по
сторонам и вперед, в том направлении, которым шли. Там была полоска
зелени, а за ней стоял длинный двухэтажный дом. Вполне жилого вида.
Блестели стекла, торчали над крышей антенны. Казалось - вовсе не
далеко. Двенадцатикратная труба, конечно, скрывала расстояние, но
когда Валентин опустил ее, то и теперь смог разглядеть у горизонта, за
темной чертой растительности, это белеющее на солнце здание.

Спали ребята часа два. И Валентин их, измотанных, изжаленных и
поцарапанных, не будил. Только Юрику сказал про дом. Тот обрадовался,
а потом тоже прикорнул у стены...

Сопливик проснулся первым. Взглянул на Валентина тревожно и
вопросительно.

- Ты молодчина, Женька, - сказал Валентин. Он сидел
привалившись к стене. - Ты нас вывел. Впереди жилье. Не близко еще,
но теперь доберемся.

Сопливик заулыбался, на четвереньках подобрался к Валентину.
Комочком пристроился рядом. Валентин подавил желание отодвинуться.
Впрочем, от Сопливика пахло сейчас только нагретым песком...

- Дядь Валь... Ой, Валентин Валерьич, - вдруг заговорил
Сопливик жарким шепотом. - Я вам признаться хочу...

- В чем?

- В одном... деле...

"Наверно, что кольцо от трубы стащил, - понял Валентин. - Вот
ведь добрая душа. Все же мается угрызениями..."

- Говори, не бойся. Честное слово, я не рассержусь.

- Ага... Ой... - Он вздрогнул. Потому что один за другим стали
просыпаться ребята. - Я тогда лучше потом. Ладно?

- Ну, потом так потом...

... Еще долго шли через пески. Мимо побитых скульптур и брошенных
тракторов. Наконец песок стал перемешиваться с травой. Затем трава
сделалась гуще и скоро совсем победила песчаные россыпи. Вновь
потянулся луг - с высоким кипреем и бабочками, мерцающими в свете
невысокого уже солнца. А вскоре опять началось болото. Словно сделали
круг, вернувшись туда, откуда пришли.

Но похожим было лишь болото, а дом - совсем незнакомый. Длинный,
двухэтажный, он белел за болотом уже недалеко.

Искать дорогу не пришлось. У подступа к камышам торчал шест, и к
нему была прибита фанерка. На ней чернели стрелка и надпись: "Тропа".
И в самом деле отыскалась тропа. Когда солнце стало скатываться в
сизые облака у горизонта, Валентин и ребята оказались на сухом
островке.

На этой земле и стоял облезлый дом с двумя рядами окон и
аркой-проездом посредине.

Зачем арка и проезд? Не было здесь и намека на дорогу.

И почти сразу - по особой тишине, по глухоте запертых окон, по
отсутствию тропинок - стало ясно, что дом пуст.