ЭПОХА ПЯТАЯ

Эра времени подсчитанного за нас. (День не важно какой)

Когда оглашали приговор, я сидел и счастливо улыбался. До сих пор удивляюсь, как меня тогда не сочли за психа. Потому что я улыбался и потом, и в машине, когда нас везли на зону, и все первые дни уже там. Не знаю уж, какая часть меня соображала, что надо говорить, что делать, кому бить морду, потому что моя душа была занята только тем, что бесконечно представляла день моего возвращения, то как я переступлю порог, посмотрю Шурке в глаза, улыбнусь и возоплю: «ПРОСТИ!».

Потому что люблю его.

А он нас сдал. Всех. Никого не пропустил. Даже Саху.

Сдал за наши дела, те, которые я крутил, а не за что бы там ни было другое.

Он все как следует спланировал, мой братишка. Умный мальчик. Я всегда это знал. И стоило следователю затянуть свою песню, я сразу все понял.

На суде его не было, но это и не важно. Я и не ждал его. Мне вовсе не было так нужно видеть его лицо, чтобы понять... как я люблю его и ...

Я вернусь.

 

 

ЭПОХА ШЕСТАЯ

Эра настоящего (Спустя много времени)

Родной город встретил меня усталым равнодушием умирающей осени две тысячи очередного затертого года. Пахло мокрой листвой и выхлопными газами. Над неизменной улицей Ленина бодрый ветер трепал оптимистичные транспаранты, призывающие купить себе отапливаемый кирпичный гараж. Чума капитализма вольно расползалась по нашей родной земле.

В отстранено лазоревом небе над моей головой с песнями носились вороны. Вольные птицы хотели жрать. Глазами я проследил их полет по направлению к нависающей над центром города подобно Вавилонской башне конструкции из трех ослепительных новостроек. По прихоти архитекторов окрашенные в бледно-лимонный, бледно-розовый и бледно-салатовый цвета, издалека они походили на колоссальный торт, обильно покрытый жирными сливочными розами.

Растворяя легкие тошнотворные ассоциации в безмятежной свежести субботнего утра я направлялся в их сторону.

Вопреки всем моим ожиданиям после нескольких лет отсутствия найти в родном городе родного брата оказалось на удивление непросто. Но я его все же нашел. Вот. Совсем рядом с вавилонскими башнями. Хороший дом. Старый купецкий особняк. После роскошного ремонта.

Шурка теперь здесь живет.

Следующая потенциальная проблема на моем пути сама себя устранила: швейцар доблестно спал в своей будке и, видимо, наблюдал во сне, как он стойко выполняет свои прямые обязанности. Я не стал его отвлекать. Пусть я и без цветов (тюльпаны в это время года у нас в городе не найти, а размениваться на бабские гвоздики или розы я счел ниже нашего уровня), но я и сам по себе буду такой сюрприз, какой жалко портить.

Я решил не ждать лифта чтобы подняться на 3-й этаж и пешком полетел туда по лестнице. Возле нужной двери меня ждал коврик, бронзовая ручка и безвкусно декорированный под старину звонок в стиль к ней. Только мемориальной доски не хватало: «Здесь бывал/живал/едал/пивал признанный/народный/обласканный властью и т.д.»…

Я медленно провел ладонью вниз по лицу: по лбу, по глазам, носу, губам, подбородку. Прочь, демоны! Я пришел к брату.

Нажать на звонок было трудно только в первый раз, потом я добросовестно давил и давил на кнопочку, выстукивал на ней пальцем универсальную мелодию во славу Спартака еще, наверное, минут в течение пяти. Мысли о том, что никого может просто не быть дома даже и не возникло: суббота, восемь утра, это нормально, что человек еще спит.

Наконец по ту сторону смутно проявились признаки человеческого присутствия, щелкнул один замок, второй, дверь приоткрылась, и я оказался лицом к лицу с совершенно незнакомым мне белобрысым молодым человеком.

- Утро доброе, - независимо от раздраженного выражения лица вежливо поздоровался он со мной. – Могу ли я узнать, с какой стати Вам угодно было побеспокоить нас в такую несусветную рань?

Парень стоял так, что его складное спортивное телосложение вполне позволяло ему без труда перегородить вход в квартиру, и несмотря на элегантные очки и интеллигентное лицо выглядел вполне себе боеспособным. Но я был слишком близок к своей цели, чтобы позволить чему бы то ни было помешать мне. Я решительно выступил вперед, он нахмурился.

- Константин, оставь, - холодно и лениво прозвучал из-за плеча блондина знакомый голос. – Это ко мне.

Утро явило мне Шурку уже вполне проснувшимся и собранным, в длинном темном халате, запахнутом на талии, с аккуратно зализанными назад мокрыми волосами, будто аурой окруженного специфическим ароматом горького крепкого кофе.

Я замер. Я смотрел на него. Я видел, что это он. Знал, что это он. Ошибки быть не могло. Но в то же самое время мой разум упорно отказывался верить глазам.

Он был таким… взрослым. Ведь всего несколько лет прошло. Он не должен был еще так сильно вырасти… повзрослеть…

- Шурка, - с комом вытолкнул я из горла его имя. Одно только имя без всякого приветствия.

- Здравствуй, Стас, - кивнул он и со вздохом повернулся к молодому человеку. – Костя, мы оставим тебя на пару минут. У меня будет личный разговор с братом.

- Это твой брат? – яд и омерзение в голосе рослого Кости плевками полетели в меня, бледные глаза с ненавистью впились мне в лицо. – Тот самый брат?

- Тот самый, - хмуро пояснил я.

- Стас, не начинай, - даже не глядя на меня и морщась, как от головной боли, процедил сквозь зубы этот выросший Шурка, а потом мимолетно коснулся рукой бугристого плеча своего очкастого цербера: - Не волнуйся, Костя, все в порядке. Правда, не стоит беспокоиться. Это всего на пару минут.

По этому жесту, по легкому прикосновению капризных Шуркиных пальцев к чужой коже я сразу все понял. Мог бы в принципе понять и раньше, но понял только сейчас… Удивительно, какой тупой и далекой оказалась боль. Боль и совсем немного разочарования. Что-то на манер растерянной констатации факта: «Да неужели?»

Признаю, я ждал, что Шурка пригласит меня войти, но вместо этого он сам вышел ко мне в коридор, прислонился спиной к подоконнику окна над пролетом лестницы. Вытащил из кармана брюк пачку тонких дорогих сигарет, щелкнул зажигалкой, затянулся, медленно выпустил изо рта сладковатый дым.

- Ты куришь? – удивился я.

- А ты? – вопросом на вопрос ответил он мне, с брезгливой насмешкой изогнул тонкие губы. – Неужели так и не сорвался? Не прискучило еще играть в силу воли?

Я только пожал плечами.

Мне было грустно и зябко. Я смотрел на него, пытался и все никак не мог разглядеть за всем этим строгим лоском и спокойствием моего Шурку.

- Ну, что молчишь? – с вызовом, с обвинением и чуть-чуть с издевкой спросил он.

Я невольно ощутил, что снова передергиваю плечами. Дурная привычка.

- Ты стал очень взрослым.

- А тебе не мешало бы побриться. Ты не из тех, кому идет четырехдневная щетина.

Он стоял в двух шагах от меня, но между нами лежала бездна. Я не видел ей ни конца ни края. Гулко бухало в груди сердце, кровь толчками неслась по жилам, мой разум не желал рождать слов.

- Кстати, спасибо, что побеспокоился, живу я прекрасно, - легкомысленно махнул он сигаретой. – Мне очень нравится моя профессия. Ах да, ты ведь никогда не интересовался, кем я хочу стать. Всегда решал за меня, да? А я все же стал, кем хотел. Я пишу. Книги, публицистику и просто статьи. Полагаю, ты не читал. Я прав?

Дым от его сигареты складывался странным иероглифом над нами и, искажаясь, уплывал вверх.

- Рад, что тебе понравилась моя квартира. О, прости, конечно, наша с Костей квартира. Кстати, - Шурка прищурился, и его пронзительный взгляд сразу сделался очень колким, - раз уж мы заговорили о жилплощади, ты, наверно, не в курсе – отец умер год назад. Вообще-то я сдаю его квартиру, но, поскольку ты тоже там прописан, живи, пользуйся, я не возражаю, с меня от этого много не убудет.

Осколки информации падали в мое сознание как тяжелые затупленные камни.

Я все смотрел на этого гибкого желчного молодого человека передо мной и спрашивал себя, кто это? Удачливый молодой писатель-гомосексуалист? Счастливый любовник атлета, блондина, а по совместительству еще и интеллигента Кости? Я смотрел и все пытался увидеть в нем Шурку. Пытался и никак не мог…

Моего Шурку.

Которого я едва не убил когда-то... Или все же убил?

- Братиш, - наконец, глухим тяжелым голосом перебил его я. – Знаешь, я все хотел сказать тебе, да не представлялось возможности. С самого дня суда хотел тебе сказать…

Мне почудилось, или в этих холодных глазах и правда промелькнуло что-то похожее на страх?

- Шурка, - улыбка распирала мое лицо, ибо я понял, что он все-таки был здесь, мой младший брат Шурка. Я чувствовал это, уже так трудно было сдержать его внутри. – Шурка, а ты, быть может, даже и не поймешь теперь, братиш…

Я шагнул к нему, и он тревожно стрельнул глазами в сторону своей двери, явно подумывая, а не позвать ли ему на помощь своего Костю.

- И все же послушай…

Мои руки сами потянулись, без труда поймали в чаши ладоней его не успевшие отстраниться, узкие, бархатные под тканью халата плечи.

- Прости…

В акустике лестничной клетки мой голос прозвучал, как торжествующий аккорд Баха, величественный и страшный одновременно. Плечи Шурки плавились под моими ладонями, он смотрел мне в лицо. В его глазах – сталь и вызов. Он думал, я не смогу.

Но я уже смог.

- ПРОСТИ МЕНЯ, ШУРКА!

Мой голос грянул в коридоре всесокрушающей волной. Я повторял эту фразу, а он кричал мне какие-то слова, и где-то далеко хлопнула дверь. Все мои мышцы пели от желания ощутить под собой твердость и бьющую угловатость ступеней, и я знал, что мы будем падать очень долго, переплетаясь конечностями и теряя нить времени, пока не долетим до низа перемешанным комком общей крови и общей плоти.

Одинаковой.

Разве не смешно?

Аллилуйя!

Я не смогу тебя отдать.

Аллилуйя тебе, мой маленький братик Шурка!

Я люблю тебя. Больше всего на свете…

- Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

©Jasсherka K. Kramlyn