Крапивин Владислав

Глава 4. Сундук

1. Лампочка за окном

Генриетта Глебовна дала нам на ужин молока с магазинными ватрушками.
-- Извините, ничего не приготовила. Спешу на ночное дежурство, там,
кажется, будет оч-чень интересное дело...
Она ушла.
-- Ну что, Сашка, будем укладываться? -- Меня тянуло в сон.
-- Ага. Только кружки помою.
-- Давай уж тогда вместе...
-- А чего тут делать вместе-то? Вы идите ложитесь...
В нашей комнате я вытащил из "сидора" японскую пижаму с дурацкими
павлинами и цветами, но легонькую, шелковую. Облачился и залез под
одеяло. И вмиг уснул.
Но сон не был спокойным. Сразу привиделся полузнакомый вечерний
город, названия которого я не помнил, но знал, что где-то в нем есть
чудесная букинистическая лавка. И я искал эту лавку, причем пробирался
запутанными переулками, спускался по каменным лестницам в какие-то
трущобы, блуждал по укрытым в чертополохе тропинкам, оказывался на
освещенных рекламами площадях. Ехал на открытых трясущихся трамвайчиках,
ловил такси... Лавка пряталась в улочке за темным готическим собором --
я это помнил, -- но улочек таких было множество, и каждый раз я попадал
то в аптеку с заспиртованными в банках ящерицами, то в бакалейный
магазинчик, где пахло ванилью, то в подозрительный притон... Поиски
затягивались, а я ведь обещал маме быть у нее не позднее десяти часов.
Надо было хотя бы позвонить, что задерживаюсь. Телефонные будки
попадались на каждом шагу, но аппараты, конечно, не работали: то диск
выломан, то трубки нет... А в одной будке висел вообще не аппарат, а
старый деревенский рукомойник и табличка с надписью: "Одно умывание --
10 коп.". Я послушно сунул в щелку гривенник, но воды в рукомойнике не
оказалось, из него вылез рыжий таракан и насмешливо зашевелил
усами-антеннами...
Наконец я нашел телефон, который откликнулся гудком. Но диск
срывался, скрипел, а потом я сообразил, что набираю не тот номер -- не
мамин, а журнала "Заря". На этом сон рассеялся. Опять я не дозвонился.
Как и в прошлых снах...
Я открыл глаза. Лампа в комнате была выключена, но за окном, на
столбе у обрыва, горела белая колючая лампочка под алюминиевым
отражателем. Раньше я ее не видел, не включали, наверно. Света в комнате
хватало, я разглядел Сашку. Он сидел на раскладушке, обхватив коленки, и
смотрел перед собой.
-- Не спится?
-- Ага...
-- Может, задернуть шторку?
-- Вам мешает свет? -- беспокойно спросил он.
-- Нет. Я думал, тебе...
-- Я на картину смотрю... Я и раньше на нее смотрел, а сейчас она
какая-то... особенная...
Лампочка хорошо высвечивала холст в раме. Оковки на сундучке сверкали
как настоящие, волосы у мальчика золотились. И мне даже показалось, что
Андрис, ощутив мой взгляд, чуть шевельнулся -- словно оглянуться хотел.
Сашка вдруг заговорил:
-- Как живой. Волосы будто шевелятся. И руки вздрагивают, устал
держать крышку-то... Надо было стул подставить, а потом уж открывать.
Ну прямо мои мысли угадал! Я сказал:
-- По-моему, он на тебя похож.
-- Да? -- как-то ревниво отозвался Сашка.
-- Такой же светлый. И обросший, как ты недавно...
Сашка почему-то вздохнул:
-- Бывает, что волосы похожи, а лицо -- ничуть...
-- Ну... если тебе интересно, давай спросим у Генриетты Глебовны, нет
ли фотографии. Это ведь ее двоюродный брат изображен.
-- Правда? -- обрадовался Сашка. -- Значит, эта картина --
документальная?
-- Можно, наверно, и так выразиться... В общем, с натуры.
Сашка подумал.
-- Нет, не надо фотографию. Так интереснее... Можно думать, что и
правда похож...
"А зачем это тебе?" -- чуть не сказал я. Но сдержался. Мало ли какие
тайны у мальчишки...
Он спросил:
-- Когда же это рисовали-то? Она ведь совсем старая, Генриетта
Глебовна. Значит, и брат...
-- Кажется, в тринадцатом году, еще до Первой мировой...
-- Ёшкин свет! Вот это древность...
Конечно, для него картина была древностью. Впрочем, даже мне в
мальчишечьи годы все, что было до революции, казалось глубокой стариной.
И если бы я знал в то время, что картина написана в начале века, тоже
смотрел бы на нее, как на музейное полотно. Только я не знал тогда... Я
сказал:
-- А для меня в детстве этот мальчик был чуть ли не соседом со двора.
Одежда такая тогда еще не выглядела старомодной, разве что ботинки с
кнопками. Да волосы... В наши годы мальчиков стригли коротко. Но все
равно в те времена Андрис казался мне одногодком приятелем...
-- А что за имя такое -- Андрис?
-- Он литовец. Но это я только сегодня узнал. А тогда называл его про
себя Владиком...
-- А вы, значит, бывали здесь, когда еще маленький были?
-- Бывал -- не бывал... -- Меня будто за язык дернули. А впрочем, с
кем еще поговорить об этом? -- До сих пор, Сашка, не знаю... Сложная это
штука -- явления отраженного мира.
-- Что-что? -- сказал Сашка. Быстро лег, оперся локтем о подушку,
уставился на меня.


2. Отраженный мир

Сашкино лицо было в тени, но я видел, что глаза его сильно блестят.
-- Что за явления отраженного мира?
-- Видишь ли... Сперва мне казалось, что я придумал их сам...
-- Когда книжки сочиняли? -- понимающе сказал Сашка.
-- Ну... и когда "сочинял", как ты выражаешься. И вообще... Это
постоянно складывалось. И я считал, что все это -- моя выдумка, пока не
наткнулся на одну книгу... Пухлая такая, в коричневой обшарпанной коже,
с ворсистой бумагой. Конец восемнадцатого века. "Первое рассмотрение
свойств трехмерного зеркала. Сочинение господина Альфреда де Ришелье,
перевод с французского"... Да, такой вот автор. Может, родственник
знаменитого врага мушкетеров... Начал я эту книгу просматривать -- и
глаза на лоб: неужели еще тогда люди всерьез об этом рассуждали? О том,
что мне казалось фантастикой... Но долго читать мне не дали, магазин
закрывался.
-- А, значит, вы ее не в библиотеке увидели!
-- В лавочке со старинными книгами, в Вильнюсе... Стоила книга ни
много ни мало две сотни...
-- Ёшкин свет!
-- Что поделаешь, антиквариат... Денег у меня с собой не было. Я
договорился, что приеду на следующее утро. И... вот ведь чертовщина! --
не смог потом отыскать этот магазин в запутанных средневековых улочках,
там с непривычки легко заплутать... Будто кто-то нарочно уводил меня от
этой книги. Знаешь, как здесь говорят: "Бабка Дар-Овражка водит..."
-- Может, и правда кто водил? -- серьезно сказал Сашка.
-- Не знаю... Так и не нашел. А вечером пришло время уезжать.
-- Жалко...
-- Еще бы... Но вот что самое загадочное. Потом нигде, ни в каких
каталогах самых солидных библиотек, я не мог найти даже упоминания об
этом сочинении Ришелье. Теперь думаю: может, сама эта книга была частью
отраженного мира? Как говорят иногда, нездешней вещью.
-- Может быть, -- охотно согласился Сашка. И как-то очень
по-взрослому добавил: -- Но я никогда не слышал об отраженном мире. В
чем суть?
-- Видишь ли... это надо рассматривать как задачу. А решать ее можно,
если только принять за истину одно условие. Оно может показаться
странным -- что Вселенная имеет кристаллическое строение. Вернее,
обладает определенными свойствами кристалла. У него, у кристалла этого,
бесконечное множество граней, но каждая грань не плоскость, а
трехмерный, объемный мир. Вроде нашего, где мы живем. А может, и больше,
чем трехмерный... Конечно, это трудно сразу воспринять...
-- Почему трудно? Мы проходили. И теорию кристалла эту, и про
многомерность...
-- Да? -- удивился я. -- Где? В школе?
-- Не в школе... Сперва в кружке, потом на занятиях в "Пилигриме".
Какого проводника пустят на дорогу, если он этого не знает? А я все-таки
лоцман... -- Последнее прозвучало у него чуточку горделиво.
-- Лоцман? Это ведь морское звание!
-- Не обязательно... Ну, в общем, проводник по сопредельным
пространствам.
-- И ты во всем этом разбираешься? В таких теориях...
Сашка вздохнул.
-- В этом никто не разбирается до конца. Тут мозги вывихнешь... Но
можно просто почувствовать. Есть же, например, люди, которые хорошо
поют, хотя нот не знают. Это наш инструктор так говорил. Потому что
выучить теорию -- жизни не хватит...
-- Но кое-что ты все-таки понимаешь...
-- Ага... Только что такое "отраженный мир"? Этого мы не учили.
-- Я попробую объяснить. Так, как это мне самому представляется...
Если взять обычный гладкий кристалл, то в его гранях все отражается, как
в зеркалах. Грани Великого Кристалла, то есть Вселенной, тоже обладают
зеркальными свойствами. Но они ведь не плоскости, а пространства.
Поэтому в них гораздо реальнее, чем в простом зеркале, отражаются все
события и свойства лежащего по соседству мира. Его внутренняя структура,
запахи и даже время. Если учесть, что оно -- четвертое измерение мира.
Длина, ширина и высота -- это три измерения, а время -- четвертое...
-- Но это же примитив! -- не выдержал Сашка. -- Ой, простите...
-- Ничего... Но почему примитив? Обычное толкование.
-- Ну и... неправильное толкование! Время -- это лишь одно из качеств
четвертого измерения. Не главное. А главное -- многовариантность одних и
тех же событий... Это любой пацан в подготовительной группе знает. Все,
кто четырехмерники...
-- Подожди... Ты, конечно, специалист, а я так, просто со своими
фантазиями. Вот изложу все, тогда критикуй...
-- Ладно, -- хмыкнул Сашка.
Следовало бы обидеться и замолчать, но меня, как говорится, заело.
-- Ты слушай! В трехмерном, объемном зеркале отражаются все свойства
соседнего мира, не только его внешность. И время отражается. А время --
любое, в том числе и отраженное в чужом пространстве -- обладает
способностью самостоятельного движения... Это, кстати, я успел прочитать
у Ришелье... И вот время -- как измерение -- начинает работать в
отраженном мире само по себе. И толкает этот мир по пути автономного
развития. И тогда он перестает зависеть от того, от которого отразился,
начинает жить в собственной, только что возникшей реальности... Но он же
существует не где-то отдельно, а в том трехмерном пространстве, где до
его отражения был уже свой мир. И теперь получается, что они живут,
перепутавшись друг с другом... Ох, я задурил тебе голову. И себе
заодно...
-- Мне ничего вы не задурили, -- заметил мой собеседник с нахальной
ноткой. -- Все тут просто в этой системе... Ну, я же и говорил:
многовариантность развития. Только непонятно, при каких условиях
возникает отражение.
-- Мне тоже непонятно. Пока мне казалось, что все такое я лишь
выдумал, было действительно просто. Но разве это выдумка: и город
Овражки, и Гора, и... -- "И ты", -- чуть не сказал я, но спохватился. --
И эта картина...
-- И сундук... -- Сашка, по-моему, нарочно перешел на другую тему.
Деликатно так... -- Картина -- это ведь тоже отражение мира... И может,
у нее тоже свое развитие, только очень медленное, для глаза
незаметное... Может, мальчик все-таки когда-нибудь дотянется...
-- Или крышкой ему стукнет по пальцам. И он заревет.
-- Он не заревет... -- Сашка, видимо, обиделся за Андриса. Потом
сказал: -- А сундук-то ведь тот самый, что ногу мне чиркнул. Вот... --
Он покачал в свете уличной лампочки ногой с черной царапиной.
-- Тот самый... -- сказал я. Почему-то с беспокойством.
-- На комоде стоит.
-- Ну... и что с того? Это, видимо, семейная реликвия.
-- Ага... Интересно, что в этой реликвии? Ведь не зря же он так
тянется! -- Сашка кивнул на Андриса.
-- Уверяю тебя, ничего. Я нес его со станции, он пуст.
-- Он был пуст. Пока вы несли... -- Сашка сел на скрипучей
раскладушке. -- Это ведь такой сундучок... В нем все, что угодно, может
оказаться!
-- Бабушкины вязальные крючки и квитанции за квартплату.
-- Не-е... -- задумчиво сказал Сашка.
-- А если и "не-е"! Какое наше дело?
-- Но должны же мы ему помочь! -- Сашка опять кивнул на Андриса.
Потом вскочил, включил лампу.
-- Не выдумывай! -- отрезал я. -- Мы кто? Жулики?
-- Но мы же ничего не возьмем! -- возмутился он. -- Только поглядим,
если он не заперт! -- И добавил: -- Вы же сами видите -- это не простой
сундук. Вдруг в нем...
-- Что?
-- Вдруг... книга. Ришелье...
Я присвистнул. Крутнул у виска большим пальцем с растопыренной
ладонью. Но получилось это неубедительно. Потому что предательски
шевелился уже червячок любопытства. И знакомое ощущение тревоги и поиска
глухо толкнулось в сердце. Я сел. А Сашка уже стоял посреди комнаты -- в
куцей широкой маечке, в черно-оранжевых трусиках, похожих на клочок
тигриной шкуры, костлявый, с торчащими, как рожки, сосульками волос и
растянутой в полумесяц улыбкой. Ну воистину маленький бес-искуситель.
-- Сашка, нехорошо же это! Без спроса... Даже неприлично.
-- Одним глазком...
-- Ох, добром это не кончится.
Он еще шире растянул свои губы в трещинках.
-- А может, и кончится.


3. Голос

Мы из осторожности не стали зажигать свет в комнате Генриетты
Глебовны. Включили лампочку в прихожей, широкий луч упал из двери на
комод. На сундук. Узорная жесть заблестела -- ну точно как на картине.
Сашка подтащил старинный дубовый стул. Ногу об ногу обтер босые ступни.
Встал на сиденье, оглянулся на меня. Я пожал плечами: мол, ты затеял, ты
и продолжай. Но сердце перестукивало. Наверно, как у маленького Андриса.
Сашка взял крышку за уголки. Приподнял. Звонкий жестяной щелчок
раздался в натянутой тишине. Меня аж тряхнуло. Сашка тоже вздрогнул, но
крышку не отпустил. За щелчком последовал другой, еще звонче. И снова,
снова. Они складывались в дребезжащую мелодию -- это играл музыкальный
механизм. Какую-то колыбельную музыку. Кажется, "Рыбки уснули в
пруду"...
-- Ёшкин свет...
Мы подождали, когда механизм отзвучит, и Сашка медленно отвалил
крышку. Глянул в сундук, опять помянул "Ёшкин свет". Я тоже заглянул с
высоты роста. Был полумрак, но все-таки свет из прихожей отражался от
белого потолка. И я разглядел, что в сундучке (вот уж действительно не
знаешь, чего ждать!) -- старинный телефонный аппарат. Блестели вилки, на
которых лежала трубка, и кольца на микрофоне и наушнике.
Сашка не долго думая поднатужился и выставил телефон под лучи
лампочки. Аппарат был, видимо, тяжелый. Мне показалось даже, что корпус
у него из малахита. Наверно, тоже достояние старинной семьи Барнаво...
Хотя такая ли уж старина? Почему тогда на корпусе вполне современный
пластмассовый диск для набора?
-- Зачем ты вытащил? -- прошептал я. -- Договорились же не трогать...
-- Послушаем...
-- Что послушаем? У него даже провода нет!
Но Сашка снял трубку, приложил к уху, потом придвинул мне. И в
телефоне (без подключения, без шнура!) я услышал певучий сигнал.
-- Хронофон, -- со сдержанным удовольствием сказал Сашка. --
Темпоральная связь. Ай да бабка Генриетта... Это знаете что такое?
Это...
-- Да знаю, знаю... -- Я и правда знал. Но я не думал, что они бывают
на самом деле, когда писал про такое в повести "Дети Кристалла". С ума
сойти...
С ума я не сошел, но легкая обморочная невесомость окутала голову.
Потому что... Это, значит, можно взять вот так, прямо сейчас,
позвонить... Услышать... Раньше это бывало только во снах, и то не во
всяких, а в редких, счастливых...
Какой выбрать день?
Конечно, тот, седьмого августа. Я даже число запомнил. Еще бы не
запомнить, накануне маминого дня рождения. Преподнес тогда подарочек!..
С утра я увязался за большими ребятами, которые из автомобильных
камер сделали "корабль" и решили прокатиться вниз по нашей реке Туре.
Путешествие получилось чудесное, но за городом, у деревни Новый Бор,
судно наше рассыпалось. И вовремя! А то вообще неизвестно, когда бы
вернулись... С отмели мы выбрались на берег. Автобуса, на который мы
надеялись (он изредка ходил из Нового Бора до городского рынка), не было
и в помине. И побрели мы по тракту, толкая перед собой надутые камеры.
Они были тугие, "сытые". А мы голодные, измотанные...
Домой я добрался чуть ли не к полуночи. И готов был полной мерой
расплатиться за самовольное путешествие и за то, что пережила мама,
считая меня потонувшим... Но расплаты не было. Мама со мной просто не
разговаривала. Поставила на стол тарелку с пшенной кашей, молоко, хлеб,
ушла в другую комнату и легла... До еды ли мне было? Как я подступал к
маме с разных боков, как пытался все объяснить, как просил прощения! Она
только лежала и всхлипывала...
Я на все был готов. Пусть даже моя юная тетушка Лика взгреет меня
своей линейкой. Не буду ни отмахиваться, ни ругать ее. Но Лика укатила
на каникулы, мы с мамой были вдвоем. Вернее, каждый теперь сам по
себе...
Сейчас можно позвонить! "Я заигрался с ребятами, далеко от дома,
приду поздно, ты не волнуйся!.." Потом, конечно, попадет, но зато не
будет у нее такой тоски, такого страха...
Нервно и решительно я крутнул диск: 08.
Откликнулись тут же -- девичий голос: "Пятая слушает".
-- Это темпоральная?.. Девушка, можно город Новотуринск?.. Да... Даю:
девятнадцать -- сорок девять, август, седьмое... Да-да, ноль восемь --
ноль семь. Телефон шесть полсотни три... На двадцать ноль-ноль
местного... Нет, что вы, какая автоматика! Сорок девятый год... Да, кто
подойдет...
Я знал, кто подойдет к пыльному настенному аппарату в коммунальном
коридоре. Наша дверь к телефону ближе всех... Гудки зазвучали отчетливо,
близко, будто не было между нами толщи лет. И голос -- громкий, такой,
что слышно почти как по радио:
-- Это кто?.. Решка, это ты?
Господи, неужели правда?
-- Решка, не молчи! Где ты носишься? Вечер уже!
Я онемел. Понял вдруг: если скажу хриплым своим инвалидным голосом,
" Это я", тогда что?
-- Решка...
Вот мука-то!
Я встретился взглядом с Сашкой. Он смотрел испуганно и даже со
страданием. Наверно, и я на него так же... Он вдруг взял у меня трубку.
И звонко так:
-- Мама!.. Мы тут с ребятами забегались, я забыл, что уже поздно...
Ну, ма-а, ты не волнуйся только! Да нет, скоро я не могу, потому что
далеко!.. Ну, я постараюсь, ты, главное, не бойся!.. Ага! Все, пока!..
-- И брякнул трубку на рычаг.
С полминуты молча мы смотрели друг на друга. Потом горло у меня
словно оттаяло.
-- Сашка... Ты как догадался? -- И неловко мне было, и благодарен я
был, и даже в глазах щипало...
-- А чего... -- Он отвел взгляд, переступил на стуле. -- Это у всех
одинаково...
-- Спасибо... Ты, брат, настоящий проводник, с тобой не пропадешь...
-- Да ладно... -- бормотнул он. Взъерошил пятерней загривок.
Подумал... -- А что, если Андрису позвонить?
-- Кому?.. -- Я все еще был в плену события. Неужели это правда? Я
слышал ее голос?..
-- Андрису, -- с нажимом повторил Сашка. -- Ну, мальчику с картины...
Вы знаете, где он жил?
Я встряхнулся.
-- В Шяуляе, в Литве. Едва ли у них был телефон. Тринадцатый год. Да
и номер мы все равно не знаем...
-- Жалко... Вот бы спросить: заглянул он все-таки в сундук или нет? И
что там было тогда...
-- Но, Сашка... Это же просто картина. Художник придумал сюжет,
поставил мальчика, стал писать...
-- А вдруг не так? Может, сперва было по правде... А телефон узнаем в
справочном... Дайте трубку, пожалуйста...
Я дал. И хотел сказать, что мальчиков Андрисов в Шяуляе во все
времена было, наверно, полно -- попробуй найти... Но в этот миг что-то
большое заслонило свет.

4. На месте преступления

Сашка тихонько пискнул и рывком положил трубку. И кубарем -- со
стула. Я же в момент забыл телефонный разговор и связанные с ним
переживания. Перепугался, как десятилетний Решка, зацепившийся штанами
за палисадник в чужом огороде. Сашка притиснулся ко мне.
Генриетта Глебовна щелкнула выключателем. Затем неторопливо и молча,
со сдержанным негодованием на челе она подошла, поставила телефон в
сундук и торжественно опустила крышку. Жестяной механизм сыграл "Рыбки
уснули в пруду"...
В общем, попались рыбки... Я чувствовал себя вдвойне дурацки из-за
своей японской пижамы -- этакий старый дурень, пойманный на ребячьей
проказе. Полураздетому Сашке тоже, видать, было неуютно под ярким светом
и неласковым взглядом.
Поразглядывав нас, Генриетта Глебовна вопросила:
-- Интересно, как вы догадались об аппарате? И что вас к нему
привело?
-- Интуиция, -- сокрушенно признался я. Не стал уточнять, что Сашкина
интуиция, а не моя. -- И, увы, неистребимое детское любопытство...
-- Вот именно детское, -- сухо подытожила Генриетта Глебовна. --
Срам, судари мои... Конечно, Игорь Петрович, я могу объяснить ваши
действия оригинальностью творческой натуры. Но все-таки... вы же
взрослый человек!.. Это нездешняя вещь. Надо понимать, что с такими
предметами не шутят.
-- Уже понял, -- сказал я покаянно.
-- Мы и не шутили, -- буркнул Сашка. -- Игорь Петрович всерьез
разговаривал.
Кажется, хозяйка чуть-чуть смягчилась:
-- Ну и... получилось у вас?
-- По-моему, да, -- вздохнул я.
-- Вам повезло... И все-таки, Игорь Петрович, какой пример для
мальчика...
А мальчик бесшумно исчез. Я даже разозлился: что за дезертирство! Но
Сашка тут же возник опять. Уже в завязанной узлом на пузе рубашке и
зубчатых штанах. В этом наряде он обрел некоторую уверенность и заявил
довольно дерзко:
-- А чего! Вы же сами говорите: нездешняя вещь. Вот я и решил, что
это будет в русле программы...
-- Ах, "в русле"!.. Ты считаешь, будто программа "Пилигрима" дает
право совать нос везде, куда захочется?
-- Не везде... -- набычился Сашка. -- А будто вы не имеете отношения
к "Пилигриму"...
-- Ни ма-лей-шего! Не хватало мне в моем возрасте связываться со
всякими сомнительными предприятиями!
Я сказал примирительно:
-- Ладно, Сашка, давай просить прощения и обещать, что больше не
будем.
-- Никаких прощений, -- пророкотала Генриетта Глебовна. -- Считайте,
что вы оба отшлепаны и поставлены в угол. Одного поля ягоды...
-- Ну, что же... Пойдем переживать заслуженную кару...
-- Не заслуженную, -- упрямо сказал Сашка хозяйке. -- Сами же вы
своей картиной... как это... спровоцировали, вот!
-- Что-что? -- изумилась Генриетта Глебовна.
-- Конечно! Там на ней мальчишка лезет в сундук, а тут этот сундук
вот он, наяву. Кто удержится?
Генриетта Глебовна закусила улыбку.
-- Ну, сударь мой! Так можно что угодно привязать одно к другому...
-- Это не просто одно к другому. Это стереоскоп, -- непонятно
огрызнулся Сашка.
-- Ладно, господа, ступайте спать. И благодарите судьбу, что сегодня
я добрая... Только что помогла появиться на свет здоровому толстому
мальчишке. Надеюсь, он в жизни будет более благоразумен и осмотрителен,
чем вы...
-- Поздравляю, -- сказал я.
-- Приятного сна... Впрочем, если желаете, я согрею чай.
-- С вареньем? -- спросил этот нахал.
-- Нет, спасибо, -- решил я. -- Спокойной ночи. -- И глазами показал
Сашке: выметайся.

Когда мы оказались у себя, Сашка скинул штаны и рубаху и заметил
хладнокровно:
-- Все хорошо, что хорошо кончается.
-- Просто чудо как хорошо... Стыд такой.
-- А зато... -- Он не договорил и полез под простыню.
Да, "зато"!.. Я помнил теперь, что в тот вечер мама сердилась
недолго. Сперва, конечно, отругала: "Усвистал куда-то на весь день, а
потом звонит будто с того света! Вот напишу отцу..." Но скоро мы
помирились и вместе хохотали, слушая, как выступают по радио артисты
Тарапунька и Штепсель...
Свет с улицы по-прежнему падал на картину. У Андриса на ноге со
съехавшим чулком сидел залетевший в форточку комар. Большой, черный. Мне
показалось, что Андрис шевельнулся, беспокойно двинул ногой. Я
удерживался от смешного желания встать и прогнать подлое насекомое. А
Сашка не удержался! Вскочил, шуганул комара и снова бухнулся на
застонавшую раскладушку.
-- Игорь Петрович, а вот он, Андрис, кем сделался, когда вырос?
-- Летчиком... Хорошим летчиком, храбрым. Собирался даже лететь через
Атлантику. Тогда это было сложнее, чем сейчас в космос...
-- И полетел?
Не хотелось мне на сон грядущий огорчать Сашку.
-- Да, -- сказал я. -- По-моему, да...


Глава 5. Подгорье

1. Равнина

Волокнистое небо Подгорной равнины излучало серовато-медный свет. Не
поймешь -- дневной или вечерний. Такой рассеянный, что предметы не
отбрасывали теней.
Мы легли на траву. Она была ползучая и упругая, вроде пастушьей
сумки. Из нее там и тут росли стебли со стреловидными листьями и желтыми
колокольчиками. Колокольчики выглядели симпатично и пахли зубной пастой
" Доброе утро". Но стебли были твердо-хрупкие, какие-то неживые, а на
листьях -- колючие усики. Сашка то и дело почесывался и поминал Ёшкин
свет. Но вставать и менять место не хотелось.
Мы давно миновали речку, прошли с десяток верст без дороги по
каменистому полю, на котором изредка темнели шапки коричневых кустов и
торчали похожие на чудовищ скалы. А потом попали на это травянистое
место и решили отдохнуть. Сжевали по бутерброду, хлебнули из фляжки
холодного чая и теперь лежали просто так. Сашка положил руки под
затылок, ноги согнул и смотрел в "потолок". Его колени торчали над
колокольчиками. В здешнем, полном желтых тонов воздухе они казались
золотисто-смуглыми. Я взглянул на свои руки. Они тоже были
светло-коричневыми. Какой обманчивый свет! Словно сразу тебя покрыл
крымский загар...
Я глянул вверх. Длинные волокна облаков тихо передвигались, хотя
внизу не ощущалось ни малейшего ветерка. Облачные ткани были просвечены
бледно-лимонными лучами.
-- Что же это все-таки за излучение? -- сказал я.
-- Толком никто не знает... Может, это отраженный свет солнца, --
отозвался Сашка.
-- Какого солнца? Оно же... за толщей!
-- Многие считают, что за толщей... А некоторые говорят, что там,
наверху, все-таки небо. Особенно ребята... Бывает, что они делают
воздушные шары из папиросной бумаги, надувают горячим воздухом и на
нитке отпускают за облака. И вот нитка тянется, тянется иногда целый
километр... А у Горы-то какая высота, если снаружи смотреть? Ну, метров
триста самое большее. Куда же шар уходит?
-- И куда же он, по-твоему, уходит?
-- По-моему, там все-таки небо.
-- А как же... каменный свод?
-- Он тоже есть... И небо есть. Просто они в разных измерениях... Все
это выяснить было бы очень легко. Надо только, чтобы кто-нибудь поднялся
на большом шаре за облака.
-- Неужели никто никогда не пытался?
-- Большой шар незаметно ведь не сделаешь. А если заметят -- не
пустят. Подгорный горсовет запрещает полеты.
-- Почему?
-- Ну, говорят, что опасно. А на самом деле боятся, наверно,
открытого неба. Под колпаком-то спокойнее...
-- Но как-то неуютно всю жизнь без солнца, а? Я бы не смог... А ты?
-- А нам и не надо всю жизнь! Завтра мы пойдем в места, где небо
открытое. В такие города...
Он сказал "города" с каким-то особым значением. Словно с намеком на
мои давние сны.
-- Сашка... А как мы отсюда в них попадем? Ведь вокруг Подгорья
стена, камень...
Он удивился:
-- Вот вопрос! А как попали сюда?


2. Четвертое измерение

Действительно, как попали?
Когда подошли к речке, я увидел ту же ребристую гранитную стену и
озабоченно оглянулся на проводника. Сашка был спокоен и деловит. Он не
стал пижонить, как Костя, разулся, оседлал бревно и так переправился на
тот берег. Пригнал плотик (который опять был на другой стороне). И я
совершил плавание через подземную речку второй раз.
-- А дальше? -- неуверенно сказал я.
-- Сейчас...
Сашка неторопливо зашнуровал кроссовки, одернул свою льняную
одежонку, выпрямился, заложил руки за спину. Задрал голову... Так они с
минуту стояли друг против друга -- уходящий в облака гранитный массив и
мой проводник Сашка Крюк -- этакое растрепанное (несмотря на свою
недавнюю стрижку) создание в распахнутой рубашке и сбившейся на пузе
майке. Скала всей своей мощью презирала Сашку, а он покачивался на
тонких и гибких, как резиновые трубки, ногах, сжимал и разжимал за
спиной пальцы. И кажется, шептал что-то...
Потом он сказал негромко и быстро:
-- Встаньте у меня за спиной, пожалуйста.
Я встал.
-- Если закружится голова, не бойтесь, это недолго... А лучше
закройте глаза на минуточку.
Но я не закрыл. Из любопытства и вообще... Что я, боязливая девица,
что ли?
Сашка сложил перед лицом ладони, волнисто пошевелил ими. Затем правой
ладонью описал широкую, на полный взмах, окружность и резко бросил руки
вниз. Но они не повисли прямо -- локти растопырились, а кисти
заболтались (и опять вспомнилась кукла на ниточках). Не оборачиваясь, он
протянул над плечом правую руку мне. Я взял... и увидел, что можно идти.
Собственно говоря, ничего не случилось. Так же стоял поднебесный
скальный массив. Но была еще и равнина, по которой шагай да шагай. Я не
могу объяснить, как это поле и эта каменная стена не мешали друг другу,
как сочетались в пространстве. Но тогда это показалось вполне
естественным.
-- Идем? -- сказал Сашка. И, держа мою руку над своим плечом, повел
меня. Так мы прошли с полсотни шагов, а потом зашагали рядом...

Тогда я ничего не спросил Сашку о его колдовстве. Собственно говоря,
колдовства в тот момент я и не почуял. Но сейчас, на привале, как бы
очнулся:
-- А правда, Сашка! Как мы прошли сюда? Ведь это же глухая, замкнутая
емкость! Верно?
-- Ага... -- сказал Сашка с ноткой удовольствия. -- Все дело в том,
что четвертое измерение.
-- Что из того, что четвертое? Ну особые свойства времени в нем, ну
разные варианты одного события... При всем при этом в закупоренную банку
все равно не влезешь.
-- Как раз влезешь! -- Сашка быстро сел. -- Вот смотрите!
Шелестя по листьям, я придвинулся к Сашке. Он сорвал колокольчик,
выдавил из него шарик белого красящего сока, нарисовал на ладошке
окружность. А цветок положил в центре.
-- Ну, вот. Допустим, вы букашка...
-- Благодарю.
-- Ой... я не так хотел сказать. Ну, все равно... Букашке надо
пробраться к цветку. А этот круг -- непроходимая граница. Понимаете!
-- Представь себе, да. Я с детства был понятливый...
-- Ой... вы не обращайте внимания, что я так говорю. Я это, чтобы
лучше объяснить... Как букашке пробраться в круг, если она в двухмерной
плоскости, где только длина и ширина?
-- Никак, -- важно согласился я.
-- А если букашка использует третье измерение, высоту, она -- раз! --
и перелетела через границу...
-- Понятно! А если вместо окружности мы имеем замкнутую емкость и
букашка должна отыскать цветок именно в ней, она должна использовать
четвертое измерение! Так? -- Я вспомнил, что в какой-то брошюре читал
такое рассуждение.
-- Ага! -- весело сказал Сашка. -- Только...
-- Вот именно! Большое "только". Как это делается не в рассуждениях,
а на практике?
-- Делается... -- Сашка слегка потускнел. -- Я не знаю, как... Нас
учили графики всякие выстраивать. Совмещение генерального меридиана с
линией этих... сопредельных граней... Но я не помню... -- Он бросил
смятый колокольчик. -- Главное, это надо чувствовать. Чтобы поймать
нужный миг.
-- Но со спичками ты все же считал что-то, -- вспомнил я.
-- Не-е... Я просто смотрел, как они лягут.
-- Это вроде гадания, что ли? -- не выдержал, подцепил я.
Но Сашка не обиделся. Обрадовался даже:
-- Правильно! Мама тоже смеется: "Ничего не учишь, только ворожишь,
как бабка..."
-- Бабка Ёшка...
-- Точно! -- Сашка весело повалился затылком в траву, взбрыкнул
кроссовками. Плюнул на испачканную соком ладонь, вытер ее о ногу,
перевернулся на живот, подпер пальцами щеки. И глянул выжидательно: не
спрошу ли я еще что-нибудь?
Я сказал:
-- Фантастика... Если наука подошла к этому вплотную... если
практической многомерности учат даже в каких-то кружках, почему об этом
не шумят, не пишут? Ведь, по сути дела, новая эпоха человечества может
начаться...
-- Не-е... Наука еще не совсем подошла... А когда подойдет, шума все
равно не будет. Как с инопланетянами...
-- С кем?
-- Ну, с пришельцами. Раньше думали: вот прилетят первый раз -- общий
праздник будет, митинги, встречи, по телику передачи на весь мир... А
уже сколько раз прилетали, и контакты были всякие, ну и что? Одно
сообщение про контакт, а десять, что все это неправда. Чтобы шуму меньше
было. У нас ведь боятся всяких необыкновенностей. Особенно начальство...
-- Пожалуй, ты прав. Боятся, как Подгорский горсовет открытого неба.
-- Ага! Хотя открытое небо -- это как раз самое обыкновенное... И
многомерность -- тоже обыкновенное дело. Просто еще время не пришло.
-- Время, когда для всех откроется многомерный мир?
-- Да... -- задумчиво сказал Сашка. -- Оно ведь все равно придет. Вот
смотрите, сперва Земля была плоская...
-- Это люди думали, что плоская...
-- Ну да! Потом открылось, что шар, и скоро к этому привыкли, сейчас
запросто вокруг света ездят туристами... После в космос полетели, в
бесконечный, он тоже открылся. И опять все привыкли... Мир, он же
расширяется, только не сразу, а время от времени...
-- И настала очередь многомерности?
-- Да! И совмещенных пространств... Только очередь, наверно, еще не
совсем настала. Пока только первые лазейки... Но раз они есть,
проводники-то нужны, правда ведь?.. -- Сашка вдруг смущенно надулся.
-- Еще бы! -- сказал я. -- Конечно нужны. -- И подумал: "Куда бы я
без тебя делся?"
И вздрогнул. Потому что послышалось: "М-мяу!"
Из Сашкиной сумки, которая стояла у него под боком, вылез
полосато-серый котенок.


3. Воспоминания на привале

-- Что за явление? -- изумился я.
Но мой проводник спокойно сгреб котенка, посадил себе на грудь,
погладил. Тот заурчал.
-- Чиба это... Что, надоело в темноте, бродяга?
Вот, значит, как! Ладно... Коли уж решил, что находишься в отраженном
мире, нет смысла удивляться мелким фокусам. Я вспомнил станцию Начальную
и подозрительно спросил:
-- А это создание не умеет ли превращаться еще и в серую птичку с
хохолком?
-- Он в кого хотите умеет превращаться.
-- Мрр-да, -- отчетливо произнес котенок.
-- Смотри-ка ты!.. Откуда у тебя такое чудо?
-- В прошлом году нашел за помойкой. Он был вороненком с перебитой
лапой. Мы с мамой его лечили. Он выздоровел и заговорил. Сперва
помаленьку, а потом такой болтун сделался!.. Стал рассказывать, что он
инопланетянин. Врет, наверно...
-- Сам вррешь! -- Котенок подскочил, как мячик, превратился в
вороненка, сел Сашке на колено и сказал капризно: -- Никогда не веришь.
Кр-рокодил!
-- Брысь! -- велел Сашка.
Чиба взлетел и метрах в пяти над нами закувыркался темным комком.
Кричал что-то картаво и неразборчиво -- видимо, ругался. Сашка поднял
руку, растопырил два пальца и прицелился в него, как из рогатки.
-- Р-разбой! -- завопил Чиба. Опять упал на Сашкино колено, сделался
игрушечным клоуном и, будто с горки, съехал к Сашке на живот. Лег
ничком, сказал кукольным голоском:
-- Я м-маленький. Пожалей Чибу...
Сашка прикрыл его ладонью.
-- Подлиза...
-- У меня в детстве тоже был тряпичный клоун, -- сказал я. --
Конечно, без таких способностей, но я его очень любил... И звали его
похоже: Буба.
Сашка почему-то очень удивился. Даже сел.
-- В самом деле?!
-- Да. А что такого?.. Он еще долго потом у нас жил. Даже мои дети им
иногда играли. Правда, не часто... А потом он куда-то девался. Жалко
так...
-- Ушел, наверно, раз ненужный сделался, -- вздохнул Сашка.
-- Может быть...
-- А у вас... дети большие?
-- Конечно. Семейные уже. Дочь и сын...
...Денис родился через три года после Ларисы. И Тереза сказала:
" Хватит. Двое -- это в наши дни норма". Она вообще была решительной
супругой, всем распоряжалась сама: как воспитывать детей, куда нам ехать
на отдых, где покупать дачу, какого цвета заказывать мне костюм.
Единственное, что оставалось полностью моим, это издательские дела и
рукописи. Даже то, что нам пора кончать совместную жизнь, Тереза решила
единолично и, как все остальное, мудро и вовремя:
-- Дети выросли. А я жила с тобой только ради них!
-- Ну уж... -- сказал я.
-- Да! И я имею право хотя бы остаток лет просуществовать
по-человечески.
-- Что ж, мы живем в демократическом обществе.
Мое спокойствие (во многом, правда, внешнее) раздосадовало Терезу.
-- По крайней мере, ты научишься стирать белье! И включать газовую
плиту!
-- У нас прачечная рядом. А плиту включать я умею. Мало того, даже не
забываю выключать.
-- Это единственное, что ты умеешь в жизни!.. Ты жил так, будто после
пятнадцати лет твое нормальное, событийное существование кончилось и ты
утонул в своем бумажном море!
-- Возможно, так оно и есть...
-- Не "возможно", а факт! Ты существуешь... по инерции! Вне времени!
Это надо же: отказаться от бесплатной поездки в Штаты из-за того, что,
видите ли, необходимо закончить книжку! Какой нормальный человек в
состоянии пойти на это?
-- Нормальный не в состоянии, -- скорбно согласился я.
-- Я знаю, что ты скажешь! Что тебе не нужны никакие заграницы,
потому что тебя вполне устраивают твои воображаемые миры и герои! Они
для тебя главная реальность!
Я ничего подобного никогда не говорил. Но кое-какие струнки Тереза
нащупала правильно. И немудрено! Больше двух десятков лет прожили
вместе. Точнее -- рядом.
-- Идеалист и мистик, вот ты кто! И в жизни, и в книжках!
-- Да книжки-то мои ты почти не читала, дорогая...
-- У меня не было времени. Я тащила на себе дом!.. Я была в доме и
хозяйкой, и хозяином!
-- А я только кассовым автоматом...
-- Не надо! Не надо попрекать!.. Умение сочинять романы (пускай даже
такие, которые кому-то нравятся) -- это еще не значит быть настоящим
мужчиной!
-- Безусловно, это разные качества. Одно из них крепнет с возрастом и
опытом, а другое, увы... Здесь-то и собака зарыта...
-- Не говори пошлости! -- И она пустила слезу.
-- Не буду. Но открой все-таки секрет: кто он?
-- Не выдумывай!.. Просто у меня нет сил. А ты... ты когда-нибудь
поймешь, что все твои книжки не стоят и дня настоящей жизни... которую
ты так легкомысленно прозевал!
-- Тут ты, пожалуй, права, -- сказал я с боязливым холодком внутри.
-- Но, честное слово, это не зависело от меня.
-- Ну да! "Он знал одной лишь думы власть"!.. Это воспитание твоей
мамы! Она мне внушала, что надо все помыслы подчинять единой цели!
-- Мама учила тебя детей пеленать! И суп варить!.. И вообще оставь
ее... А то убедишься, что я растерял не все способности мужчины. В
частности, умение дать крепкого пинка.
Впрочем, расстались мы вполне мирно. Даже по-дружески. Полюбовно
разменяли квартиру, тихо оформили документы.
-- Я буду навещать тебя, -- всхлипнула Тереза. -- А то ведь ты
засохнешь один без привычки-то...
-- Очень мило с твоей стороны...
Ребята отнеслись ко всему этому достаточно спокойно. Лариса -- та
вообще только плечами пожала, она жила уже с мужем. Денис малость
попереживал, но у него тоже хватало своих забот: учился он в
Свердловске, готовил курсовой проект и к тому же первый раз влюбился по
уши...
А он оказался подполковником, преподавателем в местном артиллерийском
училище. Моим одногодком, но не в пример мне бравым, подтянутым. Кстати,
давним знакомым Терезы, бывшим ее одноклассником. Он был хороший мужик,
мы с ним даже славно выпили однажды на дне рождения Ларисы...

... -- Что? -- встряхнулся я. Сашка о чем-то спросил.
-- Да так... подумалось, -- неловко повторил он. -- Наверно,
интересно, когда отец -- писатель.
-- М-м... не знаю. Ребята, по-моему, на это не смотрели как на что-то
особенное... Лариса, кажется, иногда обсуждала с подругами мои книги. А
Денис... он всегда был технарь-одиночка. По всей квартире -- рассыпанные
" конструкторы"...
-- А кем он сделался теперь?
-- Инженер. Специалист по вибромашинам.
-- А что это за машины?
-- Разгрузочные... Есть в нашем климате такая проблема -- смерзшиеся
грузы. Скажем, уголь или щебенка. Пришел вагон, и в нем сплошная
спекшаяся от мороза глыба. Что делать? И вот ставят на вагон машину,
которая создает своим механизмом вибрацию. И груз от этой мелкой тряски
разрыхляется.
-- А вагон? -- Сашка проявил неожиданный интерес.
-- А в этом-то и сложность. Надо рассчитать так, чтобы груз
рассыпался, а вагон не пострадал.
-- А если... ну, скажем, корабль или самолет... Если они обледенеют!
Можно такой вибрацией корку сбить?
-- Трудно сказать... В море или в воздух такую машину ведь не
доставишь.
-- Да... А я вот что придумал! Если сам корпус заставить трястись?
Рассчитать, чтобы дрожал, но не разрушался...
-- Идея, наверно, интересная. Только как это сделать? Впрочем, я не
разбираюсь. Вот с Денисом бы тебе...
Сашка затолкал Чибу в сумку и встал.
-- Пора, наверно, идти...
Я прислушался к себе: нет ли подлого гудения в голове, нет ли боли в
спине и ноге? Нет. Удивительно: третий день без таблеток и уколов...
Сашка -- человек, приносящий удачу.
-- Пойдем, проводник... -- Я тоже поднялся, подхватил портфель.
Сашка вдруг спросил:
-- Вы слышали про катамаран "Даблстар"?
-- Нет. Что это такое?
-- Это... вроде космического корабля.
-- Американский?
-- Нет, наш.
-- Не слыхал. Странное название, "Двойная звезда"...
-- Потому что у него два корпуса... ты куда?! -- Это опять вылез
Чиба. И серым зайчонком поскакал впереди нас. Иногда он оборачивался, и
голова у него становилась клоунской: с резиновым подвижным личиком. Он
блестел глазками и высовывал маленький красный язык.
-- Он говорит, что не помнит, с какой планеты, -- сказал Сашка. -- А
еще говорит, что ему триста лет и что он был шутом у короля марсианского
народа иттов. Такой выдумщик...


4. Грибной дождь

Городок, в который мы пришли, казался игрушечным. Уютный такой, с
традиционной площадью и ратушей, облицованной пятнистым мрамором. На
ратуше, естественно, башня с часами и флюгером.
Кроме ратуши, каменных домов было немного. А в основном --
двухэтажные и трехэтажные строения, обшитые темными досками. Этакий
деревянный модерн, которым увлекались в небольших городах в начале
двадцатого века. Широкие, часто округлые окна, крутые крыши, мезонины,
башенки. Кованые узоры крылечек и балконов.
Было оживленно. Спешили тетушки с кошелками (видимо, с рынка),
катались на велосипедах ребята. Распирая пузатым телом тесную улочку,
проехал троллейбус.
-- Городок в табакерке, -- сказал я.
-- Ага...
Воздух здешних улиц казался коричневатым, и, наверно, поэтому на
домах лежал особый налет, как тонкий слой скрипичного лака. Словно мы и
впрямь оказались внутри громадной деревянной табакерки. Или внутри
музыкального инструмента из разных сортов звонкой ели и клена. Эхо от
велосипедных звонков, голосов, дальней радиомузыки и ребячьей переклички
звучало, как в пустоте гигантской виолончели...
На невысокой наклонной крыше четверо мальчишек пуляли в высоту из
самодельных луков. Оперенные стрелы с шелестом уходили вверх и пропадали
в низких просвеченных облаках. Сашка заинтересованно задрал голову.
-- А вот ка-ак полетит стрела вниз, -- сказал я, -- да ка-ак врежет
кому-нибудь по макушке...
-- У них наконечники мягкие, с липучками... А если хорошо запустить,
то и не вернется...
-- Прилипнет к каменному своду?
-- Одни говорят, что прилипнет. Другие -- что улетит... в другое
пространство.
-- Последняя осталась, -- звонко сказал на крыше мальчик. -- Чья
очередь?
-- Пусть Женька запустит, он меньше всех стрелял...
Ребята дали стрелу самому маленькому.
-- Только натягивай сильнее...
Стрела умчалась. Ребята и мы с минуту смотрели вверх.
-- Ура! -- наконец закричали мальчишки. -- Тама! Молодец Женька! -- И
заприплясывали на краю крыши. Они были веселые, ловкие, смуглые, как
мулаты.
-- В этом свете все загорелыми кажутся, -- сказал я.
-- Почему кажутся? Тут такое излучение, ультрафиолет. За час кожа
темнеет. Смотрите!
Сашка сдвинул на руке свои часики. Под ними открылся бледный след.
Надо же! Я приподнял обшлаг пиджака. В самом деле -- кисть руки гораздо
темнее запястья.
-- Вы домой вернетесь, как из Крыма, -- сказал Сашка.
Я промолчал. Не хотел я домой...
Мы прошли улицу, где развлекались маленькие лучники, и вот тут-то
вышли на площадь. Переливчато играли часы.
-- Что? Уже семь? А у меня...
-- Здесь несовпадение по времени. И никогда толком не угадаешь.
Бывает, что там утро, а здесь уже вечер.
-- Так и правда вечер... Надо, наверно, об ужине и ночлеге думать. А,
лоцман?
-- Естественно, -- деловито сказал Сашка. И повел меня на другой край
площади. -- А вот смотрите, Каменные Ворота. Это место так называется --
площадь Каменных Ворот.
При выходе на одну из улиц стояли две серые башни. Высоченные, будто
колокольни. А точнее -- не башни, а две сужающиеся кверху скалы, похожие
на чудовищных размеров сталактиты (или сталагмиты?). В двух местах --
наверху и посередине -- башни были соединены каменными перемычками.
-- Впечатляет, -- сказал я. -- Дело рук человеческих или памятник
природы?
-- Всякие легенды рассказывают... Будто бы много лет назад они
появились неизвестно откуда. Тогда все и закрылось -- долина и город...
-- А может, тут в основе какой-то исторический факт?
-- Может быть... -- сказал Сашка со странной неохотой. И сразу опять
оживился: -- А улица за Воротами знаете как называется? Улица Грибного
Дождя!
-- Разве здесь бывают дожди?
-- Раз в десять лет... Снег чаще бывает, каждый Новый год.
Конденсаторы сгущают туман в снежинки. А дождик делать труднее... Тем
более грибной! Он ведь должен быть с солнцем!
После этих слов Сашка задумался на ходу. Мы уже прошли между башнями
и шагали по улице Грибного Дождя. Чиба превратился в лохматого, размером
с рукавицу щенка и заливисто лаял на кошек. Сашка вдруг начал скрести в
затылке и глянул на меня -- с хитроватым огоньком в зрачках. Потом
остановился, начал смотреть вверх, а руки заложил за спину (как утром,
перед скалой). Что-то зашептал. Мы стояли у штабеля коротких и
широченных, больше метра в диаметре, труб из бетона. Они были похожи на
серые бочки без крышки и дна. Видимо, здесь собирались рыть колодец или
строить коллектор... Чиба-вороненок взлетел на верхнюю трубу и строго
сказал оттуда:
-- Алексан-д-р, пр-рекрати...
Сашка вдруг быстро стряхнул кроссовки, сдернул носки, сунул все это в
сумку.
-- Прячьтесь в трубу!
-- Зачем?
-- Сейчас начнется!.. Да скорее же!
Я малость струхнул. Поясницей нащупал край одной трубы, вдвинулся в
бетонный цилиндр спиной (черт, брюки порву). Сашка прыгнул сбоку, съехал
на меня, нас притиснуло друг к другу. Я подвинулся.
-- Что это все значит, уважаемый проводник?
-- Лезьте подальше, с ногами...
С высоты ударили отвесные звонкие струи. Я взвыл, въехал поглубже.
Влетел мокрый вороненок, сел Сашке на голову.
-- Это твои пр-роделки!
-- Это твои проделки, Сашка? -- строго сказал я.
Он заливисто захохотал. Высунул из трубы ноги, болтал ими под дождем.
А дождь гудел, как в пустой цистерне. И вдруг мне показалось, что
пробился сверху, заискрился в струях белый, нездешний луч солнца. Сашка
крикнул, не оборачиваясь:
-- Во лупит, Ёшкин свет! Игорь Петрович, знаете что? Те мальчишки с
луком подумают, что это они дождик стрелами вызвали!
-- Пусть думают!
-- Ага!.. А завтра будет праздник! Здесь всегда праздник после дождя!
Потому что деревья делаются гуще и цветет все!

...Ливень кончился через десять минут. Чиба сердито забрался в сумку,
а мы с Сашкой пошли по умытому и просветлевшему городку. Прохожие
перекликались и поздравляли друг друга.
В конце улицы Грибного Дождя стояла двухэтажная, с хитрыми
пристройками гостиница. Видимо, частная, похожая на те, что были в
старину. Над дверью торчало железное копье, на нем качалась позолоченная
вывеска: "Дорожный уют". На первом этаже был зал с обширными столами и
баром. За стойкой командовала двумя расторопными парнями дама в белой
наколке и синем платье. У нее было острое, как нос клипера, лицо. Близко
от переносицы сидели прицельные, словно два револьверных зрачка, глазки.
Она мне показалась похожей на классную надзирательницу из старой
гимназии.
-- Хозяйка, -- шепнул Сашка. -- Спросите про комнату...
Я подошел и осведомился, могут ли здесь получить приют утомленные и
едва спасшиеся от непогоды путники.
-- А этот... босой ребенок тоже с вами?
Босой ребенок светски наклонил голову.
-- Да, сударыня, я племянник. -- И толкнул меня локтем.
-- Есть комната наверху, -- сообщила хозяйка с оттенком
благосклонности. -- Вам повезло. Завтра не будет отбоя от постояльцев.
Ожидается карнавал в честь сегодняшнего дождя... Надо же, такое
неожиданное чудо!
Знала бы она...


5. Венецианское окно

Наверху, в комнате, Сашка спросил:
-- Игорь Петрович, вы не обиделись, что я вам в племянники
записался?.. А то эта тетка вредная на вид. Пристала бы: "Почему с
посторонними, кто такой..." А я не хочу зря болтать, что проводник.
Скажешь, и все сразу глаза пялят.
-- Ясно... Ты, племянничек, помыл бы все-таки задние лапы, -- сказал
я. Потому что Сашка с забрызганными в лужах ногами бухнулся на гулкую
пружинную кровать, украшенную медными шариками на спинках. Прямо на
светлое покрывало.
-- Гудят у меня лапы-то, -- признался Сашка. -- А у вас?
-- А у меня... Я весь гудю... то есть гужу.
Но, в отличие от Сашки, я не свалился, а стал осматривать жилье.
Кроме комнаты со старомодной мебелью, была еще крохотная прихожая. В ней
дверь, за которой душ, раковина, квадратная "сидячая" ванна и все, что
полагается.
-- Уютно, хотя и скромненько, -- решил я.
-- Зато окно во какое! -- отозвался Сашка. Он уже не валялся, а
возился с оконным шпингалетом.
Окно было роскошное. Овальное ("венецианское"!), чуть не на всю
стену. В узор из гнутых переплетов был включен застекленный квадрат с
шарнирами, который Сашка расшатал и открыл наружу. Запахло мокрой
сиренью, сырым песком...
-- Эй, ты куда! -- обмер я.
Сашка юркнул в открытую часть окна, но не пропал. Радостно сообщил:
-- Здесь крыша! Как балкон!
Под окном блестела железная чуть наклонная кровля пристройки. Она еще
не высохла. Сашка с удовольствием потопал босыми ногами по волнистой
жести, подошел к самому краю. Качнулся, махнув ломкими, как лучинки,
руками. И ухнул вниз.
Я сдавленно завопил и полез в окно. В этот момент из-за крыши
выдвинулись два бруса. А через три секунды между ними возник и Сашка --
встрепанный и веселый.
-- Во! Лестницу нашел! Там такой сад глухой...
-- Ты с ума сошел? Сигаешь очертя голову!
-- Да тут не высоко! И песочная куча. -- Он ладонями сбил с коленок
прилипший песок. -- Теперь у нас отдельный вход-выход, как в собственном
доме.
-- Зачем он нам? Я не собираюсь пускаться в авантюры.
-- Как знать, -- философски отозвался проводник.
В комнате он по-хозяйски оглядел углы. Щелкнул выключателем. Зажглась
трехрожковая люстра со стеклянными тюльпанами. Это было кстати: за окном
густел коричневый вечер. Из Сашкиной сумки выбралась черная летучая
мышь, взлетела и закачалась вниз головой на люстре. Сашка показал ей
кулак. Потом увидел у двери витой шнур с кистью, почесал в затылке,
дернул за кисть. Где-то далеко отозвался колокольчик.
-- Ой-ей, -- обеспокоенно сказал Сашка. Скромненько сел в кресло.
Чиба упал с люстры на кровать и притворился тряпичным клоуном. Потому
что на лестнице послышались шаги.
В дверях возникла хозяйка.
-- Я вас слушаю, -- сообщила она тоном королевы.
Ехидно глянув на присмиревшего Сашку, я со всей учтивостью
поинтересовался, нельзя ли в этой прекрасной гостинице заказать ужин в
номер.
-- А то, понимаете ли, идти с мальчиком в зал... Возможно, там вино,
шумные посетители...
-- У нас не бывает шума и всегда все прилично, -- ответствовала
хозяйка. -- Но, если вам угодно, ужин я пришлю.
Скоро молоденькая смешливая горничная принесла ароматное мясо с
вареными бобами, хрустящие хлебцы и в большой фаянсовой кружке -- теплое
кипяченое молоко.
-- Это для мальчика, -- сообщила она и хихикнула.
Сашку передернуло. Едва девушка ушла, он вылил молоко в раковину и
демонстративно вымыл кружку.


6. В гостях у месяца

После ужина мы, слегка осоловевшие, сели перед окном: я в кресло,
Сашка верхом на стул. Совсем стемнело.
-- Смотри-ка! Звезды! Откуда они здесь?
-- Не-а, не звезды это. Просто светлячки такие летучие, они в облаках
водятся. Потому что люди же не могут, чтобы совсем без звезд... Скоро
еще и не такое будет! Раз предпраздничный вечер, он обязательно
вылезет... Вон, смотрите! -- Сашка пришпорил стул и подъехал ближе к
окну. -- Сейчас...
Небо над черными крышами засветлело. Из-за кровельных гребней и
башенок быстро выплыл и повис большущий розовый месяц. Зацепился нижним
рогом за узорчатый флажок флюгера.
-- Он что? Тоже искусственный?
-- Не искусственный он! -- Сашка, по-моему, слегка обиделся за месяц.
-- Он природный... Только не тот, что на нашем небе, а здешний. За
скалами живет. А когда хочет, подымается.
-- Чудеса...
-- Ага... Хотите его поближе посмотреть?
Я не знал. То есть вроде бы и хотел, но ведь придется вставать и
снова идти куда-то...
-- Он недалеко, -- сказал Сашка.
-- Это, наверное, не разрешается, соваться к нему, -- опасливо
заметил я. -- Вот поймают нас...
-- Кто? Чтобы поймать, надо дорогу знать... Идем? -- В Сашке
пружинками звенела энергия, будто и не уставал.
-- Ох, лоцман. Один раз ты уже втравил меня в дело. С сундучком...
-- А вы жалеете?
-- Злодей ты...
-- Не-е! Я проводник. Значит, обязан показывать "клиенту" все
интересное.
-- А если "клиент" вот-вот ноги протянет?
-- Ничего, -- хихикнул он. -- Зато крепче спать будете.
-- Ты бессовестная личность.
-- Ага... Лезьте за мной. -- И он сунулся в окно.
-- Куда?! Нормального хода нет, что ли?
-- Нету, -- сообщил он уже с крыши. -- Надо здесь идти, а то я
ориентир потеряю.
"Связался, так терпи", -- подумал я. И вспомнил Решку, лезущего в
чужой огород, закряхтел в окне. Эх, если бы в самом деле стать Сашкиным
ровесником, гибким и легким пацаненком. Чтобы прогнать усталость и
облегчить путь.
"Решка, вперед!" -- велел я себе. И видимо, не мысленно сказал, а
шепотом. Потому что, когда спустились по лестнице, Сашка вдруг спросил:
-- А это вас так в детстве звали -- Решка?
-- Откуда ты знаешь? -- смутился я.
-- Ну... а тогда, в хронофоне...
-- А-а... Да, звали. Были когда-то и мы... жеребятами...
-- А почему вам такое имя дали?
-- От "Игоря"... Игорёшка, Рёшка, Решка... Наверно, еще и от
фамилии... А может, потому, что неудачливый был. Когда монету бросают,
одним чаще орел выпадает, другим и так и сяк, наполовину, а мне почти
всегда решка. Вечное невезение...
-- Вот это невезение! Сколько книжек написали!
-- Это еще ничего не значит... И к тому же я ведь про детство говорю.
То и дело со мной всякие истории случались. И драться я не умел. Бывало,
колотили и дразнили...
-- Это хоть с кем бывает, -- тихо сказал Сашка.
-- Неужели и с проводниками? -- не сдержался я.
Сашка посопел на ходу и отозвался сумрачно:
-- А что им с того, что ты проводник? Вот если ты по-каратэшному
умеешь лягаться или кассетник у тебя японский -- тогда ты человек.
-- Сашка, ну не все же такие!
-- Не все... Только те, кто не такие, заступиться не могут. Ни друг
за друга, ни за себя...
Сашка повел меня по переулку, где разноцветно светились квадратные и
полукруглые оконца. Потом городок остался позади. Мы двинулись по
тропинке среди каменных глыб и кустов, которые все еще сыпали с листьев
дождевые капли. Сашка ойкал. А месяц приближался, вырастал на глазах. Но
скоро его закрыл от нас черный скалистый гребень. Тропинка пошла вверх и
оборвалась перед каменной осыпью. Щебень и плитки застучали у меня под
ногами. А Сашка присел и схватился за ступню.
-- Ёшкин свет... Камни острые. Раньше их не было...
-- Понесло тебя босиком!
-- Я не знал, что здесь столько насыпалось.
-- Эх ты, лоцман. Давай перенесу через камни.
В полумраке я лишь угадал, что Сашка надулся.
-- Ну да! Не хватало, чтобы проводника на ручках несли.
-- А я не как проводника, а как племянника. Ты же сам так в гостинице
отрекомендовался.
Сашка посопел, потом хихикнул:
-- Ну ладно. Это недолго.
Я подхватил его за спину и под коленки. Показалось, что весу в
проводнике, как в пачке вермишели. Даже позвонки у меня не заныли. Я
понес притихшего Сашку по шуршащей и хрустящей щебенке, а он вдруг
щекочуще прошептал мне в ухо:
-- Слышите, камни говорят: "Реш-шка, Реш-шка"...
Я почему-то смутился и хотел ответить, что камни говорят "обор-рмот",
и не мне, а проводнику. Но из-за гребня вылез неожиданно громадный рог
месяца. Сашка брыкнул пятками, прыгнул с рук, ухватил меня за рукав и
потащил вверх по гранитным уступам. И прежде, чем я возмутился и
запыхался, мы оказались на зубчатой, похожей на хребет древнего
динозавра горе.
Месяц висел перед нами. Не лунный шар, освещенный сбоку, а именно
месяц. Этакий великанский, высотой с трехэтажный дом, светящийся банан
-- изогнутый и с острыми концами. Розовато-желтый, со светло-серыми
проплешинами. Бока его были украшены оспинами небольших кратеров.
Выпуклый край казался довольно ровным, а внутренний -- словно изгрызан
чудовищами. От нас месяц был буквально в десяти шагах. Нижним рогом он
цеплялся за кривое, похожее на карликовую сосну деревце.
Сашка снова потянул меня за собой. И мы оказались рядом с деревцем.
Нижний рог торчал в ветках на уровне моего плеча. Он был теперь совсем
неярким, и казалось, что светится не изнутри, а отражает свет мягкого
абажура.
-- Потрогайте, -- прошептал Сашка, -- он не горячий.
Я потрогал. Месяц был тепловатый и состоял словно из спекшегося
пыльно-желтого и розоватого шлака.
Несколько секунд месяц терпел мои касания, потом кончик рога гибко
шевельнулся, освободился из веток. Громада месяца передвинулась и
медленно-медленно стала подниматься.
-- Эй, подожди! -- Сашка подпрыгнул и ухватился за рог двумя руками.
Месяц пошел вверх быстрее. Не успел я опомниться, как Сашкины ноги
оказались у меня над головой. Я перепуганно вцепился в его щиколотки.
Сашка отпустился и с размаху сел мне на плечи. Я замычал от колючей боли
в пояснице.
-- Ой, простите, пожалуйста! -- Сашка скатился с меня, сел.
-- Акробат, будь ты неладен...
-- Я маленько не рассчитал... -- Он показал месяцу маленький, с
поцарапанными костяшками кулак. -- У, рогатина...
Месяц был уже метрах в двадцати над нами. Он склонился верхним рогом,
и на внутренней стороне его четко проступило лицо -- с круглым носом,
пухлыми губами и прищуренным глазом под нависшей бровью. Глаз хитро
скосился на нас, а изо рта высунулся длинный малиновый язык. Очень
похоже на Чибу.
-- Еще и дразнится, -- обиделся Сашка. Он сидел на каменистой
площадке, раскинув ноги и опираясь сзади руками. Месяц быстро поднимался
и делался все ярче. Высвечивал Сашку, как желтую бабочку на темном
листе. И словно сыпал на его волосы и льняную ткань искрящуюся пыль.
-- Ушибся? -- спросил я.
-- А зато у меня вот что! -- Сашка вытянул руки, разжал кулаки. Я
увидел на каждой ладони по рыхлому, слепленному из шлаковых крошек
комочку.
-- Отломил?!
-- Они сами открошились... Здесь они не светятся, а в темноте будут
как огоньки... -- Один камешек Сашка сунул в нагрудный карман, а другой
протянул мне. -- Возьмите на память.
Я взял. На Сашкино плечо упал с неба вороненок.
-- Домой пор-ра!

...А камешек в самом деле засветился. Я проверил это, когда легли
спать и выключили люстру.

Глава 6. Улицы совмещенных пространств

1. Желтая сирень

Даже не думал, что бывает такая. Она сияла ярким цветом одуванчиков и
лютиков. И все же это была именно сирень -- по форме цветков, гроздьев и
листьев. Правда, гроздья -- более пышные, чем на привычных кустах,
листва среди них была почти не видна. А запах был, хотя и знакомый, но
послабее, чем у обычной сирени. И это хорошо. Иначе мы просто
задохнулись бы. Потому что цветущие лимонно-солнечные груды окружали
нас, нависали над нами, заслоняли собой все пространство. Желтая сирень
крепко взяла в плен развалины серого каменного амфитеатра, в котором
оказались мы с Сашкой... Эти заросшие руины были похожи на остатки
древнего греческого театра: вверх уходили ракушечные полукруглые
лестницы -- ряды скамей, а внизу сохранилась заваленная кусками мрамора
площадка.
А над площадкой -- утреннее небо. Не желто-волокнистый свод Подгорья,
а яркая синева и умытое солнце...
Мы оказались здесь без всякого заметного колдовства. Теми же
переулками, которыми вчера добирались к месяцу, вышли за город.
Перевалили холм с торчащими камнями на гребне. А когда стали опускаться,
золотистый туман поредел, глянула голубизна и брызнули лучи. Скоро небо
совсем очистилось, и Сашка по тропинке среди высокого белоцвета привел
меня сюда.
-- Где это мы?
Сашка ответил радостно и чуть лукаво:
-- Это самая лучшая стартовая точка! Я даже и не думал, что мы так
легко на нее попадем. Вам повезло...
Он улыбался. Лицо его было припудрено желтой пыльцой. Он слизывал ее
с губ. Мой пиджак тоже был в пыльце. Я провел языком по губам -- они
были сладковатые. Мне стало хорошо, будто я маленький Решка и ясным
утром выскочил на крыльцо, радуюсь, что впереди бесконечный летний день.
-- А что дальше, Сашка? Куда пойдем?
Он хитровато приложил палец к губам, прислушался. Крутнулся на пятках
так, что его расстегнутая рубашка взлетела коротким золотистым плащом.
Рубанул воздух ладонью, будто рассек пространство.
-- Вон туда!
Я увидел в камнях и желтых зарослях проход. Сашка потянул меня за
рукав. И мы оказались на улице Смоленской.
На той, по которой я когда-то бегал в школу. На той, которая потом
исчезла, уступив место пятиэтажному крупноблочному кварталу. Сейчас она
была опять. Та -- и не та. Дом, в котором жил тогдашний ребячий командир
Славка Смолин, оказался выше, красивее, с чердачной надстройкой, похожей
на капитанский мостик. У заборов прямо среди крапивы и лопухов цвели
высокие пунцовые георгины. Часовенка на углу, всегда обшарпанная, со
сбитой маковкой и ржавыми листами кровельного ската (в ней была сапожная
мастерская), сейчас блестела позолотой и белизной стен. Из-за нее вышла
бодрая бабка с ведрами на коромысле. В ведрах голубела не вода, а
букетики незабудок, -- видимо, бабка спешила на рынок, в цветочный
ряд...
-- Вы ведь хотели в книжные магазины, -- напомнил Сашка.
-- Да. Но здесь поблизости их нет, я знаю.
-- Как это нет! -- Он потянул меня за угол, на улицу Чехова, тоже
старую, деревянную. А потом в проход между забором и кирпичной
стеной-брандмауэром. Я знал, что этот проход ведет к маленькому стадиону
" Локомотив", мы с ребятами раньше часто бегали туда. Но порой (особенно
в предвечерние часы) мне казалось, что этот глухой переулок может
вывести еще куда-то. К неведомому. Только я ни разу не попробовал
проверить. То не было времени, то не хватало решительности. А теперь, с
Сашкой, ярким утром я вышел на улицу незнакомого города.
Она была похожа на улицу Старой Гавани. Синим блеском отражали небо
стекла верхних этажей. Светился на солнце мрамор барельефов, атлантов и
тяжелых балконов. А внизу вдоль тротуаров -- серые колонны и арки
галерей, террас, переходов... И там раскинули свои прилавки торговцы
книгами.
Множество пестрых, одетых по-южному людей спешили по тротуарам, но к
букинистам подходили немногие. Я пошел (а за мной и Сашка) вдоль рядов,
где лежало несметное книжное богатство. Здесь были средневековые
сочинения, напечатанные готическим шрифтом и украшенные гравюрами с
крутобокими кораблями и панорамами городов. Могучие кожаные тома и
крошечные пухлые книжки, которые открывались со скрипом, как засохшие
деревянные табакерки. Вместе с академическими изданиями Пушкина лежали
томики забытых поэтов. Среди подшивок газет столетней давности желтели
карты первых плаваний вокруг света. Между тяжело переплетенных "Нив" и
" Живописных обозрений" светилась позолота французских первоизданий Жюля
Верна... Здесь можно было увидеть все, что угодно. От Корана до "Евгения
Онегина" на португальском языке, от рукописного "Откровения Иоанна
Богослова" до "Сочинения шевалье д'Арно о новейших приемах
искусственного боя на шпагах и рапирах".
Даже тысячную долю невозможно было купить и унести с собой. Да и
куда? Зачем?.. Мне было достаточно той радости, с которой я листал
книжные редкости и удивлялся неожиданным находкам. Я трогал и
разглядывал книги под мудрыми, понимающими взглядами седых продавцов.
Эти старички букинисты не обижались, что человек смотрит и ничего не
покупает. Их радовал просто мой интерес. И может быть, они были даже
довольны, что я ничего не беру, не лишаю их ни капельки этих богатств...
Сашка беспокойно поглядывал на меня и наконец спросил:
-- Что? Разве ничего интересного?
-- Все интересное! Сроду не видал такого.
Конечно, я мог бы что-то купить. Например, кожаные томики с
жизнеописанием рыцаря "Дон-Кишота" в переводе Жуковского -- кажется,
первое русское издание. Или найденный среди самодельных альманахов,
девичьих альбомов со стихами и прочих рукописных творений мальчишечий
дневник: "Ежедневные записки Тимофея Кольцова, ученика четвертого класса
Екатеринбургской мужской гимназии". Но, поколебавшись, отложил и то и
другое. Появилось чувство, что если сделаю сейчас покупку, то это будет
искушение судьбы и я навсегда перекрою путь к самому главному: к старой
книге о тайнах трехмерных зеркал и к потертой пухлой тетради в
коричневом ледерине... Конечно, это смешно. Хотя бы и потому, что ни
книги Ришелье, ни тем более Тетради, скорее всего, на свете никогда и не
было...
Сашка тоже иногда брал с прилавка книжки, перелистывал. Но я вдруг
спохватился: скучает мальчишка. Мне-то здесь хватит удовольствия до
вечера, но с какой стати должен страдать мой проводник?
-- Пойдем, я тебе хотя бы мороженого куплю!
Но Сашка сморщился:
-- Не хочу.
-- Да не стесняйся...
-- Я не стесняюсь. Просто я его не люблю. Взрослые думают, что все
ребята обмирают о мороженом...
-- А ты о чем обмираешь?
-- О майонезе!.. Намазать его на мягкий черный хлеб и... -- Сашка
проглотил слюну.
-- Ну, ты чудо природы...
-- Ага, мама так же считает. И прячет майонез, говорит, что много
вредно.
-- Ладно, в обед отведешь душу...
Но до обеда было еще далеко. Мы наконец выбрались с улицы Колумба
(так она, оказывается, называлась) на площадь. Ее тоже окружали заросли
желтой сирени, а из них поднимались современные многоэтажные башни из
стекла. Сновали разноцветные автомобили. А рядом с собой я увидел
низкорослую пальму с мохнатым стволом.
-- Сашка, это уже явно не Подгорье!
-- Конечно!
-- А что это за город?
-- Ну... -- Он глянул чуть растерянно и весело. -- Это вообще
Город... Помните, как вы писали в книжке "Заблудившийся трамвай"? Они
наслаиваются друг на друга, города эти, а я выбираю улицы... Вы хотели
туда, где книги, ну и вот...
-- Ты молодчина, -- искренне сказал я.
Он потупился, потом поклонился с дурашливой вежливостью:
-- Фирма гарантирует... -- Но, легко учуяв, что шуточка царапнула
меня, потупился снова. И вдруг признался: -- Почему-то все легко
получается, когда я с вами. Будто играючи... Вот смотрите! -- Он вскинул
голову, обернулся. Я тоже.
За спиной у нас, между двух стеклянных гостиниц, возникла улица, в
которой виднелись бревенчатые домишки с палисадниками, а дальше
поднимались обшарпанные купола и шатровая колокольня. И мы пошли по этой
улице, мимо кривых ворот и лавочек, на которых грелись кошки.
Я отдыхал от шума, пестроты и многолюдья...


2. "Плутония"

Улица привела к старой монастырской стене с воротами, на которых
красовалась вывеска: "Автобаза 2". Мы пошли вдоль стены и увидели
небольшой базар. Женщины за длинными дощатыми столами торговали зеленым
луком, яйцами и цветочной рассадой. А в тени, где стена могуче нависала
над лужайками, расположились торговцы всякой мелочью. Продавали дверные
замки, инструменты, малярные кисти, радиодетали и веники. Сашка смущенно
взлохматил затылок.
-- Да, кажется, промахнулись. Книжек тут нету...
-- Все-таки есть! Смотри...
Привалившись к стене, сидела сонная бабушка в темном платке, перед
ней на мешке лежали синие стеклянные блюдца для варенья, старые ходики,
мясорубка, глиняная собака, а среди них -- потрепанные "Хождение по
мукам", "Книга о вкусной и здоровой пище" и "Плутония" -- роман
академика Обручева. Это был пыльно-голубой потертый томик с облезшей
позолотой орнамента, в котором сверху вписаны слова "Библиотека
приключений". На обложке -- прямоугольная картинка с динозавром. Короче
говоря, знакомое с детства издание сорок первого года. Я когда-то души
не чаял в таких книжках с узорчатой рамкой на переплете.
Бабка, увидев, как я ухватился, запросила червонец.
-- Сашка, читал такую?
-- Не-а... Я у Обручева "Землю Санникова" читал, а про эту только
слышал.
-- Здесь про путешествие в подземный мир. Почти как в Подгорье.
-- Ух ты!
-- Держи. В подарок.
Сашка заулыбался смущенно, полистал, погладил переплет.
-- Спасибо... Теперь вечером будет что читать.
Он раздернул на своей синей сумке "молнию", убрал книгу. Из сумки
высунулась кукольная головка в клоунском колпаке, сделала недовольную
гримасу, показала Сашке красный язычок и спряталась опять. Чиба! А я про
него и забыл!
-- Почему сегодня этот хулиган не скачет, не скандалит?
-- Кто его знает. У него по настроению... Идем дальше?
-- А куда?
-- А куда получится! Так ведь интереснее, верно? -- И он повел меня в
переулок, где орал на плетне рыжий петух.
Потом спустились мы с косогора к речке, там на плотике сидели
мальчишки с удочками. Рядом стояла тетка в синей кофте и полушепотом
(наверно, чтобы не распугать рыбу) твердила:
-- Петька, иди домой, паразит. С Веркой сидеть некому...
Петька отмахивался колючим локтем.
Сашка повернулся к речке спиной и жестом дирижера, начинающего
симфонию... рассек зеленый берег.
Да, в травянистом склоне появилась темная щель!
-- Игорь Петрович, идемте! Скорее, пока не закрылась!
-- В Подгорье? -- с пониманием спросил я.
-- Нет, что вы... -- И потянул меня за обшлаг.
Мы прошли между сырых земляных стен, оказались в бетонном помещении,
а оттуда коридор привел нас в подземный вокзал. Шипя и переплетаясь,
скользили по спиралям и дугам эскалаторы. Мигали табло. Спешили
пассажиры, но помещение было таким громадным, что казалось полупустым.
Прямо сюда, как в метро, подъезжали разноцветные электрички.
Мы двинулись по галереям и лестницам, по мраморным залам и наконец
наткнулись на дверь с вывеской: "Кафе "Добрый путь". В отличие от
обычных кафе, здесь было почти пусто. Веселый официант принес нам
комплексный обед. Подмигнул Сашке, подарил ему жевательную резинку с
диснеевским гномом на фантике и пожелал приятного аппетита.
-- А майонез есть? -- спросил Сашка.
-- Один момент...
Сашка намазал майонезом хлеб, вытащил из сумки "Плутонию", положил ее
у тарелки с борщом и приготовился получить сразу несколько удовольствий.
-- Много майонеза вредно, -- назидательно сказал я. -- А читать за
едой -- тем более...
-- М-м-гм... угу... -- ответил Сашка. И открыл книгу.
Из сумки выбрался вороненок, сел на стол и стал клевать у Сашки
гречневую кашу гарнира. Ну никакого понятия о хорошем тоне. Ни у того,
ни у другого.
Впрочем, Сашка, хотя и читал, с обедом управился наравне со мной.
Сказал мне "спасибо", шуганул Чибу в сумку.
-- Вы не устали?
-- Представь себе, не устал.
Пестрота и непредсказуемость событий околдовала меня. Как во сне.
Может, и правда сон? Вот проснусь, а там палата и сестра Зоя с
таблетками и капельницей... Бр-р...
-- Пошли дальше, Сашка!
Мы опять спустились в общий зал. Я увидел киоск со всякой мелочью,
вспомнил, что потерял расческу, а тут на витрине такая красивая...
-- Сашка, минуточку...
-- Ага...
Я заплатил, сунул расческу в карман, обернулся.
Сашка исчез.


3. Пантюхин

Испугался я сразу. И очень сильно. Потому что накатилось чувство,
будто Сашка не просто так пропал. Будто его вообще не было никогда.
Совсем! Словно я его придумал или увидел во сне, а сейчас вот...
проснулся...
От жуткого ощущения пустоты, потери, беды перехватило горло. Только
поэтому я не заорал панически: "Сашка-а!!"
Куда он мог деваться? Среди редких прохожих затеряться невозможно. Да
и не успел бы он отойти далеко... Может быть, побежал вон к той
платформе и вскочил в вагон? Но зачем, что за дикая выходка?.. Да нет, и
туда он не успел бы. Смог бы добежать только вот до этого ближнего
эскалатора. Может, увидел наверху что-то интересное?.. Я шагнул на
ступени.
Эскалатор оказался неожиданно быстрым. Он, делая широкие повороты,
вынес меня в наклонный коридор, а оттуда я выскочил в стеклянный переход
над подземными путями, где стояли красные и зеленые поезда. Сашки,
разумеется, не было. И никого вокруг не было, не спросишь даже: "Не
видели мальчика с синей сумкой?" Надо вернуться! Но где эскалатор,
ведущий вниз? Я бросился по переходу, в конце его нашел крутой спуск без
ступеней, он привел меня в круглый холл, где толпилось множество
ребятишек с учительницами. Некоторые были одеты как Сашка, и я подбегал
то к одному, то к другому, извинялся и вконец перепугал несчастных
воспитательниц.
Черт меня понес! Надо было стоять и ждать! Сашка, наверно, вернулся и
теперь ищет меня!..
Не понимаю, почему простая мысль найти дежурного и сделать объявление
по радио не пришла тогда в голову. Видимо, от великой растерянности. Я
метался по лестницам, коридорам, эскалаторам, по холлам и галереям и не
мог выбраться к главному залу. Будто здешняя бабка Дар-Овражка водила
меня... Я спрашивал людей, мне показывали дорогу, а я все попадал не
туда. Просто до отчаяния дошел! Наконец рванул дверь с табличкой
" Служебный вход"... и вышел в зал как раз позади киоска, где купил
расческу.
Сашка был здесь. Беседовал с каким-то мужчиной. Спокойно, будто
ничего не случилось.
Незнакомец был высокий, чуть сутулый, с длинным твердым лицом и
короткой рыжеватой стрижкой. В серой куртке с "молниями" -- штурманке.
Он слушал Сашку и кивал. А тот говорил быстро и серьезно, что-то прямыми
ладонями вычерчивая в воздухе.
-- Сашка!
Он оглянулся.
-- Игорь Петрович!.. Владимир Евгеньевич, это Игорь Петрович, я
говорил. А это капитан "Даблстара".
-- Капитан Пантюхин, -- сказал тот, наклонив голову и глянув из-под
желтых бровей.
-- Очень приятно... -- Я изо всех сил загнал внутрь досаду и
раздражение. -- Дорогой мой лоцман, куда вы исчезли? Я ношусь по всему
вокзалу, как перепуганная курица, а ты...
-- Исчез? -- Сашка округлил рот и часто заморгал. -- Я тут все
время... Верно, Владимир Евгеньевич?
Тот поглядел на Сашку, на меня, поморщился:
-- Это, наверно, я виноват...
-- Уж наверно, -- неприязненно сказал я.
-- Да... Видимо, темпоральная волна. Это излучение липнет в вакууме,
сразу не избавишься. Извините, ради Бога...
Сашка тоже смотрел на меня просяще. Я ничего не понял и сказал
довольно грубо:
-- Ладно, замнем...
Пантюхин быстро попрощался с Сашкой:
-- Спасибо тебе, ты молодчина. Простая идея, а в голову не
приходило... Будь здоров. -- Тряхнул его за плечо, виновато кивнул мне и
ушел, чуть пригибаясь.
Сашка опять посмотрел на меня. Удивленно и обиженно:
-- Я правда никуда не уходил.
-- Что же, галлюцинация у меня?
Он надулся, затеребил пуговицы на штанах.
Не хватало еще нам поссориться!.. И в конце концов, главное -- что он
со мной!
-- Ладно... Может, правда эта капитанская волна виновата... А откуда
ты знаешь капитана?
-- Ой, да он у нас в Краснохолмске бывал! Пока у них стоянка... В
кружке у нас лекции читал, про катамаран рассказывал! -- Сашка
повеселел. -- Это не простой звездолет, а разведчик времени. Он движется
не столько в пространстве, сколько по темпоральному вектору. Или даже по
кольцу! Понимаете?
-- Проще пареной репы, -- нахально уверил я. -- Пойдем-ка из этого
заведения... пока сами не угодили в какое-нибудь темпоральное кольцо.


4. Самолет

Вторая половина дня запомнилась мне перепутанно. Опять были площади и
улицы -- то тихие, деревянные, то с блеском и многоэтажьем современных
столиц. Иногда полузнакомые, а порой совсем фантастические. И книги,
книги... В одной лавочке я увидел даже свой "Тополиный архипелаг" на
японском языке. Почему-то застеснялся и положил книгу обратно -- между
цитатником Мао Дзэдуна и английской лоцией Красного моря.
В конце концов Сашка вывел меня на плоский берег, к излучине широкой
желтоватой реки. Другой берег был тоже низкий, и на нем, в отдалении от
воды, стояла одноглавая церковь, похожая на храм Покрова на Нерли. Я
вспомнил, что видел ее, когда мы, мальчишки, плыли на плоту, связанному
из надувных камер. Но сейчас нигде, даже у горизонта, я не различал
города, только ровные луга, над которыми низко висело солнце. Белая
церковь от вечерних лучей казалась вырезанной из слоновой кости, а травы
золотились.
Я сел на корму брошенной в траве лодки.
-- Вы устали? -- спросил Сашка.
-- Немного, -- соврал я. На самом деле устал сильно. И все-таки было
мне хорошо. Только не хотелось вставать.
-- Ничего, -- сказал Сашка. -- Завтра у нас еще день... Куда пойдем?
-- И вскочил на другой конец лодки. -- Может, туда? -- Он махнул рукой.
-- Или туда...
Наверно, мне показалось или просто придумалось потом, но сейчас
вспоминается, как при каждом взмахе его коричневой ломкой руки вдали
открывалась то улица с причудливыми домами, то панорама целой столицы,
размытая в предзакатном воздухе, то морская даль с желтыми от солнца
парусами... Гибкий, с разлетевшимися волосами, покрытый бронзовым
налетом, Сашка дирижировал пространствами. Смеясь, он оглядывался на
меня... И это одно из самых хороших воспоминаний в моей жизни.

В Подгорье мы вернулись через амфитеатр с желтой сиренью (он оказался
совсем недалеко от излучины). На улицах уже зажглись фонари. Было очень
оживленно, городок готовился к празднику в честь недавнего грибного
дождя. Стайками ходили парни и девушки с гитарами. Кое-кто уже в
карнавальных костюмах. Промаршировала колонна мальчишек с флагами всех
цветов. Впереди два малыша несли на носилках громадный турецкий барабан,
а третий умело бил в него колотушкой.
-- Завтра будет еще веселее, -- сказал Сашка и почему-то вздохнул.
Через площадь Каменных Ворот несколько рослых ребят в алых рубашках
катили желто-красный небольшой самолет. Он был, видимо, легонький,
шпангоуты и нервюры проступали сквозь ткань плоскостей и корпуса.
-- Неужели настоящий? Откуда он здесь?
-- Да ну, просто макет, -- пренебрежительно отозвался Сашка. -- Это
клуб "Расколотое небо". Они так протестуют против запрета на полеты. Ну,
в общем символически...
-- А похоже, что у него мотор...
-- Он же электрический, слабенький. Чтобы винт крутился для
видимости...
В гостинице я, рискуя навлечь недовольство хозяйки, все же заказал
ужин в комнату. Сашка лениво сжевал сосиску, брякнулся на кровать,
посадил под бок урчащего Чибу-котенка и открыл "Плутонию". Я устроился в
кресле у окна. Большущий знакомый месяц висел над крышами и фонариками
Подгорья...
Сашка вдруг виновато сказал из-за книжки:
-- А себе вы там ничего не купили...
-- Зато насмотрелся на разные диковины. За всю жизнь столько не
видел.
-- И все-таки главное не нашлось... -- печально и упрямо произнес
Сашка. -- Вы ведь книгу про трехмерные зеркала искали?
Я помолчал и устало произнес:
-- Не только... Я немного еще надеялся на чудо.
-- На какое? -- Сашка сел.
-- Да тут такая история... В разные годы, когда у меня не получалась
очередная книжка, мне казалось, что уже все: никогда я ничего путного
больше не напишу. Знаешь, такое состояние, как у того самолета, -- винт
крутится, а сам ни с места... И вдруг спохватывался я, что есть одна
тетрадь. Что в ней я начинал писать когда-то большую повесть, а потом
почему-то отложил, хотя сделано было больше половины... И вот я
вспоминал эту тетрадь и начинал понимать, что повесть в ней для меня
самая главная. Самая лучшая. И это было как спасение...
-- А про что повесть?
-- Да если бы я знал! Когда тетрадь снилась, я помнил все -- и как
она выглядит, и что в ней написано, каждый эпизод, каждую строчку. А
просыпался -- и чувствовал, как все ускользает из памяти. Не ухватишь,
не удержишь...
Сашка осторожно спросил:
-- Так, может, это просто сон?
-- Конечно... Только иногда казалось, что не сон. Я начинал копаться
в архивах, в дневниках, в старых записях. Думал: вдруг найду? Я ведь ее
так отчетливо представлял: пухлую, с потрепанными уголками, в
ледериновой обложке -- коричневой, с трещинками... Вдруг там и правда
что-то ценное и забытое?.. И думал еще: может, жена случайно выбросила
со старыми бумагами, когда разменивали квартиру?.. И тогда тетрадь могла
каким-то путем попасть к торговцам книгами и рукописями... Видишь, до
каких фантазий можно докатиться на старости лет...
-- Во-первых, нет у вас никакой старости, -- задумчиво сообщил Сашка.
-- Чиба, брысь, чудовище, не царапайся... А во-вторых... что же вы сразу
не сказали? Надо искать там, где всякие случайные редкости...
-- Нет, брат, чудес не бывает... -- умудренно сказал я и тут же
подумал: разве не чудо тот мир совмещенных пространств, по которому
бродили мы с Сашкой? И нерешительно добавил: -- Возможно, это была
повесть о Дороге...
Сашка не спросил, что такое Дорога. Видимо, знал.


5. Стереоскоп

Утром из зарослей желтой сирени мы вышли на цветочный луг. Всюду
белели ромашки, веснушками рассыпалось по зелени желтое мелкоцветье.
Тропа была узкая, Сашка шел впереди. Над его головой летали
бабочки-капустницы.
Мы пришли к темной зеленоватой речке с мостиком из поперечных плашек
и березовыми жердями-перилами.
Сашка вдруг ускорил шаги. Вспрыгнул на толстую жердину,
побалансировал и пошел над речкой. Я замер, боясь крикнуть. А он шел, то
останавливаясь, то мелко переступая кроссовками. Вздергивал руки. Они в
плечах, локтях и запястьях болтались, как на шарнирах, а тонкие ноги
казались гибкими, словно шланги из коричневой резины. Сумка с Чибой
качалась на левом боку, и я очень боялся, что она перетянет хозяина в
речку. Но он миновал перила без приключений. Спрыгнул в клевер. Тогда я
быстро перешел мостик и сказал в сердцах:
-- Ты безголовый авантюрист. Вот слетел бы...
-- Ну и слетел бы, -- ответил он без улыбки. -- Там и глубины-то по
пуп... А без риска тоже нельзя. Это как предполетное испытание...
-- Какое испытание?
-- Ну... -- Сашка смутился. -- Это я так сказал, просто...
-- Что-то ты сегодня чересчур задумчивый. Не как вчера...
Сашка глянул быстро и отвел глаза.
-- Потому что... думаю. Где тетрадь искать.
-- Нашел о чем думать!.. Не было, Сашка, никакой тетради.
-- Как знать, -- отозвался он хитровато и сделался прежним Сашкой.
...Было бы слишком долго описывать пестроту фантастических улиц и
богатства книжных развалов. И то, как мы бродили в готических переулках
средневекового предместья; и как лазили на высоченную башню с
колоколами, стоявшую среди заросшего подсолнухами поля; и как обедали в
подвальной таверне "У Сильвера", где в кирпичной нише стояло чучело
одноногого пирата с попугаем (который очень понравился Чибе)... Потом
оказались мы на шумном торжище.
Редких книг здесь было мало. Больше торговали серийными выпусками
детективов и фантастики. Зато мы увидели массу других интересных
товаров. Океанские раковины и старинные шпаги (Сашка вздыхал и
облизывался), модели парусников и японские веера, коллекции невиданных
орденов и мундиры каких-то неведомых армий, живые заморские рыбы в
банках с водой и сверкающие самовары всяких форм...
Мы двигались сквозь этот галдящий музей, вертели головами,
разглядывали диковины и, наконец, утомленные, выбрались на тихий пятачок
у каменного забора. Здесь расположился сухонький старик с бородкой
профессора, в круглых бухгалтерских очках и обвисшей шляпе. Он сидел
рядом с потертым коричневым ящиком на треноге. Сперва я подумал: старая
фотокамера. Но у ящика было две линзы, словно в него вставили бинокль.
-- Стереоскоп! -- обрадовался Сашка. -- Я такой в музее видел! -- Он
даже подпрыгнул и ногами взбрыкнул. -- Посмотрим?
Старичок взглянул на Сашку благожелательно. Придвинул к его ногам
картонную коробку с пришпиленной к боку бумажкой: "Одна карточка -- 1
коп".
-- Милости прошу, молодой человек...
Сашка мигом нашарил в кармане двугривенный, протянул старичку, сел на
корточки перед коробкой. Наугад отсчитал два десятка узких твердых
открыток с двойными фотографиями. Сунул их мне в руки, а одну умело
толкнул в щель ящика. Привстал на цыпочки, прижался лицом к стенке с
окулярами.
-- Ух ты... -- От волнения он перебирал ногами, как нетерпеливый
жеребенок.
-- Я опущу вам аппарат пониже, -- засуетился старичок.
-- Не надо, и так хорошо... Игорь Петрович, посмотрите!
Я посмотрел. Это было "Отправленiе парохода "Титаникъ" въ первый
рейсъ". Два снимка слились в один, придав людям на берегу и громадному,
отошедшему от причала судну рельефность, а рейду -- ощущение реального
пространства. Женщины в длинных платьях с оборками, мальчики в костюмах,
как у Андриса на картине, мужчины в длиннополых сюртуках махали
платками, шляпами, зонтиками. Никто не знал о близкой трагедии...
Сашка нажал медный рычажок. Карточка выпала в пластиковое ведро под
ящиком. Сашка взял другую.
-- Ух ты... Игорь Петрович!
-- Да смотри, смотри, я потом... -- И начал разглядывать снимки так,
без аппарата.
Вид Нижегородской ярмарки в 1908 году...
Спуск русского крейсера "Варяг" в Филадельфии...
Граф Л.Н. Толстой на велосипедной прогулке...
Группа героев Порт-Артура в С.-Петербурге...
Сашка тихо ойкал и посапывал, карточки одна за другой стукали о
пластиковое дно...
-- Ух ты... Я и не знал, что тогда это снимали... Игорь Петрович,
гляньте!
Я посмотрел. И... ничего особенного. Каменистая равнина с языками
песчаных заносов и огрызками скал. Видно, что выжженная солнцем. И
надпись: "Пустыня Оранжевые Пески. Съемка совместной экспедиции г.г.
Демьянова и Энгельштерна. 1901 г.".
-- А что здесь такого?
Сашка сказал озабоченно:
-- Это же недоступное место. По крайней мере тогда...
-- А где это?
Он шевельнул плечом со вздыбленным льняным погончиком.
-- Я точно не знаю. Там тройные координаты...
-- Все понятно... Будешь смотреть еще?
-- Нет, хватит... -- Он рассеянно сказал "спасибо" старичку, и мы
отошли. И через пролом в кирпичном заборе выбрались на пустынную, всю в
желтой сирени улицу. Только тогда Сашка спохватился:
-- Ой, а вы ничего не посмотрели!
-- Посмотрел, только без стереоскопа.
-- Это неинтересно, -- огорчился Сашка. -- Все дело в
стереоэффекте... Может, вернемся?
-- Не надо, -- усмехнулся я. -- Это плохая примета... А в стереоскоп
я в детстве насмотрелся, у меня был свой. Только поменьше этого,
попроще...
-- Да?! -- обрадовался Сашка. Даже подскочил (в сумке сердито
завозился Чиба). -- А у меня и сейчас есть, мама подарила на Новый год.
А вам тоже подарили?
-- Тоже мама... И представь себе, тоже к елке.
-- Вот это да! Сколько у нас похожего!.. Все правильно.
-- Что правильно, Сашка?
Он помолчал, глядя под ноги. Запыленные кроссовки его неторопливо
ступали по плитам тротуара.
-- Игорь Петрович, я вот что думаю... Я давно еще про это думал. Про
стереоэффект. Вот, когда два похожих снимка сливаются -- все в кадре
делается выпуклое и просторное, как на самом деле. Из двухмерных плоских
пространств словно получается трехмерное... По-моему, в жизни так же
бывает. Когда два трехмерных пространства, если они похожие... или два
похожих события в жизни... когда они наслаиваются друг на друга,
возникает новое пространство, четырехмерное. И события в нем -- уже
новые, неожиданные... Я запутанно говорю, да?
-- Нет, понятно. Только... по правде сказать, очень уж фантастическая
гипотеза. Хотя и остроумная...
-- А чего фантастического? Вот смотрите. У нас с вами столько
похожего! И мы теперь ходим вместе. И сразу -- четырехмерность!.. Вы
думаете, раньше мне эти все края так легко открывались? Да я к концу дня
еле ноги таскал... А вчера и сегодня -- все шутя.
"Разве у нас так много похожего?" -- чуть не сказал я. Но прикусил
язык. Взял Сашку за плечо.
-- Может быть, ты и прав... Слушай, а если тебе сегодня все легко,
нельзя ли поскорее попасть домой? Вечереет уже, скоро в Подгорье
праздник.
-- Запросто!

В Подгорье был совсем вечер. С иллюминацией, с толпой в карнавальных
нарядах. Но я решил сначала поужинать в "Дорожном уюте", а потом уже
нырять в эту веселую круговерть.
В ресторанчике гостиницы Сашка опять поскучнел. Сжевал (несмотря на
мои укоризненные взгляды) ломоть хлеба с майонезом, ковырнул вилкой
картофель с котлетой, проглотил компот и заторопился наверх. Я думал, он
бросит сумку и мы тут же отправимся на площадь. Но Сашка сказал
виновато:
-- Игорь Петрович, а можно я дома посижу? Тут ведь все рядом, вы и
один не заблудитесь.
-- Не заблужусь, но... -- Я встревожился. -- А что с тобой? Неужели
не интересно посмотреть на карнавал?
-- Да я раньше видел уже такое... А сейчас чего-то ноги гудят... --
Он согнулся, потер икры и щиколотки, слабо улыбнулся: -- Натопались...
Я обругал себя бессовестной и безмозглой свиньей. Ведь я-то хотя и
хворый, но все-таки взрослый мужик и, если нет приступов (а их нет!), не
в пример выносливее такого кузнечика. Три дня Сашка таскал меня по
всяким необыкновенным местам, да не просто таскал, а еще и прокладывал
дорогу. Как он, бедняга, до сих пор на ногах держится?
Сашка опять сказал просительно:
-- Если, конечно, можно... Я бы книжку почитал. Давно уже не валялся
с книжкой на кровати целый вечер...
Мне очень хотелось поглядеть на праздник этого "городка в табакерке".
Было предчувствие, что там случится неожиданное и радостное для меня
событие... Но сейчас я мужественно сказал:
-- У меня тоже ноги размякли. Давай сидеть дома вдвоем.
Сашка испугался:
-- Да что вы! Зачем! Вам же интересно!
-- Получается, что я бросаю тебя...
-- Это вы-то меня бросаете? -- сказал Сашка с непонятной печальной
ноткой. -- Ну уж...
-- Ладно. Я только пройдусь до Каменных Ворот и обратно. Не
заскучаешь в одиночестве?
-- С книжкой-то? Да еще Чиба вылезет, дурь устроит... Вы не спешите,
гуляйте!
"Может, он просто устал от меня, старого дурня, -- подумал я. --
Может, по маме соскучился, хочет погрустить один..."
-- Ладно, погуляю. А ты отдыхай...


6. Взлет

На широкой лестнице ратуши ухал контрабасами и барабаном оркестр с
музыкантами в гусарской форме. Башня и фасад были в цепочках бегучих
огней. Над крышами вертелись хвостатые спирали фейерверков. Люди
танцевали повсюду под разноцветными взмахами прожекторных лучей. Ко мне
подошла метровая голова в треуголке, с рыжими буклями и мясистым красным
носом пьяницы флибустьера. Один глаз сверкал голубой пластмассой, на
втором было черное полотенце. Внизу из головы торчали ноги в съехавших
гольфах и стоптанных сандаликах.
Старательным сиплым голосом голова потребовала:
-- Кошелек или жизнь! -- И между большущих зубов просунулась вместо
языка тощая рука в черной перчатке, сжимающая кремневый пистолет.
-- Конечно жизнь! -- храбро решил я, и пистолет выпалил в меня желтым
огнем и зарядом конфетти. Я сделал вид, что грохаюсь навзничь. Голова
зашлась переливчатым смехом и ускакала, хлопая ремешками расстегнутых
сандалий...
Потом в меня еще не раз палили из хлопушек, а трехголовый дракон
предложил выбор: или я буду съеден на месте, или выслушаю арию
влюбленного Змея Горыныча, которую он исполнит на три голоса. Я сказал,
что сперва одно, а потом другое. Дракон ограничился арией, после чего я
оказался перед эстрадой, где кувыркались под бубен и жонглировали
кокосами негритята. На эстраду спланировала Баба Яга на метле, и
негритята с визгом разбежались, кидая в бабку упругие надувные орехи...
"Бабка Ёшка, -- вспомнилось мне. -- Ёшкин свет..." Все-таки жаль, что
нет со мной Сашки. Я малость загрустил и даже подумал, что пора
возвращаться. В этот момент на площади начал меркнуть свет.
Погасла иллюминация, медленно потускнели фонари. И праздничный шум
угас, как бы приглушенный опустившейся темнотой.
Впрочем, большой темноты не было. С ратуши рассеянными снопами
светили два прожектора -- зеленый и голубой. Они высвечивали Каменные
Ворота. Одна башня казалась салатно-серебристой, другая --
серо-бронзовой. Прожекторный свет они отражали на стоящих поблизости
людей. Потом с верхушки левой башни ударил по площади резкий белый луч.
Люди почему-то шарахнулись от него, и сквозь толпу коридором легло
пустое пространство -- заблестела полоса гладких булыжников.
По этой сверкающей полосе мчался к воротам пацаненок лет десяти --
темноволосый и кудлатый, в укороченной, как у Сашки, школьной форме и
босой. В тишине его ступни звонко хлопали по булыжникам. Шагов за
двадцать до правой башни мальчишка затормозил, задрал голову и заорал:
-- Стаська, давай! У нас четыре минуты, потом на станции полетят
контакты!
И в ответ зазвучал из могучего динамика мужской голос -- резкий, как
свет белого прожектора:
-- Граждане Подгорья! Просим извинить, что мы на несколько минут
прерываем ваш праздник! К сожалению, другого времени у нас нет, день и
час был рассчитан давно!.. Просим всех отойти от ворот не менее чем на
пятьдесят шагов!.. Только спокойнее, пожалуйста, без давки и спешки! --
Голос вдруг смягчился, в динамике даже прозвучала испуганная нотка,
потому что люди разом колыхнулись назад. -- Осторожнее, прошу вас... И
тогда Подгорье увидит небывалую вещь!.. Считайте, что это еще один
праздничный аттракцион!
В тишине, лишь при нескольких вскриках, люди подались от ворот, перед
башнями образовалась полукруглая пустота. И в центре ее, в полосе
прожекторного луча, стоял мальчишка со вскинутой лохматой головой и
растопыренными руками.
-- Мальчик, отойди сейчас же! -- раздался из толпы женский голос. --
Сказано же!
Тот, не оглянувшись, отмахнулся, как от бабушки, когда она зовет
ужинать в разгар игры.
Я был среди тех, кто оказался ближе всех к воротам. И увидел раньше
всех, как... Нет, сначала я ощутил мелкую дрожь земли. Щекочущая
вибрация передавалась телу через подошвы, от нее зачесалась кожа. Чуть
позже пришел почти неслышный, но ощутимый гул. И тогда от
салатно-серебристой башни вдруг отделился каменный пласт, качнулся и
рухнул на булыжники. А под ним открылся гладкий сверкающий металл...
Рука так и просится написать, что толпа ахнула. Но я не помню этого.
Мне кажется, что все происходило, как в кино, когда случайно выключили
звук. В металле возник черный прямоугольник, в нем появился человек в
светлом костюме. Кудлатый мальчишка бросился к нему, тот присел,
подхватил пацаненка, и металл непроницаемо скрыл обоих от наших
взглядов.
Дрожь усилилась. Каменные пласты начали рушиться к подножиям башен
один за другим. Они были выгнутые, грубо-неровные с внешней стороны и
гладко-блестящие с внутренней. Словно кора громадных деревьев, которые
проснулись и решили сбросить старую одежду со стволов. А "стволы",
открываясь, сверкали зеркальной чистотой. И через две минуты вместо
Каменных Ворот подымались над замершей площадью Подгорья две светлые
металлические башни -- с полукруглыми оконечностями и двумя перемычками
в виде громадных подков.
Великанское это сооружение выглядело таким тысячетонным, что никто
сразу не понял, не осознал, что башни уже не стоят, а повисли без опоры:
их кольцевые фундаменты были метрах в трех от земли. Потом башни
шевельнулись и плавно пошли вверх -- без вспышек, без звука.
"Катамаран!.. "Даблстар", "Двойная звезда"... Вот Сашка пожалеет, что
не видел этого!"
Голубой и зеленый прожектора запоздало метнулись за кораблем. И видно
стало, как медленно, словно нехотя, двойной корпус вошел в густые
волокна тумана...
-- Разобьется!! -- тонко завопил кто-то в толпе.
Но сверху не доносилось ни звука. Ни удара о каменный свод, ни
сотрясения. Неожиданно вспыхнула иллюминация. Видимо, станция,
отключенная для запуска, вновь дала полный ток.
...Площадь оживала. Наполнялась криками, гулом, радостными воплями
ребятишек. Даже оркестр заиграл опять.
Я шел, проталкиваясь сквозь потоки споров. "Это клуб "Расколотое
небо", их штучки! Совсем распустились!" -- "Да бросьте вы, они
мальчишки, а тут такая техника!" -- "Ну и что? Там тоже мальчишка!" --
" Кто разрешил ломать Ворота? Это же памятник!" -- "Сейчас небось
прилипли к своду и не знают, что дальше..." -- "Ах, перестаньте, какой
там свод! Это же четырехмерники!" -- "Какие четырехмерники! Расскажите
вашей бабушке! Взрослый человек, а городите мистику..."
Я спешил в гостиницу, чтобы рассказать про все Сашке. И кстати,
спросить: неужели он не знал про старт катамарана от Пантюхина! А если
знал, неужели не интересно было посмотреть?.. И почему "Даблстар"
прятался под личиной каменных башен? И сколько времени он здесь
простоял? Все было непонятно и потому даже тревожно.
К этой тревоге прибавилась еще одна, когда я увидел, что Сашки в
комнате нет.

страница 1 2 3 4

© COPYRIGHT 2008 ALL RIGHT RESERVED BL-LIT