ПРЕДИСЛОВИЕ

Сначала я хотел написать один рассказ. Максимум два, и то из-за обилия свободного времени нужно было чем-то занять себя.
Потом, начав работать над текстом, понял, что в один рассказ не войдёт все, о чем стоило бы поведать. В памяти начали всплывать все новые и новые подробности, и я не успевал их записывать. Все что я вспоминал, мне казалось (и кажется) важным, чтобы что-то пропустить или выкинуть.
В силу того, что писал я по «старинке» - ручкой на бумаге, работа шла медленно, потому что последние лет двадцать пять или больше работал с текстом только на компьютере. Шариковую ручку не любил, и даже забыл (почти) как ей пользоваться.
Книга, а я надеюсь, что это все-таки книга, состоит из описания различных событий, связанных со мной, или моим окружающим в определённые временные рамки миром. Начав писать про девяностые годы ХХ века, стало ясно, что, если ограничиться только этим десятилетием, представление обо мне не будет полным. Пришлось вернуться в восьмидесятые и даже семидесятые годы прошлого века и основательно застрять в них.
Но хочу предупредить!
Хронология описываемых событий не выдержана. Также, как и воспоминания, начав думать об одном, вспоминаешь то, что было ранее. Переписывать и добавлять в начало никакого времени не хватит. Поэтому так как есть.
Не «почти всё», а всё что тут изложено – правда. Не могу сказать что «чистая», и правда, увы бывает «грязной».
Как мог старался документировать события, рассказывая простым, но надеюсь не примитивным языком.
Диалоги приведены не дословно, за пришествием времени всего точно я не помню. Но в них сохранен тот стиль разговора и характерные слова (не всегда цензурные), которые звучали.
Все персонажи не просто имеют реальных прототипов, а именно являются реальными людьми. Судьба некоторых мне известна, других - нет. Благодаря наконец то распространению интернета за последние десять лет, и удешевлению оборудования доступа к нему (смартфоны, планшеты), моих героев можно найти в социальных сетях: ВКонтакте, Одноклассниках, Моём Мире, Фейсбуке, Инстаграме и других. Поэтому фамилий в этой книге не много, а некоторые места и населенные пункты обозначены буквами или вообще никак. Правда я, как специалист в сфере IT, понимаю, что этого более чем достаточно для деанонимизации.
Стараясь писать для всех: тех, кто читает меня впервые и ничего никогда обо мне не слышал, тех кто знаком с моим творчеством более двадцати лет, иногда не подозревая, что за разными никами и псевдонимами скрывается один и тот же человек, а также тех, кто знает меня лично в виртуале или в реале.
Писалось мне легко: я как будто вернулся в прошлое и смотрел на него через глаза меня тогдашнего, главного героя многих (не всех) моих воспоминаний.
В каждом описываемом времени, я в тот момент, со своими слабостями, мыслями и поступками. Такой, какой был.
О судьбе героев, что потом с ними стало, и как они жили и живут сейчас (по крайней мере тех, кого я нашел и поддерживаю связь) вы узнаете в ходе повествования. Но не сразу. Некоторые умерли, другие живы и здравствуют.
В своей жизни я совершал разные поступки, и добрые, и злые, наверное, как и все люди. Какие-то из них могут считаться преступными, и уголовно наказуемыми.
За что-то что я совершил мне стыдно, за другое - нет.
Считайте данное произведение автобиографической исповедью, написанной в художественной форме.
И ещё раз предупреждаю! Хронология событий не соблюдена, но мне, кажется, что так интереснее.

20 сентября 2018 года

Небольшое дополнение.
«1997 год. Лагерь» «1993 год. Зима. Весна. Лето. Осень» - можно считать отдельными произведениями, а можно только частями более объемного труда, работа над которым еще не закончена.

Mr. Wolf (Fin)-Caboom!-VERON-MoRaLeS-MaximkA

 

ВСТУПЛЕНИЕ

Я - гомосексуальный педофил, более близкий к гебофилии, чем к педо. Универсал. То есть могу выполнять как активную, так и пассивную роль.
В разные годы моей жизни процент того или иного менялся и очень кардинально.
Первый оргазм я получил в 9 лет, но про это чуть ниже.
С 9 до 13 лет я был гомо садо-мазо -100%

С 13 до 15 лет
Пассив 70%
Актив.  20%
Гомо садо-мазо - 10%

С 15 до 20 лет
Актив 50%
Пассив 40%
Садо-мазо 10%

С 20 до 24 лет
Актив 60%
Пассив 30%
Садо-мазо 10%

С 24 лет и по настоящее время
Актив 70%
Пассив 30%
Садо-мазо нет.

НАЧАЛО

С детского сада мне нравилось смотреть на маленькие попы мальчиков. Когда им ставили уколы или подумывали. Просто нравилось.
С первого класса новые друзья - пацаны. Очень многих из которых наказывали дома ремнем за малейшие провинности и плохие оценки.
Лучшего друга Серёжу Г-ко тоже пороли дома ремнем. Он хвастался пацанам, что не издает ни звука. Но я-то был свидетелем как его били. Сережа визжал, как и все. Говорил, что уроки делает стоя, да и в школе часто стоял за партой, потому что больно было сидеть.
Мне он показывал свою попку с синими полосами, и я его жалел, но не говорил ему, потому что Сережа уже тогда был такой, знаете ли, брутальный.
Били и других мальчиков. Меня не били.
Мальчики хвастались и показывали синяки.

ПЕРВЫЙ ОРГАЗМ

В день смерти Брежнева нас отпустили из школы. Дома никого не было, и я принялся читать книгу. Горький, «Детство».
Прочитал сцену порки Саши. Ему было 9 лет, как и мне. И вот мне захотелось испытать то, что испытывал он. Уж очень все натуралистично было описано. Я пошел на улицу, выломал прут и вернулся домой.
Спустил штаны с трусами до колен, лег на кровать и стал бить себя прутом по голым ягодицам. Так как в книге было написано, что «исполосованный худощавый зад вихлялся и вывертывался», я тоже стал по-разному вилять жопой. Полосы на булках были красные. Но боль оказалась терпимой.
Вилял я задом, вилял, и тут мне стало как-то ОХУЕННО. А потом накатила усталость и бить себя уже не хотелось. Это был оргазм, о котором я ещё ничего не знал.
Ощущение захватило меня, и я стал проделывать подобное с собой каждый день. Зимой бил себя поводком кожаным - полосы такие же красные.
И вот до 12 лет думал: «хули пацаны боятся ремня и вообще порки. Это ведь так охуенно!»
К концу третьего класса у меня появилась сперма. Немного. Но простынь была под писюном слегка мокрой - я думал, что это пот.
Пацаны так же показывали свои поротые жопы, и я дрочил без рук под ремнем, представляя на их месте себя. Да ещё выискивал в книгах сцены наказаний. И в фильмах тоже.
Это продолжалось примерно до 11 лет.
Однажды вошёл в раж и исхлестал себя до синих полос. Мама увидела и спросила, кто меня выпорол. Я сказал, что сторож со стройки. Меня повели показывать, где это случилось. Но, конечно, сторожа никакого не было.

В 11 лет я впервые занимался сексом с двумя своими одноклассниками, Вадимом и Владом. К этим годам пацаны попы уже не показывали, книги все почти были найдены, а фильмы с поркой показывали не столь часто. И я придумал игру. За какое-нибудь вознаграждение в виде вкусняшек, или ещё чего-то полагалось определенное число ударов по голой жопе. Это позволяло мне пялится на жопы одноклассников.
Когда же они били меня по голой жопе, я не вилял задом и не кончал. А, можно сказать, ебал матрас после их ухода.
В одну из таких игр Вадим предложил не пиздить друг друга, а поебаться...

 

1982 год. КУПАНИЕ В СЕНТЯБРЕ

Нам, а вернее маме, дали квартиру в посёлке Железнодорожников, и мы переехали туда.
Дом был новым, из белого силикатного кирпича.
Осенью я должен был пойти в третий класс, тут уже была десятилетка, а школа кирпичной, а не деревянной, как та, где я учился раньше.
Детей в дом заселилось много. Тогда в классах по сорок человек сидело. Мой класс должен был стать третьим «Г».
Летом суета с переездами утихла, и мы, новые жильцы, перезнакомились друг с другом.
Познакомился и я, с мальчиком Сашей С-им - он должен был пойти в тот же класс что и я.
Мы начали дружить, как могут дружить восьми-девятилетние мальчишки.
Дружба заключалась в походах в лес, начинавшийся сразу за домами; купания в карьере и посещения друг друга, обязательно с ночевкой, чтобы было время обсудить все планы и нерешенные дела на завтра.
С каждым днём, проведенным вместе с Сашкой, я все больше и больше привязывается к нему, а он ко мне.
Поэтому в сентябре мы, конечно же, сели за одну парту.
Все дети в классе были новыми, переехавшими в посёлок только летом.
А осень...

Осень, как и лето в тот год выдалась аномально жаркой. Летом протоки в пойме Оби пересохли, и заросли травой. Она была такая высокая, что скрывала меня с головой, и можно было даже заблудиться.
Не пересохла только глубокая речка Утоплая, текущая возле высокого берега, покрытого очень старым сосновым лесом. Сосны, росшие там, в один обхват взрослого человека не попадали. Нужно было два-три обхвата. Ну а мне, перешедшему в третий класс, они казались великанами.
На этом берегу было найдено «городище железного века до нашей эры, окруженное валами и рвами» - так написали в единственной книге-путеводителе про Сургут, которую можно было достать.
И тянулось оно вдоль берега на десять километров. Что за люди жили там? В железном веке до нашей эры? Какие были? Что делали? Кто знает?
Копать там археологи стали ещё когда моя сестра, старше меня на десять лет, была девочкой- подростком. И с ребятней она бегала смотреть на раскопки. Жили мы рядом, в посёлке Барсово, там я и родился.
Сестра с компанией ходила смотреть на работу археологов, а главное - воровать у них керамические черепки от посуды и кувшинов с таинственными орнаментами и узорами. Осколки попадались двух видов: красные, более новые, из обожжённой глины, и чёрные - древние, из не обожжённой. У детей ценились красные, они выглядели красивее.
Там можно было найти и оружие: ножи и наконечники для стрел, а также украшения.

Вот о таком замечательном месте я и рассказал своему другу Сашке, с которым сидел за одной партой.
Конечно, Сашка собрался ехать копать, но были мы не осторожны, и о наших планах узнали все мальчишки в классе. Пришлось пообещать показать место раскопок всем, кто хотел ехать за «кладом». Таких набралось пацанов десять.

Подготовка проходила не спеша. Лопаты, утащенные из кладовки школы, надёжно покоились в траве за оградой.
Провиантом обещали снабдить два мальчика, матери которых работали в рабочей столовой.
Я же, как знаток пути в «Эльдорадо», от хлопот по сборам был освобожден.
Собрания искателей сокровищ проходили на карьере. Мы с Сашкой ходили туда купаться, но мне не очень там нравилось. Водоросли, какие-то стебли с красными листьями, росли под водой. Но самым страшным было то, что в карьере водились жуки-плавунцы - эти большие насекомые пугали меня, и я, в основном, сидел на берегу, пока мой друг плавал и плескался с другими пацанами.
Купаться я любил, но не в карьере, а в пойме Оби, на речке Утоплой. Она своё название оправдывала, и народу тонуло там много. И взрослые, и дети
Все это было мне известно, но в том году я научился плавать, а в этом спокойно переплывал Утоплую туда-сюда. Без отдыха.
Было решено, что школа прогуляется нами в субботу. Чтобы отдохнуть в воскресенье.
Многие участники нашей авантюры небезосновательно опасались за сохранность своих ягодиц.
С какой-то затаенной гордостью перечислялись орудия, коими производят наказания мальчиков родители.
Там присутствовали всевозможные ремни различной ширины и тяжести пряжек, и розги, шланги, скакалки, шнуры от пылесосов и кипятильников.
Я слушал одноклассников и мне заранее было их жаль.

Благополучно улизнув с уроков и добравшись до места, мы приступили к поискам.
«Культурный» слой чёрного цвета высотой мне по пояс манил своим содержимым. В нем и находились глиняные черепки, кости, береста (которая почему-то не сгнила) и железяки, предназначение которых определить я затруднялся. Впоследствии эти железяки оказались наконечниками для стрел.
Прокопавшись часа три, усталые и грязные как черти, мы спустились к речке чтобы промыть добычу.
Я опустил в воду руку с осколком кувшина, и почувствовал, что вода просто теплейшая!
- Ребя! Айда купаться! - Заорал я, и первый стал стаскивать с себя пропотевшую школьную форму.
- Купаться! Купаться! Голышом!
Мальчики стали раздаваться и голышом выстроились у воды. Те, кто летом побывал на море, могли похвастаться загорелыми стройными телами с ослепительно белыми ягодицами. Те же, кто никуда не ездил, или отдыхал в лагере, были почти не загорелые.
- Чур! Я не водогрей!
- Чур! Я не водогрей!
Выкрикивали пацаны. Если ты крикнешь это быстрее всех, тебе не придётся лезть в воду первым.
Сашка С-ий, отдыхавший в пионерском лагере две первые смены, и белый, как молоко, крикнул: «Я водогрей!», разбежался, отступив от берега, и влетел в воду, удивительно теплую для наших краев в это время года, специально поднимая как можно больше брызг, чтобы досталось нам.
Мальчишки завизжали и стали вбегать в воду вслед за «водогреем» Сашкой. Не отставал от них и я.
Для нас купание в сентябре было чем-то запредельным. Бассейна в городе ещё не построили, он появится только через несколько лет.
Что мы только не вытворяли в воде! Брызгались, плавали наперегонки (оказалось, что в моем классе умели плавать все, по крайней мере те, кто поехал копать «клад»).
Ныряли с закрытыми глазами, и вытянутыми руками пытаясь кого-нибудь схватить и нащупать под водой. Голые задницы то гордо всплывали «американскими поплавками», то так же гордо опускались в пучину Утоплой, чтобы в тот же миг снова вынырнуть.
Купались, пока не посинели и не покрылись пупырышками. Выбежав на берег, кто-то сразу отправился за дровами, а кто-то стоял, обхватив себя за худенькое тельце с выпирающими лопатками и позвонками и тихонько гудел: «ы-ы-ы-ы», посиневшие губы дрожали, зубы выбивали дробь.
Кстати, эта «тёплая» вода, скорее всего, была градусов тринадцать-пятнадцать.
А потом горели и стреляли искрами осиновые дрова. Мы согревались. В моём детстве пацанва предпочитала купаться без трусов где только можно. И этому существовало объяснение. На слабом северном солнце мокрая ткань высыхала долго. А сушить на костре, чтобы скрыть улики, нужно было уметь.
Сушка трусов на костре, с целью сокрытия своего пребывания на водоеме без разрешения родителей - сущее наказание.
То дым в глаза. Но с дымом бороться мы умели: существовало несколько заклинаний, чтобы отвадить от себя дым: первое не очень сильное, и почти никогда не срабатывающее – «Дым, дым, я масло не ем!», масло то, наверное, ели все, и дым обмануть никогда не удавалось. Но самым сильным являлся ритуал показывания дули (фиги) в сторону предпочтения направления дыма, с таким заклинанием: «Куда фига - туда дым!». Это срабатывало всегда.
Помню группу пацанов у костра, они показывали друг дружке фиги и кричали это заклинание, дым не знал, куда ему дуть, и метался в разные стороны...
То огонь припечет или уголёк стрельнет в самое не защищённое место.
Но самое катастрофичное - прожжённые трусы, которые не скрыть от внимательного маминого взгляда.
Не помню, какую еду мы ели, но казалась она очень, очень вкусной...
Как добирались до дома, из памяти моей выпало...я сразу очутился в своей кровати.

Никого из нас за побег с уроков не наказали. Почему? Кто знает...

А с того дня, у меня есть подвеска с ушком, чтобы продевать веревочку и носить. Кругляшок с дыркой посередине.
Украшение Железного Века До Нашей Эры.
Смотрю на него иногда. Вспоминаю эту поездку за «кладом» и купание. Больше за мою жизнь никто и никогда в пойме Оби не купался в сентябре, холодно.
После тёплых дней задул ветер с Северного Ледовитого океана. Он принёс дожди, а потом и снег.
Наша учительница Надежда Ивановна вела уроки. Было скучно. Нам хотелось гулять, даже в такую погоду.
Потом, когда уроки заканчивались мы гуляли. В дождь. С портфелями и ранцами, по пустырям, стройкам и мокрому сосновому лесу.
Тогда мы ещё не разделились на фракции и враждующие группировки.
Все были вместе.

1983 год. ЗИМА. МАРКИ

I

   Вернусь на десять лет назад из 1993 года. Сейчас я буду прыгать по годам туда-сюда постоянно. Я вас предупреждал в предисловии, если вы его читали, конечно.

Не помню, кто первый это начал. Кто первый показал. Но всех мальчишек в нашей школе, начиная от нас - младшеклассников, и, заканчивая старшими пацанами, обуяла страсть к коллекционированию почтовых марок.
Не минута сия чаша и меня, и моего друга - Сашку С-кого.
Марки разных стран, нам, мальчишкам, живущим в далёком северном городе, в самой прогрессивной и справедливой стране Мира были окном в какую-то другую, сказочную жизнь.
Сколько их было! Ярких, цветных, с непонятными для нас надписями, прямоугольных, квадратных, треугольных. Больших, очень больших и маленьких.
Мне купили большой тяжёлый специальный альбом - кляссер, и я стал собирать.
У Сашки такого роскошного альбома не было, к тому времени мать развелась с его отцом - машинистом тепловоза - и работала в железнодорожной больнице. Денег не хватало. И поэтому она купила ему два маленьких альбомчика. Дешёвых.
Чтобы коллекционировать (мы говорили «собирать») марки - их нужно покупать. Потом меняться с другими. Или не менять, а только показывать завидующим, упиваясь своими сокровищами.
Для покупки марок нужны были деньги. Их у нас не было. Конечно, мне взрослые марки дарили, но не всегда те, что мне были нужны. Те марки, что мне не нравились, я отдавал Сашке для пополнения его коллекции.
Я пускался во всяческие ухищрения, чтобы раздобыть хотя бы двадцать копеек. Сашке давала деньги мама, но не часто. Сумма на какую-нибудь серию марок копилась долго, и много раз бывало, когда мы с моим лучшим другом приходили за вожделенными прямоугольниками из бумаги, а их уже кто-то купил до нас.
В то время мне до зарезу нужны были шесть рублей. Огромная для меня сумма! Купить я хотел серию с тропическими глубоководными рыбами. Они, эти рыбы, такие чудные, так поразили моё воображение, что я надолго зависал над витриной, разглядывая зубастых чудовищ, живущих в глубинах океанов.
С каждым моим походом в «марочный рай» - магазин «Союзпечать» - желание обладать этим сокровищем возрастало.
У нас, мелюзги, марки прежде всего ценились не за редкость или что-то ещё. А прежде всего за красоту, необычность формы или размера, и тематику.
Никому были не нужны разные бородатые мужики: физики, химики, писатели. Что на них смотреть!
Мы ведь любовались той необычной красочностью, что хранилась в наших альбомах. Или в альбомах друзей, или недругов (они, эти недруги были тогда игрушечными, не настоящими. Это потом, когда чуть повзрослели...)
Бесплатно можно было: выменять, выпросить, выкрасть (да, да и крали) - чего только не было.
Не мог я скопить шесть рублей, постоянно на глаза попадались какие-то другие марки, и я тратил скопленное на них.
Рыбы всё также плавали за стеклом, загадочно смотря на меня - маленького мальчика со светлыми прямыми волосами и голубыми глазами, одетого в пальтишко с воротником из кролика, в кроличью же шапку-ушанку с опущенными ушами, и рукавички, связанные мамой. Кажется, они были на резинке, как у маленького, чтобы не потерялись. И я не хотел их носить из-за этого, ведь уже учился в третьем классе, ходил на дзюдо, а тут варежки на резинке! Валенки не носил никогда, не любил. Поэтому на ногах детские унты из собаки. Как одет был Сашка в ту зиму я не помню. Но они были бедны, его мать - санитарка - получала мало.
В общем и целом, с финансами дела у нас обстояли плохо. Денег вовсе не водилось.
Успеваемость тоже хромала, по нелюбимым: троечки, четверочки. По любимым - пятерки. Вот с поведением было совсем плохо. Оно оказывалось стабильно неудовлетворительным.
Ну как можно в девять лет усидеть в классе во время перемены? Вы сами, когда учились в начальной школе, спрашиваю вас, вот именно вы, пробовали просидеть всю перемену, не двигаясь, за партой?
Да? мне вас жаль!
Мы вот с Сашкой и другими мальчишками на перемене усидеть не могли. Ведь столько игр!
Шквара. Ляпа. Три Пятнадцать!
Беготня. Крик. Визг. Вот бывает, убегаешь, оглядываешься на преследователя...и в этот миг влетаешь в живот. Хорошо, если к старшекласснику. Они, правда, сами в наш коридор ходить боялись. Или они на нас наступят ненароком, или мы их толпой затопчем. Но случалось им у нас оказаться.
Вот врезался ты в живот старшекласснику. Ударился лбом о белые пуговицы на его пиджаке. Он тебя осторожно поднимет, спросит: «Не больно?». Я мотну головой. В он так же осторожно отставит в сторону. Пока в руках наверху, успеваю ещё увидеть всех, кто за мной погоню устроил, стоят, ждут, рубашки вылезли из штанов, красные, плотные, и дышат тяжело.
Вот сколько можно заметить, когда оказываешься в руках старшеклассника!
Ну к если ты врезаешься злой училке из третьего «А»? Она вон на родительском собрании говорит, чтобы ремнем по жопе били.
Всё, неуд по поведению и запись: «Бегал на перемене».
А что ещё на перемене делать? Сиднем сидеть?
Насиделись на русском этом, с правилами. Все свои маленькие задницы отсидели. Нам двигаться надо! Мы живчики!
Значить, получить гипотетическое вознаграждение в виде энной суммы за примерное поведение и оценки нам не светило. Да и не платил никто тогда денег детям за оценки. По крайней мере у нас в классе. Даже круглым отличникам.
Может на улице поискать.
И ведь искали же! Надеялись на чудо.
Вижу, как мы вдвоём медленно идём. Головы опущены вниз, глаза рыскают по снегу. Ищем.
В один из таких «поисковых» дней женский голос.
- Мальчики, что с вами случилось? Почему такие грустные? Головы повесили. Обидел кто? Или двоек нахватали?
Поднимаю голову и вижу толстую повариху из столовой, которая вместо детской площадки стоит у нас во дворе. Когда строили дом, столовая уже была. Там и осталась.
Повариха толстая — значит, хорошая. Толстые поварихи всегда вкусно готовят. Это я знаю.
Худая повариха наготовит чего, наварит там. Все не вкусное, самой пробовать не охота, вырвет ещё.
А толстой нравится, что сама приготовила. Стоит возле плиты, пробует.
- А как там соль? Может мало? - и ррраз ложкой, черпанет и соленость определяет.
- А как там лук? Ужарился ли? - и опять ложкой ррраз, ужариваемость лука пробует.
Вот и толстеют от этого они. Слыхал про это от кого, или сам додумался, не помню.
Про худых и говорить не охота. Продукты только переводят.
Спрашивает нас повариха, которая толстая. А нам и сказать нечего. Не будем же мы говорить, что деньги ищем.
Подумает ещё, родители сказали купить что-то в магазине, а они - растяпы такие - шли, баловались (Всем известно, что мальчишки вдвоём ходить спокойно не могут, они всегда баловаться начинают. Один мальчик идёт, как-то сдерживается, чтобы не баловаться, а вдвоём никак), и деньги потеряли.

В столовой я, конечно, бывал и раньше. Ещё летом, когда переехал в новый дом и подружился с Сашкой С-ким. Мы бегали туда и покупали вкусные горячие пирожки с рисом-мясом.
Металлические столы с отверстиями для кастрюль огорожены длинным деревянным забором до потолка.
Перед этим «забором» (я его так называл тогда) стоят столы с пластиковым покрытием на железных ножках. На них чистые подносы и стаканы с тарелками. В горшочках алюминиевые вилки и ложки. Стоят два таза с хлебом. Чёрным и белым. Хлеб, как и горчица, чёрный молотый перец, и соль - бесплатны.
Над хлебом - плакат, там комбайнер и поле с пшеницей. Как растёт пшеница я видел только на картинках и по телевизору. Внизу пшеничного поля на плакате надпись: «Хлеба к обеду в меру бери, хлеб драгоценность - его береги». Понятно, что хлеб бесплатный, но надо брать столько, сколько съешь. Почему он «драгоценность», я не понимал.
Ещё над пластмассовыми подносами другой плакат: «Помоги товарищ нам, убери посуду сам!» — это, чтобы тарелки не оставляли на столе, а в окошко уносили. Наверное, уносят плохо, потому что внизу ещё одно стихотворение, без рисунков. Там: «У нас порядок такой! Поел - убери за собой!» Два стиха лучше, чем одно, и нижнее мне больше нравилось. Люди читают и уносят грязную посуду.
Мы стоим на пороге. Толстая повариха говорит:
- Чего же вы потеряли, мальчики?
- Ничо мы не теряли, - отвечаю я, - нам по «природе» за снегом надо наблюдать.
- Вот ведь! Наблюдатели! Нашли, где наблюдать. Он же грязный от тепловозов и угля. Железка рядом!
Врёт она. Чистый снег, я ел. И ничего, живой хожу.
- Да мы уже понаблюдали...
- Ну и хорошо, покормлю вас, кто накормит, родители ж на работе...
- Я разогреть могу - важно и враждебно отвечаю я, маленький что ли, кастрюлю только на плиту поставить и включить...
- Раздевайтесь давайте, «наблюдатели», «разогреватели» ... напевает повариха и уходит за деревянный забор-загородку.
Обед у рабочих с железной дороги уже прошел, в зале никого.
Мы с Сашкой снимаем варежки, шапки и пальтишки. Остаётся в темно-синей школьной форме. И у него и у меня октябрятские звёздочки с маленьким кудрявым Лениным. Вещи на пустые стулья, и мы идём за едой.
Повариха наложила нам картофельного пюре с котлетой и налила клюквенного киселя.
Мы поели, отнесли посуду в окно приёма грязной посуды и оделись.
- Спасибо! Очень вкусно! - хором благодарим с Сашкой толстую повариху.
- Пожалуйста! Заглядывайте в гости, «наблюдатели» ...
Мы выходим в белый от снега мир. Мороз. Нам жарко. И мои варежки болтаются на резинке.
Поиски потерянных кем-то денег отложены. Я прощаюсь со своим другом, и иду к своему подъезду. Сашка живёт через два подъезда от моего.
На следующий день мы тоже ничего не нашли. И потом. А в четверг я украл десять рублей у своего отца. Красивую купюру с Лениным. Специально воровать я не хотел. Отец пришёл пьяный с работы - он часто приходил пьяный оттуда. У них всегда «отмечали». Он говорил, что от пьянки увильнуть никак нельзя. Это торговля и какая-то «порука». Слова такого я не знал и для меня оно было страшным.
Отца привозили на машине, и всегда с подарками, каким-нибудь «дефицитом» - это слово обозначало для меня вкусные продукты и вещи.
В тот день, доставая что-то из кармана, он рассыпал бумажные деньги. Я принялся помогать собирать, и не помню, как, но у меня в кармане школьных брюк оказалась красная десятка.
Решив, что, если её хватятся, я полезу под кровать и вроде бы найду ее, успокоился.
Денег не хватились.
А в пятницу, утром (мы учились во вторую смену) мы с Сашкой пошли за марками.
Марки продавались на привокзальной площади, где стоял старый двухэтажный вокзал.
Жилой вагончик был приспособлен под магазин «Союзпечать». Там, под стеклом и лежали они - пацанячие мечты. Возле витрин постоянно толпилось множество мальчишек, учившихся во вторую смену. Это утром и днём. Что было вечером, не знаю. Вечером мы туда не ходили.
Я купил своих вожделенных рыб, их никто не успел забрать, они все также дорого стоили. Потом таких марок больше не привозили. Глубоководные рыбы плавали только в моём альбоме.
Сашка купил на подаренные мной три рубля кубинских боксеров - негров.
Рубль я приберег.
В тот день был мороз, и в «Союзпечати» покупал марки кроме нас ещё мальчик нашего же возраста. Его мы знали плохо, он жил в другом дворе и учился в третьем «А».
Но он пошёл с нами вместе. У всех троих в рукавичках были зажаты конверты с марками.

II

Выйдя из магазина втроём, мы пересекли площадь и дорогу. Путь наш лежал между новых красных кирпичных пятиэтажек.
Стоял мороз и светило солнце. Машин проезжало мало, прохожих тоже почти не было. Шёл пар из подвалов и подъездов домов.
- Эй пацаны! Марки посмотреть хотите? Может, вам подарю...
Говорил это мужик. Мы его не знали. Я вот совсем не помню, молодой он был или старый, во что одет. Помню только, во что одеты были мы трое. Я, Сашка и мальчик с другого двора. А вот во что тот одет был - не помню совсем.
Я и Сашка марки посмотреть хотели, третий тоже.
- Тут холодно, - мужик поёжился, - пошли в подвал, там тепло и свет есть...
- Пошли, - сказал я.
И мы все трое девятилеток пошли смотреть марки с незнакомым мужиком в подвал.
В подвале было тепло, влажно, и пахло канализацией. С двух сторон на потолке из бетонных плит светили неяркие жёлтые лампочки. Пол песчаный. А вдоль стены шли большие трубы, обернутые рубероидом. Мужик шёл впереди, мы за ним. Нам не терпелось узнать, какие же марки есть у этого мужика.
Он подошёл к трубам, достал откуда-то (я не видел) толстый альбом коричневого цвета. Альбом был меньше моего, но толще. Открыв его, он сказал почему-то шепотом: «Идите сюда, смотрите».
Я, Сашка и тот мальчик подошли, встали рядом и стали смотреть.
Таких марок я не видел ни у кого. На всех, всех, всех, всех марках были нарисованы голые бабы. В разных видах и позах. Мне такие марки не понравились, рыбы были намного лучше. Я стоял и смотрел. Пацаны стояли и смотрели.
А потом я почувствовал, как рука мужика лезет через двое трико, через трусики и трогает мою письку.
- Что? Стоит? У тебя стоит? - мне в ухо шептал мужик, он дергал мою письку, она не вставала. А он спрашивал, спрашивал, спрашивал меня:
- Почему у тебя не стоит? Должен стоять! Почему не стоит?
Он шептал мне в ухо. как-то присвистывая, Пацаны стояли рядом. Я чувствовал их присутствие, но не мог отвести взгляда от марок. Я не понимал, что хочет от меня этот мужик, ставший мне неприятным, зачем он трогает мою письку, и что у него должно стоять, или у меня.
- Давай, вставай. Смотри, смотри. Почему не стоит? - шептал он. А потом рука убралась, и он произнёс: «Импотент.
Этого слова я тоже не знал.
Рука просунулась вновь, уже сзади, и стала гладить мои маленькие половинки. Мне было жарко, очень жарко, но я чувствовал, что мои ягодицы покрылись пупырышками.
Но мне не было страшно. Я точно это помню.
Я не понимал, что надо этому мужику от меня.
Рука убралась из моих штанов.
Настала очередь Сашки.
Я видел, он стоял сзади моего друга, а правая рука его была у Сашки в штанах. И делала, наверное, тоже самое, что только что у меня.
- Стоит, стоит, почему не стоит? Почему не встал? Смотри какие марки, у тебя должен стоять!
Они же все и я, рядом стояли, все мы, и я все видел и слышал, мужик шипел и свистел: «Стоит, не стоит, почему не стоит?..»
Потом рука вылезла из Сашкиных штанов, и залезла под его пальто сзади. Сашка стоял не шевелясь, смотрел на марки с голыми женщинами. Поднял голову, посмотрел на меня - он тоже ничего не понимал.
Опять слово «импотент», обидное, он таким голосом его говорил.
Третий мальчик. Все то же самое. Только мужик не шепчет, он кричит пацану в ухо. Рука его спереди.
- Не стоит! Не стоит, сука! Почему у вас всех не стоит?! Должен стоять! У тебя стоит? Должен, должен стоять!
Он кричит. Мы смотрим на него. Я не боюсь его, что он мне может сделать? Дурак какой-то! Трогает мою письку и жопу, и у Сашки, и у пацана. Что ему должно стоять? Я тогда не знал.

Нас всех троих спас Бог в лице не слишком трезвых сантехников. Я это понял через двадцать лет, когда мама нашла альбом с марками, она хранила его. Я увидел рыб и вспомнил все, что предшествовало покупке этих марок и что случилось позже.
Мужика, его лицо, одежду... не вспомнил. Только голос с присвистом, и слово «стоит». И дыхание в ухо, с запахом не болгарских, а других вонючих сигарет.
А вот когда вспомнил. И все, все понял, что этому пидарасу надо было от нас девятилетних мальчиков. И у меня реально волна холода пробежала по телу.
Я как будто в могилу заглянул.
А если бы мы были уже пубертатными подростками? Что было бы? А если бы сантехники не пришли, услышав крики мужика? А если бы он не стал кричать, а продолжил шептать?
Я позвонил Сашке. Мы помирились только после школы, очень сильно разругавшись в шестом классе по моей, только моей вине.
- Привет Сань, я что звоню...
- Привет, что?
- Помнишь марки и того мужика в подвале?
- Помню Вов, нам пиздец бы тогда был, если б сантехники не пришли.
- Да Сашка, пиздец, а я не вспоминал эту хуйню никогда, марки вот увидел и вспомнил.
- А я вспоминал, он мне снился потом... «Стоит?» ... помнишь? «Почему не стоит?»
- Пиздец, а что ты не говорил?
- Кому? И зачем, помнишь же, что дальше было?

А дальше нас нашли сантехники с перегаром, мужик, когда дверь открылась, впуская белый дневной свет и морозный воздух, как-то быстро схватил своих голых баб и убежал в темноту подвала...
Полупьяные мужики спросили, какого хуя мы тут делаем и почему не в школе.
Сашка сказал: «Марки смотрели».
Мы вышли на улицу. Там также никого не было, мороз. В подвале я сильно вспотел, будучи тепло одетым, было жарко и мокро от пота... у каждого в руке: у меня, у Сашки, у мальчика с другого двора был зажат конверт с марками.
Никто не потерял.
- Дурак он, - сказал я
- Пошёл он на хуй, стоит не стоит, чо стоит, чо не стоит? - Сашка уже ругался матом, я же только начинал.
- А ты знаешь, зачем письку трогал? Жопу?
- Нет, а ты?
- Нет, ну его на хуй, точно дурак, - вынес я вердикт, и мы пошли домой.

Марки я собирал ещё год или полтора. Потом новые увлечения. Альбом забросил. Сашка тоже. И мы никогда не говорили про подвал. А потом я и забыл, как что-то незначительное и не важное. И не вспоминал двадцать лет.

Этот случай ничему меня не научил, да и научить не мог. Чему учить, ничего страшного же не случилось. Через три года, в Феодосии у меня произошла встреча, которая могла кончится для меня печально. Я ведь был очень красивым и доверчивым мальчиком. И тогда меня тоже спас Бог в лице четырнадцатилетнего татарченка - Руслана.

Ещё раз напомню: все что я тут пишу - правда. И если я немного художественно обработал рассказ, то только для того, чтобы не читалось как мусорской протокол.
«Стоит, не стоит» - это было со мной.

                     1985 - 2000 год. ПОРКА.

Начался учебный год. Тогда все ещё были дружны в классе.
Классным руководителем у нас стала учительница математики, старенькая Татьяна Ивановна.
Все бы ничего, но на родительских собраниях этот заслуженный педагог постоянно призывала пороть ремнем мальчиков за плохую успеваемость и поведение.
Многие родители следовали заветам старой учительницы, и иногда, после того как родители сходили в школу, пять - шесть пацанов стояли коленями на стульях, облокотившись на парты, сидеть на синяках мальчикам было очень больно.

Одноклассники уже не хвалились, как в начальной школе, что дома их физически наказывают. Став старше, они стыдились этого.
На физкультуре и в душе (а душ после урока был обязателен) все всплывало наружу.
Я смотрел на разнообразие синяков, полос и ссадин на ягодицах, спинах и ногах мальчиков. А они, стараясь скрыть, как они думали, свой позор, двигались неестественно, бочком, пятились назад.
А все равно ничего ведь не скроешь.
Я расспрашивал, чем нанесены те или иные удары, оставившие такие следы, и стал специалистом по телесным наказаниям.
Я не битый своими родителями, сразу видел и различал следы от скакалки и электрошнура, например. И мог представить, знаете почему, ага? ту боль, которую они испытывали, примерно, конечно.
Но до пятого класса я думал, что они жалуются напрасно, ведь порка по попе - такой кайф, ага.
Дошло до меня поздновато.
Всегда поражался и поражаюсь такой вот «изобретательности» взрослых, стремящихся причинить боль своему ребёнку. Да, блядь! Именно своему, а не какому-то чужому, ребёнку. Насколько же изощренная фантазия! И ладно бы отцы только, а то ведь и мамы не отставали.
Что только не использовали, для того чтобы ударить как можно больнее. И обязательно, обязательно по обнаженному телу, чтобы унизить, и сразу же увидеть результаты своей «воспитательной работы».
Одиннадцатилетнего Сашу К-ва вообще заставляли разделаться полностью, а потом избивали скакалкой на кровати, по чему попадёт.
Но били пацанов не только из моего класса, учившихся у «добрейшей» Татьяны Ивановны, призывающий не жалеть розги для ребёнка своего.
Но и мальчиков, ходивших в бассейн со мной, тоже физически наказывали. Конечно, не так часто, но все равно.
В детстве, самое страшное - ремень. Он обжигает и опаляет душу ребёнка. Синяки от ремня не идут ни в какое сравнение от тех, что получены в играх и драках.
Синяки на теле от ремня - синяки на душе ребёнка. Многие мальчики, которых я знал, принимали наказание с какой-то обреченностью. Ничего нельзя изменить. Заслужил - получи по голому заду. За «дело».
Она, вот эта обречённости, невозможность ничего исправить и избежать, потом вылазила у них, взрослых и даже у просто повзрослевших.
Фатализм. Fatum - судьба.
Зачем трепыхаться, если все равно случится плохое. Он ворует, и уже заранее знает, что попадется и его посадят. Заслужил - получи.
И проповедует такой, такими же словами, что говорил ему отец, стоя с ремнем, и приказывая ему снять штаны.

Серёжу Г-о били ремнем с первого класса и отец, и мать. За оценки, за поведение, за то, что поздно пришёл с улицы. За все. Он учил уроки стоя и в классе стоял за партой. Его маленькие ягодицы были одним сплошным синяком.
Генку били шнуром от кипятильника.
М-ко отец лупил до крови, и чтобы её остановить, мальчик прикладывал паутину. Мне М-ко не нравился. Он был толстым.
Максима Б-рь отец бил солдатским ремнем, пряжкой. И у него на половинках синели советские звезды в квадратах.
Игоря били собачьими поводом. И у него не сходили синяки от предыдущей порки, как его уже НАДО было пороть снова.
Моего друга Сашку мать порода ремнем за двойки.
Другого моего друга - Максима, перешедшего в десятый класс, отец избивал электрошнуром каждые две недели, стараясь «исправить» этим его сексуальную ориентацию. И он убегал из своего города ко мне - своему другу и любовнику. А моя мама лечила его побои.
Посадского пацана с пятого этажа тоже наказывали - Сашка П-ов громко визжал от боли.
Соседа с первого этажа мать била за то, что поздно приходил из школы. Он тоже визжал и плакал.
Олежку А-на мать била розгой по голому заду прямо во дворе нашего многоквартирного дома.
Серёжу Ш-ко, одного из близнецов мать избивала шлангом от стиральной машины.
Все они, эти мальчики показывали мне следы своих истязаний на своих маленьких телах.
Что они искали во мне небитом? Того, что все может быть по-другому?
Сколько раз я слышал: «Вова, у тебя такая мама (или папа) такие добрые».
Добрые уже только потому, что не бьют. Для них это уже была доброта.

Зачем это все написал? Не знаю. Стал писать про своё детство, и заметил, что вокруг меня детей родители били постоянно и систематически. С начала и до окончания школы.

И я, двадцатитрехлетний, тоже «замазался». Ударил четыре раза ремнем одиннадцатилетнего мальчика по голой заднице.
За «дело». За воровство. Он плакал и просил прощения. А я ударил ещё и ещё. Четыре раза. Четыре синие полосы на двух маленьких белых половинках.
Это не то, когда я, играя, бил одноклассников. И даже не то, когда я исхлестал поводком Женю П-ла, хотя перед этим пацаном мне стыдно до сих пор, если бы там только порка была...
Мальчики, они выросли.
Один, Саша, простил меня давным-давно, а я себя - нет. Он уже взрослый, говорил мне, что я его спас той поркой от более худшего, что могло его ожидать. Не знаю.
Может быть в Священной книге - мудрость. И не надо жалеть розги для сына своего?
А я не знаю как ещё с этим жить.
И так, в своей жизни много совершено... и плохого, и хорошего. Ту порку, с четырьмя ударами и четырьмя синими полосами на мальчишеском теле, куда отнести?

И сейчас бьют.
Используют сетевой шнур от системного блока, им больно, я знаю, хоть никогда и не пробовал. И синие полосы. А дополнительно и шнур этот забрать, и лишить компьютера – такое вот наказание. Удобно.
Прихожу в дом. Вызвали почистить от вирусов компьютер. Сын хозяина, пацан лет двенадцати в трусах. А на ногах и на попе сбоку, следы видны... Сине-фиолетовые, вспухшие. Входит хозяин со шнуром, протягивает мне, чтобы подключил. И говорит: «А я своего вчера наказал, сейчас сесть не может, вирусов нахватал, порнуху искал в интернете...»
Слушаю его. Работаю. Самому же хочется встать и уебать по этой быдляцкой физиономии.
Но.
Его, наверное, тоже в детстве били. И он бьёт. И сын его, сейчас избитый, будет бить своего.

Ну их всех на ХЕР!

             1986 год. ВЕСНА. ВАДИМ А-ИН

...это была смертельная вражда, окружающие не понимали из-за чего она началась. В разные годы объяснения истоков вражды кардинально отличались. Ни он, ни я правды не говорили никому.
Для всех одноклассников и учителей причина ненависти друг к другу оставалась загадкой.
Пусть и тут, в этой книге она останется неизвестной.
Но она была - причина. Очень веская и серьёзная. И спустя тридцать с лишним лет она таковой и осталась.
А пока, под конец учебного года, Вадик принялся делать мне гадости. Рвал тетради и книги, наливал воду в сумку (портфель носить в школу «западло»). Измазывал краской школьную форму.
И слова, злые жестокие слова из его ухмыляющегося узкогубого рта.
Класс разделился. Большая часть поддерживала его, меньшая - меня.
Вадим за свои поступки был не раз бит мной, жестоко. Он приходил домой в слезах и соплях, рассказывал про меня и жаловался старшему брату Ильгаму и его друзьям.
Теперь после школы взрослые пацаны месили меня, руками и ногами. И я шёл домой, вытирая кровь, весь в синяках. Из-за синяков прогуливал занятия в лесу возле посёлка. Пока не сходили фингалы под глазами, в школе я не появлялся.
Был бы мной Сашка. Но Сашки уже не было. Мы сейчас не замечали друг друга. И вина в этом полностью лежала на мне. На мне одном. Сашка, мой бывший самый лучший друг не вмешивался в то, что происходило между мной и А-ным.
Терпеть побои после школы мне надоело. Да и прогулы очень сильно сказались на успеваемости. В один из весенних солнечных дней я взял у отца из рыбацкого ящика свинцовые пластины для отливки грузов, спички, и пошёл в лес.
Консервная банка нашлась по пути. Сделав в песке форму для отливки кастета, я растопил свинец в банке на костре и вылил в форму. Но видимо плохо представлял как делать кастеты, в руках ни одного не держал и вообще не видел, и у меня ничего не вышло. Следующие эксперименты так же успехом не увенчались.
В конце концов была отлита тяжёлая прямоугольная штука, которая выглядывала из моего кулака с двух сторон. Бить ей было можно.
Свинчатка теперь лежала всегда в боковом кармане сумки. А я ведь помню эту темно-синюю сумку, с которой ходил в школу.
Прошло несколько дней. И в который раз после окончания уроков на улице меня окружили защитники Вадима. Не став вступать в разговор, я просто достал свинчатку и ударил самого низкого из всех - Валька.
Пацана с бледно-голубыми, очень-очень глубоко посаженными глазами. Глаза его злобно синели в глубине черепа. Даже просто смотреть на Валька было неприятно. Я таких в своей жизни не встречал больше никогда.
Удар пришелся в челюсть и выбил несколько зубов. И челюсть сломалась в двух местах. Почему не было последствий для меня - не знаю до сих пор. Но наши «встречи» после школы прекратились.

Вадим же никак не успокаивался и продолжал пакостить вплоть до выпуска из восьмого класса. В девятый его не взяли, даже при всех возможностях его «крутых» родителей. Поступил он в ПТУ, уж не знаю на кого он там учился.
Но и с его уходом наша вражда не прекратилась.
Он специально пришёл на выпускной спустя два года...

В девяностые наши пути то и дело пересекались, и я всерьёз несколько месяцев думал застрелить его. Из чего - у меня бы нашлось.

Его застрелили в 1996 году. Но сделал это не я. Как раз на десятилетний «юбилей» нашей вражды.
И ещё, никогда не думал, что буду разговаривать с человеком, поставившие точку в его короткой, но злобной жизни.

В тот год Вадик с братом Ильгамом решили сунуть нос в торговлю оружием. Приехали в Москву, где и засветились. За ними следили. Старшего расстреляли в лифте дома, где братья снимали квартиру. Вадик сбежал в Сургут.
И занялся «подставами».
На своей старой Тойоте он с приснопамятным Вальком создавал аварийные ситуации, подставляя свою иномарку под удар. Потом вымогал деньги у якобы виновников ДТП на ремонт. Суммы разнились, но некоторые продавали квартиры, чтобы расплатиться с бандитами.
Подставили они с Вальком свою Тойоту и под «девятку» одного мужика лет сорока. «Наехали» по-блатному. Забрали документы и права. На следующий день, по адресу в документах приехали к мужику домой, избили его на глазах жены и маленькой дочки, и уходя, потребовали двадцать тысяч долларов через неделю.
Мужик же этот увлекался охотой и имел сейф, а в нем зарегистрированное ружьё двенадцатого калибра, и патроны, соответственно, на разного зверя.
На этих зверей, потому что людьми назвать их сложно, он выбрал картечь. И когда через неделю Вадим с Вальком появились на пороге, выстрелил дуплетом из двух стволов сразу.
Вадим стоял первым. Ему снесло голову. Подъезд забрызгало мозгами и какими-то ошметками. Картечь - страшная штука.
Валек закричал, выбежал из подъезда во двор, и стал бегать вокруг Тойоты. Видимо в шоке.
Ментов вызвали соседи.
Суд приговорил «Охотника» к десяти годам заключения в колонии строгого режима.
«Охотник» - такую кличку (погоняло) ему дали в тюрьме.
Родители Вадима, потерявшие двух сыновей за короткое время, из-за их бандитской жизни, приговором остались не довольны. Мало дали.
Три года добивались отмены, и добились.
Я встретился с ним на ИВС города Сургута. «Охотника» привезли из лагеря, чтобы судить по новой за убийство человека, которого я ненавидел с 1986 года. Я разговорился с «Охотником», и он рассказал свою историю. Прозвучала знакомая фамилия и имя. И имя его друга. Все сложилось. «Охотник» застрелил моего врага. Я стал выспрашивать подробности. А потом рассказал свою историю. И про истоки вражды тоже.
Меня отпустили на следующий день под «подписку о невыезде», и я не знаю, что стало с «Охотником».
Мужик он крепкий, может выжил в лагере. Если дружки Вадима не достали.

Я знаю, что то, о чем я написал, бывает только в кино, или книгах, придуманных авторами.
Но также, если в самом начале вы читали предисловие, предупреждал, что буду писать тут только правду. Какой бы она ни была.
Фамилию и имя я указал настоящие. Он родился в том же году что и я, тоже осенью.
В нашем противостоянии победил я, пусть и не своими руками. А то ведь чувствую, пришлось бы брать грех на душу. А у меня их и так много...

Я знаю. Надо прощать своих врагов. Знаю. Но не могу простить и сейчас, спустя тридцать два года.
Может быть ещё нужно время?

1986 год. II

Ссора с Вадимом произошла в конце учебного года. Я заканчивал шестой класс. Сначала с его стороны явных проявлений не было. Но примерно через месяц или чуть меньше Вадим стал создавать против меня коалицию прихлебателей. Стимулом помогать ему служило то, что у него уже в то время имелся видеомагнитофон с несколькими фильмами. Он устраивал своим приятелям сеансы просмотра, ну и чем они ещё занимались там, я, конечно, догадывался. У меня же родители купили видик только осенью. И надо заметить, что и его мать и мой отец работали в отделе рабочего снабжения и дефицит у нас был всегда, в отличии от одноклассников, родители которых, в основной массе, работали на железной дороге.
Пакости сначала были мелкими. Учебник порвут, воды в сумку нальют и т.д.
Но потом они стали собираться по пять-шесть человек и после школы (пытаться) бить меня. Я не боялся драться тогда, и, если и получал синяк под глазом, то обидчикам доставалось сильнее. Но все равно нервное ожидание конца занятий доставало пиздец как.
О причине нашей ссоры никто: ни он, ни я не распространялись. Санька С-кий в этом не участвовал, был в стороне. Мне было больно, но мелкая моя гордыня не давала помириться. Об этом я уже писал.
Приятели переметнулись к Вадиму почти все. Я остался один, ну и пацан Леша, с кем ездил в баню на дачу.
Вот с ним я сидел на одной парте и обсуждал книги.
Но он все равно мне не очень нравился. На дзюдо я тоже из-за Сашки перестал ходить. И раз уже снега точно не было, поехал к своему старому другу с детского сада Игорю Рус-у.
Мы с ним одногодки, жили в соседних домах в поселке. И даже внешне были очень похожи маленькими.
Дома у Игоря я застал скандал. Мать кричала на него, что скоро конец года, а далее произнесла: «У тебя старые синяки не прошли, а пороть опять надо». Мне жутко захотелось посмотреть на старые синяки на жопе Игоря.
(Я потом напишу отдельно, но как-то так получилось, что всех моих друзей дома избивали родители, очень сильно, до синяков. И даже Максима (про него позже, как дойдет время) бил отец ремнем, хотя он уже учился в выпускном классе. У меня есть на этот счёт версия, что пацаны подсознательно искали дружбы со мной - не битым.)
Вечером, когда ложились спать, Игорь, спустив черные трусы, показал свою попу. Там было шесть синих полос и ещё с такими петельками, как был ремень сложен. Легли мы в постель с ним. Я стал гладить ему попу, но Игорь сказал, что больно, и лучше подрочить. Я руками не дрочил и сказал, что не хочу, не буду же я ебать матрас перед ним, ну такой стыд был, типа неполноценный. Тогда Игорёк сказал, что сам подрочит, и стал одной рукой дрочить себе, а второй мне, было нихрена не хорошо, и вообще рассинхронизация, тем более что он сильно открывал головку и мне было больно, так я ему и сказал. Я у Игоря не был с третьего класса - он был рад что я приехал (отец привез). Он тогда спросил: «Хочешь, пососу?» Про то, что пацаны сосут хуи у старших, я знал, и с Сашкой как-то из-за этого поссорился. Я сказал: «Пососи», и он, не стянув с меня трусы, стал мусолить хуй. У меня не встал и мне было почему-то жалко Игоря. Я сказал: «Давай спать». Игорь слегка обиделся. Но сказал, что хотел, чтобы мне был кайф. На следующий день мы пошли в лес с пацанами, с которыми я ходил в садик. В лесу жгли костер, а Андрей К-мов дрочил перед нами свой мелкий писюн, у него волос не было, у меня уже были - я показал их, а пацаны смотрели. У Игоря я прожил три дня, ждал, когда его будут пороть, но так и не дождался.
...
Чушь да? Ну вот такая жизнь была.

Начались каникулы, я вздохнул с облегчением, бля, наивный, я не знал, что седьмой, следующий класс, и вообще весь учебный год окажется самым хуевым за все время моей учебы в школе.
Но пока было лето. И в очередной раз мы поехали на море - в Крым, в Феодосию.

(А ещё, после возвращения из гостей дрочил без рук, на Игоря, вспоминая его синяки и представляя, что это били меня, и на Андрея, представляя, что ебу его, а вот Игоря так не представлял. Андрей был мелкий и такой припизднутый, он ведь в лесу один и дрочил, и жопу показывал, остальные смотрели, а в детском саду, помню, обосрался и ходил с говном в плавках, пока его воспитательница не поймала)

Я смотрел в окно, когда проезжали водоемы. Купающиеся пацаны. Вот кто мне был нужен.

Там, где мы жили, всегда отдыхала семья татар из Казани.
Мать, отец и сын Руслан. Ему 14 было. Красивый татарчонок, ему не в западло было со мной, мелким, играть. На пляже хоронили всяких жуков и медуз с дохлыми крабами. Копали им могилки и Руслан пел «Жизнь невозможно повернуть назад...» Нравилось, как он пел, просил его спеть мне ещё и ещё.
Боролся с ним, он не мог меня повалить, а я его брал приемами, сказывалось дзюдо. Потом повзрослев, понял, что во время борьбы он меня лапал за писюн (в основном) и жопу. Но дальше лапанья не заходило. Я ходил на гору, откуда было видно море и город. Стелил полотенце в крымскую траву и порол себя. Была мысль попросить Руслана, чтоб он надавал мне по жопе. Но было стыдно.
И вот ещё, Руслан постоянно со мной на пляже переодевался. У него хуй был обрезанный и прямой, не сильно длинный и толстый. А мне до пизды его хуй, я все доебывал Руслана, пороли ли его по жопе. Его не пороли. А жопа была с ямками, но никаких чувств он у меня не вызывал.
А во время переодевания хуй мой словно случайно трогал типа.

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С ПЕДОФИЛОМ

Наши с Русланом родители уехали в Коктебель (Планерское).
Мы остались вдвоем. На море ходить запретили, и я взял альбом и карандаши, отправившись рисовать башню Константина, построенную генуэзцами - она рядом с ж/д вокзалом.
Сижу, рисую.
Сзади голос: «Хорошо рисуешь, как тебя зовут?»
Я отвечаю:
- Спасибо. Меня Вова зовут.
Оборачиваюсь - стоит парень молодой с фотиком. Говорит, что, из Ленинграда, спросил, местный ли я. Я все ему рассказываю, что и как. Он говорит: за городом есть лучшие остатки башен и даже крепостная стена с зубцами, ну в общем все круче. Да ещё там пляж офигенный и можно купаться. И говорит, что у него время, он может мне все рассказать, про Карантин, про рабов. Я историю люблю, уши развесил. Говорю, мне надо купальные плавки одеть дома. А этот чувак уже знает, что родители уехали, я все рассказал.
Он соглашается, пойдем, переоденешь, я подожду. И ещё типа, ты иди впереди, а я чуть сзади, вдруг кадр хороший увижу. Я иду домой, позади меня в метрах двадцати тот тип. Прихожу домой, мне Руслан открывает - дом старый: каменный забор, ворота, на доме письмена (сейчас знаю, что на арабском, раньше думал, что узоры)
Я захожу, Руслан все закрыл. Тот чувак позади шел, не успел. Бегу к себе в комнату и скидываю все, переодеваюсь, ищу плавки, заходит Руслан, видит меня голого и спрашивает, куда я собрался.
Я ему рассказываю про чувака, что он мне крепость покажет, про пляж. Руслан на меня смотрит, а потом пиздец как меня пугает - у него истерика. Кричит: «не ходи с ним, Вова, он тебя выебет и убьет». Реально так пугает, его трясет всего и слезы.
Я испугался, стал успокаивать. Он спросил, пойду я или нет. Я сказал, что нет.
Мы пошли из дома посмотреть на улицу. Тот чувак стоял, ждал. Я не вышел, мы смотрели, Руслан сзади меня стоял, обнял, смотрел, а сам дрожит.
Родители приехали, Руслан на татарском отцу что-то сказал, а я своим ничего не говорил. Отец Руслана вышел на улицу, и вроде как мимо пошел того чувака прошёл, а потом прыгнул, да дважды ударил, в лицо и живот.
Чувак упал, а там ещё улица мощеная булыжниками, и разбил лицо себе, мы с Русланом видели всё это через окно.
В общем, Руслан на Карантине был раньше: там есть крепость, людей нет и пляжа нет, купаются только в одном месте - прыгают с лодочного причала и поднимаются по верёвке. Я своих упросил, и мы стали туда ездить, я рисовал и с причала прыгал. Руслан рассказал всё моим родителям.
Я ещё спросил у Руслана, как мужик может выебать пацана, у него же хуй большой и не влезет. Ну пацан пацана-то понятно, там все подходит. Руслан сказал, что пацанов можно ебать мужикам. Но больше ничего не сказал, а мне тогда не было интересно.

Прошло лето.
Наступил новый учебный год, и начался ад...

С каждым годом число событий увеличивалось и про седьмой класс, наверное, писать буду долго.

     1986 - 1987 годы. СЕДЬМОЙ КЛАСС. 13 ЛЕТ

А потом время как-то уплотнилось. И в последующие годы событий в моей жизни стало происходить куда больше, чем во все предыдущие.
Как будто я вылупился из куколки, превратившись в бабочку и вылетел в большой мир.
До этого все было каким-то не настоящим, детским. Да так оно и есть, на самом деле. Именно в 1986-1987 годах закончился мой беззаботный период детства. Не всегда беззаботного, и не всегда радостного.

Подростковый возраст детством не считаю. С гормональной перестройкой организма я стал взрослым. Где-то наивным как ребёнок и глупым, но взрослым.
После второй своей встречи с педофилом, там в Феодосии я стал другим. Во мне что-то надломилось, сильно. У меня пропала вера в доброту незнакомых взрослых людей.
Конечно, тот в подвале, был страшным маньяком. И то, я осознал это в зрелом возрасте, в тридцать лет, вспомнив что случилось, когда мы пошли в тот подвал смотреть марки с моим другом Сашкой.
И про подвал забыл, и про этого дурака, который нас лапал и чего-то хотел.
Дурак - что с него возьмёшь?
А вот про этого, которого я встретил в Феодосии, я помнил всегда. Он у меня из памяти, как первый, с марками, не исчезал. Все-таки в Крыму я был намного старше того девятилетнего мальчика.
После Феодосии я стал другим, это заметили и мама, и папа. Все заметили. Даже учителя.
Другим, не только внутренне, но и внешне.
Во-первых - я сильно за лето вытянулся в росте.
Во-вторых - мои волосы начали темнеть на голове и виться. Волосы на лобке всегда были темными.

После первого сентября я сам поехал в город и записался на две секции: карате киокушинкай и плавание в бассейне.
Медкомиссию прошёл тоже сам, а то бы мама помогла.
В дзюдо не вернулся, даже если бы занимался в городе. Я встречал бы Сашку на разных соревнованиях. Хватало того, что он не замечал меня в классе и во дворе.
Времени свободного не стало, и я прекратил шляться по улицам в компании приятелей. Да и приятели постепенно исчезли с горизонта.
В городе появились новые, некоторые стали друзьями, другие остались знакомыми.
Этот учебный год стал для меня самым трудным. Но не в плане учёбы. Учил я только то, что мне нравилось, что не нравилось - прогуливал.
Классный руководитель снова сменился. В этом году им стал «трудовик», преподававший раньше нам, третьеклашкам, хореографию - Иван Илларионович Мутьев, муж завуча школы.
В самом классе поменялось мало. Вадик Абдуллин продолжил свою травлю меня, и сейчас к нему присоединились те, кто в прошлый учебный год придерживался нейтралитета.
Бить его мне надоело. Это не помогало, а озлобляло его ещё больше. Его старшие дружки заступаться за него не спешили. Но намного хуже избиений после школы были моральные издевательства.
Вадик и его новые прихлебатели доводили меня до слез. Я сидел на переменах и плакал. Здоровый семиклассник без пионерского галстука. В седьмом пионерский галстук носить стало стыдно.
Я сидел и плакал, и выдумывал, как бы прекратить издевательства надо мной раз и навсегда, но ничего кроме избиения обидчиков, придумать ничего не мог.
Сашка, отгородившись от меня, к обидчикам явно не примыкал, но поддерживал, что ещё сильнее задевало.
Из класса я имел отношения только с мальчиком, сидевшим со мной за одной партой - Алешей Ки-вым.
Но общение наше заключалось, в основном, в обсуждении прочитанных книг и придумывании продолжений к ним. Читать мы любили оба. Но Леша был толстым, и... ну вот толстым и все.
Остальных в классе я не замечал. Но увы, замечали меня. И опять лились слёзы.
Дни стояли пасмурные, сидеть на уроках стало совсем невмоготу. К доске меня не вызывали. И я читал книги.
В тот год я отгородился от своей школы, учителей, одноклассников и даже от родителей. Их интересы стали мне чужды, я стал жить сам, один, без них...
Муж моей сёстры Сергей научил меня фотографировать. Вернее, не учил. Я смотрел, что он делает, и запоминал. Дома лежали два фотоаппарата «Смена 8М», в магазине он стоил пятнадцать рублей. Но один валялся (именно валялся) в старых игрушках, откуда он взялся - не помню. А второй подарили на соревнованиях по лыжным гонкам, он был в коробке и никогда не доставался.
«Сменой» фотографировать я не хотел. А «Зенит» не мог достать даже папа по своим каналам «по блату». Их просто не было в городе.
Мне предложили купить ФЭД, и я устроил дома скандал. Недавно мною были прочитаны «Педагогическая поэма» и «Флаги на башнях» Макаренко. В книгах пацаны в колонии как раз собирали эти фотоаппараты ФЭД. Но ещё, в двух номерах «Нового мира» я прочёл книгу Габышева «Одлян, или воздух свободы» - про малолеток, да ещё и в нашей области.
«Одлян» меня убил. Габышев написал автобиографию о том, как его в четырнадцать лет посадили в воспитательную колонию. Мне было тринадцать. Эта книга меня пробрала.
И ко всему этому, соседа по подъезду - Лыжина Сережу, на год младше меня, в двенадцать лет, отправили в спецшколу. Не помню точно за что. Но больше я его не видел никогда.
Со спецшколы он поехал на «малолетку», потом на «взросляк» на общий режим, а затем и на «строгий». В 1999 году его не было дома, и иногда почтальон, перепутав ящики, кидал его письма домой к нам, с обратными адресами лагерей.
После всего этого никакой ФЭД мне нужен не был. Я прямо заявил, что эти фотоаппараты делают зеки-мальчики, и я не буду им фотографировать. Наверное, уже тогда у меня стало зарождаться отношение к стране, в которой я живу, и людям её населяющим.
Мы поехали в магазин. «Киев» - хороший фотоаппарат, но широкоформатный, плёнку не найти. Купили «Сокол» за восемьдесят рублей примерно, не помню точно.
Оказался неплохим фотиком.

В седьмом классе уроки я стал делать в школе. Во время других уроков. Это письменные. Устные - никогда не учил, учебник прочитывал в начале года, когда их выдавали, и запоминал, что говорят на уроках учителя у доски.
Сначала делал для того, чтобы успевать на тренировки, а потом и в те дни, когда тренировок не было. Правда дней таких почти не выпадало. Физические нагрузки помогали не думать о школе.
С фотоаппаратом я ходил постоянно, и в школу, и на тренировки, где всех не раз перефотографировал. Раздавал мальчикам отпечатанные карточки, бесплатно, конечно.
В школе никогда и никого не фотографировал. Некоторые одноклассники просили, увидев фотоаппарат, а у меня всегда «плёнка закончилась».
В выходные печатал и проявлял.
Или ездил на турбазу кататься на лыжах. Про лыжи напишу в своё время. У меня много с ними связано.
Фотография же, как и спорт, затянула меня. Всех «хороших» я фоткал.
Родителей, друзей из города, родственников, собаку, кошку, лес... и т.д.
Что-то получалось, что-то - нет. Но я читал.
Выдержка, экспозиция, светочувствительность...
Книги по фотоделу искал в библиотеке. Но мне их не давали, даже в читальный зал.
Но через год я уже мог делать цветные фото. А в то время это мог не каждый.
Всему научился по книгам.
Так и шли дни. Ненавистный класс и школа с одной стороны. И другая, яркая и насыщенная жизнь в городе. Если бы настоял, то, наверное, меня перевели бы в другую школу в город. Некоторые из посёлка ездили учиться на автобусе.

Мне не давали книги в школьной библиотеке. Разрешено было выбирать только из трёх шкафов, стоящих за спиной, где сидела библиотекарша Марковна. Имени не помню.
«В фонды» не пускали, а именно там было то, что мне нужно.
И я со своим соседом по парте Лешей обворовал библиотеку. Подобрав ключи к ТРЁМ!!! замкам.
Книги выбирали не по стоимости и редкости, а те, что собирались читать. Набралось два мешка, которые мы и увезли на санках по свежему снежку.
За полгода книги прочитали. И, не зная, что с ними делать, я пошёл на «толкучку» - городской рынок. Два воскресенья я купался в деньгах. На третье - попался.

Это уже в девятом классе, я был записан во все библиотеки города. Даже в порядке исключения - в техническую, самую интересную.
И все, все, все библиотекари знали, что я ограбил школьную библиотеку, и знали, почему я это сделал. И пускали меня везде, во все «фонды». Я не вынес под ремнем ни одной книги.
Но моя репутация в школе стала криминальной.
И классный руководитель перед всем классом часто доводил меня до слез своими едкими подколками насчёт «тупых любителей почитать книги» и «спекулянтов ворованным школьным добром».
Вадик А-ин радовался и что-то выкрикивал со своего места.
Седьмой класс стал самым тяжёлым за все десять лет моей учёбы в школе.
После одного публичного издевательства, я пришёл домой и изорвал в клочки все групповые школьные фотографии с ненавистным лицами одноклассников, начиная с третьего класса. У меня ничего не осталось. О чем сейчас жалею.

А ещё надо мной нависла угроза попадания в спецшколу. Разнарядка у них что ли была?
Душевного равновесия это тоже не прибавляло.
Я помнил про соседа Лыжина, и «Одлян» ...

1987 год. БИБЛИОТЕКА (отрывок)

...Я сидел на крыше своей белой кирпичной пятиэтажки и курил. Курил я в первый раз. Меня тошнило, но я все равно втягивал в себя горький дым. Текли слюни, и я уже заплевал своей слюной место, где был.
Голова была воздушной и кружилась, если бы не тошнота...
Помню ту первую пачку сигарет «Тройка» за шестьдесят копеек, проданную мне в газетном киоске.
Другим пацанами сигареты не продают, мне продали.
За эти дни, наверное, я стал взрослым.
На крыше я ждал нашего классного руководителя - Ивана Илларионовича Мутьева, он должен был прийти ко мне домой, и рассказать все...
Сам я так и не решился.
Сейчас, поджидая его, решал: кинуть ли ему на голову кирпич, или прыгнуть вниз самому, на большие уже тополя, посаженные мной и другом Сашкой, когда мы заселились в этот новый дом.
Сашка теперь не мой друг. Мы не враги. Мы - никто друг другу. От этого больней. И хуже. Когда ты - никто. Пустое место, мимо которого проходит твой бывший лучший и единственный друг.
Третья сигарета подряд вызывает сильную тошноту, и только быстро глотая слюну, я гашу рвотные спазмы.
На краю крыши лежат два белых кирпича. Из них же построен дом, в котором живу. А завтра?
Буду ли ещё я жить в нем? С мамой и папой. Или нет?
Подъезд угловой, обычного козырька над входом нет. Если все рассчитать, то попаду, должен попасть!
Сука! Как он меня унижал при всех на классном собрании!
«А не попаду, прыгну вниз, разобьюсь, пусть знают, книги их ебаные...давать надо было...»
Во дворе появился Иван Илларионович, шёл он своим обычным шагом, каким ходил по школьным коридорам. По сторонам, а тем более вверх не смотрел.
«Иди сюда, сука, щас прилетит тебе...». В руку лег первый кирпич, мелькнула очень быстро фраза из дурацкого анекдота про Штирлитца: «Вот тебе два, сказал Борман, и бросил второй кирпич...», мелькнула и ушла.
Илларионович подошёл к подъезду, рука поднялась...миг...и не опустилась, классный зашёл внутрь.
Сейчас он поднимется на четвёртый этаж, позвонит, мои уже пришли, я тут давно, прямо со школы, сюда наверх.
Ему откроет мама, или папа, и он начнёт говорить про меня...
Как же страшно и стыдно!
И я не смог убить человека, бросив в него кирпич, камень...
За свою недлинную жизнь я уже убил камнем...
Страх наказания за убийство был тут не причём...

Летом в Крыму, в Феодосии, когда учился в пятом, я нашёл жабу. Прошёл летний освежающий дождь, и она, это земноводное, выползла откуда-то из камней. Увидев её, я взял камень - там много камней - и не желая её убивать, бросил в неё. Просто так. Просто...
Камень как будто ждал этого всю свою долгую, долгую, долгую жизнь, или рука моя была метка.
Жабу расплющило: кишки, кровь...
Но меня поразило не это, меня сильно потрясло то, что я, вот этой вот самой своей рукой, оборвал жизнь живого существа.
Бессмысленно. Именно вот эта бессмысленность и убила меня, вместе с жабой. В сердце. Кинув в жабу камень и убив её, я убил себя.
У меня, одиннадцатилетнего мальчика было сердце, как и у жабы которую я убил.
Мои рыдания никто не мог успокоить. Родители не могли понять, почему я, только вышедший гулять, вернулся домой в слезах. Плакал, а потом начал рыдать. Слёзы не могли остановиться, я не мог остановиться... я оплакивал жабу, я оплакивал себя, совершившего убийство. Мама крутила меня, щупала и спрашивала: «Где болит, Вовочка? Где у тебя болит?».
А я мог только сказать: «Жаба», слёзы душили меня, а маме было непонятно и страшно.
Успокоившись, я рассказал почему плакал.
Нельзя сказать, что я не убивал. Я ловил рыбу, ловил щук на мальков. Но рыба - этот для еды, в этом есть смысл.

Илларионович жабой не был, и рыбой тоже. Я ненавидел его, как только может ненавидеть взрослого тринадцатилетний подросток. Он был человеком. А человека я убить не смог.
Оставалось только прыгнуть вниз. Но мама, папа, сестра, племянник Пашка, который говорит и зовёт меня то «дядя» то «Вова», тётя Галя и все другие - они меня любят. Как они без меня? А потом, ведь я ещё не успел столько, и что, всё, конец? Из-за этих книг?
Хуй вам! Хуй вам всем! Не буду прыгать!
Я сидел на крыше и слёзы текли, текли и не останавливались. Как тогда, когда я убил жабу.
Сколько там я провёл времени? Не помню совсем. Уже стало темнеть, когда крышка люка открылась, появилась мама, обняла меня и, ничего не говоря, увела домой.
И дома мне никто ничего не сказал.
Только через несколько дней разговор состоялся.
Плакал я, плакала мама.
Потом она ходила в школу, и ещё куда-то.
Остаток книг из кладовой забрали. Обыска дома не было.
Родители заплатили семьсот рублей за книги.
И еще две тысячи кому-то, за то, чтобы меня не отправили в спецшколу, как Лыжина с пятого этажа.
Директриса и менты были злые. Не столько за кражу, сколько за то, что я продавал книги на «толкучке».
Я их называл тогда ментами, это потом они для меня стали «мусорами» и «мусорьем».

В тот год в Крым мы не поехали. Все деньги ушли на выкуп меня из неволи.
В тот год я поехал в «лагерь труда и отдыха «трудных» подростков». Это было условием комиссии по делам несовершеннолетних.

Никогда в пионерские и другие лагеря я не ездил.
Это было в первый и последний раз.

1987 год. ЛАГЕРЬ. I

ПОЕЗД

«Лагерь труда и отдыха для подростков, совершивших правонарушения и ведущих асоциальный образ жизни».
Попадали туда добровольно-принудительно, как я. Пацаны от 14 до 17 лет, «трудные» подростки. Теперь я тоже считался «трудным».
Нельзя сказать, что это было в первый раз, когда уезжал из дома один, без родителей. У меня постоянно были какие-то сборы, соревнования, то по дзюдо, то по лыжным гонкам. Ездил-то я как раз очень часто. Но окружали меня знакомые мальчики по команде и тренировкам.
Сейчас же ехал один, да ещё и с хулиганами и криминальным элементом.
Самого себя - обворовавшего школьную библиотеку - вором я не считал. «Надо было книги давать, когда просил, а не прятать в фондах на полка», - оправдывал себя.
Страшно было ещё то, что мне тринадцать лет, а четырнадцать исполниться только осенью. Но меня взяли. Кроме меня, тринадцатилетних ехало ещё двое, но они действительно казались «трудными», не могли связать пары слов, и если о чем и говорили, то только о том кто, что и где украл, или какие «глюки» от бензина поймал, нюхая его. Выглядели они соответственно - деграданты, потомки пьющих поколений.
Остальные были старше меня.

Мне, как самому молодому в вагоне досталось самое «козырное» место – «боковушка» рядом с туалетом.
И хотя я по возрасту был самым маленьким, по физическому развитию и по уму превосходил многих четырнадцати- и пятнадцатилетних пацанов, ехавших со мной.
Пришлось устраиваться там, где мне сказали, место указал учитель физкультуры, который вел старшие классы в нашей школе.
Пацаны же были из разных школ и даже близлежащих городов.
Из вагона в вагон ходить запретили. Но, конечно, те, у кого во втором ехали знакомые или друзья ходили, наплевав на запрет. Так же, как и покурить в тамбур.
Я не ходил, потому что не курил, а среди «трудных» знакомых у меня не водилось.
Конфликтов в нашем вагоне не было. Ехали дружно. И меня, как «самого маленького» старшие мальчики то и дело звали пить лимонад или есть мороженое, купленное на стоянках поезда.
Большую часть времени отдавали карточным играм: в дурака, в козла, свару. Я умел только в «дурака» и иногда играл.
В основном, смотрел в окно. Лес и болото. Редкие станции и разъезды. После Тюмени, в которой стояли минут двадцать ровно в полночь, станций стало больше и смотреть стало интереснее.
С тамбура несло табачными дымом. После крыши я переносил его с трудом.

Баня

На вторые сутки пути пацаны, ехавших напротив меня, стали вести себя как-то странно. Весёлое оживление, смешки. Мальчики по очереди залазили на верхние полки и что-то там делали. Потом спускались вниз и шептались.
Я услышал: «Давай Вовке дадим, пусть тоже...»
«Что они мне хотят дать?»  - я ломал голову.
Вдруг на уровне моей второй полки появилась голова чернявого пятнадцатилетнего Мишки, очень смахивающего на цыганенка.
В руках у него был листок, отпечатанный на пишущей машинке. Шрифт - еле различим и видимо это была не первая копия через копирку.
- На! Читай! - со смешком в голосе сказал он, и голова исчезла из моего поля зрения.
Внизу продолжилось хихиканье и шепот.
Взял лист в руки, нашёл начало и начал читать...
«Толстой» - без инициалов, какой? Их же много.

Мой любимый «Петр Первый», сами знаете почему... из-за сцены порки Алексашки Меньшикова: «...в комнате кого-то пороли, зажав между колен. Исполосованный зад вихлялся и вывертывался...»

Продолжил чтение
«Баня». Далее шла подробная порнографическая история о свальном грехе в какой-то деревенской бане. Очень подробная. Очень. С описаниями.
Прочитав произведение какого-то «Толстого», я опустил руку с листом вниз. Бумагу практически вырвали.
И снова появилась голова, но уже не одна. Четверо пацанов уставились на мой пах. Я лежал на спине в шортах, и в паху все было нормально.
Наверное, «трудные» ожидали увидеть другую реакцию, и, может, посмеяться надо мной, малолеткой.
Член мой не стоял, и это их озадачило.
У них самих, как я думаю, после прочтения этой пошлятины штаны не выдерживали юной плоти.
- Чо, Вован, не понравилось? - спросил заводила Мишка.
- Понравилось... - только чтобы он отвязался, ответил я.
- А чо у тебя не стоит?!
- Нахуя? - Вопросом на вопрос я озадачил его.
- Ну как... это... там... вот... ебались... пизда... - Связно говорить было явно не Мишкиным достоинством.
- Ага, пизда и хуй. Хуй и пизда, - согласился с ним.
- Воот! А чо у тебя не встал? Ты дрочил чо ли? А чо мы не видели, как дрочил? В туалете, да? А...
- Да не дрочил я!
- А чо не дрочил? Болеешь...?
- Стоит, Миша, отстань ты от меня, у меня видик дома. И кассета с порнухой. И смотрел я её много-много раз, и рассказ ваш этот, «Баня» - хуйня полная!
- Бляяя, Вован! Везёт тебе, видик есть и порнуха... А я только раз, в салоне смотрел, за трешку вместо рубчика прошёл. Там темно ведь, дак я обдрочился, все там залил спермаком, пиздец просто! Давай, как вернёмся, сходим ко мне, буханем. А потом к тебе - видик смотреть!
- Давай, - согласился я, чтобы он отстал.
Остальные, все слышавшие, выразили желание присоединиться к просмотру.
- Пацаны! - взмолился я - Вы там мне все зальете!
- Нее, Вован, мы осторожно, в кулачок, и руки помоем.
- Ладно, приходите...
Конечно, никого к себе приводить я не собирался. Только представил себе, как они сидят в рядок на диване, и с усердием наяривают свои писюны, смотря в телевизор, и мне стало плохо.
Это было пророческое видение, как оказалось в дальнейшем. Только с другими участниками.
Но во всяком случае, инцидент с «Баней» какого-то «Толстого» был исчерпан.

«Трудные»

Вообще, я ожидал к себе другого отношения со стороны пацанов старше меня. В школе, дистанция между нами - семиклассниками, и, например, тем, кто всего на год старше нас – восьмиклассниками - была просто огромной.
Ни общения, ни тем более дружбы не было.
Из нашего класса, со старшими «ходил» только Вадим, и то он вошёл в их круг благодаря брату.
Но тут, в поезде, да и потом в лагере, ко мне относились как к равному, и на мой возраст не смотрели.
В основном, ребята были отправлены в лагерь за какие-нибудь мелкие правонарушения, обычно, как и я - за воровство.
Были употреблявшие алкоголь и химические вещества, которые нюхали.
Немного нашлось беглецов из дома и злостных прогульщиков.
Когда меня спросили, за что отправили в лагерь, то честно ответил: «За кражу книг из библиотеки...» Многие покрутили пальцем у виска и посчитали «ёбнутым». Однако расспросив, и узнав, что «взяли» меня на «толкучке» во время сбыта краденного, мнение поменялось. Да и вырученная от продажи сумма «трудных» весьма впечатлила. Так что некоторые стали строить планы быстрого обогащения этим способом по возвращении домой.
Они все равно не были плохими, эти пацаны. И я в том числе. Мы все как-то незаметно сблизились в поезде. Может нас сблизила беда, в которую мы попали?
У большинства не полные семьи. У многих нет отцов, у некоторых матерей. И отношение их ко взрослым и окружающему миру было настороженным и циничным.
Но своих не бросали...
Дорога вымотала всех, и нас - «трудных» подростков - и сопровождающих учителей - мужиков из разных школ.
Хорошо, что не было моего «классного», которого я чуть не убил кирпичом. Всякий раз, когда этот мудак приходил в класс, он публично принимался унижать меня перед всеми, доводя до слез.
Правда, на мнение класса мне было наплевать. Лешку, бывшего со мной, я не выдал, и теперь в глазах Ивана Илларионовича Мутьева являлся исчадием ада, позорящим «родную» школу и всю страну.
Если мне было плевать на Илларионыча, класс, школу... то на страну мне вообще было чихать. Но все равно в школе атмосфера давила на меня.
И отдыхал я только на тренировках в городе. Пацаны и тренер знали, что я сделал, но не осуждали, и даже как-то жалели меня.

                                 Приехали!

Выгрузившись из поезда в Москве, мы пересчитались на перроне Ярославского вокзала. Наша толпа с рюкзаками и сумками не очень организованным образом переместилась на другой вокзал, к пригородным поездам.
Нужно было ехать на электричке несколько часов, в один из городов Подмосковья, а там - как нам сказали - на автобусах отвезут в совхоз.
В электричке народу ехало много, все с большим багажом, и мы рассеялись по вагонам.
Нашу станцию, слава Богу, никто не пропустил и дальше не уехал.
Автобусы стояли на привокзальной площади. Отдельно пригнали грузовик. чтобы везти наши вещи, и ехали в совхоз мы без груза.
Привезли нас на место примерно через час.
Построили на небольшой асфальтированной площадке, называемой «плац».
Было объявлено, что разделения по школам не будет. Все могут заселяться кто с кем хочет.
Позади плаца стояло три одноэтажных длинных строения - общаги. В них проживали осенью студенты из Москвы, приезжавшие на «картошку».
Так же всем нужно получить матрацы, постельное бельё и подушки в маленьком здании рядом с общагами.
Все побежали занимать места в общагах. Пацаны с кем я ехал в купе позвали меня к себе. Был там и Мишка-онанист.
Когда комната с пустыми кроватями с панцирными сетками и тумбочками была занята, часть мальчишек пошли за бельём. Остальные охраняли, чтобы никто другой не мог заселиться в теперь уже НАШУ комнату.

                       Максим. Знакомство.

Получив бельё и закатав все в матрац, я вышел на улицу.
Вдруг сзади меня кто-то толкнул. Обернувшись, увидел пацана одного со мной роста, но худощавее. За год я сильно накачал мышцы.
Одет мальчик был в шорты, майку и кеды. На голове – бейсболка, прикрывающая длинные чёрные волосы. Бейсболки тогда мало кто носил.
И синие глаза. Они меня поразили. Не встречал я людей с чёрными волосами и синими глазами в своей ещё не долгой жизни.
Пацан белозубо улыбнулся мне, и сказал: «Привет! Я Максим, давай жить в одной комнате. Я знаю, ты будешь моим другом».
Прошло более тридцати лет, но я помню эту нашу первую встречу во всех подробностях.
И слова Максима тоже.
Так я встретил своего друга. Или, точнее, он меня нашёл.
Сказав пацанами из поезда, что Максим со мной, мы выбрали кровати рядом и раскатали матрацы.
Максим ехал в другом вагоне из Нижневартовска, и раньше его я не видел. Поселившись, все мы вышли на улицу.

Везде возле общаг росли яблони, и яблоки на них были. Большинство мальчишек живущих на севере, яблонь никогда не видели, да и яблок ели, наверное, мало. Все ветки подверглись массированному нападению северян. Яблоки ели, ели, ели... А потом стали кидаться ими в друг друга.

Я зашёл в общагу, лег на свою койку. Завтра начиналась трудовая жизнь в поле.

                       1987 год. ЛАГЕРЬ. II

До ужина оставалось еще часа три. Разложив вещи по тумбочкам, мы с Максимом легли каждый на свою койку. Идти обрывать яблони мне не хотелось, о чем я и сказал Максу. Вместо этого предложил:
- Макс, пошли сходим в магазин деревенский.
- Он совхозный.
- Какая разница! Может купим чего пожрать.
- Дааа, до ужина еще... Пошли Вова.
Собираться долго не пришлось. Деньги, а именно пять «олимпийских» рублей с Лениным лежали у меня в кармане.
И мы отправились в совхоз. Вернее, все-таки село, где этот совхоз был «миллионником». Стычки с «местными» меня не страшили. В свои тринадцать лет я совершенно не боялся драк. Очень был таким уверенным в себе по поводу этого мальчиком. И всегда знал, что если не хватит рук и ног, то всегда найдется какая-нибудь палка или камень. Потом я и бо-джитсу стал заниматься из-за этого, и другим оружием...
Я шел с Максимом по пыльной дороге, по которой недавно нас привезли на автобусах.  По краям росла какая-то высокая трава, похожая на бамбук и укроп одновременно, с большими «зонтиками» наверху. За этими зарослями разглядеть что-то кроме лиственных деревьев не было никакой возможности.
Очень «издалека» мной проводилось «прощупывание» Макса. Разговор, который я направлял, зашел про то, кто за что попал в этот лагерь «труда и отдыха». Оказалось, что мой новый друг украл магнитофон из учительской и был пойман на месте преступления.
Я рассказал про себя, наврав что меня наказал собачьим поводком отец, было очень больно, я орал и синяки долго не сходили.
(О том, что я соврал, расскажу Максу только перед самым отъездом).
Все эти разговоры про телесные наказания, которые я заводил с только что познакомившимися пацанами получались у меня на «автомате». Такое я делал не раз дома. Цель была одна - поглазеть на новую жопу.
Слыша мои признания, Максим тоже стал откровенничать со мной и изливать душу.
- Меня, Вова, отец тоже ремнем порет.
- Да ну на хуй! Ты же, Максим, уже большой! Кого в пятнадцать лет по жопе наказывают? - усомнился я.
- Да, Вова, ремнем и по голой, сильно бьет. Начинает терпимо, а потом разойдется, и...
- Сильно?
- Да, у меня и сейчас есть синяки. Хочешь посмотреть?
- Что, прямо здесь? - мы уже вышли к домам.
- Нет, конечно. Давай в лесу покажу, через который шли.
- Давай, когда назад пойдем. - Мне не верилось, что можно бить парня старше меня на два года. Тем более даже одноклассников, насколько я знал, уже перестали пороть.
Увидев какую-то бабку, я обратился к ней:
- Бабушка, скажите, а где тут магазин?
Бабка (может и не совсем бабка, мне в то время все пожилые женщины казались древними старухами) махнула рукой вдоль дороги, по которой мы шли и сказала:
- По дороге на площадь выйдите, там и магазин. А вы откуда мальчики, приехали помогать к нам?
- Из Сургута, - ответил я.
- Из Нижневартовска, - сказал Максим.
- Далековато. Зато яблочек наедитесь, тут много растет везде. Только по садам не лазайте, они везде вкусные, что за забором, что на улице.
- Спасибо бабушка, не будем.
И оставив старуху (или нет) позади, мы отправились дальше.
Если честно, то мне очень хотелось посмотреть на попу Максима. Я даже и в магазин бы не пошел, а сразу бы отправился с ним в укромное место.
Но мы все пылили по деревенской улице и продолжали болтать.
Максим рассказал, что живет в купейном вагоне, в трех купе вместе с отцом. Они переехали недавно в Нижневартовск из Свердловска. Мама его умерла, когда он был маленький, но он ее помнит. Магнитофон же из учительской он украл неизвестно зачем. «Домой» его нести было нельзя, сразу бы начались расспросы отца. Но в вагоне так скучно, телевизор очень плохо принимает одну программу. И Максу мечталось слушать музыку в своей комнате, состоящей из обычного четырехместного купе. До школы он ходит сорок минут по рельсам-шпалам, и вообще, после Свердловска, где они жили в квартире, Нижневартовск ему не нравится.
- Вова, а ты что такой? - спросил меня Макс.
- Какой?
- «Накачанный», я бы тебе не дал тринадцать. Думал, когда тебя увидел, что мы с тобой одного года - семьдесят первого.
- Спортом занимаюсь. Карате, плаванье и лыжи зимой.
- Охуеть! И что времени на все хватает?
- Нет, но я уроки в школе делаю, а вообще ебал я эти уроки...
Максим согласился, что «ебали мы эти уроки» ...

Совхозный магазин стоял на площади около автобусной остановки. Ничего интересного в нем для нас не оказалось, кроме лимонада. Максим хотел купить себе сигареты «АС» в длинной пачке, но ему не продали. «Ароматизированные и Соусированые» - так они переводились.  Купив по бутылке лимонада, мы вышли на улицу и сразу открыли их об железные перила. Попивая теплый лимонад, отправились назад.

Лесок находился между общагами и совхозом. Тянулся в обе стороны от дороги не известно насколько, и состоял из лиственных деревьев. Как они называются я не знал, потому что до Подмосковья был только в Крыму и в Сургуте.
Продолжая беседу, разговаривали обо всем, каждый из нас хотел узнать друг о друге больше.
Как я говорил, совхоз от общаг отделялся полоской леса. Дорога шла через него, опускаясь вниз перед самым началом деревьев. В самом низком месте протекал грязный ручей. Потом она снова поднималась, где, собственно, и начинался сам лес. Хотя «лесом» это назвать можно было с большой натяжкой. Особенно мне, привыкшему к многокилометровым, практически безлюдным пространствам.
Максим почти сразу после ручья свернул вправо и зашагал по траве, бывшей ему по щиколотку. Я шел за ним и думал, что уже пора остановиться и показывать мне жопу. Но Макс все шел и шел вперед. Наконец, на небольшой поляне он остановился. Трава тут была короче, а с одного края росли два дерева.
- Смотри, дубы растут. - Показал Максим рукой на деревья и пошел к ним.
На деревьях росли резные листья и зеленые желуди с шляпками. «Вживую» дубы мне еще не встречались, только на картинках и по телику. Хотя что там в этом телике разберешь!
- У нас не растут, - почему-то с грустью сказал я.
- Не растут... зато кедры есть. - Макс стоял, не поворачиваясь ко мне и смотрел вверх. - Залезть можно...
- Зачем?
- Просто посмотреть...
- Макс, потом залезем. Что мы так далеко ушли? Еще назад выходить, вдруг на ужин опоздаем?
Я постучал пальцем по циферблату наручных «командирских» часов. Но Максим стоял спиной ко мне и не видел моего выразительного жеста.
- Ну его на хуй этот ужин. Яблок много. Можно и не ходить...
- Яблок... - Повторил я.
Макс оглянулся на меня через плечо и сказал: «Смотри!», при этом взялся за шорты и снял их почти до кед. Когда он нагнулся, половинки попы разошлись, и на миг я увидел чернеющее между ними очко.
До этого момента я ну никак не верил в слова своего нового друга, что его бьют. Не укладывалось в моей голове, что можно бить такого взрослого и красивого пацана.
На двух его ягодицах, почти параллельно рядами шли полосы бледно-желтого цвета, их было много. Они не пересекались нигде, кроме одного места, где расплывалось желтовато-синее пятно.
- Видишь? - У Макса что-то стало с голосом. Появилась хрипотца.
- Вижу, - сказал я, и мне захотелось его обнять. Но, останавливал страх, что Максим подумает, что я «голубой» и расскажет всем. А я потеряю тот небольшой авторитет, что завоевал себе среди «трудных».
Но я все-таки не удержался, и провел ладошкой по жопе. Полосы чувствовались как небольшие бугорки. Максим снова нагнулся, открыв мне свое отверстие, но натянул шорты не до конца, оставив оголенные ягодицы, закругленные внизу.
Попа Макса была худой в моей классификации.
И еще я понял, что Максим меня обманул, когда сказал, что его били ремнем. Следы на его ягодицах оставил не ремень, а скакалка, или электрический шнур.
Короткая футболка доходила ему до поясницы. Пацан повернулся ко мне. Шорты спущены, на лице улыбка, и еще у него стоит длинный прямой хуй с открытой головкой, и смотрит прямо на меня.
Макс сделал шаг вперед, руки его залезли под мои штаны и резинку трусов, сжав ладонями ягодицы. Он стоял, смотрел на меня и улыбался. У меня случился ступор, и примерно полминуты я не знал, что мне делать. А потом, мои руки, кажется, без участия моей воли, так же взялись за булочки Максима. Макс не переставая молчать и улыбаться, снял с меня брюки почти до колен. Мой хуй, оказывается, тоже стоял, но, когда это произошло, я не понял.
Максим взялся за мои руки, оторвал их от своих половинок и потянул к себе, отшагнув в сторону. Все делалось молча. Ни он, ни я ни произнесли ни звука. Я повиновался ему как кролик удаву. Оказавшись перед дубом со спущенными штанами, я обернулся верхней половиной туловища и увидел, как Максим плюет на пальцы и мажет слюной свою головку. Честно сказать, я очень этого испугался, потому что на фоне худого его тела, хуй выглядел большим и устрашающим. Мысль о том, что он сейчас меня будет ебать, и при этом все порвет внутри, билась в голове.
Смазав член, Макс засунул все пальцы в рот, напускал туда слюней, и его рука пошла вниз ко мне, к моей жопе. Только бы дурак не понял, что будет дальше, я же отнюдь дураком не был. А потом неожиданно для себя, я как-то выгнул спину, отклячив свой зад в сторону Макса, да еще и сильно развел руками свои булки, открывая очко. Все это делал, полуобернувшись и видя все, что делает пацан за моей спиной.
Очко почувствовало мокрые пальцы, и в следующий миг один палец вошел в меня и стал осторожно ебать. Когда вошел второй и третий палец, боли я не чувствовал, но ощущение было не очень приятным. Насколько он всовывает видно не было, только движение руки в районе моей задницы. Сколько времени это продолжалось не известно, однако, наверное, посчитав что достаточно, пальцы осторожно покинули мой растянутый анус.
Я остался стоять со спущенными штанами, выгнутой спиной и откляченной задницей, разводя руками свои «полупопия».
Видел, как большой хуй, мокрый и блестящий от слюны входит куда-то посередине. Чувствовал головку, которая давит, давит на очко, а потом очко раскрывается и хуй как-то быстро влетает в меня, наверное, сразу весь. Покачнувшись, я отпустил булки и успел ухватиться за ствол дерева, чтобы не упасть вперед. Ягодицы почувствовали волосы лобка. Максим почти лег на меня, руки его легли на мою жопу.

Что я почувствовал?
- Острую боль, когда головка влетела в меня, но, когда хуй вошел весь, боль осталась, но стала тупой.
- Чувство «целостности». Я был внутри заполненным и «целым». Трудно объяснить тому, кого в жопу никогда не ебали.
- Чувство «не возврата». Невозможности ничего повернуть назад. Хуй уже был во мне.
Когда Макс стал ритмично двигать, то появилось «чувство охвата», я ощущал как края дырки обхватили член, ебущий меня,
- Чувство неумолимости. Я как-то понял, что даже если буду просить Максима двигаться помедленнее или остановится, он не послушает меня, а продолжит ебать, как ебал.

Максим ебал равномерно, не вытаскивая хуя из моего очка, насаживая мой зад, когда двигался вперед. Примерно через шесть-семь равномерных толчков боль притупилась, а еще через десять полностью исчезла.
Я опять повернулся влево через спину и посмотрел на свой зад. В нем ходил туда-сюда член, на жопе лежали руки Макса по бокам, на косточках. Эта картина, и ощущение в себе хуя очень возбуждали.
Максим вдруг отпустил свою правую руку, протянул вперед, нащупал мой стоящий член и стал дрочить его.
Я первый раз за свои тринадцать лет дрочил хуй рукой, и то рука была не моя, а ебущего меня подростка.
Вот когда он стал мне дрочить, то лег мне на спину, сильно прижавшись, и только его таз работал, шлепая по моей жопе. Раз шлепок: хуй вышел-вошел, три раза подрочил мой хуй; два шлепок - три раза подрочил мой хуй.
Отвернувшись, я уперся двумя руками в дерево. Почти сразу на меня стали накатывать волны приближающегося оргазма, с каждым толчком все сильнее и сильнее. Сняв правую руку со ствола, я нащупал на своем члене ладонь Максима, убрал ее и стал дрочить себе сам, волны кайфа усилились, потому что я двигал шкурку быстрее. Макс, не останавливаясь, ебал меня. Наслаждение стало невыносимым, попытавшись насадиться на ебущий меня хуй, я прижался как мог к нему, очко мое сжалось, а из хуя вылетела струя спермы, потом отпустило ствол члена и сразу снова сжалось, еще одна струя, еще, еще... четыре раза.  Бляяяяяя!!!
Это был мой первый оргазм от анального секса, и я его никогда не забуду.
Максим сказал: «Подожди, я щас кончу». Шлеп, шлеп, шлеп. Но мне было все равно, я никак не мог отойти от такого бурного и яркого оргазма, ноги дрожали и руки на дереве еле держали меня, голова кружилась.
Десять, двадцать, тридцать толчков. Уже не чувствую краями хуй Максима, он свободно летает во мне. Сорок толчков, хуй вылетел из меня, тыкнулся назад, вверх, вбок и снова попал, и туда-сюда, туда-сюда. Медленно, но резко в конце, еще резко, пытаясь проткнуть как можно глубже, еще резко, еще... Максим прижался, лег на меня, остановился, руки отпустили жопу и пройдя под мышками взяли за плечи. Моя футболка задрана до груди. Я чувствую, как трясется Макс.
Медленно, медленно, медленно хуй выходит из меня. Руки пацана отпускают.
Я повернулся и смотрю в глаза Максима. Мы ничего не говорим. Наши хуи стоят и тоже смотрят. Они блестят. Только у Максима весь, а у меня головка.
Оказывается... мы не сказали ни слова друг другу с того момента как я произнес: «Вижу».
И еще мне хочется СРАТЬ!
Я еще успеваю сделать шаг в сторону от валяющихся в траве штанов с трусами, (когда они оказались на траве?) приседаю. И из меня короткими порциями начинает изливаться. Смотрю вниз между ног. Из очка, которое какое-то большое, потому что мне видны покрасневшие края, льется белое. Это сперма Максима. Сначала мутно-белое, потом желто-белое. Долго. Струями. В один момент думаю, что все, но подходит новая порция спермы с говном.
Стыдно, так как Максим присел напротив меня и смотрит туда, откуда льется из меня его сперма, его семя, которое он влил мне в кишки.
Блядь! Пиздец как мне стыдно! Но я не могу встать, из меня все течет, течет, течет. Выстрелами. И еще я пержу. То протяжно, то коротко.
«Сколько он в меня накончал? С Вадимом никогда такого не было. А хуй Макса! Как он ходил между моих булок. Как хорошо, хорошо, хорошо мне было! Зачем он смотрит? Мне стыдно что я сру, мне вдвойне стыдно что я сру его спермой. Как было мне хорошо, хорошо...»
Все, больше из меня ничего не течет, как я не тужусь. Мы встаем с Максимом одновременно. Он держит свой носовой платок. Я вытираюсь. Мое очко кажется большим, потому что проваливаются через ткань во внутрь. Я чувствую дыру, и мне снова стыдно. А если? А если кто узнает об этом? Мне не жить! Тут ведь лагерь, пацаны...
Наши члены упали. Максим уже одел шорты. Мои штаны с трусами валяются рядом с лужой непонятного цвета - это то, что вытекло из меня. Ствол дуба блестит от белых мутных капель - это был первый залп, самый сильный.
Мне еще очень стыдно за то, что я дал выебать себя в жопу пацану, с которым знаком несколько часов, меньше суток. Мне стыдно за то, что было хорошо, когда он ебал меня. Как мне было хорошо!
Я одеваюсь.
С того момента, как начали ебаться, мы не сказали ни одного слова, мы говорим глазами.
Максим подходит ко мне и крепко, крепко, крепко обнимает. Но мне не больно, у меня мышцы. Он касается губами моего уха и шепчет, и гладит ласковой рукой волосы...

Мы идем в наш трудовой лагерь. Еще есть время до ужина. Максим идет снова впереди, я смотрю на его попу, которую обтягивают шорты, и мне хочется влить часть себя в него, как он сегодня в меня. На сердце спокойно, так спокойно и хорошо. Я еще помню себя заполненного хуем идущего впереди меня мальчика.
И если бы было можно, я орал бы на весь лес: «Я ебался в жопу! Меня ебал в жопу пацан! Мне нравится ебаться в жопу! Завидуйте! Вы не знаете как это чувствовать чужой хуй в своей жопе!»
Мы не говорили друг с другом о том, что произошло там, на поляне, между нами. Перед самыми общагами я догнал Максима и засунул руки ему в шорты. Он остановился, я ощупал ягодицы пацана, и пальцем очень легонько коснулся дырки.
Макс повернулся:
У него синие глаза, у меня - голубые. У него - синие, синие...
- Максик! Можно я, как ты сегодня...
- Вовка! Можно, что хочешь! Можно, всегда можно.
- Спасибо, Максик.
- Пойдем, Вовка, а то опоздаем...

В лагере, оказывается, был общий туалет из досок с четырьмя дырками. Из дырок несло говном. Я стеснялся даже ссать при ком-то, не то, что срать.
Если в какой день меня не ебал Макс, и я не высирался спермой вперемешку с говном в лесу, то я ходил какать в кусты позади общаги.
В лесу же я загадил место, где мы ебались примерно за неделю. Максим кончал мне в прямую кишку, и я сразу же приседал, даже отбежать далеко не успевал. К концу месяца это прошло, и я мог терпеть. Макс никогда не срал сразу и нес мою сперму до туалета около общежития.
В конце концов, мы нашли новую поляну.
Я знаю, что испытывает пацан, кончая с моим хуем в себе. Знаю, я сам это испытал.

Двадцать пять дней мы ебались. Максим - меня (чаще), я - Максима (реже). Я не помню каждый наш день. Я жил эти двадцать пять дней, окутанный пеленой счастья.

                       1987 год. ЛАГЕРЬ. III

Был второй день работы в поле. «Трудные» - по крайней мере, большинство из них стонали и охали. У них болели мышцы и спины. К физическим нагрузкам они не привыкли.
Но работать надо, и постепенно все разошлись к своим рядкам, которые указывал бригадир-совхозник, записывая что-то в бумажке карандашом.
Почему-то нас привезли на другое поле. Вчера мы пропалывали. А сегодня предстояло убирать кабачки.
Всем выдали «ножи» - куски ножовочного полотна по железу, заточенные с одной стороны, и обмотанные изолентой с другой. Изолента, видимо, должна была изображать рукоять.
Что-то резать этой, как сказал Денис «хуетой», было просто невозможно. Но оказалось, что у всех из нашей комнаты, включая меня, есть свои ножи. Очень не хотелось использовать их для работы в поле, но делать нечего, пришлось.
Норма составляла двадцать пять коричневых мешков с человека. Мы с Максимом, как и вчера встали рядом, и решили вместе собрать сначала одну норму, потом вторую.
Как растут на земле кабачки я не видел до этого никогда. Огорода в то время у нас не было. И свежих кабачков в продаже тоже. В магазине кабачки продавались в двух видах: как «икра кабачковая» и «кабачки маринованные»- порезанные большими кусками, белые, похожие на огурцы, штуковины в трехлитровых банках. У меня в семье не покупали ни то, ни другое.
Пацаны из Сургута и Нижневартовска тоже не видели кабачков. И самые смелые уже кромсали своими ножами крупные длинные овощи, полагая что чем больше - тем вкуснее.
Сразу выяснилось, что есть эту гадость нельзя, и вообще не понятно, зачем их тут насадили так много.
В душе, и вообще во всем мне, от кончиков пальцев ног до кончиков волос на голове бушевал непрекращающийся праздник после вчерашнего. И я торопил время, то и дело глядя на часы, ускоряя его до конца работы. Время не желало следовать моим просьбам и тянулось очень медленно. К десяти часам мы с Максом собрали только двадцать мешков, оставалось ещё тридцать.
Кабачки собирались в кучи. Мы шли, каждый по своему ряду, срезая их. Потом собирали в мешки, и оставляли там, где они заполнялись.
Ока текла недалеко. Её синь видна была нам.
Солнце светило, и мы с Максом то и дело задерживали взгляды на конце поля. За ним и текла река. Мы видели, что в сторону Оки, то и дело, по двое-трое уходят пацаны, а потом через какое-то время возвращаются назад.
- Все! - Сказал Максим, завязывая двадцать пятый мешок. - Одна норма есть, пошли купаться.
- А успеем вторую? - Усомнился я
- Успеем, а не успеем, хуй на них, эти кабачки пусть себе в жопу засунут.
Мне стало смешно. Я представил себе бригадира, красного от натуги, со спущенными штанами, засовывающего себе в задницу самый большой кабачок.
С Максимом мне было легко и весело. Темы для разговоров и шуток находились сами собой. Разница в возрасте: мне тринадцать, а ему - пятнадцать, совершенно не чувствовалась.
Рассказывая по пути Максу свои фантазии по поводу бригадира и овощей, мы уже шли в сторону реки, через ряды кабачков, безжалостно давя их ногами и путаясь в длинных зелёных плетях.
Ока меня разочаровала. Глинистый берег оказался истоптан копытами каких-то животных, скорее всего коров, потому тут и там лежали продукты их жизнедеятельности в виде круглых «мин».
Коров «трудные» подростки тоже никогда близко не видели, в совхозе они ходили с пастбища и мычали. Пацаны, и я в их числе, опасались этих больших непонятных зверей, мало ли что. У нас на севере коров не было, и молоко делали из порошка на молокозаводе.
Чуть правее истоптанного водопоя виделась песчаная полоска пляжа. Она была тоже «заминирована» но не так обильно. Купаться, мне привыкшему к чистым рекам и озёрам, из которых можно пить воду просто зачерпнув кружкой с лодки, среди коровьего говна не хотелось, однако и возвращаться назад, не искупавшись, тоже.
Максим по северной привычке предложил купаться без трусов, чтобы потом не сушить их. В округе вроде никого не было, могли прийти пацаны с поля, но пацанов стесняться мне нечего, поэтому я согласился.
Раздевшись и прикрывая причинное место, как будто на нас кто-то смотрел, мы погрузились в воду. Мне на член Макса смотреть было не надо. Я видел его и ощущал в себе, ещё вчера, и надеялся, что это будет и сегодня.
Вода мне тоже не понравилась. Течение быстрое, и не похожее на медленное движение тёмных от торфа коричневых вод северных рек.
Оно подхватило и понесло, и пришлось почти сразу грести к берегу.
Ну и по закону подлости, вынесло нас двоих аккурат на глинистый берег с коровьими лепешками.
Максим шел впереди. А я смотрел на его спину с выступающими позвонками и белую попу с ямочками по бокам. Она была такой же белой как спина. Он никогда в своей жизни не был на юге у моря. Уже три года отец отправлял Макса в ведомственный пионерский лагерь МПС в Тюменской области. На все три смены.
Подмосковье - самое южное место, где он на тот момент побывал.

Позже я заметил у Максима некоторые странности, меня он не стеснялся совершенно, но с пацанами на Оку или совхозный пруд никогда не ходил, всегда находя причины для отказа. Купались мы вдвоём, отдельно от всех.
Когда он ложился спать, то очень быстро раздевался и прыгал под одеяло. А спал, укрыв голову подушкой. Наверное, через неделю мне стало понятно, почему он так делает. Он защищался таким образом от враждебного окружающего мира, не принимающего его.

- Максик. - Я стал звать его так иногда. - Максик, ты понимаешь, что этот гандон делает? Он всех против меня настроил. Я - один. И бить бесполезно. Он знает. И рот у него... слова эти... постоянно, мне там пиздец как плохо...
- Вов, - Максик тоже изменил моё имя. - Я знаю, у меня так же, когда переехал, думал нормально все будет, а они с первого класса вместе, стая. Не разговаривают. И учителя за них. Я успеваемость порчу. Идёшь, а сзади пинок. Оборачиваюсь - все стоят смотрят, и никто ничего не говорит...
Я утешал Максима, когда он плакал, рассказывая о том, что его бьёт электрошнуром отец. Мне вообще было дико такое слышать, что взрослого пятнадцатилетнего пацана можно бить по голой жопе.
Отец стал избивал его после какого-то случая, ещё там, где они жили. Максим не хотел говорить об этом, а я не настаивал.
- Вов, он меня ненавидит... я знаю... придёт и начинает хлестать...
- Максик, ну успокойся...- Я вытирал рукой его слёзы, бегущие по щекам.
- На физ-ру прийду, надо переодевается, а у меня... везде синие полосы, на ногах, жопе... спине. А эти пидарасы, - Максим тоненьким голосом, - Папочка прости, я больше не буду, и смеются. И смотрят на синяки. Пинают под жопу, там больно, а они специально...
Может быть ещё поэтому не хотел Максим, чтобы его видели голым, не спрашивал я, не надо...

Я тоже плакал, когда рассказывал про своего бывшего лучшего друга - Сашку, и про то, что я сделал.
Рассказал из-за чего у меня началась вражда с Вадимом. Максим был первый, кому я это рассказал. Вторым стал «Охотник», через много лет...
Все, все, все свои тайны мы изливали друг другу. Даже самые стыдные.
Знал он и мою историю, про то, как начиналось, про игры с ремнем и розгами, про педофила, про все...
- Максик, а почему ты решил, что я с тобой дружить буду? И что мы вместе жить будем?
- Я увидел тебя, и узнал, ты мой друг. Надо было успеть, чтобы в другую комнату не заселился, и толкнул матрацем в спину.
- А что, в поезде ты друзей не увидел?
- Вов, ну блин! Вот ты появился, и я понял, что нашёл друга.
- Да ты, Максик, не говорил со мной, как ты понял? А вдруг я не стал бы дружить? На хуй послал?
- Стал бы... и не послал. Я знаю. Ты друг мой уже был, а сам не знал, что со мной дружишь. Я ведь вижу, ты такой же, как я...
- Какой, Максик?
-Такой... нам... тебе... мне... нравится... понимаешь...
Ничего я тогда не понимал. Понял позже, наверное, к концу месяца, перед отъездом домой. А Макс не мог выразить свои мысли. А может, наоборот, чётко их выразил. Потом к истории нашего знакомства мы часто возвращались, уже на севере.

Вот так у меня вместо Сашки появился настоящей друг (и любовник по совместительству). Мы любили друг друга. Просто любили...
Но и Сашка не исчез из сердца. Он был занозой. Правда с Максимом боль утихла, и спряталась. Но никуда не делась. А ведь с Сашкой я никогда ничем таким не занимался, видел, что это ему не надо. Видел уже тогда, и даже не предпринимал попыток.
Я боялся сделать первый шаг к примирению. И отнюдь не из-за гордыни (слова этого я тогда не знал).
А из-за того, что Сашка узнает, что послужило причиной нашей размолвки, и узнает все про меня, то станет не просто не замечать меня, но и презирать. Вот чего я боялся на самом деле. Мне понадобился ещё год, чтобы решиться.

Хочу сказать, что странностей было много у всех. Не только у моего друга.
Например, я не мог сходить в туалет ни «по-большому», ни «по-маленькому», если там ещё кто-то находился. А если уж кто смотрел на меня, ожидая очереди, то вообще... Поэтому я уединялся в лесу, в кустиках, по звериному скрывая следы в земле. Другие же пацаны сидели рядышком на корточках, курили и вели беседы.
Вот когда меня прихватывало, когда Максим кончал в меня, и я садился выпустить из себя сперму с калом. А он, Максим сидел на корточках и смотрел, мне хотелось убежать и было жутко стыдно. Но организм сам не позволял это сделать, как и мой растянутый членом анус.
Другой же четырнадцатилетний, похожий на поросёнка из-за белых бровей и ресниц, парнишка Ванька не выдерживал пристального взгляда. Все пацаны в комнате развлекались так:
Ванька лежит на кровати. Кто-нибудь (это мог быть и я) садиться на кровать напротив Ивана, и начинает пристально смотреть на лежащего мальчика.
Ваня сначала дергается, крутится. А потом вскакивал и кричал: «Не смотри на меня! Не смотри!». И начинает плакать.
Тогда всем было весело от этого.

После купания работа пошла быстрее, и норму мы с Максимом выполнили намного раньше четырнадцати часов.
До автобусов ещё оставалось время. И я стал «выделываться». Пацаны, закончившие работу, подтягивались к нам со всех сторон поля, и усаживались прямо на землю.
Макс как мой друг и доверенное лицо, ассистировал мне. Я выбирал длинный кабачок, давал Максиму, тот держал овощ обеими руками и подальше от себя.
И под восторженные взгляды «трудных» пацанов, в прыжке, различными ударами ног, я превращал злосчастные кабачки в мелкие куски, разлетающиеся во все стороны. Мальчикам нравилось, и они просили повторить.
Моё бесчинство прекратил бригадир, как-то незаметно подкравшийся к нам.
Пригрозив что он вычтет все испорченные кабачки из нашей нормы, он пересчитал мешки, что-то записал. И мы поехали умываться, обедать и отдыхать.

Тот же день, позже...

К слову, второй завтрак перед выездом в поле поразил меня, да, наверное, и всех. В первый день кормили хорошо и сносно. Но вот утром нам дали по тарелке манной каши... в центре которой лежала мясная котлета приличных размеров. Вчера котлетами нас не кормили, и поэтому не понятно откуда они взялись. Это был пиздец. Такого я никогда не видел. И если бы в нашей столовой, что стоит во дворе дома, такое подали, поваров, наверное, четвертовали и сожгли бы на костре. Предварительно заставив съесть все, что они приготовили.
«Трудные» подростки ворчали, но есть хотелось, и постепенно тарелки опустели. Я тоже съел свою порцию, котлета с манной кашей оказалась очень вкусной.
Но все же мысль, что в первый день нас всех кормили хорошо, чтобы заманить, а сейчас начались суровые будни с рабским трудом и коркой хлеба с водой.
Но, к счастью, это был единичный случай, и больше котлет с манной кашей нам не давали.

Я с большим скептицизмом думал про меню предстоящего обеда после такого завтрака и уже планировал сходить в совхозный магазин, где мы покупали лимонад с Максом в первый день после приезда. Тем более, что мы и так собирались прогуляться в лесок, на полянку с дубками, сегодня была моя очередь трахать его, в первый раз.
В столовую ходили по общагам. Мы как первая, сразу после умывания и переодевания пошли туда.
Обед оказался вкусным и сытным. Многие из мальчиков просили добавки, которую им щедро накладывали повара.
Кормили мясным борщом со сметаной, макаронами с мясной подливкой. Салатом служили отдельно порезанные огурцы и помидоры. Компот и чай на выбор.
Изрядно отяжелев от съеденного, я с пацанами подошёл к общаге. Некоторые закурили в стороне от столовой, боясь гнева директора лагеря.
- Что делать будем, Вовик? - спросил меня Максим, докурив сигарету и щелчком отправив её в траву под яблоней.
- Полежим, отдохнем, переварим...
...
Я лежал в трусах поверх одеяла и думал, что надо вставать, чтобы идти с Максом куда собирались. Сегодня он сказал, что хочет, чтобы я сделал с ним то, что он проделывал со мной в первый день нашего знакомства.
Повернув голову, я посмотрел на друга, который сам меня нашёл.
Макс лежал, как и я на одеяле в своих шортах. А потом... я заснул.
На второй день работы мы все устали больше, видимо с непривычки к такому труду, поэтому все как-то тихо разошлись по комнатам...
Завтра была суббота, а значит два выходных.

1987 год. ЛАГЕРЬ. IV

Максим, как всегда, шел впереди. Я смотрел и думал, что вот сейчас, там на «нашей» поляне, буду ебать этого такого красивого пацана, в жопу. Как он ебал меня.
На поляне ничего не изменилось, только мой понос из говна и спермы высох. Почему-то вчера, хотя я знаю почему, мы не скрыли все, что вытекло из меня, и теперь это делал Максим, сгребая листья ногами в место моего позора.
Сделав дело, пацан спустил шорты вместе с трусами, сняв их прямо через обувь.
Постоял немного, и стянул через голову футболку, оставшись одетым только в кеды.  Что придало ему какой-то блядский вид - уж не знаю почему такая мысль пришла мне в голову.
Я уже писал, что Максим был худой. Мышцы его не выделялись, как у мальчика, никогда спортом не занимающегося. Выглядел он беззащитно-хрупким.
Мне хотелось его и быть в нем. Когда я раздевался, мой хуй уже стоял, мне не терпелось обладать этим пацаном. Ебать, ебать, ебать его в эту маленькую худую жопу. Как он меня. И обязательно кончить прямо в него.
- Макс, раздвинь... - попросил я его.
Друг повиновался. Выпятив зад ко мне, он немного развел свои ягодицы в стороны. Взору открылось овальное очко в виде полоски серого цвета, расширяющееся в середине, где показывало не серые, как по краям, а розовые складки.
Мне очень захотелось сделать то, чего я никогда никому не делал, а именно попробовать дырку языком.  Встав голыми коленями в листья и траву, мой язык стал лизать очко Максима, да еще и просовываться немного во внутрь. Во рту был еле различимый горьковатый вкус ореха. Максим дрочил себе. Когда я устал, отпрянув от ануса Макса, он повернулся со стоящим хуем, я снова удивился, как такой большой и длинный влез в меня.
- Вов, пососи у меня, - попросил Максим.
Я поднял голову вверх, так как стоял на коленях.
- Максик, не могу. Меня вырвет.
- Ну, пососи, Вова.
- Лучше поеби меня Макс. Ну не могу я хуй в рот взять, прости...
- Ладно, давай ты...
Максим стал засовывать все пальцы в рот, слюнявить их, а потом смазывать сам себе сзади. Стоял он ко мне лицом, и когда его рука тянулась к жопе, он её оттопыривал.
Все выглядело очень возбуждающим, эта его подготовка к сношению. Я встал, развернул Максима. Наверное, слишком резко. Все же он был легче меня, да и слабее. Мне не терпелось всунуть. Не помню даже, смазал ли я слюной свой хуй, наверное, все-таки смазал, когда глядел на Макса.
Но вот проникнуть внутрь никак не удавалось. То головка, уже попав в центр, ускользала вверх или в бок, то еще что-то. Начала подниматься паника, что так ничего у меня не выйдет и я не накончаю в жопу Максима. Почему-то, казалось, что только взаимное вливание спермы друг в друга будет залогом нашей зародившейся дружбы.
А потом Максик взялся правой рукой за мой член, подвел к своему очку и поддал попой назад. Я тоже качнулся, но потом наоборот двинул навстречу. Член, сначала головка, а следом и весь до яиц вошел в тепло кишки.
Пацан застонал довольно громко, я подумал, что ему больно и уже хотел вытащить, но Макс хрипло произнёс: «Давай еби».
Ебать Максима было легко, член до конца я не вынимал и плавно двигал его в попе вперед-назад, вперед-назад. Макс не дрочил, его правая рука, вставившая хуй, не вернулась и сейчас гладила мой живот, а потом переместилась на жопу и стала как бы «помогать» ебле, прижимая к себе.
Максим стонал при каждом толчке вперед, иногда я ложился ему на спину, не переставая ебать. Он уже убрал руку с моей жопы, потрогал ебущий его хуй прямо возле очка, а потом стал дрочить себе.
Мой член «парил» в нем, я смотрел как, он входит и выходит, представляя, что он очень длинный и достает до середины мальчика. В последующие годы и до сегодняшнего дня я не избавился от этого, при ебле пацана «раком» представляю, что хуй доходит внутри до поясницы или пупка.
В какой-то момент, с каждым толчком я начал ощущать нарастающий кайф, толчки стали резче и быстрее. Шлепки о булки были громкими, а потом меня «накрыло» - я притянул жопу Макса к себе и кончил в него.
- Не вытаскивай, Вовка! Еби, не вытаскивай! - Максим говорил, дроча себе быстро-быстро.
Мой хуй стоял, и я продолжил двигать им внутри. Хлюп, хлюп, хлюп - это моя сперма в прямой кишке Максима. Анус не сильно сжал несколько раз мой почти опавший член, и Макс кончил одной длинной струей на листья.
Мне хотелось посмотреть, много ли я накончал в Максима, поэтому я спросил:
- Макс, а ты где срать будешь?
- Я не буду тут, до общаги потерплю.
- А ты вытерпишь? Я вот... ты видел.
- Да... прикинь, я иду, а ты во мне, твоя «конча» во мне... Жалко, ты сосать не хочешь. Я тебе в рот хочу, пиздец как, чтобы ты проглотил...
- Извини, Максик, ну не могу я.
- Давай попробуем?..
- Ну, Максик, уж лучше в жопу. Ведь кайфовей, да?
- Ладно, Вовка.
- Макс?
- Что, Вов?
- Покажи очко, я посмотреть хочу.
- Смотри...
Максим раздвинул снова свои ягодицы, а я, присев на корточки, стал смотреть.
Очко Макса вызвало во мне два чувства. Мне оно понравилось. Теперь это был расширенный овал с розово-красными внутренними краями и складками, которые уходили в темноту пацана. Никакой спермы в дырке не наблюдалось.
А еще это очко меня напугало, потому что вот, руки Макса держались за булки и почти их закрывали ладонями. Дыра же в центре казалась большой по отношению ко всей жопе. Расстояние вверх и вниз от анального отверстия было маленьким.
Испугался я потому, что подумал о себе. Ведь когда я вытирался платком Максима, у меня через ткань в очко влезло чуть-чуть три пальца.
Сейчас же, приставив ладонь к дырке чтобы измерить, выходило четыре без большого. А ведь хуй Макса больше и толще моего. Вдруг кто-то увидит у меня, например, когда нагнусь, то сразу поймет, что меня ебали в жопу.
Максим не стал вытирать жопу, одел трусы и шорты.
- Макс, а если вытечет?
- Похуй, высохнет...
- Вдруг пацаны увидят?
- Они меня голым и в трусах никогда не видели и не увидят...
Но мысль о том, что сейчас у меня большое разъёбанное очко, не покидала меня.
- Максик, а, Максик?
- Что, Вовчик?
- Ты ведь мою дырку видел?
- Видел...
- Она большая?
- Нормальная...
- Не пизди мне, Макс! У меня после твоего хуя большое очко!
- Было большим. А потом закрылось. А то бы ты ходил, и говно из тебя постоянно вылетало...
- У меня и так все вылетало... Нахуя ты смотрел, как я сру? Мне хуево было, а ты сидел и смотрел!
- Ты красиво срал... ты красивый, Вовчик. Думаешь, почему я к тебе подошел?
- Макс, что ты пиздишь... красивый. Что я баба? Ты, Максик, голубой!
- Я к тебе подошел, потому что увидел, что ты такой, как я.
- Не пизди опять, Макс! На тебе написано, что ты в жопу ебать даешь? Не хуя не написано! И на мне не написано!
Я говорил, но сам боялся, что есть какие-то секретные отличия от «нормальных пацанов», и тех, кто в жопу готов дать.
- Макс, а очко...
- Блин! Заебал ты, Вова. Очко, очком, очком, - стал он меня передразнивать. - Я тебя не за «очко» люблю...
- А за что, Макс? Ведь можно узнать по очку, что пацана ебали?
- Можно...
- Как?
- Оно не такое потом...
- Родители могут узнать? Пацаны?
- Ты что, Вова, очко свое показывать им будешь?
- Не буду... вдруг увидят?
- Ты заебал! Тебе не нравится, что мы делали?
- Бля, Макс, нравится. А так мы с тобой «голубые», да? В жопу ебемся, пиздец, если кто узнает...
- Никто не узнает, Вова.
- Максик, а как ты узнал про меня? Ну, что в жопу разрешу?
- По тебе видно Вовка, ты как я, такой же, я ведь к тебе сразу подошел... Ну бля! Не знаю! Вот начали с тобой про порку пиздеть, я думаю: покажу попу, все равно кто-то кого-нибудь выебет. Или я, или ты...
- Макс, ты ведь уже ебался, да? Я ведь вижу, что ты до хуя про эту голубизну знаешь. Ебался?
- Вот ты заебал, Вова! Хуем хоть кайф, а ты мне мозги ебешь!
- Макс, ну ладно не обижайся. Я ведь ничего... Все нормально. Ну хочешь - выеби меня.
- Хитренький ты, Вовчик! Давай по очереди, сегодня ты меня, а завтра - я.
- Макс, слушай, бля, ну, в общем, давай ты меня два раза, а потом я тебя один. Бля, только ты меня за «голубого» не считай, ладно? Вот так кайфово было, твой во мне, пиздец Макс мне понравилось. Макс, мы «голубые пидарасы» с тобой. Я, когда ты меня... узнал, что я «голубой пидарас». Мне, пиздец, Макс, как понравилось, только ты не смейся, ладно?
- Вова я люблю с пацанами, вообще пацаны...
- Что и наши в комнате?
- Блядь! Ты мне нравишься! Ты! И познакомился я с тобой, потому что ты мне понравился, и я в тебе себя увидел! Ну не знаю я, как объяснить! Мы с тобой не такие как они, понял?
- Понял.
Ничего я толком из нашего разговора не понял, но какие-то мысли остались в голове.

А вообще все получилось не так, как мы планировали. Макс ебал меня пять дней подряд. И каждый раз смотрел, как я сру спермой. Кончили мы одновременно только один раз за все время. Следы от порки на жопе Максима исчезли на третий день, но под ладонью чувствовались выпуклые полосы.
Максим никогда не срал сразу после того, как я кончал в него, а шел до сортира общаги. Когда он приходил, трусы были мокрыми от вытекшей спермы. Даже немного на шортах проступало. Он ходил в них, пока она не высохнет, говорил, что ему нравится. Я боялся, что кто-нибудь заметит.
На размер своего очка я махнул рукой, ебаться в жопу мне очень нравилось.
Иногда в мыслях я думал, что вот поебусь в лагере в жопу, потом чуть вырасту и буду ебать баб. Женюсь и у меня родится ребенок, обязательно мальчик, которого иногда буду наказывать по голой жопе ремнем. Как все это произойдет не очень себе представлял, потому что женщины меня не возбуждали никогда, даже до встречи с Максимом.

Оказалось, что из ста с лишним человек «трудных» был еще один четырнадцатилетний пацан - Витя С-ов из Сургута – «голубой пидарас» про которого все знали. Про нас с Максом никто и не догадывался.
Этот пацан жил во второй общаге с 16-17-летними соседями, которые давали ему в рот и ебали в жопу.
Когда я стал подъёбывать Макса, почему он не увидел того Витю, как меня, то Максим ответил, что это все не то, а я совсем не такой... в общем, старая песня.
Может был еще кто-то, занимающийся гомосексуализмом, но все наше внимание было обращено друг на друга.
Я стал дрочить рукой, и уже с удивлением думал, как раньше этого не делал, вместо этого ебя кровать. Спасибо Максу.

                       Август 1987 год. Подмосковье. ЛАГЕРЬ (продолжение)
Выходные
1

В начале наша работа заключалась в прополке разной овощной хрени. Потом, по мере созревания этой хрени, мы собирали её в мешки и ящики. Свекла, морковь, капуста, кабачки и ещё что-то. Бригадир из местных распределял ряды. Обычно по ряду на человека.
Поля были большие, а норма выработки при прополке: «Отсюда и до обеда». При сборе урожая норма считалась по количеству мешков или ящиков, в зависимости от вида овощей.
Многие пацаны с севера никогда не видели полей, и как растут овощи. Пытались что-то сожрать, пока им не сказали, что все опрыскано ядохимикатами.
За полями текла река Ока. Течение быстрое, берег не очень хороший, но мы все бегали купаться, когда в начале месяца погода ещё позволяла. Я купался с Максиком.
В начале работали хорошо. Но потом некоторым надоело, и физкультурник с бригадиром ходили по грядкам свеклы и пинками поднимали из ботвы спящих малолетних правонарушителей, отлынивающих от труда, который, по мнению создателей лагеря, исправлял нас.

В субботу и воскресенье мы не работали. Поэтому я с Максом собрался в город на автобусе. Пацаны с нашей комнаты сказали мне, чтобы я «все разведал», а завтра мы поедем уже все вместе.

Город был интересен. Там были храмы (которых у нас не было), магазины с продуктами (которых у нас не было), аттракционы в парке (вместо парка у нас был кусок соснового леса с колесом обозрения, которое не работало), магазины «Вино-Водка» без очередей (очереди к «амбразуре», где осуществлялась продажа, у нас были), и ещё много чего интересного.

Около какого-то православного храма со мной приключилось история.
- Мальчик! Мальчик, подойди сюда! - У входа в храм стоял священник – «поп» - как тогда я называл их. Был он очень старый, с длинной седой бородой и усами. С большим крестом на шее и чёрной шапочке. - Мальчик, тебя как зовут?
- Вова, - ответил я.
- Володя, не мог бы ты помочь мне? Что-то немощным стал, а сегодня святое причастие, - что это такое, в свои тринадцать лет я не знал.
- Что вам надо сделать, Дедушка? - спросил я, мои два деда к тому времени уже умерли, хотя прошли всю войну и выжили в той мясорубке.
- Помоги мне открыть вино. Сил у меня нет пробки вытащить, а я смотрю, ты, Володя, сильный.
- Помогу, конечно, где вино? - деловито осведомился я. Максим стоял рядом и смотрел на священника.
- Вино в храме. А ты кто? Друг Володи? Помочь хочешь? - старик обратил взор на Макса - Как зовут тебя?
- Меня Максим зовут, батюшка. - Я не знал, что попов можно называть батюшками, да и этот по возрасту больше на дедушку подходил. - Я на улице подожду. Вова мой лучший друг, - продолжил Макс.
- Красивые вы двое, Володя и Максим. Пойдём, Володя, поможешь мне, немощен стал я...
Я вошёл вслед за старым попом в двери церкви.
В церкви я был с бабушкой. Давно, ещё когда она жила в Курске, а я не ходил в школу. Мне исполнилось пять лет, наверное. И что я запомнил, так это то, что мы с ней туда очень рано собирались, на чем-то ехали. Вдоль церковной ограды стояли нищие и бабушка давала им металлические монетки.
В самой церкви было много старушек, мало стариков, и пели не понятно, хотя отдельные слова я вроде бы понимал.
В той же, куда я зашёл вслед за священником, не было никого. Меня поразила высота, и картины на куполе, очень красивые.
В Феодосии армянские церкви были не такими. Куполов у них не было, а торчали остроконечные башенки.
Мы вошли в какую-то дверь сбоку и в комнатке священник вручил мне две зелёные бутылки вина с надписью «Кагор».
- И штопор куда-то задевался, но можно вилкой протолкнуть, у меня есть, - предложил он.
- Не надо вилкой, у меня есть штопор, - сказал я и достал складной нож с зелёной перламутровой ручкой, двумя лезвиями, штопором и открывалкой. Им я резал кабачки, на рыбалке чистил рыбу, вот и сегодня он пригодился.
- Хороший ножик, зачем носишь с собой? - спросил поп.
- Пригодится, - буркнул я и занялся бутылкой.
Поставив её между ног, и зажав ступнями, я вкрутил штопор, и пробка вылетела с громким хлопком. Вторая бутылка открылась так же легко.
- Спасибо Володя. Кагор пробовал когда-нибудь? Причащался? Нет, вижу, что не крещен ты...
- Нет.
- Ну на вот.
Поп налил мне в какую-то красивую чашечку вина наполовину и дал.
- Церковное можно, пей, - и ещё что-то сказал.
Я выпил залпом. На меня обрушился вкусовой букет, которого раньше не приходилось испытывать. Вина до этого никогда не пил и даже не нюхал. Разные оттенки, терпкие, сладкие, кислые, горькие... все сразу, поразили мой мозг. И стало тепло в животе.
- Жаль, Максим не пошёл, я бы угостил... Спасибо тебе Володя, идите по своим делам, с Богом...
Он перекрестил меня в воздухе, и я вышел в храм.
Там также никого не было, перед тёмными иконами горело несколько свечей. Поглазев на иконы, которые мне не понравились, пошёл к выходу. Роспись на куполе и стенах была красивее.
У входа было что-то типа киоска, только вместо газет в нем продавала пожилая женщина в платке маленькие иконки с разными лицами, у всех головы окружены золотым, свечками, крестиками, книжками... Книги меня заинтересовали, правда они стоили очень дорого. Зато вот маленькая брошюра, написанная вроде на русском, но все равно непонятно, меня заинтересовала, и я купил её за шестьдесят пять копеек. Став обладателем интересной (на мой взгляд) книги.
Открыл тяжелую дверь и вышел на свежий воздух.
Максим терпеливо ждал меня, стояв у ограды в своих неизменных шортах и футболке. В то время мало кто из пятнадцатилетних пацанов осмеливался носить шорты, это считалось детской одеждой. Да и бейсболок ни у кого не было. Он же был и в том, и в другом. Его тонкая, и поэтому казавшаяся высокой, фигурка на фоне железных прутьев показалась мне какой-то одинокой, и я бегом поспешил к другу.
- Вино открывал, кагор называется, вкусное, поп налил, я уже пьяный, книгу там купил... - одним махом выпалил я.
- Кто пьяный? Батюшка? - не понял Максик.
- Я пьяный! А он-то не твой отец? Батя? Почему батюшка?
- Так говорят, я помню, когда маму хоронили.
Мне стало так стыдно, и понятно почему...
- Прости Максик, я не хотел...
Макс чуть отстранился от меня, посмотрел в глаза, и сказал: «Ладно, Вова, я сам что-то расстроился, ты прости, пойдём дальше смотреть что тут есть».
И мы пошли дальше. Куда глаза глядят. Заблудиться я не боялся, потому что если, где пройду, то запоминаю дорогу. Даже в лесу. Исключение - болото с трясиной, низкими кочками с багульником и морошкой. Там нет никаких ориентиров и всё кажется одинаковым.
Магазин «Вино-Водка» очень меня заинтересовал. Хотелось «Кагора», правда не думал, как я куплю его, если он там будет. Кто бы мне, тринадцатилетнему подростку, продаст в магазине вино? Максим же, в свои пятнадцать, выглядел моего возраста или даже чуть младше из-за телосложения, и своей изящности, что ли.
«Кагора» не было. Была водка по десять рублей за бутылку. «Пшеничная».
Мысль ещё не оформилась, но отложились где-то позади сознания. Ещё поразило что в магазине совсем отсутствовали покупатели, а за прилавком скучала продавец, худая баба лет тридцати.

* * *

Покатавшись на каруселях в парке и постреляв в тире из пневматических винтовок, мы с Максом поехали в совхоз. В тире задержались, я постоянно выбивал призовые три пульки, и в конце концов так надоел мужику, что он нас просто выгнал, и даже не стал брать деньги, что я ему предложил за пульки.

* * *

Не задержавшись в совхозе, мы вдвоём сразу направились к общагам. Путь, как всегда, шёл через лес, и я сказал Максиму:
- Макс, давай по-быстрому, а?
- Вов, потом может?..
- Ну, Макс! Давай! Вчера я был, сегодня опять ты должен, давай быстренько...
- Ладно, пойдём...
Максим свернул с дороги, и пошёл вперед. Он всегда ходил впереди, показывая мне дорогу и ведя за собой.

* * *

Минут через сорок мы продолжили свой путь. У меня внутри все ликовало. Это происходило каждый раз после наших с Максом походов в лес.

* * *

Ввалившись в комнату и не обнаружив никого, я упал на свою койку. Максим остался стоять, собираясь куда-то пойти. Но потом, видимо передумав, тоже прилег.
Разбудили нас пацаны, вернувшиеся с пруда и громко обсуждавшие совхозных девок, дискотеку в клубе и то, что Колян плавает «топориком».
- Ну чо, в городе как?
- Заебись, можно ехать, - ответил я.
- Чо есть там? - спросил Серый.
- Всё, - включился в разговор Максим, проснувшийся вместе со мной.
- Водка по десять рублей пузырь и народу никого, - Выпалил я, мысль об алкоголе прыгнула из глубин подсознания в мой мозг.
- Чо, вообще очереди нет? - усомнились пацаны.
- Никого, надо просить, чтобы кто-нибудь купил.
- Найдём, - самоуверенно ответил Серый, все сразу стали предлагать варианты...

1987 год. ЛАГЕРЬ

Водка «Пшеничная»

Мы решили приобрести два пузыря «Пшеничной». Итого - двадцать рублей. Деньги были у всех, потому что какими бы не были родители у некоторых, они снабдили деньгами своих отпрысков, отправляющихся так далеко от дома. В совхозе же деньги тратить было негде, магазин мог предложить очень маленький ассортимент, и спросом пользовался только лимонад местного завода.
Поэтому нужная сумма собралась в один миг.
* * *
Приехав в город, и следуя моим указаниям, мы нашли магазин, и остановились чуть вдалеке от него.
Оставалось купить. Вариант купит самим отпадал сразу. В комнате у нас сильно старших, которые бы уже брились, не было. А самому старшему шестнадцать должно исполниться только осенью. И при всех наших «криминальных» заслугах, выглядели мы обыкновенными мальчишками.
Два первых встречных мужика не соблазнились наградой в три рубля, а один послал нас в пешее путешествие на мужской половой орган, а попросту «на хуй», пригрозив ещё вызвать ментов.
Пацаны приуныли. Я же, припомнив, как мне продали сигареты, решил попытать счастья сам. Тем более, что в тот день на мне были не шорты, а в штаны защитного цвета с карманами по бокам. Узнал, что такие называются kargo лет через десять -пятнадцать.

* * *

Небольшое отступление

Хочу сказать, что никогда не стремился быть лидером, все получалось само собой. Тут пишу я про себя, и как обещал в самом начале, ничего не приукрашиваю, даже самой малости.
И про гадские свои поступки - тоже пишу.
Повторял и буду повторять, что все правда.
И вино в подмосковном городе Кашире я священнику открывал своим ножом.
И водку покупал.
И даже Максима моего любимого в щеку целовал у церкви, прося прощения.
И в лесок тот, перед общагами наведывался со своим другом не раз и не два.
Все помню, как сейчас. Даже какая погода тогда была.
И лицо старенького попа, и книжку, и лица пацанов из моей комнаты. Все помню.
Кто читал немного из того, что я пишу, говорят - интересно. Это меня поддерживает. Правда на самом деле, я все для себя делаю.

* * *

Забрав деньги у пятнадцатилетнего Коляна-Дули - угонщика велосипедов - я вошёл в магазин.
В царстве Бахуса, как и вчера, никого не наблюдалось. Как и вчера, скучала продавщица. Идти к ней, через весь зал было боязно, но я пошёл.
Подошёл к прилавку, положил в блюдце двадцать рублей трояками, пятерками и мелочью. Спокойно сказал: «Две «Пшеничной», пожалуйста».
Продавщица (именно так - продавщица), посмотрела на меня, сгребла деньги с блюдца, открыла кассу, положила деньги, рассортировав их, даже мелочь. Пробила чек. Закрыла кассу. Отошла в угол магазина. Вернулась с двумя бутылками «Пшеничной», и поставила их на прилавок, немного стукнув о друг друга. Молча.
Я взял по бутылке в каждую руку, и медленно, очень медленно пошёл к выходу. Сердце бешено билось, спина ожидала окрика. Но ничего не произошло, и я спокойно покинул «Вино-Водку».
Первым ко мне подбежал Максим, забрал из рук бутылки и спрятал в предварительно завязанные рукава матерчатой куртки.
Вслед и остальные подоспели, восхищённые моей смелостью и отвагой.

* * *

Вот интересно. Мне было тринадцать лет, из-за своего физического развития мне давали четырнадцать-пятнадцать. И на фото того времени выгляжу максимум на пятнадцать, с бооольшой натяжкой. Лицо-то детское.
Но вот на взрослых я производил впечатление совершеннолетнего человека. И не раз в этом убеждался.

* * *

Всей командой «юных алкоголиков» мы пошли на остановку, чтобы уехать в совхоз. На карусели, боясь разбить стеклянную тару, не захотели.
Правда, я еще бы остался. И просто побродил по улицам провинциального городка.
Люблю незнакомые города, когда идёшь и не знаешь куда выйдешь в какой-то момент.
Потом, приезжая в незнакомый город, я просто шёл по улицам и смотрел по сторонам. Заходил чёрт знает куда, но всегда выручал какой-нибудь местный знаток краеведения и топографии, подсказывающий правильную дорогу, а то и достопримечательности по пути.

* * *

Очень довольные собой, мы вылезли из автобуса на центральной площади совхоза. Путь наш лежал к общагам через частные дома, с заборами из досок, и палисадниками с цветами под окнами. На дороге в пыли копошились куры. Людей не видно. Проходя мимо какого-то дома, на скамейке увидели сидящих парней лет пятнадцати-шестнадцати.
- Эй, олени северные! - окликнул кто-то из них. - Если на дискаче хоть один из вас наших телок клеить будет, вам не жить!
Только теперь я заметил говорившего. Это был парень с лицом колхозника (да простят меня деревенские жители) с причёской, модной в то время у некоторых представителей «продвинутой» провинциальной молодёжи.
Волосы спереди дыбом, как будто лаком набрызганы, а сзади длинные, шею прикрывают.
Потом я узнал, как добиваются такого эффекта.
Способов существовало два:
Первый заключался в том, что сухая голова сильно натиралась вафельным полотенцем, волосы торчали дыбом, но держалось все это часа два.
Во втором же случае мокрая голова немного мылилась мылом и опять же натиралась полотенцем, а потом сушилась на солнышке.
Второй способ давал поразительный по стойкости результат, только «модники» постоянно чесались, как будто у них водились вши.
Одет местный был тоже с оригинальностью. Школьная темно-синяя куртка с отрезанными рукавами, превращенная в жилетку, сверкала, наверное, килограммом металлических заклепок на всевозможных местах. Завершал ансамбль совхозного модника браслет из безопасных лезвий для бритья.
Я же, как и все наши, причёсок как таковых не имел, волосы росли сами собой и приглаживались, как правило, пятерней.
Наша компания прошла мимо молча, и никто на этот наглый выпад не ответил.
И только когда стали подходить к лесу, отделявшему совхоз от общаг, Мишка-онанист сплюнул и сказал: «Олени северные... посмотрим, хуесосы...»

* * *

Вся заваруха с местными началась с похода наших «трудных» на совхозный пруд, в то время когда я с Максом ездили в город.
Подробности рассказали сразу несколько пацанов, идущих рядом со мной.
Если коротко, то: кто-то не так посмотрел, не то сказал, не так нырнул, да ещё и кого-то забрызгал.
Драки не случилось, она назревала в клубе, если наши туда пойдут, как они обещали.

1987 год. ЛАГЕРЬ (продолжение)

Я пью водку впервые в жизни

Распивать водку в общаге было бы верхом безрассудства. Все мы, перед отправкой в лагерь были строго предупреждены, что от нашего поведения очень зависит, где мы продолжим своё обучение: в обычной средней школе, или специальной, с высоким забором. И даже расписались в бумажке с предупреждением.
Не было дураков пить водку в общаге.
Но пить её все же было надо! Деньги, целых двадцать рублей, уже потрачены.
Максим предложил в качестве альтернативы общаге лесок, разделяющий место нашего проживания от совхоза.
Я уж было подумал, что он поведет нас туда, на ту полянку с дубками, где я каждый раз присаживался на корточки, голый, и выпускал из себя сперму, что мне накончал внутрь Макс. Но потом подумал, и решил, что «наше место» раскрывать перед пацанами Максим не будет.
Успокоившись, я высказался, что не плохо бы в качестве закуски поймать курицу, которых много ходит по дороге, и судя по всему, что хозяев нигде видно не было, они дикие и ничьи. Ходят бесхозные, почти готовые шашлыки. Откуда мне знать было, что так в сельской местности заведено.
Пацанов я убедил, что сумею курицу распотрошить, предварительно лишив её жизни, да ещё и изжарить на костре.
Ничего этого в своей жизни я не делал.
Потрошить, чистить и готовить я умел только рыбу. На охоту не ходил, тогда она мне не нравилась, хоть дядя Леша - брат отца - много раз звал меня поохотиться на ту или иную дичь.
Под предлогом того, что мне предстоит совершить убийство пойманной птицы с последующей готовкой, я остался в комнате. Остальные же, в том числе Макс, отправились на «охоту».
Завалившись на кровать, я перестал забивать голову мыслями о курах и сосредоточился на другом.
Понятно, на чем может сосредоточиться тринадцатилетний пацан, оставшийся один в комнате на более или менее продолжительное время...
Благодаря Максиму я научился мастурбировать рукой. И занялся этим делом, представляя себе,  как я ебу Максима в попу, но потом как-то перескочил на то, что Максим ебет меня, вспомнил все-все ощущения, какие у меня были, и кончил. Все равно, так как нам предстояло пить водку, уединиться с Максимом на знакомой полянке не представлялось возможности.

* * *

Прибежал Макс, и с порога:
- Поймали! Поймали эту суку! Хотела улететь, а Колян её камнем сшиб...
- Насмерть? - Мне не очень-то хотелось убивать курицу.
- Ранил! Но потом она стала орать и её...
- ...?
- Нужно разделывать, никто кроме тебя не умеет, пошли. Я место новое нашёл, почти рядом с «нашим», где дуб растёт...
- Пошли, - сказал я, вставая с кровати, и нагнулся, надевая кеды.

* * *

В нашем лагере почти все пацаны, приехавшие из Сургута и Нижневартовска, ходили в кедах. Но не в советских - тяжёлых и стремных. А в китайских, лёгких и модных – «Два мяча». На боку кед действительно были резиновые два мячика.
Каждый раз завязывать шнурки было лень, и одевали их, зашнурованными на половину. Трудно и тяжело. Но время, потраченное на натягивание кед, можно было потратить на ту же шнуровку. Но кеды натягивали, а не шнуровали.
Максим, как всегда, шёл впереди меня, показывая дорогу. А я шёл позади его и любовался стройным телом Макса и попой под шортами.
Места сначала были знакомыми, но потом он свернул в сторону и вскоре мы оказались на небольшой поляне, окруженной молодыми дубками. Дубы в этом лесу росли везде.
Поляна мне понравилась, потому что под опавшей прошлогодней ещё листвой трава росла не так густо и высоко, где дубков не было.
На одном краю, около деревьев лежал ствол поваленного дерева без коры, выглядевший совсем сухим.
На дереве сидели все «трудные» из нашей комнаты и курили.
Труп курицы с грязно-белыми перьями лежал перед ними как улика в совершенном злодеянии.
Я взял курицу в руки и повертел её, рассматривая. Умерла она страшной смертью, с утра и не подозревая, что к вечеру станет закуской для семи (включая вашего покойного слугу) малолетних «алкоголиков».
Решив, что действовать нужно быстро, кинул курицу в листву и достал из кармана нож. Он меня уже много раз выручал за эту поездку в лагерь.
Нож с зелёной перламутровой рукоятью, двумя лезвиями - большим и маленьким - а так же штопором, использованным мной вчера в церкви, и открывашкой, которая могла открывать хорошо только бутылки с лимонадом. Мой отец применял его для чистки рыбы, потом его себе забрал я. На конце ручки выступали два «рога», подходящие к гильзам 16 и 12 калибра, этими «рогами» вытаскивали их раздувшиеся, из патронника.
С курицей я поступил как с рыбой - я её выпотрошил и вытер внутренности лопушком, который подал мне Максим.
Правда перед этим пришлось провозиться с перьями, но худо-бедно и с этим я справился.
«Охотники за ничейными курицами» внимательно за мной наблюдали.
Вытерев руки от крови и ещё какой-то гадости опять же Максимовым лопушком, я поднял тушку вверх, и пацаны своими негромкими голосами и гудением (чтобы не «спалиться») выразили мне своё восхищение.

* * *

Сколько я ни старался, мясо с одной стороны получилось почти сырым, а с другой стороны - подгоревшим.
Но, применив мудрость плохих поваров, что «горячее сырым не бывает», я разделил, где ножом, а где и руками, курицу на семь частей.
Почти ровных на мой взгляд.

* * *

Как-то сам того не ожидая, и не стремясь, я становился лидером нашей компании малолетних правонарушителей. И мальчишки старше меня на несколько лет принимали это как должное.
В школе никаким лидером и главарем, то появляющихся, то распадающиеся группировок я не был, и не хотел.
А тут все получилось само собой.
С этого, наверное, и началась моя карьера в качестве руководителя и заводилы в различных компаниях.

* * *

Стакан в наличии имелся только один. Он был предусмотрительно спизжен (ибо стаканы только пиздят, а не крадут) из столовой похитителем кур - Коляном.
Бутылка с красивой этикеткой с нарисованным желтым пшеничным полем оказалась в моей руке. Пробка из белой фольги, сковырнутая тем же ножом, полетела в прошлогоднюю листву.
Разливать, конечно, выпало мне. Лидерство в этом деле никто оспаривать и не собирался. Некоторые из мальчишек оправдывались тем, что в самый ответственный момент у них может дрогнуть рука, подвести «глаз», в общем, причины нашлись у всех.
«Огненной воды» досталось всем по половине стакана, с небольшой добавкой. Мне, как последнему, вышел полный стакан. Я выпил его в два приёма, задержав дыхание. Почти как воду.
Сначала во рту, потом пищеводе и желудке разлилось тепло. Водку до этого дня я никогда не пил. Вчера попробовал кагор, но от водки ощущения совсем не такие, как от вина. А потом... наступило опьянение... сразу. Мне понравилось это состояние.
Помню отрывками:
Мы едим сырое подгоревшее куриное мясо, без хлеба конечно.
Я борюсь с тремя пацанами, мы смеемся, они не могут меня повалить и все время сами оказываются на земле.
Кто-то что-то рассказывает, я тоже хочу сказать, но почему-то улыбаюсь и не говорю.
Ночь. Горит костёр. Странно, когда стало темно?
Я не заметил. Время выпало. Костёр освещает лица мальчиков. Все молчат.
Меня ведёт Максим за руку. Говорит слова, я их не понимаю, но согласен с ним во всем, и мне хочется потрогать его за голую попу под шортами.
В комнате нет троих, «наверное ушли в туалет», решаем мы, и ложимся спать.
С меня кеды стаскивает мой друг, самый любимый и самый лучший - Максимушка.
Сон без сновидений.

* * *

Утром, проснувшись я почувствовал ЖАЖДУ. Мне очень хотелось пить, но очень не хотелось вставать. Сил не было. Но, все же жажда пересилила лень, и путь мой лежал к умывальникам во дворе.
Я пил, пил и никак не мог напиться. Внутри забулькало и стало тяжело.
Напившись и сделав свои маленькие дела, я вернулся в комнату.
Пропавшие вчера пацаны лежали на кроватях, причём каждый не на своей. И все трое были в каком-то сене. Волосы, одежда... отовсюду торчали чужие стебли травы.

* * *

Один из троицы рассказал, что шли они, держась друг за друга, чтобы не потеряться в темноте. Наткнулись на краю поля на большую кучу сена, и решили переночевать. Видели такое в кино.
Залезли, и закидали себя сверху сеном (как они думали). Через какое-то время у них стало колоть тело и все чесаться. Упрямцы долго терпели, но зуд стал невыносим и пришлось убираться. Ориентируясь по двум горевшим у общаг фонарям, они пришли и упали на кровати.
Чесались пацаны весь день, и в поле тоже. Норма не выполнялась, но им было плевать. «По хую норму, спать хочу» - сказал Мишка и лег в высокие листья свеклы. Вскоре спали все. Разбудили нас голоса бригадира и руководителя, шедших проверить работу.

Хорошо, что мы не попались, и никто ничего не натворил пьяный.
А ребята приняли за сено солому. Солома кололась. Сена, как и многого другого на Севере мы не видели.
Кормить им было некого...

1987 год. ВОЕННЫЙ ЖЕНЯ

1

После трудового лагеря, когда я пришёл в класс, отношение ко мне изменилось. В глазах некоторых я стал героем, наебавшим школу и ментов.
(Более подробнее о моём положении в классе я написал в главе «Сашка»)
Дрочил я теперь рукой, на вырезки из журналов, на фотки с Женей П-лом и Игорем М-ом, что остались, и вспоминая (чаще всего) Максима, и что мы вытворяли каждый день ( не считая трёх или четырёх за весь месяц) в подмосковном лесочке.

В первую неделю учёбы, придя из школы и кинув взгляд на книжный шкаф, я увидел книгу Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Она затерялась среди наших книг, хоть и была библиотечной. Менты забрали все с кладовки, а домой не приходили.
«Золотой теленок» давно дожидался своего часа, в нем лежал адрес того военного, который договаривался со мной, чтобы я принёс ему эту книгу домой. Решив, что успею провернуть торговую операцию после тренировки, я взял книгу, посмотрел на месте ли адрес, и положил её в сумку с плавками и полотенцем. Сегодня у меня по расписанию был бассейн.
Выручить я собирался не менее тридцати рублей, потому что книга стоила три рубля.
Как же я потом проклинал свою жадность. Но обо всем по порядку.

Звонить по телефону не стал, а решил ехать сразу по адресу. Оказалось, что военный жил недалеко от дома моей бабушки. Нужно было только перейти дорогу, и пройти один дом.
Дверь открыл тот же военный, но без формы. Он посторонился, пропуская меня в квартиру, но я остался на пороге.
- Здравствуйте, я книгу принёс. Помните весной вы спрашивали.
- Привет, долго же ты шёл...
Я не собирался рассказывать мужику про все что случилось со мной, и спросил:
- Вы брать будете? Или я пойду?
- Тебя как зовут? - спросил меня военный.
- Вова
- А меня Женя, тебе лет сколько, Вова?
- Тринадцать, скоро четырнадцать будет.
- Проходи раздевайся, - Женя махнул рукой вглубь квартиры.
Не знаю почему (знаю, знаю, жадность моя всему виной), но я зашёл, разделся, и Женя, придерживая меня за спину, повёл в комнату.
- Показывай книгу, сколько стоит?
- Тридцать рублей
- Чего дорого-то?
- В десять раз, она три рубля по госцене.
- Давай за 25 одной бумажкой.
- Давайте, она одна осталась.
Я протянул книгу Жене и он, взяв, пролистал её. Потом посмотрел на меня и сказал:
- Она библиотечная, семнадцатой страницы нет, зачем вырвал, я и так бы взял, где спиздил её?
- В школе.
- А номер школы?
- Двадцатый
Женя, говоривший со мной, сидел на спинке дивана. Приподнялся, и не знаю откуда, достал двадцать пять сиреневых рублей.
- Вот, держи.
- Спасибо, - я взял протянутую купюру.
И в следующий момент он спросил меня:
- Сосать будешь у меня, Вова? И сосать, и глотать?
А я смотрел на него. Не знаю, может это гипноз был. Потому что я ответил:
- Буду.
- И в жопу ебать себя тоже дашь, да? И кончать тебе в кишки?
- Да.
Очень хорошо помню этот наш дословный разговор.
- Я знаю, что будешь, просто так спросил.
- Откуда вы знаете?
- Просто видно по тебе, что будешь.
Женя вычислил меня так же, как и летом в лагере Максим.
Кстати, больше за всю мою жизнь мне не встречалось таких людей, как Женя и Максим.
И, наверное, я что-то взял от них двоих. Ведь я и сам вижу пацана, который готов к однополым отношениям.
- Как видно? Как видно?! Скажи Женя, всем видно? - я не на шутку испугался, что всем будет видно, что я ебусь в жопу, и видимо ещё буду сосать хуй и глотать сперму.
- Не всем, кто в «теме» давно, некоторым видно...
- В «теме»?
- Это то, чем ты со мной сейчас заниматься будешь... Никто же не говорит: гооомооосееексуууааалииизмооом, - Женя растягивал слово как резиновое.
- Понятно.
- Малыш, ты ещё мал и глуп, и не видал больших залуп. Не волнуйся, это не видно всем. Все происходит на уровне подсознания.
Подсознание - значение данного слова не было мне знакомо в мои тринадцать. Я только понял, что всем не видно, что я «голубой» и немного успокоился от Жениных объяснений.
После того, как мне понравилось ебаться с Максом, в разных ролях, активе, и особенно - в пассиве, у меня появилась уверенность, что я «голубой», пидорас, пидор, гомик... как хотите, называйте ебущегося в попу. И очень боялся, что об этом кто-то узнает, особенно мама. А также в школе и на тренировках.
Женя приспустил чёрные трико, и передо мной предстал гладко выбритый лобок и огромный, как показалось, хуй.

И тут читатель скажет: «Что за хуйня, Вова? Почему у тебя все хуи обязательно огромные, задницы мальчиков - худые, так не бывает!»
Отвечаю: «Бывает!» Посмотрите на мои фотографии. В основном там именно такие пацаны и есть.

Хочу описать Женю каким я его запомнил за все время, что ходил к нему.
Женя по национальности - чуваш или мариец. Точно сказать не могу. Говорил он шуточками и в разговоре проскальзывал небольшой акцент. Такого я больше никогда ни от кого не слышал.
В лице Жени имелось что-то обезьянье, от мартышки. Некрасивое лицо. Какого роста, точно сказать не могу, как я или даже чуть ниже. Или выше...Однако я с ним был одного роста.
Тело пропорциональное, не худое и не толстое, с мышцами.
Кожа гладкая без морщин, ягодицы подтянуты и маленькие. Волос ни в паху, ни на жопе нет. Очко со складками серо-черное, большое, как мне показалось, по сравнению с моим, или пацанов, у которых я видел, Максима, например. Женино хуище я зажимал в двух кулаках, а сверху еще торчала острая фиолетовая головка.
Толщиной он был в полтора раза больше, чем я складывал в кольцо свой большой и указательный палец.

И вот эта колбаса оказалась передо мной.
- Соси, - сказал Женя.
Я поднес лицо к его члену и ощутил запах. Это запах мытого хуя, он есть такой. А когда стал брать залупу в рот, меня чуть не вырвало, не знаю как, но я сдержал позывы.
- Не спеши, бери... не сосал никогда? Ничего, потом понравится...
Он, Женя, был прав в этом, мне потом понравилось сосать и глотать, только не у мужиков, а у пацанов.
Я сосал его хуй, настолько глубоко вбирая, насколько мог, он, наверное, только на половину и помещался у меня.
Правой рукой держал, чтобы не подаваться, а то, что выпирало - сосал.
- Зубами не царапай, - поучал он - Сейчас уздечку...
Что за «уздечка», я не знал, и Женя, вытащив свой хуй из моего рта, показал, что надо делать и где щекотать языком.
- Теперь соси.
И я снова стал работать ртом.
Вкус хуя тоже казался мне странным и незнакомым. Вкус смазки. И сильно мешали слюни, которые заполнили мой рот. Много слюней. Я глотал их, но они капали мне на подбородок и рубашку.
А потом он стал кончать мне в рот, и сказал:
- Глотай.
Я стал глотать, быстро-быстро, но все равно не успевал все проглотить. И у меня текла сперма из рта и капала на рубашку, купленную за пятьдесят рублей на толкучке, когда, продав книги, я приоделся. Как уже говорил, джинсы и рубашка лежали дома у бабушки, чтобы не спалили родители. Идя к Жене, я переоделся.
Вкус спермы был знаком мне. Я несколько раз все-таки пробовал свою. Хорошо, что не горький или соленый, как потом мне попадалось у пацанов. Поэтому меня и не вырвало.
- Молодец, завтра ебать тебя буду... понравится.
- Женя! В меня твой хуй не влезет! Он большой сильно! Очко мне порвет.
- Влезет, и не в такие жопы влазили, сними джинсы.
Я подчинился, и стоял со спущенными штанами и трусами до колен. Мой хуй лежал. Ничего возбуждающего в произошедшем не было.
- Повернись и раздвинь булки.
Я снова выполнил, что он мне приказал.
Женя бесцеремонно пальцем, скользким, наверное, от его слюны влез в мой анус на всю длину. Было неприятно. Подвигавшись вперед-назад, палец вылез. И тут же в очко вошло уже два сразу. Женя крутил ими и ебал меня. Что-то такое проделывал со мной Максим, перед тем как выебать в лесу в первый раз.
- Влезет, одевайся. Завтра приходи в это же время.
- У меня тренировка, - стал возражать я.
- Один раз пропустишь, иди...
Я оделся. И не попрощавшись, пошёл к бабушке. Дома у неё посмотрел на рубашку, которая была в моей слюне и сперме Жени. Пошёл в ванную комнату, и хотел застирать её, но опустив в воду увидел, что вода стала чёрной. А надписи на карманах смылись и превратились в разводы. Рубашку очень стало жалко. Но носить её уже было нельзя, и я выкинул рубашку в мусоропровод.

На следующий день я и в правду пропустил тренировку и пошёл к Жене. Четвертак спрятал у бабушки, не зная ещё, на что его потрачу.
Хочу сказать, что за месяц полевых работ в трудовом лагере я получил двадцать два рубля семнадцать копеек. И купил в Москве на обратном пути цветомузыку, работающую в такт от встроенного микрофона, чувствительность которого можно регулировать.
Мог конечно и не идти, вряд ли что он мне бы сделал, даже зная номер школы, который я ему выболтал. Я видел его хуище, и знал, что он хочет меня выебать. Но я пошёл, и даже сейчас не знаю, зачем это сделал. Тем более, что ебаться с ним, как например с Максом, я не хотел. Или все же хотел, но сам себе в этом не мог признаться. К Максиму я собирался съездить только в конце месяца на выходных. А других, с кем можно было бы... у меня не было.

* * *

Войдя в знакомую уже комнату с диваном, сразу сказал:
- Женя, ты мне кончой всю рубашку испортил.
- Бля, Вова. Прости, а хочешь я тебе «афганку» подарю с берцами?
«Афганка» - это круто. Там много карманов, и даже есть на штанах боковые - для автоматных магазинов.
- Хочу, когда подаришь? - во мне проснулась жадность.
- Выебу тебя, спущу в кишки. И подарю. Как со службы приду. Я дежурю. Всю неделю. Придешь * * * числа.
«Афганка» - у всех, кого знаю, такой нет!
- Ладно, приду * * *.
- Хорошо Вова.
А там Женя быстро разделся. Взглянув на его хуй, я все-таки не представлял, как он собирается ебать меня им.
Раздевшись, Женя стал снимать одежду с меня, и я только переступал ногами, освобождаясь от брючин и носков.
И вот я, пока ещё тринадцатилетний подросток…
Хуй мой сжался от страха. Какое тут возбуждение.
- Вставай сюда, - Женя машет рукой на диван.
Я встаю коленями на диван, локти мои на спинке. Жопа находится как раз над краем дивана.
- Выгни спину.
Я выгибаю, попа оттопыривается как-то по-блядски.
- Женя, если будет больно, то я не буду, - предупреждаю его.
- Немного будет, потерпишь.
- Нет.
- Чуть-чуть и все, хорошо? А за рубашку – «афганка».
Вот так я и продал свою жопу за военную форму. Правда в том, что свою жопу я и так бы продал. До пятнадцати лет пассив во мне торжествовал. Да и до конца не смылся. И сейчас есть :)
Потом чувствую палец. Он скользкий, мажет мне очко, входит и выходит несколько раз.
Другое ощущение. Головка Жени упирается в меня. Но не может проникнуть. Давит. Давит. Никак.
Снова пальцы, два или три. Крутятся. Мне не приятно. Максим своими пальцами просто водил вперед-назад, как бы ебя. Женя крутит, скорее бы уже вытащил их.
Мне не стыдно. Но я боюсь боли от большого Жениного хуя.
Головка по центру. Давит, давит... и тут входит в очко. Думал, что будет больно, но боли немного.
Головка идёт дальше. Вперед, вперед. Края моего очка обхватывают член, натягиваются. Хуй идёт вперед. Чувствую, как залупа трется о кишку. Неумолимость происходящего, меня уже ебут, и назад не повернуть, как бы я не хотел.
Хуй идёт... и заполняет меня всего, полностью.
Руки Жени на моей жопе. Гладит живот. Трогает мой член. Блядь! Я не заметил, он уже стоит. Руки ласковые. Только руки. Хуй во мне двигается отдельно от рук, неумолимо.
Чувствую острую боль, вскрикиваю. Женя останавливается. Хуй во мне ждёт.
Мой хуй тоже стоит, этот пидарский хуй-предатель. Ему нравится, что в жопе другой хуй ебет меня.
Женя вытаскивает из меня полностью. Чувствую, что очко моё открыто. Отдых на секунды. Снова входит в меня... уже сразу и до яиц. И снова выходит. Ещё, ещё, ещё.
В какой раз он вышел, и моё очко само пердит.
Женя ждёт, и когда воздух или газ выходит.
И сразу в меня. Туда-сюда, туда-сюда...
Уже во мне, Женины большие яйца бьются об мои.
Я вспоминаю, какой большой хуй у Жени, а ведь он сейчас весь во мне. На меня с каждым толчком накатывает возбуждение. Здоровый хуй ходит во мне, и я заполняюсь. Я хватаю, именно хватают свой и дрочу. Женя не останавливается, ебет меня. Какое будет моё очко? Пиздец. Волны наслаждения всё сильнее и сильнее. Мой анус начинает сжиматься и разжиматься. С каждым жимом из меня вылетает белая струя спермы и ударяет в спинку дивана, я сам насаживаюсь на ебущий меня хуй, чтобы он проткнул меня всего.
Женя быстро-быстро ебет меня. Громкие шлепки. И вот он вжимается в мою попу и замирает.
Если кто скажет, что чувствовал, как сперма заполняет его прямую кишку - он пиздит. Ничего не чувствуешь. Только пульсацию хуя в тебе. А вот потом, когда из тебя его достали. Ты ощущаешь, что из тебя течёт. Сперма ли... говно со спермой. По ложбинке между ягодиц, по яйцам. И капает. Вот тогда да, ты знаешь, что в тебя кончили. И очко твоё, ещё не отошедшее от хуя, старается закрыться, но не может сразу.
Женины руки развели мои ягодицы, из меня течёт и капает. Мне похуй на все.
Я дрожу и кружится голова. Мне очень хорошо и очень стыдно, что меня сейчас выебали таким большим хуем. Мужик, который мне совсем не нравится. А мне блядь, хорошо!
Пидорас, какой ты пидорас, думаю я про себя.
Сперма ещё течёт. Я стою. Зад мокрый и липкий.
- Там туалет.
Я оборачиваюсь, смотрю. Женя показывает, где у него туалет. Я встаю и бегу, стараясь успеть.
Но пробегая мимо прихожей, там шкаф с большим зеркалом, выпячиваю свою жопу и развожу ягодицы. Смотрю на своё очко. Оно тёмное в середине и красное по краям. И стенки кишки светло-розовые. И белая сперма. Очко большое. Мне кажется, что туда стакан влезет.
Если оно не закроется, то все узнают про меня. Мне пиздец.  Еще и волосы растрепаны. Я их не трогал. А, это я упирался в спинку дивана головой. Но очень хочется какать, и я бегу дальше. В туалете на унитазе, как-то само все из меня льется, почти не тужусь. Страшно касаться своей дыры. У Жени вместо туалетной бумаги - разорванные на квадратики газеты. Они проваливаются в меня внутрь, немного.
Иду в ванную и моюсь, моюсь под душем.
Заходит Женя, хуй у него висит. Он кладет полотенце на стиральную машинку.
Вытираюсь, смотрю на себя в зеркало. Говорю губами беззвучно: «Пидорас».
Захожу в комнату, где меня выебали. Женя голый в кресле. У него столик журнальный и там бутылка. Коньяк и больше ничего. И две стопки. Он наливается мне, и я выпиваю, как воду. Потом ещё, и ещё.
Мне хорошо, я так не ебался никогда. Даже с Максом. Но больше я не дам себя ебать мужикам. Взрослым.

И не давал. Только ещё один раз, ебался я девятнадцатилетний с опытным гомосексуалистом. Но там мне ещё и хуй сосал четырнадцатилетний мальчик.
И потом... много, много позже ебался со своими выросшими мальчиками, не со всеми. С любимыми. Им было от двадцати до двадцати четырёх. И так как меня они не возбуждали, чтобы я мог им присунуть, то я предоставлял свой зад в их пользование. Со старшими - никогда.
Потом я сижу на коленях у Жени и плачу. Он мне противен. Со своим обезьяним лицом, гладеньким телом и здоровенным хуем.
Я плачу, а эта обезьяна слизывает мои слёзы. Мне по хуй.

 2

При расставании Женя сказал, что его не будет неделю, а потом чтобы я пришёл и забрал обещанную им «афганку».
Очко у меня кстати не болело, и закрылось. Я ходил на тренировки, и ждал обещанного дня.
И мысли.
Меня одолевали мысли.
Даже когда в августе я ебался с Максимом как в активной, так и в пассивной позиции, мне нравилось.  И то, что мне пацаны нравятся - это ничего. И бабы, наверное, тоже понравятся, со временем, когда взрослый стану. Но я думал, что вот наебусь, а потом женюсь как все, и заведу детей - мальчиков. И буду их любить. А наказывать только за плохие поступки. Если неуд. по поведению - не буду. А если украл чего - снимай штаны.
Образ моей будущей жены, и вообще бабы, в отличие от сыновей, был очень расплывчат. Да я и никогда не дрочил на баб.
Не хотелось мне быть «голубым пидорасом».

А вот с Женей, я понял, что я и есть «голубой пидорас». И даже пытался запретить дрочить себе на пацанов (на мужиков я никогда и не дрочил). Но не мог вытерпеть. И если не вырезки, то вспоминал Максима. Женю и все что с ним у меня было, я не вспоминал.

Женю видеть я не хотел. Но мне была нужна «афганка», поэтому я снова пошёл к нему.
Двадцать пять рублей я не потратил, а увез от бабушки домой и спрятал в книге.
Когда я пришёл к нему, он сказал мне, чтобы я не раздевался. И сам вышел, закрыв двери на замок. Он был одет в зеленую форму и фуражку.
Мы пошли к нему, где он работал - служил.
Прошли через КПП, и пошли по территории части.
С Женей здоровались, и он отвечал. Все смотрели на меня, и я понял, что они знают, что Женя – «голубой пидорас», и знают про меня, что я – «голубой пидорас», и ебусь с ним.
Мне подошла третья афганка, которую я примерил. Ещё мне дали высокие кожаные ботинки с высокой упругой подошвой. Все сложили в солдатский мешок и завязали.
На улице Женя сказал, чтобы я подождал его в курилке и ушёл.
Курилка под навесом, с лавочками, и посередине железная бочка.
Приходили курить солдаты в старой, как во время войны форме, в пилотках. И увидев меня спрашивали:
- Пацан, тебя что, тоже в армию загребли?
- Я с Женей.
Они переглядывались между собой, смеясь. И мне стало понятно, что они тоже знают про Женю, а значит и про меня. Мне стало там очень не по себе, и я уже собрался уходить, когда пришёл, наконец, Женя, а с ним двое солдат.
Первый - высокий, со светлыми волосами и голубыми глазами, здоровый такой. Фамилия его - Пивоваров.
Второй почти пацан - с чёрными волосами и виноватым лицом. Это - Феничев.
Мы шли все четверо пошли к Жене домой.
Я тоже зашёл, с мешком. А потом испугался, что они будут ебать меня в жопу втроем.
Солдаты ушли в ванную, а я в комнату с диваном.
Женя сел в кресло, и сказал, чтобы я сел к нему на колени.
Я сел, и сказал:
- Женя, я с тобой больше ебаться не буду, и с солдатами не буду. Вы мне не нравитесь, вы взрослые, а мне пацаны нравятся младше меня или как я, или чуть старше.
- Ладно, Вова, я же не заставляю тебя. Ведь тебе понравилось, весь диван мне обкончал...
- Да Женя, понравилось, блин! Но все равно, не надо больше меня ебать. Мне мужики не нравятся, я же не голубой.
- А кто тогда?
- Не знаю.
Женя стал смеяться. А мне наоборот стало не смешно.
- Я пойду Женя, ладно? Возьми «афганку» свою, мне не надо.
- «Афганка» - подарок. И на хуй мне она нужна. Не буду я тебя ебать. У меня вон Пивоваров и Феничев есть. Хочешь их выебать? Или меня?
- Не надо Женя, не хочу с ними, и с тобой тоже не хочу. Я пойду.
Пришли голые солдаты. Уселись на диван, на котором меня выебал Женя, и стали дрочить друг другу хуи.
- Ладно Вова, иди. Захочешь - приходи, покувыркаемся…
- Я не приду...
Одевшись и взяв в руки мешок с формой, я вышел из Жениной квартиры. Больше туда я никогда не ходил. Женю встречал в городе, здоровался, но не разговаривал.
На выходных я съездил к Максиму гости, и он меня поебал. Про Женю я ему ничего не рассказал. Да и вообще, до того, как стал это писать, никому ничего не рассказывал.
Единственная моя благодарность ему за то, что он помог мне преодолеть отвращение к сосанию хуя и глотанию спермы. Максим научил меня дрочить рукой, а Женя сосать хуй. Ебаться же в жопу и ебать я как-то сам научился.
«Афганку» я проносил почти до 1989 года, пока она совсем не истрепалась. Ботинки отслужили дольше, и выбросил их я только когда пришёл из армии, а вернее комиссовался. Но до этого я дойду в своём повествовании потом.

1987 год. ОСЕНЬ. МАКСИМ
Часть первая

По приезду из лагеря, я в одни из первых выходных, как и договаривался с Максимом, поехал к нему в гости на поезде.

Встреча моя с Женей уже произошла. «Заработал» своей жопой и ртом двадцать пять рублей... и военную форму.
Но об этом рассказывать Максу мне было стыдно. И я решил все сохранить в тайне от него.

Ехать было совсем недалеко, по дороге знакомой наполовину, до разъезда Чумпас - я ездил туда на рыбалку. Тром-Еган, Катым-Еган, Аган - северные реки, рыбные, с тёмной торфяной водой.
Везде к своим четырнадцати годам я уже побывал, да ещё и не один раз. Ездил с отцом, его друзьями и коллегами по работе. Отпускать меня одного с ночевками в тайгу будут только к концу учебного года, весной восемьдесят восьмого.
Ну а просто в гости отпустили без проблем. Тем более что Макс с отцом жили рядом с вокзалом. В тупике на железнодорожных путях, в купейном вагоне, подключенным к электричеству и водопроводу. И в Сургуте в самом начале многие так жили, например, мой одноклассник Игорь Чернышов.
Почти всю дорогу я проспал. Вагон пригородного (рабочего) поезда, состоящий из трёх (иногда четырёх) плацкартных вагонов оказался полупустым и мне никто не мешал одному в купе.
Конечно, телефона у Максима не было, и я, сверяясь со схемой, нарисованной моим другом за два дня до расставания, приступил к поискам.
Нижневартовск тех времён мне не понравился, да и толком я его не разглядел. Все бродил по путям, расспрашивая попадавшихся железнодорожников.
Время уже шло к вечеру, и на «железке» зажглись фонари, освещающие все вокруг бело-сине-жёлтым светом. Подавали гудки «маневровые». По громкой связи переговаривались путейцы. Железная дорога, как и у нас в Сургуте жила круглосуточной жизнью.
Уже стало почти темно, когда я наконец-то нашёл нужный мне пассажирский купейный вагон. стоящий в тупике. К нему пристроили деревянное крылечко, рядом с которым виднелась куча угля для отопления.
Не став соблюдать нормы вежливости в виде стука в железную дверь, извещая о своём визите, я нажал на ручку и вошёл в тамбур вагона, а потом и в коридор.
В вагоне стояла жара, печку топили на совесть, хоть ещё было начало сентября. В коридоре никого не было, справа шёл ряд закрытых дверей. Не зная, что делать дальше, я остановился у купе проводников и стал ждать. Но ожидание оказалось недолгим. В одном из купе, где-то середине вагона дверь отъехала в сторону и показался Максим в одних белых семейных трусах и тапочках.
Он увидел меня, и сначала как будто не поверил, что это я. Мы просто стояли и смотрели друг на друга и ничего не говорили. Я понял, что очень соскучился по Максиму, своему единственному другу, за то время что с ним не виделся.
«Вовка!» - заорал Макс и с разбегу прыгнул на меня, обнимая за шею и почти повиснув на ней. Для своих пятнадцати он был очень лёгким. Я ещё в лагере заметил, что Макс такой тонкий и изящный, как молодое деревце, где бы тот не находился, в поле ли, в лесу, или на пруду. Всегда со мной. Мы всегда и везде ходили вдвоём.
Максим тоже соскучился и целовал меня в губы, щеки, нос. Уже шепотом повторяя: «Вовка, Вовка, ты приехал, приехал... думал, что не приедешь, а ты приехал ко мне...»
Мы так стояли, он все ещё обнимал меня, одетого в куртку. А я гладил его по голой спине с выступающими лопатками и позвонками. Вещей с собой у меня не было, да и зачем нужны вещи, когда отправляешься в гости, хотя бы и в другой город? Даже покушать взял с собой мало, и все съел, что приготовила мне мама в дорогу ещё в поезде.
После Макс провёл меня по коридору, предварительно сказав, чтобы я снял обувь. Сам он, как всегда, шёл впереди, а я за ним. И, как всегда, смотрел на его спину, попу и ноги. Открыв в одном из купе дверь, Максим повернулся, и сказал: «Заходи, тут я живу».
Жил мой друг не очень. Как можно постоянно жить в купе поезда? Каждый день. Под гудки тепловозов и шум проходящих мимо товарняков.
На откидном столике лежала стопка учебников за десятый класс, ручки, и другая разная дрянь для учёбы. Ещё там же уместился маленький черно-белый телевизор. Вторая нижняя полка была заставлена какими-то картонными ящиками. Место для сна Макса располагалось напротив, матрас с постельным бельем и подушкой расправлен. Верхних полок не было.
- Спать будем тут, вместе. - Макс указал на свою постель
- А мы поместимся? - усомнился я.
- Я худой, да и мы уже так спали, в поезде на верхней полке, когда назад ехали...
- Мы не спали, ты меня ебал вообще-то...
- Ну не спали, ебались. Все равно больше негде.
- Макс, а тут будем?..
- Что?
- Ну сам понял, что...
- Будем, только сегодня ты меня, ладно? Я очень скучал по тебе...
- Бля, Максик, а может ты меня... мне тоже охота...
- Вова, тут до туалета далеко, и голому нельзя, вдруг что...
- Максик, я потерплю, давай ты меня, а?
Максим обнял меня и поцеловал губы.
- Вова, давай я тебя сейчас... а потом отдохнем, и ты мне всунешь? Я тоже хочу сильно.
- Давай, а отец где? Он пиздеть не будет, что я к тебе приехал? И спалить может нас... Давай ночью...
- Он сегодня в ночную смену как раз. А вообще похуй, пусть пиздит. Я паспорт получу и уеду, не могу с ним. Школу закончу. До армии ещё время есть, поступлю...
- А я?
- Я тебя люблю, Вовка и всегда любить буду, даже если бы мы с тобой не делали ЭТО, все равно бы любил. Встретимся потом, не могу я тут...
- Сука! Какая же сука твой папа. Зачем он бьёт тебя, Максик? Я так хочу, чтобы все хорошо у тебя было...
- Он - не папа. Он отец.
Мы сидели на сраной полке, служившей постелью, в этом сраном вагоне служившим домом моему другу. Я уже давно решил, что Максим - мой самый лучший и любимый друг, как бы это не звучало. Лучше Сашки. Лучше всех, кого я когда-то встречал и, наверное, встречу в будущем. Ведь не я, а он увидел меня, и нашёл. И понял, что я буду ему - друг. Он, а не я. Не знаю, как такое назвать, но это бывает. Это больше, чем дружба, это любовь двух пацанов друг к другу. И тут замешаны крутые сексуальные отношения. Но и они не главное. Или главное? Я не знал тогда, не знаю и сейчас.
Как мне хотелось защитить Максима от отца, которого не видел никогда, от того, что он бьёт своего взрослого сына десятиклассника, и бьёт жестоко. Макс рассказывал и показывал следы от ударов электрошнуром. Ещё там, в подмосковном лесу, когда все началось. Или началось это раньше?
Я обнял его худое тело с выступающими ребрами. Прижал к себе. Друг приник ко мне, и мы молчали. Сидели обнявшись, и просто молчали.
- Макс, в вагоне есть ещё кто?
- Да, две семьи живут. Ой Вовка! У тебя завтра поезд во сколько?
- Я на рабочем поеду, вечером, и слушай Макс, папа сказал, что сделает тебе проездной, чтоб ты приезжал ко мне, к нам. Я про тебя им все уши прожужжал. Они хотят на тебя посмотреть.
- Вот, Вова! Ты уже мне смотрины устроил.
- Ага...
- Что в школе? Вадик этот? Так же?
- Вадик все тоже что и всегда, со своими пидорами. Чуть утих гандон. Но все равно... Ну их нахуй, Макс, не порти мне настроение. Я к тебе приехал и оказывается так по тебе скучал, вспоминал про тебя каждый день... и дрочил. Макс, это пиздец, мы голубые да? Мне ты нравишься. Я хочу с тобой ебаться. Сильно хочу.
- Я голубой пидорас.
- Вов, перестань...
- Ну, Макс, я голубой, да... И ты выебал меня, а я... мне же нравится когда твой хуй в жопе у меня...
- Мне твой хуй в своей тоже нравится...
- Пиздец, что делать?
- Ничего.
- А девки?
- Ну их нахуй, мне с тобой заебись, нахуй мне девки?
- А мне с тобой...
- Вова, ты совсем разденься, как я. До трусов. Жарко ведь.
В вагоне действительно было жарко, и я даже чуть вспотел.
Вещи полетели на ящики. Мы остались вдвоём в одних трусах.
И....у меня встал хуй.
- Макс, он тебя в вагоне бьёт?
- Да, где же ещё...
- Ты ведь кричишь, да?
- Да, хочу не кричать, но больно очень, сильно больно, Вова...
- Ну вот тут же соседи ещё живут, ты говорил...
- Живут. Они не вмешиваются. Сами своих бьют. А когда я кричу, ещё и говорят: «Вот, слушайте как Максима отец порет, за дело получает, будете как он, тоже отлупцую...»
- Пиздец какой...
- Пиздец. Вов, а что у тебя встал, а?
Максим обратил внимание что у меня из трусов торчит стоящий член.
- Максик, выеби меня, я не могу уже...
- Как договорились. Сейчас я, а ночью ты. Хорошо?
- Ладно...
Я стянул с себя трусы, оказавшись полностью голым. Ебаться стоя мне не хотелось.
- Максик, раком мне всунешь?
- Вставай...
Встав на постель Макса я раздвинул ягодицы.
- Давай, суй...
- Сейчас...
Я не видел, как Максим готовился сношать меня. Стоял и ждал. Вот знакомые звуки, это он слюнявит свои пальцы, засунув их целиком в рот, как делал всегда. Палец Макса осторожно, и как-то ласково смазывает мне очко слюной, и медленно проникает внутрь. Туда-сюда, туда-сюда... Я жду.
Головка прикоснулась к анусу, и медленно, но неумолимо давит. Чуть больно, и она внутри меня. Максим заполняет меня своим хуем. Медленно ебет, всовывая свои девятнадцать сантиметров полностью. Я дрочу, и через пятнадцать-двадцать толчков члена внутри меня кончаю на простынь, мне охуительно. Меня снова выебал Макс. А он, вытаскивает из меня, и говорит:
- Я в тебя не буду, туалет далеко, и одеваться надо. Кончу, когда ты меня будешь...
Ничего ему не говорю, как только он вытащил из меня, я лег на свою сперму, на простынь.

* * *

Прошу меня простить, за то, что у меня много «дрочибельных» эпизодов. Всю свою жизнь я ебался и ебал. И думал о сексе очень много. Нельзя сказать, что постоянно, но много.

* * *

Ночь. Свет погашен. Только в окно светят фонари, освещающие железнодорожные пути. Я ебу Максима. Он лежит на боку, и с каждым моим толчком прижимается ко мне сильно попой. Я ебу его, и дрочу длинный Максимов хуй. Мы попали в такт. Мне очень кайфово, я ощущаю его всего, моего Максимку. Нюхаю его запах. Он очень нравится. Он мой. Мне кажется, что у меня длинный-длинный хуй, и он, пройдя всю прямую кишку, достаёт до пупка. Какой плоский живот у него. Нет там мышц, как у меня. И мне нравится, что он такой беззащитным и мягкий. Волосы на лобке... кудрявые чёрные, я их чувствую, когда рука моя движется на члене.
Максим тяжело дышит. Ещё закинул ногу на меня, совсем прижался. Я ускоряюсь, не могу больше, мне хочется, хочется, хочется влить в его кишку сперму, чтобы он и внутри был мой, частью меня. Как я часть его. Максимов анус сжимается очень туго, так что мне больно. Неужели и у меня так, когда я кончаю с хуем в своей жопе?
Рука вся в тёплой сперме. Её много. Она ещё и накапала на пол, потому что он стрелял залпами. Я нюхаю её. И пробую на вкус. Я уже пробовал сперму, и сосал хуй. Но про Женю я Максиму никогда не расскажу. Мне стыдно за то, что я ебался с Женей и сосал у него, и глотал... у этой ебаной военной обезьяны.
Сперма Максима мне нравится. Она пахнет. И она вкусная, лучше, чем у мужика... хотя сколько я пробовал спермы у мужиков? Только у одного.
А сколько у пацанов? Пока только у Макса.
Вкус спермы накатывает... накатывает, накатывает, и я кончаю в Максима внутри, туда, в темноту кишки. Но, наверное, немного, ведь я сегодня уже имел оргазм. Мой хуй выходит из очка пацана. Он мокрый от спермы, или ещё от чего-то, темно, мне не видно, я дрожу, и устал. Максим так же лежит ко мне спиной. Потом поворачивается. Мы целуемся в губы, языки друг у друга, это Максим научил меня так целоваться. Вкус Максима у меня. Я глажу его везде, везде, везде... Попа, не очень мягкая, под пальцами какие-то полосы, шрамы от ударов, и она не пухлая, а худая, мальчишеская. А ведь Максу скоро шестнадцать. Спина. Ноги. Голова. А мы все целуемся, и не можем оторваться...

* * *

Разбудил нас звук открывающейся двери, она отъехала вбок на роликах. Этот и послужило нам будильником.  Было светло. Мы все проспали.
В приёме стоял мужик, высокий и худой. Очень похожий на Максима, или скорее Максим был похож на него.
Увидев нас вдвоём внизу на полке, мужик замер. А потом сказал: «Вот же пидор, где ты их находишь, этих пацанов?..»
- Папа, это - Вова, он в гости приехал, мы в лагере познакомились. Я тебе говорил!
- Говорил, а чем вы тут занимались?
- Спали, что ещё?..
- Спали, говоришь? Ну смотри, посмотрим, как вы спали...
- Что посмотрим, папа?!
- Ладно, одевайтесь. И идите отсюда в другое место... Быстро!!!
Мы выскочили. Оба были без трусов. Я дрожал. И боялся, что этот мужик - отец Макса - отпиздит нас вдвоём своим любимым шнуром. Когда шёл разговор, я чуть не обоссался от страха.
Трусы валялись на полу. Мои и Макса.
Скорее всего отец все видел и заметил. И делать было нечего.
... Мы вскочили и стали быстро одеваться под презрительным взглядом отца Максима.
Трусы, и все остальное... а он стоял и смотрел, ничего не говоря.
Ах, блядь! Как же мне было страшно. За себя, за Максима. За нас обоих.
Страшно и жутко, жутко стыдно. Стыднее, чем даже там, в военной части. Когда понял, что все знают, что Женя ебет меня в жопу.
Мы полностью оделись. Верхнюю одежду тоже.
Отец сказал, глядя мне в глаза:
- Чтобы я тебя больше тут не видел, пидорас. А ты... - он обратился к Максиму. - Так ничего и не понял, все бесполезно...
Я был красный от стыда. И ощущал, что кровь у меня прямо прилила к лицу.
Сердце бухало.
А ноги, ног я не чувствовал, они дрожали и не знаю как держали меня.
Он, этот высокий и красивый мужик, посторонился.
Первым выбежал Макс, я за ним. И когда я прибегал мимо отца моего друга, тот отвесил мне пинок, очень сильный, под мой зад, так что я ускорился и чуть не врезался спину Максима.
На улице, отбежав по железнодорожным путям от вагона, мы остановились.
Не знаю как Максу, но мне было очень хуево от страха.
Я спросил Макса:
- А че, он знает про тебя?
- Знает, давно уже, и бьёт поэтому...
- Почему ты не сказал?
- Вов, мне стыдно было, ну не знаю я! Вов, прости.
- За что, Максик? Пиздец просто.
- Пиздец...
- Мои бы узнали, не знаю, что бы было, не жить лучше... пидорас...
- Плохо бы было, всегда плохо...

* * *

До отправления моего поезда я с Максимом слонялся по городу. Хорошо, что папа дал мне денег «на всякий случай» - как сказал он, и мы смогли покушать в железнодорожной столовой, почти такой же, как у меня во дворе. Да и холода ещё не настали, хоть и было сыро.
Мы решили, что я больше не буду приезжать к нему. А Максим будет ездить ко мне, когда сможет. Хотя бы на день, без ночёвки. Но может и с ночевкой. Но я боялся, что отец будет его бить, и отговаривал.
Проездной билет я привезу через неделю, Максим встретит меня на вокзале, мы погуляем, и вечером я уеду назад.
После того, как привезу билет.
Следующая наша встреча произошла, когда я приезжал выступать на соревнованиях по карате. Максим как-то узнал про них, и на скамейках в зале я увидел его. Он болел за меня. И, наверное, поэтому я занял первое место. А потом он ебал меня в подъезде, между этажами. Пиздец, да?

* * *

На каникулах Максим приехал ко мне, хоть его и не хотел пускать отец. Максим рассказал, что тот ему говорил, чем Макс будет заниматься у меня по представлениям его отца. Максим пригрозил что уйдёт из дома (если железнодорожный вагон можно называть домом), и в конце концов ему разрешили.
После моего отъезда в тот первый раз Максу досталось очень сильно.

И... я не рассказал ему про «Золотого теленка», двадцать пять рублей, «афганку» и... Женю.
Обо всем я смогу рассказать только спустя время, на каникулах.

1987 год. ОСЕНЬ. ДЕНИС
Часть первая
1

Как-то почти незаметно появился у меня ещё один друг. То пусто - то густо, как говорится. Денис младше меня на год, ему тринадцать, семиклассник, как я год назад. Мне кажется, он обожает меня. Это потом, через год-два, я привыкну к обожанию и поклонению пацанов.
Но тогда для меня это всё в новинку.
Прикажи бы я Денису не дышать, он бы перестал и умер от удушья. Вот ведь! Мы вместе с Денисом, Денчиком, Деном, Динькой (я его по-разному называю) ходим в бассейн. Но до последнего времени только здоровались и прощались. Пацан как пацан.
Как у всех пловцов, у него развита спина с широкими плечами и трапецевидными мышцами (крыльями), узкие бедра и маленькая попка. Волосы чёрные, коротко стриженные, чтобы не мешали плавать.
Нельзя сказать, что я «сохну» по нему. «Сохну» я только по Максу, который сейчас в другом городе. Но Дениска... мммм... это Дениска, и мне с ним хорошо. И я уже решил, что познакомлю Денчика с Максимом. Знаете, зачем?
А затем, чтобы снять настоящую порнуху, как мы все ебемся друг с другом. У меня нет автоспуска на фотоаппарате, и нужен третий чтобы снимать двоих, занятых сексом.
По отдельности-то у меня уже много фоток и с хуями, и жопами, и спермой из дырок. Правда черно-белые. Могу и цветные сделать (и сделал, только слайды), но цветная печать очень долгая, боюсь, что меня поймают родители. И им всегда интересно, если я делаю цветные фото, просят показать.

2

Началось все так.
С Максом, живущим в другом городе, я собирался встретиться примерно на осенних каникулах, а может и раньше (встретился раньше, не выдержал).
Я дрочил на вырезки из журналов и газет, и четыре фотки с Женей П-ом, которые остались после маминого разгрома. Вспоминал, как ебался с Максом в лесу. Случай с военным Женей уже произошёл. Но я никогда не вспоминал его во время онанизма. Я себя корил, что даже кончил от большого Жениного хуя, а не просто дал в жопу или пососал. И уже появилось осознание того, что я не такой, как все. Бабы мне были совсем не интересны, хотя я мог и выебать какую-нибудь (что потом и делал для упрочения имиджа).
Нужно было кого-то найти.
И я стал устраивать сеансы групповой мастурбации у себя дома.
Человек пять после бассейна приезжали ко мне, я включал порнуху с родительской кассеты. Пацаны тринадцати - четырнадцати лет снимали брюки и трусы до колен, а то и ниже. И дрочили, глядя в экран телика, где ебли разных баб во все отверстия.
Кончали на линолеум, ковёр я скатывал. А потом кто-то из мальчиков вытирал белесоватые лужицы.
Я тоже смотрел телик и дрочил. Как бы. На самом деле я смотрел на пацанов, их хуи и головки, которые то открывались, то закрывались, блестя от выступавшей смазки.
Ещё ловил моменты, когда кто-то, кончая, привставал с дивана и напрягал свои булки. Правда на жопы я и в душе смотрел. Но со стоящими хуями жопы возбуждали больше.
Ещё в бассейне, в душевой у меня несколько раз вставал хуй, когда я пялился на какого-нибудь пацана, поэтому дома было лучше.
Запах мальчишеской спермы сводил меня с ума.
Приезжали ко мне не одни и те же, а разные. С некоторыми контакт был налажен лучше.

3

Ездил дрочить ко мне и тринадцатилетний Денис. Его я как-то не выделял до одного случая, чему стал сам свидетелем.
В один из сеансов онанизма, я заметил, что он не столько смотрит в экран телевизора, сколько на хуй Никиты, сидящего рядом с ним. У Никиты был кривой хуй с большой головкой, намного больше диаметра самого ствола. Мне он не нравился, но отказать ему я не мог, потому что с ним вместе ездили пацаны, живущие в его доме.
Денис, видимо забывшись, дроча правой рукой свой красивый член, левой стал гладить ногу Никиты, внутреннюю часть бедра от колена почти до паха. Никита ничего не замечая (а может и наоборот), не отводил своего взора от экрана с охами и стонами.
Зато Денис стрельнул из своего немного загнутого вверх хуя струйки спермы, не вставая с дивана. Хуй его длинной сантиметров пятнадцать - шестнадцать привлек меня. А замеченная сценка дала надежду, что с ним может быть что-то у меня получится. (Как же я оказался прав!)
Я стал более внимателен к этому пацану. Денис при дрочке блуждал взглядом по хуям соседей и не смотрел на экран, прямо как я, стараясь делать это не заметно.
После следующей тренировки я сказал собравшимся ехать ко мне пацанами, что кассету перепрятали, и пока я её не нашёл. Денчику же предложил поехать ко мне и подрочить вдвоём.
Дома, усевшись рядом на диван, мы стали поддрачивать свои хуи. Но смотрели почему-то (ха-ха, вы не в курсе, почему?) не на охающих баб, а на друг друга.
И тут я взял и провёл рукой по бедру Дениса, коснулся поджатых яиц и стоящего хуя, который (вот ей богу!) вздрогнул, и стал как-то больше :)
Денис остановился, убрал свою руку и взял мой член. Мы смотрели друг на друга и улыбались. На экране продолжалась ебля и стоны, но нас он совсем не интересовал.
Денис стал осторожно дрочить мой хуй, а я его.
Другая его рука стала пробираться между диваном к моей жопе, и я приподнял её, чтобы Дену было удобно. Он взялся за мою булку, и я опять сел прямо на руку, сжимающую мою ягодицу.

* * *

В какой-то момент я с Денисом уже лежал на диване и наши руки гладили друг друга везде, где можно (и где нельзя). Хуи наши стояли. Я стал целовать пацана, так, как целовался с Максимом, язык в рот. Денис не умел, но тоже делал так же, как и я. Вкус, этот охуенный вкус я до сих пор помню. Я оторвался от губ мальчика, съехал вниз, и взял в рот его хуй, он был солоноватый. Я немного пососал его, пощекотал. И снова стал целовать Дениса в губы. После его хуя, целоваться стало ещё лучше. Денис не остался в долгу, и проделал тоже самое со мной, я гладили по его коротко остриженной голове. Мне так давно не было хорошо.
«Пойдём» - сказал я ему, и мы как были, голые, со стоящими членами, в носках и майках пошли ко мне в спальню.
Денис лег на живот, хоть я ему ничего не говорил. Я раздвинул его маленькие ягодицы и увидел очко. Оно было светло-серым, и почти сливались с остальной кожей. Мелкие морщинки шли к центру. Оно было не круглым, а овальным, довольно длинным, как мне показалось. Так как маленькие булочки ничему не мешали, мой язык легко проник к анусу, и я стал лизать его, иногда засовывая кончик языка внутрь. Денис стонал, да ещё и выгибал свою попу мне в лицо.
В следующий момент, набрав в рот много слюны, я напускал её в расщелину между булок, и этой же слюной смазал свою головку и весь хуй. Денис сам, хоть я ему ничего не говорил, сильно раздвинул половинки, а я, приподняв свой зад и взяв в руки член, направил его в очко пацана. Но не попал с первого раза, потому что не видел, куда ввожу. Передо мной были только плечи Дениса и его опущенная голова.
Второй раз тоже не попал. А в третий провалился сразу до яиц, не успев удержаться, чтобы Дену было не больно. Денис не ожидал такого и как-то пискнул. Я лег на него, прижавшись как можно плотнее, и стал потихоньку ебать его.
- Вова, по медленнее пожалуйста, помедленнее.
- Денчик, тебе больно?
- Немного, но ты двигай, не останавливай.
Я стал ещё медленнее двигаться в нем. Зато вгонял сразу до самого конца, до своих яиц. В самом конце Денис коротко постанывал.
Руки мои то гладили ноги мальчика, то его попу.
Я ещё никого лёжа не ебал, и это было круче чем стоя в лесу. Своим телом, прижатым к другому, я чувствовал всего пацана, и снаружи, и изнутри - хуем. Постепенно я стал увеличивать амплитуду, и уже стал хлопать по попе. Денис стал как-то чуть приподнимать свой зад мне навстречу. Это ещё больше меня возбудило, но первый кончить я не успел. Денис как-то приподнялся и прижался ко мне на весу, лежа. Его очко сжималось и разжималось, и я понял, что он кончил. Без рук. Видно, как я раньше - терся членом о кровать, да ещё и при поднимал в такт свою попу. Это меня очень сильно возбудило, и я сам стал вливать в его прямую кишку сперму. И сразу как-то ослабел, лег на него. Денис же лежал в своей конче.
И я долго не вытаскивал из него свой хуй, пока он не стал маленьким. Денис же гладил мою задницу руками и прижимался к ней.
Когда член мой выскользнул из его очка, я раздвинул его ягодички. Очко не было сильно разьёбано. Чуть только зияло отверстие чернотой, по краям красное.
Денис повернулся на бок, как я и предполагал, простынь и его живот все были мокрыми от спермы. Он очень много накончал.
Мне он нравился, не как Макс, по-другому. Я вот почувствовал к этому пацану любовь и покровительство. Даже не потому, что ебал его. Я и Макса ебал. Нет, это было другое. Мне этот мальчик нравился. Я взял и легонько ударил кончиком пальца по чуть курносому носику Денчика.
- Вот мы пидоры с тобой, - сказал Ден, - В жопу блин... не говори никому только...
- Ден, ты что, я дурак, что ли. Я хочу, чтоб ты меня тоже...
- Я, Вова, не могу сегодня, я так не кончал никогда, когда дрочил, это кайф просто офигенный...
- Ага, я знаю...
- Тебя ебли, да, Вов, а кто ебал? И как? Как ты меня?
- Ебал пацан, ты его не знаешь, он в другом городе живёт...
- Вова, а мы ещё и вафлеры, хуи сосали друг у друга... и в жопу... ты лизал, и ебал. Никто не поверит... Ты мне в жопу кончил?
- Да.
- Я ничего не чувствовал
- Глубоко, наверное, спать хочешь?
- Нет.
- Я почти всегда хочу, когда в меня спускают...
- Вов, а вот тот пацан, ну который тебя ебал, ты его потом тоже ебал, да?
- Да.
- И ты говорил, что я тебя буду?
- Да, кайфово ведь.
- Кайфово, блин. Никогда бы не поверил, что так кайфово. Я думал больно, и как срать, ну типа обратно.
- Вов, а давай ещё кого выебем?
- Зачем?
- Ну лучше, когда много народу, давай я брата выебу, а он потом с нами будет?
- Денис, что ты, Антон расскажет родакам и все, тебе конец.
- Фиг знает, может не расскажет, кайфанет...
- После треньки поедем опять, да?
- Поедем, пацанам скажи, что кассету не нашёл...
- Скажу.

* * *

Наговорившись, мы голые пошли в зал. Порнуху уже закончилась и телик был синий. Одевшись, я заметил, что не помню, в какой момент оказались голыми, и когда сняли носки и майки.
Денис ушёл.

* * *

Через час зазвонил телефон. Это был Денис.
- Вова, прикинь, из меня все вытекало, когда ехал.
- Сперма?
- И сперма и говна чуть, все трусы в сперме и говне, мокрые. И брюки сзади мокрые, я на сидушке сидел... чё мне делать?
- Брюки на батарее посуши, а трусы выкинь на помойку. Скажешь, в бассейне забыл.
- Ладно, я мыться пошёл, жопа вся липкая.
- Пока, на треньке увидимся.
- Пока.

4

Я ебал Дениса ещё три раза, все время лежа. Мне нравилась такая поза. Денис приезжал со мной после тренировки, а в другие дни сразу после школы. Я пропускал карате из-за этого. Срать он сразу не хотел. А по пути у него все вытекало. Трусы он выбрасывал, и уже боялся, что кто-нибудь заметит уменьшение его гардероба. И я заставлял его сразу как кончу в него, идти в туалет, вставать орлом над унитазом и какать. Так все получалось. Выливалось тугими струями. Потом все медленней. И потом вообще тянулось.
На четвертую, кажется, нашу встречу я дал Денису выебать себя. Когда я стоял раком и Денис ввёл в моё очко свой хуй, мне стало больно. А ведь меня ебали намного большими членами, чем у Дена. Наверное, это от того, что хуй его слегка загибался вверх. А может он неправильно направил его. Поэтому я сказал Денису, чтобы он ебал меня стоя, как Максим.
Стоя все прошло хорошо, и мне нравилось, что Денис кончает быстро, хоть его ебешь, хоть он ебет меня. А кончали мы почти одновременно, потому что я кончаю очень быстро, когда меня ебут в жопу.
Как обычно, сорвавшись с хуя, я побежал в туалет. И как всегда после секса - это уже стало традицией - мы лежали голые и разговаривали.

* * *

Мы с Денисом настолько охуели, что дрочили в душе бассейна, когда подходило - брали в рот, и глотали друг у друга сперму. Я потом плавал, и во рту у меня был вкус Дениса. Очень классно.
В жопу ебаться мы все же опасались. Мало ли, зайдет уборщица. Они любят заходить и смотреть на голых пацанов.

* * *

После первого раза я стал использовать в качестве смазки вазелин. Ничего другого придумать не мог. И у меня до сих пор пробуждаются воспоминания, когда я ощущаю запах вазелина, спермы и немного кала (так и быть, слово говно не напишу :)) - правда, она, увы, такая. Хотя мы старались всё-таки сходить в туалет перед нашими встречами. Клизмы? Ужас какой! Ни за что на свете мы не стали бы ставить друг другу клизмы. Не знаю почему.

* * *

Пацаны с бассейна стали снова ездить ко мне дрочить. Денис ездил независимо от состава участников. Перед теликом не кончал, и вообще крутился возле меня. Я как хозяин, мог пропускать сеансы, говоря, что уже надоело смотреть эту кассету. Мы с Денисом глазели на хуи, а потом поебавшись (или я его, или он меня) обсуждали, кого бы выебали сами, или кому бы подставили под хуй своё очко. У нас вообще не было никаких запретов. Даже бывало, что, кончая с моим хуем в жопе, Денис говорил, что отсосет у меня, чтобы я его не ебал, так как нет кайфа. Я вытаскивал из его очка хуй, и он отсасывал с проглотом. Потом частенько такое происходило. Я же все равно терпел, чтобы Денис кончал в меня. Несколько раз случалось, что у нас с Денисом члены были в говне. Разное бывало. Мы мыли их под краном.

5

Я забросил учёбу и скатился на двойки и тройки. Иногда у нас не получалось встречаться. Гостили у меня родственники. Денис простужался. Разные причины. И успеваемость моя повышалась. По моим оценкам в школе за тот год можно определить, ебался я в тот момент с Деном, или нет. Нельзя сказать, что нас интересовала только взаимная ебля. Нет. Мы и так общались, темы разные обсуждали. Играли. Музыку слушали.
С одноклассниками моими, не со всеми, конечно, но более-менее наладилось. И с этой стороны я мог быть спокоен.
На зимних каникулах ко мне должен был приехать Максим, и я хотел их между собой познакомить. Я Денису много рассказывал про него.

* * *

Я съездил в город, где живёт Макс, на соревнования по карате. Занял первое место в своём весе. Максим не пошёл в школу, и сидел в зале, болел за меня. А после ебал меня в подъезде между этажами. К нему в вагон я не пошёл. Мне хватило одного раза, одной встречи с его отцом.
Ему я привёз обещанный проездной на рабочий поезд, теперь Максим мог ездить ко мне и не платить денег за билет.
На соревнования я ездил только по карате. В бассейн же ходил для себя, мне нравилось плавать... и глазеть на голых пацанов в душе.

С Денисом же отношения развивались какими-то бешеными темпами.

1987 год. ДЕНИС
Часть вторая

На очередном сеансе группового онанизма я сказал:
- Пацаны! Кто даст мне в жопу, у того я отсосу с проглотом, без пизды...
- Вова, а ты не пиздишь?
- Нет, у меня маленький, больно не будет...
Тут в разговор влез Денис:
- И кто мне даст в попу, то я у него отсосу, или тоже дам себя поебать. Заебался просто так дрочить.
- Ну бля, это голубизна какая-то, - сказал Никитос, которого кстати гладил Денис.
- Голубые в колготках ходят и в коже, как в «Голубой устрице» (недавно мы смотрели у меня «Полицейскую академию»), а мы так, для кайфа друг друга, чисто для этого, и никто не узнает, дрочить, и правда, надоело... - поддержал я Дениса.
- Бля, Вован, а кто не захочет, тот рассказать может.
- Тогда давайте щас друг у друга пососем три раза и если кто расскажет, что в жопу ебались, то все подтвердят, что он вафлер и хуй сосал.
Пацаны согласились.
Я пососал три раза очень знакомый мне Денисов хуй, побывавший во мне везде.
А Денчик стал наяривать елду Никиты и, кажется, сделал не три сосания, а больше. Никита, видимо, был не против такого «нарушения».
Когда все мальчики связали себя круговой порукой посредством недолгого минета, они стали плеваться, выражая как им противно было это делать - сосать чужой хуй.
Я возмутился.
- Вы не охуели? Мало того, что конча на полу всегда, дак ещё и харчки.
- Ладно, прости Вован. - сказал Витек, смуглый худой парнишка. - А чё, правда с проглотом, сперму глотать будешь?
- Правда, но сначала в жопу выебу.
- Во! Я тебе в рот наспускаю! Давай в общем, я согласен.
- И я тоже, - отозвался Вася, - Только пусть Витек с Денисом ебется, а я с тобой, Вова, буду.
- Хорошо, - согласились мы с Денисом.
- Денис, а ты можешь просто отсосать? - спросил вдруг Никита, - В жопу не ебя?
- А ты мне что? - спросил Ден.
- А я тебе отсосу и проглочу, в жопу не хочу ебаться, а так все всё равно уже сосали, завафлились.
- Давай, только мне ещё Витька ебать. Ты мне потом отсосешь, а я у тебя сейчас, хорошо?
- Хорошо, договорились.

* * *

Мы все смотрели, как Денис сосёт у Никитоса хуй. Размером он примерно был как у прапорщика Жени. Да и сам Никита был очень рослым и выглядел в свои четырнадцать на шестнадцать-семнадцать лет. Даже усики пробивались. Его мне тоже приходилось приглашать из-за других пацанов, он у них кем-то вроде вожака числился.
Денис то подрачивал хуй, то лизал большую фиолетовую головку, щекотал уздечку, то заглатывал сколько мог, и тогда его щеки надувались.
Делал все, чему его научил я, а меня в свою очередь прапор Женя.
Никитос тащился, и порой потихоньку поебывал Денчика в рот, двигая своей жопой.
Сосать Денис быстро научился, и у него не было изначальной брезгливости как у меня в начале моей гомокарьеры.
Было тихо. Видик я выключил. Только слышалось чмоканье Дениса, и когда он сглатывал слюну.
Пацаны смотрели и теребили свои вставшие писюны.

* * *

У меня потом сосали бабы. Но это совсем не то. Только пацан, имеющий свой хуй, знает как обращаться с чужим.
Поэтому даже гетеросексуалы предпочитают дать отсосать подростку, чем бабе. Если есть из кого выбрать. Ну это, конечно, настоящие ценители.

* * *

Никитос дернулся, Денис поперхнулся от неожиданности, а потом его кадык стал быстро-быстро ходить вверх-вниз. Он глотал сперму Никиты. Но, видимо, не успевал, потому что из уголков губ, сжимающих хуй, показалась белая сперма и потекла по подбородку. Через какое-то время Денис выпустил хуй и открыл рот. В нем ещё виднелись остатки не проглоченной спермы. Её он медленно выпустил, сжав губы.
Смотреть как твой мальчик делает такое, было классно.
Никитос пришёл в себя и сказал:
- Денчик... спасибо, давай так всегда делать, ну нахуй дрочить, в рот охуительно. Ты у меня, а я у тебя.
И Никита сделал попытку припасть к хую Дениса.
Но Денчик отвел голову Никиты, сказав:
- Мне ещё Витька ебать в жопу. А Вова Васю будет. Пошли в спальню.
И мы пошли, оставив Никитоса с опавшим хуем.

* * *

Я выебал Васю раком. У него стоял, но он так и не получил оргазм от анала. Я потом проглотил все, что он мне в рот наспускал, там же, в спальне.
Денис ебал Витю стоя, да ещё и дрочил ему. Витя при каждом толчке охал. Денис кончил Витьку в анус и там же, стоя на коленях отсосал у него, всё проглотив.
В следующие разы Витя больше не соглашался подставить свой зад под чей-нибудь хуй. Даже не обязательно под мой или Дениса. А Вася ебался со мной, и каждый раз я отсасывал у него с проглотом.
А на третий или четвёртый раз Вася дрочил себе сам. И кончил раньше. Ну, по крайней мере, мне не пришлось ему отсасывать. Конечно же, мы не ебались каждый день, раз или два в неделю. С Денчиком я ебался намного чаще. Но все равно, со временем получилось так, что все переебались друг с другом.
Только и бегали в туалет какать. Не все. Но многие из шестерых, включая меня. Под конец каждого из нас выебал Никитос своим здоровым хуем, а потом отсосал у тех, кого ебал.
Пацаны настолько охуели, что даже ебались в душевой бассейна и там же сосали, когда основная группа уже уходила плавать, а уборщиц ещё не было. Я предупреждал их, но все было бесполезно.
Моё отношение к Денису было покровительственное, даже не из-за секса с ним, а просто из-за общения. Я относился к нему как к младшему брату, любимому брату.
Он признался мне, что его всегда возбуждали пацаны и даже, во отличие от меня, взрослые мужики. И мечтая ебаться с ними, он дрочил, засунув в очко свечку или морковку.
Я, спустя много лет, встретился с ним в другом городе. Найдя в соцсетях. Он руководитель небольшого предприятия, не бедный. Так и стал геем, и в тот момент у него были отношения с молодым шофером, возящим его по работе.
Мы с ним пили коньяк, и вспоминали наши весёлые, а потом и совсем не весёлые времена.

* * *

Спалились не пацаны, трахающиеся в бассейне. Спалился сам Денис. Он все-таки выебал своего младшего брата, благо спали они в одной комнате. А потом, когда не ебался со мной, поёбывал в попу Антона, двенадцати лет. Антону не очень это нравилось, но он никому не говорил. Денис же считал, что у всех, кого имеют попу, есть неземной кайф, как у него или у меня.
В какой-то день, приехав от меня, Денис стал ругаться с братом, Антон в сердцах сказал: «Ты меня голубым сделал!» Это услышал их отец, и сразу поволок обоих братьев на машине в больницу. Там вызвали судмедэксперта.
В общем у Дениса «в прямой кишке на глубине 12-15 см. обнаружена сперма *** группы. Жим анального отверстия ослаблен.  На краях сфинктера имеются характерные покраснения от механических повреждений. Что позволяет утверждать, что Т...кин Денис В..ч 197* года рождения имел  гомосексуальный половой контакт в задний проход не позднее 3 часов назад. На половом члене Т..кина Дениса В..ча найдены фрагменты эпителия прямой кишки и остатки кала, и т.д.»
У малого тоже очко было разработано, ибо он выебан был вчера, и не прошло ещё суток.
Денис же как раз ебался со мной, и сперма в нем была моя.
Отец же был уверен, что Дениса совратил кто-то из взрослых. Он написал заявление в милицию.
Денис молчал и меня не выдал. Он совсем ничего не говорил. Его не трогали физически, то есть не били. Но он вообще перестал говорить.
В общем, стресс очень большой был. Менты проверяли школу, где он учился, но как-то пропустили тренировки в бассейне. А то бы и нам был пиздец.
Я ничего не знал. Просто Денис пропал, перестал ходить на тренировки, и мне звонить. Я ему звонил, но трубку брал кто-то из родителей и говорил, что Дениса нет и не будет. Я места себе не находил. Мы с пацанами ходили к нему в школу, но в школе он тоже не появлялся. Брата младшего тоже нигде не было видно. Я боялся, что он умер от чего-то, а мне не говорят. Смотрел на фото Дениса и рыдал. Реально так рыдал, один. Смотрел. И понимал, что его люблю. Так же, как и Макса, может быть больше. Очень тяжело мне было.
А Дениса, так и не заговорившего, поместили в детское отделение психиатрической больницы, и через три месяца, когда он чуть отошёл, отправили из города к брату отца в Куйбышев (Самару).
Денис боялся мне писать, а по межгороду звонить не было денег. Он тоже очень переживал.
Там и окончил школу и ВУЗ. С братом он не разговаривает с тех пор. И с семьёй отношений не поддерживает. Отец и мать не приняли того, что он не такой сексуальной ориентации. И на мне есть вина в случившемся, немного, но есть.
Я сказал Денису о ней.
- Брось, Вова... если бы не ты, то другой, я бы все равно нашёл себе хуй в жопу.
- Денчик, знаешь, я ведь тебя похоронил тогда, думал, что ты умер.
- Я Вова метался два года в Самаре, не писал, потому что боялся, что прочитает кто... да ладно, было и прошло. А что там наша «команда»?
... А наша команда распалась из-за меня. Я оплакивал Дениску, и не мог никого видеть, кто участвовал в наших забавах. А тут ещё Максим стал приезжать ко мне на выходные. В общем, пацаны продолжили свои оргии в квартире - кто бы мог подумать - Никиты. И что хорошо, не попались ни разу. В бассейн я не ходил, больно было вспоминать Дениса. И вообще в тот год больше не плавал там. Только карате и все.
Это происходило в течении трёх месяцев, с начала учебного года.

* * *

Уже в декабре, я шёл из школы, и встретил подросшего Женю П..ла, помните, которого фотографировал год назад, порол по голой жопе поводком для собаки, и выебал, не всовывая хуй?
Женя поздоровался, а я предложил ему сходить ко мне.
Дома Женя сам снял свою школьную форму и остался стоять голым передо мной.
Мне так захотелось его, что я поставил Женю раком на диван и почти без смазки (не считая слюней) вошёл в его очко сразу до самых яиц. Жене было больно, и он заплакал. А я его ебал, ебал, ебал... правда хуек Жени стоял, но он плакал. И от его кожи пахло. Странным запахом, очень странным. Я его потом тоже обонял, этот запах - это был запах СТРАХА, он есть.
Я кончил в Женю, и сперма просто вылилась из покрасневшего очка. Женя рыдал, и мне стоило больших трудов его успокоить. Дал ему пять рублей синеньких, и ещё какой-то конструктор электрический. Он ушёл.
А мне что-то все равно не по себе было. Даже не из-за того, что Женя кому-нибудь расскажет, что я его изнасиловал. Из-за запаха. Я почему-то сразу понял, что именно так пахнет СТРАХ, и не ошибся.

* * *

Может быть раз или два в месяц мы ебались с Максимом. То он меня, то я его. Всегда у меня дома. С Денисом познакомить его я не успел.
Показывал фото, рассказывал и плакал. Максим гладил меня, целовал и утешал. Мне стало нравится очень сильно, когда Макс ебал меня раком. Я его тоже ебал в этой позиции.
Дрочил руками на фото пацанов, сделанных мной самим. Вырезки я выбросил, они мне стали не нужны.
Потеря Дениса очень сильно отразилась на мне, внутренне.

1988 год. МАКСИМ
Часть вторая

Потеря только что найденного друга сильно меня подкосила. До того, как Денис исчез, я и не подозревал, как сильно привязался, и даже влюбился в него.
Даже Макс, который приезжал ко мне иногда, когда получалось вырваться от отца, не мог меня успокоить.
В бассейн ходить я перестал. Не мог видеть пацанов, приезжавших ко мне на сеансы мастурбации, в последствии превратившиеся в гомосексуальные оргии. Из-за Дениса. Они мне напоминали о нем.
В школе дела шли ни шатко, ни валко. Меня не трогали, и я никого не трогал. Несколько раз происходили стычки с Вадимом и его взрослыми друзьями. В них я не всегда выходил победителем, даже свинец не помогал. Противники превосходили числом, но не всегда - умением.
И снова я прогуливал уроки, пока не сходили синяки с лица. Не хотел сидеть в классе с синяками, давая ещё один повод Вадиму поиздеваться надо мной.
Карате, в отличие от бассейна, я не бросил. Выступал в показательных выступлениях перед кандидатами - мальчишками младше меня на два-три года. Доски ломал ногами сосновые. Съездил на соревнования, но занял только третье место, наверное, от того, что Макса не было в зале. Да и сказалось моё состояние от потери друга. Ведь я думал, что он умер, а мне не говорят, чтобы не расстраивать.
Приходил домой со школы. Доставал фотографии, смотрел и плакал. Родители знали о моей потере, мама что-то выясняла по своим знакомым, и узнала. Но почему-то мне ничего не рассказала. Только посоветовала забыть Дениса.
Теперь-то я знаю почему.
Фотографию в то время я забросил. Снимал только своего маленького племянника Пашку (и лапал его за маленькую задницу), и Максима.
Почему его избивает отец, Макс все же рассказал мне. После того как мы так глупо спалились.
В этом году он заканчивал десятый класс, и ждал, когда в шестнадцать лет получит паспорт и уедет от отца к родственнику умершей матери - своему родному дяде в Свердловск. Тем более, что и сам Макс там родился и жил, пока его отец не поехал в Нижневартовск на новую должность. Он работал на Свердловской железной дороге. А может быть хотел увезти сына от его окружения. Ведь он поймал Максима за занятием гомосексуализмом именно там.
Близились выпускные экзамены, у меня за восьмой, а у Макса за десятый классы. И чем ближе к ним, тем чаще стал опять бить его отец.
Запреты его, чтобы он не ездил ко мне в Сургут, не действовали. Максим ездил по проездному билету рабочим поездом, без денег. Про билет отец не знал. Не знаю, что уж он там себе понапридумывал, откуда его сын берет деньги, об этом можно только догадываться. Но теперь синяки почти не сходили с тела Максима.
Но Максим терпел и ждал. Он так и не выглядел десятиклассником. И он, рядом со мной, выглядел моим ровесником.
В конце марта друг приехал ко мне не в субботу, как обычно, а в четверг. Позвонил в дверь, открыла моя мама, я в тот день был на тренировке.
Максим, увидев её разрыдался, у него случилась истерика, и он сильно напугал маму. Она знала, в общих чертах, что у него плохие отношения с отцом, а мать умерла. Но не догадывались, что тот бьёт электроприводом взрослого сына.
Я пришёл с тренировки очень уставший. Зашёл в свою комнату... и увидел Максима лежащего на животе, голого. Вся спина его, зад и ноги были в сине-фиолетовых полосах, на вид очень свежих. А рядом моя мама протирала все это марлей в чем-то смоченной, а потом ещё осторожно смазывала из баночки. Максим постанывал.
И вот, хоть я все детство своё интересовался телесными наказаниями мальчиков, да и мой первый оргазм связан был с ними, но от вида избитого Максима меня чуть замутило.
Какое нафиг там сексуальное желание. Только жалость к нему и страх за него.

- Вот, посмотри, Вова, разве же так можно с собственным сыном!? Зверство какое! - Мама обратилась ко мне.
- Максик, тебе больно? - Ничего тупее этого вопроса мне в голову в тот момент не пришло. А то, блядь, не видно!
- Да, очень... Вова... - тихо сказал Макс, он и голову не повернул ко мне.
- Максик...
- Вова, я сейчас закончу, и пусть Максим полежит, - сказала мама.

Все сделав, она укрыла голого Максима простыней, в квартире у нас всегда очень тепло.
Мы вышли на кухню.
- Вова, ему нужно держаться, скоро экзамены, и он должен получить аттестат, а потом паспорт, если сейчас начинать разбираться, то ничего Максим не успеет. Ты скажи ему... Как мне вас жалко! Только терпеть, а потом сразу уезжать...
- Мам... - начав говорить, я заплакал. Плакал и не мог остановиться. Сначала Денис не известно куда пропал, как будто его и не было. Потом Максим избитый, лежащий на моей кровати (где я так много ебал Дениса и ебался сам с Максом). И Максим тоже хочет уехать от меня. Снова один. Очень я стал слаб на слёзы. И мог расплакаться по любому поводу, а тут...
Мне очень было жалко Максима, Дениса... и себя. Почему мне так всегда не везёт с друзьями?! Я их теряю сам, по своей вине, или с ними случается очень плохое.
Я плакал, а мама гладили меня по голове.
До конца так и не успокоившись, я пошёл к себе. Максим так же лежал, накрытый простыней. Он повернул голову и увидел меня.
- Ты плакал, Вовка, твоя мама не хочет, чтобы я у вас был? Я тогда завтра утром уеду...
- При чем тут мама?! Максим! Он тебя бьёт сука! Бьёт, а ты ничего...
- Бьёт Вова, а я терплю. Я уеду от него. Сегодня не выдержал, к тебе уехал. Не мог с ним. Весь вагон слышал, на улице, наверное, тоже... А ты только один у меня друг. Я же тебе говорил тогда, помнишь, что мы станем друзьями.
- А помнишь свой платочек, который испортился в первый день? И как ты сидел и смотрел что я...
- Помню Вов, все помню, каждый миг, Вов спроси маму, я у вас поживу до понедельника, ладно? Не могу я видеть его.
- Он тебя искать будет, в ментовку пойдёт...
- Пусть. Он не знает, где ты живёшь, и вообще. Что он знает, ничего... Скажет, что я с тобой ебался, когда ты приезжал, да? Позор ему, никогда не скажет так...
- Спрошу, да мама и так разрешила. Она говорит, чтоб ты терпел. Не долго осталось.
- Не долго. Я уеду. А ты? Дениса ведь нет нигде?
- Нет, и не говорит никто и ничего... не знаю ничего. Ты уедешь. Дениса нет. Пропал. Сашка не разговаривает и не видит меня, и не могу я с Сашкой ебаться, он не такой... А я с этими пидорасвми в классе... Один опять.
- Ты ещё найдешь...
- Не найду. Ты меня нашёл, не я тебя. Дениса и то потерял, может умер он, правда?
- Нет, Вовка. Не знаю. Не умер, сказали бы... хуйня какая-то...
- Больно, Макс?
- Больно двигаться даже. Как к тебе доехал... сразу ведь убежал. Плакал перед мамой твоей. Мама у тебя есть... а у меня...
Максим заплакал. И я снова заплакал. Подошёл к нему, и целовал лежащего, в губы, щеки, мокрые и соленые. Мы рыдали. Рыдали. И успокоились.
Я сказал Максиму, что пусть он лежит на кровати, а я пойду спать в прихожую, там диван (На котором я изнасиловал маленького Женю П-ла. Об этом я Максиму не говорил).

* * *

Максим прожил до понедельника и уехал утренним поездом. К тому времени сильная боль у него превратилась в постоянную, ноющую. Но все равно, эти следы на теле...
Он ведь худой был. Ребра видно, лопатки, позвонки. Попа маленькая и не мясистая. Такая, чуть разведи булочку в сторону, и очко видать. Ноги длинные. Бедра узкие. Изящный. Что бы не делал, где бы не был. А тут эти следы, сине-фиолетовые.

* * *

Я ходил в школу. Скоро экзамены. Некоторая нервозность ощущалась. Я хотел учиться до десятого класса. ПТУ и вообще рабочие специальности меня не привлекали. Даже водительские права, которыми грезили все пацаны, были мне не нужны.
Снег растаял. Максим приезжал не часто, раз в две недели. Отец его больше не бил, и мы ебались у меня на кровати ночью. По очереди. Все равно, мне больше нравилось, когда Макс трахает меня и спускает во внутрь.
С отцом несколько раз съездил на рыбалку. И как-то немного оттаял. От такой сложной осени и зимы. Нет, Дениса я не забыл, и горевал по нему, не зная его судьбы. По этому красивому ладному мальчишке, которого подарила мне судьба. Но уже не так остро, как раньше.
Каждый следующий год в моей жизни становился все сложнее и сложнее. Не могу сказать, что годы эти были полностью плохими, нет. Но они подкидывали мне все более сложные и сложные проблемы, испытания, которые нужно было решать самому. Из-за моей сексуальной ориентации, в первую очередь.
Потери, очень болезненные - Денис, и в ближайшем будущем - Максим. Но пока он был со мной. Мой единственный друг. Нашедший меня.

Написал. Перечитал. Блядь, какая-то мелодрама индийская. А ведь только зафиксировал то, что происходило в этот период со мной и окружающими. Уж извините. В этой части сексуальных сцен нет. Те, что происходили с Максимом...что мне каждую описывать?
Сексуальные сцены присутствуют тогда, когда без них не обойтись.

 1988 год. САШКА

В восьмом классе отношение ко мне как-то незаметно переменилось. Чему было причиной этому, понять я не мог.
Если в конце седьмого класса до самых каникул травля продолжалась, и первую скрипку играл в ней наш классный руководитель - Иван Илларионович Мутьев. То сейчас классной стала учительница истории, Мутьев отказался от нашего класса, и взял малышей из пятого.
Наверное, после лагеря я изменился. Не только внешне, но и внутренне. У меня появилась уверенность в себе, одноклассники это чувствовали. До слез довести пытались, но сейчас им это удавалось не всегда.
Драться же я не боялся в начальной школе, не боялся и сейчас. Занятия спортом повлияли на моё физическое состояние в лучшую сторону. И карате тоже не было лишним.
В первую неделю Вадим и три его самых верных последователя окружили меня в коридоре на перемене. Один из них сдернул с моего плеча сумку, резко и неожиданно.
К чему-то такому я был готов, и осмелившийся получил два мои гири в корпус, отчего упал на деревянный пол и стал стонать. Вадим и остальные - убежали.
Пнув несколько раз в живот лежащего пацана, с которым кстати в далёком третьем классе ездил за поисками «сокровищ» и купался в сентябре в речке, я пошёл в класс.
Этот, и некоторые другие инциденты тоже внесли свой вклад к перемене расстановки сил в классе.
Я уже был не один.
Лешка, с кем обворовал библиотеку, под влиянием родителей от меня отдалился. Как же, «трудный» подросток, совершивший преступление и стоящий на учете в детской комнате милиции. С моей парты он пересел. А ведь его я не выдал, и твердил, что был в библиотеке один.
Появились приятели, из тех, кто или поддерживал травлю, или равнодушно проходил мимо. Друзьями их назвать язык не поворачивался.

Друзей, настоящих друзей, у меня было трое.
Максим из Нижневартовска, старше на два года. Мой друг и любовник. Сделавший первый шаг ко мне, и как-то понявший, что я его друг, хоть я об этом ничего не знал.
Мой друг из секции по плаванью. Младше на год. Влюбившийся в меня. Друг и любовник, Денис, которого мне хотелось окружить от всех опасностей и оберегать от любых несчастий и неприятностей.
Мой друг Сашка. Просто друг. Не любовник. Не было у меня к нему влечения. Хоть я и изучил его тело везде, где только можно.
Мы приходили к нему или ко мне. Раздевались, и я исследовал его, смотрел дырочку ануса, и засовывал туда палец, анус сжимался.
Дрочил ему хуй, залупляя головку.
Пристально смотрел в глаза, пытаясь определить какого они цвета.
Гладил его маленькие ягодицы. Особенно жалел, если ему перед этим доставалось от матери, и на маленьких белых булочках были синяки от ремня... не полосы, а именно синяки, когда ремень попадал только самым концом. Сашка стоически сносил все мои манипуляции с ним.
Сашка, мой друг, с которым не общаюсь с шестого класса. Из-за которого ушёл из школьной секции дзюдо.

В нашей размолвке виноват был только я один. Не он. И причиной стала такая мелочь, о которой мне сейчас стыдно писать, но я напишу. Потому что тут пишется только правда, и ничего кроме правды.

Позавидовал я Сашке за то, что, занимая на соревнованиях первые места, он получает в награду не только почетные грамоты, но и кубок с изображениями борцов в кимоно.
А иногда ещё и медаль, с теми же борцами, проводящими приём.
Друг против друга на татами мы никогда не выходили. Сашка легче. Разные весовые категории.
В своём весе я занимал вторые и третьи места. «Вазари», «вазари» и никогда «иппон» - чистая победа.
Мне доставались только грамоты, очень редко медали. Кубки же - никогда.
Грамоты за годы украсили участок стены в моей комнате, медали висели на гвоздике, прибитом к книжной полке.
Мне в двенадцать лет очень хотелось иметь эти блестящие, с гравировкой, высокие кубки на поставках, с ручками и без. У Сашки таких наград скопилось много, и я дико ему завидовал.

И в один из самых сильных приступов своей зависти спровоцировал друга на ссору, а потом и на драку, в которой одержал верх. Потому что был сильнее и больше его.
Повод для ссоры нашёлся из услышанного в школе разговора о том, что Белоголовов, пацан на год младше меня, сосал член у «Сулы» - Эмиля Султанова, четырнадцатилетнего «трудного» подростка. Правда то была или нет, я не знал, слышал только, как «Сула» хвастался перед своими приятелями. Белоголовова дразнили «вафлером», и он не выходил в коридор на переменах. Знали об этом учителя? Скорее всего да, но, как всегда, ничего не предпринимали. Таких как Белоголовов, в школе хватало.

Все случилось в длинном коридоре, который вел из школы в столовую.
Даже спустя более тридцати лет я очень чётко все помню. Все слова, какие говорил своему другу, его выражение лица, серые глаза (они у него все-таки были серые), и даже плохо повязанный пионерский галстук.
Мы с Сашкой стояли где-то по середине коридора, никого не было. Я начал провоцировать.
- Санек, ты че про меня пиздишь всем?
- Про что, Вов? Я ничего никому не говорил, - не понял Сашка.
- А то, что я у «Сулы» в рот брал, ты че пиздишь? Ты видел, да? Ты видел, что я сосал?
Я стал толкать Сашку в грудь.
- Ничего я никому не говорил! Кто тебе сказал?! Кому я говорил? Белоголовов у «Сулы» в рот брал. «Сула» его завафлил. Про тебя никто..., и я не говорил! - оправдывался друг.
- Ты че пиздишь!? Не говорил! Мне сказали, че ты пацанам говорил, че я вафлер!
- Я не говорил! - У Сашки начиналась истерика. В его серых глазах с длинными ресницами стояли слёзы.
Сашка ударил меня по скуле, я его. Началась драка.
Мы направили друг другу синяков под глазами, поразбивали губы, носы. Наши белые рубашки были в крови и вылезли из школьных брюк. Галстуки не развязались, но посбивались на бок. Дрались насмерть.
В конце Сашка лежал подо мной, а я делал ему болевой приём на руку, но он терпел.

Нас разняла какая-то учительница старших классов. И отправила в туалет мыться. А потом повела к классной, и они вдвоём что-то спрашивали, а мы отвечали. Я не помню, что.

А потом Сашка пересел от меня, и мы не разговаривали два года, вплоть до окончания восьмого класса. После неполного среднего он ушёл в ПТУ.
Я ушёл из секции. Мы никому ничего не говорили, так же, как и в случае с Вадимом, почему поссорились. Жили в одном доме в разных подъездах, и не замечали друг друга, когда сталкивались во дворе.

У меня появился любовник, ставший другом и родным человеком - Денис. Он приезжал ко мне. И приезжал Максим, тоже друг, родной человек и любовник.
Я не думал про Сашку.
Но Денис пропал, никто ничего не говорил мне. Я думал, что он умер. Это сильно подкосило меня.
И Макс, мой Макс, он уехал от отца после окончания школы, не дождавшись получения паспорта. Отец избивал его за гомо ориентацию. И жить с ним он не мог, это было просто опасно.
Впереди маячило одиночество. Я не хотел одиночества. Я испытал, что это такое.

Когда Сашка ушёл в ПТУ, впервые за эти долгие два года я пришёл к нему домой.
Он открыл дверь. Он не ожидал увидеть меня.
- Саш?
- Что тебе надо?
- Саш, можно войти?
- Ну входи, - Сашка посторонился, и я вошел.
- Саш, знаешь, тогда я придумал все, я тебе завидовал, за кубки твои, у меня грамоты всегда, а у тебя кубки за первые... кубки эти ебаные, и придумал про «Сулу», отпиздить хотел... повод искал... Прости меня, Саш, прости пожалуйста. - И я, четырнадцатилетний подросток, многое уже испытавший, и познавший любовь, каратист, с которым и старшие боялись связываться, заплакал. Блядь! Так заплакал, и мне было так стыдно за то, что я сделал, и за то, что сейчас плачу перед своим бывшим другом Сашкой. Но я стоял и плакал... и никак не мог остановиться, хотел, но не мог.

Мне и сейчас, спустя десятилетия очень стыдно за некоторые поступки, что я совершил.
И за этот тоже. Совершённый мною, маленьким завистливым двенадцатилетним гадом.
За многие мои поступки мне стыдно и больно, что не могу ничего исправить.
Но то, что я спустя два года, тогда попытался как-то объясниться с Сашкой, давало мне надежду, что я уж не совсем пропащий...

- Вова! Вова, ну перестань. - Сашка обнял меня и рукой, вытирая с моего лица слезы, а они текли и текли. - Вова, а я не знал, не думал... вообще не догадывался, я бы дзюдо бросил! Правда! Если б ты сказал мне... Мы ведь друзья...
- Были друзья, - плача, сказал я.
- И сейчас друзья, перестань! Ты такой вон здоровый, а ревешь как маленький! Перестань! Все! А я думал, что кто-то наговорил про меня, чтоб рассорить нас. Блядь! Я и в ПТУ пошёл, чтоб с тобой в девятый не идти.
- Прости Саш!
- Да я простил, как синяки сошли. Помнишь, ебальники друг другу пораскрывали? Простил, и с тобой не говорил, думал, не поверишь, что не я. И по школе про тебя ведь не пиздели. Про Белоголовова только. А про тебя нет. А ты, дурак, придумал такое. Кубки. Попросил бы, я бы тебе дал. На хуй они мне, эти кубки. Ты ведь друг. И сейчас друг. Бери, хочешь?
- Не нужно мне, Саш... кубки эти.
Я протянул своему другу Сашке руку, и мы пожали ладони.
А потом он вытер руками мои мокрые щеки (вообще-то я плакса, каким был, таким и остался), и сказал, спрашивая:
- Друг?
- Друг, - Ответил я.

Мы помирились, и свободное время стали проводить вместе.
Однако, как такового, свободного времени, у нас, повзрослевших, не было. Сашка учился в городе, в ПТУ, я тоже ездил в город на тренировки. Бассейн после потери Дениса я бросил. Только карате, три раза в неделю.
У всех появились новые приятели и друзья.
Во всяком случае у меня.
И сосед по парте - Борис, про которого я напишу отдельно.
И пацан Вадик Р-ев, с кем пошёл в первый класс в восьмилетке. Он её закончил, и мы встретились в девятом.
И мои друзья - пацаны с моего двора. Подросшие незаметно, и теперь смотревшие на меня как на старшего брата, идеал, или бога... или ещё кого, перед кем поклоняются.
У Сашки друзей не было, я это видел. Друг был один - я.
Но в любое время дня и ночи мы могли прийти друг к другу домой, или позвонить,
Кстати, тут и догадываться нечего, кто был первым, кому я позвонил в четвёртом классе, когда нам провели телефон.
На каникулах ездили на рыбалку, купаться. Или просто сидели у меня или у него. Смотрели боевики по видику у меня, и слушали музыку у Сашки.
Родители мои и Сашкина мама радовались, что мы помирились.

И потом, дальше, я тоже заводил друзей (слово то какое: «У меня завелся друг» - что он таракан что ли, раз завелся...)

Но верна, ой как верна мудрость – «Самые близкие и верные друзья находятся в детстве и молодости».

Сейчас подумал. А я ведь так и остался в детстве.
Может быть поэтому мне так легко находить общий язык с мальчишками?
Нет, я не инфантилен, и надеюсь, что не совсем глуп.
И повидал много. И хорошего, и плохого.
И потери были, и находки, с самого детства.
Но вот отношение к Миру как у ребёнка (И не всегда радостное, что блин, вы думаете, подростки всегда в радостной эйфории живут? Себя вспомните в этом возрасте!), как у тринадцати-четырнадцатилетнего подростка осталось.
И, наверное, умею дружить.
Надеюсь, что умею.
С того раза, с Сашкиной квартиры. Делаю первый шаг навстречу, если есть непонимание и недосказанность. Если я не прав.
Но.
Может быть это и плохо, что я как пацан, не всегда серьёзный, спонтанный. Распиздяй.
Однако не трепло, и треплом не был, и думаю, что на меня можно положиться, как в радости, так и в горе.
(Себя не похвалишь - никто не похвалит. Факт)

1988. ЛЮБОВНАЯ ЛИХОРАДКА
1. Мимикрирование

После зимних каникул - как всегда с сорокоградусными морозами все десять дней - снова школа.
Каникулы я провел с Максимом. Он жил у меня, приехав на встречу Нового Года. Отец не хотел его пускать ко мне надолго, после нашей встречи с ним осенью. Но Макс опять пригрозил, что уйдёт из дома, и получил разрешение, и даже немного денег, «чтобы не объедать» принимающую сторону.
Про Дениса вестей не было. Мама узнала, но не говорила мне. (Это теперь я знаю, почему)
Мы гадали что с ним, хоть Максим не успел познакомиться, но знал его по моим рассказам, и особенно по фотографиям, что мы наснимал во время наших разгульных оргий.
Даже мастурбировали как-то на них, когда поебаться из-за обилия гостей в квартире не было возможности.
Дверь в комнату у меня не закрывалась, и постоянно кто-то заглядывал и что-то спрашивал.
Но потом время нашлось для всего. Особенно, когда начались рабочие дни, и мы оставались одни.
Макс уехал в Нижневартовск.
У меня же в классе всех охватила любовная лихорадка.
Всех пацанов поразило ярко выраженное сексуальное влечение к противоположному полу.
Но не меня. Мне не нравились девочки, не нравились «бабы» - так я их называл. И уж тем более я не мастурбировал на плохие черно-белые порнографические открытки.
Мне нравились мальчики.
Младше меня. Или одного со мною возраста. Не старше. И не мужики. Был у меня уже опыт с мужиком. Военным Женей. И опыт этот очень мне не понравился, хоть я и получил оргазм от анального секса с ним, да и отбил он у меня отвращение к сосанию члена.
И уже тогда я понимал, что все мои желания и сексуальные похождения нужно держать в глубокой тайне. Я был «пидором» по своей натуре. Но не хотел, чтобы про это все знали и говорили. Как про некоторых мальчиков из школы.
Нужно было притворяться. И в притворстве я преуспел.
Я мимикрировал под гетеросексуального озабоченного подростка-онаниста.
Хоть и проебался в разных ролях: актива и пассива все каникулы с Максимом.
Если ещё в тринадцать я думал, что мои гомосексуальные увлечения что-то типа «баловства», которое, если захочешь, можно прекратить, то уже в четырнадцать лет я сознал что я - гомосексуал.
Но, вот знаете, нисколько, ни единой капли не жалею, что стал заниматься сексом в раннем подростковом возрасте. Я бы все равно начал, и именно с лицами своего пола. И хорошо, что это случилось раньше, когда я был пацаном. Столько времени...
И мне жаль тех, кто хотел, но так и не решился.

Гормональный взрыв и повышенное либидо почему-то накрыли всех одноклассников одновременно.
У меня началось это ещё почти год назад, и я уже вел более или менее регулярную половую жизнь. Гомосексуальную, правда.

Усилия пацанов из класса, которые добивались моего расположения с начала учебного года, дали свои результаты. Я уже не находился в вакууме. У меня появились школьные приятели. При чем теперь я выбирал, с кем мне общаться, а с кем - нет. Выбор в основном строился на физической привлекательности (в первую очередь), и на интеллекте (в последнюю).

На переменах, уместив свои задницы на подоконниках, мы обсуждали одноклассниц, училок (молодых), каких-то знакомых, полузнакомых, и совсем незнакомых девчонок.
Вопрос у них стоял (ха-ха именно стоял) - один.
Дала, даёт или даст.
Слухи о том, что Наташка Н-ва давно «ходит» с Д- ом, не давали покоя. И всех мучил вопрос, было у них что-то или нет. (Я делал вид, что сгораю от любопытства, хотя мне было АБСОЛЮТНО ПОХУЙ на это.)
Оценивались со «знанием предмета» женские прелести: попы, груди, ноги...
Давались друг другу «верные советы» - от девственных прыщавых онанистов - как можно затащить в постель кого-нибудь, и уговорить раздвинуть ноги.

В классе только у двоих в то время были видеомагнитофоны. У меня и моего врага - Вадима. И хотя класс и так разделился на два лагеря, более-менее равных по числу пацанов, наличие видика укрепило как мои, так и его позиции.
Что уж происходило у Вадима дома точно не знаю, доходили невнятные слухи из разговоров участников, со смешками и двусмысленными намеками. Могу лишь только догадываться, зная его наклонности ранее.
Я же возобновил дома сеансы групповой мастурбации. Как это уже было с пацанами, с которыми посещал бассейн. Именно на таком сеансе я заметил Дениса... и, наверное, все-таки влюбился в этого пацана, с широкими плечами и маленькой аккуратной попой. Денис исчез.
Сеансы без него я прекратил, не мог видеть прежних участников без моего любимого.
Сейчас же, с одноклассниками, я преследовал совсем иную цель. Ебаться ни с кем из них я бы не стал. И не хотел. Ни давать выебать себя, ни поебать другого.
Мне нужно было НЕ ВЫДЕЛЯТЬСЯ ИЗ ОБЩЕЙ МАССЫ.
Именно поэтому просмотр порнухи помогал мне это делать.
Одноклассники (отобранные мной) засмотрели видеокассету до дыр.
Пол в зале, где стоял видеомагнитофон, дымился от густой белой молодой спермы.
Все вроде бы, как и до Нового Года, да не совсем.
Тогда это доставляло мне удовольствие - наблюдать за мальчиками и мечтать о них (впоследствии мечты сбылись настолько сильно, что я и не ожидал этого).
Теперь это была необходимость.
Поэтому группа подростков, злоупотребляющих мастурбацией сверх всякой меры (интересно, есть ли где в научной литературе труд, предписывающий, сколько надо или рекомендуется дрочить четырнадцатилетнему мальчику? Психические отклонения в счёт не берём. А вот именно ОБЫЧНОМУ подростку?) не вызывала у меня таких уж сильных эмоций.

Считается, что подростки онанизмом, как правило, ЗЛОУПОТРЕБЛЯЮТ. Я с третьего класса злоупотреблял, и вот результат. :)

Я смотрел на стоящие хуи, жопы, ноги школьных приятелей. И в мыслях все равно примерял попу какого-нибудь Валеры к своему хую, или хуище какого-нибудь Жени к своему очку.
Это позволяло мне мастурбировать до эякуляции вместе со всеми.

Среди мальчишек обсуждалось кто что совершил в плане реального обольщения противоположного пола. Это были фантазии, выдаваемые за действительность.
Как правило, наши одноклассницы увлекались парнями на год-два старше.
Наши же взоры (в том числе и мои) устремлялись в седьмой класс (а у меня и ещё моложе).
А они, семиклассницы, реально сохли и были готовы на все, даже... на это самое.
«Случайно» сталкивались на переменах, писали записки с предложениями «ходить вместе».
Эти записки подвергались тщательному изучению и чуть ли ни обнюхиванию.
Особенной популярностью пользовалась записка Веры Б-ч, в которой она обещала отдать свою девственность Сергею Н-ну. С припиской в самом конце, что, конечно, Вера готова лишиться девственности, так как очень любит Серёжу, но если тот утешиться её попой, то девственность она сохранит до свадьбы. Все смотрели на Вику, гадая, дала она Сереже в попу или нет, и как это было, если все-таки дала. Ещё и хвалили Вику за то, что, если в попу - забеременеть нельзя.
Про какие презервативы для подростков в Сургуте 1988 года вы говорите?
Серёга на все вопросы загадочно молчал и был серьёзен, как никогда. Мне же, во время одного из «сеансов» он по секрету сказал, что Вика дала, и «было охуительно, пока она не обосралась». Я тоже много мог бы рассказать Сереге про анальный секс. Но, конечно же, не стал :) )
Я смотрел в школе на «засранку» Вику и сомневался, будет ли Серёга продолжать.
В последствии он мне поведал, что они с Викой продолжили и казусов, как в первый раз не было.
Вот что бродило и бурлило у восьмиклассников. Гормоны, наверное, ха-ха.
Про своих двух: Наташку К-у и Юлю Ч-ву, пацаны точно знали. Они уже ебались. Девочек вычислили на осмотре у гинеколога. Вызывали родителей, но что дальше было, никто не знал.

Не могли не втюриться и в меня. Это и случилось, кажется, в начале марта, или в конце февраля.

2. Я ебу девочку (бабу)

В восьмом классе я стал снова ходить на школьные дискотеки. Восьмые - выпускные. Старшие девятый и десятый не пускали к нам, у них были свои танцы, отдельно от «мелюзги».
Младшие же, начиная с шестого, танцевали вместе с нами.
Драки случались постоянно, но из пацанов-восьмиклассников мало кто мог справиться со мной, а может быть и никто.
В поселковый клуб я тоже ходил, но вместе с сестрой и её мужем. Её муж Сергей, научивший меня фотографировать, иногда играл в карты на деньги, «катал», и вся местная шушера, включая дружков Вадима, меня не трогала. Наверное, и так не трогала бы. Не проверял.
Но если я ходил туда один, то потом обязательно с кем-нибудь дрался. В последний раз с рыжим Женей Литвиным. Он потом обвинял меня, что после драки у него резко упало зрение от моих ударов ногами по голове. Не фиг лезть было... и зрение свое бы сохранил. А может врал просто.
В школьном спортзале танцевали только мы и семиклассники. Шестиклассники смотрели и баловались.
Крутили Пэт Шоп Бойс, Бед Бойс Блю, Си Си Кейч, Модерн Токинг, и ещё что-то. Кажется, Барыкина и какой-то брейк данс про Буратино, в «Утренней почте» показывали. Брейк - это модно. Верхний, нижний и ещё хуй знает какой.
Я не умел и стоял с пацанами, смотрел.
Объявили: «Дамы приглашают кавалеров». Заиграл Элтон Джон с его песней, которая мне очень нравилась, особенно клип... и пацаны в нем. У меня была видеокассета с клипами, и я иногда, ставя на паузу этот клип, дрочил, что меня ебут эти парни, или я ебу того, кто следил за другом... Название: «Слова (или слово) по-испански» Word in Spanish? Нет интернета проверить.
И в свете мигающих по-разному фотолабораторных фонарей с разноцветными лампочками, окрашенными вручную, которые моргали оттого, что к одному проводу подключили стартер-бочонок от ламп дневного света, ко мне подошла семиклассница, и вытянув вверх руки положила на плечи.
Она была низкой. Голова её доставала моего носа, и смотреть в глаза друг другу мы не могли. Только если она поднимала голову. А она её и не опускала, и смотрела на меня. Пахло от неё непонятно какими духами, очень приторными, они мне сразу очень не понравились. Похожа она...
Помните фильм Эмира Кустурицы «Чёрная кошка, белый кот?» В фильме маленькая сестра цыганского бандита никак не могла выйти замуж. «Карлицей» звали. Эта «Карлица» из фильма очень похожа на девочку, танцующую со мной. Лицом, ростом, волосами и фигурой.
Звали ее Вера Инживоткина.
Мне если честно, низкие люди не очень по душе. Всегда кажется, что они комплексуют из-за своего роста. Становятся гадкими и мерзкими людишками, совершающим разнообразные пакости.
Есть такое предубеждение, знаю, что не прав, но есть.
И мы пошли танцевать под Элтона Джона (сейчас подумал, это знак какой-то был :) ).
Баба висела на мне, а я лапал её за жопу, чтобы было видно пацанам, которые смотрели на нас.
Основательно полапав её везде, после окончания песни спросил как её зовут.
- Вера... - ответила она. - Мне тринадцать, я из седьмого ***, будешь со мной «ходить»?
- Буду, - сказал я, охуев от её напора.

БЛЯДЬ!!! И НАЧАЛСЯ ПИЗДЕЦ!!!

Вера поджидала меня каждую перемену, уволила в сторону от всех...и дрочила через школьные брюки мой хуй. Я сидел на подоконнике, она стояла напротив и закрывала чтобы никто не увидел. Мой авторитет подскочил ещё на несколько пунктов. Как же, я «подцепил» «кобылу», «телку», «бабу» ...
В восемьдесят восьмом я в последний раз носил школьную форму. В девятом и десятом (он же одиннадцатый, после реформы), наряд мой состоял из финского костюма в мелкую тонкую клетку из немнущегося материала и мокасин Salamander.
Каждую, каждую перемену, не пропуская ни одной, Вера дрочила мне через школьные брюки, у меня стоял, но кончать от бабских рук я не собирался. И мне приходилось заходить в класс с выпирающим из брюк членом.
Пацаны хихикали, но завидовали. Было видно по ним.
Ещё хуже было после уроков.
Вера ПРОВОЖАЛА МЕНЯ до дома. Только что сумку не несла. И всегда норовила проникнуть ко мне в квартиру. Я отбрехивался, что мне ехать на тренировку, что у меня дома кто-то есть, и т.д.
Один раз я потерял бдительность, она зашла следом, и вцепилась в меня. В мой рот, своими слюнявыми поцелуями. Любой пацан, с кем я целовался: Макс, Денис и другие из бассейна, даже военный Женя, дали бы ей фору в сто очков. Еле её оторвал от себя, но она рванула брюки, вырвав «с мясом» пуговицы, и добралась до моего хуя, стала мять его рукой, а потом, присев, взяла в рот.
И... чуваки, у меня встал, но ни хуя я не чувствовал и никакого возбуждения не было видно, даже на горизонте.
Я не буду описывать то омерзение, которое испытал. Может быть, кому и нравится, как у него сосёт баба, но не мне точно.
Она чмокала. И что-то пыталась.
Я стоял с открытой шириной и молчал.
Потом меня заебло все это, и я, отстранив её голову, сам стал раздеваться.
А потом раздел Веру.
Волосы на лобке у неё были, и груди были уже не сильно маленькие.
Ну в общем, не сильно высокая тринадцатилетняя телка.
Я положил её на диван, там же, в прихожей. На нем я изнасиловал Женю П-ла...
Она лежала, раздвинув ноги, её пизда, открытая, воняла какой-то неприятной хуйней.
Мне очень не хотелось совать туда свой хуй, и я для начала взял отвертку (она лежала на столике возле дивана), и ручкой всунул ей вовнутрь.
Вера вскрикнула, и сжала ноги, стукнувшись коленями, но я все равно сделал несколько «ебательных» движений и вытащил отвёртку. Она была в крови и какой-то слизи.
Я, привстав, всунул ей ещё стоящий свой хуй, туда, в её тринадцатилетнюю пизду. Там оказалось мокро и свободно. Любое очко пацана... эххх.
Что говорить про ладные мальчишеские попы, даже с разъёбанными дырками и говном.
Как только мой хуй оказался в ней, то стал стремительно опадать. Я успел ещё несколько раз поебать Веру, и вытащил мокрый, в слизи и крови, хуй, и сделал вид, что кончил на покрывало. Которое вместе с отверткой запихнул сразу под диван.
Девка лежала на спине, раскрыв снова свою пизду, из неё сочилось. И дышала, громко. Потом встала, нашла свои ОРАНЖЕВЫЕ, БЛЯДЬ, труселя, одела, посмотрела на меня – «королева пизды» - и спросила:
- Вовочка, тебе понравилось?
- Да, Вера, - спиздел я.
* * *
Я и потом, лет в двадцать, ебал баб, никогда не кончал - им нравилось, что долго. Положение и должность обязывали. Мимикрия под «нормального». И секретаршу еб на столе, и секретаршу заместителя на хате школьного друга - Бориса, ещё психолога в приюте. И секретаря директора приюта... Много. Лет до тридцати.
Последнюю - сестру пацана, которого ебал. Уже когда свалил из России.
* * *
Вера доставала меня ещё, наверное, месяц. Больше домой я её не пускал, а на предложения любовных утех в подъездах (ах, как меня трахал в подъезде Максим в Нижневартовске!) и на стройках отвечал отказом.
И хорошо, что эта кобыла «перевлюбилась» в какого-то десятиклассника, о чем мне и сообщила. С ним она и еблась, так как ей, наверное, хотелось.
Вот мой первый опыт с противоположным полом.

КОММЕНТАРИИ

Аполлон Кипарисов - Два к одному критическая статья

©Mr. Wolf (Fin)-Caboom!-VERON-MoRaLeS-MaximkA