Bl-lit

ВВЕДЕНИЕ

Я помню, словно это было вчера, как, тяжело ступая, он дотащился до
наших дверей, а его морской сундук везли за ним на тачке. Это был высокий,
сильный, грузный мужчина с темным лицом. Просмоленная косичка торчала над
воротом его засаленного синего кафтана. Руки у него были шершавые, в
каких-то рубцах, ногти черные, поломанные, а сабельный шрам на щеке -
грязновато-белого цвета, со свинцовым оттенком. Помню, как незнакомец,
посвистывая, оглядел нашу бухту и вдруг загорланил старую матросскую
песню, которую потом пел так часто:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Такими были яркие воспоминания юного Джима Хокинса о его первой встрече со старым морским волком капитаном Билли Бонсом и его морским сундуком. Когда Роберт Льюис Стивенсон описывал приключения Джима Хокинса на «Острове сокровищ», он мог рассчитывать на то, что юные читатели по всей Британии разделяют увлечение Джима моряками и его мальчишескую мечту выйти в море. Тем не менее, хотя корабельный мальчик (юнга) в золотой век парусного флота стал привычным персонажем художественной литературы, до сих пор мало что известно о реальных мальчиках-мореплавателях восемнадцатого века, и это несмотря на то, что в среднем около десяти процентов команды британского военного корабля той эпохи была представлена мальчиками. Эта книга, основанная на изучении ранее неиспользованного архивного материала, призвана восполнить данный пробел в историографии. Это первая в истории книга о мальчиках Королевского флота восемнадцатого века, о слугах капитанов и офицеров или о «пороховых мартышках», которые были воспитаны в море, дабы стать опытными моряками и незаменимыми столпами Британской империи. Жизнь этих мальчиков была не менее опасной и яркой, чем приключения их знаменитого вымышленного коллеги Джима Хокинса.

Книга также стремится выйти за рамки морской истории, изучая жизни мальчиков на берегу, исследуя их социальное происхождение, их предыдущую работу и ученичество, а также их своеобразную, но удивительно знакомую молодежную субкультуру. Реальные прототипы Джима Хокинса попадали на флот не только в силу семейных традиций или по чисто экономическим причинам, но и из-за целого ряда проблем и желаний, окружавших Джима так же, как и сегодняшних подростков, - от «антиобщественного поведения» к мечтам о моряцкой жизни, полной «секса, грога и морских песен». И, наконец, в этом отчете также рассматриваются социальные и эмоциональные проблемы, с которыми мог столкнуться Джим, когда захотел жить на суше после возвращения из своих морских приключений, среди прочего также имеются размышления о возможном наследии того, что мы сегодня могли бы назвать «ребенком-солдатом».

В то время как исследование пытается охватить весь восемнадцатый век, основное внимание будет уделено середине века - эпохе, в которую Стивенсон поместил свой «Остров сокровищ», и, более того, военному времени, особенно Семилетней войне [1756 – 1763, крупный военный конфликт XVIII века, один из самых масштабных конфликтов Нового времени, который шёл как в Европе, так и за океаном: в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, в Индии, на Филиппинах, и в котором приняли участие все европейские великие державы того времени, а также большинство средних и мелких государств Европы и даже некоторые индейские племена], поскольку именно в во время войны в Королевский флот записывалось гораздо большее количество обычных мальчиков. В центре внимания книги - мальчики с нижних палуб, а не члены привилегированных семей, которым суждено стать гардемаринами, а затем офицерами. Удобной точкой конца отчета могла бы стать отмена системы «офицер-слуга» на флоте в 1794 году, однако из-за обилия автобиографических источников начала девятнадцатого века и общего интереса к флоту Нельсона исследование было продлено до окончательного поражения Наполеона в 1815 году.

Автобиографические источники были особенно ценны для исследования в V главе увлеченностью матросской культурой, которую проявляли мальчики восемнадцатого века, а также при воссоздании боевого опыта этих мальчиков в главе VII. Подобные источники также придают существенный колорит и жизнь статистике, полученной в результате многолетних исследований в пыльных архивах, и некоторые из этих корабельных мальчиков, ставших писателями, будут сопровождать нас на протяжении всей книги. Их автобиографии все чаще переиздаются в современных изданиях или становятся доступными в Интернете, что дает читателям, не имеющим доступа к архивам, прекрасную возможность получить из первых рук описание жизни на парусном флоте. Но, поскольку моряки - известные рассказчики хороших баек, конечно же, время от времени возникают сомнения в правдивости их мемуаров, и читатели должны помнить, что мемуары обычно публиковались с каким-либо мотивом, будь то предлагаемая драматическая история или даже разоблачение жестокого обращения на флоте, и что их авторы, несомненно, образованнее среднего моряка. Кроме того, мы имеем дело с воспоминаниями детства, написанными уже во взрослом возрасте, и они не всегда могут быть точными. С другой стороны, официальные документы Военно-морского флота, хотя и были написаны в то время, зачастую оказываются в такой же степени предвзятыми или ошибочными, и к ним также следует относиться с подобным критическим подходом.

Основное внимание в книге уделяется мальчикам Королевского Военно-морского флота, но время от времени также упоминаются мальчики, изучающие морское ремесло в частном судоходстве. Это исследование предназначено как для академических, так и для обычных читателей, и, кроме того, мы также надеемся внести небольшой вклад в то, чтобы вывести военно-морскую историю из ее прежней изоляции, чтобы она могла прочно занять свое место в общей социальной и культурной истории. Несмотря на то, что моряки восемнадцатого века рассматривались как некие экзотические существа, нет никаких причин для того, чтобы морские историки сегодня были бы одинаково отделены от остальных исторических исследований, когда мореплавание и связанные с ним профессии играли важнейшую роль в экономической, социальной и культурной истории Великобритании восемнадцатого века. Из соображений доступности в этой книге максимально избегается морской и академический жаргон. Термины «корабельные мальчики» или просто «мальчики» предпочтительнее флотского термина «слуга». Одна очень веская причина для более тесной интеграции истории на море с историей на суше, как утверждается в этой книге, заключается в том, что многие британцы плавали по морю только временно, в юности и молодости, а затем устраивались работать на сушу или в прибрежном и внутреннем судоходстве. В рамках нового подхода это исследование связывает субкультуру моряков с субкультурой молодежи на суше и интерпретирует поведение моряков в свете этой молодежной субкультуры.

Что касается исторических источников, то одним из столпов, на которых основана эта книга, является архив лондонского Морского общества - благотворительной организации, которая поддерживала мальчиков, желающих поступить на Королевский флот в восемнадцатом веке и далее, а в III главе содержится краткая, но столь необходимая институциональная история первых лет существования данного Общества. Повествование начнется с введения в тему мальчиков на флоте восемнадцатого века в I главе. Глава II рассказывает о мальчиках на берегу и рассматривает возможные проблемы и обстоятельства, которые заставили их пожелать распрощаться с жизнью на суше. В III главе рассказывается история Морского общества, а IV глава описывает типичного корабельного мальчика-юнгу. В V главе исследуются мотивы, по которым корабельные мальчики попадали в море, и интерпретирует субкультуру моряков как молодёжную. VI глава рассказывает о жизни мальчиков на борту и рассматривает все возможные проблемы и удовольствия, с которыми они сталкивались, пытаясь освоиться в своей новой жизни в деревянном мире. В VII главе рассказывается о морских приключениях мальчиков, о том, как они впервые почувствовали вкус битвы, о встрече со смертью, о том, как они взрослели и становились мужчинами. В VIII главе мальчики возвращаются из моря, сталкиваясь с трудным решением: поселиться на суше или остаться в море в своем новом доме. Книга заканчивается некоторыми размышлениями об истории мальчиков-моряков, британской морской культуре и истории молодежи в целом, после чего следует очень краткое изложение основных источников и литературы.

Ни одна книга по истории не дает чисто нейтрального описания того, что происходило. Между строками она также может отражать собственную историю автора. «Остров сокровищ» захватил воображение молодых читателей не только в Великобритании, но и во всем мире; он пересек национальные рубежи и даже жесткие идеологические границы двадцатого века; в случае моего собственного детства в Западном Берлине я вырос на западногерманской телевизионной адаптации «Острова сокровищ», сопровождаемый книжным романом и пластинкой, выпущенной в коммунистической Восточной Германии - подарками от тети по ту сторону стены. Несомненно, в этой теме есть нечто большее, чем просто легкий ветерок романтики, и я надеюсь, что его небольшая часть пронесется по этим страницам. В конце концов, даже реальный Джим Хокинс пал жертвой морской романтики, как мы вскоре обнаружим.

Если есть ещё урок, который историки могут извлечь из Джима Хокинса и всех прочих моряков, то это важность рассказа хорошей истории. Итак, мы возвращаемся к Джиму Хокинсу и его рассказу об ужасном постояльце гостиницы его родителей, о поющем и рассказывающем байки старом морском волке Билли Бонсе:

В иные вечера он выпивал столько
рому с водой, что голова у него шла ходуном, и тогда он долго оставался в
трактире и распевал свои старинные, дикие, жестокие морские песни, не
обращая внимания ни на кого из присутствующих. А случалось и так, что он
приглашал всех к своему столу и требовал стаканы. Приглашенные дрожали от
испуга, а он заставлял их либо слушать его рассказы о морских
приключениях, либо подпевать ему хором. Стены нашего дома содрогались
тогда от "Йо-хо-хо, и бутылка рому", так как все посетители, боясь его
неистового гнева, старались перекричать один другого и петь как можно
громче, лишь бы капитан остался ими доволен, потому что в такие часы он
был необузданно грозен: то стучал кулаком по столу, требуя, чтобы все
замолчали; то приходил в ярость, если кто-нибудь перебивал его речь,
задавал ему какой-нибудь вопрос; то, наоборот, свирепел, если к нему
обращались с вопросами, так как, по его мнению, это доказывало, что
слушают его невнимательно.

Имея вышесказанное в виду, нам лучше уделить самое пристальное внимание следующей истории о реальной жизни Джима Хокинса.

ГЛАВА I
Мальчики-мореплаватели восемнадцатого века: вымысел и реальность

Сражение при Лагосе, 1759: этот год стал поворотным моментом в Семилетней войне и восхождении Королевского флота к владычеству над океанами. На борту одного из кораблей, противостоящих французскому флоту, испытал свое первое морское сражение в качестве «пороховой мартышки» Олода Эквиано [Olaudah Equiano], четырнадцатилетний корабельный мальчик из Африки:
Мое место во время сражения находилось на средней палубе, где я квартировал с другим мальчиком - я должен был подносить порох к последней пушке; и здесь я оказался свидетелем ужасной участи многих моих товарищей, которые в мгновение ока были разорваны на куски и отправлены в вечность. К счастью, я остался невредимым, хотя ядра и осколки летали вокруг меня на протяжении всего боя … Кроме того, мы были очень уязвимы для вражеских выстрелов; так как нам приходилось пересекать весь корабль, чтобы доставить порох. Поэтому я ожидал, что каждая минута окажется для меня последней, особенно когда видел, как наши моряки так часто падают вокруг меня... сначала я подумал, что будет безопаснее не бросаться за порохом сразу, пока французы не выпустят залп; а потом, когда они начнут перезаряжать. пушки Тогда я бы смог пойти и принести свой порох. Но сразу после этого я подумал, что такая осторожность бесполезна: я подбадривал себя мыслью о том, что мне отведено время не только для рождения, но и для смерти. Я мгновенно отбросил все страхи и все мысли о смерти и с готовностью исполнял свой долг.

Рассказ Олода - редкое свидетельство, сохранившееся от тысяч мальчиков, воспитываемых на борту британских военных кораблей восемнадцатого века, чтобы они могли стать моряками - основой морской империи Великобритании. Эти реальные прототипы Джима Хокинса из романа Роберта Стивенсона «Остров сокровищ» сталкивались с не меньшими опасностями, чем их знаменитый вымышленный аналог. Однако истории о подобных мальчиках с тех военных кораблей оставались до сих пор не рассказанными. Кто они такие, почему завербовались во флот и какие опасности и награды ждали их в море? Стивенсон поместил свою историю об Острове сокровищ в середину восемнадцатого века, более чем за сто лет до своего времени. Следовательно, его корабельный мальчик, юнга Джим Хокинс ушел бы в море одновременно с Олодом Эквиано. С тех пор, как «Остров сокровищ» был впервые опубликован в виде книги в 1883 году, поколения молодых читателей выросли на приключениях Джима Хокинса - благодаря самой книге, а также благодаря бесчисленным адаптациям для радио, сцены, телевидения и кино, в Великобритании и во всем мире. История о мальчике в море, путешествующем по экзотическим местам и совершающем героические поступки во взрослом мире, задела читателей за живое.

Бобби Дрисколл в роли Джима Хокинса в фильме «Остров сокровищ» (1950, США)

комикс «Остров сокровищ» по мотивам фильма У. Диснея от Dell Comics

Многие авторы следовали теме Стивенсона о корабельном мальчике на парусном флоте. Но Стивенсон не был первым, кто рассказал историю о мальчиках в море; были и другие, кто до него специализировался в этом жанре. Ранее него, в девятнадцатом веке капитан Фредерик Марриэт (captain Frederick Marryat, 1792-1848) обрёл широкую аудиторию благодаря своим рассказам о Питере Симпле (Peter Simple, 1834), мичмане Иси (Mr Midshipman Easy, 1836) и Пирате (The Pirate, 1836). Для историков Марриэт интересен прежде всего тем, еще мальчиком ходил в море и служил мичманом у лорда Кокрейна во время войны с Наполеоном. Несколько других офицеров времен Марриэта также опубликовали рассказы о флоте Нельсона, возможно, ощущая себя последними свидетелями «великой войны» и золотых дней парусного флота; однако ни одна из этих историй не достигла известности Марриэта. «Питер Симпл» когда-то был самым читаемым из его романов, но сегодня самой известной и часто переиздаваемой история детства на море - это история Мичмана Иси.

Приключения мичмана Джека Иси и комичные столкновения, которые переживает Джек, когда его юношеские идеалы о равенстве людей сталкиваются с реальностью военно-морской жизни, являются сокровищем для всех, кому интересно узнать, каково было достичь совершеннолетия на флоте Нельсона. Хотя к приключениям Джека Иси следует относиться с изрядной долей скепсиса, герой Марриэта гораздо ближе подводит нас к реальностям детства в море, чем фантастическая история охоты Джима Хокинса за сокровищами. Если всю морскую фантастику действительно можно разделить всего на два класса: «байки Королевского флота» и «романы о необитаемых островах», то Марриэт так же прочно обосновался в первом, как «Остров сокровищ» во втором. В отличие от «Острова сокровищ» «Мичман Иси» был также нацелен и на более зрелую аудиторию. Тем не менее, большим изъяном для целей нашей истории является то, что Джек Иси - привилегированный сын джентльмена: он поступает на флот с перспективой стать офицером, а не обычным моряком, и снова мы мало что узнаём о многочисленных мальчиках с нижних палуб, которые воспитывали, чтобы они становились способными моряками.

Во второй половине девятнадцатого века, на фоне бума приключенческих рассказов, издаваемых для мальчиков, корабельные мальчики зарекомендовали себя в качестве постоянного персонажа художественной литературы. Незадолго до того, как Стивенсон написал «Остров сокровищ», Уильям Х. Дж. Кингстон (William H G Kingston, 1814-1880) и Роберт Майкл Баллантайн (Robert Michael Ballantyne, 1825-1894) захватили воображение юных читателей своими рассказами о мальчиках-мореплавателях. Как и Марриэт, книги Кингстона, такие как «От пороховой мартышки до адмирала» (1870) или «Три гардемарина» (1873), были «байками Королевского флота» и пытались приблизиться к реальностям жизни мальчишек на флоте. Однако вместо зрелой иронии Марриэта книги Кингстона являлись юношескими приключенческими рассказами. Поскольку парусный флот, плавания моряков и неизведанные экзотические земли исчезли с приходом паровой энергии, индустриализации и повседневной морской службы в униформе, отныне началось излияние вымышленной и (псевдо) автобиографической литературы, романтизирующей дни парусного флота. «Коралловый остров» Роберта Баллантайна (1857), повествующий о приключениях трех потерпевших кораблекрушение мальчиков, оказавшихся на необитаемом полинезийском острове, попал бы в категорию «романов о необитаемых островах» и, как утверждается, оказал наибольшее влияние на творчество Стивенсона. Стивенсон упоминает как Баллантайна, так и Кингстона в своем стихотворении «колеблющемуся покупателю», которое предваряет «Остров сокровищ».

Стивенсон ссылается в этом стихотворении также на третьего, более старого автора: Джеймса Фенимора Купера (James Fenimore Cooper, 1789–1851). Купер служил в Военно-Морском флоте США в качестве мичмана в то же время, когда Фредерик Марриэт поступил в Королевский флот. И, хотя Купер не специализировался на романах о мальчиках в море, он был одним из авторов, превративших морские рассказы в популярный литературный жанр в США. Гардемарин, ставший писателем, Купер, таким образом, заложил основу на американском читательском рынке для первого юнги, ставшего автором: Германа Мелвилла (Herman Melville, 1819–1891), автора классического китобойного приключения «Афоби Дик» (1851), а также «Редбум» (1849), романа, основанного на его собственном опыте юнги. Как и Джек Иси Марриэта, юный герой Мелвилла в «Редбуме» прежде всего должен преодолеть культурный шок от столкновения с суровой компанией, которую можно найти в море. А несколько лет спустя то же самое происходит и с юнгой из романа Джека Лондона (Jack London, 1876–1916) «Морской волк» (1904) - это все истории о мальчиках и юношах, достигших совершеннолетия в море.

В двадцатом и двадцать первом веках тема корабельных мальчиков-юнг была продолжена, среди прочего, в «Джеке Холбоме» (1964) Леона Гарфилда [Leon Garfield], а также в серии романов под одним и тем же названием «Пороховая мартышка», написанных разными авторами детских и юношеских произведений исторической фантастики: Джорджа Манвилла Фенна (George Manville Fenn, 1904), Морин Райланс (Maureen Rylance, 1999), Джорджа Дж. Гэллоуэя (George J. Galloway, 2001) и первой книгой в серии приключений юнги Сэма Уитчелла (2005) Пола Доусвелла [Paul Dowswell]. «Безбилетный пассажир» (2000) Карен Хессе [Karen Hesse] представляет собой вымышленный дневник, основанный на реальной жизни корабельного мальчика Николаса Янга, который плавал на «Индеворе» Джеймса Кука. О мальчиках, которым суждено было стать офицерами, рассказывалось в приквеле к сериалу «Гардемарин Хомблауэр» (1950) основанному на произведениях Ц.С. Форестера (C S Forester, 1899-1966), который использовал название книги Марриэта, нацеливаясь на взрослых читателей и энтузиастов флота. В комиксах и мультфильмах появились другие знаменитые корабельные мальчишки, такие как юнга Том в «Приключениях капитана Пагуоша» (впервые транслировался на BBC в 1957 году), причем мальчик Том, казалось, был единственным членом экипажа на борту, действительно способным управлять кораблём.

Mailin Daniel - The Death of Nelson (Смерть Нельсона), 1859-1864

Mailin Daniel - The Death of Nelson, 1859-1864 деталь картины - «Пороховая мартышка»

В то время как обычный корабельный мальчик стал любимым персонажем среди авторов детской фантастики, историки до сих пор пренебрегают им. Мальчики, которым суждено было стать гардемаринами и офицерами, привлекали к себе некоторое внимание, однако те, кто происходил из более скромных слоев общества и не стремится к карьере офицера, до сих пор остаются совершенно неизвестными. Скудность исследований частично объясняется отсутствием исходного материала: записи восемнадцатого века, рассказывающие нам о мальчиках на борту, готовящихся стать обычными моряками, очень скудны. До 1790-х годов документы Королевского военно-морского флота относились к мальчикам довольно безразлично, записанная информация о детях часто была отрывочной и требовала много времени для сбора и интерпретации. Одним из благодарных исключений является архив лондонского Морского общества - частной благотворительной организации - которая снаряжала тысячи мальчиков для Королевского военно-морского флота, а позже и для службы в торговом флоте. Исторические записи Общества о корабельных мальчиках дают уникальное представление о природе настоящего Джима Хокинса.

На кораблях всегда присутствовали мальчики. Испанский флот семнадцатого века имел своих pajes, средневековая немецкая Ганза - своих Jungen, а британское общество восемнадцатого века не отличалось от многих других обществ, считая, что карьера матроса должна начинаться с детства, иначе он никогда не сможет стать настоящим моряком. Основатель Морского общества и филантроп Джонас Хэнуэй (Jonas Hanway, 1712-1786) считал, что «вне всякого противоречия, те, кто с самого раннего возраста приучен к морю, обычно становятся самыми способными моряками», и что, «будучи приученными к невзгодам, они не только становятся более деятельными и бесстрашными, но также могут переносить длительные путешествия, зимние круизы и смену климата». Моряков зачастую описывали как странно отличающуюся обособленную группу людей с отдельной культурой, что затрудняло проникновение посторонних в их сообщество. Многие сухопутные люди не смогли адаптироваться к этому чужому миру, когда они пытались начать свою жизнь на море. Чтобы удовлетворить глобальные политические и экономические амбиции Великобритании, весьма зависящие от ее кораблей и моряков, было жизненно необходимо растить эту особую породу моряков в достаточном количестве и с самого раннего возраста. На протяжении всей истории великих флотов нехватка квалифицированных кадров во время войны всегда была гораздо большей головной болью, чем нехватка кораблей - в этом отношении британский флот восемнадцатого века при заполнении своих кораблей боролся с теми же проблемами, что и древнегреческий, и испанский и голландский флоты шестнадцатого века.

Существует предположение, что мореплавание было в значительной степени наследственным ремеслом, и большинство мальчиков отправлялись в море просто потому, что их отцы зарабатывали на жизнь таким способом. Однако это предположение никогда не было подтверждено всесторонним исследованием, и позже мы увидим, что во время войны огромное количество мальчиков и юношей из самых разных слоев общества, совершенно не имеющих никаких связей с морем, проторили свой путь во флот. В Королевском флоте «сухопутные мальчики» временами даже превосходили численностью сыновей моряков и мальчиков из прибрежных общин. Кроме того, мы также увидим, как на протяжении восемнадцатого века разрабатывались различные государственные и частные схемы, чтобы побудить как можно больше мальчиков из семей, не связанных с мореплаванием, отправиться в море. Следовательно, Джим Хокинс, который знал море только по рассказам гостей и пьяниц в трактире своих родителей, не особо отличался от большинства корабельных мальчиков Королевского флота.

Мальчики на кораблях Военно-Морского Флота были важным компонентом будущего пополнения квалифицированных моряков, за нескольких лет службы превращаясь в способных моряков. Однако во флоте восемнадцатого века не было постоянной службы; матросы нанимались, когда это было необходимо, и многие из этих недавно обученных мальчиков, вероятно, продолжали работать в торговом флоте или занимались ремеслом, связанным с морем. Тем не менее, они всегда были готовы послужить, когда война резко увеличивала потребность флота в людях. Мальчики фигурировали в судовых книгах в качестве слуг капитана или офицеров, независимо от их социального происхождения и независимо от того, стремились ли они сделать карьеру офицера или просто стать способными моряками. Хотя в своей жизни и обучении эти две группы сильно различались, официальные классовые различия были внесены во флотские судовые книги только в конце [XVIII] века. Мальчиков не просто так называли слугами, они, безусловно, зачастую призывались своим офицером для выполнения обязанностей в качестве личных (!) слуг (с этого момента под термином «офицер» будут подразумеваться как капитаны, так и офицеры). И все же, несмотря на подобную должность, главной целью мальчиков было не прислуживать кому-то, а быть «моряком-стажером». Адмиралтейство желало, чтобы эти должности являлись этакой «подготовительной школой» военно-морского флота.

Rowlandson Thomas - Cabin-boy (Юнга), 1799

Тринадцать - официальный минимальный возраст для слуги, за исключением сыновей офицеров, которым разрешалось быть одиннадцатилетними - «Слишком юны», - пробормотал однажды Горацио Нельсон в разговоре, не вдаваясь в подробности, но, вероятно, вспоминая то время, когда ему пришлось попрощаться с семьей и домом, и он вступил на военный корабль нежным двенадцатилетним мальчиком. Молодым людям, в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, обычно разрешалось не выполнять роль слуги, а поступать на флот в качестве нанятого сухопутного. По правилам флота каждому капитану разрешалось иметь четырех слуг на каждые сто человек экипажа корабля. Лейтенантам, штурманам, казначеям, хирургам, поварам и капелланам разрешалось иметь по одному слуге, если в экипаж входило не менее шестидесяти моряков. Боцманам, артиллеристам и плотникам также разрешалось иметь одного слугу на экипаж численностью до шестидесяти человек, и двух, если численность экипажа корабля достигала ста. Адмирал, в зависимости от его звания, имел право иметь от десяти до шестнадцати слуг.

За каждого из своих слуг офицер получал чистое месячное жалование обычного моряка, при этом ему приходилось тратить только пятую часть этой суммы на мальчика: его одежду, предметы первой необходимости или карманные деньги. Однако утверждение, что офицер прикарманивал жалованье мальчика, как это часто преподносится в литературе, несколько неверно: жалование обычного моряка имело отношение не к вознаграждению мальчика за его работу, а было скорее средством поощрения офицеров брать мальчиков на борт (!). Предоставляя таким образом материальный стимул каждому отдельному офицеру нанимать и присматривать за одним или несколькими мальчиками, Военно-Морской Флот надеялся обеспечить себе достаточное количество молодых людей для выхода в море. Однако в поисках своих мальчиков офицеры почти не получили помощи от флота. Не существовало какого-либо централизованно-скоординированного найма и никогда не предлагалось вознаграждений за привлечение мальчиков на флотскую службу. И, несмотря на то, что подобное часто встречается в романах, маловероятно, что офицеру было бы позволено, чтобы его рекрутская команда [press gang - команда для принудительного привлечения на службу на флот, как правило, в рейдах по портовым тавернам] хватала мальчишек, которые никогда не были в море - мальчишки до восемнадцати лет без опыта работы в море не являлись законной целью для рекрутирования.

В соответствии с военно-морскими квотами на слуг, от пяти до десяти процентов экипажа военного корабля восемнадцатого века были слугами, что являлось удивительно большой долей. Тем не менее, если бы нам разрешили вернуться в восемнадцатый век и самим набрать несколько экипажей, мы, вероятно, были бы удивлены, обнаружив, что на кораблях присутствует еще больше людей, которых мы сочли бы мальчиками: обнаружили бы юных новобранцев, оцениваемых как мужчин в судовых книгах, из-за того, что у некоторых уже имелся значительный опыт работы в море, или, из-за предпочтительного отношения (!); другие же оценивались в качестве мужчин просто потому, что не было другой подходящей должности. Кроме того, в мирное время мы также могли встретить странного ученика офицера, такого как артиллерист, боцман или плотник. Наряду с ними можно было иногда отыскать среди членов экипажа несовершеннолетнего сына офицера, не включённого в боевое расписание корабля из-за возрастных норм флота. Например, Николас Янг - мальчик, первым заметивший Новую Зеландию в путешествии Джеймса Кука, впервые появился в боевом расписании «Индевора» только тогда, когда он заменил умершего на Отахейти (Таити) моряка. Таким образом, на среднем корабле Военно-морского флота был замечательно большой процент мальчиков. Имея это в виду, мы можем понять изумление испанских моряков золотого галеона Nuestra Seflora Je Covadonga, захваченного во время кругосветного путешествия коммодора Джорджа Энсона [George Anson] в 1743 году: когда они поднялись на борт «Центуриона» в качестве пленных и впервые с близкого расстояния увидели сильно поредевший к тому времени экипаж, то закричали от злости из-за того, что их победила кучка мальчишек.

И все же в учебной схеме Королевского флота были свои недостатки. В мирное время большинство должностей прислуги занимали сыновья офицеров и или выходцы из обеспеченных семей, которым суждено было сделать офицерскую карьеру. И только во время войны, когда количество прислуги увеличивалось с увеличением количества нанятых членов экипажа, открывалось больше возможностей для мальчики более скромного происхождения. Во время Семилетней войны Морское общество подсчитало, что в то время в Королевском флоте насчитывалось около 4500 должностей слуг, из которых только около тысячи были заняты сыновьями джентльменов и других «уважаемых лиц» Однако Общество жаловалось, что, возможно, до четверти должностей слуг оставались вакантными, несмотря на финансовое стимулирование офицеров. Хуже того, не желая терять свою прибавку к жалованию, некоторые капитаны из тех, кто не смог найти или заменить слугу, нанимали на эту должность военнопленного или выжившего после кораблекрушения моряка с торгового судна. Другие зачисляли на эту службу своих личных рабов в качестве слуг, как это было в случае с Эквиано.

Иногда юноши, которые уже легко могли стать обычными моряками или нанятыми сухопутными, должны были оставаться слугами до тех пор, пока не находили себе замену. Во всех таких случаях первоначальная идея должности слуги как моряка-стажера для подготовки новых моряков не принималась во внимание. Некоторые капитаны даже изобретали виртуального слугу в судовых книгах. У такого «призрачного слуги» имелся бонус - родственник капитана, изучающий навигацию на суше, получал фальсифицированную историю мореплавания и, таким образом, мог сократить шестилетний срок службы в море, необходимый для получения чина лейтенанта. Джеймс Кук был среди виновных в совершении подобного мошенничества. По иронии судьбы, Лорд Поулетт [Lord Powlett], инициировавший схему вербовки мальчиков, предложенную членом Морского общества Джоном Филдингом (John Fielding, 1721-1780), был также однажды пойман на том, что записал в слуги своего сына и сына своего первого лейтенанта, причем оба мальчика не находились на борту корабля. Морское общество, прознав об этом обмане, предложило должностным лицам в портах приписки проверить, действительно ли на борту присутствуют все те слуги, за которых офицеры просили выплатить им жалование.

В защиту офицеров Военно-Морского Флота следует сказать, что даже с помощью частных организаций, таких как Морское общество, иногда было очень трудно заполнить все должности слуг, особенно когда корабли находились за пределами Англии и не имели возможности заменить умерших или получивших повышение слуг. В конце XVIII века флот, наконец, начал действовать и в 1794 году полностью отменил модель «офицер-слуга». Вместо этого были введены категории мальчиков первого, второго и третьего класса. С этих пор мальчики стали получать жалование от флота, а не выплаты от своего офицера. Офицеры, в свою очередь, получали денежную компенсацию за потерю надбавки к жалованию. После чего стало очевидным классовое различие: мальчики первого класса должны были состоять из «молодых джентльменов» или «добровольцев», в возрасте от одиннадцати лет и нацеленных на офицерскую карьеру. Мальчики второго и третьего класса предназначались для нижних палуб. Мальчикам второго класса должно было быть от пятнадцати до семнадцати лет и от них уже требовалось несение вахты с моряками, а мальчиками третьего класса являлись новички в возрасте от тринадцати до пятнадцати лет. Мальчикам первого класса платили 6 фунтов стерлингов в год, мальчикам второго класса - 5 фунтов стерлингов, а мальчикам третьего класса - 4 фунта стерлингов, что примерно вдвое превышает сумму, которую они ранее в среднем получали в качестве пособия от своих офицеров. Заработная плата мальчиков даже выросла на 3 фунта стерлингов за каждый класс в 1806 году, в годы банковских ограничений и инфляционного бумажного фунта. Единственным недостатком новой системы было то, что на кораблях ВМФ теперь было меньше мест для мальчиков, дабы компенсировать возросшие расходы.

Почему флот так медленно совершенствовал свою систему подготовки? Отсутствие непрерывной службы, введенной только в 1853 году, могло являться основной причиной, поскольку это делало проблему менее актуальной. Никогда не планировалось оставлять всех только что обученных мальчиков на морской службе на всю жизнь. И существовала огромная разница между низкой потребностью в рабочей силе на флоте в мирное время, диктуемой ограниченностью государственных финансов, и высокой потребностью в военное время. Таким образом, любые мальчики, прошедшие обучение на флоте, могли быть переманены более высокооплачиваемую службу на торговых судах, а большинство из них в любом случае пришлось бы уволить по причине окончания войны. Таким образом, казалось более рентабельным позволить частному судоходству заниматься «подготовкой», а затем при необходимости забирать оттуда обученных моряков, если не с обещанием вознаграждения и призовых денег, то принудительно, при помощи рекрутских команд.

В частном судоходстве мальчики начинали свою карьеру мореплавателей так же, как и в любом другом ремесле на суше, то есть в качестве учеников-подмастерьев, или наёмных слуг. Их обучение начиналось где-то в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет. Ученичество было бы правильным путем в профессию, но оно ни в коем случае не являлось обязательным, и большая часть этих мальчиков, возможно, даже большинство, начинало свою карьеру моряка в качестве наемных слуг или вместо этого, юнг или корабельных мальчиков; как и в большинстве наземных профессий, качество ученичества сильно варьировалось от личных взаимоотношений мастера с учеником, а также от премии за ученичество, выплачиваемой за мальчика его родителями или спонсорами. Премии варьировались от почти 100 фунтов стерлингов, когда мальчиков быстро обучали, чтобы они становились мастерами или партнёрами, и до, как правило, 10-20, или 5 фунтов стерлингов и даже меньше, выплачиваемых за бедных учеников, за которых платил приход. Чем ниже была премия, тем больше существовала вероятность того, что мальчика будут использовать в качестве дешевого рабочего без какого-либо обучения. Точно так же, как и в наземных профессиях, выплата жалования ожидалась только при хорошем ученичестве и в последние годы обычно семилетней службы, при этом жалование, как правило, повышалось с возрастом службы.

Мальчики, не имевшие хороших семейных связей или родителей, которые могли выплатить приличную премию, обладали низкими ожиданиями относительно обучения, которое они получат в качестве учеников-подмастерьев торгового флота. Многим казалось более удобным вообще отказаться от ученичества и вместо этого наняться в качестве оплачиваемого слуги, корабельного мальчика-юнги (ship’s boy) или личного слуги (cabin boy), чтобы - после нескольких неоплачиваемых путешествий - получать ежемесячное жалование. Корабельные же мастера, наняв слугу или мальчику вместо ученика-подмастерья, имели преимущество в том, что давали меньше обязательств — например, не гарантировали постоянной работы после рейса или в течение зимних месяцев. Только во время войны, когда использовались рекрутские команды, ученик был явно более желанным вариантом для капитана торгового судна, поскольку тот мог получить трехлетнюю защиту от принуждения к морской службе молодых членов своего экипажа. Соответственно, во время войны количество учеников в торговом мореплавании достигало наивысшей точки. Во время Семилетней войны ежегодно выдавалось от трех до четырех тысяч таких охранных грамот для учеников. В то же время флот принимал примерно одну или две тысячи новых слуг ежегодно. Кроме того, по-прежнему имелось большое, хотя и неизвестное количество молодых людей, каждый год нанимавшихся в качестве слуг или мальчиков; в общем, можно предположить, что во время войны каждый год большое число британских мальчиков решало выходить в море, по крайней мере временно. Однако трудно определить значимый процент от общего числа примерно 250 000 мальчиков Великобритании в возрасте от тринадцати до пятнадцати лет, поскольку возраст, в котором эти мальчики впервые вышли в море, сильно варьировался, как и годы службы, и ежегодная потребность в них.

Тем не менее, торговое судоходство и Королевский флот вместе по-прежнему не могли обучить достаточного количества мальчиков-матросов, дабы избежать опасной нехватки квалифицированных моряков, с которой Военной-морской флот сталкивался в начале военных действий. Таким образом, на протяжении восемнадцатого века различные государственные, а также частные лица предпринимали различные попытки привлечь как можно больше мальчиков и юношей к мореплаванию. С ростом потребности флота в живой силе в условиях конфликта, подобного Семилетней войне, с 10 000 до более чем 80 000 человек, и постоянной необходимостью восполнять потери из-за смертей, болезней и дезертирства, задача вербовки казалась довольно безнадежной. В целом, за пределами военно-морского флота имелось от 35 000 до 80 000 моряков (от одного до двух процентов всего мужского населения), которых можно было привлечь или принудить к военно-морской службе. Задача вербовки моряков усложнялась тем, что во время войны резко возростало жалованье на торговой службе, а также спрос на матросов со стороны каперов. Более того, многие моряки, беспокоясь о своей безопасности, переезжали вглубь страны или остались за границей, чтобы избежать столкновений с рекрутскими командами и войной. У Военно-морского флота не было возможности укомплектовать все свои корабли без какого-либо принуждения.

Много было написано о безжалостных рекрутских командах военно-морского флота, об этих «никчемных шайках похитителей тел», как заклеймил их матрос Джек Настифэйс [Jack Nastyface] в своих мемуарах о жизни во флоте Нельсона. Они бродили по портовым городам и совершали набеги на торговые суда, имея право на похищение любого моряка - в одно мгновение они могли оторвать его от работы, семьи и дома, отправляя его на неопределенный срок службы в море. Тем не менее, подобная принудительная вербовка была нацелена, главным образом, на моряков, а не на сухопутных людей или неопытных мальчиков. Надо признать, что определение моряка рекрутскими командами иногда трактовалось довольно широко. Для Военно-морского флота принудительная вербовка являлась неизбежным злом. Капитанам она не нравилось, так как наполняла их корабли подневольными рекрутами, которые по понятным причинам были недовольны тем, что их принудительно завербовали и что им придётся довольствоваться обычным жалованием моряка Военно-морского флота. В отличие от более справедливого призыва, принудительная вербовка являлась совершенно дискриминационной. Только общая военно-морская служба для всех моряков или даже национальная военно-морская служба, включающая и не моряков тоже, могла бы избежать несправедливостей, однако все попытки создать подобные схемы провалились. Флотские рекрутские команды были настолько непопулярны, что иногда сталкивались с жестокими сопротивление всей общины, отказывающейся отпускать своих моряков, или всей команды торгового судна при попытках взойти на его борт. В 1760 году, например, несколько сотен человек, вооруженных в том числе и огнестрельным оружием, «бесчеловечно обошлись» (по словам секретаря Адмиралтейства) с рекрутской командой в Гриноке, вывели из строя лодки Королевского флота и бросили лейтенанта и его рекрутскую команду в тюрьму. Военно-морской флот просил приходские власти помочь в вербовке, предлагая вознаграждения. Тем не менее, несмотря на это, рекрутским командам иногда препятствовали даже судьи. Которые были заинтересованы в процветании своей общины, а также зачастую оказывались под влиянием взяток или физических угроз.

Children's Games: The Press Gang (Детские игры: рекрутская команда), 1780

Судьи и приходские власти оказывались гораздо более сговорчивыми, когда дело доходило до отправки на флот нежелательных членов общины, что и предоставляло возможность направлять побольше мальчиков и молодых людей на морскую службу. В начале восемнадцатого века, во время правления королевы Анны, были приняты законы, разрешающие и поощряющие судей, церковных старост, надзирателей за бедными, мировых судей, мэров, олдерменов и судебных приставов передавать в ученичество на морские суда мальчиков, которых поддерживал приход. Кроме того, хозяевам-торговцам, изо всех сил пытавшихся позаботиться о своих учениках, спонсируемых приходом, также разрешалось отдавать своих мальчиков в морское ученичество; приход платил за этих мальчиков плату за обучение. В том же законе капитанам судов было приказано брать в ученики одного или нескольких мальчиков из прихода, в зависимости от тоннажа их судов: один мальчик на первые тридцать - пятьдесят тонн, ещё один на следующие пятьдесят, и еще один на каждые последующие сто тонн. Не подчиняющимся хозяевам, нарушившим этот закон, грозил штраф в десять фунтов. Хотя эти законы касались обучения бедных мальчиков на торговых судах или других предприятиях, связанных с морем, а не на Королевском флоте, за ними стояла мысль, что после своего обучения эти молодые люди будут иметь подготовку для службы в Королевском флоте во время войны. Историк Питер Эрл считает, что после введения в действие актов королевы Анны, возможно, тысячи бедных мальчиков поступили на обучение на частные морские суда. Однако к середине XVIII века эти акты стали широко игнорироваться приходскими чиновниками и капитанами судов.

Интересный аспект этих актов, который нам сегодня неясен, - насколько сильно можно было принудить мальчика, чтобы заставить принять участие в подобной схеме. Зачастую трудно определить, воспринимал ли мальчик отправку в море в качестве благотворительного жеста и шанса на лучшую жизнь, или как наказание и средство удаления его от общества. Благотворительность и (предупредительные) дисциплинарные меры накладывались друг на друга, и на протяжении всей книги нам придется возвращаться к подозрению, что корабли Его (Её) Величества иногда использовались в качестве «плавучих работных домов». Однако дискуссия ни в коем случае не ограничивается мореплаванием, поскольку приходские власти имели право предписать любому мальчику, полагающемуся на поддержку прихода, обязательное ученичество любого рода на суше. И такие планы не ограничивались Великобританией: например, в начале XVII века в Испании были созданы частные семинарии для обучения сирот в качестве моряков, а испанский король ввел систему, по которой нищих и сирот в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет собирали, одевали и передавали капитанами и ремесленникам на корабли. Однако подобные программы часто терпели неудачу, потому что мальчики не обладали достаточной мотивацией или даже совершали правонарушения. В Великобритании попечители знаменитого лондонского приюта для сирот, основанного в 1739 году, считали, что их воспитанникам нужно «плавать». Морское ремесло часто использовалось в качестве угрозы для подкидышей, становившихся проблемными подмастерьями, утверждающей, если они не улучшат свое поведение, то их отправят в море. Почти столетие спустя Чарльз Диккенс описал подобные угрозы из уст попечителей работного дома в отношении сироты Оливера Твиста: если он не станет хорошим подмастерьем, то его отправят в море.

Другие учреждения, пытающиеся отправить бедных мальчиков в море, обладали более позитивным подходом и явно были созданы только для того, чтобы поддержать нужную мотивацию: например, Общество Степни, основанное в Лондоне в 1674 году, которое предоставляло обучение морским ремеслам бедным мальчикам из Степни. Ещё одни учреждения сосредоточились на образовании мальчиков: некоторые из благотворительных школ, созданных во время школьного бума первой четверти XVIII века, обучали своих мальчиков навыкам мореплавания. Существовали и специализированные школы, такие как Christ's Hospital School и Royal Hospital School, входившие в состав дома престарелых в Гринвиче, и предназначавшиеся для подготовки бедных мальчиков к морской службе, в частности, сыновей умерших или нетрудоспособных моряков. Однако, кажется, что эти специализированные школы, в конечном итоге, привлекали мальчиков из не столь уж бедных семей, поскольку для того, чтобы учиться там, требовался не только отец-моряк, но и необходимое свободное время, навыки чтения, а иногда и дорогостоящее оборудование, поскольку мальчиков готовили для довольно высоких должностей на борту корабля.

Законы королевы Анны, поощряющие морское ученичество, также предоставляли местным властям право принуждать к работе на флоте любых мальчиков и мужчин, которых считали мелкими преступниками, жуликами или «развратными и скандальными» слугами (!), закоренелыми попрошайками и бродягами, в том числе и бродячих актеров незаконных представлений, жонглеров и других уличных артистов, а Закон о бродяжничестве 1744 года вновь подчеркнул это право. Эти действия не были направлены против настоящих преступников, а скорее являлись мерой предосторожности против мальчиков и юношей, которые, по всей видимости, могли оказаться завербованными преступными группировками, не вмешайся приход. Однако подобные рекруты регулярно отвергались капитанами; возможно, те понимали, что не нуждаются в уличных артистах и дебоширах на борту своих кораблей, и им точно не нужны рекруты, которые являются простыми мальчишками. Им были нужны моряки. Другая сторона этой истории заключается в том, что офицеры флота зачастую отвергали этих кандидатов по физическим причинам, поскольку судьи присылали больных и калек - несчастных людей, физически неспособных прокормить себя, по причине того, что приход стремился избавиться от них. В конце века в 1795 году Законы о квотах в 17% усугубили проблему. Идея этих актов заключалась в том, что каждое графство и порт должны были предоставлять определенное количество новобранцев - теоретически разумная мера для равномерного распределения бремени военно-морской службы и набора подходящих кадров для наземных войск, но, к сожалению, это еще больше поощряло практику попыток послать на флот нежелательных людей, считавшихся обузой для общины.

Некоторые судьи пытались отправить на флот настоящих преступников: либо обвиняемых, но еще не осужденных, либо уже осужденных, в качестве условия помилования. Принадлежащих к первой группе иногда трудно обнаружить в источниках, и мы вернемся к этой проблеме, когда будем обсуждать мотивацию корабельных мальчиков. Во время войны флот из принципиальных соображений не возражал против вербовки осужденных, если они были моряками и проявляли заинтересованность. Во времена крайней нехватки кадров флот даже отправлял своих офицеров в вояжи по тюрьмам, чтобы узнать, могут ли те освободить моряков, выплатив их долги или предоставив юридическую помощь.
Вопреки часто цитируемому саркастическому замечанию лексикографа Сэмюэля Джонсона (Samuel Johnson, 1709-1789), что тюрьма предпочтительнее нахождения на борту одного из кораблей Его Величества, потому что там, по крайней мере, невозможно утонуть, заключенные всё же предпочитали морскую службу. Завербованные заключенные были в основном моряками, попавшими в тюрьму за неоплаченные долги, что неудивительно, поскольку, помимо должников, большинство других преступников в восемнадцатом веке находились в тюрьме только короткое время до суда, после которого их либо оправдывали, либо вешали, либо ссылали на каторгу, либо пороли или клеймили. Среди завербованных осужденных имелось множество контрабандистов, причем контрабанда являлась обычным преступлением в сообществах моряков. В некоторых редких случаях можно было встретить осужденных пиратов, приговоренных к смертной казни, и получивших помилование Его Величества при условии поступления на Королевский флот. Однако по отношению к общему количеству моряков, нанятых на флот, количество таких заключенных матросов было невелико.

Использование осуждённых для восполнения недостающих членов экипажа на борту, безусловно, имеет давнюю традицию в европейской истории. Она была намного более популярна во времена великих средиземноморских галер, поскольку гребцами управлять легче, чем моряками. Тем не менее, древние флоты все-таки неохотно использовали заключенных в качестве гребцов, в основном отправляя их для службы на торговых судах, вопреки популярному образу гребца, созданному Чарлтоном Хестоном в фильме «Бен Гур» (1959). Только в поздние средневековые времена гребные флоты стали склоняться к их использованию: во Франции пятнадцатого века Карл VII позволял каперам производить набор гребцов из так называемых «форматов» - бездельников и бродяг. В XVI веке Венеция даже забирала из баварских тюрем людей, которых предлагал герцог Баварский. Испанские галеры XVII века полагались исключительно на рабов и каторжников. Но для парусного флота все было сложнее, моряки обладали свободой перемещений и нуждались в специальных навыках. В решающие моменты неопытность и непослушание могли иметь катастрофические последствия для всего корабля. Как сказал Сэмюэл Лич, моряк Нельсоновского флота: «Корабль содержит набор человеческих механизмов, в которых каждый человек представляет собой колесо, ремешок или кривошип, все они движутся с удивительной регулярностью и точностью в соответствии с волей своего механика», и каждое колесо, ремешок или кривошип должны быть надежными и профессиональными. Поэтому военно-морской флот принимал неопытных или не желающих служить рекрутов только в экстренных случаях, особенно когда предлагались просто мальчишки. Тем не менее, случилось так, что мальчиков загоняли на флот; мы увидим это, когда примемся исследовать мотивы, которые привели реальных прототипов Джима Хокинса в море.

Однако мы также узнаем, что у многих прототипов Джима имелись положительные ожидания, как в культурном, так и в экономическом плане, относительно того, какой будет жизнь матроса, особенно у тех, кто не происходил из семей моряков. Какие же жалобы на жизнь на суше возникали у Джима Хокинса, заставляя его желать уйти в море (или заставляя взрослых вокруг него желать, чтобы он исчез в море), мы рассмотрим в следующей главе.

ГЛАВА II
Беспокойная юность Джима на суше: «праздный подмастерье, посланный в море»

Какие же возможные трудности в жизни или в работе на суше заставили реальных прототипов Джима Хокинса, для которых мореплавание не было семейным призванием, покинуть свои теплые сухие дома и выбрать неизведанную жизнь на море? Или, можно спросить и так: какие возможные проблемы Джим доставил своей семье и соседям на суше, что заставило их возжелать, чтобы он выбрал жизнь на море вдали от них? Ведь именно в тот период истории, в который Стивенсон поместил приключения Джима Хокинса, самый популярный лондонский карикатурист Уильям Хогарт (William Hogarth 1697-1764) создал совершенно другой стереотип о сухопутном парне, ушедшем в море: «Праздного подмастерья» Тома. Гравюра Хогарта, изображающая праздного подмастерья, отправляемого в море, отображает очень известный стереотип восемнадцатого века. Иллюстрация была частью серии гравюр Хогарта «Трудолюбие и праздность» (1747) - нравственного повествования для подмастерьев, иллюстрирующего жизнь двух приятелей, подмастерьев-ткачей Фрэнсиса Гудчайлда [Francis Goodchild] и Томаса Айдла [Thomas Idle - дословно: праздный Том] со взлётом первого и одновременным падением второго.

Гравюра 5: Тома Айдла отправляют в море
из книги Уильяма Хогарта «Трудолюбие и праздность» (1747)

После того, как праздный подмастерье Том разозлил своего мастера ленью, а также отказался от воскресного посещения церкви в пользу азартных игр в компании сомнительных персонажей, мы видим его на пятой гравюре серии «отвергнутым и отправленным в море». Лодочники, доставляющие Тома на корабль, дьявольски ухмыляются. Один из них, совсем ещё мальчик, показывает Тому плётку-девятихвостку, намекая на инструмент, устанавливающий дисциплину на борту. Другой указывает на ожидающий корабль и на повешенного пирата или вора, выставленного в качестве предостережения на Мысе Рогоносца в Ротерхите [Мыс Рогоносца является частью крутого изгиба реки Темзы на полуострове Ротерхит, к юго-востоку от Лондона, напротив доков Вест-Индии и к северу от пристани Колумбии]. Мать Тома оплакивает своего сына, она одета как вдова – вероятно, Том является сиротой, как и Джим Хокинс. Посыл гравюры, вероятно, состоит в том, что без отца, хозяина или какого-либо другого авторитета, способного контролировать Тома, отправка проблемного юноши в море является единственно возможным решением. Между тем сам Том по-прежнему дерзок, равнодушен к слезам матери, он отвечает лодочнику, указывающему на виселицу на Мысе Рогоносца, показывая ему рога - символ рогоносца - и при этом небрежно бросает в Темзу свой старый договор об ученичестве.

Том является представителем многих молодых людей восемнадцатого века, которые не смогли получить какого-нибудь ремесла на суше, или для которых система ученичества или помощь бедным не смогли найти подходящей работы. В Лондоне и других крупных городах стало заметным тревожно растущее число безработной и неконтролируемой молодежи. Морская служба казалась наиболее подходящим средством избавления от неё, особенно тем, кто беспокоился о морской мощи Британии и чувствовал, как мало мальчиков занялись мореплаванием. Как сказал юнкер Эдвард Коксер: «Я не собирался заниматься торговлей, мой жребий пал на море» [1].

Эта глава о сухопутных жителях: если мы хотим понять, что привело реальных Тома Айдла или Джима Хокинса в море, мы прежде всего должны взглянуть на их жизнь на суше, на субкультуру их сверстников и трудности, с которыми они могли столкнуться в юности: проблемы с их хозяевами, работой или даже с законом; проблемы, которые смогли заставить мальчиков, а также власти прийти к выводу, что их выход в море - лучшее решение. Том Айдл Хогарта – совершенно неисправимый персонаж, которого в конце концов повесят в качестве преступника на Тайбернской виселице [деревня в графстве Миддлсекс, ныне часть Лондонского городского округа Вестминстер, которая с 1196 по 1783 год являлась официальным местом проведения казней осуждённых города Лондона], но были тысячи других молодых людей, которые не пошли по преступному пути Тома, но, как и Том, под давлением тех же экономических, социальных и культурных проблем ушли в море. В то время как некоторые из их проблем с социализацией на суше были характерны для тех времен, в которые они жили, другие же кажутся довольно знакомыми и сегодня.

Было бы неправильно представлять всех корабельных мальчиков флота нарушителями спокойствия, и даже среди тех, кого отправляли в море приходские надзиратели и другие власти, определенно не все являлись всем Томами Айдлами, но все же существовало предубеждение, глубоко укоренившееся в обществе, что море - это предначертанная карьера для малолетних правонарушителей. Книга Сэмюэля Ричардсона «Вейд Мекам / Vade Месum» (1734) - одно из многочисленных руководств для подмастерьев - завершалась выводом о том, что для мальчиков, которые не ощущают потребности придерживаться правил надлежащего поведения, изложенных в книге, морская служба будет лучшим выбором карьеры - и не только для них, но и для всех, кому иначе пришлось бы терпеть «дурной юмор» подобных мальчиков. Морское дело играло важную роль в найме на работу и, в конечном итоге, в обеспечении правопорядка среди детей рабочего класса и бедноты. Законодательные акты, принятые в начале XVIII века для поощрения морского ученичества среди приходских мальчиков [2], были не просто направлены на обеспечение достаточного количества моряков для формирующейся Британской империи, они были дополнительным инструментом для найма и контроля молодежи. Логика тут проста: мореплавание давало мальчикам профессию, которая обычно считалась атрибутом закаленных личностей, и мореплавание же удерживало их от общества и любых негативных влияний, грозящих сбить их с пути добродетели, и если у мальчика не имелось заботливой семьи, то тем легче ему было распрощаться со своим домом [3].

Жалобы на все более непослушную молодежь можно найти практически в любом периоде истории, и восемнадцатый век не являлся исключением. Негативное влияние урбанизации и модернизации, социального отчуждения, бедности и скопления потерянной молодежи стало очевидным в городах, особенно в Лондоне. За период с 1650 по 1750 год население Лондона увеличилось вдвое, но в городе все еще не было полиции, и многие горожане воспринимали присутствие большого количества праздной молодежи как угрозу своему спокойствию.

Когда в середине восемнадцатого века было основано Лондонское морское общество - благотворительная организация, которая должна была отправить тысячи мальчиков на флот, его сторонники первоначально думали только о вербовке безработных и обездоленных молодых людей, с которыми они сталкивались во время своих повседневных прогулок по улицам; они хотели собрать всех этих уличных мальчишек для флота. Достаточно часто оказывалось, что у тех не имелось ни родителей, ни хозяина, ни какой-либо иной власти, ни других взрослых, ответственных за этих мальчиков, «бедствующих сирот, которые бродят, как брошенные собаки» - как довольно мрачно описывали их основатели Общества в своих рекламных материалах [4]. Действительно, около двадцати процентов из пяти тысяч мальчиков, которых Общество планировало завербовать во время Семилетней войны, были не просто сиротами, а вообще и не имели взрослых, ответственных за них. Джим Хокинс и Том Айдл, имевшие матерей, находились в лучшем положении. По сравнению с детской смертностью, родительской смертности уделялось мало внимания в историографии восемнадцатого века - потеря одного или обоих родителей в детстве отнюдь не являлась исключительным событием для того времени. Подсчитано, что до трети детей восемнадцатого века теряли отцов, не достигнув двадцати лет; среди детей моряков эта доля могла достигать даже пятидесяти процентов.

Многие мальчики были попросту брошены своими родителями в раннем возрасте. Мировой судья Джон Филдинг, который вместе со своим сводным братом, писателем Генри Филдингом (Henry Fielding 1707-1754), основал первую лондонскую полицию, писал о том, что в Лондоне полно «магазинных воришек, жуликов и карманников, которые, будучи брошенными детьми носильщиков, председателей (?) и младших ремесленников вынуждены воровать для пропитания» [5]. Детей часто бросали, когда они являлись незаконнорожденными. Будучи незаконнорожденными детьми или подкидышами, им приходилось не только терпеть бедность, но также и широко распространенное предубеждение, что они не достойны сострадания. Генри Филдинг отразил общий антагонизм в отношении таких детей в своем романе «Том Джонс / Tom Jones», в котором миссис Дебора прокомментировала обнаружение подкидыша Тома следующими словами: «для таких существ, возможно, лучше умереть в состоянии невинности, чем вырасти и подражать своим матерям, потому что от них нельзя ожидать ничего лучшего». И капитан Блайфайл отверг усыновление Тома, заявив, что «ублюдки», подобные Тому, должны понести наказание за преступления своих родителей, и что «в лучшем случае их следует низвести до самых низших и самых гнусных должностей в обществе» [6]. Это был порочный круг: отсутствие средств к существованию и привязанности у незаконнорожденных детей вело многих из них к преступному или агрессивному поведению, что, в свою очередь, усиливало негативные предрассудки по отношению к ним.

Еще одна группа, которая не попадала в систему помощи бедным, - это мальчики, чьи отцы переехали в Лондон, а затем умерли. Согласно Закону о бедных восемнадцатого века помощь предоставлялась тем, кто имел поселение в приходе, а выжившие мать и дети зачастую не могли основать поселение в лондонском приходе. Закон о бедных с его Актом о поселении (1662) не смог справиться с негативными последствиями быстрой урбанизации; в действительности он даже не был предназначен для решения этой проблемы, поскольку основная причина введения данного закона заключалась в предотвращении неконтролируемой миграции. Как следствие, дети мигрантов чаще всего оказывались в судах по обвинению в правонарушениях. Джон Филдинг считал, что этих молодых преступников нужно спасать, а не наказывать. Филдинг выразил сожаление по поводу того, что «из-за отсутствия своевременной помощи, повозки, полные этих несчастных негодяев, заканчивали свой путь в расцвете молодости у ужасного дерева» [7], то есть на виселице. Гибель от рук палача не была чем-то неожиданным для подростка, большая часть повешенных - это молодые люди в возрасте от шестнадцати до двадцати одного года [8]. Несомненно, отчасти большое количество повешенных молодых людей объясняется тем, что молодежь часто подставляли преступники старшего возраста; некоторые даже были соблазнены на совершение преступления самими ловцами воров, подобными Джонатану Уайлду [английский мошенник, вдохновивший Генри Филдинга на создание плутовского романа «Jonathan Wild / Джонатан Уайльд». Разработанная Уайлдом схема позволила ему создать одну из самых успешных воровских банд того времени, каждый из членов которой якобы был крупным полицейским чином.]. Но это только укрепляло веру властей в то, что молодежь нуждается в более строгом надзоре.

Nathaniel Hone - Sir John Fielding, 1762

В идеале подростки и юноши до двадцати лет должны были либо работать, либо получать ремесло, а не шататься по улицам. Мальчиков, находящихся на попечении прихода, можно было даже принудить к ученичеству [9], а невыполнение приказа о принудительном ученичестве могло привести мальчика в работный или даже исправительный дом [10]. Здесь снова становится очевидным, что ученичество было в такой же степени связано с наймом реального прототипа Джима Хокинса, как и с контролем над ним. Однако приходские служители иногда пренебрегали своим долгом или просто не могли подобрать место мальчику, и мальчик оставался без ремесла и работы. Или, видя, что ученичество является очень долгим и обычно неоплачиваемым подневольным трудом, многие бедные мальчики предпочитали вместо этого находить оплачиваемую работу, в качестве слуг или рабочих, часто на временной основе, но зарабатывая деньги, которые могли пополнить семейный бюджет.

Как только мальчикам находили место подмастерья, проблемы не обязательно исчезли. Некоторые молодые люди, «прячущиеся» в переулках – из-за чего так расстраивались члены Морского Общества - могли на самом деле учиться ремеслу, но хозяева либо пренебрегли ими, либо пренебрегали своими обязанностями. Другие могли быть бывшими подмастерьями, сбежавшими от своих хозяев. Газеты восемнадцатого века пестрели объявлениями мастеров, предлагавших вознаграждение за возврат сбежавшего от него ученика. Некоторые подмастерья сбегали, потому что хотели продать свои приобретенные навыки в другом месте, где им будут платить за их услуги, но многие беглецы попросту оказывались на улице, не находя работы, не имея возможности заплатить за новое ученичество и, таким образом, бродили по жизни без направления. Сатирик Нед Уорд, намеренно заблудившись с другом во время прогулки по Лондону восемнадцатого века, ощутил себя одним из таких парней: «будучи теперь совершенно вне нашего знания, мы бродили, как пара беглых подмастерьев, не ограничиваясь никаким конкретным портом; неопределенность была нашим курсом, а простая случайность - нашим лоцманом».

В значительной степени проблема наличия этих неконтролируемых подмастерьев и беглецов на улицах возникла из-за недостатков самой системы ученичества восемнадцатого века. Джонас Хэнвей, лондонские магистраты Джон и Генри Филдинг и Сондерс Велч (Saunders Welch 1711–1784) - все они активно участвовали в проектах, направленных на улучшение системы ученичества. Более пристальный взгляд на недостатки системы не только проливает свет на проблемы, с которыми сталкивались многие мальчики при освоении профессии, но также и на причины, по которым многих мальчиков из низших слоев общества привлекала жизнь моряка - влечение, зачастую заставлявшее их убегать, чтобы присоединиться к какому-нибудь кораблю. В то же время, исследование недостатков, присущих системе ученичества, покажет, почему трудно определить: пошел ли мальчик в море добровольно или его подтолкнули социальные обстоятельства и власти. И последнее, но не менее важное: чтобы полностью понять мотивы выхода в море этих реальных примеров Джима Хокинса и Тома Айдла, мы должны поместить мальчиков в более широкий контекст молодёжной истории и культуры.

Как и в случае с морским ученичеством, качество ученичества на суше сильно различалось в зависимости от профессии, от мастера и его жены, от социального происхождения семьи подмастерья и от платы, которую родители могли выплачивать мастеру. Ученичество было весьма индивидуальным: ремесленник и его жена должны были выполнять родительские функции, и кроме обучения мальчика, мастер также должен был содержать его, кормить и наказывать. Мастер и его ученик должны были ладить между собой, иначе одна из сторон могла быстро потерять терпение. Жалование выплачивалась только за хорошее освоение ремесла, и только в более поздние годы ученичества, хотя по мере приближения конца XVIII века это становилось все более распространенным явлением. Одной из основных проблем системы была длительная привязка подмастерьев к мастерам: подмастерья обычно должны были обучаться ремеслу семь лет, однако бедные мальчики, присланные приходом, по закону вынуждены были находиться в услужении у мастера до достижения ими возраста двадцати четырех лет [12]. В большинстве ремёсел юноша мог выполнять свою работу в полном объёме задолго до окончания своего ученичества, что являлось наградой/премией мастеру за обучение мальчика. Однако подмастерье тем временем терял терпение, желая работать и зарабатывать деньги для себя. Для шестнадцатилетнего мальчика возраст в двадцати четырех года являлся чем-то очень далёким. Кроме того, подмастерье достигал половой зрелости задолго до того, как заканчивалось его ученичество, но брак исключался не только с финансовой точки зрения, он даже был прямо запрещен во многих соглашениях об ученичестве. Хануэй начал кампанию против длительного ученичества приходских мальчиков после Семилетней войны, пока, наконец, в 1767 году не был принят Закон об улучшении положения бедных приходских детей [13] - один из так называемых законов Хануэя - предусматривавший сокращение срока обязательного обучения приходских мальчиков до семи лет или до двадцати одного года.

Другая проблема заключалась в том, что когда ремесло процветало, мастер брал много учеников, а когда наступал спад, он зачастую обнаруживал, что не может содержать всех своих подмастерьев. В свою очередь, ученики, ввиду плохих перспектив определённого ремесла, не желали продолжать свое ученичество. Гонорар мастеру за ученичество мальчика, выплачиваемый либо родителями мальчика, либо приходом, иногда был еще одним источником правонарушений, поскольку он соблазнял мастеров брать учеников исключительно ради получения гонорара. Впоследствии подобные мастера пытались избавиться от мальчика, жестоко обращаясь с ним, либо побуждая его бежать, либо вызывая реакцию, которая оправдывала бы разрыв ученического договора без постановления судьи о возмещении части платы за ученичество. В судебных делах, связанных с ученичеством, встречаются регулярные жалобы на мастеров, у которых либо не было работы, чтобы занять подмастерье, либо ученика использовали в качестве дешевой подсобной силы, не обучая его ремеслу.

Мальчики, присылаемые приходом, подвергались особой опасности попасть в подобное ученичество, поэтому неудивительно, что многие дети из бедных семей предпочитали вообще не поступать в подмастерья. Часто говорили, что лодочники принимают к себе приходских мальчиков за определенную плату, а затем просто оставляют их бездельничать на берегу реки с скудным запасом провизии. Кроме того, среди судебных жалоб встречаются случаи, когда ремесленники применяли физическое насилие к ученикам или даже заставляли мальчиков просить милостыню на улице. Такие дела, несомненно, являлись самым низом ученичества, но нельзя сказать, сколько инцидентов так и не дошло до суда [14]. Юные трубочисты считались одними из самых неблагополучных учеников, и зачастую им приходилось заниматься попрошайничеством в течение лета. В 1773 году некоторые члены Морского общества собрали девятнадцать лондонских учеников трубочистов. Их отмыли и переодели, побуждая рассказать о своем прошлом. Оказалось, что мальчики не были приходскими мальчиками, являясь, в основном незаконнорожденными детьми бедняков, проданными их хозяевам - детьми, не попавшими в систему законодательных льгот, или не знавшими о своем праве на получение поддержки общества.

Существовали законные способы закончить ученичество, обратившись к судье, который мог постановить вернуть подмастерью плату для поступления в другое ученичество. Однако юный подмастерье без поддержки взрослых и с небольшим образованием вряд ли мог обратиться в суд самостоятельно. Он предпочел бы сбежать или начать пренебрегать своими обязанностями, тем самым вынуждая мастера аннулировать договорные обязательства [15]. Мастер не должен был иметь злых намерений, он не должен был пренебрегать учеником; некоторые мастера были просто неспособны экономически или педагогически заботиться обо всех своих подмастерьях. Кроме того, в восемнадцатом веке менялась структура экономики, из-за чего традиционные «родительские отношения» становились всё более не осуществимыми. Новым компаниям требовались новые кадры; традиционные небольшие мастерские вытеснялись более крупными. Мастера стали брать больше учеников и подмастерьев, чем им было позволено. Все подмастерья уже не могли жить с мастером, поэтому «отцовское влияние» мастера слабело, как и надежды растущего числа подмастерьев и учеников на то, чтобы они сами когда-либо станут мастерами.

Иногда подмастерье и мастер, или ремесло и мальчик просто не были созданы друг для друга. Моряк Эдвард Барлоу вспоминал в своих мемуарах, как ему не понравилось его ученичество с первого же дня: он был зол, заметив, что его мастер питается намного лучше своих учеников [17], а старший подмастерье пугал Эдварда историями о годах каторжного труда; хозяин и его жена часто избивали своих учеников. С этим старшим подмастерьем Эдвард заговорил о путешествиях и о богатствах, которые можно приобрести, если только осмелиться отправиться в большой мир. Неудивительно, что после мечтаний о путешествиях и внимания рассказам тех, кто видел чужие страны и народы, а также отвращения к сельскохозяйственному труду, которым занимались люди в его сельской общине, в конце концов юный Эдуард собрал свои пожитки и отправился в лондонский порт. Ученичество Барлоу находилось на начальном испытательном этапе - как это бывало у многих хороших ремесленников - поэтому ему не было необходимости совершать незаконный побег. Соседи его родителей не удивились, что Эдвард закончил свое ученичество, заявив, что они всегда считали его мечтателем, который никогда ни на чём не остановится.

Неудивительно, что плохое поведение одной стороны в процессе ученичества побуждает другую сторону действовать аналогичным образом. Праздный ученик заставляет мастера избавиться от него. Мальчикам, выросшим без отца, порой бывало особенно трудно подчиняться патриархальной воле хозяина и его жены. Мэри Лейси [Mary Lacy], поступившая на военную службу в флот под видом мальчика, признала, что ее мастерица в действительности проявляла к ней понимание [18], однако Мэри винила в разрыве отношений свою собственную юношескую «склонность к бродяжничеству», а также обычную глупость молодых. Кража чужих лошадей для короткой прогулки верхом было одним из любимых занятий Мэри - возможно, в восемнадцатом веке это являлось эквивалентом действий современных подростков, катающихся на украденных автомобилях. Ночь за ночью Мэри тайком ускользала из дома своей хозяйки на танцы, где она, в конце концов, несчастно влюбилась, и ее юное сердце не увидело другого выхода, кроме как сбежать в море.

Праздный ученик Хогарта Том действительно был знаковым стереотипом восемнадцатого века; молодежь высмеивалась в популярных театральных пьесах, таких как «Подмастерье» - «сатире на тех юных ремесленников, которые пренебрегают своим ремеслом, дабы заняться развлечениями на сцене» [19]. Обычно учеников обвиняли не только в праздности, но также в склонности к выпивке, вечеринкам, азартным играм или в хулиганстве - все это стереотипы, похожие на матросские. Подмастерья, казалось, находились в авангарде любых беспорядков на улицах, от футбола до политических демонстраций. Трудно сказать, насколько политизированными они были; хотя иногда подмастерья кажутся предвестниками рабочих движений, но слишком часто граница между политическим протестом и простым выражением подросткового духа и агрессии размыта. Ученики ткачей, к которым принадлежал Том Айдл Хогарта, предоставили множество хороших примеров подобного «полуполитического» буйного поведения.

Чтение руководств для подмастерьев и учеников, подобных «Вейд Мекам / Vade Месum» Сэмюэля Ричардсона (1734), излагающих правила хорошего поведения, позволяет взглянуть на них как на каталог рядовых проступков подмастерьев, иногда обладающих забавным сходством с выходками современной молодежи. Между прочим, в литературе XVIII века термины «ученик» [apprentice] или «подмастерье» [prentice] зачастую использовались как синонимы молодежи в целом, независимо от того, являлись ли мальчики на самом деле настоящими учениками-подмастерьями, или нет. Хотя некоторые историки утверждают, что концепции молодежи в том виде, в каком мы ее знаем сегодня, не существовало в доиндустриальной Европе [20], однако, имеется ряд аспектов, оправдывающих определение этих городских подмастерьев восемнадцатого века, а также и других мальчиков, работающих в услужении, в качестве молодежи в том смысле, в котором мы пользуемся этим термином сегодня. Подмастерья составляли отчетливую промежуточную стадию между детством и взрослой жизнью. Они уже покинули свой отчий дом [21], но вместо того, чтобы жить самостоятельно, жили под присмотром своего мастера и его жены; они все еще учились, но иногда уже получали жалование; они работали со взрослыми, приобретая взрослые навыки в ремеслах, но ещё не несли полной ответственности; у них не было никаких средств производства; они достигали половой зрелости, но не были женаты и не имели детей. Конечно, если мы определим молодость как стадию полузависимости, она может включить в себя всех не состоящих в браке и тех, кто не имеет постоянного места жительства, и, таким образом, возраст молодёжи может быть продлен далеко за двадцать. И все же определение молодежи по подобным экономическим и социальным факторам, а не по возрасту, может показаться разумной концепцией даже в отношении современного общества. Такое определение молодости может содержать разные подэтапы развития. Позже, при изучении связи между моряками и молодежной культурой, эта концепция будет использоваться для интерпретации поведения моряков восемнадцатого века в целом, а также для определения привлекательности, которую культура моряков оказывала на молодых людей, живущих на суше.

Свидетельства о юношеских развлечениях, моде и поведении в изобилии встречаются в источниках XVIII века, и такие же свидетельства часто можно найти в отчетах судей, поскольку в поисках причин преступлений в качестве основного фактора судьи определяли различные развлечения, которыми наслаждались молодые люди. Конечно, попытка подавления молодежных развлечений только способствовала эскапистским [Эскапизм - избегание неприятного, скучного в жизни, особенно путём чтения, размышлений и т. п. о чём-то более интересном; уход от обыденной реальности в инобытие, инореальность, иномирие; бегство от действительности] мечтам Джима Хокинса и его сверстников - мечтам о более свободном образе жизни, возможно, в экзотических местах по другую сторону моря. В этом исследовании, проведя параллели между современной молодежью и молодежью восемнадцатого века, можно понять причины, по которым мальчики бросали своё ученичество на суше в обмен на неопределённую и полную опасностей жизнь в море. Учитывая, что в восемнадцатом веке существовал молодёжный сектор общества, сопоставимый с современным, то кажется разумным, что широко наблюдаемые психические потрясения современных подростков: тревога, поиск идентичности и острых ощущений, сомнение в авторитетах, бегство от реальности, также присутствовали в сознании молодых людей восемнадцатого века. Сам судья Филдинг проклинал юношеский разум: «Неугомонный, беспокойный и вечно непоседливый ум - вот что приводит большинство молодых людей на путь гибели, даже гораздо чаще, чем их собственные порочные наклонности» [22]. Всякий раз, когда беспокойный и непоседливый ум юноши сталкивался с несовершенством его ученичества или авторитета его мастера, контркультура матросов становилась всё более привлекательной.

Договоры об ученичестве и руководящие принципы компаний устанавливали множество правил поведения, включавших запреты на: посещение боулингов, танцев, теннисных кортов; на ношение длинных волос или ношение одежды, отличной от предоставляемой их хозяевами. Эти правила были ограничительными, и столь же часто нарушаемыми. Судьи Лондона жаловались, что «в этих огромных городах очень мало ремесленников или лавочников, чьих учеников можно найти дома вечерами» [23]. Одним из предложений Хануэя по обузданию непослушных учеников являлось требование закрывать все таверны в одиннадцать часов вечера - это предложение материализовалось только спустя полтора столетия для того, чтобы удержать рабочих оружейных фабрик от пьянства; оно должно было ограничивать ночную жизнь в Британии гораздо дольше, чем в любой другой европейской стране. Сондерс Уэлч подчеркивал важность пресечения «распутства, излишеств и безнравственности многочисленных ярмарок», которые проводились летом по воскресеньям, и даже в часы церковных служб. Эти ярмарки, по мнению Уэлча, были «проклятием для молодежи обоих полов и величайшим поводом для грабежей» [24], поскольку там молодые люди сталкивались с плохой компанией и вовлекались в азартные игры и другое озорство.

Азартная игра на деньги в часы церковной службы являлась одним из проступков Тома Айдла, из-за которого в сочетании с его праздностью на работе его и отправили в море. Примечательно, что серия «Трудолюбие и праздность» Хогарта не демонстрирует, что праздный ученик Том совершил какое-либо серьезное преступление, хотя, по общему признанию, несоблюдение Дня Господня многими современниками считалось первым шагом к большим грехам. Таким образом, отправка Тома в море была всего лишь мерой предосторожности в отношении мальчика, который казался вызывающе непослушным. «Трудолюбие и праздность» массово печаталась и недорого продавалась; в первую очередь она предназначалась для мастеров, которые в качестве просветительских историй вешали гравюры этой серии на стены рабочих мест своих подмастерьев. Тем не менее, эксперт по Хогарту Рональд Полсон [Ronald Paulson] утверждает, что многие подмастерья сочувствовали отнюдь не трудолюбивому Фрэнсису Гудчайлду, а Тому Айдлу [25]. Они воспринимали Тома как жертву, а не как преступника. Для подмастерьев Том Айдл был «героем субкультуры», сравнимым со стилизованными бунтарями, наводняющими музыку и фильмы современной молодежной субкультуры.

Гравюра 1 из книги Уильяма Хогарта «Трудолюбие и праздность» (1747)
Пока равные при первой встрече; Том слева, Фрэнсис справа, а мастер-ткач крайний справа

Гравюра 3 из книги Уильяма Хогарта «Трудолюбие и праздность» (1747)
За пределами церкви

Действительно, рассматривая всю серию, нельзя не найти историю праздного Тома гораздо более интересной, чем история здравомыслящего Фрэнсиса. На первой гравюре, пока Фрэнсис Гудчайлд усердно трудится на своем ткацком станке, Том дремлет, пустая кружка эля из «Spittle Fields» намекает, где Том провел предыдущую ночь. Два ученика представляют собой две крайности, между которыми сосуществует любой подмастерье: мятежный Том делает то, что ему нравится, а прилежный Фрэнсис делает то, чего от него ждут. Уильям Хогарт дал Тому Айдлу, а не Фрэнсису, лицо, похожее на его собственное – можно предположить, что даже он сам чувствовал себя зажатым между этими двумя крайностями. У Хогарта было еще кое-что общее с Томом - он тоже вырос без отца.

Хогарт мог выбрать Тома Айдла в качестве ученика ткача, потому что ткачество было одним из наименее оплачиваемых ремесел, имевшим самые худшие перспективы - если только не обладать семейными связями с мастером (например, жениться на дочери мастера, как это позже сделает Фрэнсис Гудчайлд). Быть привязанным к такой профессии, возможно, до двадцати четырех лет, к ученичеству, которое, в большинстве своём не оплачивалось, и иметь четырнадцатичасовой рабочий день - вряд ли всё это могло оказаться хорошей мотивацией для любого подростка [26]. Неудивительно, что такие беспокойные подростки, как Том жаждали как-нибудь отвлечься от подобной мрачной и тяжелой жизни. Возможно, они с завистью посматривали на моряков, которые будучи не старше их, а иногда и моложе, оглушительно праздновали свой отпуск на берегу, обладая для этого собственными средствами. Многие из товарищей Тома, должно быть, мечтали сбежать от своей унылой рутинной работы к соблазнительно авантюрной, воображаемой жизни на море с быстрым финансовым вознаграждением при гораздо меньших усилиях.

Судьи Филдинг и Уэлч, постоянно опасаясь, что юношеские развлечения содержат в себе семена праздности и преступности, начали кампанию по пресечению любых юношеских развлечений в Лондоне, хотя и без особого успеха. Однажды они арестовали большое количество лиц «обоих полов» в доме, известном как Baron’s Hop, на улице Вардур в Сохо, где, как сообщил 24 июня 1756 года лондонский «Public Advertiser» случилось следующее:

Музыка и танцы продолжались ради извлечения прибыли вопреки Законоположению. Все они были задержаны ночью и с ними поступили по закону. Такой вид развлечений, безусловно, должен казаться безобидным для неосторожных, во всём остальном уважаемых молодых женщин, которые никогда бы не встретились на этих плясках с незнакомцами самого низкого пошиба. Тот, кто может собрать шиллинг, получает туда допуск; на самом деле дамы в качестве поощрения ничего не платят: но, увы, эти пляски и есть самые настоящие духовные школы разврата.

Судьи просили представителей общественности сообщать им о любых незаконных неистовствах XVIII века. Одни только судьи, конечно же, не могли контролировать всех подмастерьев и молодых людей; в деле контроля городской молодежи общество должно было полагаться на мастеров-ремесленников, поскольку мальчики-подмастерья покидали надзор своих родителей, ау даже в таком городе, как Лондон середины XVIII века с более чем полумиллионным населением все еще не было полиции.

Тем не менее, мы уже отмечали, что с развитием более крупных мастерских традиционное «отеческое руководство» мастера слабело. Длительную привязку приходских подмастерьев к ученичеству, равно как и обязанность хозяина содержать подмастерьев за свой счёт отчасти можно признать попыткой полицейского надзора за молодыми людьми; мастера могли оштрафовать власти, а он мог физически наказывать своих учеников - лодочник, конечно же, был не первым, кто угрожал Тому Айдлу побоями. На первой гравюре серии, когда мастер Тома обнаруживает, что тот спит на работе, он уже держит в руке трость, как и садистски ухмыляющийся бидл или церковный староста, ловящий Тома за игрой возле церкви. Том привык к телесным наказаниям, поэтому, хотя вежливая аудитория Хогарта воспринимала угрозу лодочника как тревожный признак жестокостей судовой жизни, на Тома эта угроза производит гораздо меньшее впечатление.

Мастера могли отправить своих учеников-подмастерьев в исправительный дом на неделю, а некоторых даже на месяц. Порка и тяжёлый каторжный труд были частью режима подобных исправительных учреждений - таких как печально известная лондонская больница Брайдуэлл [В 1553 год Эдуард VI передал Брайдуэлл в лондонский Сити для организации жилья бездомных детей и для наказания «распутных женщин». Город получил полный контроль над ним в 1556 году и превратил это место в тюрьму, больницу и рабочие помещения] [27]. Сэмюэл Лич, поступивший на военно-морской флот в двенадцатилетнем возрасте, полагал, что, вероятно, забыл бы свои детские мечты о жизни моряка, если его слишком часто не секли бы розгами за малейшую провинность, и по этой причине он продолжал мечтать о побеге в море [28]. В «Похищенном / Kidnapped» (1886) Роберта Луиcа Стивенсона главный герой - юноша Дэвид Бельфур узнаёт от корабельного мальчика следующее:

… убогого существа по имени Рансом ... обыкновенного мальчика ... О суше у него были странные представления, основанные на матросских разговорах: что якобы там мальчишек отдают в особое рабство, именуемое ремеслом, и подмастерьев непрерывно порют и гноят в зловонных тюрьмах ... Сколько раз я рассказывал ему, как много видел добра от людей на этой суше, которая его так пугала, как сладко меня кормили, как заботливо обучали родители и друзья! [29]

Неудивительно, что мастер всегда оказывался в эпицентре гнева ученика, бунтующего против власти. Поскольку договор между мастером и учеником распространялся и на регулирование свободного времени ученика, мастер, требовавший, чтобы его подмастерье строго придерживался правил - возможно, с добрыми намерениями уберечь от неприятностей - мог подтолкнуть мальчика-подростка, переживающего обычную подростковую турбулентность, совершить решительный шаг и покинуть ученичество.

Юноше было бы трудно заплатить еще один взнос за обучение и таким образом вернуться к нормальной жизни. Вместо этого, более вероятным и, возможно, даже рациональным выбором виделась работа в качестве временного оплачиваемого слуги или, возможно, даже участие в преступлении - дабы не оказаться в ловушке плохо оплачиваемой работы без будущего. Это же касалось и ухода в море, особенно во время войны, когда правительство отчаянно пыталось пополнить экипажи кораблей, заманивая в команду щедрыми выплатами, хорошим жалованием, призовыми деньгами и приключениями.

Джон Филдинг очень хорошо знал по собственному опыту в суде, что слишком часто плохой хозяин, неспособный обеспечить руководство, в котором нуждался мальчик-подросток, и мрачное ученичество провоцировали подмастерьев на буйное поведение. Конфликт между мастером и подмастерьем был постоянной темой во время судейства Филдинга, подпитывая его идеи о том, что для обеих сторон лучше всего будет отправлять таких проблемных учеников в море. Один любопытный случай, рассмотренный Филдингом в 1772 году, касался подмастерья, отсутствовавшего в течение нескольких ночей [30]. Филдинг приговорил юношу к месяцу тяжёлых каторжных работ в Брайдвелле; осужденный, однако, отреагировал, воскликнув, что согласен и на год, если суд освободит его от хозяина. Филдинг понимал, что отправка ученика в исправительный дом обычно усугубляла ситуацию, так как там мальчик знакомился с настоящими преступниками, не предпринималось никаких попыток исправить мальчика, и он обычно покидал учреждение более испорченным морально, чем поступал в него [31]. Чтобы преодолеть недостатки, характерные для ученичества, братья Филдинг и Сондерс Велч создали в 1749 году Универсальный регистрационный офис. Офис действовал как агентство по трудоустройству учеников, ищущих мастеров, и наоборот, пытаясь предотвратить любые неправомерные соглашения и защищая учеников от мастеров, которых соблазняла только плата за ученичество. Однако Филдинг нашел и другой выход для неудавшихся подмастерьев - отправка на флот.

Wale Samuel - Британия одевает оборванца в Морском обществе

Филдинг начал собирать мальчиков для Королевского военно-морского флота в то же время, когда в Лондоне было основано Морское общество, служившее каналом для поступления детей бедняков в военно-морской флот. Общество делало это с гораздо большим успехом, чем Филдинг или любая иная схема в британской истории. Более того, Общество не только набирало мальчиков, но и снабжало всех мальчиков с кораблей флота, обращающихся за помощью, одеждой и постельными принадлежностями. Таким образом, сохранившиеся записи Общества дают нам уникальное представление о том, кем на самом деле был типичный Джим Хокинс Королевского флота восемнадцатого века. Этих причин достаточно, чтобы ближе ознакомиться с деятельностью Морского обществом в следующей главе.

Взгляд на жизнь Тома Айдла и Джима Хокинса на суше позволяет легче понять, что привело этих проблемных юношей в море. Подобные им, будь у них выбор, не возражали бы против новой жизни в качестве моряков. Мальчики привыкли к долгим рабочим дням и угрозам телесных наказаний, и, хотя Том Айдл, поступи он на корабль Королевского флота, вскоре бы обнаружил - когда дело дошло бы до жестокого обращения - что флот с лёгкостью превосходит в этом его прежнего мастера, но вот объем работы, приходящейся на военного моряка, может оказаться гораздо меньше привычного. Вдобавок ко всему, Том стал бы получать взрослое жалование, раза в два превосходящее его возможное жалование на суше. Однако Том терял бы свободу передвижения и возможность сачковать. На флоте он должен будет постоянно находиться начеку, если хотя бы раз побывает в плавании - боцман и его помощники слишком нетерпеливы в применении своих плёток против любого, кто не окажется на палубе в одно мгновение при любой погоде и в любое время суток. Вот почему озабоченным взрослым вокруг Тома морская служба могла показаться очень хорошей идеей.

Том Айдл был стереотипом Хогарта, преувеличенным до карикатурного состояния, но существовало множество и менее строптивых прототипов Тома, находящихся под влиянием аналогичного прессинга и желаний. По-прежнему трудно определить, какое количество мальчиков, подобных Тому, сбегало из своей жизни на суше (и им в этом помогали и даже подталкивали их хозяева и приходские надзиратели), и сколько уходило в море, будучи увлечёнными корабельной жизнью - какой она представлялось в их юном воображении. Ещё один важный аспект, который также остается неясным в отношении «праздного подмастерья»: Хогарт не сообщает нам, как далеко хотелось уйти самому Тому. Драматические жесты изображенных на гравюрах персонажей и формулировка текста создают ощущение, что у Тома не было особого выбора, и что к этому выбору его подтолкнул его бывший хозяин или какой-нибудь представитель приходской власти. Это остаётся непростым вопросом, на который мы попытаемся ответить в следующих главах, когда будем исследовать мотивы ухода Джима Хокинса в море.

ГЛАВА III
Бедный Джим: филантропия и Морское общество

Лондонский Сити, 1758 год: среди лоточников и торговцев у Королевской биржи обычные прохожие стали часто замечать группы мальчишек, большинству из которых было примерно по четырнадцать лет, одетых в аккуратные синие бушлаты и парусиновые брюки, предоставленные Морским обществом - благотворительной организацией, располагавшейся над Королевской биржей. С мальчиками обычно находился сопровождающий, мистер Тайсон. Он командовал, чтобы они выстраивались парами - дабы произвести лучшее впечатление на зрителей - а затем двигались в путь. Мистер Тайсон вел их через оживленный центр Сити, чтобы каждый лондонец мог увидеть опрятный и аккуратный вид этих ранее довольно оборванных мальчиков; затем он переводил их через Темзу по Лондонскому мосту. В этот момент Томас Тайсон мог бросать обеспокоенные взгляды на небо, задаваясь вопросом, не замедлит ли плохая погода их запланированный четырехдневный марш к Портсмутской гавани. Сильный дождь позволил бы ему потратить немного денег на то, чтобы проехать часть пути на карете.

Картина, посвященная созданию Морского общества (1772 г.) с лордом Ромни, Джоном Торнтоном и Джонасом Хануэем
(приписывается Эдварду Эдвардсу)

Между тем мысли мальчиков, следующих за Тайсоном, были слегка менее приземленными. Некоторые из них, возможно, повернули головы, чтобы бросить прощальный взгляд на город - так же, как шестнадцатилетний Эдвард Барлоу, впервые выходящий в море, оглядывался назад, «покидая этот знаменитый Лондон, где многие, богатые, и бедные, прощались со своими друзьями и страной, не думая, что это будет последний раз, когда они видят их». Для слишком многих мальчиков, начинающих свою новую жизнь на море в качестве слуг на борту военных кораблей Его Величества, присоединившегося к кампании против Франции в Семилетней войне, это действительно оказывался последний раз.

Только во время Семилетней войны Лондонское Морское Общество снарядило почти пять тысяч морских служащих со всей Британии; к концу наполеоновских войн в 1815 году их общее число выросло до более чем двадцати пяти тысяч мальчиков. Общество начало свою жизнь в 1756 году, основанное купцами и филантропами, которые были встревожены отчаянной нехваткой моряков на флоте и намеревались вербовать мальчиков и мужчин, плохо знакомых с морем, для службы в Королевском флоте. Среди целой волны благотворительных обществ, основанных в XVIII веке, Морское общество стало одним из самых успешных. Его отцом-основателем был Джонас Хануэй [Jonas Hanway], торговец и филантроп. К сожалению, популярная история предлагает помнить Хануэя как человека, внедривший на улицы Лондона зонтик, тем самым упуская из виду многие благотворительные проекты, которые он основал при своей жизни, в результате чего оказался по праву награжденным мемориалом в Вестминстерском аббатстве после своей смерти.

Первоначально Морское общество предполагало нацелиться на бедных и безработных мальчиков и мужчин, заманивая их новым комплектом одежды и другими полезными предметами, прежде чем передать их офицерам Военно-Морского флота. Однако во время Семилетней войны Общество вскоре распространило свой дар одежды почти на всех флотских мальчиков, подавших заявки, включая и тех, кто уже служил на борту кораблей и никогда не посещал контору Общества. Таким образом, сохранившиеся реестры поддерживаемых Обществом мальчиков дают уникальную картину типичного Джима Хокинса того времени. Основатели Общества руководствовались смесью благотворительных, религиозных, патриотических и коммерческих мотивов. Ориентация их усилий в первую очередь на обнищавших мальчиков и мужчин обеспечивала спасение тех от бедности и, - что не менее важно - устраняла их с улиц, тем самым предотвращая их превращение в угрозу общественной безопасности: намерение помочь и намерение поддержать правопорядок шли рука об руку.

Вербовка безработных мальчиков к тому же уменьшала вероятность принудительного рекрутирования работающих, что наносило ущерб частной экономике. Несомненно, самый большой ущерб, причиненный нехваткой моряков на флоте, был нанесен предприятиям, связанным с морской торговлей: торговые моряки были вытеснены в Военно-Морской флот, и, поскольку спрос на моряков резко возрос, заработная плата моряков удвоилась или даже утроилась. Неудивительно, что Морское общество в первую очередь оказалось проектом лиц, занятых международной торговлей, стремившихся в будущем увеличить общее количество британских моряков; пытавшихся сделать так, чтобы как можно больше мальчиков выбирали жизнь в море. Кредо Общества заключалось в следующем: «как нация, главная сила которой - её военные корабли, а богатство основано на торговле», Британия должна «быть более заботливой, прилежно взращивая расу моряков».

В глазах Морского Общества благотворительность, патриотизм и коммерция шли рука об руку, что удачно резюмировалось девизом Общества «Благотворительность и политика едины».

В то время как торговое сообщество конкурировало с Королевским флотом, желая привлечь к себе моряков, оно также видело в Военно-Морском флоте партнёра. Британская военно-морская мощь и торговля укрепляли друг друга. Флот завоевывал и обеспечивал сферы влияния для британского бизнеса, а британская торговля, в свою очередь, выигрывала от протекционистских законов о мореплавании, которые предоставляли исключительные права британским торговцам, позволяя им приобретать богатство, необходимое для финансирования Военно-Морского флота. Следовательно, торговое сообщество желало сотрудничать с флотом. Сам Хануэй осознавал важность могущества военно-морского флота ещё в самом начале своей карьеры, когда в молодости торговал в Лиссабоне, и его бизнес страдал от частых нападений со стороны испанских каперов. После пребывания в Лиссабоне Хануэй вернулся в Лондон, где присоединился к компании «Россия», члены которой стали его основными сторонниками при основании Морского общества. Работа с такой далекой империей, как Россия, потребовала нескольких лет путешествий, которые, помимо прославления Хануэя как автора путевых заметок, еще больше убедили его в необходимости обладания большим флотом в качестве гаранта британской торговли. Для зарубежной торговой компании, такой как Russia Company, было жизненно важно установить хорошие отношения с Адмиралтейством; и создание Общества, обеспечивающего Военно-Морской флот мальчиками и юношами, могло только улучшить эти отношения.

Wale Samuel - Marine Society Boys Being Clothed, with Britannia and Charity (Мальчики из Морского Общества, одеваемые Британией и филантропией), 1758

Морское общество было официально основано на собрании 25 июня 1756 года в таверне King’s Arms в Корнхилле, Лондон. Удивительно, но на первом собрании речь шла только о том, чтобы обеспечить Военно-Морской флот мужчинами, которые попадут на борт кораблей в качестве наемных сухопутных солдат [морской пехоты], мальчики даже не упоминались. Возможно, они не упоминались потому, потому что стало известно об инициативе судьи Филдинга. В последующие годы, когда отношения между Филдингом и Обществом ухудшились, обе стороны поссорились из-за того, кто был инициатором идеи собирать мальчиков для Военно-Морского флота. Несомненно, Филдинг начал вербовать мальчиков для флота еще до основания Общества. В январе 1756 года Филдинг получил письмо от лорда Гарри Поулетта с просьбой собрать тридцать мальчиков, которые будут одеты Поулеттом, и станут служить на его корабле «Барфлер / Barfleur». Филдинг, который, согласно некоторым источникам, в молодости побывал в плавании, прежде чем потерял зрение, был вдохновлен этой идеей.

Письмо Поулетта с просьбой превратило эту идею в крупную операцию, финансируемую по подписке, с помощью которой Филдинг надеялся найти решение для «бесчисленных несчастных, заброшенных, оборванных и беззаконных воровитых Мальчиков, которые в то время позорно наводняли улицы Лондона» [numberless miserable, deserted, ragged, and iniquitous pilfering Boys that at this Time shamefully infested the Streets of London], а также для всех тех проблемных подмастерьев, которые появлялись в его суде. Цели Филдинга были ясны: его мальчики должны не только укрепить флот, но и, что более важно, уйти с улиц или освободиться от неудовлетворяющей их работы и получить новое будущее.

Операция Филдинга с подпиской началась с публичного собрания в кофейне Bedford в Ковент-Гардене, и письма в Адмиралтейство, информирующего о проекте. Адмиралтейство оказалось весьма заинтересованным и не выказало никакого беспокойства по поводу того, что мальчики на флоте появятся благодаря усилиям судьи: заверения, что мальчики станут добровольными рекрутами, оказалось достаточно. Филдингу было заявлено, что сто пятьдесят мальчиков нужны немедленно, и чем скорее он их отправит, тем лучше - еще один показатель того, насколько отчаянно флоту требовалась организованная вербовка служащих. Мальчикам выдали одежду и постельные принадлежности, а также Библию и молитвенник. Их встретили сытным обедом и даже представили лорду Энсону из Адмиралтейства. Филдинг и его партнеры одели около четырехсот мальчиков, в результате чего, как сказал сам Филдинг: «Наши улицы были очищены от стаи мальчишек, положение которых делало их ворами по необходимости». Такие комментарии имеют немного странный оттенок, создавая впечатление, что армия из 400 «Ловких плутов» [Джек Докинз, более известный как Ловкий Плут, - персонаж романа Чарльза Диккенса «Оливер Твист».] марширует на корабли Его Величества. Однако вскоре мы увидим, глядя на то, как благотворительные организации XVIII века подавали себя потенциальным спонсорам, что следует проявлять осторожность при интерпретации утверждений о природе возможного преступного прошлого мальчиков.

Ченж Аллей, Корнхилл, Лондон [Change Alley, Cornhill] сегодня

Филдинг и его друзья собрали более сотни пожертвований по подписке, но в июле 1756 года у них закончились средства, и он обратился за финансовой помощью к недавно основанному Морскому обществу. Позже Филдинг утверждал, что всегда рассматривал «Общество Хануэя» как проект, возникший непосредственно из его собственной новаторской инициативы. В собственном историческом отчете Общества, напротив, утверждается, что Хануэй разработал свою идею независимо от проекта Филдинга. Действительно, Хануэй, например, писал ранее в Адмиралтейство о плане создания общества для обустройства мальчиков из лондонских работных домов для нужд Военно-Морского флота. Когда Филдинг обратился к Обществу за финансовой помощью, оно предоставило запрашиваемое, но кроме того, с тех пор считало вербовку мальчиков своим делом. Филдинг присоединился к Обществу, по его словам, чтобы избежать путаницы между двумя фондами. Таким образом, и Филдинг, и Хэнуэй внесли свою лепту во внедрение схемы, которая, несмотря на наличие предшественников с аналогичными планами, никогда прежде не предпринималась в таких масштабах.

Чтобы понять огромную поддержку, полученную в то время Морским обществом в отношении идеи набора мальчиков по всей стране – практически все они являлись потенциальными Джимами Хокинсами – объяснением, веским, но недостаточным может стать угроза войны с Францией. Чтобы полностью понять энтузиазм, который встретило Общество, мы должны бросить краткий взгляд на широкий мир частных благотворительных обществ середины XVIII века, потому что для многих членов Общества пожертвования на это дело были лишь одним из многих видов добровольной филантропической деятельности, в которой они участвовали, перед лицом волны новых благотворительных ассоциаций, возникающих по всей стране. Большинство филантропов восемнадцатого века были представителями того, что мы сегодня назвали бы средним классом, и их беспокоило то, как применяется Закон о бедных и как приходские служители распределяют средства среди бедняков. Возникла потребность в более крупных учреждениях, пересекающих границы приходов и способных справиться с быстрой миграцией в города. Поскольку правительство не смогло договориться об улучшениях, заинтересованные частные лица взяли это дело в свои руки. Более того, существовала надежда, что частные благотворительные организации окажутся более эффективными, так как ожидалось, что руководители добровольной благотворительной деятельности будут менее коррумпированы, чем служащие прихода, а постоянные пожертвования станут получать только эффективные благотворительные организации. Как только подобные институты были сформированы, они развили внутреннюю динамику, которая еще больше увлекала основателей в дела бедняков. Кроме того, филантропия входила в моду. Состоятельные жители Лондона, например, стали проводить время в Foundling Hospital [больница для подкидышей в Лондоне], наблюдая за работой больницы, прогуливаясь по галерее Уильяма Хогарта или слушая благотворительный концерт Джорджа Фридриха Генделя. Хотя подобные филантропические и патриотические общества были созданы по всей Европе восемнадцатого века, сегодняшняя традиция иметь частные благотворительные организации вместо того, чтобы полагаться на государственную помощь, по-прежнему, кажется, сильнее в Великобритании, чем в любой другой европейской стране, будь то протестантская или католическая.

Глядя на состав комитетов различных ассоциаций, мы часто находим одних и тех же людей, связанных своей деловой деятельностью или даже семейными узами. В случае с Морским обществом, а также с Foundling Hospital и Больницей для кающихся проституток им. Св. Магдалины, многих членов комитета объединяла Russia Company. Хануэй был избран в совет помощников Russia Company 30 июля 1756 года, всего через месяц после того, как он организовал первое собрание Морского общества. У Хануэя не имелось ни внушительного семейного происхождения, ни чрезмерно преуспевающей предприятия, но благотворительность позволила ему войти в лондонскую торговую элиту. Участие в благотворительной деятельности обеспечивало связи и доверие. И в благотворительных организациях сознавали, что одним из лучших способов продвижения самих себя является публикация имен своих жертвователей: менее известные таким образом улучшали свой имидж, будучи названными в компании известных личностей. То есть, небольшое себялюбие перемешивалось под лозунгом «Благотворительность и политика едины». В конечном итоге благотворители выходили не только на филантропическую арену, но и на политическую. Благотворительность обеспечивала вход в политику людям, для которых вход в традиционные центры власти, подобные парламенту, был недоступен.

Создание крупных благотворительных учреждений путем подписки было великим новшеством филантропии XVIII века. Вместо традиционного способа работы благотворительных организаций, управляемых богатыми людьми, филантропы теперь совместно работали в комитетах, управляя благотворительными делами, в то время как основные пожертвования совершались подписчиками извне. Задача членов комитета заключалась в привлечении новых подписчиков и вложении их взносов в свою благотворительную деятельность, которую они выполняли при помощи наемных сотрудников. Благотворительность, основанная на постоянной финансовой поддержке общественности, имела более прагматичный подход, как в способах ее продвижения, так и в выбираемых ею объектах. Чтобы гарантировать максимальную поддержку, благотворительные организации по подписке должны были демонстрировать, что их работа приносит пользу не только получателям, но и обществу в целом. Игра на опасениях за личную безопасность являлась мощным рекламным посылом, и Морское общество пользовалось подобным с большой пользой для себя. Его публикации указывали на внешние военные и экономические угрозы со стороны Франции, но еще больше - на внутренние угрозы, исходящей от брошенной без присмотра молодежи.

Например, когда после Семилетней войны Общество проводило кампанию за предоставление работы в частных компаниях своим мальчикам, этот план был описан общественности как «меры предосторожности», предпринятые для «предотвращения многочисленных бед, которые в противном случае естественно возникнут, поскольку многие из этих мальчиков превращаются в воров и грабителей самых худших и самых опасных видов». В декабре 1757 года Хануэй повторил заявление Филдинга, напечатав в газетном объявлении, что «по скромным подсчетам» Общество «очистило землю от пятисот воров и грабителей». Отметим, что к тому времени Общество уже рекрутировало и снарядило две тысячи мальчиков и три тысячи взрослых мужчин. Изображение новобранцев в качестве (потенциальных) преступников и бездельников, с которыми все равно пришлось бы иметь дело, было, помимо остального, отличным способом избежать любой возможной критики в отношении того, насколько полезна морская служба для мальчиков. Так же было выгодно переоценивать страдания, в которых мальчики жили раньше. Однако Общество должно было понимать, что подобные публикации могут иметь неприятные последствия, поскольку они разрушают репутацию всех мальчиков Общества и укрепляют негативные стереотипы о моряках в целом. Более того, такие описания побуждали приходских чиновников пытаться свалить всех проблемных мальчиков в Морское общество. Обществу потребовалось время, чтобы понять следующее: если они хотят хороших корабельных мальчиков, их публикации о новобранцах должны принять более позитивный тон.

Самым важным инструментом филантропа XVIII века для воспитания детей из бедных семей - дабы они стали законопослушными подданными, а затем и ответственными родителями - было христианство. Считалось также, что религия способствует принятию политического статус-кво, и Общество писало: «Без чувства религии невозможно существование мира и гармонии, должного подчинения и счастья социальных отношений». Лондонская Foundling Hospital заявляла, что «заботится о том, чтобы их дети постоянно посещали богослужения в часовне по воскресеньям, что должно напоминать им о Низости их положения, дабы они могли рано усвоить Принципы Смирения и Благодарности своим Благодетелям; и научились бы терпеть с Удовлетворением самые рабские и трудолюбивые Обязанности».

Мальчиков, отданных благотворительным обществом Степни в подмастерья морского ремесла, предупреждали, что восстание против их обездоленного положения оскорбит Бога и христианство, поскольку «по мудрому Божьему промыслу некоторые из нас богаты, а некоторые бедны; одни назначаются управлять, а другие - повиноваться». Христианство должно было держать бедных в благодарственном послушании - максиму, которую учреждения, занимающиеся воспитанием бедных детей, должны были тщательно соблюдать, поскольку их регулярно обвиняли в том, что они воспитывают бунтарский характер, насаждая слишком много честолюбия в умах тех, кому суждено было занимать низшие чины. Общество Степни предлагало своим мальчикам некоторое философское утешение: «Между тем, совершенно очевидно, что, поскольку богатые не всегда счастливы, а бедные - несчастны, счастье должно зависеть либо от мнения, которое очень изменчиво, либо от здоровья тела и довольство ума».

Первые три года комитет Морского общества собирался в Офисе торговых моряков над Королевской биржей, возле которой «капельмейстер» Томас Тайсон собирал мальчиков. На третьем году своего существования Общество начало арендовать постоянный офис на Бишопсгейт-стрит, и, чтобы немного снизить арендную плату, сдавало помещения в субаренду Обществу Степни. Благотворительные организации делились не только своими благотворителями, но и своими помещениями и персоналом: например, первый помощник секретаря Общества был также секретарем Общества поощрения искусств, производства и торговли (SEAMC). Когда Общество, в конце концов, избрало своего первого председателя, выбор пал не на активного члена комитета, а на человека с некоторой известностью. Как и во многих подобных обществах, филантропы из среднего класса выбрали своим председателем представителя аристократии: лорда Роберта Ромни, который также был председателем SEAMC. Помимо Ромни, были избраны казначей (торговец Джон Торнтон из Russia Company) и еще восемь заместителей председателя, половина из которых были активными членами комитета, а другая половина была выбрана из-за их социального положения и связей, подобно лорд-мэру. Однако единственным человеком, председательствующим почти на всех еженедельных собраниях Общества, был отнюдь не Ромни или Торнтон, появлявшиеся редко, а человек, который до 1772 года вообще не занимал выборных постов: Джонас Хануэй. Последний был движущей силой Общества и (зачастую анонимным) автором его публикаций.

Хотя Хануэй был международным торговцем, которому нужно было продвигать свой бизнес, его участие в Обществе имело также личный аспект. Его отец был агентом по снабжению Военно-Морского флота, а брат Томас - капитаном ВМФ. Более того, как и многие мальчики из Морского Общества, Хануэй вырос без отца, погибшего в результате несчастного случая во время езды на лошади через два года после рождения Джонаса. Начиная с основания Морского общества, Хануэй инициировал уникальную карьеру филантропа, постепенно уходя из делового мира. Наряду с Морским обществом он также был соучредителем госпиталя Магдалины для кающихся проституток, который часто изображался как женский аналог Морского общества, а также госпиталя Мизерикордия [Misericordia Hospital] для лечения венерических заболеваний, и Войскового общества для поддержки британских солдат в Германии и Северной Америке и обеспечения одеждой мужчин в войсках.

Edwards Edward - Jonas Hanway, c. 1779

К концу Семилетней войны Морское общество получило пожертвований на сумму более 20 000 фунтов стерлингов - возможно, около 4 миллионов фунтов стерлингов в сегодняшнем эквиваленте, хотя такие цифры сложно сравнивать. Эти пожертвования поступали от самых разных подписчиков. Крупнейшие дары на раннем этапе приходили компаний лондонского Сити - от Гильдии бакалейщиков до Гильдии ткачей, от Merchant Taylors до скорняков, многочисленные «благочестивые гильдии» помогли Обществу встать на ноги и продолжают поддерживать его по сей день. На подмостках Лондона Дэвид Гаррик - в те времена «звездный» актер номер один - давал благотворительные выступления для Общества, как и композитор Джордж Фридрих Гендель. Как и сегодня, поддержка знаменитостей была жизненно необходима для филантропической деятельности. Примерно семьдесят пять процентов пожертвований поступили от множества небольших подписок от одной гинеи до 20 фунтов стерлингов. Таким образом, не только по финансированию, но и по количеству подписчиков Общество опережало другие современные благотворительные организации. Среди более скромных подписчиков имелись некоторые жертвователи, совершавшие пожертвования довольно неохотно: Филдинг наложил штрафы на нескольких пекарей - за продажу хлеба низкого качества, а некий мистер Бенджамин Де Израэль, дед покойного премьер-министра Бенджамина Дизраэли, пожертвовал четыре гинеи, «полученные с таким трудом, словно соглашение за травму, полученную в драке в театре». Общество получало прибыль даже от безрассудной езды по улицам Лондона, поскольку наемный кучер должен оплачивать подпиской ущерб, нанесенный колеснице джентльмена.

В рамках юбилейных ужинов Общества последние мальчики-новобранцы, вооруженные знаменами, проходили под звуки барабанов и флейт от Королевской биржи до Адмиралтейства. Подобное зрелище должным образом одетых, марширующих парней гарантированно привлекало внимание любого прохожего и потенциального жертвователя, и Общество Степни годами пользовалось подобным во время празднования своего ежегодного праздника Кокни. Морское общество, в которое входили люди, организовавшие и праздник Кокни, определенно могло сравниться с зрелищем Общества Степни, особенно в день благотворительного выступления Дэвида Гаррика в пьесе «Подозрительный муж» в 1757 году: семьдесят пять мальчиков из Морского общества и сорок юных рекрутов морской пехоты - все они должны были отправиться в Портсмут на следующий день - впервые были собраны на холме Конституции Джоном Филдингом для представления их королю Георгу II. Карета Его Величества очень медленно объезжала новобранцев, и во время этого объезда, согласно газетному сообщению, «Улыбка, выражающая отеческую радость, озаряла Его Королевское лицо». После этого новобранцы прошли маршем в Адмиралтейство, где их представили лордам, а затем они отправились есть ростбиф и сливовый пудинг, в то время как члены Морского общества пошли обедать отдельно, к ним присоединились многие «светские джентльмены». Праздник завершился пушечным салютом, и вечером рекруты и члены Общества совместно отправились на спектакль Гаррика. Гаррик внес в комедию некоторые дополнения, которые должны были гарантировать, что юных новобранцев отправят с головами, полными эмоционального патриотизма. Он произнёс пролог в костюме моряка, а в эпилоге на сцене появилась даже сама Британия с несколькими мальчиками.

Связи Филдинга с лондонской артистическим обществом, безусловно, были весьма ценными, но его независимые усилия по вербовке мальчиков привели к конфликту с Морским обществом.

С самыми первыми мальчиками, собранными Филдингом, оказалось не всё гладко: вице-адмирал Генри Осборн в Портсмуте был встревожен, обнаружив, что многие из них оказались подмастерьями, которые, должно быть, сбежали от своих хозяев, или ошибочно решили, что могут просто уйти, не расторгая договор ученичества. Или, быть может, они сочли, что выход в море был приказом мирового судьи, которому они должны подчиниться. Осборна беспокоила опасность того, что их мастера могут по праву потребовать долю от официального жалованья мальчиков - того жалованья, которое обычно прикарманивали офицеры. Адмиралтейство посоветовало Филдингу быть более осторожным при выборе мальчиков и не присылать подмастерьев, чьи договора не были разорваны. Выбор Филдингом своих рекрутов, или, скорее, отсутствие отбора, стало решающим моментом в разрыве его отношений с Морским обществом после всего лишь двух лет сотрудничества. Главной целью Филдинга оставалось использование морской службы в качестве альтернативного наказания для юных правонарушителей, и в качестве меры предосторожности против тех, чьи обстоятельства могли привести их к преступлению - дабы превратить «воров в эмбрионе» в полезных моряков, как он это сформулировал.

Члены Морского Общества разделяли подобное намерение и широко использовали его в рекламных целях, но для них приоритетом являлось служение на Королевском флоте. Первоначально все участники предполагали, что обе цели будут идти рука об руку, что благотворительность и политика будут едины, но тут произошло их столкновение. Когда жалобы Военно-Морского флота на беглых подмастерьев и, что более важно, на дезертирство мальчиков достигли Общества и оказалось, что многие из этих мальчиков были посланы Филдингом, между Обществом и Филдингом возник конфликт. Дезертиры не только вредили отношениям с флотом, но и наносили финансовый ущерб, поскольку мальчики сбегали с экипировкой Общества. Не раз комитет Общества делал выговор Филдингу, но в конце концов не увидел другого выхода, кроме как прекратить сотрудничество. Однако, не должно сложиться впечатления, что Общество полностью дистанцировалось от идеи вербовки мальчиков судьями. В то же время, когда разворачивались ссоры с Филдингом, публикации Общества по-прежнему называли вербовку программой предупреждения преступности, и Хануэй собирался опубликовать план по дополнительному привлечению моряков, в котором он подчеркнул важность того, чтобы судьи задерживали бродяг и информировали Общество о них. Несмотря на то, что Общество предпочитало мотивированных мальчиков, в конечном итоге учитывалось только, что мальчики не являлись подмастерьями и беглецами.

Первоначально Общество считало свою работу завершенной, когда завербованные им мальчики благополучно оказывались на борту корабля; более того, поскольку рекламная кампания использовала угрозу войны, члены Общества ожидали, что средства будут поступать только до тех пор, пока длится Семилетняя война. Тем не менее, когда война подошла к концу, Общество было приятно удивлено тем фактом, что в первые послевоенные годы суммы средств, поступаемых по подписке, даже выросли. Это позволило Обществу снабдить мальчиков, вернувшихся с войны и пожелавшим отправиться по своим домам, новой одеждой и деньгами на дорогу. Многие из этих мальчиков стали инвалидами, малолетними ветеранами войны, физически неспособными найти в будущем работу на море. Однако самый большой финансовый толчок случился, когда купец из Гамбурга Уильям Хик(с), подружившийся с Хануэем во время его путешествий по Германии, завещал Обществу 22000 фунтов стерлингов - сумму, эквивалентную всем предыдущим подпискам Общества, вместе взятым. Внезапно контора Общества стала недостаточно большой, чтобы вместить всех филантропов, пожелавших поприсутствовать на его собраниях. Члены-основатели Общества вернулись на собрания, но также появилось множество людей, никогда раньше не бывавших на них. В завещании Хикса имелось условие, что Общество должно продолжить свою работу.

Однако с наступлением мира спрос со стороны Королевского флота на мальчиков из более скромных слоев общества значительно снизился. Обществу пришлось переосмыслить свою программу. Хануэй разработал идею посредничества и спонсорства ученичества в торговом флоте, а также у рыбаков, лодочников, и в других, связанных с морем профессиях - например, у корабельных плотников или изготовителей парусов. Он утверждал, что законы королевы Анны, касающиеся морского ученичества для мальчиков из прихода, не имеют принудительной силы и не выполняют своей цели, то есть обучения большего числа моряков. План Хануэя был претворен в жизнь, но, как ни странно, претендентов на благотворительность Общества оказалось немного. Это, в сочетании с неопределенностью относительно судебных издержек, связанных с претензиями на наследство Хикса, привело к тому, что комитет Общества полностью прекратил программу ученичества до тех пор, пока не решится дело с наследством. Более того, в деятельности Общества не хватало необходимого вклада со стороны его членов, поскольку, хотя собрания, посвященные возвращению наследства Хикса, оказались весьма посещаемыми, обычные собрания для ведения дел Общества оставались крайне малочисленными. Большая часть работы была возложена на одного лишь Хануэя. По крайней мере, Хануэй наконец-то получил столь желанную им должность комиссионера Военно-Морского флота по снабжению продовольствием, которая профессионально связала его с флотом и сделала финансово независимым.

Скульптура Джона Флаксмана Старшего, посвященная завещанию В. Хикса и учреждению Морского общества, 1772

В начале 1769 года компромисс по поводу завещания Хикса, казалось, был наконец-таки достигнут, и Общество готовилось возобновить свою деятельность. Обществу пришлось довольствоваться половиной наследства. Теперь оно намеревалось обучать мальчиков на капитанов торговых, каботажных судов, судов, перевозящих уголь, рыбаков, лодочников и лихтеров, а также на флотских офицеров, на которых Флотскими Правилами дозволялось обучаться в мирное время. На улицах были расклеены объявления с приглашением заинтересованных мастеров и мальчиков. И снова главной мишенью должны были стать несчастные сироты и бродячие мальчики, но опять же - мальчики, которые в конечном итоге получали поддержку, происходили из самых разных слоев общества и отнюдь не все являлись обездоленными. Общество оплачивало одежду, постельное белье и вносило плату за обучение, а также оплачивало лекарства и лечение.

Что наиболее важно, Общество действовало в качестве опекунов мальчиков, пристально следя за их хозяевами. Мастера с дурной репутацией, желавшие получить только плату за обучение и надеявшиеся избежать неприятностей за недобросовестное или жестокое отношение к одиноким мальчикам, оставшимся без друзей, были хорошо известны Обществу. Переписка Общества показывает, что оно активно расследовало любые жалобы своих мальчиков, проверяя, предоставляют ли хозяева достаточно еды, одежды, жильё, и проводят ли обучение ремеслу. Один мальчик, например, пожаловался, что хозяин оставил его одного в портовом городке в двухстах милях от дома лишь с небольшой суммой карманных денег на обратную дорогу. Хозяину могло бы сойти с рук такое обращение с одиноким мальчиком, но Общество немедленно вмешалось, требуя, чтобы он объяснил свои действия и вернул хотя бы часть платы за обучение. В других случаях, когда у мастеров появлялись обоснованные жалобы на своих учеников, Общество извинялось, но косвенно также умоляло проявить немного терпения и понимания к мальчикам, у которых было трудное детство.

Завещание Хикса, вернее сложность его получения, стало одной из причин, побудивших членов инкорпорировать Морское Общество, что и было завершено в июле 1772 года. Ромни остался председателем, а Торнтон - казначеем, но теперь Хануэй впервые получил официальную должность заместителя казначея. Однако было отмечено, что в течение последних лет он уже занимал этот пост без официального избрания.

Проблемы подростков в растущих и меняющихся городах казались Обществу всё более тревожными. Первое официальное издание воссозданного Общества превзошло все старые публикации своим драматическим тоном, нарисовав апокалиптическую картину лондонской молодёжи: «Ныне мы перед открытыми дверями воровских питомников, разросшихся в этом мегаполисе, с последующими кровью и грабежами, и безвременной смертью многих на виселице». Одна из самых известных детских благотворительных организаций - Филантропическое общество, основанное в 1788 году - не видела иного решения, кроме отъёма детей от родителей и из окружающей среды ещё в раннем возрасте и предоставления им институционального образования и профессиональной подготовки - то же, что продолжается и сегодня, и даже при поддержке закона.

Морское общество не унывало; оно продолжал спонсировать мальчиков, желающих начать морскую карьеру, и к 1815 году уже снарядило порядка двадцати пяти тысяч мальчиков для Королевского флота, оплатило четыре тысячи ученических стажировок в коммерческом судоходстве, а также рекрутировало тысячу пехотинцев для нужд Военно-Морского флота. К 1905 году общее количество мальчиков выросло до 33 181 мальчиков в Королевском флоте, 3760 мальчиков в ВМС Индии и 27 436 мальчиков в торговом флоте. Во второй половине двадцатого века, осознав, что многие из его задач ныне взяло на себя государство, Общество сместило акцент на предоставление морякам возможности получения образования посредством благотворительных организаций, с которыми оно объединилось, например через Службу образования моряков и Морской колледж. В 2004 году Морское общество объединилось с Морскими кадетами, и теперь они вместе содействуют перспективам молодёжи на море, обеспечивая морякам Королевского флота и торговых судов доступ к широкому спектру возможностей обучения посредством дистанционного обучения. Офисы Общества сегодня расположены на Ламбет-Роуд в Южном Лондоне, где ныне некоторые его члены, являющиеся прямыми потомками отцов-основателей Общества, проводят свои собрания под пристальным взглядом портрета Джонаса Хануэя, а стул, на котором он сидел, позируя для этого портрета, остаётся пустым в углу.

Зал заседаний Морского общества сегодня, с портретом и стулом Хануэя

Поскольку в восемнадцатом веке должности слуг были весьма ограничены, набирать мальчиков на флот было несколько сложнее, чем нанимать мужчин. Первоначально с сотоварищами Джима Хокинса произошло несколько досадных случаев, когда Морское общество отправило на флот больше мальчиков, чем требовалось. Не зная, что делать с этими лишними мальчиками, Военно-морской флот слишком долго держал их вместе с принудительно рекрутированными на вспомогательных судах, где у мальчиков крали новую одежду, и они заболевали, либо становились настолько несчастны, что ни один офицер не принял бы их к себе в услужение. В конце концов, таких мальчиков просто высаживали на берег, они оказывались почти раздеты и были вынуждены просить подаяние на дорогу домой. Когда Общество узнало об этом, оно изменило свои объявления и часто сообщало требуемое количество мальчиков - из-за страха получить переизбыток мальчиков, присланных из отдалённых городов, для которых Обществу пришлось бы искать должности. Ибо в остальных частях страны реакция на обращения Общества к мальчикам была настолько велика, что Общество оказалось буквально наводнено мальчиками и было вынуждено выпускать рекламные объявления с просьбой не отправлять мальчиков в Лондон без предварительных консультаций.

На протяжении многих лет Общество изо всех сил старалось контролировать вербовку молодежи по стране, пытаясь добиваться отправления в Лондон только тех мальчиков, которые действительно требовались, были достаточно пригодны и добровольно хотели поступить на службу, не являясь подмастерьями или учениками. Обществу меньше всего хотелось, чтобы отвергнутые мальчики застряли в Лондоне без какой-либо поддержки - проблема, с которой уже столкнулся Джон Филдинг при создании Универсальной регистрационной конторы для мальчиков, ищущих ученичества - внезапно у него на пороге появились потенциальные подмастерья, отправляемые приходскими властями со всей страны. Первоначально Морское общество пыталось открыть отделения в других частях страны, но успех имело только Дублинское морское общество, в то время как другие попытки в Эксетере, Плимуте и Бристоле потерпели неудачу. В конце концов, Обществу пришлось обеспечивать из своей лондонской базы мальчиков со всей страны, от Корнуолла до Шотландии. Однако отдельные последователи за пределами Лондона зачастую действовали неофициально, например, как член парламента от Колчестера Чарльз Грей, вербовавший молодёжь в своём родном городе, или Фрэнсис Грант из Эдинбурга, одевавший шотландских мальчишек и отправлявший их на юг на борту военно-морских кораблей.

Основным средством прямого контакта с прототипами Джима Хокинса являлись объявления, размещенные в газетах или расклеенные в общественных местах. В рекламных объявлениях предлагалась бесплатная одежда; они манили соблазном призовых денег, на которые - как подчеркивалось в них - мальчики имели такое же право, как и взрослые; в объявлениях также провозглашалось, что мальчики будут обеспечиваться жильем, хорошей едой и одеждой до своего выхода в море. Ранние тексты имели довольно бесстрастный тон; в них не имелось ничего апеллирующего к патриотизму или авантюризму. Фактически, некоторые из этих публикаций с большей вероятностью могли бы оскорбить любого честного патриотически настроенного добровольца, ибо в объявлениях они изображались бременем для общества, хотя эти тексты были нацелены в первую очередь на жертвователей и приходских чиновников. Мероприятия по связи с общественностью, например, театральные представления, также имели своей целью потенциальных спонсоров.

В документах Общества почти не зафиксировано мероприятий, которые бы адресовались исключительно добровольцам. Одно из немногих исключений случилось в апреле 1759 года, когда Общество признало, что имеется ещё слишком много мальчиков, «рыскающих по окрестностях этого великого города», и решило:

снабдить трех мальчиков отличительными украшениями в виде черной ленты на шее, ленты вокруг шляп и синей ленты вокруг колен, с ротангом в руках, двумя шиллингами и шестипенсовиками в карманах; один из них будет дудочником, а двое других мальчиков, побывавших в море на королевской службе - живых, вполне удовлетворенных и заслуживших доверие - уполномочены совершить тур и собрать всех мальчиков, подходящих для плавания в море и согласных с условиями объявлений.

В июле 1760 года Общество отправило одного из своих сотрудников вместе с тремя мальчиками и двумя мальчиками-флейтистами, одетыми в одежду Общества, прогуляться по пригородам и собрать как можно больше мальчиков. Но за всю Семилетнюю войну это были единственные рекламные компании, зафиксированные в документах Общества.

Тем не менее, понятно, что для прямой связи с мальчиками делалось не слишком-то много. В большинстве случаев не имелось достаточного количества мальчиков, желающих добровольно поступить на службу, к тому же намного безопаснее было связываться с местными приходскими надзирателями, судьями, мэрами и другими джентльменами, обладавшими сведениями о надёжных и не связанных обязательствами мальчиках, таким образом избегая риска нарваться на беглецов или воров. В конце концов, даже Военно-морской флот часто критиковали за то, что они переманивали мальчиков, которые требовались местной экономике, и Морскому обществу также приходилось сталкиваться с подобными обвинениями.

Когда мальчики прибывали в контору Общества, их проверяли на пригодность. Больные легкими заболеваниями отправлялись на лечение в общежитие. Всех принятых мальчиков раздевали, отмывали и переодевали в конторе. Некоторым мальчикам разрешалось оставлять старую одежду после того, как её тщательно отстирывали. Обычно Морское общество предпочитало отдавать старую одежду тряпичникам/старьёвщикам или уничтожать ее, считая опасной для здоровья. Как можно заметить, строгое соблюдение политики в этом отношении являлось вопросом жизни или смерти, несмотря на то что наука и большинство современников еще не догадывались о высоком риске заражения, возможного из-за рваного тряпья мальчишек. Из гигиенических соображений мальчикам также советовали остричь волосы; взамен они получали кепи для защиты головы. Мальчиков, которым негде было жить, и у кого были легкие заболевания, селили в частном работном доме и хорошо кормили до выхода в море - за счет Общества.

В первые десятилетия существования Морского общества мальчиков отправляли в море без какой-либо предварительной подготовки. Общество стало более активно заниматься образованием мальчиков только после того, как возобновило свою деятельность в 1770-х годах. Однако Хануэй всегда был убежден, что флотская модель «офицер-слуга» непригодна для обучения и воспитания моряков. Французский способ обучения морскому делу в училищах, возможно, более просвещенный, оказался более эффективным. Единственными сопоставимыми школами, из которых Королевский флот мог извлечь выгоду, были такие учреждения, как Королевская госпитальная школа при доме пенсионеров Гринвича [Royal Hospital School at the Greenwich pensioners’ home] и Госпитальная школа Христа [Christ’s Hospital School], но масштаб их работы был очень мал. Даже в том, что касалось обучения мальчиков, которые должны были стать офицерами, Военно-морской флот по-прежнему уделял больше внимания практическому опыту в море, чем школам на суше, о чем свидетельствуют неудачи таких училищ, как Портсмутская военно-морская академия [Portsmouth Naval Academy]. В 1779 году Хануэй, Торнтон и другие основали Морское училище, нацеленное на сыновей умерших офицеров и дворян. Школа никак не была связана с ВМФ и закрылась из-за отсутствия средств в 1783 году.

Ориентируясь в большей степени на обычных мальчиков Морского общества, в том же году Хануэй предложил план так называемых графских бесплатных школ Военно-морского флота, которые должны были создаваться в каждом графстве, набирать бедных мальчиков и использовать их в сельском хозяйстве, дабы школы стали самодостаточными, дистанцируя мальчиков от разлагающего влияния городов. Школы должны были снабжаться кораблями на суше для обучения детей морскому делу. Модель Хануэя выходила далеко за рамки простой заботы об учреждениях для воспитания новых моряков; это был шаг к общенациональному гармонизированному образованию и профессиональному обучению детей бедняков. Однако этот план великого старого члена Общества Хануэя показался слишком амбициозным для нового поколения членов Морского Общества. Он был отклонен в 1786 году, оказавшимся годом смерти Хануэя.

Мемориал Джонасу Хануэю [Jonas Hanway] в Вестминстере; памятник был открыт в 1788 году, но уменьшился в размерах в конце девятнадцатого века

Вместо этого Общество приобрело старое торговое судно «Битти», которое пришвартовалось между Дептфордом и Гринвичем и превратилось в учебный корабль для мальчиков. «Битти», или «Морское общество», как ее переименовали, могло принимать от пятидесяти до ста мальчиков. Двадцать пять мальчиков, которых выбрали для участия в похоронной процессии Хануэя, были первыми, кто прошел обучение на борту этого судна. С тех пор многие мальчики начинали свою новую жизнь в море, проведя несколько дней, недель или месяцев на учебном корабле Общества. Не существовало какого-либо стандартизированного периода обучения; корабль являлся скорее перевалочным пунктом. Наряду с обращением с парусами и основами мореплавания мальчиков обучали обращению с кортиком и другим оружием, а также гигиене и религии. Если просматривать журналы учебного корабля, то в глаза бросаются довольно резкие оценки характеров мальчишек. Хотя некоторых отмечают хорошими или даже очень хорошими мальчиками, многих иных описывают фразами: «очень глупый мальчик, не умеющий читать» или «очень злой, плохой мальчик». Корабль оставался краеугольным камнем обучения в Морском обществе в течение следующего столетия. «Битти» последовательно сменили шесть других судов, последнее было списано в 1940 году.

По контрасту, единственным образованием, которое могло посчастливиться получить первым рекрутам Общества - и только сто семьдесят получили его во время Семилетней войны — было обучение игре на флейте/дудке. В мае 1757 года Общество начало размещать мальчиков-дудочников в доме на Тотхилл-Филдс, где их учили игре на этом музыкальном инструменте. Обучение длилось около двух месяцев, в зависимости от успехов каждого мальчика. Главный барабанщик одного из гвардейских полков выступал в роли преподавателя, обучая мальчиков «To Arms / К оружию», «Grenadiers March / Гренадерскому маршу», «Ревейллеру» или «Равалле» и «Татуировке». Обучение игре на флейте/дудке считалось наградой для мальчиков, являвшихся лучшими новобранцами. Обычно отбирались только те мальчики, кто умел читать и писать, если только они не проявляли особой заинтересованности. Учителю флейты напоминали, что: «Если у кого-то из мальчиков нежное телосложение, не должно изнурять его или подвергать опасности его здоровье». Более того, позже этих мальчиков можно было отличить по белым манжетам и белой накидке на синей куртке. Они даже получали справку на имя капитана своего корабля, в которой просилось передать мальчика под опеку корабельного флейтиста. К сожалению, не все мальчики Морского общества оценили привилегию быть обученными игре на флейте: мальчик Уильям Стивенс, отправившийся в море посредством Общества во время наполеоновской войны в 1808 году, был одним из таких мальчиков-флейтистов. По словам праправнука Уильяма, забавная семейная истории рассказывает, что юный Уильям стал знатоком флейты, и офицеры часто просили развлечь их. Однако сам Уильям считал подобное лишь досадной дополнительной обязанностью и, чтобы избавиться от неё, позволил флейте упасть за борт. При следующей якорной стоянке на Мальте офицеры купили ему новую флейту и намекнули, что, если и эта флейта упадёт за борт, Уильяма постигнет та же участь. Уильям со всей серьёзностью отнесся к предупреждению, а его семья сегодня по-прежнему владеет той флейтой в качестве семейной реликвии.

Хотя в первые десятилетия существования Морского общества остальные мальчики поднимались на борт без какой-либо подготовки, им не позволялось уходить совсем без назиданий. После того, как они переодевались в конторе, им зачитали несколько инструкций. Им напоминали о больших выгодах, получаемых ими, и, хотя в рекламных объявлениях в качестве приманки использовались призовые деньги, сотоварищей Джима Хокинса теперь предупреждали, чтобы они не слишком рассчитывали на подобное. Им советовали держать себя в чистоте ради своего здоровья и ради того, чтобы их принимали офицеры (!). Их предостерегали от чрезмерного употребления алкоголя, ругани, лжи, воровства или блуда - последнее «несомненно приносит боль и болезни; если вы не будете избегать плохих женщин, вы умрете в страданиях или, в лучшем случае, вместо того чтобы сражаться со своими врагами, вы будете томиться в больнице». Мы не знаем, у скольких мальчиков появилась улыбка на лице, когда они слышали подобные предостережения, и не знаем, понимало ли их большинство мальчиков, поскольку им было всего по четырнадцать лет и они переживали половое созревание гораздо позже и менее резко, чем современные подростки. Инструкции Общества также выходили за рамки практических советов:

Вы сыновья свободных людей. Несмотря на то, что вы бедны, вы - сыновья бриттов, рожденные для свободы; но помните, что истинная свобода состоит в том, чтобы делать добро; в защите друг друга; в повиновении начальству и в борьбе за короля и страну до последней капли крови ... Повиноваться Богу - первая и величайшая обязанность ... [Бог] дарует победу тем, кого он сочтёт лучшим для вознаграждения, и обычно она дается тем, кто наиболее готов повиноваться своему Командиру и лучше всего выполняет свой долг ... [Бог] сделает вас счастливыми в жизни, и в смерти, даже когда ваши души покинут ваши тела.

Очевидно, Общество считало, что «религия создаёт самых стойких воинов». Общество также пользовалось случаем, чтобы рассказать мальчикам о Новом Завете, даже о любви к ближнему как к самому себе, несмотря на то что их посылали на войну против соседа Британии. Кстати, причины войны с Францией, мальчикам так и не объяснили.

Большинство новобранцев получали письменные инструкции, вместе с «Seaman’s Monitor / Моряцким наблюдателем» Джозайи Вудворда и «Essay / Эссе» Эдварда Синджа о том, как сделать «Знание Религии легким для самых Низкого Умения», а также с молитвенником и Новым Заветом, предоставленными Обществом содействия христианскому знанию. Публикации, подобные «Наблюдателю» Вудворда, демонстрируют озабоченность по поводу дисциплины и религиозности моряков, а также опасностей, связанных со столкновениями с иностранными народами и культурами. Вудворда беспокоили мятежи и пиратство, а также любые проступки моряков по отношению к иностранцам и позор, который эти действия могли принести нации и христианской вере. Вудворда явно преследовала мысль, что единственные христиане или британцы, с которыми сталкиваются некоторые иностранные общины, — это моряки, ведущие себя как пьяные хулиганы и пираты. По мнению Вудворда, все проступки, совершаемые британскими моряками за границей, проистекают из отсутствия религиозного обучения, которое могло бы их сдерживать. «Наблюдатель» побуждал моряков молиться на борту, даже если они сталкиваются с насмешками товарищей по плаванию. Он также предупреждал, чтобы моряки не считали себя защищенными от судебного преследования за преступления, совершенные за границей. С другой стороны, у Вудворда мы также находим опасения негативного влияния на моряков иностранных религий и культур.

Вопреки сожалениям Вудворда и распространенному стереотипу, согласно которому самым строгим обещанием, даваемым по обычаю среди моряков, была клятва его именем, мы не должны списывать пожертвованную Обществу литературу как пустую трату бумаги. Многие моряки пользовались книгами как источником развлечений в дальних путешествиях. И вполне возможно, что, столкнувшись с доселе неизвестными трудностями вдали от дома, в сочетании с обычной неуверенностью, которую испытывает подросток, многие из сотоварищей Джима по кораблю искали в них психологической поддержки. В этом случае религия все еще могла оказаться на первом месте, если только эту функцию не выполняли товарищи по плаванию и алкоголь. Навыки чтения, возможно, были более распространены, чем мы можем себе представить сегодня, учитывая, что чтение входило в учебные программы многочисленных благотворительных школ. Общество поощряло тех, кто не умеет читать, просить своих товарищей читать им вслух.

Вооружившись литературой, получив одежду, постельные принадлежности и последние инструкции, мальчики отправились на свои корабли. Как только Джим оказывался на попечении своего будущего хозяина, Общество считало свою работу завершенной. Непосредственный успех Общества в поставке мальчиков и сухопутных солдат на флот был высоко оценен как современниками, так и историками. Только за Семилетнюю войну Общество экипировало около тринадцати процентов новобранцев ВМФ (мужчин и мальчиков); вероятно, большая часть военно-морского флота носила одежду, предоставленную Обществом. Однако его успехи должен оцениваться с точки зрения, что мужчины и мальчики были «экипированы», а не «завербованы»! Зачастую сами офицеры приводили мальчиков в контору Общества, и, по сути, Общество даже поощряло офицеров самим находить себе слуг. Некоторые мальчики, уже поступившие на флот, приходили сами, чтобы потребовать одежду и постельное белье, а в других случаях капитаны писали письма с просьбой отправить комплект мальчику на их корабль. Предположительно, Общество время от времени пыталось отговорить кого-либо от подачи заявки, когда возникали подозрения, что некоторые подавали заявки более одного раза. Тем не менее, в конце концов, Общество, как правило, снабжало всех претендентов. Из регистров Общества следует, что - особенно среди слуг офицеров, помимо капитанов - было много мальчиков, которые поступили на службу раньше, чем появились в Морском обществе, что позволяет предположить, что они, будучи единственными слугами, были наняты самими офицерами и только потом сообщили о себе, как о рекрутах. Например, с 1770 по 1780 год около 10% мальчиков уже были в море, когда они получили одежду Общества, что еще раз подчеркивает: документы Общества дают хорошее представление о мальчиках-современниках Джима Хокинса. В конечном счете, щедрость Общество на подарки в виде одежды отвечала не только интересам военных действий. Фактически - и никто даже не предполагал в те времена - подобное, без преувеличения, стало вопросом жизни или смерти для экипажей военно-морского флота - как мы это увидим дальше.

F.Hayman and A.Walker - Britannia Clothing Marine Society Boys (Британия, одевающая мальчиков Морского общества), 1757

Морское Общество внесло один очень значимый вклад в благополучие наших реальных Джимов Хокинсов и в силу всего флота восемнадцатого века – вклад, который так и не получил должного признания, даже со стороны самого Общества. Это был успех Общества в разгроме злейшего врага ВМФ. Французы представляли собой незначительную угрозу по сравнению с самым опасным убийцей, которого обычно тайно приводили на борт сами мальчики и мужчины. Вши вместе с крысами убили с обеих сторон больше моряков, чем вражеский огонь или абордажи. Болезни убивают незаметно, и, возможно, в этом заключается причина того, что военно-морские и военные историки склонны уделять слишком много внимания динамичным сражениям и боевым стратегиям военно-морского флота, хотя в действительности решающая битва велась на «фронте здоровья». Как заметил в 1762 году знаменитый морской хирург Джеймс Линд: «Число моряков во время войны, погибших в результате кораблекрушения, пленения, голода, огня или меча, действительно незначительно по сравнению с теми, кто был уничтожен корабельными болезнями и обычными заболеваниями неумеренного климата». Сохранение кораблей и моряков на плаву, здоровыми и готовыми к действиям в течение длительного периода времени являлось величайшей проблемой, с которой сталкивались все военно-морские флоты мира.

Флотские новобранцы, мальчики и мужчины, добровольцы или принудительно рекрутируемые - все они поступали на флот в своей повседневной одежде. Лихорадочная вербовка в военное время приводила к тому, что на флот поступало много обнищавших новобранцев, оставшихся без средств к существованию или даже попавших в тюрьму. Их оборванная одежда иногда являлась носителем таких смертельных болезней, как тиф. К сожалению, никто полностью не осознавал опасностей, таящихся в их одежде. Поскольку новобранцы часто поначалу содержались на вспомогательных судах, а оттуда распределялись по кораблям, теоретически всего лишь один человек мог заразить весь флот. Джеймс Линд жаловался, что сторожевой корабль у Нора [отмель в устье Темзы], на котором находились люди, взятые в Лондоне, часто превращался в «Рассадник заразы для всего флота» благодаря одному лишь больному моряку.

Предложение бесплатно раздавать обмундирование так и не было реализовано, поскольку моряки не считались постоянными работниками, это также облегчило маскировку корабля и экипажа в качестве дружественного судна для ничего не подозревающего приза. Моряки могли получать одежду и постельные принадлежности в обмен на вычеты из жалования в любое время и до тех пор, пока имеется запас на борту корабля. Однако страх, что моряки дезертируют или продадут свою одежду, не позволял ВМФ раздавать что-либо безвозмездно. Для мальчиков и новичков, вынужденных служить на флоте из-за своего бедственного положения и у которых вообще не было какой-либо матросской одежды, экипировка была невозможна, если только их капитаны не были готовы давать одежду в обмен на вычеты из будущего жалования. И тут на помощь приходило Морское общество, бесплатно предлагая морякам одежду и постельные принадлежности.

Набор, выдаваемый Обществом, со временем менялся, в зависимости от имеющихся средств, результатов тестирования различных новых изделий и индивидуальных потребностей. В первые годы существования Общества мальчики обычно получали фетровую шляпу, две камвольные [шерстяные] фуражки, шерстяной бушлат, жилет, от двух до четырех рубашек, от одной до трех пар панталон, пару парусиновых брюк, две пары чулок (нитяных или шерстяных), две пары обуви, два носовых платка, пару синих роговых пуговиц, сумку для хранения имущества, а также постельное белье, состоящее из матраса, подушки, одеяла и покрывала. Кроме того, были добавлены некоторые полезные инструменты: нитки, иголки, и даже нож. Общество должно было догадываться, что от вида такой ценной экипировки у некоторых мальчиков мог возникнуть соблазн забрать её и сбежать. Одежда была обычно синего цвета; когда цена на индиго повысилась, коричневый временно стал преобладающим цветом, но с 1758 года нормой стал темно-синий - Общество обнаружило, что окрашивание индиго делает цвет наиболее устойчивым к погодным условиям. Образец одежды выставлялся в конторе Общества.

Одежду могли не выдать по состоянию здоровья. Забота о социализации мальчиков и мужчин на борту, а также попытка снизить соблазн для воров и дезертиров (униформу было легко обнаружить) также сделали вознаграждение одеждой предпочтительнее обычной денежной награды. Моряки зачастую рассматривались, и считали себя отличными от остального общества, и было широко распространено, особенно в Королевском флоте, отвращение к неопытным сухопутным и новоприбывшим. Новичков на борту было легко определить не только по неопытности, но и потому, что они были одеты как обычные люди на суше. «Длиннотогги» [Long toggies] – выражение из сленга моряков, обозначающее одежду сухопутных; этот термин, вероятно, происходит от слова tog, означающего пальто (togeman, римская тога), поскольку сухопутные обычно носили длинные пальто и жилеты поверх узких бриджей и чулок. Моряки же, напротив, носили более короткую одежду, их (обычно синие) куртки и (красные) жилетки доходили до талии, так как это было безопаснее для работы на высоте. Замена «Длиннотогги» уменьшала риск того, что длинная одежда может стать причиной несчастного случая.

Мальчишки-хулиганы среди моряков любили брать дело в свои руки и обрезать одежду сухопутных до нужной длины, как писал об этом в своих флотских мемуарах Роберт Хэй [Robert Hay]:

Вскоре я привык к шуткам, и когда кто-нибудь из этих моряков-шутников размахивал своим ножом, угрожая отогнуть мой хвост [длинные фалды сюртука или камзола] и ватер-зейл [дополнительный парус, который ставится снизу гика] ... Я спокойно подбирал полы и заправлял их под пуговицы плотно застегнутого сюртука, чтобы они не могли достичь своей цели, не зайдя спереди, чтобы расстегнуть пуговицы, благодаря чему я пребывал настороже. Я был вынужден соблюдать эту меру предосторожности каждую ночь, иначе скоро оказался бы в тупике.

Брат Ханвея, Томас, капитан военно-морского флота, рассказал Джонасу о трудностях, с которыми он столкнулся, командуя кораблем с большим количеством наземных войск. Моряки просто не общались с сухопутными, поэтому Томас Хануэй купил для них матросскую одежду на их первые призовые деньги, заметив, что различие между моряками и сухопутными солдатами сразу же исчезло. Хануэй счёл, что его пехотинцы таким образом стали моряками за треть времени, которое требовалось обычно. Щедрость Общества в области одежды должна была устранить это визуальное различие с самого начала, и, согласно восторженной статье в Gentleman's Magazine за апрель 1757 года, это действительно случилось, положив конец различию между моряками и сухопутными, «которое раньше создавало вражду и подвергало сухопутных людей некоторым трудностям». Статья, вероятно, была результатом хорошо продуманной инициативы Общества для связи с общественностью, но подобное не должно умалять подлинной выгоды, которую приносили подарки в виде одежды.

Дополнительным преимуществом униформы Общества, возможно, было то, что единообразная одежда новобранцев также способствовала подчинению мальчиков и солдат-пехотинцев корабельной дисциплине. Униформа подавляла индивидуальность и сопротивление, хотя в источниках Общества нет намека на то, что его члены были осведомлены о подобном влиянии на военно-морскую дисциплину. Комитет Общества только надеялся, что надлежащий внешний вид и хорошее качество их одежды будут постоянно напоминать новобранцам о большой милости, которую они получили. Однако самым важным аспектом предложения новой одежды и постельных принадлежностей было то положительное влияние, которое оно оказывало на здоровье новобранцев и еще больше - и тогда ещё никто не понимал всей пользы подарков Общества - на здоровье всего корабельного экипажа и флота.

Мужчины и мальчики, обращающиеся в Общество, зачастую являлись в ветхой одежде, и всем было очевидно, что та не может защитить от непогоды. Опыт подсказывал Обществу, что сами моряки уделяют своей одежде гораздо меньше внимания, чем Адмиралтейство, и Общество не ожидало, что его мальчики и пехотинцы будут проявлять больше заботы, чем бывалые моряки. Становясь «выносливыми и крепкими мужчинами» - какими хотел их видеть Хэнуэй - чья мужественность формировалась в мужском мире корабля, была велика вероятность того, что мальчики предпочтут тратить свои деньги в тавернах, а не на одежду. Хэнвей заметил, что британские моряки «смущающе храбры, но склонны к беспечности; и больше жизней было потеряно из-за отсутствия одежды, чем многие это сознают», и Морское общество «намерено сохранить эту нацию, спасая наших моряков от невзгод, которых можно избежать, и уберегая их от их злейших врагов - самих себя». Вероятно, это было невозможное требование для моряков - пренебрегать своим здоровьем во время боя или в длительных рискованных плаваниях, одновременно ожидая, что они будут достаточно здравомыслящими, чтобы тратить большую часть своего скромного заработка на надлежащую одежду.

Недостаток одежды в штормовую и холодную погоду стоил жизни многим мужчинам. Ревматизм, после лихорадки и цинги, являлся третьей по частоте болезнью, из-за которой моряки попадали в госпиталь. Но ветхая и рваная одежда и постельное белье представляли гораздо большую опасность для всей команды корабля, даже для всего флота, потому что они могли стать переносчиками такой опасной болезни, как тиф - известный тогда, как тюремная чума и под рядом других названий. Тиф являлся одним из величайших убийц экипажей флота. Переполненные, сырые и закрытые помещения на военных кораблях обеспечивали отличные условия для размножения вшей - любой сегодняшний посетитель фрегата «Виктория» [HMS Victory - 104-пушечный линейный корабль первого ранга Королевского флота Великобритании. Заложен 23 июля 1759 года, спущен на воду 7 мая 1765 года. Принимал участие во многих морских боях, в том числе и в Трафальгарском сражении, во время которого на его борту был смертельно ранен адмирал Нельсон. C 12 января 1922 года находится на постоянной стоянке в самом старом морском доке в Портсмуте. В настоящее время корабль превращён в музей] в Портсмуте поражается, как 850 человек могли жить и работать в пространстве чуть более 160 футов (50 м) в длину, 50 футов (15 м) в ширину и 20 футов (6 м) в глубину. В мирное время, по словам Линда, корабельные болезни были проблемой не больше, чем для людей, живущих на суше. Трудности возникали только с началом войны, когда рекрутские команды начинали рыскать по городским трущобам, наполняя корабли «бездельниками, которых забирают с улиц или из тюрем». Такие люди могли занести на борт «болезни самой заразной природы», болезни, которые, по словам Джеймса Линда, были «продуктом скверны, бедности и загрязненного воздуха, которые всегда в большей или меньшей степени существует в переполненных тюрьмах и во всех отвратительных, низких, сырых, невентилируемых жилищах, наполненных гнилостными парами животных».

Точные причины тифа или корабельной/судовой лихорадки оставались загадкой. До бактериологии и открытия того, что вши (и блохи) являются основными переносчиками тифа, оставалось еще более века. Хотя рваная одежда и постельное белье всегда считались опасными, преобладало предположение, что настоящей причиной судовой лихорадки является - как намекала предыдущая цитата Линда - грязный воздух во влажной и переполненной деревянной среде. Следовательно, большинство усилий Адмиралтейства касалось вентиляции кораблей. Однако, поскольку такие меры не приносили ожидаемых улучшений, люди принялись искать иные решения. Как и в случае со многими другими проблемами со здоровьем, признание того, что личная чистота и одежда могут быть связаны с лихорадкой, распространилось задолго до того, как было найдено надлежащее научное объяснение.

Предоставляя новую экипировку тем, кто обычно представлял наибольшую опасность для здоровья флота, а также забирая и зачастую уничтожая старую одежду, Морское общество внесло гораздо больший вклад в людские ресурсы флота, чем простая поставка рекрутов для его пополнения. В 1761 году, через пять лет после основания Общества, Джеймс Линд мог с гордостью сообщить, что весь флот пребывает в беспрецедентно хорошем состоянии здоровья. Линд не упоминает об Обществе, но нельзя было не заметить положительного эффекта, исходящего от предоставления Обществом новой одежды, и нельзя было игнорировать соблюдение личной гигиены. В 1762 году Линд добавил во втором издании своего очерка о здоровье моряков, что «тряпки» возможны как источник описанной выше болезни, а также, что «самый чистый воздух не может очистить тряпки от заражения». Он привел в пример эпидемии лихорадки, когда «смертельное зло скрывалось в их испорченных Одеждах и Лохмотьях, и через них было перенесено на другие корабли».

В последующие десятилетия хирурги, капитаны и другие офицеры требовали ввести униформу для моряков, но прошло еще сто лет, прежде чем она была введена (вместе с непрерывностью службы). Тем не менее, во флоте росло понимание важности того, чтобы новобранцев мыли, дезинфицировали и заставляли покупать хорошую одежду. Новые правила ВМФ напоминали капитанам о необходимости соблюдать чистоту среди мужчин и следить за тем, чтобы мужчины стирали и проветривали свою одежду и постельное белье при первой возможности, а также предоставляли капитанам право заставлять мужчин (сначала принудительно рекрутируемых, а затем и добровольцев) покупать новую одежду или постельные принадлежности. Таким образом, Морское общество позаботилось о том, чтобы наш Джим Хокинс усилил экипажи Военно-морского флота, а непреднамеренно истощил их. Пришло время поближе взглянуть на личность типичного корабельного мальчика, который носил одежду Морского общества.

ГЛАВА IV
Типичный Джим Хокинс

Лучшее место для начала поиска реального Джима Хокинса - это контора Морского Общества, изображенная на гравюре Дж. Б. Чиприани. За столом спорящие члены Общества, а на переднем плане мы видим мальчиков, оставляющих своих озабоченных матерей позади - их осматривают и затем одевают в одежду Общества. Исторические записи Морского Общества предоставляют уникальную возможность заглянуть в замочную скважину двери конторы Общества и найти типичного корабельного мальчика. В период с 1756 по 1815 год более 26 тысяч мальчиков носили одежду Общества в Военно-морском флоте, что представляет собой огромный пласт породы для нашего исследования.

Cipriani J.В. - Marine Society's Office (Контора Морского общества), 1758

Если бы мы хотели дать типичному корабельному мальчику-юнге более подходящее имя в начале поиска, тогда Джон было бы более верным, чем Джим или Джеймс. Почти каждого четвертого корабельного мальчика флота звали Джоном. Однако после Уильяма и Томаса Джеймс было следующим по количеству. Джон, Уильям, Томас и Джеймс вместе являлись именами более чем половины морских служащих. Очевидно, что в именах было мало разнообразия, и тот факт, что половина мальчиков носила имя отца, говорит о том, что и в будущем не будет большего разнообразия. Окрик Джона по имени на борту военного корабля восемнадцатого века заставил бы четверть экипажа повернуть голову свои головы.

В среднем нашему Джиму [Хокинсу] при поступлении на службу было от тринадцати до четырнадцати лет. Военно-морской флот предпочел бы более зрелых служащих, которых можно было бы быстро превратить в обычных моряков, но только пятой части мальчиков, одетых Обществом, было старше пятнадцати. Оказалось, что найти мальчиков постарше, не занятых какой-либо другой профессией намного труднее, чем ожидалось. Возможно, всех этих недовольных подмастерьев и беглецов было трудно набирать, чем предполагалось, или же, их было попросту не так уж много. С другой стороны, начиная с восемнадцати лет молодые люди могли поступать на флот уже в качестве наёмных моряков, и таким образом, мы, вероятно, столкнулись бы со многими несчастными подмастерьями среди завербовавшихся на флот сухопутных жителей. Конечно, у мальчиков имелся соблазн притвориться старше: старшим мальчикам - чтобы быть принятым на борт в качестве наёмного моряка, а младшим - быть принятым в качестве слуги/служащего, а не отвергнутым из-за своего юного возраста. Настоящий возраст мальчиков было очень трудно определить. Многие современники Джима даже не знали своего настоящего возраста; они могли только догадываться о нём. Это были не просто сироты без близких: британцы восемнадцатого века совсем не так тщательно отслеживали свой возраст, как мы сегодня.

Юный возраст некоторых современников Джима и тот факт, что таких маленьких детей отправляли на войну, беспокоит современные сердца. Несмотря на то, что военно-морские правила запрещали вербовку лиц моложе тринадцати лет, во флоте имелось множество мальчиков младше этого возраста. Например, во время Семилетней войны около восьми процентов мальчиков были моложе тринадцати лет. Поразительно, как, например, Ричард Ист - незаконнорожденный ребенок, приведённый в Морское общество, мог вообще быть принят на флот: Ричарду было десять лет от роду, а его рост не превышал 3 футов 9 дюймов (119 см). Вид маленького Ричарда отпугнул бы любую французскую абордажную команду. В Морском регламенте предусматривалось исключение: сыновья офицеров могли быть моложе одиннадцать лет. В таких случаях предполагалась, что с отцом на борту эти маленькие дети получат необходимое покровительство и защиту. И возникает вопрос, насколько хорошо такой человек, как Ричард, без каких-либо доказательств наличия на борту родственников, смог интегрировался на военном корабле, и мы можем только надеяться, что его офицер или кто-то другой позаботился о нем. Похоже, что на практике определение нижней возрастной границы для мальчиков предоставлялось офицерам, поскольку при более пристальном взгляде можно заметить, что в некоторых случаях несовершеннолетних мальчиков их отцы являлись моряками, служившими на том же корабле - наличие родственника с хорошими связями на борту могло быть еще одной причиной для принятия на борт несовершеннолетнего мальчика. Например, девятилетний корабельный мальчик Генри Дэйби вышел в море в 1756 году по личной просьбе капитана Кэмпбелла.

Cipriani J.В. - Marine Society's Office. Inspection of the Boys (Контора Морского общества. Осмотр мальчиков), 1758

Какими бы молодыми ни были эти военно-морские слуги/служащие, есть множество примеров, когда в восемнадцатом веке многие дети уходили в море, а некоторые даже и на войну ещё в самом нежном возрасте. Например, законы, предусматривающие обязательное морское ученичество для приходских мальчиков, касались всех детей старше десяти лет. Среди мальчиков чуть постарше, снаряжённых Морским обществом, мы находим тех, для кого это был уже не первый выход в море, и кто уже имел некоторый тяжелый опыт мореплавания: тринадцатилетний Джозеф Грэм, поступивший на службу в Королевский флот в 1760 году, потерпел кораблекрушение на судне «Маркиз из Кранки»; четырнадцатилетний Джеймс Мартин поступил в Королевский флот в 1758 году после того, как вышел из французской тюрьмы, куда он попал, будучи захваченным на борту капера короля Пруссии, где служил юнгой, плавая вместе с молодым революционером Томасом Пейном [Thomas Paine; 1737-1809 — англо-американский писатель, философ, публицист, прозванный «крёстным отцом США»]. Четырнадцатилетнего Питера Маквайра, поступившего во флот в 1759 году, рассчитали с торгового судна «Нептун» из Вирджинии - сироту без друзей бросили на произвол судьбы в английской гавани. Общество объясняло, что именно «отчаяние мальчиков, а не потребность в рекрутах, часто заставляет принимать малолетних или низкорослых кандидатов».

На другом конце возрастной шкалы некоторые современники Джима были уже довольно староваты для корабельных мальчиков. Чуть более одного процента юнг в Королевском флоте были в возрасте девятнадцати-двадцати лет. Это удивительно, поскольку им уже можно было поступать на флот в качестве наёмных матросов, а слуг/служащих без жалования. Одному из самых великовозрастных «мальчиков», когда-либо поступавших в военно-морской флот, исполнилось поразительные двадцать восемь лет. Его звали Томас Уорвик, и в его случае, как и во многих других, чувствуется, что поступление человека в качестве слуги во флот в таком возрасте являлось дискриминацией. Рост Томаса не указывает на какие-либо физические недостатки, но примечание за его именем помогает определить причину, по которой ему пришлось довольствоваться тем, что он поступил во флот всего лишь в качестве слуги: Томас был «черным» из Ост-Индии. Фактически, всем «черным» мальчикам, экипированным Морским обществом, было от восемнадцати и старше - возможно, они были не просто слугами своих офицеров, а рабами или «подмастерьями».

Многие современники Джима изо всех сил пытались соответствовать идеалу Германа Мелвилла о «красавце-моряке» Билли Бадде: оспа оставила свои следы на их юных лицах - настолько большие, что эти шрамы от оспы у мальчиков использовались как способ их идентификации. Те из современников Джима, кто ещё не переболел оспой, представляли опасность для экипажей Военно-морского флота, столь же опасную, как и мальчики, несущие на борту вшей и другие смертельные болезни в своей одежде. Морское общество, чрезвычайно внимательное к важности борьбы с болезнями, вскоре начало вакцинировать всех своих корабельных мальчиков - радикальный шаг, поскольку вакцинация, то есть преднамеренное подстрекательство к контролируемой вспышке оспы, стало обыденным явлением в Британии лишь постепенно, в 1760-е годы и позже. Высокая смертность, сопровождавшая ранние методы вакцинации, вызвала широкое противодействие прививкам. Многие из современников Джима при поступлении на службу попутно страдали от множества других «незначительных» заболеваний: очень заразного «зуда» - сегодняшняя чесотка - и «ошпаренной головой»' - кожного заболевания головы, обычно сопровождающегося высохшими выделениями гнойничков в виде чешуек и выпадением волос. Например, в первом квартале 1757 года более десяти процентов мальчиков Общества должны были сначала излечиться от таких легких болезней, прежде чем их можно было передать флоту.

Даже если не брать в расчет совсем уже малолетних мальчиков, попадавших на борт военных кораблей, то во внешности Джима, особенно если бы он встал перед нами по стойке смирно - больше всего поразил бы его рост: Джин был очень невысок. Рост Джима в тринадцати- или четырнадцатилетнем возрасте составлял всего 4 фута 5 дюймов (135 см). Даже в возрасте от шестнадцати до семнадцати Джим вырастал всего лишь до 4 с небольшим футов (147 см). На протяжении десятилетий офицеры ВМФ время от времени жаловались, что Морское общество присылает мальчиков, которых считали слишком низкорослыми, и, в конце концов, чтобы избежать любых нареканий, Общество установило за дверью своего офиса мерку, демонстрирующую минимальный рост (обычно от 4 футов 3 дюймов до 4 футов 6 дюймов), чтобы мальчики могли измерить себя перед входом и избежать разочарований в дальнейшем. Конечно, особые запросы и семейные связи продолжали приводить на борт ВМФ низкорослых мальчиков. Тринадцатилетний Джон Стоун, например, имел рост всего в 4 фута (124 см), когда поступил на службу в 1758 году, но на борту того корабля, на который направлялся Джон, служил плотником его брат. К тому же Общество публично объявляло, что сыновья моряков будут приниматься, даже если их рост окажется ниже требуемого.

Вход в Морское общество сегодня

Понимая, что дети все равно будут расти, интересна забота о минимальном росте. Рост связывали с силой и физической подготовкой. Также считалось, что маленький рост менее устойчив к болезням, что, согласно современным исследованиям, вполне обосновано. Рост детей, намного превышающий рост взрослых, также может служить полезным показателем здорового питания и уровня жизни. Сегодня педиатры используют показатели роста детей, чтобы определить, подвергается ли ребенок лишениям или жестокому обращению. Даже Морское общество восемнадцатого века осознавало связь между ростом и уровнем жизни, утверждая, что рост их мальчиков часто «сдерживался бедностью и недостаточностью их питания, а также недостатком должного тепла, вызванным отсутствием такой одежды, какой требует наш климат для питания их конечностей». Многие дети, по-видимому, были ограничены в своем росте; некоторые появлялись со сморщенными лицами, словно были рождены от родителей, которые не получали никакой иной пищи, кроме Джина. По сравнению с тринадцатилетним мальчиком сегодняшней Англии, эти мальчики были в среднем на фут (30 см) ниже. Если бы кто-нибудь из современников Джима сегодня чудесным образом попал в приемную врача, ему немедленно поставили бы диагноз: недоедание или жестокое обращение.

К сожалению, существует не так много сопоставимых данных о росте других мальчиков восемнадцатого века аналогичного социального происхождения. Однако кое-что очень интересное становится очевидным при сравнении мальчиков с данными детей среднего и высшего классов: в то время как четырнадцатилетний мальчик Морского общества имел средний рост около 4 футов 5 дюймов [134.6см], четырнадцатилетний мальчик из среднего или высшего класса, посещавший Королевскую военную академию в Сандхерсте в то же время в среднем обладал ростом в 5 футов 1 дюйм [154,9см]. что составляет восемь дюймов разницы [20 см]. Таким образом, в восемнадцатом веке мальчики из среднего и высшего классов могли смотрели на Джима Хокинса буквально свысока. Небольшим утешением было то, что Джим и его современники наверстают упущенное чуть позже, а поскольку они испытали всплеск роста позже, то и продолжали расти дольше. Тем не менее разрыв в росте был настолько большим, что возникает вопрос, насколько сильно он повлиял на современные представления об иерархической структуре общества.

Несмотря на небольшой рост, как только Джим начинал активно трудиться на борту корабля, его плечи и грудь вскоре становились исключительно широкими из-за того, что ему приходилось таскать и поднимать тяжести, часто в согнутом положении. Интендант на борту, продающий одежду морякам, обычно имел размеры, имевшие в обхвате груди от 36 до 40 дюймов. Учитывая небольшой рост мужчин, эти размеры кажутся довольно большими. Сегодня британские мужчины также обладают средним охватом груди в 42 дюйма, но это, возможно, скорее следствие диеты с бургерами, чем результат переноски и подъема тяжестей.

В отличие от своего невысокого роста, уровень грамотности Джима был на удивление высоким. По крайней мере шестьдесят процентов современников Джима умели читать, и по крайней мере двадцать процентов - писать. Большинство из них, вероятно, училось в приходской или частной благотворительной школе; фактически, лишь небольшое количество мальчиков приходило во флот прямо из школы. Однако большинство товарищей Джима, даже самые юные, до того, как отправиться в море, уже трудились на суше. Однако трудно сказать, насколько регулярными и легальными были их занятия. Большинство лондонских мальчишек зарабатывали деньги, выполняя поручения. Возможно, это являлось хорошей тренировкой для того, что отныне должно было стать их самой важной задачей: бегать «пороховой обезьяной», чтобы как можно быстрее доставлять порох из трюма к пушкам. Джим Хокинс, трудившийся в пабе своих родителей, похоже, был очень близок к своим современникам из реальной жизни, поскольку розлив пива и помощь трактирщику было вторым по распространенности занятием среди мальчишек. Видя, какое множество мальчишек начинали свою трудовую жизнь в пабе, стереотипная карьера Лонга Джона Сильвера [персонаж романа Р.Л. Стивенсона «Остров сокровищ», главный антагонист, предводитель пиратов], бывшего моряка, ставшего трактирщиком, становится весьма правдоподобной. Неудачливый подмастерье ткача Хогарта, Том Айдл, также недалек от настоящих корабельных мальчиков, поскольку ткачество, прядение и шитьё одежды являлись наиболее распространенными после предыдущих трудовых занятий мальчиков. Однако, в отличие от Тома Айдла, подавляющее большинство мальчиков до своей службы во флоте работали на ткацких предприятиях только в качестве слуг или мальчиков, приводящих в действие ремни ручного ткацкого станка, а не как должным образом нанятые подмастерья.

Те же мальчики, которые являлись настоящими подмастерьями до поступления на военно-морской флот, приводили множество причин для расторжения контрактов. Некоторые не смогли устроиться в ремесле, другие утверждали, что с ними плохо обращались их хозяева, также имело место много случаев, когда хозяин попросту умирал или даже исчезал. Многим подмастерьям, по понятным причинам, надоедали ужасные условия труда. Например, восемнадцатилетний Чарльз Обри был учеником трубочиста, прежде чем поступить на военно-морскую службу в 1759 году - его рост составлял всего лишь 4 фута 7 дюймов (140 см), что, возможно, являлось печальным последствием долгой службы в очень нездоровых условиях. Какой бы суровой и опасной ни сложилась жизнь в флоте для Чарльза, он, вероятно, воспринимал её как глоток свежего воздуха.

Помимо наиболее распространенных занятий, указанных выше, мы обнаруживаем, что мальчики до поступления во флот занимались множеством других занятий. Они работали у сапожников, штукатуров, красильщиков бумаги, некоторые помогали своим отцам или другим родственникам в их ремесле; зарабатывали на жизнь, торгуя на улицах - продавая все, от фруктов до спичек или скобяных изделий. Один мальчик подрабатывал в кукольном театре, а другой пел баллады на улицах. Многие пытали удачи в самых разнообразных сферах, так и не найдя постоянной работы, которая бы устроила их – например, мальчик по имени Роберт Вин Роу, который был чем-то вроде мальчика на побегушках: то на винокурне, то у бакалейщика, затем он устроился подручным на пивоварне. «Но ничто не радовало его долго, его ум был совершенно неустроен», поэтому в конце концов «когда он испробовал все методы, которые мог, на суше, и когда ни одна из работ его не устроила, он отправился в море».

Страница из регистров Морского общества

Многие дети были просто обездолены. В 1770-х годах, например, около двадцати процентов мальчиков Морского общества описывались как нищие или находившиеся на попечении работного дома и прихода. И всё же, лишь немногие были признаны бродягами, в то время как большинство имели хоть какую-нибудь работу, хотя, очевидно, их занятость не была достаточно регулярной, чтобы помочь этим мальчикам выжить. Многие обездоленные дети за пределами городов, ранее трудившиеся в сельском хозяйстве, занятые в скотоводстве или работавшие на кирпичных заводах, были отправлены в Лондонское общество, чтобы их снарядили для морского плавания. Примечательно, что среди обездоленных мальчиков имелось также много тех, кто уже побывал в море, но был списан со своих кораблей и безуспешно пытался найти какое-либо иное занятие. Очевидно, что даже во время войны флот иногда увольнял мальчиков насовсем - когда они больше не требовались, или когда они заболевали, или из-за несоблюдения ими дисциплины - несмотря на то, что военно-морские правила запрещали подобные увольнения. Для мальчиков, как и для мужчин, мореплавание иногда оставалось лишь временным эпизодом их жизни - постоянная работа во флоте никоим образом не гарантировалась, особенно в мирное время.

И вот, глядя на современника Джима Хокинса, снаряжённого для службы во флоте, нам следует понять, сможем ли мы узнать побольше о его семейном происхождении и воспитании? Однако тут имеется один фундаментальный вопрос, который еще не решен: когда Джима снаряжали на службу, всегда ли он был мальчиком? А как насчет красочных историй о девочках на борту, замаскированных под мальчиков, вроде известной народной баллады The Female Cabin Boy / Девушке-юнге и подобных песен? Для девушки, конечно же, было невозможно пройти медицинское обследование Морского общества, но принимаемый на службу на борт непосредственно офицером данного корабля, не подвергался такому тщательному осмотру. Увы, в официальных исторических источниках вряд ли найдутся незамеченные на борту девушки. Есть несколько реальных историй о переодетых девушках среди корабельных мальчиков, наиболее известными из них являются опубликованные мемуары Мэри Лейси [Mary Lacy; ок.1740-1801 - британский моряк, корабельный мастер и мемуаристка, возможно, первая женщина, сдавшая экзамен и получившая пенсию от Британского Адмиралтейства в качестве корабельного плотника] и [Mary Anne Talbot, 1778 -1808; - стала солдатом и матросом во время французских революционных войн]. Мэри Лейси, по ее собственным словам, была довольно бойкой девушкой, проводившей ночи на тайных танцах, а не дома в постели. После несчастной влюбленности во время ночных приключений ее подростковый ум не придумал ничего иного, кроме бегства. Переодетая мальчиком, она слонялась по гавани и в конце концов была завербована в качестве слуги на морское судно; мы будем время от времени возвращаться к приключениям Мэри Лейси в качестве корабельного мальчика. Менее романтичной выглядит история о том, как попала в море Мэри Энн Тэлбот. Злой капитан морской пехоты Эссекс Боуэн стал опекуном тринадцатилетней сироты, заставил ее последовать за ним в море, замаскировав её под своего слугу. Позже Мэри Энн стала барабанщиком и юнгой капитана. В то время как история Мэри Лейси заслуживает доверия, история Мэри-Энн Тэлбот не подтверждается реестрами военно-морского флота и имеет несоответствия. Есть ещё множество других историй о «симпатичном юнге», являющихся просто выдуманными историями, созданными писателями, мечтательными девушками и романтиками на суше, а также (что могло бы сильно обеспокоить Джима) сексуально оголодавшими в море мужчинами.

Scott G. - Мэри Энн Тэлбот, 1804

Большинство современников Джима, переживавших нелёгкие времена перед тем, как подняться на борт военных кораблей, потеряли одного или обоих родителей, или их было невозможно найти. И снова Джим Хокинс, и Том Айдл - оба потерявшие своих отцов, кажется, имеют вполне типичные истории настоящих корабельных мальчиков. В 1750-1760-х годах, например, более половины служащих Военно-морского флота, снаряжённых Морским обществом, не имели отца, а у каждого шестого вообще не было взрослых, заботящихся о них. Конечно, некоторые лживые беглецы делали эту статистику еще хуже - вроде четырнадцатилетнего мальчика Томаса Брауна, сбежавшего от родителей в 1759 году, и заявившего о себе как о Джоне Чепмене в Морском обществе, рассказав, что остался без отца - и он преуспел в этом: его снарядили, поместили на борт военного корабля и отправили в море ещё до того, как кто-либо узнал, что он попросту сбежал из дома!

Во многих случаях сам Военно-морской флот был косвенно ответственен за то, что корабельные мальчики оставались без отцов - не только потому, что некоторые современники Джима теряли своих отцов в море, но в следствие природы жизни моряков, означавшей, что их надолго остаются без присмотра отцов. Подобная проблема наличествует даже сегодня, хотя усовершенствованные технологии позволяют часто посещать родной дом и общаться со своими детьми. В восемнадцатом веке в военное время было ещё сложнее: уход на берег был чрезвычайно ограничен, а рекрутские команды похищали моряков в независимости от того, были ли у них семьи или нет. Четырнадцатилетний Джон Уилкинсон, например, был зачислен в 1759 году в Военно-морской флот вскоре после того, как его отец был насильно рекрутирован на борт тендера. Если мать заболевала или даже умирала во время отсутствия отца, то дети моряков подвергались особой опасности. Морское общество справедливо отмечало, что одна смерть в море зачастую губит не одну жизнь на суше, и, следовательно, морские благотворительные организации всегда делали помощь сыновьям моряков одной из своих главных задач, предлагая простое благотворительное решение: отправить их сыновей также в море. Иногда на флоте лежала совершенно прямая ответственность за потерю отца корабельного мальчика: Томас Тилли, тринадцатилетний паренёк из Бедфордшира, ростом всего в 4 фута, был взят на борт военного корабля в качестве слуги в 1759 году после того, как его отец, служивший моряком во флоте, был застрелен при попытке дезертировать.

У некоторых современников Джима в качестве ближайшего ответственного родственника имелся старший брат, и иногда случалось, что они вместе записывались в военно-морской флот. Похоже, что в подобных случаях Королевский флот старался держать братьев на борту одного корабля. Точно так же, как разрешал мальчикам служить на борту со своими отцами - держать мальчиков вместе со старшими братьями или отцами было одновременно гуманным и практичным способом гарантировать, что у юных новобранцев будет кто-то, заботящийся о них, привязанный к ним. Военный корабль мог даже стать местом воссоединения семьи в миниатюре: в 1758 году братья Митчелл, Питер и Джеймс поднялись на борт корабля «Риппон», на котором служил их отец. Очевидно, матросы делали то, что являлось обычной практикой среди офицеров, то есть брали на борт собственных сыновей. Если это касалось воспитания, защиты и наказания мальчиков, то флот мог только приветствовать подобное.

Историки обычно полагают, что мореплавание в значительной степени являлось наследственным занятием, и большинство мальчиков попадали в море просто потому, что именно там их отцы или их общины зарабатывали себе на жизнь. Военно-морской историк Майкл Льюис, например, подсчитал, что в конце XVIII века это относилось примерно к двум третям моряков. Однако всеобъемлющего исследования, подтверждающего подобное предположение, до сих пор не существует. Однако, если взглянуть на корабельных мальчиков, снаряжённых Морским Обществом, то самым поразительным окажется то, что большинство их семей не имели очевидной связи с морем. Например, в 1750-1760-х годах среди тех мальчиков, у которых имелся отец, только десять процентов этих отцов имели хоть какую-нибудь связь с морем. Кроме того, большинство корабельных мальчиков в тот период были выходцами внутриостровных городов, а не прибрежных общин. Конечно, мы не можем исключать того, что некоторые отцы, ныне трактирщики, рабочие или плотники в молодости побывали в море, а также что некоторые из умерших отцов этих мальчиков были моряками. Кроме того, из-за благотворительной деятельности Общества можно обнаружить множество мальчиков, которые в обычной обстановке не пошли бы в Военно-морской флот. Однако это не может повлиять на тот факт, что в период Семилетней войны именно Морское общество снаряжало подавляющее большинство мальчиков, служивших в Королевском флоте, а, следовательно, большинство служащих ВМФ в этот период происходило не из семей моряков. И это несмотря на то, что Общество даже рекламировало приоритет сыновей моряков. Таким образом, похоже, что в Военно-морском флоте восемнадцатого века и во время войны мальчики из семей, не связанных с мореплаванием, могли по крайней мере временно превосходить численностью мальчиков из семей моряков. Конечно, в ВМФ мирного времени их доля была меньше. А в торговом флоте, прибрежном судоходстве и рыболовстве процентная доля, вероятно, была ещё меньше; вместо этого мы ожидали найти здесь только сыновей моряков, возможно, проходящих своё обучение и пользующихся защитой от принудительного рекрутирования.

мальчики Морского общества девятнадцатого века до...

... и после
На первой фотографии мальчик в центре и мальчик справа от него считаются теми же, что мальчик справа и мальчик в центре второй фотографии

Сухопутные отцы современников Джима имели самые разные профессии. Они были разнорабочими, ткачами, портными и сапожниками, плотниками, часовщиками и солдатами. Мать современника Джима зачастую также работала - прачкой, служанкой, ткачихой, портной или торговкой. Некоторые несчастные матери, у которых умерли мужья, жили в работном доме. Трудно сказать, насколько хорошо родители современников Джима справлялись с работой. Титул «рабочий» определенно предполагает неквалифицированную и нерегулярную работу, в то время как ткачей, портных или сапожников часто нанимали из числа приходских детей. Часто в судах восемнадцатого века можно было встретить сыновей солдат, моряков, сапожников и часовщиков, пойманных на кражах. Однако, за большинством профессиональных титулов мог скрываться широкий круг социальных слоев, будь то плотник, трактирщик или часовщик. Плотник, например, теоретически мог быть кем угодно, начиная от безработного, обычного наемного работника, до независимого ремесленника. Общество восемнадцатого века не было знакомо с понятием постоянной безработицы, поэтому моряк регистрировался в рекрутских документах моряком, независимо от того, работал ли он в настоящее время в море или находился на берегу, без корабля и работы. То, насколько хорошо профессия обеспечивала отцов современников Джима Хокинса постоянной работой и достаточным доходом, во многих случаях открыто для интерпретаций. Конечно, в таких ремеслах, как ткачество и сапожное дело, множество людей уже работало в больших мастерских, больше походивших на фабрики, и у этих людей было мало шансов когда-либо стать мастерами. Они могли отправлять своих сыновей в море, потому что не могли позволить себе оплачивать ученичество в своей профессии для своих сыновей. Для многих, вероятно, было большим финансовым облегчением, что флот принимал и кормил их мальчика. Тем не менее, среди тех, кто был снаряжён Морским обществом, можно встретить мальчиков явно из благополучных семей. Мы находим, например, сыновей известного производителя математических инструментов из Лондона, которые, должно быть, ушли в море по личным причинам или, может быть, даже в надежде узнать что-нибудь о том, как используются изделия их отцов.

В корабельные мальчики ВМФ поступали со всей Британии, и даже те, кто был снаряжён лондонским Морским обществом, прибывали не только из Лондона. Тем не менее Лондон оставался центром внимания Общества, и, хотя это довольно трудно точно оценить, в годы Семилетней войны Общество одевало примерно один процент подросткового населения Лондона. В списках Общества можно найти мальчиков с одних и тех же лондонских улиц, являвшихся друзьями или даже родственниками. Например, в 1770-х годах более двадцати семей из ткацкой общины из окрестностей Квакер-стрит в Спиталфилдсе направили своих мальчиков в Морское общество, а из Лонг-Элли в Мурфилдсе почти тридцать семей за короткий период времени отправили своих мальчиков служить в Королевском флоте. К несчастью, лондонские мальчишки часто не производили на Общество особого впечатления, и оно замечало некоторые поразительные различия между ними и теми, кто приезжал из сельской местности или с севера. Говоря прямо, члены Общества чувствовали, что у детей с севера гораздо более приятный характер, и чем севернее, тем он лучше. Члены Общества считали, что это во многом связано с тем, что в северных частях страны дети воспитывались в страхе перед Богом, а священнослужители учили их повиноваться своим начальникам. Северные мальчики были явно добродетельнее и честнее, религиознее, лучше одевались и хорошо вели себя, были менее склонны к ругани и обладали лучшими способностями к чтению, чем их лондонские сверстники. В письме, опубликованном в «Паблик Адвертайзер» в 1757 году, автор, посетивший приёмный день в Обществе довольно бескомпромиссными словами выразил различия, которые он заметил между городской и сельской молодежью:

«И когда Городские и Деревенские Мальчишки смешались со своими Родителями, мне сразу вспомнились две Гравюры гениального мистера Хогарта: о Бир-стрит и Джин-лейн. Деревенские Мальчики выглядели без изъянов, крепкими, рослыми, с ясными и румяными Лицами, в залатанных Пальто, дорогих Чулках и при Башмаках, то есть в полном порядке; а их Родители - скромными и заботящимися о Благополучии своих Детей. Городские же Мальчишки: щуплые, бледные, с Виду невысокие, оборванные и грязные; брошенные их родителями, шумные и потерявшие родительскую Привязанность; их Одеяния, или, скорее, Лохмотья, прожжённые на их Спинах тем самым отвратительным Джином, которым они разрушали свое собственное Телосложение, а также рост, силу и энергию своего Потомства; Деревенский Мальчик двенадцати Лет был крупнее многих шестнадцатилетних Городских Мальчишек».

Hogarth William - Beer Street, 1751

Hogarth William - Gin Lane, 1751

Историки, критикующие урбанизацию и индустриализацию XVIII века, вряд ли найдут более трогательное наблюдение.

Некоторые современники Джима имели необычное прошлое. Мы находим среди них нескольких, хотя и очень немногочисленных еврейских мальчиков, даже среди тех, кого поддерживало Морское общество; несмотря на то, что основатель Общества Джонас Хануэй публиковал брошюры против натурализации евреев. Вполне вероятно, что среди современников Джима Хокинса скрывались и другие еврейские мальчики, поступившие так, как поступил Джон Соломонс, сменивший имя на Джон Смит из-за опасения, что с таким именем, как Соломон, его никогда не примут в ВМФ. Моряки предвзято относились к евреям, потому что единственные евреи, которых они знали, обычно являлись недобросовестными торговцами, поднимавшимися на борт кораблей, стоявших в гавани. Моряки подозревали, что эти торговцы постоянно пытаются обмануть или завысить цену, зная, что моряки не смогут вернуться, чтобы предъявить претензии к купленным товарам. Подобные негативные предрассудки можно обнаружить даже в некоторых ещё более древних военно-морских историях, без напоминания о том, что без доступа ко многим профессиям и будучи бедными иммигрантами, евреи были вынуждены зарабатывать на жизнь подобной единоличной торговлей. Мальчикам-евреям и католикам не разрешалось становиться офицерами военно-морского флота, если только они не отрекались от своей веры.

Среди современников Джима могли оказаться рождённые за пределами Британии. Они прибывали из Ирландии и из таких отдалённых мест, как Лиссабон, Берн и Марсель, из североамериканских колоний и Карибского бассейна, и даже из Африки и Индии. Авантюрные, а иногда и душераздирающие жизненные истории приводили служить некоторых из этих мальчиков иностранного происхождения на борт кораблей Королевского военно-морского флота. К примеру, пятнадцатилетний «Джон» Мейер, поступивший на военную службу в флоте в 1777 году, был родом из Германии, но потерпел кораблекрушение на борту голландского брига у побережья Ярмута и с тех пор жил как бродяга в Англии. Немецкий мальчик не умел ни читать, ни писать, по крайней мере, по-английски, но переболел оспой и с этого момента считался годным и достаточно преданным, чтобы послужить Британии на одном из кораблей Его Величества короля Георга IV. Двенадцатилетний сирота Джон Мунис, поступивший в военно-морской флот в качестве слуги в 1778 году, родился в Лиссабоне; он прибыл в Англию на португальском корабле, который по какой-то причине ушел без него, оставив мальчика одного нищенствовать в Англии - он был принят на борт военного корабля, чтобы сражаться за Британскую империю.

Уже в 1760-х годах Морское общество специально объявило, что будет одевать мальчиков из разных частей света, если они пожелают стать подданными короля своими «Полезными Трудами в этой Стране», что позволяет предположить - возможно, в те времена уже существовало большее количество мальчиков из других частей мира, живущих в приморских городах Великобритании. Эти мальчики не могли ожидать помощи от приходских властей; море было их единственным возможным домом.

Самым известным среди корабельных мальчиков Королевского Военно-морского флота, рожденных за пределами Британии, был Олауда Эквиано [Olaudah Equiano; Gustavus Vassa, ок.1745 - 1797; аболиционист и первый англоязычный чернокожий писатель. Родом из народа игбо], чья автобиография и политическая кампания которого впоследствии оказали большое влияние на британское движение против рабства. Согласно его мемуарам, Эквиано был похищен ребенком в 1750-х годах в Африке и доставлен в Америку в качестве раба. Однако из-за своего маленького роста он выглядел нежелательной покупкой в глазах тех, кто посещал унизительные человеческие аукционы в поисках сильных рабов для работы на плантациях. В конце концов, Олауда был куплен британским офицером ВМФ, который дал ему странное имя Густав Васса, возможно, из-за какой-то связи со шведским королем шестнадцатого века или одноименным кораблем. Британское начальство часто обременяло неевропейцев насмешливо-причудливыми европейскими именами. Офицер взял его в море во время Семилетней войны в качестве слуги и корабельного мальчика. Как и в случае с некоторыми корабельными мальчиками (и девочками), с которыми мы встречались ранее, мы вернемся к истории Эквиано в следующих главах.

Решение Эквиано поступить корабельным мальчиком/юнгой на флот было настолько недобровольным, насколько это вообще возможно.
Далее мы исследуем, что обычно тянуло типичного корабельного мальчишку в море, были ли еще такие мальчики, как Эквиано, попадавшие на борт кораблей по принуждению, или же все они были такими же нетерпеливыми и воодушевлёнными, как Джим Хокинс.

D'Orne - Olaudah Equiano, 1789

ГЛАВА V
Мотивация Джима: моряки и молодежная субкультура

Что же гнало мальчишек во флот короля Георга? Предыдущие главы уже должны были кое-что прояснить. Распространенное объяснение, что большинство моряков просто шло по стопам своих отцов, возможно, имеет определённый резон, но оно не объясняет всего, учитывая, что среди служащих Королевского флота военного времени сыновья моряков составляли меньшинство. Так что же влекло на флот молодых людей, не имеющих семейных традиций мореплавания? Кажется, можно определить два разных архетипа: один, имеющий немного от Джима Хокинса, и другой - от Тома Айдла. Тем не менее, на самом деле, более пристальный взгляд может привести к выводу, что мальчик мог быть одновременно и Джимом Хокинсом, и Томом Айдлом. Судя по документам Морского общества, многие, похоже, были движимы бедностью, суровым ученичеством или же, его отсутствием. Других, похоже, подталкивали приходские власти, судьи или мастера, например, как в случае стереотипного «праздного подмастерья» Тома Хогарта. Но Джим Хокинс с его жаждой приключений и богатства, с его юношеской бравадой и верой в правое дело не был полностью вымышленным, как и Робинзон Крузо с его желанием посмотреть на мир. Мы увидим, что соблазны моря и образ жизни моряков сильно повлияли на молодежную культуру восемнадцатого века, и вполне уместно рассматривать социальную среду моряков восемнадцатого века в целом как отдельную форму молодежной субкультуры.

Прежде чем продолжить изучение связи между молодежью и субкультурой моряков, возможно, стоит прояснить довольно-таки важный вопрос: вынужденно ли корабельные мальчишки записывались на службу в Королевский флот, или нет? Сам флот в первую очередь охотился за моряками. Неопытные, не желающие служить мальчишки не являлись интересной добычей для рекрутской команды, кроме того, это было незаконно. Давление на мальчиков шло с другой стороны, со стороны властей на суше. Наиболее очевидными примерами подобного были мальчики, которых суд признавал виновными в преступлении, и с них снимали наказание при условии их зачисления на военно-морскую службу. Но количество таких случаев, по-видимому, невелико. Теоретически они тоже были добровольцами, поскольку военно-морская служба являлась щедрым предложением, сделанным либо судьей, либо это было предложено самими обвиняемыми, дабы избежать обычного наказания. Помимо случаев «осужденных мальчиков», имеется большее количество мальчишек, на которых давление менее заметно. Многое в отношении будущего обычного мальчика решалось неформальным образом, и не фиксировалось в официальных документах, особенно в отношении детей из бедных семей, и, можно предположить, что приходские власти пытались повлиять на выбор профессии. Более того, у приходских властей имелась возможность принудить тех, кто зависел от их помощи, пройти определенное ученичество.

И снова мальчишки, снаряжённые Морским обществом, являются хорошим примером серой зоны между добровольчеством и принуждением. Официально все мальчики Общества должны были являться добровольцами. Сомнения по поводу этого утверждения возникают с самого начала работы Общества в 1750-х годах просто из-за того, что поначалу важную роль там играл судья Филдинг. Он заверял общественность, что все его мальчики поступают во флот добровольно, но мы не знаем, сколько из его новобранцев привлекли его внимание, совершив мелкие правонарушения. Основываясь на собственных комментариях Филдинга об их преступном прошлом, мы подозреваем, что многие из его парней «добровольно» вышли в море, чтобы избежать конфликта с законом. Задолго до основания Морского Общества Филдинг уже жаловался в газетной статье, что ему приходится отправлять мальчиков в тюрьму, хотя было бы намного эффективнее отправлять их на службу в море. В первые годы Морского Общества возникали некоторые проблемы с мальчиками, сбегавшими после того, как их снаряжали, или сразу после прибытия на борт военного корабля. Планировали ли они украсть одежду Общества с самого начала, или они внезапно изменили свое мнение, или же кто-то заставил их записаться во флот?

По общему признанию, факт, что среди мальчиков Филдинга присутствовало некоторое количество тех, кто позже дезертировали или вел себя крайне плохо, оказался одной из основных причин, по которым Общество в конечном итоге прекратило сотрудничество с ним. Снаряжение дезертиров было пустой тратой денег для Общества и наносило ущерб их отношениям с флотом. С годами Общество становилось все более осторожным и менее охотно принимало мальчиков, которых принуждали, или которые не казались заслуживающими доверия. Однако если мы возьмем явно зафиксированное криминальное прошлое в записях о вербовке в качестве намека на то, что корабельный мальчик, возможно, поступил на службу не совсем добровольно, то даже в последние десятилетия восемнадцатого века мы все еще сможем найти множество примеров этому. Например, среди мальчиков, снаряжённых в 1770-х годах, около одного процента имеют явную зарегистрированную историю правонарушений. Еще три процента в 1770-х годах зарегистрированы как отправленные или рекомендованные судьёй, лорд-мэром или другими властями, обладающими возможностью отправлять несовершеннолетних осужденных. И это, конечно, не все, поскольку подобная справочная информация не всегда фиксировалась в регистрах. Когда, например, Общество обвиняли в том, что оно заманивает деревенских мальчиков, требовавшихся в сельском хозяйстве и животноводстве, Общество защищалось, утверждая, что большинство мальчиков из-за пределов Лондона были присланы приходскими чиновниками, судьями или уважаемыми джентльменами, которые, несомненно, отправляют только тех мальчиков, которые являются «помехой».

С 1750-х по 1770-е годы публикации Общества часто давали своим мальчикам довольно неудачные характеристики, изображая их не только как нищих, но и как угрозу общественной безопасности. Мы читаем, например, что «целью Общества является устранение бродяг, воришек или тех, кто из-за крайней нищеты и невежества губительны для общества», и только после этого добавляется намерение «побудить трудолюбивых бедняков отправлять своих детей в море». В публикации 1772 года Общество разделило своих корабельных мальчиков на три категории: первая - воспитанные, образованные и религиозные; затем те, кто был активными и смелыми, но «мало или совсем не защищался от искушения». И, наконец, якобы самая многочисленная группа, которых описывали как «ужасно развращенных» из-за ранней потери родителей или несчастий, никогда не получавших никаких наставлений, живших как бродяги, имевших привычку к праздности, в «самой нечестивой компании, в самой нечестивой части тех миров», являвшихся «ожесточенными в беззаконии». И снова следует напомнить, что Общество являлось частной благотворительной организацией и нуждалось в привлечении спонсоров, при необходимости изображая свое предприятие как программу по предупреждению преступности. Тем не менее, подобные драматические описания заставляют задуматься, действительно ли все эти «ужасно испорченные» мальчики поступали во флот по собственной воле или кто-то принудил их к этому.

Повседневная работа и реклама Общества свидетельствуют о недоверии к мотивации некоторых корабельных мальчиков. В протоколах Общества записаны предупреждения капитанам о том, что они должны принять мальчиков, которые в прошлом воровали, и этим капитанам адресовались письма Общества с просьбами быть более осторожными, чтобы не допустить дезертирства этих мальчиков. Такие меры предосторожности предполагают, что процент молодых людей, прошлое которых заставляло Общество беспокоиться, вероятно, было выше, чем тот один процент с зарегистрированной судимостью. Тем не менее, мы до сих пор не можем быть уверены, были ли дезертировавшие мальчики «хитрыми ловкачами», подделывающими свой энтузиазм и хотевшими только украсть снаряжение Общества, или их принудили записаться в военно-морской флот.

В первые годы своего существования Общество беспокоило не только то, что мальчики немедленно дезертировали, но и то, что некоторые ребята изо всех сил пытались покинуть свой корабль, утверждая, что являются учениками какого-нибудь мастера на суше. Общество советовало капитанам не списывать мальчиков, притворяющихся учениками или подмастерьями, а сначала сообщить об этом секретарю Общества, который затем сделает соответствующей запрос. Заявление о том, что он подмастерье, было заманчивым способом для морского служащего покинуть корабль, поскольку офицеры боялись потерять свою премию в пользу настоящего хозяина мальчика. И все же, зачем мальчику притворяться подмастерьем вскоре после того, как он, по всей видимости, добровольно поступил на службу? В апреле 1757 года, например, капитан корабля «Рэмильес» сообщал Обществу, что некоторые его мальчики утверждали, будто бы являются подмастерьями, однако расследование показало, что у большинства договоры об обучении были аннулированы их старыми хозяевами. Мальчики вынуждены были остаться - с фатальными последствиями для всех, поскольку «Рэмильес» стал их смертным одром, когда корабль сначала пострадал от эпидемии, а затем потерпел крушение у берегов Девона. Только одному мальчику, Питеру Райаллу, посчастливилось покинуть «Рэмильес» незадолго до его ужасной судьбы. Питера перевели на «Ройал Энн», откуда он был окончательно уволен за то, что всё-таки оказался подмастерьем - после пяти полных месяцев службы в Королевском флоте.

Факт наличия таких мальчиков, изо всех сил пытающихся сбежать, и при этом называющими себя подмастерьями, предполагают, что дезертиры, возможно, не все были ворами, которые хотели украсть одежду, а среди них присутствовали молодые люди, которых заставили завербоваться во флот родители, бывшие мастера или кто-то, обладающей властью, без какого-либо энтузиазма с стороны мальчиков по поводу выхода в море. Конечно, тут имеется вероятность, что некоторые мальчики внезапно изменили свое мнение после того, как впервые ощутили на себе флотскую дисциплину, поскольку, в конце концов, большинство из них были ещё очень молоды. Несчастным пришлось бы долго оставаться в вонючем корпусе тендера среди жертв рекрутских команд и всевозможных хулиганов. Уильям Робинсон, добровольно поступивший в военно-морской флот в 1805 году, сразу же пожалел о своем решении, оказавшись на борту принимающего корабля в обществе «несчастных товарищей по трюму и крыс, бегающих по ним» - некоторые страдали морской болезнью или падали в обморок от зловоний. На люк водрузили решетку и выставили вокруг него караул из морских пехотинцев, так что Уильяму показалось, что с ним обращаются, как с преступником. Это было совсем не то, что ожидал от военно-морского флота восторженный и патриотичный юноша.

Ввиду всех проблем с мальчиками, пытающимися сбежать, Морское общество увидело необходимость уделять больше внимания тому, чтобы все его новобранцы поступали во флот по собственной воле, а также чтобы они были готовы становиться моряками не только физически, но и морально. В 1757 году началась рекламная кампания, целью которой было напомнить всем намеревавшимся завербовать мальчика, чтобы они старались убедиться, что мальчик действительно хочет отправиться в море. Но этой кампании оказалось недостаточно. Общество вынуждено было продолжать выпуск газетных объявлений, в которых сетовало, что церковные старосты, приходские надзиратели, родители и мастера со всей страны продолжают присылать мальчиков, которые, будучи опрошенными по прибытии, заявляли, что не желают идти в море. Общество пригрозило, что в будущем просто будет возвращать таких мальчиков в места их поселения - вероятно, подобное может намекать на то, что до того момента таких мальчиков все равно отправляли во флот. Кроме того, Общество также просило не посылать капризных, неразумных, или морально не готовых к сложной жизни моряка мальчиков. И это был не последний раз, когда Обществу приходилось устраивать подобные рекламные компании. Иногда было трудно определить, чего мальчик хочет на самом деле, да и сами мальчики не понимали, что решение принимали они сами, явно не осознавая, что их ждет в новой жизни. Иногда Общество предоставляло некоторым из них больше времени для пересмотра своего решения. В других случаях Общество выражало возмущение, узнав, что родственники или друзья опаивали молодого человека алкоголем перед представлением его в конторе. Общество явно шло вразрез с общепринятым среди родителей и властей мнением, что для мальчика, неспособного освоиться в какой-либо профессии, море является окончательным решением их проблем, и они зачастую не обращали внимание на то, был ли мальчик подготовлен или готов к подобному решению.

Попытки Общества добиться того, чтобы все корабельные мальчишки выходили в море по собственной воле, были, безусловно, благим намерением. Однако в конечном итоге усилия Общества были подорваны законами восемнадцатого века о бедных, законами об ученичестве и законами против бродяг и мошенников, игнорировавшими личную свободу детей бедняков. Местные власти имели право приказать детям, которых поддерживал приход, пройти обучение в торговом мореплавании или связанных с морем профессиях. Хотя служение во флоте не являлось ученичеством, можно предположить, что некоторые приходские чиновники считали, что они таким образом действуют в рамках закона. Возьмем, к примеру, многочисленных мальчиков, отправленных в Морское общество из Колчестера: из-за нехватки рабочих мест местные приходские власти часто посылали своих мальчиков на работу в другие места, а мальчики из семей бедняков этого города привыкли к тому, что их отсылают в подмастерья. Они становились учениками рыбаков, добытчиков устриц и моряков как вблизи Колчестера и так вдали от него, в Саутуорке, Дептфорде и даже Саут-Шилдсе или Сандерленде. С основанием Морского общества отправка детей бедняков во флот, должно быть, показалась разумным альтернативным решением.

Кроме того, мастера имели право отдать своих учеников, за которых платил приход, в морское ученичество с разрешения мировых судей, а те также могли предположить, что службу в ВМФ тоже можно считать ученичеством. Это объясняет, почему некоторые мальчики по-прежнему отчаянно цеплялись за утверждение, что они являются подмастерьями на суше, в то время как их бывший хозяин уже аннулировал договор ученичества. Наряду с законодательством об ученичестве законы против бродяг делали законным отправку на флот любого, кого могли счесть праздным, распутным, мошенником, бродягой или нищим, независимо от того, был ли это мужчина или мальчик. Морское общество в значительной степени должно было винить только себя в приеме принуждаемых мальчиков, поскольку его собственные публикации изображали это мероприятие как программу предотвращения преступности среди проблемной молодежи. Обществу потребовалось время, чтобы понять, что его собственные рекламные сообщения должны принять более позитивный тон в отношении мальчиков, если оно хочет, чтобы его не считали местом ссылки подростков-правонарушителей.

Есть также свидетельства того, что многие мальчики, привыкшие к тому, что их посылают на работу, полагали, что зачисление на корабли является обязательным для выполнения приказом. Например, однажды ночью 1763 года трое парней перепрыгнули через стену общежития Морского общества и убежали, оставив Общество в недоумении, почему мальчики решили сбежали, когда они в любой момент могли свободно уйти, и это событие привело к еще одному решению комитета Общества: сообщать каждому мальчику, что решение остается за ним. В конце концов, можно также предположить, что даже члены Общества, несмотря на все их заверения о добровольности, считали определенное давление полезным, по крайней мере, среди проблемных или обездоленных мальчиков. Хануэй писал, что судьи и адвокаты должны решить, насколько далеко могут заходить вышеупомянутые законы в отношении юных бродяг. Он сам считал, что, поскольку у обездоленных детей, помимо воровства, зачастую нет иного способа выжить, и, поскольку они являются «рассадником для самых опасных преступников», страна только бы выиграла, если бы Общество стало «средством сделать наши дороги и улицы более безопасными; и мягкими средствами или при помощи принуждения удалить жалкие толпы, нарушающие спокойствие гражданского общества». Бедность и отсутствие поддержки делали Джима потенциальным преступником.

Когда по окончании Семилетней войны Общество разработало план распределения корабельных мальчиков ВМФ в торговом флоте, Хануэй снова заверил общественность, что никакого принуждения не будет, отметив при этом, что «убеждение и поощрение будут иметь большое значение, а необходимость еще больше», и что «ни политика, ни гуманность» не позволят им отпустить любого мальчика, который, как это можно ожидать, закончит жизнь бродягой! Таким образом, продолжали иметь место случаи, подобные случаю с олдерменом Джорджем Нельсоном, который в сентябре 1759 года написал в Общество, рекомендуя бедного мальчика по имени Актеон Джефферис для службы в Военно-морском флоте. Олдермен Нельсон не скрывал того факта, что Актеон был пойман на воровстве, но при этом он также воспользовался возможностью и пригласил секретаря Общества для получения от него крупного пожертвования в размере 21 фунта стерлингов, и в том же месяце Актеон был снаряжён и отправлен на корабль «Ройял Соверен». Пойманный на воровстве Актеон, должно быть, оказался весьма восприимчив к предложению олдермена стать добровольцем флота, и, возможно, пожертвование олдермена помогло преодолеть сомнения внутри Общества.

Необходимы дальнейшие исследования в судебных архивах, чтобы изучить ситуации мальчиков, осуждённых судом, чьи приговоры были отменены при условии поступления в ВМФ. Протоколы разбирательств в лондонском Олд-Бейли [традиционное название центрального уголовного суда] демонстрируют, что между 1700 и 1815 годами чуть более одного процента осужденных мальчиков в возрасте от девятнадцати лет и младше были допущены к военно-морской или военной службе и, таким образом, избежали наказания. В абсолютном исчислении эти цифры невелики. Большинство этих мальчиков были подростками, и сомнительно, чтобы они оказались новичками в море. Многие из них уже могли обладать опытом работы в море и, вероятно, поступали во флот не в качестве слуг/служителей, а в качестве полноценных моряков. Большинство подобных случаев зарегистрировано в последние два десятилетия указанного периода, когда качество отчетов Олд-Бейли улучшилось, а войны с революционной Францией заставили и флот, и армию отчаянно нуждаться в людях. Здесь процент осужденных подростков, которым было разрешено поступить во флот или в армию, вырос примерно до пяти; возможно, еще некоторые смогли избежали наказания, обменяв свои приговоры на службу в ВМФ позже указанного периода.

Двенадцатилетний Уильям Барретт, в 1804 году осужденный в Олд-Бейли за кражу часов у трактирщика, у которого работал, был самым юным среди осужденных мальчиков и, вероятно, являлся скорее исключением, чем правилом. Среди осуждённых присутствует еще один юнец, четырнадцатилетний Джордж Маккей, который в 1793 году являлся сообщником восемнадцатилетнего юноши. Вместе они украли шелковый носовой платок стоимостью всего шесть пенсов у эсквайра Гранвилла Шарпа, знаменитого участника кампании против рабства. В случае Джорджа примечательно, что он имел такой же рост, что и его восемнадцатилетний подельник - возможно, это указывает на то, что зарегистрированный возраст в источниках восемнадцатого века часто являлся предположением, кроме того, Джордж мог занизить свой возраст, надеясь на более мягкий приговор. Трудно поверить, чтобы военно-морской флот был заинтересован в совершенно неопытных корабельных мальчиках, подобных Уильяму Барретту или Джорджу Маккею, как бы им не хотелось стать моряками, особенно после того, как в 1794 году была отменена надбавка на слуг к жалованью офицеров.

Напротив, случай отправки на службу во флот семнадцатилетнего Джорджа Ренни, осужденного в Олд-Бейли в 1798 году, представляется гораздо более правдоподобным. Джордж уже побывал в море на борту военно-морского корабля, и находился в увольнении на берегу в июне того же года, когда совершил свое преступление. В действительности он собирался получить призовые деньги, причитающиеся ему за службу на своём корабле, и ко времени суда уже был приписан к другому кораблю. У Джорджа имелся ценный опыт мореплавания, и его срочно требовали на борт нового корабля. Его обвинили в краже куска сахара из фургона стоимостью тридцать шиллингов, и он, очевидно, использовал очень грубые выражения по отношению к слуге возчика - наказание Джорджа службой на борту корабля, на котором он уже служил, выглядит весьма странным приговором, по сути, не являясь наказанием. Но судье было важно, чтобы Джордж тревожил и беспокоил французов, а не лондонцев. Точно так же семнадцатилетний Ричард Миллс, осужденный в 1814 году за кражу часов, и уже имевший по крайней мере годовой опыт мореплавания, по приговору Олд-Бейли был отправлен в море. Во времена нехватки кадров флот приветствовал таких опытных новобранцев. Их случаи также служат напоминанием о том, что мир и война во многом повлияли на набор кадров во флот: в то время как в мирное время на кораблях Его Величества имелось множество способных моряков, из которых можно было выбирать; во время войны ситуация с укомплектованием экипажем становилась отчаянной, а военно-морской флот - более сговорчивым и готовым принимать людей, осуждённых судьями.

Однако приём на борт неопытных и не желающих служить мальчишек могло оказаться правдоподобным только в периоды крайней нехватки кадров. И мальчики должны были демонстрировать приверженность к службе, потому что в противном случае они бы быстро вернулись на сушу и улицы. Имеются свидетельства того, что некоторые капитаны намеренно давали беспокойным новобранцам возможность дезертировать, а нежелательных мальчишек иногда просто списывали на берег в ближайшей британской гавани, вопреки правилам ВМФ. В действительности, возможно даже, что некоторые особенно дерзкие мальчишки обманом смогли избежать наказания, в суде «вызвавшись» на морскую службу, а затем продемонстрировав офицеру военно-морского флота свое самое дерзкое поведение. Тогда терпение офицера быстро иссякало, и он предпочитал высадить мальчика в ближайшем порту, чем предпринимать дальнейшие попытки превратить его в полезного моряка. Действительно, в записях Морского общества мы находим нескольких таких мальчиков, которых в течение короткого периода времени не раз присылали в контору Общества власти. Каждый раз эти мальчики с полным правом утверждали, что они были должным образом уволены со своих кораблей спустя всего несколько недель своей службы. Таким образом, судьи и приходские власти пытались использовать флот в качестве альтернативного судебного наказания и предохранительного клапана для несовершеннолетних неудачников, но без взаимодействия мальчика и флота идея не всегда срабатывала. Если юный Том Айдл не пожелал становиться моряком, то вполне вероятно, что вскоре он вернулся на сушу. С другой стороны, мальчики были молоды, так что имелся шанс, что строгая дисциплина на корабле и долгая разлука с сушей в конечном итоге заставят их сдаться и принять новую жизнь в море.

Rowlandson Thomas - Portsmouth Point, 1811

Давайте теперь обратим наше внимание на другие признаки, свидетельствующие о том, что многие мальчики, подобные Джиму Хокинсу, очень хотели выйти в море. Подобно современной молодежи, «подвиги», музыка, мода и мечты о славе и богатстве, будоражили их воображение. Один из лучших примеров, демонстрирующих привлекательность морской службы, — это большое количество беглецов среди корабельных мальчиков ВМФ, поступивших на службу без согласия своих родителей или мастеров, как это грозил сделать Робинзон Крузо:
«Я обратился к своей матери в то время, когда счёл, что она немного сговорчивее, чем обычно, и сказал ей, что мои мысли сейчас поглощены желанием повидать мир настолько, что я никогда не соглашусь ни на что с достаточной решимостью, чтобы пройти через это, и моему отцу лучше дать мне свое согласие, чем заставлять меня обходиться без него; что мне сейчас восемнадцать, а это слишком поздно, чтобы идти в подмастерья к торговцу или клерком к адвокату; что я уверен - если я так поступлю, я непременно сбегу от своего хозяина, прежде чем истечёт срок моего обучения, и уйду в море».

Многие мальчики восемнадцатого века, такие как ученик бондаря Джон Николь, утверждали, что перечитывание приключений Робинзона Крузо раз за разом заставляло их уставать от ученичества и желать отправиться в море. Джон выбрал бондарное дело, чтобы угодить своему отцу, но его сердце никогда не принадлежало этому ремеслу:
«пока мои руки обхватывали бочки, мой разум пребывал в море, а мое воображение - в чужих странах».

Морское общество раздавало экземпляры Робинзона Крузо всем мальчикам на борту своего учебного корабля. Даниэль Дефо (ок. 1660-1731) мог представить Крузо (а также капитанов и пиратов из других его романов) как печального персонажа, предупреждающего своих читателей не следовать его глупому примеру, однако Морское общество, а возможно, и все остальные, включая самого Дефо, очень хорошо сознавали, что книга производила прямо противоположный эффект на многих молодых читателей.

Роберт Хэй из Пейсли, сбежавший в море в возрасте тринадцати лет в 1803 году, тоже читал Робинзона Крузо, снова и снова - «с большой жадностью и восторгом». Он часто сетовал, что не был товарищем Крузо, и сожалел, что собственная жизнь не предоставила ему таких приключений. Родители Роберта изо всех сил пытались заработать на жизнь, и с раннего детства ему приходилось вносить свой вклад в семейный доход, работая на хлопкопрядильной фабрике. Роберт стремился к открытой и активной жизни, но по понятным причинам воспринимал свою рабочую жизнь как ограниченную и малоподвижную. Поэтому его усилия у ткацкого станка были такими же скромными, как и у Тома Айдла, за что Роберт время от времени бывал бит хозяином. Однажды тринадцатилетний мальчик проснулся, когда все остальные уже ушли из дома на работу, съел свой завтрак, занял шестипенсовик у соседа и, не попрощавшись, отправился в Гринок посмотреть, не захочет ли кто-нибудь взять его в море.

Некоторые историки предупреждают нас не переоценивать романтику в качестве мотивации для выхода в море, однако, изучив доступные альтернативные возможности трудоустройства, особенно для мальчиков из бедных семей, становятся понятными соблазны воображаемой жизни моряка. Уильям Робинсон, поступивший в военно-морской флот в 1805 году, был одним из подобных неуравновешенных мальчиков: с раннего возраста он помогал своему отцу, скромному сапожнику, зарабатывать на жизнь для семьи. Тем не менее, он пишет в своих мемуарах, что его «странствующий ум» никогда не смог бы сосредоточиться на этом ремесле. Однажды Уилл покинул сапожную мастерскую и отправился «по одному из капризов моей юности» записываться в ВМФ в Тауэр-Хилл. Поскольку он все еще ходил в фартуке сапожника, потребовалось некоторое усилие с его стороны, чтобы убедить инспектора, что он не сбежавший подмастерье.

С другой стороны, пятнадцатилетний Эдвард Барлоу всегда угрожал своим родителям тем, что не собирается продолжать свое ученичество. Эдвард считал все доступные сельскохозяйственные работы в своем приходе простой рутиной. Он свысока смотрел на людей, работающих в поле, считая их ограниченными, никогда не осмеливающимися уходить далеко от дома, из-за чего, по его мнению, они упускали целые состояния, которые можно заработать за границей. В конце концов Эдвард уехал в Лондон, где сначала работал слугой в пабе, дабы избежать долгой привязки в качестве подмастерья. Он часто слонялся у реки, наблюдая за кораблями и надеясь, что кто-нибудь спросит его, не хочет ли он выйти в море. Это был не самый безопасный способ, поскольку он не только получал палкой от жены хозяина за то, что отсутствовал на работе, но и к нему обращались те, кого мы сегодня называем «торговцами людьми»: люди, убеждавшие наивных и бедных мальчиков подписать договор, который фактически превращал их в рабов для работы в американских колониях.

Мэри Лейси, живая и влюбчивая девушка, переодевшаяся мальчиком, также начала свою карьеру в 1750-х годах в качестве морского слуги, просто слоняясь в гавани, пока к ней не подошли и не спросили, не хочет ли он (она) стать слугой артиллериста на борту «Сэндвича». Вышеупомянутый тринадцатилетний беглец Роберт Хэй из Пейсли выбрал тот же подход после того, как добрался до Гринока пешком и на попутных повозках. Впервые оставшись в одиночестве вдали от дома, с деньгами на исходе, Роберт немного встревожился, когда ни один из торговцев не взял его на своё судно. К счастью для него, Роберт столкнулся не с торговцами людьми, а с двумя (подозрительно) восторженными мальчишками, убедившими его присоединиться к ним, чтобы вместе поступить в Королевский флот вместо того, чтобы обращаться на торговые суда.

Морское общество так беспокоилось о беглецах, что во все газеты помещало объявления, чтобы родители и хозяева, чьи мальчики пропали без вести, приходили в контору Общества посмотреть на последних новобранцев, дабы проверить, нет ли среди них их мальчика. Если возникало подозрение, что мальчик уже отплыл на корабле, Общество предлагало родителям и хозяевам просмотреть его регистры. Обычно мальчики постарше, надеявшиеся поступить в флот в качестве оплачиваемых моряков-новобранцев, с большей долей вероятности являлись беглецами. Иногда их заманивали вербовочные офицеры, к раздражению мастеров, у которых таким образом отнималось вознаграждение за обучение. В 1759 году, когда война резко увеличила потребность флота в новобранцах, один читатель «Джентльменского журнала» гневно жаловался, что одной возможности завербоваться уже достаточно, чтобы сделать учеников и подмастерьев более ленивыми и наглыми, потому что они уверены, что в любой момент смогут сбежать от своего ученичества и будут приняты с распростертыми объятиями во флот. Через два года после начала своей деятельности Морское общество решило, что в будущем будет принимать мальчиков, если только священник, судья, церковный староста, надзиратель прихода или кто-нибудь, обладающий властью, засвидетельствует, что эти мальчики не является подмастерьями. Бывшие ученики должны были предъявлять аннулированные договоры с обеих сторон в качестве доказательств. Смотрителю общежития было приказано сообщать обо всех находящихся на его попечении мальчиках, в которых он подозревает подмастерьев.

Иногда просто вера в то, что флот определенно предложит лучшую еду, чем скудные обеды, получаемые от жены своего хозяина, вынуждала учеников и подмастерьев совершать побеги. К сожалению, подобная вера зачастую не оправдывалась. Конечно, можно также рассмотреть случаи жестокого обращения мастеров с учениками в качестве показателя принуждения к службе на флоте, особенно когда подобные мастера даже пытались заставить своих учеников сбежать, чтобы можно было оставить себе плату за ученичество, больше не заботясь о самом мальчике. В сентябре 1757 года, например, отец Уильяма Ньютона подал в суд на мастера своего сына - изготовителя часовых механизмов - обвинив его в том, что он годом ранее подстрекал Уильяма бежать во флот, пытаясь заставить Уильяма потерять интерес к ремеслу и бросить ученичество. Отец был уверен, что его сын станет верным и прилежным учеником, но Уильям много раз был бит своим учителем за то, что не мог выполнить задания, для которых он не был должным образом подготовлен. Ученичество Уильяма Ньютона не оплачивалось приходом, он не принадлежал к беднейшим слоям населения, и ему посчастливилось иметь отца, который приложил все усилия, чтобы обратиться в суд, откуда мы и узнали о его деле. Другой мальчик с такой же судьбой, но из семьи бедняков, не имеющий друзей и родственников, оказался бы на корабле, и его история никогда бы не привлекла нашего внимания.

Морское общество тоже заметило появление мастеров с учениками, якобы неспособных к изучению своего ремесла и «желавших отправиться в море». Общество чувствовало себя обязанным напоминать своим сотрудникам о необходимости надлежащим образом проверять согласие мальчиков, а также их родителей, если они есть. Было необходимо лично побеседовать с мальчиком, поскольку некоторые мастера создавали у своих учеников впечатление, что у них нет выбора. Однако, возможно, его действительно не существовало, потому что хозяин, не желающий мальчика, мог превратить его жизнь в ад. Вымышленный персонаж хирурга и романиста Тобиаса Смоллетта [«The Adventures of Roderick Random / Приключения Родерика Рэндома», 1748] избрал более тонкий подход, попытавшись убедить своего ученика Родерика сбежать на флот (обвинив его в беременности своей горничной, за что был ответственен сам):
«Я удивлен, что такой молодой человек, как ты, не обнаруживает никакой склонности увеличить свое состояние в мире. Клянусь Богом, ещё до твоего возраста я жарился на берегах Гвинеи. Черт возьми, что мешает тебе извлечь выгоду из войны?.. где ты наверняка многому научишься и обретёшь хорошие шансы на получение призовых».

Эти аргументы были скорее соблазнительными, чем угрожающими, и не обязательно иллюзорными. Хотя доля мальчиков в призовых деньгах была мизерной по сравнению с долей матросов и офицеров, даже великий экономист восемнадцатого века Адам Смит признал, что привлекательность «морской лотереи» не безосновательна: военно-морская служба все еще содержала в себе большую надежду на личное обогащение, хотя флот восемнадцатого века был несравним с елизаветинскими временами безжалостных легализованных грабителей, подобных Фрэнсису Дрейку и Уолтеру Рэли. В глазах многих молодых людей море все еще казалось миром, в котором смелый молодой человек, даже обладающий скромным происхождением, мог разбогатеть, не работая для этого всю жизнь, или, по крайней мере, славно умереть при попытке обогащения. В некотором смысле это сродни теориям Гэри Беккера, принесшим ему Нобелевскую премию по экономике - которыми он объяснил феномен обращения современных чикагских подростков к преступности в качестве рационального выбора: многим мальчикам казалось, что возможные выгоды перевешивают риски при рассмотрении альтернативных вариантов заработка.

Даже более здравомыслящие мальчики понимали: служа во флоте, они могут рассчитывать на то, что начнут получать полноценное жалованье моряка в возрасте примерно восемнадцати лет, а это означает, что они станут наёмными работниками раньше, чем в любом другом ученичестве. Да и жалование военно-морского флота - 24 шиллинга в месяц для опытных моряков и 19 шиллингов для рядовых моряков - не шло ни в какое сравнение с сухопутными профессиями. На суше, например, ткач зарабатывал всего около 15 шиллингов в месяц, а простой рабочий зарабатывал не больше 12. Вдобавок флот предлагал бесплатное проживание и питание. Иногда у моряков возникала возможность заняться небольшим бизнесом, хотя это больше относится к морякам торгового флота. В торговом флоте мальчишки не сталкивались со строгими правилами и войной, но, с другой стороны, нагрузка на военно-морского служащего/корабельного мальчика была ниже, чем можно было бы ожидать мальчику, трудящемуся на торговом судне у капитана, пытающимся выжать максимум из своей дешевой рабочей силы.

И по сравнению с мрачными экономическими перспективами некоторых видов профессий на суше, мореплавание обещало, по крайней мере, на время войны, лучшие возможности трудоустройства. Приходские мальчишки, посланные во флот депутатом парламента и членом Морского общества Чарльзом Греем из Колчестера, обычно могли рассчитывать только на то, что их отправят в подмастерья к ткачу, и они окажутся связанными своим ученичеством до двадцати четырех лет, ими будут злоупотреблять, используя в качестве дешевой рабочей силы, а впоследствии у них появятся скудные возможности трудоустройства в этой профессии, переполненной нищими подмастерьями. Или же, их могли отправить в морское ученичество, где они могли бы получать не больше 60 шиллингов в год (а иногда и совсем ничего), порой не получая даже никакой одежды до окончания срока их ученичества. Для таких нищих мальчиков Королевский морской флот, предлагающий бесплатный комплект одежды и постельных принадлежностей от Морского общества, ежегодное (хотя и не гарантированное) пособие в размере от сорока до пятидесяти шиллингов, перспективу стать наемным работником в возрасте восемнадцати лет и возможность получения призовых денег, мог показаться очень привлекательным, по крайней мере для тех, кто игнорировал опасности морской службы.

Учитывая, что военно-морской флот предлагал более быстрый путь к независимости, чем любое ученичество на суше, также не будет противоречием утверждать: мальчики, у которых возникали проблемы с законом, добровольно поступали в военно-морской флот – куда, иронии судьбы, других отправляли в качестве наказания, дабы научить их строгой дисциплине. Угрозы девятихвостой плётки-кошки не сильно пугали персонажа Хогарта Тома Айдла, считавшего, что он уже привык к жестокости и к тому, что его заставляют работать - будь то ученичество или заключение в исправительном доме. Сэмюэл Ричардсон в своей книге «Вейд Месам or Young Man's Pocket-Companion / Vade Месum или Карманный компаньон молодого человека» (1734) - руководства, устанавливающего правила надлежащего поведения для учеников - сообщал, что для мальчиков, которые не могут подчиняться изложенным в нем правилам, выход в море - лучший выбор карьеры, а также:
«Счастливое Освобождение честного Торговца, с которым Юноша иначе мог быть связан; великое Облегчение для его Родственников - кто тем самым избавился от Унижения и Разочарования бесплодных попыток, а также Времени и Денег, потерянных без Цели; и Выгоды для молодого человека и, возможно, для Общества, хорошо послужить в таком морском Королевстве, чтобы сделаться смелым и отважным Духом - для тех, кто считал себя выше того, чтобы считаться с Правилами упорядоченной Семьи».

Таким образом, «смелые и отважные духом» неугомонные мальчики и интересы Империи могли извлекать выгоду друг из друга. Морская служба могла стать выходом как для властей, так и для проблемного юнца. В то время как подростковая агрессивность, часто подпитываемая пренебрежением со стороны общества, могла привести многих современников Джима к конфликту с обществом на суше, то в море и на войне эта черта была желанна и ожидаема. Беспокойная молодежь не чужда патриотизма, ксенофобии или сектантства, и готова вступить в войну за свою страну, и уж тем более, если их поощряют денежными приза за каждый захваченный корабль. Хануэй жаловался, что некоторые лондонские молодые люди даже научились смеяться над виселицей, но именно такое смелое отношение могло обратиться в преимущество для боевой мощи Британии. Морское общество рекламировало, что они ищут «мальчиков с дерзким характером, дух которых заставляет их попытать счастья в море, тех, кто слишком переменчив для своего ремесла или слишком смел, чтобы жить на берегу с трезвыми хозяевами», тех, «чьи головы обращены к войне». Мальчики, приветствующие боевые корабли на гравюре Хеймана и Уокера 1757 года, похоже, горят желанием присоединиться к героической битве. Ранее обнаруженный факт о том, что у многих современников Джима имелись проблемы с законом, не обязательно означает, что всех этих мальчиков принуждали поступить в военно-морской флот.

Военно-морской флот предлагал то, что современная молодежь назвала бы «действием», а дальние моря выглядели воплощением приключений. При анализе привлекательности морского плавания важно принять точку зрения бедного мальчика восемнадцатого века, а не образованного современника, такого как Сэмюэл Джонсон, назвавший морскую приманку извращением воображения. Рассказы о приключениях, путешествиях и испытаниях мужественности, несомненно, производили впечатление на мальчиков. Эдвард Барлоу, описывая свои мотивы в мемуарах, утверждал, что у него всегда было желание увидеть «странные страны и моды», и это заставляло его с большим терпением переносить невзгоды морской жизни. Мореплавание являлось единственным способом для бедной молодежи посмотреть мир. Дядя Эдварда Барлоу советовал ему: если он действительно хочет отправиться в море, то лучше поступить в подмастерья или ученики к лодочнику - это было бы гораздо более разумным выбором карьеры. И все же молодой Эдвард отклонил подобное предложение, ошибочно полагая, что лодочники никогда не покидают Темзу - Эдвард не знал, что насущные потребности флота военного времени заставили многих лодочников повидать больше «действий», чем им хотелось бы.

F. Hayman and A. Walker - деталь гравюры с изображением мальчиков Морского общества, приветствующих боевые корабли, 1757

Когда моряк Уильям Робинсон пытался понять, что изначально влекло его к флоту, он написал, что «Для юноши, обладающего каким-либо бродячим нравом, это привлекательно, нет, притягательно; ибо оно имеет свои соблазны, и когда оно неуклонно преследует и успешно, оно облагораживает ум, и моряк чувствует себя мужчиной».
Знаменитый морской хирург Томас Троттер (1760-1832) писал об этом юношеском увлечении морем:
«Любовь к приключениям и предприятиям, которые так быстро обнаруживается в активном мальчике, по-видимому, пробуждает первую склонность к морю; страстное любопытство поддерживает его жизнь, и ничто, кроме путешествия, в конце концов, не удовлетворит юного аргонавта; на что родитель соглашается, в надежде, что жизнь, полная опасности и тяжелого труда, скоро утомит неопытного моряка и заставит его захотеть вернуться к жизни дома на суше. Однако такое случается редко, и первое плавание или путешествие бросают жребий будущей морской жизни юного искателя приключений. Довольно примечательно, что мальчики в городах, расположенных в глубинах страны, так же часто проявляют подобное раннее желание отправиться в море. Я, однако, видел, как оно обнаруживает себя там в очень романтической манере и заканчивается бегством, нацеленным на то, чтобы сесть на корабль».

Массовая культура восемнадцатого века была полна рассказов о морских приключениях. Со времен поражения испанской армады в конце шестнадцатого века истории о героических действиях на море передавались из поколения в поколение в виде вечерних рассказов - эта традиция исчезла только с появлением телевидения. Книги рассказывали о вымышленных, реальных и псевдореальных морских приключениях. В начале XVIII века Даниэль Дефо не только захватил воображение многих мальчиков не только Робинзоном Крузо, но и Капитаном Синглтоном [«Captain Singleton / Капитан Сиглтон» (1720)], и (предположительно написанным Дефо) «Королем пиратов» [«The King of Pirates» (1720)]. Особенно большой читательской аудиторией пользовались путевые очерки исследователей и каперов. Пиратские истории, подобные рассказам Дефо, также были весьма популярны, обычно в форме автобиографий и признаний, написанных перед казнью. Как и в современных гангстерских биографиях, эти признания имели очевидную мораль, осуждая преступления пиратов и в то же время прославляя этих преступников, но уделяя мало места их жертвам. Том Флетчер, персонаж романа Кингстона «From Powder Monkey to Admiral / От пороховой мартышки до адмирала» (1870), с энтузиазмом читал о плаваниях Дрейка, Кавендиша и Дампира, о приключениях пиратских капитанов Кидда, Лоутера, Дэвиса и Тича, а также о жизни таких адмиралов, как Бенбоу, Хоук, Кеппел и Родни. Морские иконы Тома были предметом всеобщего обожания, «знаменитостями» своего времени, не менее, чем сам Горацио Нельсон. Эти истории утоляли голод публики по героическим сражениям, любовным историям и непостижимому поклонению героям, особенно в конце восемнадцатого века, во время Французских революционных войн. В те дни морской хирург Томас Троттер заметил, что среди британской молодежи:
«История потерпевшего крушение моряка считается лучшим образцом красноречия; и всякий раз, когда он появляется, повествования о его путешествиях, сражениях и кораблекрушениях слушаются с восторгом. Путешествия Дрейка и Энсона вокруг света, ставшие известными таким образом, с интересом читаются школьниками; но Робинзон Крузо привлек к подобным приключениям больше приверженцев, чем все другие моряки: его рассказ, от первого до последнего слова, настолько полон происшествий ... что юный читатель воображает себя первооткрывателем какого-то великого королевства и его воображение вечно блуждает в поисках необитаемого острова. Даже английские газеты, которые сейчас так широко распространены, обладают прекрасным эффектом в распространении этого энтузиазма морской жизни: количество хорошо проведенных сражений между отдельными кораблями во время нынешней войны будут лелеять и формировать судьбу последующих воинов».

В театрах XVIII века демонстрировались многочисленные пьесы на морскую тематику. Многие патриотические пьесы воспроизводили знаменитые морские сражения, а также были особенно популярны истории о пиратах, начиная с «Удачливого пирата» Чарльза Джонсона [«A General History of the Robberies and Murders of the most notorious Pyrates / Всеобщая история грабежей и смертоубийств, учинённых самыми знаменитыми пиратами» (1724)]. Ввиду подавления общественной жизни подмастерьев хозяевами-мастерами и судьями - как это было исследовано ранее - только отдаленные портовые города и открытое море могли ассоциироваться со свободой в юношеских умах. А еще существовал публичный образ самих моряков, их поведение, которое «Веселый Джек Тар» [жаргонное наименование моряков] демонстрировал на суше — всё это также красочно представлялось в массовой культуре того времени. Если, например, в аудитории театральных постановок о море оказывался большой контингент моряков, зрители могли ожидать дополнительного зрелища - вторжения на сцену веселящихся моряков, когда там изображались морские сражения. Пресса и популярное искусство рассказывали об эксцессах моряков так же, как сегодня бульварная пресса упивается выходками рок-музыкантов и футбольных фанатов. Независимо от того, было ли это изображение точным изображением среднестатистического моряка, для многих неугомонных подростков пьянство, пение, шумные вечеринки и распутное поведение матросов в тавернах, превращающих портовые районы в территории развлечений, вероятно, являлось лучшей рекламой морской службы.

Cruikshank George - Sailors Carousing, or a Peep in the Long Room (Моряки пируют, или Взгляд украдкой в большой зал трактира), 1825

Несомненно, более трезвые умы и мальчики, выросшие с отцами-моряками, знали о невзгодах и опасностях моря. Они понимали, какой тяжелый труд имеют в виду моряки, когда они поют: «Мы с грогом и девушками, потому что веселые матросы свободны, и деньги мы тратим, как ослы, которые, как лошади, зарабатываем в море». Однако среди тех, кто был снаряжён Морским обществом для Королевского флота, такие мальчики составляли меньшинство. «Сухопутный мальчик» Уильям Спавенс, впервые вышедший в море в 1754 году, помнил только, что он с завистью смотрел на моряков и никогда не думал о тех опасностях и лишениях, которым они подвергались:
«Я считал, что моряки должны быть счастливыми людьми, раз имеют такую возможность посещать чужие страны».

Моряк, ставший писателем, Джон Николь вспоминал, что его «юношеский ум не мог отделить жизнь моряка от опасностей и штормов, и я смотрел на них как на интересную часть приключений, о которых мечтал».

Экономист Адам Смит в своем знаменитом «Nature and Causes of the Wealth of Nations / Исследовании природы и причин богатства народов» (1776) заметил, что «опасности и рискованные побеги в жизнь с приключениями вместо того, чтобы огорчать молодых людей, по-видимому, часто рекомендуют им эту профессию».

Начало одной матросской баллады восемнадцатого века звучало так:

Когда я вырос, меня спросили:
Какое ремесло нам готовить для тебя?
Мой ответ был им снова,
Я хочу прогуляться по ревущему морю;
Мой диковинный разум ложно показывал,
Какие удовольствия нравятся мужчинам в море,
Но, о горе, горе и горе,
Они страдают в конце.

Мальчики и юноши, не имевшие семейной связи с моряками, видели только находящихся на берегу моряков, одетых в свои причудливые одеяния для прогулок по суше, наслаждавшихся отдыхом между плаваниями, просаживающих недавно полученное жалование. Сэмюэл Лич, поступивший в военно-морской флот в 1812 году в двенадцатилетнем возрасте, сравнил моряка на берегу с птицей без клетки: «такой же веселой и совершенно такой же легкомысленной», которая «будет следовать диктату страстей и аппетитов, пусть они ведут её куда угодно». Более того, мальчики, вероятно, идентифицировали в качестве моряков только тех, кто соответствовал стереотипному образу моряка. Возможно, в большинстве случаев это были молодые моряки, побывавшие в далёких плаваниях, моряки, у которых имелись истории о далеких странах, чужеземных культурах и женщинах, о быстро нажитых состояниях, а также о странных эпизодах военных подвигов на борту военного корабля или частного вооруженного торгового судна, обладающего каперской грамотой. Адам Смит заметил, что «нежная мать из низших слоев населения зачастую боится отправлять своего сына в школу в портовом городе, дабы вид кораблей и разговоры о приключениях моряков не побудили его отправиться в море». Те многочисленные корабельные мальчишки, которые, подобно Джиму Хокинсу, ранее работали в трактирах, имели множество возможностей послушать красочные рассказы моряков. Даниэль Дефо использовал ту же среду для сбора материала для своих произведений, проводя время в тавернах и кофейнях и выслушивая истории о предполагаемых приключениях морских бродяг и пиратов.

Молодой Сэмюэл Лич впервые загорелся морем, когда переехал в дом своей тети и двадцати двух двоюродных братьев (!), большинство из которых были моряками:
«Некоторые из них постоянно возвращались домой, привозя с истинно морской щедростью приятные и любопытные произведения из далеких краёв в качестве подарков своим родителям и друзьям; затем, сидя у яркого очага, они рассказывали о диких приключениях и рискованных эскападах, сплетая зимние вечерние истории к бесконечному удовольствию своих желающих слушателей».

В своих опубликованных мемуарах Лич, оглядываясь назад, отрезвляюще добавил, что пять его кузенов позже погибли в море. Однако в жизни молодого Сэмюеля были и другие эпизоды с моряками, вызывающими его зависть, например, во время его путешествия в дилижансе пассажиров развлекал моряк, находящийся среди пассажиров:
«У нас был еще один источник веселья в виде выходок дикого, сумасбродного моряка. От прядения нитей, удивительно походивших на новое изобретение, он переходил к танцам на крыше кареты; у подножия холма он спрыгивал, а затем снова заскакивал с проворством обезьяны к немалому развлечение пассажиров. Чем больше я видел этого безрассудного, легкомысленного тара [от tarpaulin - слово XVII века, обозначавшее моряков], тем больше меня восхищала мысль о жизни в море».

Предупреждения некоторых взрослых рядом Сэмюелем о том, что жизнь на флоте будет тяжелой, остались без внимания. В этом заключается еще одна причина, по которой флоту следовало «нянчиться» с новобранцами самого юного возраста: наивность двенадцатилетнего Сэма Лича могла со временем исчезнуть, но к тому моменту он уже обладал бы морским опытом и был бы привязан к Военно-морскому флоту, готовому использовать его до тех пор, пока будет нуждаться в нём. Сэм оказался шокирован реальностью морской жизни. С другой стороны, он никогда не сталкивался с тяжелой работой, которую выполняли другие мальчики до того, как вышли в море. После службы на флоте в начале девятнадцатого века Лич очень критически взглянул на веселых таров, когда-то соблазнивших его стать моряком. Он задавался вопросом, не была ли эта их радость способом отвлечься от суровой реальности флотской жизни. Лич чувствовал, что подобный самообман моряков даже поощряется флотом, обнаружившим, что с веселым, веселящимся и беззаботным моряком легче справиться, поскольку он таки образом поддерживает свой боевой дух.

Смелый Джек, моряк, иду я;
Как вам мое перо,
Мои штаны широкие, мой ром для бродяг,
Моя косынка и развевающийся кливер?
Я плаваю по морям из конца в конец,
И живу радостной жизнью;
В каждом хаосе я нахожу друга,
В каждом порту жену.

Так пел Чарльз Дибдин (Charles Dibdin, 1745-1814), странствующий артист и автор многих популярных песен, прославляющих дикую и необузданную жизнь моряков. Песни Дибдина исполнялись повсюду, их тексты продавались в каждом музыкальном магазине, перепечатывались в газетах и воспроизводились на кувшинах, украшенных изображениями моряков. Дибдин хвастался, что его песни собрали для военно-морского флота больше рекрутов, чем все рекрутские команды, заполонившие улицы Лондона. Во время Французских революционных войн Дибдину и другим артистам правительство даже платило за то, чтобы они писали песни, побуждающие юную аудиторию поступать на морскую службу. Дибдин одевался и вел себя как моряк, но никогда им не был. Философы поп-культуры двадцатого века, такие как представители известной Франкфуртской школы, рассматривающие современную музыкальную индустрию в первую очередь как эксплуатацию её молодых и наивных потребителей, могли бы столь же критически отнестись и к Дибдину: он видится доиндустриальным предвестником бунтарей рок-музыки с сфабрикованной личной историей, нацеленной на завоевание доверия подростковой аудитории. Но, по крайней мере, Дибдин не скрывал того факта, что попросту играет роль. Аудитория Дибдина находилась на суше: то, как сами моряки рассматривали Дибдина, похоже, требует дополнительных исследований; некоторые обожали его песни, а те, кто обожал их, могли заставить Оскара Уайльда задуматься, подражает ли искусство жизни или же всё наоборот. То, что Дибдин действительно внёс свой вклад в существующую культуру, подтверждается тем фактом, что стихи, подражающие ему, украшали музыкальные пьесы середины восемнадцатого века:
Как счастлива жизнь моряка,
От берега к берегу бродить;
В каждом порту он находит жену,
В каждой стране его дом.
Он любит бродить,
Он не странный;
Он никогда не покажет спину ни врагу, ни другу;
Нет, господа, нет;
Моя жизнь честного Джека.

Однако Дибдин - лишь один из многих элементов, из-за которых стоит потратить немного больше времени на изучение образа жизни моряков восемнадцатого века в свете современной популярной молодежной субкультуры — это поможет нам понять, что же влекло современников Джима Хокинса в море. Кроме того, подобный подход может осветить всю субкультуру моряков в целом. Мореплавание в восемнадцатом веке было профессией молодых людей и мужчин, сохранявших элементы молодости. Это правда, что невзгоды и опасности на море заставили Джима Хокинса повзрослеть и соответствовать требованиям, предъявляемым к мужчинам. Однако во многих других отношениях образ жизни моряка способствовал сохранению молодости - которая сохранялась гораздо дольше, чем обычно в обществе на суше.

Современники часто описывали моряков, ведущих себя как мальчишки и незрелых [инфантильных] в своем поведении. Даже капитаны ВМФ часто говорили со своими моряках с позиции отцов. Экипажи ВМФ действительно были молоды: большинству матросов было не больше двадцати пяти лет, а многим и того меньше. Надо признать, что и фактор повышения в ранге также удерживал средний возраст экипажа на низком уровне. Однако вместо того, чтобы продвигаться по служебной лестнице, многие моряки дальнего плавания в последние годы своей жизни (если они жили достаточно долго) осваивались на берегу или плавали вдоль побережья и по рекам. Хозяин Родерика Рэндома, как мы это уже видели, утверждал, что для «молодого человека» естественно попытать счастья в море, прежде чем осесть на суше. Фактически же, пребывание в море в качестве способного моряка многими людьми на суше считалось жизненной неудачей, вот что говорил дядя корабельному мальчику Эдварду Барлоу:
«Тот, кто всего лишь простой моряк, выходящий в море, тот после сорока лет зарабатывает себе на жизнь больше боли и огорчений, чем тот, кто переносит тяжелое заточение».
Карабкаться по снастям, как обезьяна, было, пожалуй, и впрямь нежелательным для сорокалетнего человека.

Ibbetson Julius Caesar - Sailors Carousing (Кутеж матросов), 1807

Различные факторы, связанные с работой в море, способствовали молодости моряков, продлевая её. Например, брак, будучи одним из ключевых моментов перехода от юности к взрослой жизни в Западной Европе, был практически невозможен для моряка дальнего плавания. Лишь около четверти моряков восемнадцатого века были женаты. В народном фольклоре моряк обычно изображался неженатым и, следовательно, готовым к сексуальным приключениям. Естественно, отсутствие иждивенцев также повышало готовность моряка к риску. Обустройство собственного постоянного дома, - еще один ключевой момент в переходе от юности к взрослой жизни в Западной Европе - также было труднодостижимым для моряка. Как правило, сберечь деньги или вложить их в какое-нибудь долговечное предприятие было сложно, так как моряку требовалось надежное место для их хранения. Брать свои сбережения в плавание было опасно из-за того, что они могли пойти ко дну во время кораблекрушения, или же их придётся оставить на борту, если моряк решит дезертировать. К тому же имелась угроза того, что моряка могла схватить рекрутская команда без возможности уладить дела — всё это не способствовало вложениям более солидным, чем следующая бутылка рома. Более того, как и подмастерьев, моряков иногда заставляли работать, и телесные наказания являлись обычным способом дисциплинирования. Моряки жили подобно студентам в большом и тесном сообществе, состоящем только из мужчин, их передвижения строго контролировались. Моряки также не владели своими средствами производства; но работодателя и место работы можно было менять в конце каждого плавания, попросту сбегая. Все эти факторы, связанные с ремеслом моряка, создали неустойчивую и более молодую рабочую силу, чем та, к которой привыкло доиндустриальное европейское общество.

Юность моряков дополнялась общим чувством непохожести. Они видели далекие места и иные культуры и в составе сплоченной группы [экипажа], справлялись с чрезвычайно опасными ситуациями. Многие моряки чувствовали необходимость выразить эту непохожесть, будь то издевательство над сухопутными новобранцами на борту или их неистовые действия на суше. Образованных людей зачастую приводило в ужас поведение моряков на берегу. Писатель Дэниел Дефо писал, что «они яростно ругаются, яростно распутничают, яростно пьют пунш, яростно тратят свои деньги, когда они у них есть, они просто яростные парни во всех отношениях, которых следует поощрять к выходу в море, поскольку они неуправляемы дома».

Наблюдатели на берегу, как правило, забывали, что моряки, празднующие свое увольнение на суше, провели месяцы в заточении в маленьком деревянном мирке, живя в строгом режиме, с ограниченным доступом к алкоголю и женщинам. Как заметил сатирик того времени Нед Уорд [Ned Ward, 1667-1731], «моряк - величайший пленник и величайший бродяга христианского мира; в мире нет уголка, куда бы он ни приплывал, и все же этот бедный раб очень редко делает хоть шаг за пределы своей старой обители; но когда он все же сходит на берег, он расплачивается за это с удвоенной силой; из-за того, что у него остаётся мало времени, он много толпится в маленьких комнатах и живет как можно быстрее».

Нед Уорд, однако, уделяет слишком много внимания моряку на берегу, продолжая описывать: «моряк так привык шататься по морю, и, оказываясь пьяным на берегу, он принимает это как должное, за шторм на борту, и кидается выбрасывать всё в окна, чтобы спасти судно от похабного борделя».

Моряк на берегу был определенно воодушевлен фактом, что он является тут «туристом», гостем, который отправится в плавание ещё до того, как его привлекут к ответственности за любой ущерб, кражу, совершённые на суше, или он окажется виновником нежелательной беременности.

Rowlandson Thomas - Wapping, 1807

Даже когда они не наслаждались отпуском на берегу, общины мореплавателей на суше часто казались окружающим любопытными и экзотическими. Джон Филдинг записал в своем «Кратком описании городов Лондона и Вестминстера» (1776 г.):
«Моряки здесь - отличное от всего мира образование. Попадая в Ротерхайт и Уоппинг - места, где в основном живут моряки, говорящие на том же языке - можно заподозрить, что находишься в другой стране. Их образ жизни, разговоры, поступки, одежда и поведение свойственны только им самим».

В этом путеводителе, написанном слепым, вероятно, присутствует элемент драматизации. Тем не менее, одна из причин, по которой, например, удавалась принудительная рекрутизация, заключалась в том, что моряки очень легко опознавались рекрутскими командами: по их внешнему виду - «как по манерам, так и по личности»; а если не по виду, то по израненным рукам, «привыкшим обращаться с веревками», по следам смолы, а также «обветренное лицо позволяли обнаружить моряка».

Можно предположить, что угроза рекрутской команды и ее сети информаторов могла бы побудить моряка торгового флота немного больше соответствовать моде и нравам суши. Тем не менее, моряк Роберт Хэй заметил, что даже подобное не могло удержать моряков от публичной демонстрации морской культуры. Хэй считал, что подобное столь глупое поведение связано с воздействием алкоголя. Еще более иррациональным оказалось то, что к концу XVIII века среди моряков стали модными татуировки - конечно же, рекрутские команды, ищущие рекрутов и, что еще хуже, флот, ищущий дезертиров, не могли даже пожелать более очевидного опознавательного знака. Очевидно, что желание выразить свою морскую культуру перевешивало любые опасения по поводу того, что их могут узнать не те люди. Историк Исаак Лэнд даже утверждал, что многим морякам по-настоящему нравились безумные погони и столкновения с рекрутскими командами, и что подобное являлось еще одним обрядом для принятия в морское братство. Им нравилось устраивать представления для своей «публики» на суше, часто заставляя помогать их побегу. Лэнд пришел к выводу, что моряки «привлекали к себе внимание не потому, что они не могли выглядеть и говорить иначе, а потому, что они намеренно стремились произвести впечатление на жителей приморского города своей моряцкой храбростью». Для тех, у кого не было семьи, которую нужно содержать, не было хорошей работы, которую можно было бы потерять, и кто в любом случае отправлялся в дальнее плавание, это действительно могло быть чем-то вроде игры. Другие, более уравновешенные, более оседлые моряки не заметили бы в этом забавной стороны.

Как и большинство современников, морской хирург Томас Троттер считал, что все особенности моряка «являются порождениями морской жизни, происходящими от столь малого общения с обычными общественными манерами». Однако, учитывая, что даже часто выходящие в море военные моряки все равно проводят большую часть года в порту, особенно в мирное время, а многие заняты морским ремеслом вблизи побережья и даже на суше, то поведение моряков не следует рассматривать исключительно в качестве естественного результата их рабочей среды. Как предполагает Исаак Лэнд, это, по-видимому, это была сознательная попытка отличиться от общества на суше. В конце концов, ведь лучшая матросская одежда предназначалась для отпуска на берегу. Как писал один наблюдатель в конце века:
«Когда он предоставлен самому себе в море, [моряк] становится безразличным к своей персоне, грязным и ленивым. Однако на берегу некоторым хочется выглядеть элегантно - синий камзол, шелковый платок на шее, белые штаны и серебряные пряжки — все это выгодно выделяет его».

Поэтому историки культуры, такие как Исаак Лэнд, Шерил Фьюри и Питер Берк, предлагали рассматривать культуру моряков не как специфическую морскую культуру, а как субкультуру. Берк описал это как культуру, которая была «лишь частично автономной, не полностью, отличной, не полностью отделенной от остальной общественной культуры». В соответствии с Исааком Лэндом, мы можем пойти дальше и провести параллель с теми субкультурными моделями, которые социологи используют для описания молодежных культур Великобритании двадцатого века. Если считать такие группы молодежными субкультурами, демонстрирующими явное и намеренное отличие от норм общества в одежде, прическе, украшениях (позже также и в татуировках), языке, музыке, поведении, религиозных убеждениях (с суевериями, процветающими в стрессовых ситуациях) и множеством других провокационных и гедонистических элементов, то поведение многих моряков вполне вписывается в подобную модель. Подобно современной молодежи, вместо того чтобы соответствовать обществу, моряки соответствовали сверстникам, среди которых проводили дни на суше. Можно проводить бесконечные параллели с современной молодежью, например, верность членам группы, неприятие посторонних, «племенные» собрания ради ритуалов и развлечений вокруг грот-мачты, поиск удовольствий, преуменьшение или прославление опасностей и смерти, мачизм, акты бравады и умышленное игнорирование мер предосторожности. Последнее кажется еще более инфантильным, если учесть ограниченное медицинское обеспечение в то время и возможность получения инвалидности. Жизнь моряка была полна безумств, на которые вряд ли могли пойти взрослые люди, обременённые семьёй. Пиратские команды отвергали даже женатых мужчин, опасаясь, что те не смогут поддерживать пиратский образ жизни.

Рано или поздно смерть возьмёт нас на буксир;
Каждая пуля имеет свою долю,
И когда придет наше время, нам придётся уйти.
Тогда пей и пой - вешай боль и печаль,
Для шеи предназначенная удавка;
Тот, кто сейчас жив и полон сил, - завтра может растянуться на палубе.

Это еще одна песня Чарльза Дибдина, косвенно напоминающая нам, как много выгоды могла извлечь Империя из бравады и мачизма моряков.
Но, возможно, к тому времени, когда Дибдин спел свои песни, отношение к морякам изменилось. Возможно, сам Дибдин внес большой вклад в это изменение в сторону позитивного имиджа. В начале XVIII века Даниэль Дефо, прекрасно осознавая ценность моряка в море, считал моряков на суше дикарями. К концу XVIII века люди вроде Дибдина превратили хриплого моряка в более позитивного Весельчака Джека Тара. Преувеличенная мужественность и дикость Весельчака Джека Тара «защитили» страну от французов. Он защищал страну не только физически, но и культурно: современники на суше опасались не только военной угрозы Франции, но и предполагаемого проникновения женственности, которая, как считалось, попадала в британскую культуру из католических европейских стран. Хулиганство Весельчака Джека Тара ныне казалось достойной ценой. Даже его гетеросексуальная распущенность, которую Дефо ненавидел как «неистовое распутство», весело обыгрывалась в песнях Дибдина. Гетеросексуальность Джека игнорировала при этом любые опасения по поводу сексуальной эксплуатации женщин или моряков, распространяющих за границей болезни.

Песни и музыка, книги и пьесы, а также тот факт, что моряки находились в постоянном контакте с моряками из других стран – всё это являлись «средствами массовой информации» для субкультуры моряков восемнадцатого века. Во время долгих путешествий было достаточно времени для болтовни и разговоров в тесном сообществе на борту, когда старшие товарищи по плаванию могли передавать мифы и персонажей своих морских историй следующему поколению.

Рядовой Уиллер описал, что на корабле два вечера в неделю отводились для развлечений, когда помощники боцмана со своими дудками призывали «всех на игру». В мгновение ока все присутствующие оживлялись. Экипаж мгновенно распределяется: одни танцевали под скрипку, другие - под дудку. Те, кто предпочитал нечто удивительное, собирались между двумя артиллерийскими орудиями и слушали какую-нибудь ужасную историю о Призраке и Гоблине, другая группа слушала какого-нибудь обветренного тара, «плетущего нити» из прошлых событий, пока его слушатели не начинали лопаться от смеха. И можно было найти людей, увековечивающих героев давно минувших дней, поющих в память о Дункане, Хоу, Винсенте и бессмертном Нельсоне, в то время как другие, чьи души были более утончены, воспевали хвалу Богу Сражений.

На борту корабля обменивались мудростью и высказываниями, музыкой и танцами со всего мира. Торговые экипажи зачастую являлись интернациональными, а во время войны даже корабли Королевского флота представляли собой мультикультурное сообщество. Около десяти процентов экипажа флагманского корабля лорда Нельсона «Виктория» не были англичанами, когда Нельсон, отправляясь в Трафальгарскую битву в 1805 году, провозгласил: «Англия ожидает, что каждый человек выполнит свой долг». Судя по всему, доля англичан была ниже средней. Экипаж Нельсона состоял из американцев, голландцев, шведов, немцев, даже французов, а также людей из Вест-Индии и Африки. Корабельный мальчик Роберт Хэй был поражен вавилонской смесью языков, на которых говорили на борту его корабля:
«Ирландский, валлийский, голландский, португальский, испанский, французский, шведский, итальянский и все провинциальные диалекты, преобладающие между Лэндс-Энд [скалистый мыс на юго-западе Великобритании] и Джон О'Гроутс [деревня в 2.5 милях к северо-востоку от Канисбей, Кейтнесс, на крайнем севере Шотландии]».

Подобный международный обмен является основой наводящих на размышление теорий историков Маркуса Редикера и Питера Лайнбоу о моряках как о трансатлантическом коммуникаторе между культурами низших слоёв.

Cruikshank George - Saturday Night at Sea (Субботний вечер в море), 1820-е

Хотя многокультурный деревянный мир не был свободен от предрассудков или даже прямой дискриминации в отношении иностранцев, культурный обмен был неизбежен. Там были люди, исполнявшие всевозможные стихи, песни и все, что угодно, от спонтанных хриплых комических сценок до танцев и настоящих театральных постановок. При этом они часто поощрялись своими офицерами ради поднятия морального духа и победы над постоянными угрозами скуки и клаустрофобии. Многие моряки брали в море свои музыкальные инструменты. На борту корабля Роберта Хэя имелся «Черный Боб», скрипач, от которого постоянно требовали музыку те, кто жаждал танцевать. Когда танцоров становилось слишком много, и они заглушали звуки скрипки Боба, тогда в поддержку вызывался адмиральский оркестр. То, что для капитана корабля являлось разумным упражнением для мужского духа и ног, для нас ныне кажется прекрасной смесью и приумножением европейской и африканской музыки и танцев. Кстати, танцы в ограниченном пространстве и без партнеров-женщин были одной из тех вещей, которую следовало культивировать на борту корабля.

Как и в современных субкультурах, тексты песен были очень важным средством коммуникации. Кубрики моряков были полны баек о сражениях, приключениях, пиратах, загадках и в большинстве случаев, как и сегодня, о женщинах. К сожалению, сохранившиеся тексты были отредактированы, морально очищены в викторианскую эпоху, поэтому мы никогда не узнаем, как они соотносятся с сегодняшними популярными текстами, и получат ли некоторые из них ярлык «родительского совета» за откровенный контент - «знак почёта» от любого современного музыкального коллектива, желающего продать мятежность своей молодой аудитории. Во время службы Королевский флот ограничивал пение в кубриках, опасаясь, что это может затруднить слышимость команд и в целом может придать кораблю хаотичный вид. Скрипка или флейта подбадривали только тех, кто работал у лебёдок. Но кое-где в море порой бывали случаи, когда музыка и песни смешивалась с работой, где старший и экипаж общались и подбадривали друг друга песнями по типу: «зов-отклик». И здесь моряки тоже были готовы черпать вдохновение из культур других народов. Роберт Хэй подробно описал, как рулевой и гребцы шлюпок у побережья Мадраса [Индия] общались при помощи песни: рулевой пропевал строфу, а затем делал паузу через каждые восемь-десять слов, и в тот момент остальные члены команды присоединялись к песне коротким припевом. это звучало для Роберта как «эй-хэй». Каждый раз, включая сегодня популярные музыкальные радиостанции, можно по-прежнему услышать похожие элементы в песнях, хотя и не в исполнении гребцов из Мадраса. Постоянный культурный обмен мог дать непредубеждённому моряку множество навыков, способных произвести впечатление на любого сухопутного мальчишку. Любимый член экипажа и защитник Роберта Хэя на борту корабля восхищал его тем, что, среди прочего, умел играть на немецкой флейте, говорить по-французски, менять свою одежду и сооружать причудливые соломенные шляпы, делать модели кораблей, накалывать татуировки, а также знал бесконечное количество застольных и карточных игр.

Очевидно, что красочная и пёстрая среда моряцкая среда очаровывала мальчиков и юношей, живущих на суше, а особенно тех, у кого имелся «беспокойный и блуждающий ум». Даже Джим Хокинс трепетал перед Длинным Джоном Сильвером, ощущая тягу к нему. Моряки сохраняли множество юношеских желаний, но в отличие от мальчиков младшего возраста обладали физической и сексуальной зрелостью, а в отличие от учеников и подмастерьев - которые зачастую могли быть одного с ними возраста - у них имелись деньги для исполнения своих желаний, и они были готовы полностью потратить их за короткое время пребывания на суше. В увольнении на берегу моряки нанимали дорогие кареты, запряженные лошадьми, усаживали в них всех своих товарищей и разъезжали по городу, подобно сегодняшней молодежи, по выходным устраивающей гонки на спортивных машинах по улицам Лондона. Морякам было легко произвести впечатление на своих сверстников на суше.

Cruikshank George - Sailors on a Cruise (Моряки в поездке), 1825

Субкультура моряков состояла из множества компонентов моды, языка и поведения. Многие элементы демонстрируют, что моряки очень хорошо знали свою публику на суше: когда, например, к концу XVIII века мода на суше сместилась к более темным и приглушенным цветам и к уменьшению количества украшений, моряк, чтобы быть замеченным, часто шествовал по улица в ярких цветах с золотыми и серебряными орнаментами, в полосатых брюках, с заплетённой косичкой, при шляпе с лентами. Весельчак Джек шагал разболтанной походкой - как это всегда отмечали его современники на суше - походкой, которая, как говорили, была результатом привычки ходить по качающейся палубе. Отчасти это являлось правдой, но действительно ли требовалось столько времени, чтобы привыкнуть ходить по устойчивой поверхности? Нет. На самом деле, моряк таким образом устраивал зрелище, точно так же как ныне почти хореографической походкой ходят сегодня по нашим центральным улицам некоторые группы молодежи. Роберт Хэй наблюдал, как по улице своей разболтанной походкой марширует матрос в тщательно подобранной одежде:
«На нем были белые демитрийские штаны с бахромой внизу, изящный алый жилет, перевязанный черной лентой, темно-синий суконный камзол, усыпанный жемчужными пуговицами, черный шелковый платок, небрежно повязанный на загорелой шее. Элегантная соломенная шляпа, свидетельствующая о его недавнем возвращении из-за границы, сдвинута набок; с копной волос, доходящей до пояса; с элегантным хлыстом, сделанным из кости акулы в одной руке, под ручку с проституткой, с огромным куском табака за щекой ... он шагал со всей важностью индийского набоба».

Моряки держались за свои модные косички, даже несмотря на обоснованную критику, что длинные волосы рискуют несчастными случаями во время работы, а также обеспечивают весьма гостеприимный дом для вшей.

Как и в случае с современной молодежью, можно обвинить моряка восемнадцатого века в том, что в действительности он одевался и вел себя так по-бунтарски только внешне, желая соответствовать манерам и поведению тех, с кем он проводил большую часть времени. Стоит обратить внимание, например, на Чарльза Макферсона, с гордостью вспоминающего, как он и его товарищи по команде маршировали по улицам подобно «индийскому набобу» Хэя:
«Мы ходили по городу всей толпой, одетые в белые сорочки, белые рубашки или камзолы и соломенные шляпы с черными лентами».
Циники могли бы заметить, что молодые люди создали униформу, совершенно противоположную бунтарству и индивидуальности.

Существует аргумент, что молодежная культура якобы возникла только с появлением «подросткового потребителя» в середине двадцатого века, когда молодежь получила доселе невиданную покупательную способность, а рынки оказались наводнены доступной массовой модой. И тем не менее, моряки восемнадцатого века были своего рода модельерами, создавая свой выразительный стиль и изменяя собственную одежду таким образом, что подобное могло бы произвести впечатление и на современную молодежь. А слоганы моряков, такие как «Камень Роулинга никогда не зарастёт мхом», или восхваление «Короткой и веселой жизни», как это провозглашал моряк «Бродячий Джек» Джон Кремер в 1760-х годах, — всё это также являются чем-то, характерным для идолов современной молодежной культуры. Многие матросские изречения не получится процитировать, поскольку моряки были чемпионами ругани, но они, опять-таки, были весьма привлекательны для молодых людей своим антиавторитарным тоном. Также молодёжь могло привлекать и чрезмерное использование моряцкого сленга, а также (международного) языка жестов и ритуалов - языка общения, который исключает и впечатляет сторонних наблюдателей, языка, содержащего заговорщический или подрывной оттенок, слышимую инаковость. Язык моряка был таким же загадочным для сухопутного общества, как жаргон современной молодежи для их родителей.

Современная молодежная культура позаимствовала некоторые вещи из культуры моряков восемнадцатого века, например, серьгу в ухе, напоминающую о свободе пирата, или использование татуировок в качестве признака принадлежности или для подчеркивания маскулинности и тела. Татуировка стала популярной среди моряков, принимавших участие в исследовательских экспедициях в Тихом океане в конце XVIII века. В то время подлинная полинезийская татуировка являлась сильной отсылкой к другой культуре или даже контркультуре. Возможно, Уильяму Блаю c «Баунти» [23 декабря 1787 года под командованием лейтенанта Уильяма Блая корабль «Баунти» вышел в плавание к Таити, где должен был взять груз саженцев хлебного дерева для плантаций Ямайки. 28 апреля 1789 года на корабле произошёл бунт, в результате которого помощник капитана Флетчер Кристиан захватил власть на судне, высадил Уильяма Блая и оставшихся верными ему членов команды на 7-метровый баркас, а сам повёл «Баунти» обратно на Таити] следовало бы насторожиться, когда юный Флетчер Кристиан и несколько других мужчин, позже оказавшихся среди мятежников, сделали себе татуировки во время длительного пребывания на Таити. Культура пьянства моряков, побуждающая трезвых родителей запрещать своим сыновьям выходить в море, являлась еще одним элементом, привлекательным для некоторых современников Джима Хокинса. Как и неистовая распущенность матросов - вернёмся в последний раз к песням Чарльза Дибдина:
У меня есть жена для шлепков у Портсмутских ворот,
Пигалица в Гори,
Огненно-рыжая вверх по улице,
Чернявая в Сент-Люси;
И какой бы я курс не брал,
Я веду жизнь весельчака:
В каждом бардаке я нахожу друга,
И в каждом порту жену.

Rowlandson Thomas - Dispatch, or Jack Preparing for Sea (Отправка или Подготовка Джека к морю), c.1800

Список элементов образа жизни моряка, привлекательных для мальчиков-подростков, и которые можно найти даже у современной молодежи, можно продолжать гораздо дольше. Довольно трудно резюмировать общий знаменатель подобных молодежных культур и субкультур. Возможно, по существу, все они направлены на создание отдельного красочного мира мечты, далекого от мирских реалий жизни; этакая параллельная вселенная со своими мифами, культовыми персонажами, святыми и мучениками, музыкой, языком, кодами и модами, мечтами о богатстве, духовном просветлении или приключениях, и с ограниченным доступом, вход в который следует заслужить, одеваясь, говоря и поступая как член подобной субкультуры. Конечно, у подобной модели субкультуры имеются пределы, и следует быть осторожным, чтобы не оказать жертвой более поздней романтизации моряков (или пиратов) и их иконизации во многих последующих эпохах. Хотя некоторые моряки восемнадцатого века идеально вписываются в подобную модель, для большинства из них, особенно для тех, кто большую часть времени проработал прибрежном судоходстве или на рыболовном судне, этот образ слишком далёк.

Однако важно помнить, что эта модель, побуждающая записываться в военно-морской флот связана с общественным восприятием и воображением мальчиков, а не с реальностью жизни в море. Более того, даже модели субкультуры, применяемые к молодежи двадцатого века, подчеркивают, что ядро субкультуры составляет всего несколько человек, в то время как большинство остальных молодых людей остается где-то посередине между соответствием обществу и соответствием субкультуре, так же как большинство молодежи восемнадцатого века оставалось где-то посередине между Томом Айдлом и Фрэнсисом Гудчайлдом. Например, поколения юных рыбаков восемнадцатого века, вероятно, никогда не находились под влиянием образа моряка в качестве субкультурной иконы. Вместо этого они просто уходили в море, потому что оно было средством существования их самих, их отцов и их общин; они понимали, что в жизни рыбака нет ничего гламурного, и это был единственный им доступный способ заработать себе на жизнь - но опять же, сыновья рыбаков не были мальчиками, появлявшимися в конторе Морского общества для того, чтобы записаться в военно-морской флот.

Попытка выяснить истинные мотивы, из-за которых современники Джима Хокинса поступали в Королевский флот, включает в себя большое количество предположений. Для многих мальчиков мореплавание было в крови. Другие отправлялись в море в надежде быстро заработать много денег и, возможно, даже разбогатеть. Часто безработица, смерть одного или обоих родителей или необходимость помогать семье заставляли взрослых или власти предлагать современникам Джима попытать счастья в море. Иногда подобное делали сами родители. Вопрос о том, насколько решение современников Джима выйти в море было добровольным, остается спорным. Официально все современники Джима уходили в море согласно своему желанию. Однако иногда на это влияли законы и практика помощи бедным, зачастую игнорировав собственные желания современников Джима, а также тот факт, что современники Джима были очень молоды и впечатлительны.

Тем не менее среди корабельных мальчиков оказалось много людей, готовых присоединиться к флоту даже без разрешения родителей или капитанов. Рассматривая альтернативные варианты жизни бедняков, можно легко представить, каким образом море могло материализоваться в качестве эскапистских мечтаний в голове юного современника Джима. Опасные реальности, ожидавшие Джима в море, будут исследованы в следующей главе. Таким образом, для детей бедняков флот и мореплавание имели любопытный двойственный характер: они могли оказаться этаким «плавучим работным домом» для мальчика, которого не могла обеспечить община, и в то же самое время они могли стать выходом для юнца, не желающего подчиняться нормам и правилам общества. Принятый на борт мальчишкой, приобщившийся к навязываемой ему особой субкультуре, а также окружающей его рабочей среде, подпитываемый тем же путём, каким популярная культура любила подсвечивать самых ярких из его компаньонов, оказавшийся на берегу в увольнении моряк восемнадцатого века приобретал многие черты культурного идола молодежи.

ГЛАВА VI
Жизнь современника Джима на борту

Встретив современника и ровесника Джима Хокинса на суше и изучив его внешность, его социальное происхождение, его мечты и мотивы, пришло время покинуть безопасную сушу и последовать за ним в деревянный мир на море. Когда шестнадцатилетний Эдвард Барлоу впервые ступил на борт, он был слегка ошеломлен царящей там суетой. Как и большинство мальчиков, Эд не проходил подготовки к плаванию и не знал, где ему стоять и что делать. В конце концов он присоединился к морякам у лебёдки. Толкать деревянные перекладины по кругу показалось ему несложной задачей, но вскоре бедный Эд случайно получил удар по затылку о перекладину позади него. Что еще хуже, он упал головой в открытый люк трюма. Все, кто наблюдал за этой сценой, были уверены, что первый день Эдварда в качестве корабельного мальчика оказался и последним. Но чудом Эд выжил, хотя некоторое время страдал от постоянной головной боли. «Юнга» Мэри Лейси в свой первый день в море тоже совершила падение, но полегче: попытавшись лечь спать в первую ночь, она залезла в гамак с одной стороны и сразу же упала с другой, к большому веселью присутствующих моряков. Умение ложиться в новую постель было лишь одним из многих навыков, которые пришлось приобрести Джиму и его современникам.

Военно-морской флот надеялся, что мальчики будут учиться «по ходу дела», принимая участие в работах по обеспечению плавания корабля и получая инструкции от других моряков. Морское общество беспокоилось об общем и нравственном образовании мальчиков, опасаясь, что, согласно «вульгарному мнению», мальчики на борту военного корабля вообще не получат никаких моральных наставлений. Но по крайней мере публично Общество выражало веру в то, что офицеры флота будут должным образом руководить мальчишками, поскольку в их собственных интересах было, чтобы каждый мальчик стал надежным моряком, а не помехой. Хануэй, никогда не служивший в море, заявил, что под руководством хорошего офицера, присматривающего за мальчиком, как за собственным сыном, ему поведают об обязанностях христианина и моряка - школьный учитель на борту или сам офицер. Филдинг утверждал, что мальчики, которых он отправлял в море, как будто даже были проинструктированы насчёт навигации школьным учителем (хотя, вероятно, он имел в виду просто обязанности моряка), и, кроме того, боцман обучал их искусству такелажа, а капеллан - основам христианства.

Однако такие заявления говорят скорее об желаемом идеале, чем о реальности. Учителя бывали на борту кораблей лишь изредка, хотя при их отсутствии их обязанности должен был выполнять кто-то другой. К сожалению, эти учителя часто появляются в воспоминаниях моряков в виде разочарованных пьяниц, но, возможно, это как-то связано с тем, что моряки с недоверием относились к любому «бездельнику» на борту. Тем не менее, Уставом флота было установлено, что ни школьный учитель, ни какой-либо капеллан не должны получать жалование без свидетельства от их капитана, сообщающего об «их усердии в своем деле». Капеллан должен был обучать всех мальчиков, а не только юных джентльменов, принципам христианства. Похоже, что на главных кораблях ВМФ часто проводились школьные занятия среди больших групп, что, возможно, компенсировало тот факт, что не на всех кораблях флота имелся учитель. Многие новые корабельные мальчики в середине XVIII века проводили по несколько месяцев на борту этих кораблей, ожидая, когда их распределят на следующее место службы. Однако не следует переоценивать пользу любого обучения на борту. Мальчикам, стремящимся стать офицерами, было бы лучше изучать математику и навигацию в школах на суше.

Официально обучение на борту должно было проводиться ежедневно, и о праздных учениках требовалось сообщать, чтобы их должным образом исправляли. Школьным учителям было приказано инструктировать «добровольцев» - то есть тех, кому предназначалась офицерская карьера - письму, счету и навигации, а также других юнцов корабля - «в соответствии с приказами, полученными от капитана, и с учетом их различных способностей, к чтению, письму или чему-то еще». Следовательно, теоретически, если он оказался на правильном корабле, у нашего современника Джима Хокинса, похоже, могли появиться некоторые возможности для обучения. Однако даже Хануэй пояснял, что он не ожидает, что мальчиков - подобных Джиму - будут обучать навигации. А Филдинг даже считал обучение мальчиков из низшего сословия чтению и письму слегка опасным, поскольку это только повысит их ожидания и заставит их неохотно становиться обычными моряками. Тем не менее, Хануэй заявил, что «если есть какой-либо мальчик с незаурядной гениальностью, то для Общества будет справедливым дать ему добросовестные возможности для улучшения, как это постоянно практикуется в таких случаях французами», однако он не уточнил, насколько далеко должно зайти это «улучшение».

Вопрос о том, насколько образование полезно для детей из бедных семей, активно обсуждался в восемнадцатом веке. Боялись, что слишком много образования сделает их непокорными и неудовлетворенными своей подневольной работой. За столетия до индустриализации, модернизации и компьютеризации имелось слишком много трудозатратных работ, для которых образование считалось скорее препятствием, чем преимуществом. С другой стороны, такие люди, как Хануэй, считали, что религиозное образование весьма необходимо для детей низших классов - для приобретения добродетели и «должного подчинения». Это были две стороны дебатов: с одной стороны считалось дальнейшее образование бедных опасным, а с другой - необходимым; спор шёл о средствах, но в их целях обе эти позиции, в основном, сходились тем, что выступали за сохранение иерархического порядка общества, к которому привыкли и который считался наиболее естественным и прочным.

Для ВМФ приоритетом являлось быстрое освоение корабельными мальчиками обязанностей моряка. Централизованной системы обучения не существовало. В мирное время в этом не было необходимости, так как на борту имелось малое количество вакансий для мальчиков, не имеющих семейных связей с флотом, и присутствовало всего несколько наземных солдат [морской пехоты]; Военно-морской флот в значительной степени извлекал выгоду из обучения, обеспечиваемого торговым флотом. Во время войны все кардинально поменялось. Во флот было зачислено большое количество мальчиков, и кораблям ВМФ приходилось плавать с опасно высоким процентом неопытных морских пехотинцев. В начале Семилетней войны Адмиралтейство, в конце концов, осознало необходимость выработать официальные инструкции по обучению морских пехотинцев и корабельных мальчиков. Пока корабли стояли в гавани, мужчины должны были практиковаться в плавании под парусами и обращении с пушками. Их также обучали обращению с огнестрельным оружием, абордажными саблями и абордажными крюками при штурме другого корабля или отражении попытки абордажа — это являлось первым напоминанием сухопутному ли человеку или рыбаку, что плавание на военном корабле также означает постоянную готовность к бою. Все корабли, стоящие на якоре, должны были выполнять свои упражнения одновременно, а капитанам следовало поощрять соревновательный дух и стремление превзойти другие корабли.

Для мальчиков был введен аналогичный порядок обучения. Хотя Джим не обучался обращению со стрелковым оружием, ему следовало практиковаться в управлении парусами в гавани, также одновременно соревнуясь в этом с мальчиками других кораблей, развивая таким образом дух соперничества. Как только корабль уходил в плавание, корабельные мальчики должны были изучать все тонкости профессии, просто участвуя в эксплуатации корабля. В так называемых «круизах», в погоне за беззащитными торговыми судами, оставалось достаточно времени для практических занятий, как вспоминал об этом слуга лейтенанта Олауда Эквиано:
«За все это время мы ни разу не вступили в бой, хотя часто курсировали у берегов Франции; за это время мы преследовали множество судов и захватили все семнадцать призов. Я изучал многие маневры корабля во время нашего круиза; и меня несколько раз заставляли стрелять из ружья».

Были некоторые задачи, для выполнения которых современнику Джиму не требовалось множество тренировок, обязанности, в которых современник Джима имел физические преимущества. Одним из них было хорошее зрение: двенадцатилетний Николас Янг оказался первым на борту корабля Джеймса Кука «Индевор», кто заметил Новую Зеландию в 1769 году, и был за это вознагражден мысом, получившим название Young Nick's Head (а также галлоном рома). Другим физическим преимуществом современника Джима было то, что он являлся быстроногим и умело маневрировал в узких пространствах корабля. Лучше всего это преимущество использовалось во время боя, когда мальчики служили в качестве «пороховых мартышек». В пылу битвы Джиму приходилось бегать взад и вперед между орудиями и под палубы, где из соображений безопасности хранился порох. Каждый мальчик приписывался к определенному орудию и расчёту. Впрочем, ему, возможно, требовалось только бегать к люку, где ему передавали порох. Обычно мальчиков на борту не хватало, поэтому работу «пороховых мартышек» выполняли некоторые мужчины (и даже женщины). Многочисленные товарищи Джима, которые годами бегали с поручениями по переполненным лондонским улицам, должно быть, чувствовали себя почти на родной территории. Тем не менее, тут имела место имелась жестокая разница и более серьёзное ощущение безотлагательности своих обязанностей, потому что ядра и осколки густо летали вокруг головы юного Джима, когда он пробегал мимо людей, разорванных на куски орудиями врага. Учитывая, что в большинстве случаев корабли сражались только одной стороной, вполне возможно, что у Джима часто имелась безопасная дорожка по другой стороне палубы.

Поскольку официальным «чином» современника Джима в списках личного состава было звание слуги капитана или любого другого офицера или мастера, ему также следовало ожидать, что его вызовут для выполнения личных поручений своего хозяина. Даже после того, как модель «офицер-слуга» была упразднена в 1794 году и заменена категориями мальчиков первого, второго и третьего класса, товарищам Джима по-прежнему приходилось выступать в качестве личных слуг. В его задачи могло входить что угодно, от уборки офицерской каюты, чистки его обуви до стирки одежды, прислуживания офицерам за столом, мытья столовых приборов и посуды для кают-компании или доставки воды. Когда Мэри Лейси переоделась мальчиком и стала слугой плотника Сэндвича, ее новый хозяин сразу же проинструктировал ее насчёт самых важных её обязанностей:
«Сейчас, - сказал он, - ты должен научиться смешивать мне коктейли, жарить мне говяжий бифштекс и заправлять постель, чтобы я мог жить на борту». «Пойдем, - сказал он, — Я покажу тебе, как надо заправлять мою кровать». Итак, мы пошли в его каюту, в которой была не заправленная койка, и он начал снимать одеяло, одно за другим. «Теперь, - сказал он, — ты должен встряхнуть их по одному, ты должен перевернуть и перетряхнуть всю койку, затем ты должен застелить простынь и уложить одеяла, одно за другим». Я ответил(а): - Да, сэр. – «Хорошо, - сказал он, - ты быстро научишься заправлять постель, я это вижу».

Мэри, или Уильям, как она назвала себя на борту корабля, делала вид, будто ничего не знала о своих новых обязанностях, но вскоре плотник понял, что из Уильяма получится отличный морской слуга. В то время как многочисленные слуги капитанов имели мало возможностей побыть рядом со своим хозяином, те, кто служил у других офицеров, имеющих в услужении только одного или пару мальчиков, с большей долей вероятности использовались в качестве личных слуг. Быть ближе к хозяину могло означать не только более пристальный надзор и больше служебных обязанностей, но и большую вероятность защиты и, возможно, даже получения образования. Мэри Лейси сказали, что ей лучше остаться работать слугой у корабельного плотника, чтобы не оказаться в числе множества капитанских слуг, что, как утверждалось, являлось худшим местом на корабле. Ее хозяин даже пообещал, что устроит ей ученичество для после войны, и даже заплатит за всю одежду, хотя Мэри, к своему сожалению, вскоре поняла, что он не собирается выполнять свое обещание. Он давал эти обещания только тогда, когда был пьян и беспокоился о том, чтобы Мэри при допросе в гавани его подозрительной женой не рассказала, как часто он оставался пить допоздна с наводчиком и боцманом.

Тем мальчикам, кто оказался не востребованным в качестве личных слуг, могло быть приказано выполнять какие-то услуги для определенного кубрика или даже для всего корабля, от доставки еды или бритья моряков в обмен на небольшие карманные деньги до неприятной задачи опорожнения экскрементов экипажа. Поскольку капитаны и адмиралы имели значительно количество слуг, современник Джима, скорее всего, начал бы работать слугой у кого-нибудь из них. У некоторых мальчиков не сразу появлялся хозяин, и их держали сверх штата слуг до тех пор, пока не находилось подходящее место. Остальные мальчики начинали свою службу в качестве слуг лейтенантов, боцманов, корабельных плотников, артиллеристов, мастеров, хирургов, казначеев или даже повара или капеллана.

Привязка матроса-стажера Джима, по крайней мере на бумаге, к отдельному офицеру, а не ко флоту или кораблю, придавало флотским «яслям для моряков» некий личный аспект, подобный ученичеству XVIII века. Подобно мастеру в ученичестве, офицер должен был обеспечивать своего слугу одеждой и постельными принадлежностями, на что в середине XVIII века ему приходилось выделять от сорока до пятидесяти шиллингов в год. Продовольственные пайки, такие же, как и у взрослых моряков, предоставлялись военно-морским флотом. Офицерам было весьма удобно, что многие из современников Джима, экипированных Морским обществом, поднимались на борт с новым комплектом одежды и постельных принадлежностей. Хотя Общество полагало, что любые неиспользованные средства годового содержания мальчиков должны выплачиваться им наличными, очень сомнительно, чтобы офицеры выполняли это. Некоторые старались вообще ничего не платить неимущим мальчикам, с которыми не были связаны ни семейными, ни дружескими узами. Поскольку мальчики часто меняли хозяев в течение года, было также невозможно обеспечить им выплату постоянного годового содержания. Мэри Лейси, например, утверждает, что никогда не получала никаких денег от своего хозяина, хотя она могла немного подзаработать на стороне, продавая свой винный паек или стирая другим матросам одежду. Когда Мэри временно прислужил(а) капитану другого корабля, ее хозяин даже предупредил ее, чтобы она не принимала одежду от этого капитана, предположительно из-за опасений, что может быть вычтено из ее жалования, которое он прикарманивал. Скупость её хозяина, когда дело касалось защитной одежды, оказалась фатальной: позже Мэри сильно страдала от болезненного ревматизма, что в конечном итоге лишило ее возможности работать, когда ей было всего тридцать три года.

В середине XVIII века большинство товарищей Джима недолго оставались слугами у определённого офицера; в течение года или двух они меняли хозяев или корабль, что предполагает: отношения с офицерами обычно не были слишком уж тесными. Поскольку они к тому же становились слугами офицеров разного профиля, то есть в большинстве случаев мальчики не получали каких-нибудь специальных навыков, помимо плавания под парусами, то есть, навыков, полезных на суше, в противном случае хирург или плотник, к примеру, стремились бы удержать мальчика в своём услужении. Однако имелись и исключения: мальчик из Морского общества Мартин Хоффманн из Лондона, сын чеканщика по серебру из Стрэнда, всю свою флотскую карьеру в 1750-х годах провел у одного и того же хирурга. Родители или друзья таких мальчиков помогали им со службой, возможно, с целью получения теми специальных знаний. Также следует быть осторожными с чтением слишком большого количества записей корабельных мальчиков в списках личного состава: категории, в которых были собраны мальчики, иногда кажутся довольно любопытными, но выглядят скорее попытками заполнить квоты офицерских слуг, нежели выражают что-либо значимое о том, как на самом деле были наняты мальчики.

Основное различие между служащим/слугой во флоте и учеником/подмастерьем заключалось в обучении и надзоре. В то время как подмастерье должен был обучаться своим хозяином, сомнительно, чтобы флотские слуги получали индивидуальное обучение от своих офицеров. А поскольку офицеру выплачивалась премия к жалованию, пока на борту находился его слуга, и её выплата не зависела от того, насколько продвинулся мальчик в своём обучении, у него не было финансового стимула присматривать за мальчиком. Все было иначе только в случае, когда мальчик являлся сыном родственника, друга, или кого-то, от кого можно было ожидать благодарности, или же, если у офицера возникала искренняя личная симпатия к мальчику. В «яслях» ВМФ отсутствовал механизм контроля, который мог бы оценивать и вознаграждать усилия по обучению, предпринимаемые офицерами. Морского слугу было легко заменить, поскольку тот не был связан договором со своим хозяином. Таким образом, те из современников Джима, кто не имел семейных связей, получали свое обучение и надзор, работая и живя с командой, а не через личные наставления своего офицера. Что касается капитана с его свитой слуг, то и в этом случае работа с командой являлась единственным способом обучения, так как у него явно не было времени следить за их прогрессом.

Кроме того, мы должны помнить о представлениях общества восемнадцатого века об образовании: от современников Джима ожидалось, что они станут способными моряками, а не офицерами, а, следовательно, учиться они должны были у команды корабля. Тем не менее, оставалось место для личных аспектов. Лейтенант Джон Идс с «Эсистенс», например, с большим энтузиазмом писал Морскому обществу в 1762 году, что, если следующий мальчик, которого они пошлют к нему, окажется таким же хорошим, как тот, что служил у него раньше, он превратит этого парня в офицера.

Таким образом, на практике качество обучения, которое мог получить Джим, сильно различалось в зависимости от его корабля, заботы его офицера, экипажа и, в конечном итоге, самого Джима. И атмосфера, и размеры его военного корабля играли большую роль в обучении Джима. На небольших судах Джима скорее бы привлекли к управлению кораблем, чем на одной из огромных плавучих крепостей. Это также зависело от того, с какой заботой офицеры относились к приставленным к ним мальчикам. Роберт Хэй с нежностью вспоминал, что, когда контр-адмирал Коллингвуд принял управление его кораблем в 1804 году, тем самым он дал мальчикам глоток свежего воздуха. Он проверял корабельных мальчиков каждое утро и организовывал для них небольшие соревнования среди оснастки, поощряя их соревновательный, а иногда и почти безрассудный дух.

Коллингвуд сделал то же, что, возможно, делали и другие хорошие капитаны, а именно: каждого мальчика поручали надёжному матросу в кубрике, делая этого моряка ответственным за мальчика. У своего «приятеля-моряка» Джим должен был обучаться не только обязанностям матроса, но и необходимым навыкам выживания, таким как изготовление собственных курток, рубашек и брюк, а также их стирка, ремонт и починка. Такой наставник также мог возникнуть совершенно естественно, например, если у мальчика имелся родственник, друг или другой родственник на борту, или кто-либо еще, кто был готов проявить к нему интерес из чисто доброжелательных побуждений (!).

Олауда Эквиано, например, подружился с клерком капитана, который в свободное время научил его писать и считать. Он также подружился со старшим моряком в своем кубрике, от которого научился таким вещам, как бритье и стрижка волос, а также чтению Библии. Мэтью Баркер называл своего старшего приятеля «моим морским отцом», намекая, что между мальчиком и наставником иногда устанавливались прочные связи (!), даже более тесные, чем между некоторыми мастерами и учениками на суше, поскольку их отношения являлись менее формальными и более добровольными. Шотландский беглец Дэниел Гудолл оказался в кубрике с семью моряками, которые ему сразу же понравились - они все очень хотели научить его обязанностям его новой профессии. В то же время они также действовали в качестве защитников от любого жестокого обращения.

Мальчик Роберт Хэй, кажется, является хорошим примером того, как многое зависит от индивидуального воспитания и мотивации. Тринадцатилетний мальчик - по его собственному мнению - представлял собой идеального деревенского ребенка с севера, которых Морское общество так выгодно противопоставляло лондонским уличным мальчишкам. Его родители, будучи бедняками, всегда заботились о том, чтобы Роберт выглядел чистым и был аккуратно одет. Они отправили его в благотворительную школу, где он научился читать, а также немного писать и считать. Такой мальчик-слуга, вероятно, в конечном итоге получит более заботливого хозяина, если мальчики будут выбираться офицерами в соответствии с рангом, а также, скорее всего, ему будет продемонстрирована отцовская забота, которую проявил капитан, однажды вызвав Роберта. Последний был напуган мыслью о том, что он сделал что-то неправильное и будет наказан, но, как оказалось, до сведения капитана дошло, что отец Роберта беспокоится от того, что долгое время не получает писем от сына; капитан приказал мальчику немедленно написать письмо родителям с помощью клерка капитана. Еще одним корабельным мальчиком, который произвел очень хорошее впечатление, когда слуги выстроились в очередь для выбора их офицерами, была переодетая Мэри Энн Тэлбот. Мэри Энн утверждает, что капитан Харви с «Браунсвика» сразу же заметил ее чистое лицо - намного чище, чем у остальных мальчишек - и поэтому принял её(его) к себе слугой.

Многое зависело и от желания современника Джима учиться. После того, как Роберт Хэй накопил некоторый опыт мореплавания, он немного разочаровался в том, что по-прежнему остаётся «обувным мальчиком»: ему приходилось чистить офицерскую обувь, одежду и каюту и прислуживать за трапезами вместо того, чтобы изучать обязанности моряка. Ясно, что его высоко ценил его офицер, но это могло иметь неприятные последствия, поскольку существовала опасность, что корабельного мальчика будут обучать только навыкам личного слуги, а не обязанностям моряка. Однажды Мэри Лейси, так впечатлившая своего хозяина навыками ведения домашнего хозяйства, получила приказ лейтенанта корабля подтянуть парус. Это был классический пример того, как должны были учить корабельных мальчиков. Но хозяин Мэри пришёл в ярость, увидел это. Он приказал ей немедленно прекратить работу, и самым решительным образом напомнил ей, что она служит только ему и никому другому. С другой стороны, офицер, которому прислуживал Роберт Хэй, даже разрешал ему поиграть с навигационными приспособлениями в своей каюте, чем Роберт пользовался, пытаясь научиться навигации. Имелась только одна проблема: Роберт должен был оставаться в каюте с этими инструментами, поскольку он пребывал в иерархическом порядке общества и военно-морской дисциплины восемнадцатого века. Он знал, что является обычным слугой, и, если будет пойман на верхней палубе с квадрантом в руках, то получит от четырех до пяти дюжин ударов плетью. Поэтому юный Роберт прятался в каюте своего хозяина с квадрантом и вынужден был довольствоваться свечой, имитирующей солнце.

Попытка устроиться в новой «семье» могла пугать мальчиков, особенно когда за ними не присматривал конкретный член экипажа. Это могло оказаться очень резкой переменой обстоятельств для юного ума, как вспоминал Бэзил Холл, поступивший в флот в 1802 году:
«В большинстве других профессий переход от старого к новому образу жизни более или менее постепенный, но в случае с морем он настолько внезапен и без какой-либо промежуточной подготовки, что мальчик должен быть либо очень опытным философом, либо совсем простаком, чтобы не ощущать сильную подавленность внезапным изменением обстоятельств».

Мальчики, проведшие некоторое время на вспомогательном судне, уже пережили самый большой культурный шок. Дэниел Гудолл, шотландский мальчик, сбежавший на флот в 1801 году, был напуган абсолютной тьмой в трюме, в который его бросили. Хуже того, хулиганы развлекались тем, что толкали и пинали его в темноте, пока он не сломал себе несколько костей. Его испытания прекратились только тогда, когда один из хулиганов проявил милосердие и сказал другим, что Дэниел всего лишь маленький мальчик. Однако это заявление не обескуражило остальных, и его только что обретенному защитнику, бывшему более шести футов ростом, пришлось заявить, что следующий, кто поднимет руку на Дэниела, пойдёт против него. Дэниел вспоминал:
«Самая грубая, злодейски выглядящая шайка негодяев, среди которых мне редко выпадало несчастье оказаться. Правда, от них не ждали ничего хорошего, потому что они были грязными, оборванными и безрассудными. На многих имелись следы насилия, полученного при сопротивлении рекрутской команде ... На лицах большинства были видны следы глубокого распутства; и в целом картина была такой, что у меня возникло сильное ощущение, что я совершил очень серьезную ошибку при выборе профессии. Однако это впечатление длилось недолго, и более тщательный осмотр моих спутников показал, что среди них имеется несколько честных людей».

Судовой мальчик Роберт Хэй, который тоже вырос в сельской Шотландии, никогда не видел ничего похожего на ту разношерстную команду, с которой он столкнулся на тендере [вспомогательном судне]:
«Глазам предстали лица самых разных оттенков и черты лиц всех мастей ... Люди всех профессий и самых контрастных манер, от похотливого пахаря до утончённого щеголя. Обнищавший писатель и обанкротившийся торговец, ускользнувшие от своих кредиторов. Ученик, сбежавший из рабства. Неосмотрительный и обнищавший отец, бросивший свою семью, и контрабандист, и мошенник, спасавшиеся бегством от закона. Демонстрировались костюмы самых разных оттенков, от килтов шотландских горцев до четвертных штанов сыновей Голландии. От голых по пояс сыновей британской тюрьмы до оборок по костяшки пальцев надменного испанца. От безвкусной одежды с блёстками уволенного лакея до лохмотьев городского нищего. Это шайка полуголодных и убогих негодяев, которые не едят, а с жадностью пожирают за один присест все свои дневные припасы. Это компания шулеров за картами или играми в кости, обманывающая ничего не подозревающих олухов, оставляя ему всего лишь несколько пенсов».

По прошествии некоторого времени в тендере будущая судовая компания Джима наверняка окажется более приветливой. Но это не значит, что интеграция окажется легкой. Деревянный мир моряков восемнадцатого века был особенным миром для любого новичка. Современнику Джиму нужно было как можно быстрее выучить язык, ритуалы и обязанности этого мира, а также найти новых друзей и защитников среди мужчин или товарищей среди корабельных мальчиков. Мальчики, воспитывающиеся в семьях, могли счесть свою новую компанию довольно грубой. Но если бы они приложили усилия, то, в конечном итоге, стали бы одними из них и заслужили бы преданность и дружбу, которыми славились моряки. Однако среди моряков и офицеров корабля могло находиться несколько персонажей, которых современнику Джиму пришлось бы остерегаться - людей, которые могли превратить его юную жизнь в изолированном мире корабля в кошмар: чрезмерно требовательные к дисциплине и хулиганы. Но перед тем, как мы обратим свой взор на них, Сэмюэл Лич напомнит, что гипотетический Джим не всегда являлся абсолютно невинной жертвой, и некоторые из проблем, с которыми он сталкивался, частично были вызваны им самим:
«Многие мальчики жалуются на плохое обращение в море. Я знаю, что они подвергаются этому во многих случаях; тем не менее, в большинстве своём они страдают из-за своей дерзости. Мальчика на борту корабля, который обычно дерзок, будут пинать и бить все, с кем он имеет дело; он станет несчастным. Причина, я полагаю, в том, что моряки, с которыми обращаются как с подчинёнными, любят находить возможность надсмехаться над теми, кто ниже них. Они делают это с мальчиками, и если находят дерзкого, наглого мальчишку, то они не проявляют к нему пощады».

Хулиганы могли быть безжалостными, да корабельная дисциплина со всей силы могла ударить по условному Джиму, не обращая никакого внимания на его юный возраст. Вскоре Сэмюэлю Личу пришлось стать свидетелем первой порки печально известной девятихвостой плёткой-кошкой. Он счёл, что ни одно сообщество на суше не потерпит, если кто-то воспользуется таким инструментом против лошади, и здесь он был использован против человека:
«Помощник боцмана приготовился, без камзола и с плёткой в руке. Капитан приказывает. Осторожно расправив веревки пальцами левой руки, палач перебрасывает кошку через правое плечо; она обрушивается на ныне непокрытые геркулесовы плечи моряка. Его плоть покрывается полосами - она краснеет, словно от унижения; наказываемый стонет; удар следует за ударом, пока первый помощник, утомленный жестокой работой, не уступает место другому. Нанесено уже две дюжины ужасных ударов: разорванная спина выглядит нечеловеческой; она напоминает жареное мясо, подгоревшее почти до черноты на раскаленном огне; но удары по-прежнему падают; капитан продолжает безжалостно ... Четыре дюжины ударов рассекли его плоть и лишили всякого самоуважения; вот он висит: жалкий, презирающий себя, стонущий, истекающий кровью негодяй».

Это ужасное зрелище стало достаточным стимулом для двух товарищей Сэма дезертировать при первой возможности. Третий мальчик так боялся порки, что прятался в канатном ящике в течение нескольких дней от наказание, но его, в конце концов, обнаружили. Хотя мальчики были привычными к телесным наказаниям на суше, то на корабле даже Том Айдл бы осознал, что тут всё намного жёстче, и не идёт ни в какое сравнение с тростью его хозяина или даже исправительным домом.

Cruikshank George - The Point of Honor (Дело чести), 1825
порка, свидетелями которой является мальчик, стоящий у пушек, и два молодых гардемарина слева

Современники Джима стояли и с ужасом наблюдали за наказанием; у молодых людей, готовящихся к офицерской карьере, была другая точка зрения. Десятилетний Уильям Диллон, впоследствии ставший вице-адмиралом, вспоминал:
«Моим следующим испытанием было стать свидетелем наказания одного из членов команды за какой-то акт неповиновения, девятихвостой кошкой по голым плечам. В этом случае мои чувства были задеты за живое, но со временем я привык к подобному, зная, что невозможно контролировать плохих персонажей, не прибегая к подобным мерам».

Мальчики ни в коем случае не были застрахованы от порки плетью. На борту корабля Горацио Нельсона «Агамемнон»' самый младший мальчик, подвергшийся порке, вероятно, даже не достиг своего четырнадцатилетия: Уолтеру Холмсу, сыну кузнеца из лондонского Смитфилда, по приказу самого прославленного морского героя Англии нанесли дюжину ударов плетью. Его обвинили в краже. Если бы он украл у другого моряка, то, вероятно, вызвал бы не больше сочувствия со стороны своих товарищей по команде, чем от самого Нельсона. Уолтер, по-видимому, попал под влияние особенно вредного матроса команды, который был наказан вместе с ним. В конце концов, год спустя Уолтер дезертировал во время осады Кальви в 1794 году. Ещё одна, более суровая порка стала бы наименьшим, на что мог рассчитывать молодой дезертир. Более вероятно, что его бы повесили на рее. Но Уолтеру удалось благополучно сбежать. Тем не менее, он оказался слишком далеко от дома - для столь юного парня - к сожалению, остальная часть детских приключений Уолтера остается для нас загадкой, поскольку неизвестно, вернулся ли Уолтер с Корсики в Смитфилд к своим родителям.

Другие мальчики могли быть выпороты за гораздо меньшие провинности, хотя, возможно, им больше везло, и они не испытывали на себе действия плётки-девятихвостки. Вместо этого применялись чуть менее кровавые инструменты, такие как пятихвостая плётка-кошка, также известная как «кошка для мальчиков» или «котенок», или же трость, хорошо знакомая мальчикам-подмастерьям или ученикам, которую бесцеремонно использовали незамедлительно. Джон Уилкотт получил несколько порок еще до того, как ему исполнилось тринадцать, один раз за то, что он не вскипятил чайник для своего хозяина, в другой раз за «жаворонок» или «игру в шарики». Двенадцатилетнего Ричарда Хопкинса на борту корабля Джона Уилкотта дважды пороли за то, что он разбил имущество своего хозяина. После предыдущего обсуждения смертельных болезней станет понятна причина наказания в 1799 году Джозефа Хиллиара: его высекли по голой заднице за струпья и вшей в волосах, и обрили голову. Задница, а не спина в качестве наказываемого предмета - кажется, это было еще одним смягчением наказаний для мальчиков, получившим большую известность в более поздние годы, когда мальчиков, лежащих на стволе пушки, пороли кошкой-пятихвосткой - процедура, получившая название «целование дочери артиллериста». В прежние времена боцман, наказывавший корабельных мальчишек розгами за «плутовство», что на некоторых кораблях якобы было обычной процедурой по понедельникам, заставил моряков суеверно поверить, что подобное необходимо ради попутного ветра. Иногда забывают, что телесные наказания, считавшиеся обычной частью воспитания детей лишь совсем недавно были объявлены вне закона.

Джиму бы пришлось остерегаться не только порки, но и повседневного насилия на борту. Если Джим, как и любой другой моряк, слишком медленно выполнял поставленную перед ним задачу, он мог тут же получить концом верёвки по голове или плечу - от боцмана или его помощников, от гардемаринов, а иногда и от офицера, которому он прислуживал. Боцман и его помощники и в словах не проявили особого уважения к достоинству Джима. Мэри Лейси хозяин частенько жестоко пинал за мелкие проступки, например, за то, что он(а) не вычистил обувь должным образом. Даже приятный деревенский паренек Роберт Хэй некоторое время прислуживал офицеру, много раз избивавшему его концом веревки, однако примечательно другое: Роберт успешно пожаловался на жестокое обращение своему капитану, который затем сделал выговор офицеру и забрал Роберта у него. В 1814 году Морскому обществу пришлось иметь дело с рассерженной матерью Дэвида Бэйла, утверждавшей, что лейтенант Кук так сильно ударил ее сына, что она опасалась, что Дэвид навсегда останется инвалидом. У Кука возникли проблемы, потому что у мальчика была не только мать, защищавшая своего сына, но и рекомендация уважаемого члена Морского общества. Кук пнул не того мальчика.

Эта книга не является общим исследованием насилия и дисциплины во флоте восемнадцатого века, но эта тема остается одним из наиболее волнующих аспектов. В то время как историки в прежние времена рисовали картину плавучего ада, когда британских моряков пороли в плаваниях по океанам, многие современные историки придерживаются более умеренной точки зрения, указывая на то, что дисциплинарные процедуры в какой-то степени считались необходимыми для моряков. Как и в случае с любыми академическими дебатами, кажется, что способ представления аргументов и доказательств также зависит от личной подоплёки и прошлого отдельного историка. Аргументом в пользу более позитивного взгляда на дисциплину ВМФ является то, что флот никогда бы не добился таких успехов, если бы в действительности так жестоко обращался со своими моряками. Тем не менее, трудно читать о примерах поддержания морской дисциплины на практике, не ужасаясь её бесчеловечности. Многое зависело от отдельного корабля, отдельного капитана и офицеров. Некоторым капитанам удавалось управлять кораблем без порки моряков, другие всегда находили возможность для применения девятихвостой кошки, и делали кровавое зрелище почти ежедневным ритуалом. Корабельный мальчик Эдвард Коксер вспоминал, что только одна мысль о жестокости его капитана вызывала слезы у него на глазах, но капитан никогда не бил его и не позволял это делать никому другому. Дэниел Гудолл вспомнил случай, когда его капитан предоставил команде решать, следует ли наказывать опоздавших из увольнения на берег. Поскольку увольнение на берег получали по очереди, моряки на борту корабля Дэниела стремились к равной доле времени на берегу, и команда оказалась не менее сурова к тем, кто опоздал с возвращением, чем любой капитан.

Конечно, многое зависело и от экипажа. В то время как в мирное время корабли ВМФ были заполнены добровольцами, во время войны большая часть людей была доставлена на борт против их воли. Эти люди горько переживали, что их насильно заставляли сражаться за свою страну, в то время как их товарищи-моряки получали тройную заработную плату в торговом мореплавании - в этой ситуации всегда существовала опасность чрезмерного дисциплинирования.

Возьмем, к примеру, моряка Уильяма Робинсона, особенно жаловавшегося на молодых офицеров, обладающих слишком большой властью для их возраста. Он помнил гардемарина, которому было всего около двенадцати-тринадцати лет, единственным удовольствием которого было оскорблять чувства матросов, искать любой предлог, чтобы их выпороли, и небрежно пинать и бить их по головам и телам, пока они были заняты работой. Чтобы объяснить такие эксцессы, нужно представить себе подростка, которому дана власть руководить взрослыми мужчинами, воспитанного в вере, что он принадлежит к более высокому классу по сравнению с мужчинами, которыми он командует. Добавьте к этому отделение от ограничений гражданского общества на суше, его шок от грубой культуры этих людей, возможно, также ощущение угрозы или проявление неуважение с их стороны, а также желание произвести впечатление на свое начальство тем, что он может навязать свою волю всем этим людям; он мог чувствовать себя в большей безопасности, когда его боялись, а не любили. Однако жестокое поведение с одной стороны порождает то же самое с другой.

В то время как подобный случай высокомерия юного гардемарина даёт некий хороший пример классовой борьбы, бывали и такие моряки, как Чарльз Пембертон, считавшие, что «люди, получившие повышение в звании или ставшие мастерами, обычно являются самыми суровыми в отношении дисциплины и самыми трудолюбивыми из тиранов ... потому что теперь настала их очередь». Так что, возможно, система тоже виновата в эксцессах. По-прежнему трудно судить, насколько регулярным было насилие в отношении моряков, особенно случайное насилие, в отсутствие широкомасштабного статистического анализа источников ВМФ. Точно так же трудно сказать, было ли насилие более характерным для флота военного времени и на рубеже веков; возможно, строгость дисциплины возросла к концу восемнадцатого века. Американская (1775-1783) и Французская (1789-1799) революции, а также мятежи моряков Королевского флота в Спитхеде и Норе в 1797 году заставили британские высшие и средние классы стремиться подавить любые признаки социальной революции на нижних палубах.

По крайней мере, один из современников Джима яростно сопротивлялся авторитарности офицеров. В 1797 году четырнадцатилетний Джеймс Аллен принял участие в самом кровавом бунте, который когда-либо переживал Королевский флот. Джеймс был слугой второго лейтенанта «Гермионы», корабля под командованием печально известного капитана Хью Пиго. Пиго, которому тогда было двадцать семь лет, являлся «капитаном порки» и управлял своим кораблем, часто в пьяном виде, на котором царил ежедневный террор. Однажды, когда Пиго угрожал выпороть матроса, последним спустившегося с мачты, трое моряков, отчаянно торопясь не стать последними, разбились насмерть. Одним из них был пятнадцатилетний Уильям Джонсон. Пиго приказал немедленно выбросить тела всех троих за борт, злобно обозвав их «сухопутными крысами», а также угрожая поркой тем членам экипажа, которые решаться пожаловаться на бессердечное обращение.

«Гермиона» находилась далеко от Британии, в нездоровой Вест-Индии, и терпение некоторых членов ее экипажа лопнуло. Не желая стать следующими жертвами Пиго, моряки собирались по ночам. Мальчик Джеймс Аллен в некотором роде косвенно сыграл решающую роль, потому что именно он украл у офицеров ведро рома, которым моряки укрепляли своё мужество. Но эффект превзошел ожидания, поскольку моряки пришли в ярость. Они зарезали капитана, а затем отправились в оружейную в поисках хозяина Джеймса, столь же презираемого лейтенанта Арчибальда Дугласа. Дуглас спрятался под кроватью больного, и разъяренные мятежники не заметили его, но, к сожалению, несколько позже его слуга, мальчик Джеймс Аллен заметил его. «Вот он, вот он!» - крикнул четырнадцатилетний мальчик. Дуглас умолял о пощаде, но около двадцати человек начали рубить его тело ножами, топорами и абордажными пиками, выкрикивая: «Ты, пидор, мы проявим к тебе милосердие!» Среди них был и Джеймс, который также схватился за топорик, крича: «Дайте мне ударить его: он больше не заставит меня прыгать по оружейной!» Все это выяснилось на поздних процессах над мятежниками. Однако никто в суде не удосужился спросить, почему юный Джеймс так разозлился на Дугласа. Когда Дуглас все еще подавал признаки жизни, люди с главной палубы кричали в люки: «Поднимайте этих пидоров [buggers] наверх!» И они продолжали рубить его, а затем выбросили за борт, как и других офицеров. Британская общественность пришла в ужас от столь дикого поведения экипажа, но может возникнуть вопрос: чего еще следовало ожидать? Этих людей с очень нежного возраста обучали яростно прокладывать себе путь на борту вражеских кораблей своими пиками и топорами до тех пор, пока любое сопротивление не будет подавлено, так зачем им проявлять благородство по отношению к тем, кто по неосторожности довел их до крайности, небрежно убив и опозорив их товарищей?

Позже юного Джеймса видели расхаживающим по палубе c одним из колец своего хозяина, в нескольких его рубашках и в ботфортах, у которых он обрезал голенища. В то же самое время команда, в основном, была озабочена тем, как добраться до запасов спиртного. Тем не менее, они были достаточно трезвы, чтобы понимать, что у них мало иных вариантов, кроме как стать «предателями» и передать корабль испанскому губернатору в Ла-Гуайре. Несмотря на то, что выходки капитана Пиго были известны руководству флота, такой жестокий мятеж в критический момент истории, когда Великобритания пыталась остановить распространение Французской революции, не мог остаться безнаказанным. Требовалось примерно наказать. В последующие годы за мятежниками велась охота. Захваченный и доставленный обратно в Англию и представший перед судом, бывший корабельный мальчик Джеймс заявил, что был очень молод в то время, и, определенно, не способен на подобные зверства. Он действительно был очень молод, но это не помогло его защите. Он был повешен в августе 1800 года.

Почти два года спустя плавание в Вест-Индию вовлекло в мятеж другого корабельного мальчика: Дэниел Гудолл ужасно провел время на тендере и был наконец счастлив, что его взяли на борт корабля Его Величества «Тимерэр», на котором он мгновенно сдружился с моряками своего кубрика. Экипаж Дэниела был обрадован новостями об Амьенском мире [Амьенский мирный договор — мирный договор, заключённый 25 марта 1802 года в Амьене между Францией, Испанией и Батавской республикой с одной стороны и Англией — с другой. Завершил войну между Францией и Англией 1800—1802 годов и распад второй антифранцузской коалиции], ожидая денежных выплат. Однако вместо того, чтобы вернуться в Великобританию, «Тимерэр» получил приказ идти в неизвестном направлении, что позже оказалось долгим путешествием в Вест-Индию. Гнев нарастал, люди, отчаявшиеся добраться до берегов родины, не хотели плыть никуда, кроме Британии, и, в конце концов, вспыхнул мятеж. Зачинщиками оказались дружелюбные товарищи Дэниела по кубрику, хотя они исключили Дэниела из своего заговора. Это оказалось удачей для мальчика, потому что в его маленьком кубрике были не только руководители мятежа, но и информатор, который позже предал их всех. После непродолжительного противостояния морские пехотинцы подавили мятеж. Мятежники, вероятно, надеялись на более мягкое обращение, но как только «Тимерэр» вернулся в Портсмут, более десятка членов команды Дэниела были повешены. Под судом находились также и те, кто не принимал активного участия в мятеже, но подозревался в том, что слышал о планах мятежников и не проинформировал свое начальство. Молодой Дэниел должен быть благодарен судьбе за то, что не присутствовал в своём кубрике, когда там велись разговоры о заговоре, поэтому он избежал наказания. К сожалению, он потерял всех своих вновь обретенных друзей, за исключением доносчика.

В любом случае, современнику Джима посоветовали бы находиться настороже и не действовать таким образом, чтобы бы не ощутить на себе всю суровость военно-морской дисциплины. В равной степени он также должен был остерегаться того, чтобы не стать жертвой жестокого обращения, не совершив ничего дурного. Очевидно, на наиболее крупных кораблях для присмотра за мальчиками и для защиты их зачастую селили в оружейных отсеках с наводчиками артиллерийских орудий, а наводчикам рекомендовалось брать с собой в море жен, которые могли бы позаботиться о мальчиках. Но и это не уберегало Джима от случайных неприятностей. Кража у товарищей в среде моряков якобы считалась величайшим грехом на борту, но многие товарищи Джима каким-то образом всё же лишались своей новой одежды, выданной Морским обществом, сразу после того, как попадали на борт корабля. Очевидно, имелась веская причина, по которой моряки хранили свои вещи в сундуках с надежными замками, хотя, честно говоря, большинство краж происходило на тендерах, а не на судах с постоянными командами.

Однако ничто не могло спасти Джима от излюбленных моряками - в большей или меньшей степени - беззлобных издевательств, в которых были вынуждены участвовать новички в море, например, погружение в воду (или даже в океан) при первом пересечении экватора. Капитан торгового флота Джон Ньютон писал, что для моряков это было таким «прекрасным развлечением», что они скорее вытерпели бы любое лишение, чем позволили бы кому-либо спастись от ныряния: «на многих судах они выделяют какого-нибудь бедного беспомощного мальчика или новичка в море, чтобы он наполовину утонул, ради развлечения своих товарищей по кораблю».
Издевательства всегда оставалось проблемой, когда множество мужчин работают и живут долгое время в замкнутом маленьком пространстве, не имея возможности уединиться и в скуке, постоянно изматывающей им нервы. Необходимо было бороться с иерархиями и одновременно поддерживать их; а для клаустрофобии, неиспользованной энергии и разочарования требовался выпускной клапан - отсюда и инструкции Адмиралтейства, чтобы моряки постоянно работали.

Cruikshank George - Crossing the Line (Пересечение экватора), 1825

Основная проблема сегодня заключается в том, что, в первую очередь, следует полагаться на официальные документы того времени, и в них мы находим лишь намеки на подобные проблемы, с которыми юный современник Джима Хокинса сталкивался в процессе социализации на борту военного корабля. Чтобы избежать порки, моряки предпочитали улаживать ссоры без участия начальства. Те из товарищей Джима, у которых была украдена часть их комплекта одежды, выданной Морским Обществом, понимали, что их жалобы, как правило, останутся без внимания, если они осмелятся их озвучить. Таким образом, современнику Джиму приходилось учиться брать дело в свои руки, возможно даже затевать драку с подозреваемым в краже. Он должен был заявить о себе, иначе существовала опасность того, что он станет жертвой разного рода издевательств; он должен был проявить стойкость, а также научиться формировать надежные союзы. Некоторые из товарищей Джима уже были обучены принимать подобные испытания - достаточно вспомнить грубых парней из неблагополучных районов Лондона, встречающихся среди мальчиков Морского общества. Они были лучше подготовлены к подобному, чем благовоспитанный деревенский мальчик, поднимающийся на борт в одиночестве, хотя последний мог иметь преимущество в росте и более благосклонно принимался начальством.

Boys fighting on board: midshipmen Prince William and Charles Sturt (Мальчики, дерущиеся на борту корабля: гардемарины принц Уильям и Чарльз Стёрт), 1780s

Должно быть, подобное было особенно сложно для корабельного мальчика, который на самом деле был девушкой: Мэри Лейси тоже должна была постоять за себя, иначе она навсегда осталась бы жертвой. Примечательно, что Мэри считала, что мальчики, присланные судьёй Филдингом и Морским общество на борт ее корабля, в большинстве своём выходцы из Спиталфилдса и других неблагополучных районов Лондона, были довольно дружелюбными. У нее не было причин опасаться, потому что никто из них никогда не беспокоил ее и не хотел с ней драться. Проблемы начались только тогда, когда на борт поднялся адмирал Гири: он привел с собой огромное количество крепких парней, очень злых и озорных в глазах Мэри. Корабельные мальчики адмирала постоянно пытались задирать Мэри и ребят из Морского общества. Один мальчик, Уильям Севери, был особенно неприятен, издевался и бил Мэри по лицу безо всякой причины. Мэри возмутилась и попросила совета у лейтенанта. Следуя классическим примерам военно-морского образования восемнадцатого века, лейтенант, не подозревая, что Мэри была девушкой, посоветовал ей, что лучшим решением будет устроить драку с Уильямом. Мэри последовала его совету. Когда они схватились друг с другом, Мэри, по понятным причинам, отказалась снимать рубашку. Мальчик-хулиган Уильям был уверен в себе, но явно недооценил ярость Мэри. Мэри вышла победительницей. В защиту Уильяма, проигравшего девушке, можно сказать, что он, вероятно, был на несколько лет младше её. С этого дня мальчики оставили Мэри в покое, а Уильям в последствии стал даже ее хорошим другом.

Олауду Эквиано и его товарищей иногда поощряли подраться друг с другом ради развлечения офицеров, которые впоследствии платили мальчикам от пяти до девяти шиллингов в качестве награды. Мальчикам приходилось драться более часа, и ни один окровавленный нос их не останавливал. Сегодня мы сочли бы это жестоким обращением, но для современников восемнадцатого века и в свете агрессивного боевого духа военно-морского флота это, к сожалению, считалось скорее поучительным. Эквиано, вероятно, даже смаковал тот факт, что ему разрешали драться (и побеждать) белых мальчиков. В записях Морского общества имеется очень мало намеков на издевательства. Только однажды члены Общества в 1757 году организовали сбор в поддержку мальчика, который был якобы «случайно выведен из строя из-за удара моряка», но больше об этом деле ничего записано.

Из-за их юного возраста способность мальчиков давать показания в военном трибунале часто оспаривалась, и это делало их ещё более уязвимыми для жестокого обращения, по сравнению со взрослыми новичками в море. Когда, например, в 1760 году военно-морской флот расследовал дело мальчика Александра Нэрна, которого выбросили за борт, в Адмиралтействе возникли сомнения, что двум главным свидетелям, двум тринадцатилетним мальчикам, будет разрешено давать показания против человек, обвиненный в убийстве Александра. Возможно, такие случаи, как смерть Александра, были из ряда вон выходящими и поэтому сохранились в архивах Адмиралтейства. Однако, к сожалению, трудно оценить, что происходило на самом деле, но осталось незарегистрированным. Как записи Военно-морского флота, так и записи Морского общества избегали спорных вопросов. Например, в марте 1758 года в протоколе Общества упоминается жалоба на то, что нескольких мальчиков «плохо использовали» на борту «Эктив», и одному из мальчиков было приказано присутствовать в комитете. Тем не менее, это все, что записано по этому делу в протоколе, и больше об этом случае ничего не упоминается, также, как и в записях Адмиралтейства.

Крайним примером трудностей оценки издевательств, основанных исключительно на сохранившихся официальных документах, является вопрос: насколько велика была опасность того, что современник Джима мог быть подвергнут изнасилованию или другим сексуальным актам. Гомоэротизм и изнасилования в Королевском военно-морском флоте в целом являются весьма спорными темами. Военный устав 1749 года предусматривал, что анальное сношение с другим мужчиной карается смертной казнью, даже при согласии обеих сторон, это называлось «неестественным и отвратительным грехом педерастии или содомии с Человеком или Животным». Повешение являлось приговором тем, кто был пойман с поличным, и несколько сотен ударов плетью для тех, кого осудили только за попытку подобного. Педерастия считалась преступлением против Бога и религии. К концу XVIII века она приобрела дополнительный политический аспект: гомоэротизм был приравнен к женственности, гомосексуальности и пышности, и в Британии все это было заклеймено в качестве подрывных плодов культурного влияния католических стран, с которыми Британия находилась в состоянии войны. Чтобы быть оплотом против католических сил, публика хотела видеть Веселого Джека Тара как можно более стойким гетеросексуалом - внезапно даже его распутство стало описываться в массовой культуре весьма беззлобно, а его яркое чувство стиля в одежде заставляло поднять брови от удивления. Сократовские представления о том, что влюбленные являются более мотивированными войнами, защищающими друг друга, казалось, совсем не приходили в голову ни британской публике, ни любому другому обществу со времен древних греков. Гомоэротическая активность считалась грехом, а гомосексуалисты ассоциировались с недостатком мужественности и боевого духа.

Споры относительно степени гомосексуальной активности во флоте восемнадцатого века возникают из-за небольшого количества зарегистрированных инцидентов. В то время как некоторые историки настаивают на том, что мир британских моряков действительно являлся настолько гетеросексуальным, насколько этого хотелось общественности, другие считают, что гомосексуальных инцидентов подозрительно мало. Последние утверждают, что военнослужащие ВМФ, должно быть, закрывали глаза на гомоэротизм ввиду неприятного военного трибунала и последующего сурового приговора. Аргументы подобного, основываются на предположении, что в изолированном мире, состоящем только из мужчин, сексуальные фрустрации должны чаще побуждать к сексуальному сближению между членами экипажа. Кроме того, также существует мысль, что гомосексуальные мужчины специально выбирали флот ради тесной мужской компании, хотя рабочая среда вряд ли потерпела бы кого-либо с женоподобными чертами характера. Другие возможные показатели, такие как завышенный мужской мачизм, гедонизм моряков или использование гомофобных ругательств, в равной степени могут рассматриваться как подтверждающие доказательства обеими сторонами спора.

Но когда гомосексуализм действительно всплывает в источниках военно-морского флота - очень часто это случаи, когда мужчина насильственно вступает в сексуальный контакт с корабельным мальчиком. Естественно, что случаи сексуального контакта между двумя согласными мужчинами менее вероятны, поскольку должна быть сторона, заинтересованная в обнародовании подобного факта. Во время Семилетней войны, когда во флоте служили около ста пятидесяти тысяч человек, которым редко позволялось увольняться на берег, прошло всего девять военных трибуналов, на которых людей судили за содомию. Шесть из них были связаны со слугами. Некоторые случаи относятся только к единственному инциденту, другие - к жестокому обращению в течение более длительного периода. Например, в 1762 году Ричард Чилтон был повешен за то, что заставил Уильяма Хоскинса совершить содомию. Уильям, мальчик из Лондона, оставшийся без отца, был принят в Морское общество три года назад и стал флейтистом. Для такого мальчика, как Уильям, было крайне важно доказать, что он подвергался угрозам и не давал согласия, поскольку и случай с мужчиной, насилующим другого, и случай секса по обоюдному согласию между мужчинами наказывался смертной казнью. Так, например, Томас Финли за год до этого начал, вероятно, одну из самых коротких морских карьер среди товарищей Джима: Томас, сын лондонского мясника, был снаряжен Морским обществом в июне 1761 года и отправлен на борт «Океана». Всего три недели спустя он предстал перед военным трибуналом за содомию с моряком. Странно, но Томас не только признался ы том, что согласился, но и в том, что до поступления во флот имел обыкновение «суетиться» на Бёрдкэйдж Валк в Сент-Джеймсском парке, являвшимся одним из главных мест встреч гомосексуалистов в Лондоне восемнадцатого века. Это говорит о том, что он имел регулярные сексуальные контакты с мужчинами или, возможно, даже занимался проституцией.

Отец Томаса сделал все, что мог, чтобы спасти своего мальчика. Он показал, что Том всегда был хорошим сыном, что он раньше помогал в семейном бизнесе, но склонялся к тому, чтобы уйти в море, и некий мистер Баррат уговорил его присоединиться к флоту. К сожалению, все оказалось напрасно, и пятнадцатилетнему мальчику не было пощады. Тома повесили вместе с моряком. Молодой возраст и наивность не спасла бы современника Джима от повешения. Только мальчики, не достигшие четырнадцатилетнего возраста, могли рассчитывать на снисхождение. Признание Томаса Финли остается загадкой; возможно, он не подозревал о последствиях. Его случай также показывает, что товарищи Джима не всегда были вынуждены терпеть приставания мужчин. Наивность, восприимчивость к подаркам, привязанность и сексуальное желание или любопытство мальчика также могли сыграть свою роль, о чем свидетельствуют другие зарегистрированные военные трибуналы, в которых моряки заманивали мальчиков деньгами и подарками, говоря им, что в том, что они делают, нет ничего плохого.

Хотя Томас признался о своем согласии, другие мальчики утверждали, что были изнасилованы, и их подвергали жесткому допросу в военном трибунале, пытаясь определить, не давали ли они согласия в действительности. Таким образом, современник Джима должен был опасаться не только слишком большого внимания со стороны членов команды корабля; если что-то случалось, и он хотел пожаловаться, ему также следовало убедительно доказать, что он оказался невольной жертвой. В противном случае его бы повесили рядом со своим растлителем. Очевидно, здесь кроется еще одна убедительная причина для товарищей Джима хранить молчание, и вполне возможно, что многие преступники пользовались этим как угрозой, чтобы обеспечить молчание своих жертв. Однако есть одна вещь, которая могла помочь Джиму: отсутствие уединения на борту. Любой член экипажа, пристававший к Джиму, подвергался высокому риску быть пойманным, и виновнику следовало убедиться, что мальчик будет молчать, или что товарищи по команде закроют глаза, или, по крайней мере, что в случае обнаружения капитан постарается избежать проблемы с военным трибуналом - то есть, либо у виновного не существовало таких опасений вообще, либо он был попросту в отчаянии или пьян, и последнее часто становилось первой линией защиты в военном трибунале.

На борту кораблей присутствовали и те, у кого имелось немного больше уединения и против кого осмелилось бы выступить малое количество людей — это офицеры. Если в этом был замешан даже капитан, то велика вероятность того, что в наши исторические документы ничего не попадет. В 1790-е годы частые преследования капитаном Чарльзом Сойером мальчиков на борту «Бланш» были, по-видимому, хорошо известны его команде. Он регулярно вызывал мальчиков в свою каюту по ночам, гасил свет и затем принимался трогать их интимные места. Когда поведение Сойера стало слишком вопиющим, его первый лейтенант почувствовал, что больше не может молчать, и написал письмо местному коммодору Горацио Нельсону. Это было трудное решение, поскольку лейтенант рисковал как жизнью своего капитана, так и собственной карьерой в случае, если обвинения не подтвердятся; мальчики либо хранили молчание, либо считались ненадежными свидетелями на военном трибунале. Хуже всего было то, что капитан Сойер являлся человеком с хорошими связями. К счастью для первого лейтенанта, Нельсон серьезно отнесся к обвинениям. Но вместо того, чтобы отдать приказ об аресте Сойера, Нельсон вместо этого понадеялся, что Сойер совершит благородный поступок и покинет свой корабль и этот мир, избежав скандала. Сойер этого не сделал, и в конце концов был уволен, сумев избежать казни.

Самым большим препятствием для военного трибунала по делу об изнасиловании было то, что для вынесения обвинительного приговора требовались подробные доказательства. Необходим был свидетель, предоставляющий доказательства гомосексуальной связи, включая и проникновение. Из-за юного возраста показания мальчиков часто считались ненадежными, но кто еще мог дать показания и взять на свою совесть повешение своего товарища по кораблю? Только два из девяти военных трибуналов во время Семилетней войны закончились повешением обвиняемых, в то время как в трех обвиняемых приговорили к нанесению от трехсот до тысячи ударов плетью за «нечистоту или другие скандальные действия». По оставшимся четырем обвиняемые были оправданы.

Протоколы военных трибуналов, пытающихся установить, было ли совершено полное мужеложество, служат примером хлопотного и деликатного расследования. Их язык может обеспокоить чувствительного читателя, будучи, мягко говоря, грубым языком моряков. Однако никогда не следует забывать, что мы имеем дело с предполагаемым изнасилованием несовершеннолетних. Например, в деле против квартирмейстера Джеймса Болла в 1706 году из заявления мальчика в официальных протоколах военного трибунала мы узнаём, что упомянутый Джеймс Болл сунул палец ему в задницу, что, по его словам, причинило ему очень сильную боль, но, несмотря на это, Болл впоследствии принудил его, засунул свой член ему в задницу. Мистер Рук [лейтенант, присутствовавший на осмотре хирурга] затем спросил мальчика, что Болл делал дальше, и мальчик ответил, что тот ерзал и писал ему в попу.

Это были деликатные вопросы, выраженные простым матросским языком. Джеймс Болл сначала отрицал обвинения, затем заявил, что мальчик был гермафродитом, а затем принялся за традиционные линии защиты, сначала заявив, что он был пьян, а затем, что мальчик свидетельствовал против него только из злого умысла. Подобная защита не принесла эффекта, Болла повесили, а мальчика оставили безнаказанным, поскольку суд поверил его заявлению о том, что он не давал согласия.

Юные мальчики, такие как Джим, безусловно, являлись легкой добычей: их можно было заставить молчать угрозами, их с трудом принимали свидетелями на военном трибунале. В тот же день, когда военный трибунал вынес приговор о повешении сына мясника Томаса Финли, состоялся еще один судебный процесс, на котором трое мальчиков обвинили моряка с «Короны» в попытке содомии с ними. На вопрос, почему мальчики изначально не пожаловались, они заявили, что опасались, что подобное окончится для них поркой. Один из мальчиков был неграмотным, и когда он ответил на вопрос, понимает ли он значение клятвы словом «Нет», суд постановил, что он не может давать показания. Моряк был окончательно оправдан - как и в случае, произошедшем в 1759 году, когда Уильяма Тремуэна с «Тетиса» обвинил в попытке содомии мальчик Морского общества Джордж Во. В этом случае военный трибунал посчитал заявление Джорджа недостоверным, потому что никто из других членов экипажа ничего не видел.

Судя по всему, корабельные мальчики были обязаны своим трудным положением на военных трибуналах не только своему юному возрасту, но и своей репутации, часто пытаясь избавиться от нелюбимых товарищей по кораблю при помощи обвинений в попытках содомии, и как правило, в таких случаях свидетелями бывали только другие мальчики. Тем не менее, это можно объяснить тем, что мальчики сдружились, и стояли друг за друга, сопротивляясь издевательствам, в то время как остальная часть команды, возможно, не хотела отправлять кого-то из своей компании на виселицу. Если подсудимый остался в живых, значит, у мальчика могли возникнуть проблемы. Инициирование военного трибунала могло настроить не только обвиняемого, но и всю команду против корабельного мальчика. Таким образом, даже самым озорным мальчикам из товарищей Джима следовало проявлять осторожность с необоснованными обвинениями. И если это правда, что мальчики часто предъявляли такие претензии, то небольшое количество военных трибуналов только доказывает, что в таких случаях капитаны предпочитали сохранять репутацию своего корабля.

Наказание предполагаемого преступника девятихвостой плёткой-кошкой было менее проблемным решением, чем военный трибунал. На борту корабля Нельсона в 1795 году мальчик Джеймс Мартин был наказан тридцатью шестью ударами плетью за совершение «отвратительного проступка» с двумя моряками. Не уточнив его проступка, Нельсон сохранил ему жизнь. Как и любой капитан, Нельсон понимал, что в то время, когда флот отчаянно нуждается в моряках, военный трибунал и повешение принесут больше ущерба, чем пользы. В следующем году судовой мальчик Джеймс Мартин получил звание обычного моряка. Поэтому мы должны предположить, что сексуальное насилие над мальчиками, вероятно, не являлось таким уж редким, как это предполагают несколько зарегистрированных случаев. Вывод относительно гомосексуализма на флоте таков: хотя подобное поведение наказывалось повешением - что свидетельствует о том, насколько подрывным оно показалось властям - по иронии судьбы такая суровость наказания приводила к тому, что моряки и офицеры очень неохотно осуждали хорошо интегрированных товарищей по кораблю. Таким образом, реальная степень гомосексуализма в Королевском флоте восемнадцатого века остается неизвестной величиной.

На борту товарищей Джима ждали не только порки и хулиганы, но и новые и глубокие дружеские отношения, интересные и вдохновляющие персонажи, а также встречи с захватывающими странами и культурами. Изучение увлечения молодежи восемнадцатого века матросским стилем жизни дает множество примеров ярких личностей, которые теперь собирались сделать Джима одним из них. Моряк Джон Бешервез восхищался, «что дружба между моряками (настоящими моряками) сильнее и прочнее, чем между любым другим классом людей».

К сожалению, существовало большое количество членов экипажа, от которых Джим мог перенять довольно плохие привычки. Многие современники на суше опасались, что моряки - не совсем идеальная компания для мальчиков. Сэмюэл Лич, поступивший на флот нежным двенадцатилетним мальчиком, воспитанным в деревне, был потрясён. Он почувствовал, что едва ли есть худшее место для развития характера и нравственности мальчика, чем Военно-морской флот. Ибо здесь он оказался окружен отвратительным сквернословием, постыдным блудом и многими другими пороками. К тому времени, когда Лич написал свои мемуары, он стал набожным методистом и сокрушался:
«Как можно ожидать, что мальчик избежит пороков, окруженный такими произведениями тьмы? Тем не менее, некоторые родители отправляют своих детей в море, потому что они неуправляемы на берегу! Лучше было бы отправить их в исправительный дом».

Бывший ученик бондаря Джон Николь был не менее обеспокоен:
«Я был очень раздражен и до сих пор чувствовал себя очень неловко из-за ругани и болтовни мужчин на тендере. Всю свою жизнь я привык к самым строгим разговорам, молитвам ночью и утром; теперь я оказался в ситуации, когда семейное богослужение было неизвестно ... Сначала я молился и читал Библию наедине; но, по правде говоря, я постепенно становился все более и более небрежным, и вскоре я стал моряком, как и все остальные; но мой ум чувствовал себя очень беспокойно, и я делал много слабых попыток исправиться».

И у сатирика Неда Уорда не нашлось лучшего слова для флота и его людей:
«Это властелин водного земного шара, дающий деспотические законы всем подлым малькам, живущим в этой сияющей империи. Это Новый Брайдвелл нации, куда отправляются все неисправимые негодяи ... Это христианское святилище неплатежеспособных должников и несчастных развратников ... Это академия старого Ника, где семь либеральных наук о ругани, пьянстве, воровстве, блуде, убийстве, сводничестве и злословии преподаются до полного совершенства».

Сатирик, методист и мальчик, воспитанный строгими религиозными родителями, возможно, не лучшие судьи, но даже в этом случае новые товарищи Джима определенно не были церковными певчими. Однако другие слуги на борту могли стать для современника Джима источником помощи и поддержки. В частности, на крупных кораблях товарищ Джима нашел бы множество мальчиков своего возраста, что облегчило бы его интеграцию в команду. Если там было бы место для досуга и игр, это также смягчило бы переход Джима из детства во взрослую жизнь.

Олауда Эквиано, несмотря на то что был рабом своего офицера, к примеру, с теплотой вспоминал время, когда он служил корабельным мальчиком. Он мог играть с большим количеством мальчиков на борту своего корабля, что, по его словам, сделало его пребывание на флоте приятным и интересным. Поразительно, как в своей автобиографии, написанной как документ против рабства, Эквиано описывает своё пребывание в качестве слуги на корабле в удивительно позитивном и не политическом тоне по сравнению с остальной частью его книги. Возможно, на флоте с Эквиано обращались не хуже, чем с обычными белыми мальчиками. Многие мальчики из неблагополучных семей не имели такого тесного контакта с офицерами, как Эквиано. Также им не предоставлялась возможность обучаться арифметике у клерка капитана. Возможно, в этом и была причина того, почему Эквиано так привязался к своему хозяину, лейтенанту Паскалю. Хотя Паскаль был его рабовладельцем, он также обеспечил Эквиано защитой и дал образование, лучшее, чем оно могло бы быть у среднего корабельного мальчика. Паскаль даже отправил Эквиано в Англию, чтобы тот учился в школе. Было ли это проявлением отцовских чувств Паскаля или попыткой вложить деньги в «собственность» - подобное остается предметом споров. Количество местоимений «мы», используемых в главах книги Эквиано, посвященных службе на флоте, безусловно, предполагает, что он хорошо интегрировался и получил положительные воспоминания о том времени, когда он был корабельным мальчиком, несмотря на все трудности и сражения.

Некоторые даже опасались, что корабельные мальчики слишком хорошо проводят время. В 1760 году автор письма в «Гранд Мэгезин» утверждал, что кто-то из военно-морского флота говорил ему, что ни офицеры, ни кто-либо еще на борту кораблей не обращают внимания на молодых людей. Очевидно, это относилось к мальчикам, экипированным Морским обществом, и получившим прозвище «черенки виселиц», и первое, что они узнавали, - это богохульство, жевание табака и игры. Затем они переходили к выпивке и «непристойным разговорам», таким образом, за короткое время превращаясь в самую подлую часть всей команды. Более того, мальчики якобы избегали любой работы, как правило, под предлогом того, что им приходится выполнять поручения своих хозяев. Но вместо этого они болтались в трюме, на мачтовых площадках или на гиках. Анонимный автор пришел к выводу, что молодым людям будет намного лучше в угольных шахтах или на борту торговых судов, где меньшее количество экипажа и более высокая рабочая нагрузка гарантируют, что их будет легче контролироваться, чем это происходит на больших военных кораблях.

Морское общество считало такие жалобы сильно преувеличенными и чувствовало себя достаточно уверенно, чтобы включить это письмо в свои публикации. Общество утверждало, что такие проступки, как богохульство, несомненно, будет караться на борту кораблей строже, чем на суше, а также, что мальчикам там трудно добыть табак и алкоголь. Ругань и пьянство действительно являлись наказуемыми правонарушениями, хотя капитаны часто проявляли снисходительность по отношению к первому. Списки личного состава показывают, что лишь очень немногие офицеры выдавали своим мальчикам табак, а их алкогольный паек обычно был вдвое меньше, чем у мужчин. Впрочем, как и у моряков, у мальчиков имелись иные способы получить запретное. А насчёт выходок мальчиков, Общество реагировало в непринужденной манере:
«Что касается энергичных мальчиков на борту кораблей, которые иногда бывают дерзки, очень легко представить; и часто бывает, что та же бодрость, при некоторых ограничениях, является одной из причин, по которой они становятся лучшими моряками в мире».

Один адмирал, с которым консультировалось Общество, рассмеялся, когда прочитал жалобу на то, что мальчики слоняются по мачтовым площадкам. Он заявил, что для них определенно нет лучшего места для сборищ, если они хотят стать хорошими моряками. Адмирал был прав, потому что ничто не могло лучше объединить подготовку мальчиков и их желание играть, чем разрешение свободно лазить по такелажу.

Возможно, у Общества имелось достаточно причин, чтобы расслабиться, ведь рассказы о шалостях и проступках, совершенных мальчиками на борту, несомненно, являются частью воспоминаний моряков всех времен. Фактически, они являются частью почти любых опубликованных воспоминаний о жизни «рабочего класса». Возможно, автор анонимного письма предполагал, что жизнь мальчиков в ограниченном пространстве военного корабля находится под более строгим контролем, и это заблуждение он разделял со многими судьями, отправлявшими несовершеннолетних во флот. Джон Кремер написал в своих воспоминаниях о том, как был корабельным мальчиком на борту военного корабля:
«Было бы утомительно писать обо всех шаластях, которые мы, естественно, придпринимали на борту этих деревяных миров, потому что Мартыщки [«пороховые мартышки»] не могут быть более шалавливы, чем они есть».

Одно предложение достаточно доказывает, как часто ставший позже капитаном Джон Кремер, должно быть, прогуливал уроки, когда школьный учитель учил мальчиков правильно писать. Некоторые из проделок, о которых вспоминал Джон, носят настолько опасный характер, что даже с учетом достижений педагогики последних двух столетий все равно возникнет искушение хорошенько выпороть негодяя. Джон был сыном лейтенанта, он водил компанию с сыновьями других офицеров, и их любимыми мишенями являлись бедные корабельные мальчики. Одна из их наименее жестоких шуток заключалась в том, что ночью они резали гамаки и позволяли корабельным мальчикам падать на пол. Взрослые тоже не были застрахованы от их проделок: подвергнутым порке по пути в трюм связывали ноги, в результате чего те ломали лодыжки и тому подобное. Однажды компания Джона похитила труп матроса и в темноте сбросила его на голову пьяного судового доктора, который решил, что на него напали, и вступил в драку с трупом.

W. Ward and T. Stothard - On the Forecastle (На баке), 1779

Моряки жили месяцами, иногда годами, почти не покидая своих деревянных жилищ. Вполне естественно, что моряки воссоздавали на борту корабля кое-что из того, что они упустили, а также то, что они старались получить как можно больше во время своих кратких посещений суши. Однако отдых на борту требовал некоторого творчества и воображения, и часто этому помогал только алкоголь. Капитаны понимали, что должны позаботиться о каких-нибудь отвлекающих маневрах. Капитан, позже адмирал, Коллингвуд, с большим энтузиазмом относился к развлечениям на борту:
«Каждую лунную ночь моряки танцуют ... и здесь столько радости и веселья, как если бы мы были в самом Уоппинге ... У нас очень хорошая компания комиков, несколько танцоров, которые могли бы выступать в опере, и, вероятно, выступали в Сэдлерс-Уэллсе [театр в Клеркенвелле, Лондон], и группа, состоящая из двенадцати очень прекрасных исполнителей. Каждый четверг — это ночь спектакля, и они играют так же хорошо, как и труппа из Ньюкасла».

На борту корабля Сэмюэля Лича приподнятое настроение поддерживалось международным оркестром:
«Капитан раздобыл прекрасный оркестр, состоящий из французов, итальянцев и немцев, захваченных португальцами на французском судне».
Музыканты согласились служить на флоте при условии освобождения от участия в боевых действиях и от порки.

В 1807 году на «Короле Георге» было три актерские труппы, выступавшие попеременно по вечерам, хорошо оцененные по социальному статусу.

Товарищи по плаванию, талантливые в «прядении морской пряжи», имели культовый статус. Сэм Лич вспоминал своего товарища по плаванию по кличке «Старый Дик»:
«Рассказы Дика были настолько завораживающими, что я тосковал по тому часу, когда мы могли лежать в гамаках и слушать их. Дик был своего рода бесцеремонным романистом; все, что его заботило — это эффект, и там, где правда подводила его, вымысел щедро одалживал ей услуги».

Капитаны, обеспокоенные духом на борту, вряд ли могли возражать против случайных уличных артистов, которых судьи присылали к ним в соответствии с Законом о бродяжничестве 1744 года.

Двумя величайшими соблазнами, поджидающими современника Джима в его новой жизни, были алкоголь и проститутки. Офицеры в какой-то мере терпели это, сознавая, что без этого их экипажи не будут функционировать. Тем не менее, какое же множество проступков, несчастных случаев и долговременного ущерба здоровью явились результатом злоупотребления алкоголем, поэтому легко понять, почему было запрещено употреблять алкоголь сверх официальных пайков. Несмотря на это, люди, контрабандой проносившие алкоголь на борт или копившие свои пайки, все равно обеспечивали множество случаев пьянства. В то же время из того, как распределялся алкоголь, и в какой степени он допускался помимо официальных пайков, очевидно, что военно-морской флот очень хорошо понимал: алкоголь необходим для того, чтобы моряки были довольны, а также воспламенялись, когда дело доходило до сражения или борьбы с суровыми погодными условиями. Алкоголь был лекарством, поддерживающим жизнь моряка, но также зачастую и наркотиком, приводящим к его падению.

Чаю же, напротив, потребовалось гораздо больше времени, чтобы его приняли на флоте. Хануэй опубликовал эссе против дурной привычки пить чай, «китайского наркотика», который якобы заставляет людей становиться ленивыми. Даже пятьдесят лет спустя врачу сэру Гилберту Блейну (1749-1834) все еще приходилось убеждать критиков в положительном влиянии на здоровье моряков употребления бо’льшего количества чая и меньшего количества алкоголя, и опровергать распространенные опасения, что «расслабляющие свойства» чая понизят боевой дух моряков. Некоторые из товарищей Джима, получившие свою половину порции алкоголя, и у которых еще не развился вкус к нему, продавали свои пайки или обменивали их на другие товары. Другие дарили её своим старшим приятелям и защитникам из команды. Валютой в деревянном мире являлись грог, вино и табак, а не деньги.

Искушения увеличивались, когда корабли заходили в порт. В военное время морякам часто не давали отпуск на берег из-за страха, что они дезертируют. Товарищи Джима иногда могли оказаться счастливым исключением, поскольку офицеры сходили на берег, иногда желая, чтобы их сопровождал слуга. Джиму могло повезти, офицер мог захватить его на необычную экскурсию по римским руинам или за покупками на средиземноморский рынок. Юный Эдвард Барлоу был счастлив получить увольнение на берег в Лиссабоне и восхищался местными женщинами:
«А еще в этом городе много куртизанок, многие из которых молодые и красивые, они будут звать любого англичанина или незнакомца, когда те идут по улице, и спрашивать их на таком хорошем английском, на каком они могут говорить, пойдут ли они с ними и выпьют ли вина, чтобы слегка разогнать их тоску [sic]; сидят и смотрят в окна на прохожих, и они очень красивы в одежде и «густы» в волосах, красиво одеты с лентами, с открытыми рукавами и куртками на пуговицах, их сорочки такие же большие, как полу-рубашки в Англии, очень аккуратны и красивы».

Если морякам не разрешалось сойти на берег за удовольствиями, то удовольствия с берега приходили к ним сами. Как только корабль вставал на якорь, вылетели шлюпки и окружали его. Подобно тому, как моряки поднимались на свои призовые корабли, теперь на их корабль поднимались торговцы, сутенеры и проститутки, чтобы избавить матросов от их накоплений. Женщины были самым желанным «товаром», что неудивительно для мужчин, у которых не имелось женского общества в течение нескольких месяцев, и чьи жены - если они вообще имелись - были далеко. Иногда на корабль поднимались сотни женщин, а иногда они даже плыли на корабле до следующего порта. Согласно Морскому уставу, на борт не допускались женщины, кроме тех, что являлись женами моряков. Теперь мы понимаем, почему Весельчак Тар Чарльза Дибдина пел о «женах в каждом порту», а не о девушках. Все женщины, конечно же, утверждали, что являются женами членов экипажа, и офицеры обычно не требовали никаких свидетельств о браке. Судовой мальчик Дэниел Гудолл вспомнил свою первую встречу с этими девушками со шлюпок:
«Некоторые из них, правда, по-настоящему были женами моряков корабля, но если бы допустить всех, кто претендовал на супруга, то был бы явный случай полигамии, поскольку на каждого мужчину брачного возраста на борту приходилось не менее трех или четырех женщин. Как бы то ни было, трех дней хватило, чтобы увидеть, как более двухсот плимутских Далил поселились среди команды, а не десять процентов, кто мог бы претендовать на брачную связь с любым из моряков».

Деревянный мир превращался в публичный дом с шумными вечеринками, выпивкой, танцами и сексом. И среди всего этого мог находиться Джим. Какими бы ни были его мысли, он не мог избежать подобного зрелища. Сцена, пародируемая в многочисленных веселых карикатурах на рубеже веков, изображает заслуженную радость моряка после всех невзгод и отмечает те моменты его жизни, которые делают её привлекательной даже для современной молодежи. Некоторые из старших товарищей Джима могли подумать, что именно по этой причине они захотели стать моряками. Они собирались избавиться от своей девственности. И если моряки действительно так ненавидели гомосексуальность, то лучшего случая доказать своим товарищам по плаванию, что он стойкий гетеросексуал, Джиму не найти. Мы можем только догадываться о половом воспитании, которое Джим мог получить от своих старших товарищей по кораблю или от самих женщин, но ни один учитель ВМФ не стал бы этого делать, а родители находились далеко. Отсутствие вычетов из жалования на лекарства для лечения венерических заболеваний в списках личного состава напротив имён корабельных мальчиков даёт основание предположить, что товарищи Джима могли быть более осторожными, чем их старшие товарищи по плаванию. Некоторые мальчики, возможно, поначалу были так же шокированы распутными женщинами, как юный Дэниел Гудолл:
«Драки и шум не прекращались весь день, а иногда продолжались и большую часть ночи ... Курение было довольно распространенной модой среди милых созданий; а что касается ругани, то они, казалось, находили весьма своеобразное удовольствие в произнесении «старейших клятв новейшими способами», и эти способы были самыми отвратительными, какие только можно себе представить. Самые грубые моряки на борту были далеко превзойдены этими девицами».

Чего Дэниел не учел, так это то, что некоторые из девушек могли просто напустили на себя храбрый вид, скрывая любую уязвимость за своим большим ртом, как это делали некоторые из товарищей Джима, отправляясь в бой. Другие мальчики, оглядываясь назад при написании своих мемуаров, или даже во время своей службы, лучше понимали тяжелое положение женщин, чем Дэниел. Скромный сын сапожника Уильям Робинсон наблюдал, как сутенеры, везущие девушек на лодках, вели себя как аукционисты рабов, прямо говоря некоторым из них, что они слишком стары или слишком уродливы, чтобы их можно было продать. Несмотря на все веселые иллюстрации того времени, это была проституция, и Уильям жалел женщин и думал, что позор скорее ложится на его товарищей по кораблю, превращавших этих женщин в то, чем они были:
«Из всего человеческого рода эти бедные молодые создания - самые жалкие; дурное обращение и деградация, которой они вынуждены подчиняться, неописуемы; но по привычке они становятся черствыми, равнодушными к деликатности речи и поведения, и настолько полностью теряют чувство стыда, что, кажется, не сохраняют никаких качеств, присущих женщине, кроме формы и имени. Когда мы размышляем о том, что эти, к сожалению, обманутые жертвы наших страстей, возможно, когда-то были предназначены для того, чтобы стать ценными спутниками и утешениями мужчин, но теперь так пали: в эти прохладные моменты размышления, такое обвинение выдвигается против нас самих; мы не можем упрекнуть их в их жалком состоянии, чтобы не задать нам этот поразительный вопрос, кто сделал нас такими?»

Капитаны и офицеры обычно терпели эти нарушения флотского устава. Это было частью неписаных законов, необходимых для счастья моряков. Если на мгновение забыть об эксплуатации женщин, это действительно было наименьшее, что офицеры могли дать сексуально оголодавшим молодым людям в расцвете сил. Большинство из них не состояли в браке, и даже если у них уже были подруги дома до того, как они отправиться в море, увидеть их и сохранить отношения было практически невозможно. Дэниел Гудолл и Уильям Робинсон, возможно, не знали, что, если бы не проститутки, пришла бы их очередь разбираться с приставаниями своих сотоварищей по плаванию.

Существует длинный список возможных трудностей, с которыми современник Джима мог столкнулся во время интеграции среди моряков, но после первоначального культурного шока, обрядов инициации и нахождения друзей и защитников среди экипажа он постепенно становился своим в среде моряков. Даже бывший ученик бондаря Джон Николь с его строгим религиозным воспитанием, со временем привык к морякам, поначалу так его шокировавшим. И он сохранил свой юный энтузиазм к морской жизни, навеянный Крузо, когда его корабль был в пути:
«Теперь я был счастлив, потому что находился в море. Для меня приказ сняться с якоря и плыть в Нор был звуком радости; мое настроение поднялось от ближайшей перспективы получения удовольствий, о которых я мечтал с первых дней разума. Для других это был звук горя, приказ, отрезавший последнюю слабую надежду на спасение от судьбы, в которую многие из них попали вопреки их склонностям и интересам. Я был удивлен, увидев так мало людей, которые, как и я, выбрали это из любви к такой линии жизни. Некоторые были вынуждены сделать это из-за своего неправильного поведения, но большинство были впечатлены моряками».

Теперь мы проследуем за ними в море и попытаемся выяснить, почему некоторые из более опытных моряков не разделяли энтузиазма новичка Джона Николя.

ГЛАВА VII
Взросление Джима в море: мужественность и ужасы войны

В тот момент, когда Джим Хокинс вступал на борт, он начинал своё знакомство с обыденными несчастными случаями и болезнями, случавшимися с моряками, особенно с новичками. Одной из повседневных неприятностей, с которыми вскоре должен был столкнуться Джим, являлась морская болезнь. Двенадцатилетний Джеффри Райгерсфельд вспоминал, что:
«Как только из виду скрылась суша, я настолько сильно заболел морской болезнью, что был не в состоянии помочь себе ни в малейшей степени; когда наш корабль пересекал Бискайский залив, волны поднимались очень высоко, а вода, попадавшая на палубу, вызывала на борту такой неприятный запах из-за качки корабля, перекатываясь с борта на борт, что если бы кто-то выбросил бы меня за борт, когда я беспомощно лежал на трапе, я, конечно же, не смог бы оказать ни малейшего сопротивления».

Еще одна «болезнь», от которой вскоре должен был начать страдать Джим Хокинс, — это то, что в те дни часто называли «ностальгией», то есть тоской по дому. Военно-морские хирурги даже подозревали, что тоска по дому является причиной или симптомом цинги. Когда корабль отплывал, и юный современник Джима понимал, что возвращение домой находится в далеком будущем, если вообще состоится, то даже сбежавшие из дома могли пригорюниться.

Как вспоминала Мэри Лейси:
«После того, как меня взяли на борт, я начал(а) думать, куда я направляюсь; ибо ни мой отец, ни моя мать не знали, где я нахожусь в это время, и что со мной стало; поэтому мои мысли стали сильно беспокоить меня, так как я не знал(а), доживу ли я, чтобы снова вернуться домой, и увижу ли когда-либо своих безутешных отца и мать. Эти соображения побудили меня задуматься о том, какое горе и печаль я навлек(ла) на своих престарелых родителей, которые, несомненно, были очень недовольны тем, что потеряли меня так надолго».

Раскаявшаяся Мэри писала письма родителям, размышляя о том, почему «дети слишком часто огорчают и печалят своих родителей опрометчивым и непослушным поведением», подписывая свои письма «Ваша непослушная дочь».

Другие мальчики боролись с действительностью: то, что раньше являлось продуктом их юношеского воображения, теперь вот-вот должно было стать реальностью. Как и большинство мужчин хотя бы раз в жизни, они начинали беспокоиться, смогут ли выполнить роль мужчины, которыми они стремились стать. Бесстрашно мужественный моряк, безусловно, был одним из самых сложных образцов для подражания в мире, в котором смерть и опасность зачастую подавались как обыденные события. Тринадцатилетний Джеймс Скотт, учившийся на гардемарина/мичмана, задумывался над этим вопросом:
«Я хорошо помню тот день, когда мы получали ружья, мушкеты, сабли, топоры, пики и прочее - мои размышления были отнюдь не приятными. Убежденность в том, что это предназначено для смертельной борьбы, и недалек тот период, когда их придётся применять, охладила тот восторженный пыл, который, в целом, руководил моими чувствами по отношению к флоту. Я очень остро почувствовал, что впредь мне придется сталкиваться не с детской забавой, и в мою голову закралось ощущение, связанное со страхом, что я могу проиграть, когда наступит момент испытания».

Иные мальчики сохранили энтузиазм и по-прежнему с нетерпением ждали своего первого сражения, особенно после месяцев плавания без каких-либо происшествий. Корабельный мальчик Олауда Эквиано вспоминал, что был настолько «далек от страха перед чем-либо новым, что увидел, и, пробыв некоторое время на корабле, даже начал тосковать по бою».

Для некоторых сотоварищей Джима первоначальные заботы и шок от их первого знакомства с морской жизнью оказались слишком сильными. Некоторые корабельные мальчики очень быстро возвращались с корабля на сушу; возможно, некоторые из них вообще не хотели идти во флот. Во время войны Устав ВМФ запрещали любые увольнения, однако некоторые капитаны и офицеры, тем не менее, просто ссаживали слуг в ближайшей британской гавани. Иногда они поступали так даже с мужчинами, либо отпуская их, либо намеренно давая им возможность дезертировать, если ощущали, что без них управлять кораблем будет легче. Отсутствие решимости или физической формы, слабое здоровье или проблемный характер заставляли офицеров отказываться от подобных слуг. Некоторые из этих мальчиков впоследствии оказывались в очень бедственном положении в неизвестном им портовом городе, не зная, к кому обратиться за помощью. Другие были только счастливы снова стать свободными, вероятно, до того умоляя своего офицера уволить его или каким-то образом давая понять, что они не годятся для подобной работы.

Однако официально во время войны желание мальчика уйти со службы следовало игнорировать. После того, как Джим поступал в военно-морской флот, он должен был придерживаться своих обязательств, и их изменение не допускалось. Это пришлось узнать тринадцатилетнему беглецу из дома Роберту Хэю и его заботливому отцу в 1803 году. На второй день на борту корабля деревенского мальчика Роберта неожиданно навестил отец, узнавший, что его сын пошел добровольцем во флот, сбежав из своей родной деревни. Отца Роберта очень беспокоило дурное влияние, которое моряки могли оказать на его сына, и то, что Роберт мог начать пить и сквернословить. Отец был полон решимости снова забрать своего сына домой. Однако капитан корабля Роберта дал понять, что в войне с Францией им требуется каждый человек, и что даже при том, что Роберт еще мальчик и от него мало толку, вскоре он станет хорошим моряком. Единственный возможный выход для Роберта (и с корабля) заключался в том, что его отец должен был заплатить за освобождение. Однако, у отца не имелось необходимой суммы, поэтому он был вынужден уступить и покинуть корабль без сына. Мать Роберта была слишком огорчена мыслью о том, что ее нежный сын отныне находится в компании грубых моряков, но его отец и сестра вернулись через несколько дней с новой одеждой (синей, чтобы она лучше подходила), нитками, иголками и другими предметами первой необходимости. Отец также передал Роберту Библию, напоминая ему о том, что следует ежедневно молиться. Затем корабль Роберта отправился в плавание.

Капитан Роберта придерживался правил. Мальчик требовался ему как будущий моряк в войне с Наполеоном. Кстати, тут нужно вспомнить, что Роберт сбежал из дома: капитан поддержал решение тринадцатилетнего мальчика вопреки желанию его родителей. Это контрастирует с огромными усилиями по обнаружению и возврату беглецов из дома среди своих мальчиков, предпринимаемыми Морским Обществом за пятьдесят лет до этого, даже если мальчик уже оказывался на борту военного корабля. Возможно, Роберт произвел на капитана хорошее первое впечатление. Как и любой другой, Роберт отказался от личной свободы до того дня, когда флот больше не будет в нём нуждаться. А любого дезертира ждала смертная казнь. Подобное, однако, все же не отпугивало многочисленных дезертиров среди моряков - возможно, они знали, что флот не решится применить смертную казнь, когда так велика потребность в моряках. Со времён военного регламента 1749 года смертная казнь перестала быть обязательной. Тем не менее, вот что примечательно: если основываться на статистической выборке карьер корабельных мальчиков военного флота середины XVIII века, используемой в этом исследовании - мальчики почти никогда не дезертировали, в отличие от взрослых моряков, и это с учётом все проблем Морского Общества с мальчиками-беглецами, а также принимая во внимание юных хулиганов, с которыми мы столкнулись среди сотоварищей Джима.

Можно рассматривать отсутствие дезертирства среди мальчиков как убедительный признак того, что подавляющее большинство сотоварищей Джима вскоре успешно осваивались в своей новой жизни на море. Весьма маловероятно, что мальчики сбегут, когда корабль покинет порт приписки, учитывая их юный возраст. Однако, к сожалению, мы не знаем, насколько легко капитаны и офицеры позволяли несчастным мальчикам сойти с корабля, и все ли они были так же строги, как капитан Роберта Хэя. В конце концов, это были неопытные мальчики, а офицеры зачастую не испытывали особой нужды в них, пока под рукой были другие, которые могли занять его должность и гарантировать, что офицер получит свою надбавку к жалованию на слугу. Когда дело доходит до мальчиков, списки личного состава кораблей ВМФ всегда немного расплывчаты, часто просто отмечалось, что мальчик был списан с корабля, но не имеется записей о переводе на другой корабль. Тем не менее, важно не ошибиться, интерпретируя все эти неуказанные увольнения как увольнения из ВМФ. Вероятнее всего, что мальчиков просто переводили на другой корабль. Но ограниченность имеющихся исторических записей остается проблемой: списки личного состава не были так озабочены судьбой неоплачиваемых слуг, как отслеживанием взрослых моряков. Когда, например, летом 1758 года наводчик «Гибралтара», стоявшего на якоре в Корке, был переведен на «Файредрейк», но так и не появился на борту этого корабля, это было должным образом зарегистрировано в списках личного состава «Файредрейка», однако ничего не упоминается о том, что могло случиться с двумя слугами, которых он забрал с собой со своего прежнего корабля. Примечательно, когда к концу восемнадцатого века списки личного состава ВМФ качественно улучшились, можно заметить, что некоторых слуг записали как дезертировавших.

Как только их признали моряками, некоторые из сотоварищей Джима дезертировали. На первый взгляд это противоречит логике, потому что теперь мальчикам действительно было что терять, то есть жалование, которое им должен был платить флот. Удержание жалования было удобным инструментом для удерживания дезертиров, а также значительным источником беспроцентных кредитов для ВМФ. С другой стороны, незадолго до бегства новоиспеченные моряки часто покупали одежду и табак у судового казначея в обмен на вычеты из жалования, что частично могло компенсировать его потерю. Учитывая подобное, строгость Адмиралтейства, когда дело касалось выдачи одежды сверх сумм, уже заработанных моряками, кажется понятной. Трудно сказать, почему сотоварищи Джима дезертировали только после того, как их перевели в разряд моряков. Возможно, они разочаровались, осознав, что их юношеские ожидания морской жизни не имеют ничего общего с ее реальностью. Или, возможно, теперь они почувствовали себя достаточно зрелыми, чтобы осмелиться сбежать. Однако они не только повзрослели, но и обучились высококвалифицированному делу, очень востребованному в военное время и позволяющему получать гораздо более высокое жалование в торговом судоходстве. Если они сами ещё не осознавали своей рыночной стоимости, то об этом им мог бы сообщить «кримп».

Кримпы действовал в портовых городах, переманивая моряков Королевского флота обещаниями высокой заработной платы на торговой службе. Летом 1758 года с «Гибралтара», стоявшего на якоре в Корке, например, пропало гораздо больше людей, чем вышеупомянутый наводчик и два его мальчика-слуги. Капитан этого корабля горько жаловался Адмиралтейству на то, что его людей соблазняют уйти в каперы или торговый флот местные трактирщики, горничные и кримпы, и что солдаты форта в Корке даже не предпринимают никаких усилий, чтобы остановить дезертиров. Следовательно, большое количество дезертирств не обязательно указывает на то, что Джим и его сотоварищи, только что признанные моряками, оказались настолько недовольными жизнью во флоте, что даже смертная казнь не остановила их - в их решении дезертировать могли сыграть свою роль финансовые причины.

Многие из дезертировавших бывших корабельных мальчиков сбегали на чужих берегах. В середине XVIII века североамериканские колонии, и, в частности, Чарльстон, являлись популярным местом для дезертиров, поскольку всегда существовала потребность в моряках, а многим кораблям было суждено вернуться в Англию. Сами колонии также служили убежищем для многих неугомонных и смелых молодых людей, считавших жизнь в Англии слишком ограниченной и планировавших начать новую жизнь в Америке. К сожалению, в конце концов, мы можем только строить догадки о мотивах дезертиров, и побег мог быть совокупностью причин, а не одной-единственной. Мальчики Николас О'Брайен и Джон Гудман, например, вместе поступили в военно-морской флот посредством Морского общества в 1756 году и, в конце концов, вместе дезертировали в североамериканские колонии. Они сначала служили капитанскими слугами на «Союзе» и «Нептуне» почти два года, а затем в качестве признанных моряков с опытом - на «Зефире», который и доставил их в Северную Каролину. Николас и Джон могли затаить большую злобу на ВМФ, потому что при поступлении они оба были уже достаточно взрослыми, чтобы служить в качестве морских пехотинцев, получая жалование, однако им пришлось оставаться неоплачиваемыми слугами в течение почти двух лет. В тот месяц, когда они сбежали, «Зефир» покинуло много моряков. Экипаж летом сильно пострадал от лихорадки и простуд, а О’Брайен, Гудман и многие другие имели непогашенные вычеты из жалования на лекарства от венерических болезней. Больные экипажи облегчали дезертирство, так как кораблям приходилось чаще останавливаться в гаванях, чтобы выгружать больных. К тому же болезни на кораблях отпугивали здоровых, побуждая преодолевать страх наказания за дезертирство - в конце концов, по словам военно-морского хирурга XVIII века Джеймса Линда, болезни являлись самой смертоносной угрозой для моряков, что приводит нас прямо к обсуждению следующего и самого печального возможного конца карьеры Джима в качестве корабельного мальчика, то есть к его ранней смерти.

Смерть была хорошо знакомым спутником военных моряков во время войны. В большинстве случаев смерть наступала не в виде пушечного ядра, выпущенного вражеским кораблем; смерть не штурмовала борт с абордажной саблей и пистолетом; вместо этого она молча вползала на борт в форме болезни, унося своих жертв медленно и незаметно. Только к концу восемнадцатого века, когда Просвещение стимулировало исследования в области питания и гигиены, получилось снизить высокий уровень смертности от болезней. Жизнь Джима действительно находилась в большой опасности: трудно получить надежные статистические данные, но, основываясь на выборке мальчиков, поступивших на военную службу во время Семилетней войны, каждый год от пятнадцати до двадцати пяти процентов мальчиков с кораблей либо умирали, либо пропадали из поля зрения историка, потому что они были уволены больными или ранеными, потерпели кораблекрушение или были захвачены врагом. Это тревожно высокие проценты; возможно, выборка была неудачной, но, без сомнения, жизнь Джима находилась в опасности.

Основываясь на этой выборке, можно сделать вывод, что самым серьезным из убийц Джима были болезни, затем следовали кораблекрушения и несчастные случаи, например, падение с большой высоты или утопление. Лазать по такелажу, подобно цирковым артистам, всегда было опасно, особенно при неблагоприятных погодных условиях. Кроме того, культура бравады, которую поощряли корабельные офицеры, потому что она укрепляла боевую мощь ВМФ, заставляла мальчиков пренебрегать мерами безопасности. Падение на палубу означало почти верную смерть, падение в море давало больше шансов на выживание. Все эти смерти происходили, в основном, без какого-либо прямого воздействия со стороны врага, но это не означает, что Джим мог полностью игнорировать эту угрозу.

Некоторые мальчики сразу же попадали в сражение, имея минимальное время для освоения на борту. Четырнадцатилетний Джон Рид и тринадцатилетний Джордж Лаудер, например, явились в Морское общество летом 1757 года для записи в военно-морской флот. Оба подростка были отправлены на новенький фрегат «Саутгемптон» в качестве слуг капитана Джеймса Гилкриста. В следующем месяце «Саутгемптон» сразу же был брошен в бой. По пути в Плимут на него ночью напали пять французских каперов, двое из которых были фрегатами крупнее него. Эти корабли находились под командованием Франсуа Тюро [Francois Thurot], самого опасного французского рейдера того времени. Сначала фрегат Туро вступил в получасовую перестрелку с «Саутгемптоном». Когда другие четыре французских корабля догнали их, они несколько раз пытались подняться на борт «Саутгемптона».
Экипаж корабля отбивал каждую попытку абордажа. Наконец, два французских фрегата вступили в жестокую перестрелку с «Саутгемптоном», пытаясь потопить его. Этот обмен ядрами длился час и сильно повредил мачты, паруса и корпус «Саутгемптона». Это была первая схватка Джона и Джорджа в качестве «пороховых мартышек», метавшихся взад-вперед между своей пушкой и пороховым погребом под палубой, в то время как в ночной темноте каперы стреляли со своих кораблей или пытались взять на абордаж. Чудом «Саутгемптон» пережил бомбардировку и отбил все попытки взять его на абордаж в течение ночи. В конце концов каперы сдались, возможно, опасаясь приближения британских подкреплений. Возможно, Джордж, Джон и другие матросы корабля впоследствии согласились с более поздним описанием Франсуа Туро, сделанным известным военно-морским историком Уильямом Лэрдом Клоузом: он был не только одним из самых смелых французских корсаров, но и тем, кто проявлял смелость только в нападении на беспомощные торговые суда, но быстро отступал, когда встречал ожесточённое сопротивление. Опять же, это была черта характера, которую Туро делил со многими другими британскими и французскими моряками.

Dighton Denis - The Fall of Nelson (Гибель Нельсона), 1825

Пороховой мальчик, раненный одновременно с Нельсоном, фрагмент картины The Fall of Nelson (Гибель Нельсона), 1825

«Саутгемптону» с сильной течью пришлось повернуть в Уэймут для ремонта. Десять процентов его экипажа были убиты или серьезно ранены. Среди раненых оказался и четырнадцатилетний Джон Рид. Джон был оставлен на берегу в Уэймуте, где, к сожалению, пропал из источников. Мы не знаем, удалось ли Джону выздороветь, или он умер от ран, или стал инвалидом. Что касается последнего сценария, то из записей не совсем ясно, насколько хорошо государственные учреждения обеспечивали мальчиков-инвалидов. Моряки военно-морского флота делали взносы Гринвичскому госпиталю и Чатем-Чест из своего жалования, но, так как мальчики могли вносить лишь косвенный вклад (в виде вычетов из надбавки к жалованию их офицера), любые претензии с их стороны могли отклоняться. Сборы членов Морского общества, предпринимаемые в помощь отдельным мальчикам, и усилия, которые пришлось приложить братьям Хэнуэй для того, чтобы доставить слепого мальчика в больницу Гринвича, дают основания предположить, что, возможно, ни один из этих двух фондов не помогал автоматически.

В отличие от неудачливого Джона Рида, его друг Джордж Лаудер пережил первый опыт морского сражения невредимым. Однако у Джорджа не было времени на размышления, поскольку, как только «Саутгемптон» снова стал готов к выходу в море, ему было приказано присоединиться к нападению сэра Эдварда Хоука на Рошфор. «Саутгемптон» вступил в ожесточенный бой с французским фрегатом у Бреста. Два корабля находились очень близко друг к другу; французы попытались подняться на борт, морские пехотинцы обменялись мушкетным огнем, и дошло до битвы абордажными пиками. После получасового ожесточенного боя французы сдались, узнав, что все их офицеры убиты. Еще двадцать членов экипажа «Саутгемптона» погибли в этом бою, что по крайней мере вдвое больше, чем у французов. Однако наш корабельный мальчик Джордж снова выжил. Прослужив менее четырех месяцев на флоте, тринадцатилетний мальчик получил свои первые призовые. Это была морская лотерея. Но, несмотря на свою молодость, Джордж стал свидетелем большего количества убийств, - намного больше, чем видят люди за всю свою жизнь. Джордж пережил все это невредимым - по крайней мере, физически, поскольку мы можем только предполагать возможные психологические раны, нанесенные его юному разуму.

В воспоминаниях моряков часто упоминается ужас первой встречи с войной и смертью. Тринадцатилетний Уильям Диллон вспоминал, как стал свидетелем первой в его жизни гибели человека и усвоил урок о том, что большие деревянные осколки, разлетающиеся по кораблю во время артиллерийской перестрелки, почти так же смертельны, как и ядра:
«Я никогда раньше не видел, как убивает человека. Это была очень тяжелая сцена. Осколок попал ему в макушку, и когда он упал, кровь и мозги растеклись по палубе».

Часто используемый термин «осколок» для этих смертоносных деревянных фрагментов, вероятно, является еще одним примером эвфемизмов моряков для обозначения самых ужасных опасностей.

В 1794 году тринадцатилетний Уильям Паркер собирался принять участие в крупнейшем и кровопролитном военно-морском сражении столетия - «Славное первое июня». Уильям впервые почувствовал вкус смерти еще до того, как битва должным образом началась, написав своим родителям:
«Мы ещё не произвели и двух залпов, как неудачный выстрел разрубил голову бедняги прямо надвое и ранил Джо Фейна и четырех других молодых людей, подобных ему, но весьма легко. Ужасный вид этого бедняги, должен признаться, не поднял мне настроения».

Среди ужасов, свидетелем которых стал молодой Уильям, было крушение французского корабля «Венгюр дю Пеп» — это событие он также пересказал своим родителям:
«Корабль, налетевший на нас, был настолько поврежден, что не мог больше держаться на воде, страшно накренился и лег на борт. Мы боялись посылать лодки на помощь, потому что они затонули бы, если бы в них сразу попало слишком много душ. Было отчетливо видно, как бедняги карабкаются с наветренной стороны и ужасно плачут... О, мой дорогой отец, когда ты подумаешь о пяти или шести сотнях душ, уничтоженных таким шокирующим образом, это заставит твое сердце смягчиться. Многие из наших моряков были в слезах и стенаниях, они сказали, что Бог благословит их».

Очевидно, какими бы закаленными ни были моряки, они не были застрахованы от чувства сострадания к морякам, сражающимся против них.

Еще одним «мальчиком», который, по крайней мере, утверждает, что участвовал в битве «Славное первое июня», была переодетая Мэри Энн Тэлбот. Как упоминалось ранее, к рассказу Мэри Энн Тэлбот возникают вопросы, в нём имеются несоответствия и со списками личного состава, и с историческими событиями. Мэри Энн пишет, что она была «пороховой мартышкой» на борту корабля «Брюнсуик», участвовавшим в жестоком поединке на близком расстоянии с «Венгюр дю Пен», и который в значительной степени был ответственен за отправку «Венгюр дю Пен» и всех его моряков в могилу в глубине моря. Мэри Энн получила тяжелую рану выше лодыжки от выстрела картечью. Картечь обычно представляла собой восемь металлических шариков в металлической оболочке, перевязанных тканью, которые затем разбрасывались в стороны в результате подрыва порохового заряда. Мэри Энн пишет о том, как в неё попала картечь:
«Я трижды пыталась подняться, но безрезультатно, и от последнего усилия часть кости выступила через кожу таким образом, что полностью воспрепятствовала моему стоянию, если я бы смогла подняться. В довершение моего несчастья я получила еще одно ранение от мушкетной пули, которая прошла через мое бедро навылет, немного выше колена той же ноги, и я пролежала в этом искалеченном состоянии до тех пор, пока бой не закончился».

Теперь она пребывала в большой опасности получить смертельную инфекцию, истечь кровью или заработать ампутацию. Мэри Энн ничего подобного не упоминает. Должно быть, она каким-то образом остановила кровотечение, хотя также возможно, что мушкетная пуля прошла, например, навылет через мышцы или, по крайней мере, не задела крупные кровеносный сосуды. Она могла бы сделать то же самое, что сделал шотландский мальчик Дэниел Гудолл, когда получил ранение в ногу: Дэниел взял шелковый шейный платок, который был на нем, и обвязал им бедро как можно туже, чтобы не истечь кровью. Очевидно, подобные аксессуары были не просто данью моде.

Как и многие другие мальчики, тринадцатилетний Дэвид Фаррагут, который готовился стать офицером, также хорошо помнит первого погибшего на его глазах человека:
«Я никогда не забуду ужасного впечатления, произведенного на меня при виде первого человека, которого я увидел убитым. Он был помощником боцмана и его ужасно изуродовало. Сначала это заставило вздрогнуть и вызвало тошноту; но вскоре моряки начали падать вокруг меня так быстро, что все это показалось мне сном и не никак подействовало на мои нервы. Я хорошо помню, когда я стоял рядом с капитаном, прямо за грот-мачтой, ядро, отскочив от поверхности воды, взлетело вверх, убив четырех человек, стоявших у орудия, разбив последнему в голову и разбрызгав по нам его мозги. Но это ужасное зрелище не подействовало на меня и вполовину так, как смерть первого бедолаги. Я не думал и не замечал ничего, кроме работы орудий».

Дэвид предполагает, что мальчики, в конечном итоге, цепенели перед происходящей вокруг них бойней. Они просто продолжали выполнять свои обязанности, игнорируя ужасы. Судовой мальчик Олауда Эквиано случайно отметил «примечательные» инциденты во время нападения на Луисбург в 1758 году: как, например, лейтенанту прострелили рот, когда он отдавал приказы, или его восхищение скальпом индейского вождя, который снял один из шотландских горцев.

Роберт Хэй видел, как одного из его товарищей по кубрику разорвало на куски пушечным выстрелом:
«Его плоть, когда я собирал разрозненные фрагменты, поползла ко мне в руку, словно не желая расставаться».

Очевидно, Королевскому флоту требовалось набирать своих людей в очень молодом возрасте не только для того, чтобы они привыкли к естественным тяготам жизни на море, но и для того, чтобы они привыкли к ужасам войны. По словам морского хирурга Томаса Троттера:
«Таким образом, разум на основе обычаев и примеров тренировался выдерживать ярость стихий в их различных формах, с определенной степенью презрения к опасностям и смерти, с которой больше нигде не встретишься и которая вошла в поговорку».

Тринадцатилетний Уильям Диллон, впоследствии вице-адмирал Синих [старшее звание Королевского флота Соединенного Королевства], вспоминал о своем первом сражении:
«Никогда прежде не участвовал в подобных действиях, и мое любопытство и беспокойство было безграничным. Опасность, которой я подвергся, не оказала на меня ни малейшего влияния».

Без страха встречать опасности, демонстрируя показную непринужденность, - такова была культура, которую воспитывал ВМФ, как среди матросов, так и среди офицеров. Вероятно, это был единственно возможный защитный механизм, способный совладать с самой опасной профессией того времени. Однако следует помнить, что мы полагаемся на доступные источники. Кто-то вроде Уильяма Диллона понимал, что даже его личные письма могут быть прочитаны другими - теми, кто оценит его пригодность для карьеры во флоте. Ни на борту, ни в письмах или мемуарах не было места для проявления чувств, которые люди могли бы воспринять как слабость. Уильяму было тринадцать лет, он пережил резкую перемену своих жизненных обстоятельств, и теперь внезапно оказался в ловушке опасного взрослого мира, вдали от безопасности своего дома и семьи - никто бы не удивился, если в моменты уединения и размышлений несколько слез скатилось бы по его юному лицу. Но он ничего подобного не упоминает. Как высшие, так и низшие классы боялись показать на море что-либо, что можно было бы расценить как трусость или отсутствие мужественности, особенно после казни адмирала Джона Бинга в 1759 году за то, что тот не сделал всего возможного, чтобы вернуть Менорку.

Четырнадцатилетний корабельный мальчик Сэмюэл Лич с нижней палубы дал немного более вдумчивый анализ своего первого сражения, чем будущий адмирал Уильям Диллон: он признает, что даже в старости вспоминать события своего детства очень болезненно: про свой опыт в битве против американского корабля в 1812 году он пишет:
«Наши люди продолжали аплодировать изо всех сил. Я радовался вместе с ними, хотя, признаюсь, я даже не знал, за что. В этом сражении не было ничего очень вдохновляющего. Вокруг нас ужасающие последствия боя были таковы, что его назвали бойней. Мало того, что у нас было убиты и ранены несколько мальчиков и мужчин, но ещё и несколько орудий были выведены из строя».

У своих товарищей по плаванию Сэм копировал способ справиться с ситуацией; продолжение борьбы казалось единственно возможным вариантом:
«Наши люди дрались как тигры. Одни сняли куртки, другие куртки и жилеты; в то время как некоторые, еще более решительные, сняли рубашки и, не имея ничего, кроме платка, привязанного к поясам своих брюк, сражались как герои... Я заметил мальчика по имени Купер, который стоял у орудия на некотором расстоянии от порохового погреба. Он бегал взад и вперед и казался «веселым, как сверчок». Третий лейтенант иногда подбадривал его, говоря: «Молодец, мой мальчик, ты на вес золота».

Каждый должен был принять храбрый вид; все остальное было бы опасно. Некоторые просто функционировали, другие проглатывали свои тревоги, как это делал Сэм:
«Меня часто спрашивали, что я чувствовал во время этого боя. Полагаю, я чувствовал примерно то же, что и все в такое время. То, что люди лишены мыслей, когда они стоят среди умирающих и мертвых, - слишком абсурдная идея, чтобы ее можно было рассматривать хоть мгновение. Мы все казались веселыми, но я помню, что у меня в голове возникало много серьезных мыслей; все же, что мы могли сделать, как не поддерживать, по крайней мере, видимость воодушевления? Бежать из нашей казармы означало бы верную смерть от рук наших собственных офицеров; поддаться унынию или показать страх не принесло бы никакой пользы и могло бы заклеймить нас именем трусов, обеспечив верное поражение. Поэтому наша единственная истинная философия состояла в том, чтобы извлечь максимум пользы из нашей ситуации, сражаясь храбро и весело».

Чарльз Пембертон, хотя и был пацифистом, утверждал, что он просто довел себя до безумия и не имел никаких серьезных мыслей, о которых упоминает Лич:
«У меня не было времени пугаться во время всего этого, потому что я был не в своем уме - я был в водовороте: суета, крики, вопли, треск, шум, грохот, и свист сделали меня пьяным и бредящим; как парень в таверне, который, находясь на третьем небе веселья, разбивает столы и стулья, бьёт посуду и стаканы - разбивает кулаком двери и окна, совершенно не понимая, что он наносит шрамы и синяки, потакая подобной забаве: мое возбуждение было даже каким-то безумным из-за странности и удивительной новизны моего положения; и я осмеливаюсь сказать, что если бы кто-нибудь подал мне пример, я бы сбежал и спрятался, если бы мог; только так бывает, что в подобных делах нет дверей, через которые можно было бы сбежать».

Чарльз испытал классическое состояние «сражайся или беги»: прилив адреналина, приток дополнительной крови к мозгу, состояние, при котором физическая боль едва распознается.

В то время как страх, возможно, и не допускался в этой культуре мачо, ирония являлась вполне приемлемой альтернативой. Откровенная тривиализация моряками смерти и ранений была одним из аспектов, поначалу произведших впечатление на Джима Хокинса. Теперь она становилась суровой реальностью. Военно-морскому флоту требовался беззаботный моряк, и Джиму приходилось принимать такое отношение, если он хотел выжить и остаться психически невредимым. Моряк Уильям Робинсон описал жестокое морское сражение, в котором он участвовал, как «грандиозный фейерверк за счет Джона Булла; никакая торжественная ночь в Ранелахе или Воксхолле не могла сравниться с этим». Во время битвы одному из товарищей Уильяма отстрелили икры обеих ног. Ему потребовалось немедленно ампутировать ноги. Хотя никаких анестетиков не применялось, Уильям с гордостью отметил, что на протяжении всей операции его товарищ не произнёс ни единого слога. Только в конце он воскликнул: «К черту всех сапожников, я покончил с ними!»

Для тех, кто выжил, имелся бонус в виде рассказов о бесстрашных действиях в битвах, заставляющих других моряков и людей с суши завидовать тому, что они не пережили таких формирующих характер событий, вместо того чтобы благодарить Господа за то, что они были избавлены от подобной бойни. Невозможно сказать, сколько мальчиков и мужчин доводили себя до безумия, как Чарльз Пембертон, и сколько тихо подпитывались очень глубоко запрятанными опасениями, подобно корабельному мальчику Сэму Личу, ставшему позже набожным методистом:
«Однако я много думал о другом мире; каждый стон, каждый падающий человек говорил мне, что в следующее мгновение я могу оказаться перед Судьей всей земли. Я чувствовал себя неподготовленным; но, не обладая каким-либо особым знанием религиозной истины, я удовлетворялся тем, что снова и снова повторял молитву Господу и обещал, что, если меня пощадят, я буду более внимателен к религиозным обязанностям, чем когда-либо прежде. В то время я не сомневался, что сдержу это обещание; но с тех пор понял, что легче давать обещания среди грохота и грома битвы или в ужасах кораблекрушения, чем сдерживать их, когда опасность отсутствует и безопасность улыбается нашему пути».

Тем не менее Сэм был поражен храбростью своих товарищей по плаванию. Однажды, когда часть его команды собралась на абордаж небольшого судна, Сэм заметил, что они взобрались на борт барки «в таком прекрасном настроении, как если бы вышли на берег для пьяного веселья. Таково презрение к опасности, которое преобладает среди моряков».

Есть истории о людях, крадущиеся в маленьких лодках, посланные взять на абордаж вражеские корабли, стремящиеся не пропустить бой. В памяти всплывают образы смелых юношей Хануэя, «чьи головы обращены к войне», юношей, ищущих борьбы и острых ощущений, славы и выгоды. С другой стороны, захват и разграбление безобидных торговых судов сулило несколько иное приключение, чем сражение на близком расстоянии с вражеским военным кораблем. Вражеские бортовые залпы не оставляли после себя впечатлений мужества и мужественности: смерть от них приходила в виде лотереи.

Сэм Лич, пишущий мемуары о своем военном детстве на море, является заметным исключением среди тысяч обычных корабельных мальчишек, за что мы должны быть благодарны ему. У Лича имелась цель: став методистом, он захотел разоблачить жестокость морской войны. Однако подавляющее большинство историй мальчиков с нижних палуб остается на усмотрение нашего воображения при интерпретации официальных документов ВМФ. Приведенная выше история о двух мальчиках Морского Общества Джорджа Лаудера и Джона Рида с фрегата «Саутгемптон» была выбрана наугад и отслежена с помощью списков личного состава военно-морского флота и боевых отчетов. Мы могли бы выбрать бесчисленное количество корабельных мальчиков с других кораблей, у которых имелся аналогичный военный опыт. Их драматические судьбы и битвы скрываются за сдержанными записями ВМФ, в которых капитаны описывают битвы как игру в шахматы, оставляя мало места для индивидуального героизма и страданий. Сэм Лич дает нам некоторое представление о характере битвы для «пороховой обезьянки», которой приходилось бегать сквозь ливень мушкетного огня, ядер, деревянных осколков, пуль и картечи:
«Моя позиция была у пятого орудия на главной палубе. Моей обязанностью было снабжать мое орудие порохом, и для этой цели на каждую пушку на корабле с той стороны, с которой мы вели огонь, назначалось по мальчику. Перед входом в пороховой погреб ставили шерстяную ширму с отверстием, через которое порох передавался мальчикам; мы получали там мешочки с порохом и, накрыв куртками, спешили к своим орудиям. Эти меры предосторожности нужны для предотвращения возгорания пороха до того, как он достигнет орудия ... Рев пушек теперь можно было слышать со всех сторон нашего вздрагивающего корабля, и, смешиваясь с ревом пушек наших врагов, он производил ужасающий шум. Вскоре я услышал, как ядро ударило в борт нашего корабля; вся сцена стала неописуемо запутанной и ужасной; это походило на ужасную грозу, чей оглушительный рев сопровождается непрерывными вспышками молний, несущими смерть в каждой вспышке и усыпающей землю жертвами своего гневного удара; только в нашем случае сцена выглядела еще ужаснее из-за потоков крови, окрашивающей наши палубы... Крики раненых теперь разносились по всему кораблю. Их несли в кубрик, как только они падали, в то время как более удачливые, кто был убит сразу, немедленно выбрасывались за борт».

Atkinson J. A. - British Sailors Boarding a Man of War (Британские моряки берут на абордаж военный корабль), 1815
повторный захват фрегата «Гермиона», который был передан испанцам корабельным мальчиком Джеймсом Алленом и его товарищами-мятежниками

Начав с одного орудия, вскоре Сэму пришлось обеспечивать порохом не одну, а три-четыре пушки, так как мальчики, приписанные к ним, были ранены. Сэм увидел, как двое из них упали почти одновременно: один мальчик был ранен в ногу крупной пулей, у другого это была пуля или картечь, пробившая лодыжку. Коренастый йоркширец поднял мальчика на руки и быстро отнес в кубрик, в операционную. Здесь двух раненых мальчиков ожидало устрашающее зрелище: хирург и его помощник были залиты кровью с головы до ног и больше походили на мясников, чем на врачей. Среди непрекращающегося грохота битвы хирург поспешно приступил к работе. Два мальчика знали, чего ожидать дальше; боязнь заражения предопределяла следующий решительный шаг. У первого мальчика отняли всю ногу, у второго - «только» ступню. Операция была проведена без анестезии и в спешке, потому что, если бы она длилась слишком долго, мальчик мог умереть от болевого шока или истечь кровью, или получить заражение ран. Практика антисептики была ещё неизвестна.

Сначала хирург брался за нож, чтобы разрезать кожу, ткани и мышцы мальчика вплоть до кости, затем, отодвинув плоть, брался за пилу и разрезал кость немного выше по ноге. Для закаленных моряков, которые помогали хирургу удерживать пациентов, ампутации являлись худшим зрелищем из всех. Сэм Лич был свидетелем того, как хирург «использовал свой нож и пилу на человеческой плоти и кости так же свободно, как мясник на туше животного». Два мальчика на корабле Сэма пережили операцию, но они стали инвалидами на всю оставшуюся жизнь. Для Сэма было грубым пробуждением - подобное не имело ничего общего с его детскими фантазиями. Из вражеских орудий стреляли без разбора, и мальчики являлись такой же мишенью, как и любой взрослый моряк. Два других корабельных мальчика на борту корабля Сэма погибли в том же бою. Моряк, ставший свидетелем их смерти, рассказал Сэму, что у одного из них загорелся порох, который тот нес, и почти сжег ему лицо. Мальчик бился в сильной агонии, как моряк объяснил юному Сэму,
но, «к счастью», он вскоре избавился от боли из-за пролетевшего мимо ядра, разрубившего его пополам.

В 1794 году тринадцатилетний будущий адмирал Уильям Диллон имел в своей артиллерийской команде человека по имени Джон Полли, который был очень невысокого роста и шутя, сказал Уильяму, что волноваться не о чем, потому что при таком маленьком росте любой выстрел всегда пролетит мимо. «Эти слова вылетели из его рта перед тем, как выстрел расщепил ему голову надвое, так что кончики ушей остались на нижней части щек», - вспоминал Уильям пятьдесят лет спустя. Это был первый опыт сражения для Диллона. Любые фильмы, демонстрирующие подобные сцены насилия сегодня, будут сочтены неподходящими для тринадцатилетних. Тем не менее, Диллон утверждал, что даже в его юном возрасте это не поколебало его чувства долга: «Выхода из нашей ситуации не имелось, и единственной альтернативой было встретить опасность с непоколебимой твердостью. Голова этого несчастного моряка была срезана так горизонтально, что любой, кто посмотрел бы на нее, подумал бы, что это сделано ударом топора. Его тело было предано глубоководью». Похороны моряка проходили быстро. Джиму Хокинсу, несмотря на весь его героизм, нельсоновских похорон ожидать не приходилось. Возможно, имелся постамент, ожидающий погибших адмиралов, но труп Джима часто сразу же выбрасывали за борт, чтобы освободить место.

Страдания не прекращались с боем: некоторые из раненых еще несколько дней боролись со смертью - четырнадцатилетний Сэм Лич старался помочь им, чем мог:
«Один бедняга, который лежал со сломанным бедром, умолял меня дать ему воды. Я дал ему немного. Он посмотрел с невыразимой благодарностью, выпил и умер. Я с огромным трудом передвигался по кораблю, так он был покрыт искалеченными телами людьми, став скользким от потоков крови... Я помню, как обошел корабль на следующий день после сражения. Подойдя к гамаку, я обнаружил в нем кого-то, видимо, спящего. Я что-то сказал: он ничего не ответил. Я заглянул в гамак; он был мертв. Подошли мои товарищи, мы выбросили труп за борт; сейчас не время для бесполезных церемоний. Этот человек, вероятно, заполз в свой гамак накануне и, не замеченный в общем бедствии, истек кровью! О Война, открывающая твои страдания!»

Изучение алфавита по детской книге начала девятнадцатого века: «Z for Zeal / Зет как усердие»

Другим приходилось мириться с потерей своих друзей - как заметил Сэм, с другой реакцией:
«Там был бедный мальчик, который плакал так, словно у него вот-вот разорвётся сердце. Он был слугой смелого боцмана, у которого была разбита голова. Бедный мальчик! Он чувствовал, что потерял друга. Я попытался утешить его, напомнив, что он должен быть благодарен за то, что сам избежал смерти... Некоторых из тех, кто потерял своих товарищей, казалось, не волновало это, в то время как другие горевали со всей нежностью женщин».

Изучение математики по детской книге начала девятнадцатого века «Nautical Arithmetic - Subtraction / Мореходная арифметика - вычитание»

Все это были смертельные случаи, связанные с жестокими морскими сражениями, но следует помнить статистику, которая говорит нам, что в середине XVIII века в большинстве случаев смерть Джима произошла бы не в бою. Достаточно просто проследить, например, за многочисленными несчастными мальчиками из Морского Общества, которые в 1757 году поднялись на борт «Рамиллис», флагмана сэра Эдварда Хоука в провалившейся атаке на Рошфор, в которой участвовал и Джордж Лаудер на «Саутгемптоне». На борту «Рамиллис» находилось три корабельных мальчика без отцов из Кембриджшира, четырнадцатилетние Уильям Финч, Джон Вулетт и шестнадцатилетний Джеймс Грей. Все трое были переведены с «Рамиллис» на корабль «Принц Георг», где в апреле 1758 года вспыхнул пожар, в результате которого погибла половина экипажа. На борту царили ужас и хаос, как вспоминал капеллан «Принца Георга» Шарп:
«Я, должно быть, не в силах даже попытаться описать меланхолическую сцену, которая теперь была передо мной; вопли, стоны, причитания, стенания, бред, отчаяние и даже само безумие представлялись сами собой».

Пожары были постоянной опасностью - неосторожный повар или курильщик, или просто свеча - и со всем деревом, смолой и порохом, небольшой пожар быстро перерастал в большую катастрофу. На «Принце Георге» можно было бы спасти больше жизней, жаловался капеллан, если бы торговые суда поблизости не держались на безопасном расстоянии, больше заботясь о вылове домашней птицы, столов, стульев и другого имущества с горящего корабля, чем о том, чтобы подобрать его экипаж.

Между тем, те мальчики Морского Общества, которые остались на «Рамиллис», жили не лучше трех парней из Кембриджшира. После того, как хирург Общества проверил и признал их здоровыми в самом начале их карьеры, две трети из них заболели на борту «Рамиллис». Пятеро умерли в результате этого в лазарете, а еще двое были выписаны из лазарета и больше не вернулись в строй. Остальные выздоровели, и семнадцать мальчиков Морского общества все еще служили на борту «Рамиллис», когда однажды вечером в феврале 1760 года произошло бедствие, которое должно было остаться в памяти местных жителей на десятилетия вперед. На пути из Плимута, дабы присоединиться к флоту адмирала Боскавена в проливе Ла-Манш, «Рамиллис» попал в сильный шторм, и пока команда боролась с сильно протекающим корпусом, ветер толкал корабль дальше на восток, чего никто не заметил. Появилась земля, которая для капитана показалась выглядевшей как Рэйм-Хед, вход в Плимутский пролив. Он пришел к выводу, что возвращение в безопасные воды Плимут-Саунд будет лучшим выходом из опасности.

Должно быть, на лицах офицеров и капитана отразился ужас, когда они поняли, что то, что они сочли Плимутским заливом, на самом деле оказалось коварным заливом Бигбери, и они направлялись прямиков в него. Их отчаянные попытки развернуть корабль привели только к тому, что паруса разорвало, а мачты сломались. Оставался единственный вариант - сбросить якоря и избавиться от того, что осталось от мачт, чтобы остановить вход корабля в бухту. На мгновение даже показалось, что эта последняя мера поможет взять ситуацию под контроль. Крупные военные корабли, такие как «Рамиллис», несли по нескольку больших якорей, но какими бы тяжелыми они ни были, слабым звеном оставались тросы, соединяющие их с кораблем, и тросы «Рамиллис» порвались. В этот момент всё стало безнадежным, и экипаж никак не смог помешать кораблю врезаться прямо в скалы Болт-Хед. Моряки разбились о скалы или утонули, когда корабль развалился.

Многие моряки восемнадцатого века плохо плавали; военно-морской флот предпочитал сохранять подобную практику, дабы ограничить дезертирство. Существует множество историй о моряках, которые, когда пробил последний час корабля, предпочитали отправиться за ромом, чем прыгнуть в воду. И даже у хороших пловцов на борту «Рамиллис» в тот вечер было мало шансов выжить из-за скал, шторма, течения и ломающегося корабля. Вместе с «Рамиллис» утонуло более семисот человек, а выжило только двадцать семь, среди которых не оказалось ни одного мальчика Морского Общества. В течение следующих дней трупы выбрасывало на берег Девона, где подобно стервятникам уже поджидали местные мародёры, чтобы подобрать их вместе со всем остальным, представляющим ценность, - не самый славный конец для Джима Хокинса - быть разорванным на части теми самыми людьми, за которых его послали сражаться. Но, возможно, и Джим, и мародёры просто делали то, что должны были делать, чтобы выжить. В настоящее время на месте, где большинство моряков с "Рамиллис" утонули в братской могиле, находится автостоянка.
«Пойдемте, миленькие горничные, поплачьте вместе со мной, потерявшим свою любовь на Рамиллис», - пели моряки в последующие десятилетия. Карьеры корабельных мальчиков на борту «Рамиллис» оказались короткими и неудачными, они так и не повидали ни одного француза. Море потребовало себе жертв, не обращая внимания на то, насколько юными были эти жизни.

В некоторых случаях карьера Джима могла прерваться из-за того, что он попадал в плен к врагу. К сожалению, на этом этапе для историка становится почти невозможным отследить дальнейшую судьбу корабельного мальчика. Пребывание в плену бывало разным; скорее всего, пленители Джима были французами. По-видимому, обращение с военнопленными было сравнительно гуманным на протяжении всего XVIII столетия, в отличие от более поздних лет. Тем не менее, плен, независимо от того, где он находится, всегда был очень опасным в ту эпоху - заключенные становились жертвами болезней. Что касается наших «мальчиков из выборки», участвовавших в Семилетней войне, есть утверждения, что каждый восьмой пленённый погиб, хотя пленные со смертельными ранениями в боях искажают общую статистику. В 1819 году врач Гилберт Блейн опроверг утверждения о жестоком обращении с французскими пленными в Британии, заявив, что только один из пятидесяти пяти умер. К счастью для Джима, заключенных обычно держали только до того, чтобы организовать обмен. Еще более благородно обращались с офицерами, которым разрешали свободно перемещаться по стране, взяв с них слово, что они не станут служить на флоте, пока не будут официально обменены на других пленных.

Сегодня для нас подобное звучит невероятно благородно, но, возможно, национализм действительно увел европейцев очень далеко от этого мира за последние два столетия. Наполеон ухудшил отношения, редко производя обмен пленными; он утверждал, что многие английские моряки просто не хотят, чтобы их возвращали в их «плавучие тюрьмы», то есть в Королевский флот. Наполеон, возможно, был прав в том, что многие не хотели возвращаться в Королевский флот, но они, конечно же, не желали оставаться и во французской тюрьме, где у них отбирали имущество и выдавали жалкие продовольственные пайки, а также из-за опасных антисанитарных условия содержания.

В опубликованных мемуарах мы находим несколько красочных историй о захваченных в плен мальчиках, хотя трудно сказать, насколько показательны были их приключения. Пятнадцатилетний Джордж Маккей был одним из тех корабельных мальчиков из обеспеченных семей, которые стремились сделать карьеру офицера. Он был захвачен в августе 1794 года двумя французскими фрегатами у берегов Алжира. Джордж был зол на то, что его команда, похоже, больше беспокоилась о сокрытии призовых денег, чем о сражении с французами, за исключением некоторых, кто как истинные британские моряки, обнаружив, что находятся в руках врага, взломали кладовку со спиртным и через несколько минут полностью забыли о происходящем. Спустя несколько дней плавания Джордж и другие пленники достигли Тулона. Затем им пришлось пройти сто миль пешим маршем на север к своей тюрьме в Гапе - неприятное испытание для морских ног. Когда они достигли места назначения, Джорджу была предоставлена замечательная свобода передвижения, предположительно из-за его семейного происхождения. Ему даже пересылали деньги через призового агента из Ливорно. К счастью для Джорджа, он немного говорил по-французски.

Однако, несмотря на такие преимущества, Джорджу хватило года, проведенного в плену, и он попытался бежать. Его ловили после каждой из двух попыток. Прошел еще год, а обмена пленными по-прежнему не было. Джордж сделал третью попытку, сумев добраться до Парижа, где его снова задержали и вернули в Гап. На этот раз в наказание его посадили в тюрьму на тридцать дней. Но это было не самое худшее: Джордж также услышал, что во время его отсутствия экипаж его корабля обменяли на французских пленных. Примечательно, что затем Джорджу разрешили самостоятельно добраться до Тулона, чтобы организовать обмен, но это не помогло. Зато он влюбился в четырнадцатилетнюю француженку, но, к сожалению, она вскоре умерла от оспы, в результате чего Джордж впал в депрессию и пролежал в больнице до 1798 года. Расстроенный четырёхгодичным пребыванием в плену, Джордж предпринял еще одну попытку побега. Ему удалось сбежать через Швейцарию и Германию. Довольный тем, что снова стал свободным, в Куксхафене, в Северной Германии, Джордж сел на пакетбот до Ярмута, который доставил его обратно в Англию - и он угодил прямиком в объятия рекрутской команды. Джордж сразу же вернулся в деревянный мир и направился в Вест-Индию, прежде чем появился хоть какой-то шанс навестить родной дом.

Самую веселую историю ребёнка-военнопленного можно найти в мемуарах Сэма Лича. Попав в плен на американский корабль в 1812 году, четырнадцатилетний Сэм уже чувствовал себя как дома среди американских моряков, когда его привезли в Нью-Йорк в качестве пленника. Он даже шутил:
«Все мысли о том, что мы незадолго до этого пытались вышибить друг другу мозги, казались забытыми. Мы вместе ели, вместе пили, шутили, пели, смеялись, рассказывали всякую чушь; короче говоря, казалось, что между всеми людьми существует идеальный союз идей, чувств и целей».

Когда они прибыли, Сэм, его команда и его корабль были с гордостью представлены жителям Нью-Йорка. Когда корабль Сэма стоял в гавани, а его команда ждала обмена пленными, сообразительный мальчик нашел выгодное занятие: он начал проводить экскурсии с любопытными жителями Нью-Йорка вокруг корабля, красочно описывая им все боевые действия и указывая места, где погибли отдельные люди. Юный английский гид пришёлся по сердцу американским посетителям. В Нью-Йорке распространился слух об учтивом английском мальчике, который водит посетителей на экскурсию по кораблю, заново переживая битву, в которой этот корабль могущественного Королевского флота был захвачен американскими моряками. Все это время Сэм не только копил денег на свой план побега, но и проникся симпатией к американцам, которая заставила его думать, что Новый Свет может стать для него лучшим будущим домом, чем старушка Англия.

Самым счастливым завершением карьеры Джима Хокинса в качестве морского служащего было получение статуса оплачиваемого моряка. Согласно Морскому уставу, ранжирование должно было основываться исключительно на опыте мореплавания. Опытный моряк должен был прослужить не менее трех лет во флоте, от обычного моряка обычно требовали годичного опыта службы. Тем не менее, изучение выборки карьер корабельных мальчиков в середине XVIII века показывает, что на практике продолжительность службы часто не имела значения, когда дело доходило до ранжирования мальчиков. Некоторые из товарищей Джима были признаны опытными моряками по истечении двух лет службы или даже меньше, в то время как другие оставались слугами еще много лет. Решающим фактором оказывался возраст. В середине XVIII века товарищи Джима признавались обычными моряками в основном в возрасте от семнадцати до девятнадцати лет, а опытными - от восемнадцати до двадцати одного года, по-видимому, вне зависимости от времени, действительно проведённого ими в море. Пошаговой карьерной лестницы тоже не существовало, и капитаны позволяли себе некоторые вольности при ранжировании.

Некоторые парни прошли путь от слуг до опытных моряков, другие сначала становились обычными моряками, и лишь затем признавались опытными. При ранжировании мальчиков не проводилось никаких экзаменов или формальной процедуры; капитан попросту записывал «ab» или «ordy», а не «слуга», за именем Джима в журнале личного состава в колонке «ранг». Большинству слуг было разрешено перескакивать через ранг «сухопутного», самого низкого ранга на борту кораблей.

По общему признанию, списки личного состава военно-морского флота содержат некоторые любопытные примеры ранжирования мальчиков, поэтому следует проявлять осторожность, делая выводы на основе записей. Слуги из более обеспеченных семей, например, которым суждено было сделать офицерскую карьеру, могли сразу получить высокий ранг. Они часто быстро превращались в гардемаринов, несмотря на то что военно-морские правила запрещали ранжировать кого-либо выше его способностей и опыта, и конкретно указывали, что гардемарину следует прослужить в море четыре года и быть «во всех отношениях квалифицированным для этого». В памяти сразу всплывают воспоминания о двенадцатилетнем гардемарине-тиране Уильяме Робинсоне.

Мальчиков, нацеленных на офицерскую карьеру, иногда ранжировали без какой-либо очевидной логики, они переходили из ранга слуги в гардемарины, затем в опытные моряки и обратно в слуги, или к чему-то еще, что казалось удобным, в то время как на практике они постоянно получали образование, чтобы стать офицерами. И среди них были те, чьи имена значились в списке личного состава, хотя на самом деле их на борту никогда не было. Вместо получения своих лет опыта мореплавания они благополучно проводили время на суше, обучаясь искусству мореплавания в школах - а также, без сомнения, косвенно, искусству ведения списков личного состава. Писатель Патрик О’Брайан в своей книге «Мастер и Командор» (1970) заставляет лейтенанта корабля Джека Обри объяснить вновь прибывшему «сухопутному» хирургу Стивену Мэтьюрину:
«Никогда не позволяйте простому слову огорчить ваше сердце. У нас есть номинальные капитанские слуги, которые, по сути, являются гардемаринами; у нас есть номинально опытные моряки в наших списках, которые едва ли имеют казенную форму - они находятся за тысячу миль отсюда и еще учатся в школе; мы клянемся, что не сдвинули никаких опорных пунктов, когда мы постоянно их меняем; и мы даем много клятв, которым никто не верит».

Хотя педантичный историк чувствует побуждение указать на то, что ранг капитанского слуги уже был упразднен в то время, в которое О’Брайан поместил свой роман, мы должны со всей серьёзностью отнестись к сказанному его лейтенантом.

Тем не менее, несмотря на все странности ранжирования, похоже, что для скромных будущих моряков, таких как Джим, военно-морской флот имел возрастную концепцию, согласно которой слуги ранжировались в качестве обычных моряков в возрасте восемнадцати лет, в качестве опытных моряков - лет в 19-20, независимо от того, сколько лет в действительности составлял их морской опыт. Ранг всех мальчиков в возрасте от восемнадцати до двадцати одного года был в любом случае справедливым, поскольку другие в том же возрасте и без опыта плавания в море могли поступать во флот только в качестве оплачиваемых «сухопутных». Хотя многие мальчики уже ходили в плавании на кораблях еще до того, как их ранжировали, превращение их в возрасте семнадцати-двадцати одного года во взрослых наёмных игроков все же сильно отличалось от долгого неоплачиваемого подневольного труда, с которым некоторые мальчики сталкивались в ученичестве на суше. Касательно места, где относительно быстро можно было стать полноценно оплачиваемым взрослым, военно-морской флот превосходил все другие варианты карьеры, доступные бедным мальчикам, а надежда на призовые деньги сулила и большее.

Дальнейшее продвижение во флоте представляло трудность для Джима из-за его скромного происхождения, но не являлось невозможным. Младший офицерский ранг — это то, на что Джим мог рассчитывать, но роман о корабельных мальчиках Кингстона «От пороховой мартышки до адмирала» (1870) - художественная литература для мальчиков, действие которого происходит на флоте времён Нельсона, являлась всего лишь фикцией. Не удивительно, что роман Кингстона критиковали за то, что он давал обычным мальчикам невозможные амбиции, хотя, по общему признанию, в его время классовые барьеры только ужесточились. И все же в восемнадцатом веке одинокая гостиница на прибрежной дороге в Бристоль, в которой вырос Джим Хокинс, давала довольно нереалистичные обещания молодежи: гостиница была названа «Адмирал Бенбоу» в честь адмирала Джона Бен-боу (1653-1702), о котором говорили, что он вырос из скромного происхождения до адмирала. Бенбоу являлся исключением, если не сказать, мифом. Происхождение имело значение, когда дело касалось высших чинов, хотя образование, связи и заслуги могли помочь представителям низшего среднего класса подняться по служебной лестнице во флоте восемнадцатого века.

Среди беднейших классов, однако, даже такой амбициозный и умный юноша, как Роберт Хэй, столкнулся с классовой границей: Роберт купил себе старую карту и практиковался с математическими приборами своего учителя в его каюте, но не мог преодолеть барьер, возникший из-за его социального происхождения – этот барьер не позволял мальчику проверять солнце на палубе при помощи этих инструментов; о том, чтобы получить какую-либо возможность определить высоту солнечного меридиана и таким образом определить широту путем наблюдения, конечно, не могло быть и речи. «Но произошли обстоятельства, которые позволили мне почти каждый день определять положение корабля в полдень и, конечно, отмечать карандашом на карте его ежедневный курс и пройденный путь. На борту существовало правило: каждый гардемарин должен был ежедневно отправлять капитану на листке бумаги отчет о курсе и расстоянии, пройденном с полудня накануне, текущую широту и долготу корабля, как по наблюдениям, так и по счислению пути, вместе с азимутом и расстоянием до точки, в которой мы намеревались сделать первую остановку. Эти листки, причудливо называемые дневными работами, обычно передавались стюарду кают-компании, который отправлял их капитану с одним из корабельных мальчиков. Я старался довольно часто оказываться на пути этих мелких поручений и, таким образом, имел возможность видеть почти каждый день место корабля в полдень, как это указывалось в отчетах нескольких разных наблюдателей».

Но в конце концов Роберт продемонстрировал, как можно преодолеть классовые барьеры и добиться прогресса за пределами ВМФ. Вернувшись на сушу, он смог записаться на курсы навигации и, в конце концов, стал капитаном торгового судна на канале. Разумные карьерные переходы между Королевским флотом и торговым, а также получение доступа к образованию способствовало успешному карьерному росту мальчиков из менее привилегированных классов. Яркий пример - мальчик из обанкротившейся бакалейной лавки и ученик угольщика, будущий капитан Джеймс Кук. Юному Джеймсу Куку посчастливилось получить первое школьное образование, которое оплатил работодатель его отца.

Во флоте для Джима было крайне важно поддерживать хорошие отношения со своим хозяином или другим офицером. Флот представлял собой организацию, состоящую из множества отдельных подразделений - своих кораблей. Тот, кто хотел сделать карьеру в этой организации, должен был держаться рядом с руководителями этих подразделений, выбрать покровителя и следовать за ним по служебной лестнице. Рядом с Бен-боу было еще несколько личностей, которые прошли путь от относительно скромного начала до самых высоких рангов. Контр-адмирал Джон Паско [John Pasco] (1771/4-1853), известный тем, что передал сигнал Нельсона о том, что «Англия ожидает, что каждый человек выполнит свой долг» в битве при Трафальгаре, был сыном конопатчика с плимутской верфи. Джон Смит, капитан первого ранга, был якобы единственным мальчиком Морского общества, когда-либо достигшим такого высокого звания. Мать Смита умерла, когда он был совсем маленьким, а отец сошел с ума, потеряв все свои деньги, и умер в сумасшедшем доме, ничего не оставив своим детям. Смит стал учеником бондаря, но прервал свое обучение в возрасте шестнадцати лет и подал заявление в Морское общество в 1797 году.

Однако Джон Смит до смерти своего отца посещал школу-интернат, а среди его родственников были контр-адмирал Исаак Смит и жена капитана Джеймса Кука. Итак, несмотря на бедность, он имел семейные связи и образование, которые помогли ему подняться по служебной лестнице. На борту учебного корабля Морского общества юный Джон уже описывался как веселый, умный, очень хороший читающий мальчик, и Смит был достаточно умен, чтобы воспользоваться влиянием Морского общества. Получив звание лейтенанта в 1805 году, он сначала попросил Общество поддержать его повышение до комондора в 1809 году, что Общество и сделало, написав в Адмиралтейство. Адмиралтейство приняло слегка обиженный вид, заявив Обществу, что на флоте есть множество не менее квалифицированных кандидатов. Но спустя три года его попытка увенчалась успехом. На этот раз Общество полностью поддержало Смита, утверждая, что повышение Смита будет к тому же признанием его работы за последние пятьдесят лет и ободрением для всех их мальчиков. Смит был назначен комондором в июле 1812 года и капитаном в 1822 году. Общество считало, что повышение Смита стало доказательством освежающей меритократии, которую допускает флот. Однако его случай также свидетельствует о том, что он был единственным из двадцати пяти тысяч мальчиков Морского Общества, продвинувшись так далек в карьере, и, возможно, если бы Смит годами не заставлял Общество выступать в качестве его покровителя, превращал вопрос о его продвижении по службе в признание ценности Общества в целом, он, возможно, далеко бы не продвинулся.

На острове Уайт до сих пор рассказывают историю адмирала Джона Хопсона [John Hopson], который до того, как сбежал в море, был сиротой и приходским учеником портного. А ещё был контр-адмирал Томас Трубридж [Thomas Troubridge] (ок. 1756–1807), сын кондитера из магазина на Стрэнде. Трубридж в 1799 году даже стал баронетом. По иронии судьбы именно Трубридж, когда его спросили, как бы он определил мятежное поведение своих моряков, якобы придумал самое саркастичное и высокомерное выражение классовых барьеров: «всякий раз, когда я вижу, как моряк выглядит, как будто думает, я говорю, что это мятеж». Трубридж считал моряков, умевших читать и писать, потенциальной помехой. На ум приходят комментарии Чарльза Пембертона о том, что люди, продвинувшиеся с низов, зачастую бывали самыми суровыми приверженцами дисциплины. Возможно, в этом утверждении есть доля правды, то ли потому, что «теперь их очередь», как предлагал Пембертон, то ли потому, что такие люди чувствовали, что должны провести четкую черту, чтобы оказаться принятыми в свой новый класс.

Военно-морской историк Николас Роджер предположил, что до 1790-х годов военно-морской флот был относительно открыт для людей, выросших на заслугах, хотя, возможно, и не из самых бедных слоев населения, но, по крайней мере, из низшего среднего класса. Сыновья уоррент-офицеров [По статусу уорент-офицер занимает промежуточное положение между сержантами и младшими офицерами, и выполняет специальные функции технического специалиста], например, имели хорошие шансы на продвижение, и из них даже вышло некоторое количество офицеров. Привилегированные классы на суше время от времени выражали свое раздражение по поводу грубости выходцев из низших классов, поднявшихся по социальной лестнице благодаря военно-морской службе. Для Роджера введение трехклассной системы корабельных мальчиков в 1794 году означало возведение более высоких барьеров на пути к продвижению вверх по карьерной лестнице. С этого момента было предопределено, кто может стать офицером - еще до того, как мальчик оказывался в море и мог доказать свою пригодность. Однако, согласно недавнему исследованию историка Саманты Кэвелл, даже в первые годы трехклассной системы корабельных мальчиков мальчики из менее привилегированных семей все еще имели шансы подняться. И действительно, в списках личного состава можно найти доказательства, как мальчики переходили из второго класса в первый - т.е. имели шанс прогрессировать. Только после того, как Наполеон потерпел поражение и началась демобилизация, классовые барьеры ВМФ стали более жесткими. К этому моменту ВМФ увеличил свою
свою популярность благодаря знаменитым победам, но количество доступных должностей значительно сократилось. Таким образом, в то время как французский флот двигался в духе революции, продвигая моряков согласно их заслугам, а не происхождению, британский Королевский флот собирался идти в противоположном направлении.

Однако даже во времена Джима Хокинса, когда всех мальчиков еще называли слугами, на практике уже существовало разделение на тех, кто должен стать офицером, а кто нет. Это проявлялось, например, в том, что мальчиков отдельно учил школьный учитель на борту, или когда привилегированные слуги проходили персональное обучение у своих офицеров. Кроме того, люди с карьерными амбициями обычно приобретали навыки навигации в школах на суше, что не могли себе позволить мальчики из бедных семей. Чтобы подняться по служебной лестнице, требовался исключительно целеустремленный мальчик вместе с покровителем. Но давайте не будем слишком самоуверенными - даже сегодня во многих крупных организациях - будь то флот, бизнес или политика - покровительство, лояльность, связи и образование по-прежнему являются факторами, способствующими продвижению вверх.

Джим Хокинс, поднимаясь на борт военного корабля, должен был столкнуться с серьезными опасностями, о которых его юношеский разум, вероятно, и не подозревал. Но если ему удастся остаться в живых, будет гарантировано, что такие заботы, как бедность или ученическое рабство, которое когда-то привело многих товарищей Джима на флот, уйдут в прошлое. Но будет ли все это постоянным улучшением или временным? Далее мы рассмотрим, что произошло, когда война, утащившая так много товарищей Джима в море, внезапно закончилась.

ГЛАВА VIII
Возвращение Джима из моря

Спустя шесть лет после того, как тринадцатилетний Роберт Хэй однажды утром выскользнул из своего семейного дома в Пейсли и сбежал на флот, и через пять лет после того, как он в последний раз видел родные берега, корабль Роберта наконец вернулся в Великобританию:
«В начале июля 1809 года мы провели промеры в Ла-Манше. Было бы трудно описать ощущения, которые охватили наши умы, когда были впервые объявлены промеры. Эти звуки подействовали как заклинание. Все милые воспоминания о женах, детях, родителях, братьях, сестрах и друзьях вызвали огромное удовольствие ума. Даже те, у кого не было родственников, испытывали подобное удовольствие, вспоминая дни юности и радовались милым сценам Рождества Христова».

Иногда товарищи Джима Хокинса возвращались домой лишь спустя годы. Большинство мальчиков были завербованы во флот во время войны, и они должны были служить, по крайней мере, до наступления мира. Посещение родного дома едва ли было возможно; Джим и его сотоварищи могли поддерживать связь с родными и друзьями только при помощи писем. Те, у кого, как у Роберта Хэя, имелись живые родители, к которым можно было вернуться, ощущали не только радость, но и некоторую тревогу, стучась в дверь своего родного дома и беспокоясь о том, здоровы ли их родители. Чувство вины за то, что они не стали поддержкой семье, могло закрасться в умы бывших беглецов, повзрослевших в море. Джим стучал в дверь, та открывалась, вспыхивали радость и торжество, но не всегда. Иногда возникала растерянность, потому что Джим вырос в море, и некоторые родители изо всех сил пытались признать своих сыновей. Роберт Хэй, а также двоюродный брат Сэма Лича, который провёл в море одиннадцать лет, по возвращении разыграли трогательную сцену со своими матерями, не узнавшими своих сыновей: они представились их хорошими друзьями, рассказали обо всех приключениях, через которые они якобы прошли вместе, и только в самом конце своих истории раскрыли свои истинные личности. Только моряки умели сочинять такие истории.

Умение слагать хорошие истории или пение могло оказаться одним из навыков, которые Джим приобрел за годы, проведенные в море. Некоторые воспользовались этим, опубликовав свои мемуары. Мальчик Морского общества Томас Поттер Кук (1786-1864) весьма преуспел, став известным в Лондоне актером и театральным менеджером, специализирующимся на ролях моряков. Кук, сын хирурга, сбежал и поступил на службу во флот посредством Морского общества в нежном десятилетнем возрасте, притворившись тринадцатилетним. Он прослужил до Амьенского мира 1802 года. Два года спустя он начал свою карьеру в качестве актера. Зрители полюбили Кука за то, что он придавал морякам, которых играл на сцене, не просто романтический оттенок, а оттенок «задумчивости и таинственности, глубокой страсти и пафоса» - характеристики, почти не применяемые к Джеку Тару начала восемнадцатого века. Чарльз Пембертон, сбежавший от очень бедных родителей, и принудительно рекрутированный во флот, также пробовал свои силы в актерском мастерстве и театральном менеджменте после пребывания в море, хотя и с меньшим успехом, чем Кук. Пембертон был моряком с большим интеллектом, но, возможно, это делало его аутсайдером на борту; его часто приводило в ужас поведение своих товарищей по плаванию. В конце концов Пембертон нашел свое призвание, став не религиозным проповедником, как другие бывшие моряки, шокированные поведением своих товарищей по плаванию, а лектором в Институтах механики, предлагавших образовательные возможности для работающих бедняков. Однако моряки, превратившиеся в актеров подобно Куку и Пембертону, являлись редким исключением. Другим таланты рассказчиков историй и песнопения приносили только выпивку или бесплатную ночевку в тавернах, но не заработки. Джиму и его сотоварищам следовало принять решение о своем будущем: осядет ли он на суше или продолжать плавать по океанам, следуя изречению моряка: «под лежащий камень вода не течёт»? Но зависело ли это решение полностью от него самого?

Turner - A Sailor Relating his Adventures (Моряк, рассказывающий о своих приключениях), 1803

Т Р Cooke as Ben Backstay (Т.П. Кук в роли Бена Бэкстайя)

T P Cooke as Long Tom Coffin (Т.П. Кук в роли Дылды Тома Гроба)

Если Джим захотел остаться в море, ему пришлось бы столкнуться с мирным рынком труда. Большинство мальчиков попадали на флот во время войны, но что случалось, когда возвращался мир? Потребность ВМФ в людях в мирное время составляла примерно лишь одну восьмую от количества людей, требуемых во время войны. Следовательно, только восьмая часть сотоварищей Джима могла остаться в Королевском флоте. Даже тем, кто оставался, не гарантировалась постоянная работа, поскольку до 1853 г. не существовало такой вещи, как непрерывная служба; вместо этого нанимали моряков по мере необходимости. Джим получил образование моряка, он сражался за короля, страну и торговлю, но, когда наступал мир, его будущее в качестве мореплавателя внезапно становилось неопределенным. Вопрос таков: предлагала ли экономика мирного времени достаточные возможности для его трудоустройства? Этот вопрос волновал не только Джима, но и людей, живущих на суше. Все опасались появления тысяч людей, «привыкших к использованию оружия, а многие из них - к грабежам и разбою», как писал экономист восемнадцатого века Адам Смит.

T P Cooke as a tipsy sailor (Т. П. Кук в образе подвыпившего моряка), 1828

Демобилизация зачастую сопровождалась заметным ростом преступности как на суше, так и на море. Иногда каперы просто продолжали то, что делали раньше, с той лишь разницей, что их рейды больше не санкционировались британским правительством. В глазах британцев они становились не каперами, а пиратами, но их действия остались почти такими же, в зависимости от того, насколько они были движимы жаждой наживы, национализмом или антикатолицизмом. Обеспокоенные количеством безработных моряков, одни встревоженные мыслители по окончании Семилетней войны предлагали бесплатно предоставлять морякам землю вдоль южного побережья Англии и на западных островах Шотландии. Другие предлагали селить их на новых территориях, только что завоеванных в Канаде. А Джонас Хануэй, всегда находивший практические решения, подумывал об объединении двух своих любимых благотворительных организаций, Морского общества и госпиталя Магдалины, чтобы женить вернувшихся моряков на раскаявшихся проститутках. Вероятно, что некоторые из сотоварищей Джима Хокинса действительно могли ради заработка присоединиться к таким людям, как Лонг Джон Сильвер. Некоторые историки утверждают, что сложный рынок труда на самом деле часто вынуждал Джима и ему подобных вести жизнь, полную жестоких преступлений и пиратства, вынуждая его надеяться, что награды и звания тут будут распределяться справедливее, чем на флоте.

Но преступная жизнь была не единственным выходом. Все выглядело не так мрачно, поскольку Джим мог надеяться получить работу погибшего или умершего моряка Королевского или торгового флота. Многие опытные моряки так и не вернулись на рынок труда, став жертвами войны. Даже обычно оптимистично настроенное Морское Общество, гордо заявлявшее, что большинство из десяти тысяч мужчин и мальчиков, которых оно одело во время Семилетней войны, вскоре после войны нашло работу, вынуждено было добавить, что это касается только тех, кто выжил. Кроме того, количество действующих моряков сокращалось за счет тех, кто собирался завязать с мореплаванием, но был вынужден задержаться на флоте из-за войны. И, наконец, большинство иностранцев, восполнивших пробелы в британских экипажах, были вынуждены уехать из страны. Чрезвычайные льготы для иностранцев на борту британских судов вернулись к ограничениям, установленным Законами о мореплавании. Хотя эти иностранцы выполнили свой долг, как и ожидала Англия, большинству из них пришлось оставить свои рабочие места в пользу британских моряков - плохая новость для них, и хорошая для Джима и его сотоварищей.

Коммерческие интересы были движущей силой войн восемнадцатого века, и пока эти войны шли на пользу Британии, развивалась торговля, и, следовательно, можно было ожидать увеличения рабочих мест для Джима. Войны зачастую были глобальными конфликтами, и в их основе лежало желание увеличивать торговые возможности, доминируя при помощи протекционистских законов Великобритании о навигации. Однако Джим и его сотоварищи не всегда получали все коммерческие выгоды, за которые они сражались: рост британской морской торговли был встречен увеличением соотношения тонны груза на одного моряка, что означало: шансы Джима на трудоустройство росли не так быстро, как британская торговля. В течение всего восемнадцатого века не наблюдалось заметного увеличения заработной платы моряков, и подобное говорит о том, что не было недостатка в моряках, по крайней мере, за исключением военного времени. Если бы Джим решил остаться в море, у него могли бывать хорошие и плохие времена. Тем не менее, вероятно, невозможно дать окончательный ответ о его будущих перспективах на море, поскольку работа моряком никогда не бывала постоянной, зависела от сезонов, объемов торговли, политики и военных действий, а также от личного здоровья Джима, удачи и умения откладывать деньги на трудные времена.

С другой стороны, если Джим завершит свою карьеру мореплавателя и откажется от своих юношеских мечтаний о удаче и самореализации, то получит ли он, подобно любому моряку и солдату, ту важную награду, призванную помочь ему осесть на суше: свободу заниматься любой профессией, которую он выберет, в любом городе, который пожелает? Это было весьма полезным преимуществом в то время, когда изменение места жительства или торговли строго ограничивалось законами о поселениях и ученичестве, а также привилегиями корпораций. Джиму предоставлялась возможность, которой не имелось у других, ищущих работу, или, которая достигалась только за счет незаконного переезда и необходимости жить в страхе депортации или преследования. К сожалению, в большинстве случаев наш Джим уходил в море в раннем возрасте, так и не научившись до конца какому-нибудь ремеслу. Некоторые слуги уортер-офицеров могли немного поднатореть в ремесле своего хозяина на море. Многое зависело от желания Джима продуктивно использовать свободное время на борту, а также от того, посчастливилось ли ему встретить товарищей по кораблю, готовых поделиться секретами своего дела или дать ему бескорыстный совет насчёт его будущей карьеры.

Такой амбициозный мальчик, как Роберт Хэй, воспитанный бедными, но заботливыми родителями, сумел приобщиться к различным видам ремесла, находясь в море. Он научился изготавливать соломенные шляпы, кроить и шить одежду, обрабатывать дерево, а также освоил арифметику, немного говорил по-французски и играл на немецкой флейте. А затем однажды корабельный плотник подошел к тогда уже шестнадцатилетнему Роберту и пошутил, что мальчик его возраста уже не должен быть «мальчиком для чистки офицерских туфель», сказав, что гораздо лучше изучать плотницкое дело на корабле. И Роберт понял, что это уникальная возможность. Он превратился из слуги в одного из членов бригады плотников на борту корабля ВМФ, приобретя навыки, которые впоследствии можно было использовать на суше. На суше плотники и конопатчики вели себя совершенно независимо, и на море Роберт кое-чему научился, таким образом, сохраняя свои будущие возможности открытыми. Кроме того, теперь ему исполнилось шестнадцать, а значит, он раньше, чем многие ученики/подмастерья на суше, стал получать плату за свою работу, когда его команда помогала с ремонтом торговых судов. И по необходимости и мудрости Роберт вложил эти деньги в некоторые плотницкие инструменты.

Еще одним подспорьем в обустройстве на суше было то, что Джим мог получить значительную сумму - жалование и призовые - скопившиеся из-за того, что ВМФ задерживал выплату денег, и из-за того, что у корабельного мальчика было мало возможностей потратить деньги. Единственный вопрос заключался в том: использовать ли эту сумму в качестве подспорья для обустройства, или действовать в соответствии с морскими обычаями и потратить все одним махом, словно завтра никогда не наступит. Пока море было единственным домом для Джима и ему подобных, последний вариант казался «более безопасным», поскольку его пребывание на суше было весьма кратковременным, мест для вложения денег было нелегко отыскать, а деньги, взятые на борт корабля, могли пропасть. Очевидно, большая часть успеха Джима в обустройстве на суше зависела от его способности изменить отношение к деньгам, которое он приобретал в среде моряков. Иногда верность остепенившимся старым товарищам по кораблю, помогала Джиму вернуться к жизни на берегу. Воссоединения с бывшими товарищами по плаванию могли оказаться трогательными сценами: «Понаблюдайте за тем, как они пожимают друг другу руки; восторг, который светится на их лицах, когда каждый смотрит на другого, и отмечает изменения, вызванные вторжением времени, предупреждающим его, что на его собственном лице также видны следы возрастающих лет», - написал моряк Джон Бечервайз о двух старых товарищах по кораблю, встречающихся друг с другом - подобное трогательное описание может послужить поводом для изучения гомоэротизма на флоте. Тем не менее, его также можно интерпретировать в контексте предположений Бечервайза о том, что оба мужчины многое пережили вместе, поскольку были близки в течение многих лет и очень долго не встречались друг с другом после морской службы. Богатый всегда дает более бедному, - восторгалась Бечервайз, - в соответствии с традицией моряков: «За встречей почти всегда последует бордель, и она, скорее всего, продлится до тех пор, пока один или оба не будут опьянены».

Bowles Carington - A Rich Privateer Brought Safe into Port, by Two First-Rates (Богатый капер, благополучно доставленный в порт двумя приятельницами)
1782

Кроме того, нельзя не дооценивать любовь или стремление к ней в качестве стимула попыткам Джима остепенился. С тех пор, как он достиг половой зрелости, женщинам, с которыми бывал близок Джим, обычно платили. Если у Джима дома имелась возлюбленная с детства, вполне возможно, что за время его долгого отсутствия она нашла себе нового партнера. А «Жена в каждом порту» звучит привлекательно, но бывали времена, когда моряка беспокоило, что его любимая жена, оставшаяся дома, может не сдержать свои побуждения, также, как и он. В песне Хадсона «Джек Робинсон» изложены худшие опасения моряка:
Угрозы и опасности плавания миновали,
И наконец корабль прибыл в Портсмут,
Все паруса свернуты, якорь брошен,
Самый счастливый из команды Джек Робинсон.
Леди говорит, говорит она: «Я изменила свое состояние».
«Уж не говоришь ли ты, - говорит ей Джек, - что у тебя появился приятель?
Ты же обещала мне».
А она отвечает: «Я не могла тебе дождаться,
Я ничего не знала о тебе, Джек Робинсон».

Если среди товарищей Джима был кто-то, превратившийся в Джека Робинсона, то это явно не могло стать стимулом для того, чтобы остепениться. Как пел Джек:
«Но зря волноваться и болтать об этом напрасно,
Сяду на корабль и отправлюсь в Голландию, Францию или Испанию,
Не важно куда; в Портсмут я больше не вернусь».
И он исчез ещё до того, как вы произнесли: «Джек Робинсон».

«Джек Робинсон», по крайней мере, предупреждал всех тех, у кого оставались возлюбленные на берегу. Ревность могла побороть желание Джима бродяжничать по океанам, равно как чувство ответственности за своих стареющих родителей, и если Джим жаждал стабильных отношений, то ему следовало остаться поближе к дому. Джим зачастую предпринимал различные попытки остепениться, неоднократно возвращаясь к мореплаванию из-за потребности в деньгах или тоски по морским приключениям. Примечательно, что многих сотоварищей Джима по-прежнему отталкивало ограниченное количество трудовых вакансий на суше, хотя после первых своих путешествий они должны были понять, что и в море не так уж много рабочих мест.

Для некоторых товарищей Джима по кораблю окончание боевых действий наступало слишком рано, то есть до того, как они получали звание моряков. Этим мальчикам предстояло самое трудное будущее. В военно-морском флоте мирного времени вакансии, в основном, резервировались для сыновей из богатых семей, и квалифицированных, опытных моряков, коих во времена мира был переизбыток. Бедственное положение этих мальчиков сильно беспокоило Морское общество, которое в 1760-х годах опасалось, что многие из них останутся в затруднительном положении по окончании Семилетней войны. Для благотворительной организации, желавшей побудить отправиться в море большее количество молодёжи, и считавшей, что их отправка в море поможет устранить проблему подростковой преступности, неспособность этих возвращенцев реинтегрироваться поставила бы под сомнение все начинание Общества. Меньше всего Общество хотело бы снова увидеть своих мальчиков на улицах, только на этот раз закаленных в сражениях на море и лишенных перспектив в будущем.

Как только в Общество поступили жалобы на то, что уволенные с кораблей мальчики «шныряют» по улицам портовых городков, оно приступило к действиям. Идея заключалась в том, чтобы сделать этих мальчиков учениками торгового флота или пристроить их в какие-то профессии, связанные с водой, чтобы молодые люди могли воспользоваться своим опытом мореплавания, а также были бы легко доступны на случай начала новой войны, и это было направление, которым воспользовались некоторые бывшие слуги, так и не ставшие моряками, даже без помощи Общества. Одним из таких слуг, еще не получивших ранг моряка, и, соответственно, не получающих жалование от ВМФ, в конце Семилетней войны, была Мэри Лейси. Ее хозяин, плотник, постоянно обещал, что после войны обучит ее своему ремеслу. Боцман на борту ее корабля, однако, предупредил Мэри, чтобы она не слишком полагалась на обещания плотника, но первый, тем не менее, настоятельно советовал Мэри приступить к ученичеству в качестве корабельного плотника, не откладывая последующие семь лет обучения. Боцман объяснил Мэри, что научиться правильному ремеслу намного безопаснее, нежели оставаться простым моряком во времена, когда многих моряков увольняют.

Другие мальчики могли быть гораздо менее заинтересованы в ученичестве, поскольку это влекло за собой долгую подневольную работу, которой они пытались избежать, поступая на службу в Королевский флот. Несомненно, для юного Джима имел значение особый характер нового ученичества. Морское Общество надеялось, что сможет заставить мастеров сократить ученичество для уволенных из ВМФ слуг до трех-пяти лет, в зависимости от того, сколько эти молодые люди уже прослужили в море, так, чтобы эти мальчики прекратили свое обучение в возрасте примерно 19 лет. Но Общество также очень хорошо понимало, что предложение мальчиков превышает спрос, и мастера имеют более сильную позицию при переговорах, стараясь заполучить мальчиков в качестве своих учеников/подмастерьев на как можно более долгий срок, чтобы максимально использовать их дешевый труд. Хуже того, по окончанию обучения морскому делу не существовало никаких гарантий занятости, поскольку некоторые договоры об обучении содержали положения, исключавшие любую работу в зимние месяцы, что также означало для учеников/подмастерьев отсутствие пропитания и жилья. Другие ученичества, по крайней мере, обещали некоторую неуказанную альтернативную работу на суше зимой, чтобы она собой не представляла.

Морское общество размещало рекламу в газетах и развешивало плакаты в общественных местах, приглашая всех мальчиков, уволенных из ВМФ, подавать заявления в Общество. Капитанам предлагалось присылать в Общество списанных с кораблей мальчиков моложе семнадцати лет без средств к существованию, либо без каких-либо больших сумм, причитающихся им, и без возможности быть ранжированными в качестве простых моряков. Мальчиков держали на кораблях до трех месяцев или до тех пор, пока Общество не находило для них ученичества. В Чатеме, Портсмуте и Плимуте Общество имело в своем распоряжении старые военно-морские корабли - лорды Адмиралтейства выпросили их у короля в знак признания того, что Общество предоставило множество хороших молодых моряков, а также важности предотвращения их превращения в бродяг или воров. Были составлены списки всех мальчиков, в которых было указано, как долго и в каком качестве они служили, живы ли их родители и, если да, то могут ли они позаботиться о своих сыновьях. Списки были отправлены секретарю Общества в Лондон, и Общество затем приглашало и капитанов судов и владельцев предприятий, связанных с водой, или любых других заинтересованных мастеров для изучения мальчиков в качестве потенциальных учеников/подмастерьев.

Найти место для бывшего корабельного мальчика было нелегкой задачей. Общество даже запрашивало мастеров из колоний, если мальчики пожелают попрощаться с Британией. В идеале все мальчики должны были пройти обучение морским профессиям. Однако реакция мастеров разочаровало Общество. К декабрю 1763 года из 295 бывших мальчиков-служащих ВМФ Общество разместило только двадцать девять мальчиков в торговом флоте, пятнадцать - у рыбаков и ещё девять - у лодочников и баржевиков. Вместо профессий, связанных с водой, семьдесят один мальчик был устроен в «механики», ещё семнадцать - на фабрики, шесть поступили в ученичество к трактирщикам, один - на ферму, а шестьдесят семь получили немного денег на карманные расходы, чтобы они могли вернуться домой и самостоятельно найти себе работу. Похоже, что для многих младших товарищей Джима море оставалось лишь временным эпизодом в их жизни. Воодушевляющим аспектом для Морского Общества было то, что в случае восьмидесяти мальчиков военно-морские офицеры согласились оставить их еще на три года в качестве слуг в мирное время.

Поскольку найти мастеров оказалось очень трудно, существовала опасность, что некоторые молодые люди попадут в ученичество, где их будут использовать в качестве дешевой рабочей силы. Мечта Общества устроить ученичество для мальчиков только до девятнадцати лет оставалась мечтой для многих бывших военнослужащих флота. Вместо этого они попадали в ученическое рабство до двадцати пяти лет. По словам Джона Филдинга, трудность в поиске достойного мастера на суше была связана с тем, что мальчикам часто отказывали только потому, что они побывали в море. Королевский флот - то самое учреждение, в которое помещался «праздный подмастерье», посланный туда, чтобы его научили надлежащей дисциплине, - теперь, очевидно, служил знаком позора. Однако, чтобы быть справедливым по отношению к ВМФ, он никогда не предназначался для перевоспитания отвергнутых обществом. Более того, имеется ещё один очень важный аспект, о котором Филдинг не упомянул, заключающийся в том, что плохая репутация этих мальчиков возникла не столько из-за службы на флоте, а скорее из-за того, что Филдинг и Морское общество анонсировали свои планы в качестве превентивных полицейских мер. Неудивительно, что теперь общественность опасалась того, что мальчик Морского общества может оказать проблемным юношей.

В записях Общества мы обнаруживаем всего лишь несколько случаев, когда мастера и в самом деле находили своих новых учеников слишком недисциплинированными. Один лодочник жаловался, что его ученик Джон Растолл, шестнадцатилетний сын солдата, ведет себя «очень дурно». Общество смогло только посоветовать ему обратиться за помощью к магистрату [судье]. Другой мастер вернул мальчика, жалуясь на его очень плохое поведение, выражавшееся в пьянстве, сквернословии и тому подобном. Общество разорвало договор, поселив этого мальчика в работном доме Хокстона, и начало искать мастера с морской профессией - и снова единственным решением для непослушного мальчика оказалось морское ученичество. Использование «морского языка» также положило конец короткой интерлюдии Джона Кремера в качестве подмастерья на суше: «Меня воспитывали на борту военного корабля», - пишет Джон; он обращался к служанке своего хозяина, называя её «сукой». Это радовало его товарищей-подмастерьев, но не его мастера, который прекратил ученичество Джона, приведя семью Джона к осознанию того факта, что единственная возможность для мальчика - снова отправиться в море.

Мастер работного дома Хокстон, где Морское Общество временно разместило некоторых мальчиков, вернувшихся с флота, однажды в 1763 году посетил Общество, чтобы пожаловаться на возмутительно плохое поведение этих парней. Его жалобу поддержал аптекарь Общества Генри Хаски, который, посетив приют, обнаружил, что молодые люди «очень нагло» ведут себя по отношению к нему. Мастер работного дома умолял Общество не присылать больше подобных мальчиков-переростков, поскольку они неконтролируемы. Отец Томаса Стилвелла посетил Общество, умоляя снова отправить его сына в море «из-за искушений, которым подвергается молодежь, будучи безработной». Джон Филдинг, однако, с гордостью отмечал, какое удивительно малое количество «его» мальчиков вновь представали перед его судом за уголовные преступления, хотя, вероятно, все сводится к тому, как мы захотим такое заявление интерпретировать, кроме того, следует учитывать число погибших мальчиков, а также тот факт, что многие мальчики в море стали взрослыми.

За этими, иногда «забавными» историями о молодых моряках, неспособных реинтегрироваться в общество на суше, кроются более серьезные проблемы: за все эти годы товарищи Джима оказались не только оторванными от дома - да так, что некоторые ни где не могли по-настоящему почувствовать себя как дома, потратив все годы своего взросления службе на флоте. Они привыкли, что на них кричат или даже вытаскивают из постели боцманы, их жизнь регулируется по часам. Для них до сих пор пребывание на суше означало жить так, будто завтра не наступит никогда; тратить деньги, зная, что время увольнения на берег ограничено. И именно так и вели себя многие товарищи Джима, списанные на берег и получившие заработанные деньги. Они сходили с кораблей в портовых городах с карманами, полными наличности, тратили её, живя как птица, вырвавшаяся из клетки, а когда деньги кончились, они не знали, где найти свой следующий причал. Не помогало и то, что они получали единовременную выплату. Моряки часто изо всех сил пытались устроить свою жизнь на суше; теперь же, когда она была в их собственных руках, иногда (намеренно или нет) они даже больше не говорили на одном языке, и многие, как говорят, были очень наивными и становились легкой добычей для сомнительных личностей. Рэнсом, юнга из романа Стивенсона «Похищенный» (1886), был напуган рассказами моряков о жизни на суше: «В каждом встречном горожанине он видел тайного вербовщика, в каждом третьем доме — притон, куда заманивают моряков, чтобы опоить их, а потом прирезать».

В конце восемнадцатого века военно-морской врач Томас Троттер резюмировал проблемы, с которыми сталкивался уволенный с флота Джим Хокинс:
«Исключенные из-за того занятия, которое они выбрали, от всего общества, но люди схожего характера, не ощущающие недостаток образования, и редко интересующиеся информацией об общих делах. Их гордость состоит в том, что они слывут чистокровными моряками; и они смотрят на всех сухопутных как на существ низшего порядка. Это отмечается необычным образом, применяя язык мореплавателей к каждой жизненной ситуации, а иногда и с педантичной демонстрацией. Мало общаясь с миром, они легко обманываются и обманывают обманутых; куда бы они ни пошли: их деньги расточаются с самым бездумным изобилием; прекрасная одежда для этой девушки, серебряные часы и серебряные пряжки для него самого часто являются единственной отдачей за годы труда и лишений».

Сатирик Нед Уорд оставил менее сострадательное описание моряка, вернувшегося на берег в начале восемнадцатого века, хотя между строк Уорд также изложил причины, по которым жизнь во флоте могла изменить Джима: подавленные разочарования, отрицание женщин, жестокая дисциплина - некоторые из товарищей Джима не могли жить без ограничений:
«Иногда мы встречались на улице с экипажем судна, попросту вышедшего на берег в поисках тех земных развратов, которых море отрицает; выглядели они такими дикими, глазеющими, азартными, неотесанными животными, что выводок косматых носорогов, одетых в человеческие одежды, не мог показаться мне более неуклюжим. Они были настолько переменчивы в своих действиях и грубы в своем поведении, что женщина не могла пройти мимо них без того, чтобы они не вцепились в её губы, подобно лошадям. Они были готовы оседлать её на улице, словно были совершенно незнакомы с христианской вежливостью, и могли совершить изнасилование публично, без чувства стыда или страха перед опасностью... Каждому столбу, к которому они приближались, грозила поломка, потому что каждый, проходя мимо, бил своей дубиной по бессмысленному блоку, как если бы каждый встреченный ими столб был либо казначеем, либо боцманом».

Многие товарищи Джима возвращались домой с травмами, которые, возможно, мешали им жить оседло; деревянные ноги явно напоминали об их морской службе. Выплата из фонда Гринвичской больницы могла несколько смягчить социализацию. Звуки войны, грохочущие пушки, которые всегда появляются в воспоминаниях моряков, по-прежнему гремели - у многих моряков был поврежден слух. Но некоторые шрамы были ещё глубже - раны, менее очевидные, шрамы, просвечивающие в приведенном выше описании Неда Уорда моряка на берегу. Зависимость от алкоголя - лекарства, помогавшего многим справиться с холодом и жестокостью жизни на море, была одной из долговременных травм. В более общем плане, теперь, когда он вернулся на сушу и остался в одиночестве, становилось очевидным, была ли бравада моряка - вызов смерти и увечьям, - воспеваемая в песнях Чарльза Дибдина, подлинной или просто показной.

Мальчики покидали дом и в очень раннем возрасте принимали участие в битвах, подвергаясь стрессу - действительно ли они когда-либо примирялись с этим, или просто глубоко запирали это в морском сундуке своей памяти, надеясь, что тот никогда не откроется? Сегодня мы знаем о послевоенных или посттравматических стрессовых расстройствах. Восемнадцатый век только начинал осознавать подобные проблемы. Иногда наблюдалась «ностальгия», бессонница, беспокойство, эмоциональные всплески и меланхолия. Было замечено необычно большое количество случаев безумия среди моряков. По словам врача сэра Гилберта Блейна, безумие было в семь раз более распространено в Королевском флоте, чем среди населения в целом. Он подсчитал, что безумие проявляется примерно у одного из тысячи моряков. Но это были только моряки, ставшие негодными во время службы, получившие должный диагноз и помещенные в госпитали ВМФ. Однако большинству моряков просто выплачивали жалование, и никто не следил за их психическим здоровьем.

Блейн обосновывал появление большого количества лунатиков тем, что моряки часто случайно бились головой о деревянные балки кораблей. И поскольку эти травмы, по мнению Блейна, зачастую получали в состоянии алкогольного опьянения, то он считал, что алкоголь усиливает действие ударов по их мозгу.

И снова алкоголизм рассматривался как причина, а не как следствие. Конечно, удариться головой о борт военного корабля восемнадцатого века было легко; некоторые туристы, посетившие фрегат «Виктория» в Портсмуте, ощутили это на себе. Но помимо огромного потребления алкоголя было множество других физических и психологических воздействий, которые могли негативно отразиться на психическом здоровье Джима. Это был не просто боевой стресс. Например, внезапное и раннее разлучение Джима с семьей и домом, внезапная потеря привязанности - на сирот из числа товарищей Джима эти факторы оказали влияние еще до того, как те выходили в море. Кроме того, болезни, передаваемые половым путем, и недоедание также могли повлиять на психическое здоровье моряков.

Военно-морской флот заключил контракты с частными приютами, такими как Хокстон-Хаус, для ухода за теми, кто потерял рассудок в море. Однако большинство пациентов Хокстона не смогли вылечиться, и их перевели в Бетлемскую больницу (Бедлам) - печально известный сумасшедший дом Лондона. Когда Бедлам вступил в восемнадцатый век, его основными пациентами стали моряки. Две трети из них так и не смогли выбраться из больницы. Здесь самый несчастный из товарищей Джима становился дешевым зрелищем для любопытствующих лондонцев: за один пенни посетители могли войти в больницу и посмеяться над «шоу уродов». Некоторые посетители приносили длинные палки, чтобы тыкать ими, провоцируя пациентов. Они могли смеяться над Джимом, которого отправили в море сражаться за Британскую империю и чьих душевных ран не понимали. Они не видели сражений, свидетелем которых ему пришлось стать. Они не знали, как резкая разлука с родителями и домом может вызвать негативные эмоциональные реакции. Они не знали, каково это - проводить каждый день в деревянном мире во власти стихий и офицеров. При описании культуры поведения моряков при встрече с опасностями на море историк Исаак Лэнд писал, что они «культивировали фатализм до тех пор, пока тот почти не стал формой искусства», и «вместо того, чтобы искать решения, моряки научились гордиться своей способностью принимать всё», будь то «порка, лишения или опасности». Хотя Лэнд не делает из этого никаких выводов, его слова заставляют задуматься о том, что психологи называют «усвоенной беспомощностью», то есть подчинением, казалось бы, неизбежным событиям, затрудняющим для Джима возможность собраться с духом для того, чтобы взять жизнь на суше в свои руки. В его сознание могло закрасться неприятная тревога из-за проблем, с которыми он мог столкнуться на суше.

Теперь Джим остался без своих товарищей по кораблю - семьи, которая окружала его каждый день в течение тех лет, пока созревали его мозг и образ мышления. Джим провел свое половое созревание в деревянном мире; в отличие от других его сверстников, он еще не научился общаться с людьми за пределами своей основной семьи. Он знал только друзей или врагов, товарищей по плаванию или французов; все было черно-белым без оттенков. Вот почему матросы являлись такими эксклюзивными компаниями. Джим, вероятно, считал всех, находившихся на суше, врагами, подобно персонажу Стивенсона Рансому, или надежными товарищами, таким образом, становясь одним из многих «обманутых обманщиков», которых Томас Троттер видел среди моряков. Даже отношения с собственной семьей могли оказаться сложными. Некоторые сыновья моряков изо всех сил пытались установить какую-либо эмоциональную связь со своими вернувшимися отцами-мореплавателями. Когда отец одиннадцатилетнего Кристофера Томсона вернулся с наполеоновской войны, Кристофер нашел своего отца «странным суровым существом; чьи манеры поначалу по казались мне ужасными». Кристофер думал, что его отец был деморализован пережитым им во время войны, что его «изоляция от всего общества, кроме ожесточенных и объявленных законными убийств и смехом над опасностью», превратила его в суровое существо, к которому он не чувствовал привязанности. Джон Джеймс Безер, отец которого вернулся с моря одноглазым алкоголиком, опасался, что тот, должно быть, «обезумел» из-за порки, которую получил в военно-морском флоте Нельсона, и что это «естественное последствие». Фрэнк Гиффорд, отец которого ушел в море в середине восемнадцатого века, винил долгое отсутствие своего отца в том, что так и не смог наладить свои отношения с ним:
«Я вырос не с ним, и он был слишком склонен отвергать мои небольшие попытки к знакомству холодностью или гневом».

Следовательно, возможно, наиболее серьезные препятствия на пути к тому, чтобы Джим остепенился, были не на рынке труда, а находились в его собственной голове. Джим потерял свои корни в раннем возрасте - мысль о том, чтобы теперь навсегда обосноваться в одном месте и взять на себя обязательства на всю жизнь, могла его напугать. Джим не сознавал, что в глазах окружающих он также был заперт в своем деревянном мире. Обретение цели и смысла жизни могло помочь Джиму преодолеть его новые трудности, и, возможно, не случайно несколько корабельных мальчиков, написавших мемуары, к которым мы вернемся в последний раз, нашли силы для продолжения жизни после моря в религии.

Некоторые выдающиеся корабельные мальчики, опубликовавшие свои воспоминания, сопровождали нас на протяжении всей этой книги. Теперь, в её конце, пора еще раз вернуться к их историям и посмотреть, что они рассказали о своей жизни после того, как достигли совершеннолетия в море. Хотя их истории являются исключительными, они иллюстрируют некоторые из общих возможностей и трудностей, с которыми мог столкнуться Джим Хокинс и его сотоварищи, пытавшиеся обосноваться на суше. Одним из наших наиболее частых спутников был Сэм Лич, наивный двенадцатилетний мальчик, поступивший на службу в Королевский флот в 1810 году. В последний раз мы встречали его во время англо-американской войны в 1812 году в качестве военнопленного, где он зарабатывал деньги, демонстрируя любопытным жителям Нью-Йорка свой корабль и пересказывая историю о том, как его захватили американцы. Пока его товарищи по команде терпеливо ждали обмена пленными, Сэм строил планы побега. Сэм не просто хотел сбежать из тюрьмы, он также устал от «отвратительной дисциплины» Королевского флота и, несмотря на свой юный возраст, намеревался обосноваться в Соединенных Штатах. Северная Америка оставалась прибежищем для молодых людей, считавших, что жизнь в Британии слишком ограничена жесткими классовыми барьерами. Американские посетители Сэма поощряли его замыслы, некоторые предлагали бесплатный обед или даже ученичество, если он совершит побег. Сэм убедил другого мальчика, двенадцатилетнего Джеймса Дэя, присоединиться к нему, и в конце концов они осмелились сбежать.

Нью-Йорк находился в десяти милях, что было довольно большим расстоянием для мальчишек, привыкших к морю. Эта парочка вымоталась за две или три мили до Нью-Йорка, и им пришлось зайти в таверну по дороге, чтобы переночевать. Те, кто находился в таверне, были очень взволнованы, услышав, откуда мальчики, и всю ночь им пришлось развлекать гостей пересказом битв и пением морских песен. Сэм вспоминал, что это была очень веселая ночь. Хозяин отказался брать с них плату. Первая ночь в настоящей постели после долгих лет в гамаках показалась довольно странной, но для мальчиков самым большим удовольствием было проснуться на следующее утро по своему желанию, не будучи изгнанным с постели ругающимся боцманом.

В конце концов Сэм и Джеймс поступили на службу в ВМС США. Прекрасно зная, что в случае захвата англичанами их повесят за дезертирство, оба взяли новые имена и заявили, что они из Филадельфии. Однако, как только мальчики сообразили, что в ВМФ США уже полно фальшивых филадельфийцев, которые не могут назвать ни одной улицы в Филадельфии и не говорят с правильным американским акцентом, они поняли, что в случае их пленения британцами никогда не сойдут за американцев. Поэтому оба предпочли вернуться на сушу, в Нью-Йорк. Здесь Сэм начал учиться ремеслу сапожника с у дезертировавшего солдата британской армии. Некоторое время казалось, что Сэм поселится в Нью-Йорке и будет сапожником, пока в один прекрасный день не произошла неожиданная встреча, вызвавшая рецидив его старой зависимости к жизни на море: Сэм столкнулся со своим старшим кузеном, одним из тех молодых мужчин, когда-то соблазнявших его морем.

К тому времени двоюродный брат Сэма стал американцем и оказался в порту во время чрезмерного празднования по случаю получения призовых денег. Сэм снова записался в ВМС США. Это, конечно, было глупо, потому что Соединенные Штаты по-прежнему находились в состоянии войны с его родной страной, и корабль Сэма был немедленно захвачен. Сэм оказался в британской тюрьме в Кейптауне. Он оставался там восемь месяцев, по счастью, неразоблачённым. Тем не менее, когда США и Великобритания прекратили военные действия, Сэм с ужасом осознал, что военнопленные сначала отправится в Англию, и только затем будут отпущены. Сэм уже видел себя болтающимся на рее. Хотя война и закончилась, но британцы по-прежнему были полны решимости демонстрировать пример, дабы сдержать частые дезертирства в Америку своих моряков. Когда показалась Англия, Сэм изо всех сил постарался показаться как можно более неосведомленным о ней, сознательно задавая множество вопросов об этой стране. Сэм запаниковал ещё больше, когда услышал историю об одном юноше из числа американцев, которого привезли в Англию и который клялся, что он американец, до того момента, пока его ничего не подозревающая мать прибыла в порт, чтобы принести своему сыну свежую рубашку. Якобы британский лейтенант вежливо попросил ее подняться на борт со свежей рубашкой и найти сына, что она и сделала. А затем он повесил мальчика в этой новой рубашке.

К счастью для Сэма, его мать не ждала со свежей рубашкой, и, в конце концов, его отправили в Соединенные Штаты. Сэм попрощался с Англией со смешанными чувствами и мыслями о своем будущем. Он больше не был тем наивным мальчиком, жаждущим морских приключений. Теперь Сэм и другие освобожденные ветераны идеализировали гораздо более спокойный образ жизни, по крайней мере, на данный момент:
«Я был счастлив, и одновременно грустен. Счастлив, потому что теперь я был в безопасности; грустен, потому что я снова покидал землю, где находилась моя мать и мои друзья. В целом радостные чувства одержали верх... Во время плавания много говорилось о том, чтобы покинуть море и спокойно поселиться где-нибудь на берегу. Один из наших товарищей по плаванию, Уильям Карпентер, уроженец Род-Айленда, с особым энтузиазмом говорил о сельском хозяйстве. Он пообещал взять меня с собой туда, где я смогу научиться искусству возделывания земли. Многие из нас приняли твердое решение пуститься в какое-нибудь подобное предприятие. Удовольствия от земледелия воспевались и восхвалялись среди нас с такой страстью, что он, должно быть, был действительно не мог поверить, что кто-нибудь на мгновение усомниться в уверенности в том, что многие из нас станут фермерами, как только мы получим землю...»

Один сказал: «Если я когда-нибудь вернусь домой, вы больше не застанете меня на борту корабля». «Да, - сказал другой, - во всяком случае, фермеры живут хорошо. Им не полагается пособие, еды вдоволь: если они много работают целый день, но могут спать по ночам; а если дует сильный ветер, дом не станет сильно раскачиваться, и нет парусов, чтобы брать рифы».

Все эти серьезные решения, конечно же, были забыты, как только они прибыли в Нью-Йорк и получили единовременное пособие. Сэму, хотя он был еще мальчиком, выплатили сто долларов, и, по словам Сэма, последовавшая за этим жизнь была бессмысленной и безрассудной:
«Пьянство, сквернословие, азартные игры, походы в театр и другие пороки занимали все наше время, пока хватало наших денег. Мы чувствовали себя так, как будто Нью-Йорк принадлежит нам, и что мы действительно самые счастливые и веселые люди в мире».

В трезвые моменты Сэм пытался вырваться из этой жизни и еще раз остепениться, став сапожником. Но жизнь у обувной лавки показалась ему хуже, чем тюрьма, и поэтому он продолжал бродить по городу со своими товарищами по плаванию. Один за другим всем им пришлось вернуться в море. Сэм стал философствовать:
«Все их мечты о пахоте земли испарились, оставив их такими, какими они были раньше, и какими большинство из них останутся до самой смерти - пахарями океанов».

Сэм тоже вернулся в море, поступив на американский военный корабль матросом. Но, благодаря капитану, любившему порку, этот период оказался таким же жестоким, как и на худших кораблях Королевского флота. В конце концов Сэм снова дезертировал, в конечном итоге нищенствуя на зимних улицах Америки, попрошайничая, распевая песни и рассказывал морские истории в надежде на подаяние. Сэм достиг низшей точки в своей жизни. Но, возможно, это было то, что ему требовалось. Сэм подходил к концу своего подросткового возраста, и пора было отказаться от жизни моряка, пока не стало слишком поздно.

Вспомнив свои мечты о тихой фермерской жизни, Сэм действительно начал новую жизнь, занявшись сельским хозяйством и, что не менее важно для него, он, наконец, выполнил обещания, которые давал, когда смерть была близка, став набожным методистом. Он нашел «смысл жизни», который подстегнул его. Он также написал своей матери в Англию, понимая, что ему по-прежнему невозможно вернуться домой. Затем Сэм стал владельцем магазина, женился и жил в Соединенных Штатах, наслаждаясь спокойной жизнью. Когда его мать написала ему, что можно безопасно вернуться, он порадовал всю свою семью отпуском в Англии. Шел 1841 год, когда Сэм, наконец, вернулся домой, через тридцать лет после того, как он вступил на военный корабль корабельным мальчиком.

Еще один корабельный мальчик, с которым мы часто сталкивались - Дэниел Гудолл, шотландский беглец из дома, - поступил в военно-морской флот в 1801 году. Дэниел поначалу пребывал в ужасе от той грубой новой компании, потом нашел нескольких замечательных защитников и друзей среди экипажа, только чтобы обнаружить, что все они оказались зачинщиками неудавшегося мятежа на борту корабля «Темерере». Двадцати месяцев службы на флоте хватило Дэниелу, чтобы он начал тосковать по более спокойной жизни на суше. Однако после всего лишь двух с половиной лет на суше в момент возобновления военных действий между Великобританией и Францией Дэниелу стало скучно, и он опять вернулся в море. И снова море вызвало странное очарование или зависимость. Изменение, внесённое Дэниэлем, заключалось в том, что на этот раз он поднялся на борт корабля в качестве «лобстера»: он поступил в морскую пехоту. Он не раскрывает тайны своего поступка, но, возможно, он надеялся на более легкое времяпрепровождение на борту, или это было как-то связано с мятежом на «Темерере». Дэниел служил на «счастливых кораблях» и повстречал множество джентльменов и хороших людей среди офицеров и солдат. Многочисленные морские погони и захваты относительно беззащитных торговых судов, а также полученные призовые деньги сыграли большую роль в позитивном настрое Дэниела на службе в море. Затем в 1813 году карьера Дэниела резко оборвалась, в бою он потерял ногу. Несмотря на то, что лихорадка, охватившая его после ампутации, чуть не убила его, Дэниел не потерял своего позитивного настроя и выжил, несмотря ни на что, в знаменитом военно-морском госпитале Хаслар в Портсмуте. Он был очень благодарен персоналу госпиталя, а также своему старому капитану и команде.

Cruikshank George - Greenwich Pensioners Playing ‘Sling the Monkey' (Пенсионеры Гринвичского пансиона, играющие в «Излови обезьянку»), c.1835

Пока остальные пытаются изловить «обезьянку» связанными носовыми платками, «она» пытается пометить одного из них куском мела, и этот человек становится следующей «обезьянкой».

Покинув госпиталь Хаслар, Дэниел получил жалование и пенсию в Гринвиче, а затем вернулся в свою родную Шотландию к старым друзьям. Он даже снова начал работать у своего старого хозяина и оставался там до конца своих дней. В отличие от Сэма Лича, Дэниел сохранил теплые воспоминания о флоте. Будучи свидетелем ужасного насилия, он столкнулся с невероятным товариществом перед лицом смерти, а также получил немалую выгоду от войны. Фактически, он даже гордился своей деревянной ногой и был очень польщен, когда сорок лет спустя, в середине девятнадцатого века, молодые люди вокруг него оказались взволнованы, услышав его старые матросские байки золотого века парусного флота, эпоха которого теперь подходила к концу - взволнованы настолько, что один из них, связанный с газетой, вдохновил Дэниела на написание мемуаров. Роберт Луис Стивенсон, вероятно, был знаком с подобными молодыми людьми, окружавшими старого «морского волка», подобного Дэниэлю, в таверне, и он просто перенес их на сто лет в прошлое, в трактир Джима Хокинса «Адмирал Бенбоу», где они восхищались старым «морским псом» капитаном Билли Бонсом, и его ужасающими историями.

Другой шотландский мальчик, смышленый и амбициозный беглец из дома Роберт Хэй, уже показал во время своего пребывания на борту, что готов воспользоваться любой предлагаемой возможностью для обучения. Мы ожидали, что Роберт преуспеет в любой будущей карьере, которую выберет, в итоге так и вышло. Когда Роберт, в конце концов, вернулся в свой дом в Пейсли после восьми лет, проведённых в море, его мать даже не узнала своего сына. По-прежнему жаждущий учиться и стремящийся избежать монотонной и сидячей работы за ткацким станком, от которого когда-то сбежал, Роберт записался в школу, чтобы научиться искусству навигации. Его мать боялась — это будет означать, что ее любимый сын снова бросит ее на долгие годы, поэтому она убедила его освоить бухгалтерию. После чего Роберт стал капитаном торгового судна на внутренних каналах. В 1813 году, когда Роберту было около двадцати пяти, пришло время покинуть воду и остепениться. Он стал клерком и кладовщиком, а позже даже редактором газеты.

Переодетая корабельным мальчиком Мэри Лейси, бойкая девушка, которую бросил какой-то казанова на танцах, и которая сбежала в море в 1759 году, тоже сочла, что разумнее научиться ремеслу на суше. Хотя обещания её хозяина-плотника об ученичестве остались пустыми пьяными фразами, в конце концов она добилась ученичества у корабельного плотника на Портсмутской верфи в 1763 году. Семь лет спустя она получила свидетельство корабельного плотника. Однако она не смогла долго работать по специальности, и всего лишь год спустя ревматизм заставил ее уволиться. Ревматизм был одним из долговременных негативных последствий жизни на море; в конечном итоге согревающий эффект алкоголя не мог заменит собой соответствующую одежду. Однако Мэри смогла успешно подать заявление на получение годовой пенсии в 22 фунта стерлингов от Адмиралтейства, которую и получила несмотря на то, что ее истинный пол был раскрыт. У Мэри Лейси бывали сексуальные отношения как с мужчинами, так и с женщинами, но не имелось желания снова встретиться со своей старой любовью, хотя этот парень неоднократно расспрашивал о ней у ее родителей. Историк Сюзанн Старк предполагает, что молодой человек так или иначе послужил в ее автобиографии простой романтической и наболее традиционной причиной отправится в море, в то время как на самом деле ее истинной мотивацией было желание вырваться из ограничений, наложенных на женщин, примерив на себя мужскую личность. Тридцатитрехлетняя пенсионерка Мэри написала свою автобиографию, после чего мы теряем ее из виду.

Однако самая большая слава среди наших корабельных мальчиков досталась Олауде Эквиано, порабощенному африканскому ребенку. Эквиано храбро сражался вместе со своим хозяином, лейтенантом Паскалем, во время Семилетней войны, но, вернувшись в Англию, Паскаль продал его купцу из Вирджинии. Эквиано тщетно возражал, что Паскаль не имел на это права. Хуже того, Паскаль также присвоил все призовые деньги Эквиано. Однако затем Эквиано смог выдвинуться в торговом предприятии своего нового хозяина. Он получил образование, и в конце концов, когда ему было чуть больше двадцати, новый хозяин позволил ему купить себе свободу. Последовали годы торговли и путешествий, пока Эквиано, наконец, не поселился в Лондоне и не стал видным участником движения против рабства. Его автобиография стала большим подспорьем для этого движения. Олауда Эквиано умер в 1797 году, за десять лет до того, как его кампания по борьбе с рабством увенчалась успехом - в 1807 году был принят Закон об отмене работорговли. Историческим достижением было то, что этот корабельный мальчик, чей героизм в качестве порохового мальчика открывал эту книгу, сумел увернуться от всех французских бортовых залпов.

ЭПИЛОГ

Под конец мы возвращаемся к описанию Джимом Хокинсом своего ужасающего квартиранта Билли Бонса:
«Но страшнее всего были его рассказы. Ужасные рассказы о виселицах, о хождении по доске, о штормах и о Драй Тортугас, о разбойничьих гнездах и разбойничьих подвигах в Испанском море.
Судя по его рассказам, он провел всю свою жизнь среди самых отъявленных злодеев, какие только бывали на море. А брань, которая вылетала из его рта после каждого слова, пугала наших простодушных деревенских людей не меньше, чем преступления, о которых он говорил.
Отец постоянно твердил, что нам придется закрыть наш трактир: капитан отвадит от нас всех посетителей. Кому охота подвергаться таким издевательствам и дрожать от ужаса по дороге домой! Однако я думаю, что капитан, напротив, приносил нам скорее выгоду. Правда, посетители боялись его, но через день их снова тянуло к нему. В тихую, захолустную жизнь он внес какую-то приятную тревогу. Среди молодежи нашлись даже поклонники капитана, заявлявшие, что они восхищаются им. «Настоящий морской волк, насквозь просоленный морем!» — восклицали они.
По их словам, именно такие люди, как наш капитан, сделали Англию грозой морей».

Когда Стивенсон создал это красочное описание рассказывающего истории старого морского волка, в то же время в том веке, в который Стивенсон поместил свою историю, именно такие мифологизированные образы моряков дальних плаваний часто заставляли мальчиков игнорировать или даже желать опасностей, подстерегающих их в море. Королевскому флоту нужно было заполучить таких, как Джим Хокинс, в юном возрасте не только для того, чтобы они с самого начала привыкли к суровым стихиям, но и для того, чтобы они закостенели от ужасов морской войны. Зрелым обитателям суши в большинстве своём не хватало стойкости, им также не хватало необходимой наивности и предприимчивости, чтобы броситься в то, что являлось самой опасной профессией той эпохи. Рассматривая культуру моряков через призму молодежной культуры, в этой книге была предпринята попытка объяснить, почему многие мальчики не испугались угроз своей жизни, ожидающих их в море, поскольку прославление или преуменьшение опасностей являются составной частью многих молодежных культур, и, безусловно, присутствовало среди моряков.

Хотя жизнь в море привела настоящего Джима Хокинса к совершеннолетию и соответствию требованиям мужественности, она также сохранила его юношеские взгляды и юношескую неуравновешенность. Изучение культуры моряков в свете поведения молодежи открывает множество других интересных направлений, выходящих за рамки этой книги. Например, если морская служба была путем спасения для беспокойной и обнищавшей молодежи, то можно ли утверждать, что она оказалась стабилизирующим влиянием на британское общество внутри страны, играя роль, подобную роли американских колоний? Она поглотила большое количество молодых людей-потенциальных разрушителей, тем самым сделав политическую революцию в Британии менее вероятной.

Еще один интересный вопрос заключается в том, что, если дальние плавания действительно было тем явлением, к которому многие мужчины обращались только в подростковом и юношеском возрасте, и которое зачастую являлось лишь случайным занятием, то гораздо большая доля британского населения, чем считалось до сих пор, в какой-то момент оказывалась в море - возможно, эта доля была достаточно большой, чтобы можно было заявить об «оморячивании» британского общества и культуры. Один современный наблюдатель в 1772 году подсчитал, что один из семидесяти жителей был моряком, но все же, поскольку война на каком-то этапе их жизни временно привлекала множество людей в море, то соотношение людей с морским опытом было намного выше.

Например, в ходе конфликта, такого как Семилетняя война, только в Королевском флоте было занято примерно пять процентов мужского населения страны. Многие мужчины накопили морской опыт в предыдущих или более поздних конфликтах. И к этому числу мы должны прибавить всех тех, кто был занят в частном судоходстве и в профессиях, связанных с морским делом. Таким образом, субкультура моряков оказала сильное влияние на культуру Великобритании в целом. Она повлияла на множество аспектов британской жизни, от представлений о мужественности до невероятного богатства популярной музыки и историй, созданных этой страной за последние два столетия.

Помимо изучения моряков восемнадцатого века, подход, подобный этому исследованию, может быть также с пользой применен и к другим профессиям, культурам и временам; например, интересную аналогию может дать сравнение с изучением романтики и реальности, а также более поздней романтизации и иконизации в молодежной культуре североамериканских ковбоев девятнадцатого века. Существуют также потенциальные современные сравнения и параллели, если принимать во внимание борьбу за остепенение, нежелание отказываться от юношеского поведения и небезопасные условия труда, характеризующиеся кратковременными контрактами и гибкостью рабочих мест, обычными сегодня в творческих отраслях, таких как музыка, кино и телевидение. В таких профессиях разница между романтикой и реальностью и сложность интеграции работы в семейную жизнь часто приводят к смене карьеры в возрасте тридцати лет.

Что касается общей истории юношества, то весьма заметно, что история корабельных мальчиков содержит очень сильный элемент того, что немцы называют «страстью к путешествиям», желанием странствовать. В социальной и экономической истории этот термин обычно относится к странствующим ученикам, предлагающим свои услуги везде, где они находили спрос, и, следовательно, он также включает элемент «блуждания», навязываемого молодежи экономическими обстоятельствами. Эта жажда странствий, а также желание увидеть отдаленные места, по-видимому, являются постоянной чертой в истории европейской молодежи. История Джима Хокинса и его реальных современников - возможно, одно из самых замечательных проявлений этого явления. Вопрос о том, является ли эта страсть молодежи к странствиям врожденной или имеет внешний импульс, связанный с социальными и экономическими обстоятельствами, остается открытым. Простое объяснение юношеской страсти к путешествиям может заключаться в том, что юность - единственный этап в жизни, на котором человек может следовать подобным побуждениям; достигнув определенной физической формы и зрелости, но еще не связанный обязательствами, такими как семья или владение средствами производства — всё это заставляет юношеские мечты о другой жизни в ином месте казаться осуществимыми.

Подобно тому, как термин «страсть к путешествиям» включает в себя элемент экономической нужды, не только желание посмотреть мир вело настоящего Джима Хокинса в объятия Королевского флота, а также тяжелое финансовое давление и семейные традиции. Мы видели, что часто из-за безработицы и потери одного или обоих родителей для Джима наступали тяжелые времена, и море казалось идеальным решением его проблем. Некоторых из товарищей Джима подталкивали к морю, и совсем не рекрутские команды ВМФ, а власти на суше. Приходские надзиратели, судьи, церковные старосты, недовольные мастера и испытывающие трудности родители - все пытались направить мальчиков на флот в соответствии с общим стереотипом, проиллюстрированным Праздным подмастерьем Хогарта: для мальчиков, которые не смогли освоиться в какой-либо профессии, имеется только последнее средство - уход в море. Более того, законы восемнадцатого века о бедных, законы об ученичестве и законы против бродяг и мошенников игнорировали личную свободу детей бедняков и давали местным властям право принуждать их к морской службе. Однако в ходе этого исследования сложилось впечатление, что морская служба оказывалась успешной только в тех случаях, когда мальчик и военно-морской флот были готовы сотрудничать.

Использование военно-морского флота или армии для избавления от проблемной молодежи пользовалось широкой общественной поддержкой во все времена и во всех странах, несмотря на то что ни один военно-морской флот мира никогда не проявлял большого энтузиазма по поводу подобных новобранцев. Хотя, приняв таких юношей на борт, ВМФ, возможно, создавал из них людей типа Билли Бонса, сделавших Англию такой «ужасной на море», что также ставило перед военно-морским флотом сложную задачу по надзору за подобными экипажами, заставляя общество бояться того, что произойдет, как только эти закаленные старые морские волки вновь окажутся на суше. Некоторые читатели, вероятно, оказались удивленными и разочарованными тем, что эти многочисленные озорные мальчики нерадивых родителей так далеки от воспитанного Джима Хокинса и его заботливой матери. Тем не менее, эти читатели должны принять во внимание тот факт, что Джим и его друзья украли сокровище старого пиратского капитана Флинта на «Острове сокровищ», сознавая, что у них было еще меньше моральных прав на эти богатства, чем у Длинного Джона Сильвера и его банды (убивавшей и грабившей, чтобы накопить эти сокровища), и это является явным признаком оппортунизма и дерзости характера Джима Хокинса - эти черты мы можем отыскать и среди реальных корабельных мальчиков.

Мы можем критиковать несовершенство попыток таких организаций, как Морское Общество, использовать ВМФ в качестве суррогатной семьи и воспитателя проблемных мальчиков, но даже сегодня, несмотря на выросшее богатство и знания, мы не столь уж близки к решению проблем безнадзорной молодежи. Даже сейчас надлежащее заботливое воспитание трудно заменить; уровень преступности среди детей, находящихся во всевозможных приютах, по-прежнему удручающе высок. Возможно, флот никогда не был идеальным решением. Тем не менее, даже два с половиной столетия спустя основная идея Морского общества, заключающаяся в том, чтобы увести мальчиков из городов и от негативного влияния со стороны сверстников, обеспечив более пристальный надзор со стороны взрослых, возможно, в форме увлекательного, сплоченного коллектива в парусных путешествиях, кажется, заслуживает пристального рассмотрения.

Кроме того, еще одна забота Морского общества - «вывести» как можно больше моряков для формирующейся британской империи и, таким образом, избежать опасной нехватки кадров, которую флот испытывал во время военных действий, не подлежала быстрому решению. В восемнадцатом веке было просто невозможно ожидать, что торговое судоходство обучит столько моряков, сколько их потребуется во время войны. В мирное время не было необходимости в таком количестве моряков, и многие из тех, кто поступал во флот на время войны, оказывались безработными в мирное время или начинали заниматься другими видами деятельности на суше. В ту эпоху во время войны не существовало альтернативы принудительному рекрутированию в ВМФ сухопутных людей, поэтому именно повторение самой войны обеспечило Британии столь необходимый «питомник» моряков по мере того, как увеличивался спрос военно-морского флота на мальчиков. Кроме того, это привело во флот сухопутных жителей и бывших или случайных моряков, где тем пришлось изучить или совершенствовать свое мореходное мастерство.

Примечательно, что с моделью офицер-слуга, флот восемнадцатого века, по крайней мере официально, придерживался системы отеческого руководства, системы, которая управляла жизнью молодежи восемнадцатого века на суше в форме мастер-ученик/подмастерье. Реальность на борту кораблей, однако, выглядела совсем иначе: она больше напоминала зарождающийся мир фабрик/мануфактур, где один хозяин руководил большим количеством рабочей силой, а молодежь обучалась у рабочих все более регулируемым образом. Сохранение старой «отеческой» концепции кажется еще более примечательным, если учесть, что таким образом у ВМФ не получалось создать крупный «питомник» моряков, поскольку количество корабельных мальчиков всегда ограничивалось количеством слуг, разрешенных каждому капитану и корабельному офицеру. Можно подумать, что было бы разумнее привлечь больше мальчиков и обучить их, чем отказываться от стольких будущих моряков из-за недостатка мест для прислуги.

Однако, возможно, такие мысли противоречили общей философии ВМФ, согласно которой он состоял из отдельных кораблей с фиксированным составом, с фиксированными должностями и точным представлением о том, насколько широко иерархическая пирамида на борту может распространяться в основании по отношению к вершине. В некотором смысле учебное судно Морского общества действовало как корабль временного содержания, но он мог принять только около сотни мальчиков. В 1810 году Общество получило довольно гневное письмо от адмирала сэра Роджера Кертиса, в котором требовалось, чтобы Общество отправило всех своих мальчиков на «Ройял Уильям», где они будут содержаться, а затем распределяться на другие корабли. Удивительно, но Общество ответило ему прямо, что оно никогда так не поступит, утверждая, что это «уменьшит доверие, которое люди низшего класса выражают Обществу; поскольку друзья Мальчиков ожидают, что их проинформируют, когда они с ними расстанутся, и на каких кораблях те будут служить». Пятьдесят лет вербовки мальчиков, возможно, привели Общество к выводу, что оно может лучше заботиться о будущих корабельных мальчиках, чем флот.

То, что настоящий Джим Хокинс, вероятно, столкнется на флоте с «выпивкой, содомией и плетью» на флоте, не удивительно, но шокирует высокий уровень жертв. Мальчики были подвержены риску заболеваний и т.д. и в других сферах жизни, но далеко не так сильно, как в море. Даже в нездоровом Лондоне дети, достигшие подросткового возраста, проходившие через самые большие опасности в действительности имели самый низкий уровень смертности среди прочих возрастных групп. Статистические данные этого исследования могут быть размыты из-за недостатка исходных данных, но они остаются тревожащими. Поскольку основными угрозами на море были болезни и кораблекрушения, то быть мальчиком не означало, что Джим оказывался более защищенным, чем взрослый, поскольку весь экипаж - мужчины и мальчики - буквально сидели в одной лодке. Орудийные залпы и попытки взять на абордаж также не учитывали находящихся на борту несовершеннолетних. Таким образом, имеется один аспект, который определённо роднит настоящих корабельных мальчиков с вымышленным персонажем Джима Хокинса: они попадали в ситуации, которые заставили их переставать быть мальчиками и брать на себя взрослые обязанности. Оказаться в подобных ситуациях - мечта многих мальчиков, тема, столь эффективно использованная Стивенсоном в «Острове сокровищ». Тем не менее, для мальчиков с настоящих боевых кораблей это было суровой повседневной реальностью.

Однако мудрость задним числом с учетом недавних крайностей времен Второй мировой войны, когда японские подростки становились (под сильным давлением сверстников) пилотами-камикадзе, а немецкие мальчишки были брошены в финальную битву за Берлин, побуждает нас быть более критичными по отношению к взрослым, ответственным за использование пренебрежения этими мальчиками опасностей и их легко воспламеняемого патриотического или религиозного духа, а также за то, что те приносили мальчиков в жертву в конфликте, для которого они были слишком молоды, чтобы судить о его необходимости. Как саркастически предупреждал моряк Чарльз Пембертон, которого в 1807 году заставили служить во флоте семнадцатилетним юношей:
«Но что стало бы с флотом, если бы его морякам было приказано думать или разрешено рассуждать? Их смелое бесстрашие иссякало бы в расчетах, их безрассудная храбрость растворилась бы в предусмотрительности и осторожности... люди не будут сражаться, если они когда-нибудь научатся спрашивать, за кого и за что».

Должно быть, контр-адмирал Томас Трубридж втайне согласился бы с его комментарием, ибо для него любой матрос, выглядевший так, как будто думает, являлся мятежником.

Подобные темы слегка выходят за рамки данной книги, так как они ведут нас не только к необходимости судить о необходимости каждой из войн XVIII века, в которых участвовала Британия, но и, в конечном итоге, приводят к обсуждению легитимности общественного строя Британии восемнадцатого века и распределению ее богатств. Официальные причины для начала войны обычно не отличались от любого другого столетия или любой другой страны: война всегда представлялась как оборонительный акт, ответ на вражеский замысел неспровоцированного нападения/вторжения или эксплуатацию земель, предпочтительно находящихся под британским контролем. Морское Общество полагало, что, например, в случае Семилетней войны, «было угодно божественному провидению вовлечь этот народ в новую войну». Хануэй заявил: «Бесспорно, что они [французы] всегда с завистью взирают на щедрости, которые Небеса одаривают эту нацию, и внимательно следят за возможностями похитить их у нас». Тем не менее были и другие, например, двоюродный брат адмирала Нельсона Горацио (Гораций) Уолпол (1717-1797), писавший, что «он очень хочет мира и ни на грош не заботился об интересах торговцев». Для Уолпола обычные моряки, убитые и раненые, были «столь же ценны, как ленивая роскошная компания людей, нанимавшая других добывать для себя богатство». Пацифисты часто страдают от гнева националистов, и Уолпол с горечью пришел к выводу: «Я плохой англичанин, потому что я думаю, что преимущества торговли для некоторых дорого покупаются жизнями многих других».

Поскольку оправдание войны зачастую является предметом споров, было бы справедливо дать подросткам немного больше времени для развития, прежде чем позволять им следовать юношеской жажде поучаствовать в действиях; они должны стать достаточно зрелыми, чтобы прийти к пониманию того, что идти на войну - это не то же самое, что идти на футбольный матч; речь идет об убийстве людей и о том, что их тоже могут убить. Даже сегодня Королевский флот и британская армия все еще принимают новобранцев в довольно юном возрасте. В начале двадцать первого века минимальный возраст призыва в Великобритании в 16 лет является самым низким в Европе, и Великобритания является единственной европейской страной, которая часто отправляет несовершеннолетних (в возрасте до восемнадцати лет) в бой. Двести лет назад корабельному мальчику Сэму Личу было всего четырнадцать, когда он впервые поучаствовал в морском сражении. Увидеть, как хирург в каюте, словно мясник, врезался в ногу его друга, сначала ножом, а затем пилой, в то время как бой по-прежнему продолжается - эта сцена осталась с Сэмом на всю оставшуюся жизнь:
«Такие сцены страданий, которые я видел в той кают-компании, надеюсь, я больше никогда не увижу. Если бы цивилизованный мир увидел их такими, какими они были, и какими они часто бывают, бесконечно хуже, чем в тот раз, мне кажется, что они навсегда покончили бы с варварскими методами ведения войны по всеобщему согласию».

Примечания к источникам и литературе

ОТСЛЕЖИВАНИЕ КАРЬЕРЫ ДЖИМА В КОРОЛЕВСКОМ ФЛОТЕ

Основными средствами отслеживания товарищей Джима и всех, кто служил на нижних палубах в восемнадцатом веке, являются списки военнослужащих Королевского флота и списки выплат жалования, хранящиеся в Национальном архиве (TNA) в Кью, Лондон. Записанные капитаном и казначеем при содействии мастеров и боцмана, эти списки сохранились во внушительном количестве. Они легко доступны любому заинтересованному читателю. Книги большие и громоздкие, и любой, кто просмотрит несколько томов в читальном зале Национального архива, вскоре покрывается смесью пыли, грязи и исторических обрывков. Основной целью списков было определение жалования каждого моряка. Тщательность, с которой они хранились, лучше всего иллюстрирует сборник с справочным номером Национального архива ADM 36/10744 (и платежная книга ADM 35/216) от 1790 года: как и во всех списках, в нем перечислены все рекруты, стоимость всего, что они получали на борту от казначейства, которая позже должна была вычитаться из их жалования (постели, одежда, табак, лекарства от венерических инфекций), а также любые случаи увольнений, смерти и дезертирства с указанием точной даты. Что делает ADM 36/10744 таким особенным, так это то, что он хранился Уильямом Блайем, а его корабль был печально известным «Баунти». Даже после годичной одиссеи протяженностью более трех с половиной тысяч морских миль через Тихий и Индийский океаны на маленьком баркасе, в котором мятежники оставили лейтенанта Блая и тех, кто был ему верен, Блай держался за книги. Оказавшись в Англии, Блай, мастер Джон Фрайер и боцман Уильям Коул выполнили свой долг, подписав последние ведомости, в которых перечислялись вычеты из заработной платы каждого человека за то, что они получили на борту, и записали каждого мятежника как дезертира вместе с точной датой, когда они «сбежали» - все про корабль, который в действительности никогда не возвращался в Англию, оставшись с дезертирами на другом конце земного шара. Очевидно, еще одним смыслом составления подобных ведомостей было отслеживание дезертиров и мятежников.

К сожалению, когда дело касается мальчиков, составители ведомостей и бухгалтеры были гораздо менее прилежны. Возможно, из-за того, что флот не платил напрямую слуге, и тот имел значение только для определения жалования офицера, у которого он официально служил, записи, касающиеся мальчиков иногда неточны. Любой, кто исследует карьеру обычного корабельного мальчика во флоте восемнадцатого века, должен знать, что это может оказаться кропотливым поиском, поскольку после того, как мальчика списывают с одного корабля, в книгах часто не записывается, на какой корабль он был переведен. Лучшее предположение - обычно это был корабль, на который переводился его хозяин, или любой другой корабль, стоящий на якоре поблизости. Однако такие неопределенные увольнения мальчиков никогда не следует воспринимать как окончательное списание с флота, что это часто делают историки. Для специалистов по генеалогии эти неуказанные увольнения - большая неприятность и, возможно, конец их исследований, но они должны утешиться тем фактом, что для историка, желающего собрать статистику о карьере среднего Джима Хокинса, проблема перерастает в полный кошмар. Сложно получить репрезентативную статистику с такой высокой долей вероятностью потерять мальчика из виду. Только когда мальчиков ранжируют как моряков, их карьеру легко проследить.

Для этой книги были прослежены 262 мальчика, служивших в ВМФ в середине восемнадцатого века. Методы выборки, проблемы исследований и индивидуальная карьера были представлены в книге Роланда Питча «Корабельные мальчики и благотворительность в середине восемнадцатого века» (неопубликованная докторская диссертация, Лондонский университет, 2003 г., стр. 201-211, 299-357). NAM Rodger's Naval Records for Genealogists (1984, 1998): а также Рэндольф Кок и NAM Rodger's Guide to the Naval Records в Национальном архиве Великобритании (2006, 2008) дают общее представление о списках личного состава военно-морских сил и других военно-морских записях.

Только в конце восемнадцатого века, когда модель «офицер-слуга» была упразднена и мальчикам стали платить напрямую, и когда, возможно, дух Просвещения улучшил отношение Королевского флота к ведению учета в целом, эти недостатки в учетных книгах исчезли. С тех пор карьеру мальчиков стало легко проследить. Ведомости в целом по-прежнему являются малоиспользуемым историческим ресурсом и требуют более подробного статистического анализа карьеры моряка. Любую карьеру моряка можно дополнить другими записями ВМФ, такими как судовые журналы и письма капитанов, корреспонденция Адмиралтейства, военно-морские суды, Морские уложения и другие материалы, перечисленные в библиографии.

МОРСКОЕ ОБЩЕСТВО

Записи Морского общества - исключительный ресурс, позволяющий узнать больше об истории жизни реальных Джимов Хокинсов. Они хранятся в Национальном морском музее (NMM) в Гринвиче, Лондон, и включают в себя реестры его мальчиков, а также протоколы собраний Общества и переписку. Хотя в этой книге широко используются записи Общества первых лет из середины восемнадцатого века, переписка и протоколы более поздних лет, особенно времён войн с революционной Францией, все еще требуют более подробного исследования. Однако, возможно, еще более многообещающим для дальнейших исследований стал бы анализ мальчиков Общества, посланных в торговый флот, поскольку эта книга посвящена исключительно служащим Королевского флота. Для тех, кто интересуется поиском предков в записях Морского общества, моя статья «Отрочество в море» («Журнал генеалогов», 2001 г.) дает некоторые рекомендации. Реестры мальчиков Общества можно быстро проанализировать с помощью компьютерных технологий. Для этой книги моя собственная база данных, а также база данных Дайан Пейн и работа исследовательской группы Родерика Флауда (все они перечислены в библиографии под базами данных) позволили быстро провести обзор как восемнадцатого, так и девятнадцатого веков. Тем не менее, чрезмерно увлеченные пользователи компьютеризированных исторических регистров должны быть осторожны, делая выводы из пробелов в столбцах: пробелы могут означать что угодно, начиная с информации, которая не записывалась, не известна или то, что запрашивается в заголовке столбца, не соответствует действительности. Также необходимо следить за несоответствиями в записанной информации за десятилетия. Обе проблемы, как правило, скрываются в компьютеризированных источниках и становятся очевидными только при просмотре оригиналов.

Бесконечное количество публикаций Джонаса Хэнуэя (библиография содержит только работы, относящиеся к Морскому обществу), а также сочинения Джона Филдинга о его работе дают более живое представление об истории Морского общества. Их брошюры можно найти среди редких книг в Британской библиотеке и других крупных библиотеках. Самая современная биография Джонаса Хэнуэя была написана Джеймсом С. Тейлором (1985), а Джону Филдингу нужен новый биограф, работы о его жизни слегка устарели. Утешением для Филдинга может стать то, что он стал звездой недавних исторических криминальных романов Брюса Александра.

ЛИТЕРАТУРА

Эта книга - первая в своём роде, поскольку до сих пор не было написано ни одной книги об обычных юнгах/корабельных мальчиках, слугах в ВМФ. Больше работы было проделано над мальчиками из обеспеченных семей, которым суждено стать офицерами, и над гардемаринами, совсем недавно в книге «Юные нельсоны» Д. А. Рональда (2009), а также во многих общих книгах о флоте восемнадцатого века и в биографиях морских героев, подобных Горацио Нельсону. Нельсон и Наполеон по-прежнему привлекают самую большую аудиторию, и поэтому о военно-морском флоте рубежа веков [XVIII-XIX] было написано очень много, но сравнительно мало о середине века, куда Стивенсон поместил поиски «Острова сокровищ» Джима Хокинса. «Деревянный мир» Н.Э. Роджера (1986) по-прежнему является стандартом литературы о военно-морском флоте середины века XVIII века. Любой, кто интересуется отдельными аспектами истории корабельных мальчиков, может воспользоваться литературными ссылками, приведенными в главах и в библиографии. Наиболее захватывающим может быть чтение рассказов самих моряков; то есть мемуаров, таких как воспоминания Сэмюэля Лича и Роберта Хэя, которые были переизданы и поэтому легко доступны.

Задача автора этой книги, - попытаться внести небольшой вклад в то, чтобы вывести военно-морскую историю из ее изоляции и включить ее в общую социальную, молодежную и культурную историю восемнадцатого века. Некоторые историки культуры, такие как Исаак Лэнд с его увлекательным исследованием войны, национализма и британских моряков (2009), развили интерес к военно-морской истории. Тем не менее, культурные и военно-морские историки иногда, кажется, ведут почти параллельное существование. Возможно, между ними существует некий культурный барьер из-за того, что откровенные военно-морские историки напуганы обширным репертуаром теорий, энтузиазмом по поводу новых моделей и многословием, обычным для истории культуры; в свою очередь историков культуры пугает морской жаргон, глубокие фактические знания и консерватизм военно-морских историков. Будучи аспирантом, я часто оказывался посередине, чувствуя себя одинаково напуганным литературой и языком обоих лагерей. Требуется немного наивной смелости Джима Хокинса, чтобы с энтузиазмом войти в новый мир со всеми его странными и красочными персонажами и языком.

	Единственное украшенье — Ветка цветов мукугэ в волосах. Голый крестьянский мальчик. Мацуо Басё. XVI век