3. ИГОРЬ

Какое необычное ощущение: будто между мною и этим вихрастым мальчишечкой, патрицием-матершинником, нет никакого расстояния. Вообще. Полметра не в счет – ха, полметра! – через эти полметра, через тряпочку простыни-тоги я чувствую его всего, вплоть до биения маленького его сердечка, вон там, чуть ниже коричневатого пятнышка соска, незаметно приоткрывшегося с левой стороны. Отчетливое биение – будто мое собственное сердце там стучит. И оно для меня так же важно, как и мое сердце, да что там – я просто умру без этого мальчишеского сердечка, так же как умер бы без своего.
Н-да… Как-то очень остро я воспринимаю мальчишечку Вадимчика. Как часть себя.  Неотъемлемую часть. И даже кожа, которая, по идее, должна отграничивать наши тела друг от друга – вовсе не барьер и не преграда между нами.
А ведь такой слитности не было у меня ни с одной из женщин, с которыми я имел дело в постели. Каждый раз с ними я – это был я, а они оставались собой, но никак не моим продолжением. Точно-точно! Такого щемящего ощущения, как сейчас, когда я чувствую Вадечку частью себя, а себя – частью его… нет, такого не было.
И даже если он сейчас, ну прямо вот сейчас, встанет и уйдет – все равно он останется продолжением меня – как моя рука или, допустим, нога. Странно, необычно – ведь ни рука, ни нога не способны взять и уйти самостоятельно – в отличии от Вадьки – но с ним все равно именно так: мы едины. И это так радостно! Ей-богу, эта радость стоит всей моей предыдущей жизни. А, может, и последующей.
- Ну, и чего молчим? – сурово спросил Вадик. – Я, между прочим, все рассказал и разложил по полочкам. И жду ответа.
- Прости, родной, задумался! – спохватился я. – Что ты там говорил? Ах, да – про Чечено-Ингушетию. Знаешь, а я вспомнил. Есть, есть там у меня одна знакомая. Зам.председателя Верховного Совета Чечено-Ингушетии. Подходит? У нас, правда, весьма шапочное знакомство: я лет пять назад ездил туда на научную конференцию. Я тогда еще на кафедре обретался, в аспирантуре, вот нас с профессором моим, заведующим кафедрой, и направили. Вернее, направили его, а он прихватил меня. Принимали конференцию в Грозном по высшему разряду – вот, даже сама зам.преда Верховного Совета участвовала, лично каждому руку пожимала. Могу позвонить профессору, спросить, как ее зовут. Подходит она для твоего плана?
- А она какая? – проявил некоторый интерес Вадька, смешно наморщив свой очаровательный лобешник. – Я имею в виду, с ней договориться можно?
- Смотря о чем. Она старый партработник, упертая такая. Рассказывала, что у них незадолго до того было празднование юбилея добровольного вхождения Чечено-Ингушетии в Россию, так некоторые сомневались в этом празднике, учитывая долгую войну, предшествовавшую «добровольному» вхождению. Но она доказала всем, что мы, в братской семье советских народов, идя в светлое будущее…
- Не-е, нам упертые партработники не подойдут, - отрезал Вадик, презрительно скривив свои чудесные губки, которые так хотелось прямо сейчас взять и расцеловать.
- Жаль, - вздохнул я. - А мне она понравилась. И гостиница, в которой нас тогда поселили, тоже понравилась. «Кавказ», кажется. На центральной площади, напротив здания Совета Министров. Гостиница еще сталинской постройки,  высоченные потолки, утопает в зелени, в двух шагах – центральный рынок. Я туда, на рынок, специально ходил. Экзотика, ведь! Не купил ничего, так хоть полюбовался. И люди там нормальные, зря на чеченцев наговаривают…
- Ага, зря… - сквозь зубы еле выговорил Вадик. Будто плюнул.
И столько ненависти было в этом плевке, что я даже перепугался. Уронил на пол нож с недочищенной картофелиной, подскочил к Вадимчику моему, обнял за хрупкую талию, спрятанную под простыней-тогой, заглянул в серые, дымчатые глаза, спросил шепотом:
- Ты чего?
- Я того. Забудь про тот базар. Совсем скоро ты по их базару только на танке и сможешь прогуляться. И еще не факт, что танк этот не подорвут с тобой вместе.
- Ну уж прям – на танке… - засомневался я. – Не преувеличивай.
И украдкой поцеловал обнажившийся правый бочок – прямо в тонкие ребрышки под ключицей.
Вадик дернулся, отодвинулся.
- Вадичка, - ахнул я. – Ты чего? Я сделал тебе неприятно?..
Он обернулся – лицо злое, бледное.
Тут уж я не на шутку перетрусил. Только и смог пролепетать:
- Вадимчик, родной мой, извини… Вадичка, солнышко…
- Это ты меня, Игоряха, прости, - буркнул он. Обнял мою голову, прижал, погладил теплой ладошкой по голой спине. – Это я, покемон, я ж забыл совсем… Ну, про тебя. Что ты не помнишь того, что знал про меня. Тьфу, бля! Не знаешь того, что я помню, так правильней сказать… Про будущего меня.
- А что я знал? – поинтересовался я, осторожно заглядывая в его глаза снизу вверх.
- Меня осенью 94-го призвали…. Слушай, я буду говорить, будто это уже было, - ладно? Для меня ведь это всё было… Мне в июле исполнилось восемнадцать, и осенью я пошёл служить в армию. Не без охоты, говорю же, я патриот! Там, в Чечне всё наперекосяк с 91-го шло, но я не буду об этом, много времени займёт… Вкратце, да? Хм, интересно ему… Ну, вкратце: Чечня отделилась. Реально, фактически. Тот Верховный Совет, зам.преда которого ты знаешь, разогнали. Депутатов из окон выкидывали… Объявили о независимости, а русских резать начали!.. «Как, как»! Кинжалами!.. Да какая, на хуй, милиция! У них там шариат наступил, - знаешь, что это, Игоряха?.. Ну и всё тогда… Да ладно, хватит и этого. Короче, 11-го декабря туда вошли войска, я в первом эшелоне оказался… Оружия в Ичкерии (так Чечня стала называться) полным-полно, солдат тоже… Да и воинов, чего уж там! Достойные они бойцы, как ни крути. Это я тебе со всей ответственностью заявляю, г-н Вакулов. Это я, знаешь ли, на своей шкуре испытал, 1-го января 95-го, на Минутке в Грозном. Исключительные воины и стрелки! - невесело усмехнулся Вадик. Снова мягко прижал мою голову к себе, щекой к голому бочку, потерся подбородком о мой затылок. – Я жив остался лишь потому, что били в меня не из «Калаша», а из СВД. Пуля была нормальная, 7,62, со сбалансированной центровкой, будь это калашниковская 5,45 со смещённым центром тяжести, хана бы мне… И вот сюда как раз, куда ты, Игорешечка, меня сейчас поцеловал, пуля и вошла. Задела верхушку легкого, а я… ага, я спустился, как проколотый воздушный шарик.
Боже, мальчик мой!
Я дернулся, но Вадик только крепче прижал меня, не отпуская. Засмеялся, вздохнул:
- Да нет, конечно, не совсем я тогда спустился, просто алая пена пошла чуть ли не фонтаном – запузырилась, понимаешь. Но я как раз этого не увидел, просто знаю, как это бывает в таких случаях. Я-то в отрубе отдыхал. Безболезненно. И случилось это примерно как раз в тех местах, о которых ты сейчас говорил – в районе Минутки, в районе базара этого хуинного…
Я с силой отнял у Вадика свою башку, присел вровень с ним, напряженно вглядываясь его бледное лицо, в спокойные сухие глаза. Прижался своими мягкими губами к его твердым губам, обнял родное, и такое беззащитное тельце. Хотелось куда-то бежать, кого-то бить, наказывая за будущие страдания моего мальчика, моего родного малыша…
Удалось только глухо, невнятно пробормотать:
- Не бывать этому!..
- Чему? – удивился Вадик, смешно высунул язычок, слизал слезинку, выкатившуюся у меня из уголка глаза. – Солененькая!
- Не пущу я тебя ни на какую войну! - Кашлянул, прочищая горло от подступившего комка. Заявил твердо: - Что за глупости такие – воевать! И вообще – какая-такая война вдруг там может случиться через несколько лет? НАТО, что ли, всю эту кашу заварит? Не верю! Просто не верю!
- Да не верь себе на здоровье, твоё неверие ничего не изменит! Не верь, моралист страусиный, прячь голову в песок… - засмеялся Вадик. – А в то, что через полтора года никакого Союза уже просто не будет – в это ты поверишь?
- В смысле?
- В том смысле, что совсем не будет! Союза. Советского. А будет на его руинах – вонючих, загаженных кровью и дерьмом… нечто… – ну тоже, вроде, Союз, но уже теперь Союз Независимых Государств. Независимых, понял? И Чечня, на других глядючи, попытается отделиться от России, и воевать мы будем как раз с ними – да еще как воевать! И для этого не понадобится никакого НАТО, – сами справимся. Сами чеченцев вооружим, сами и воевать с ними будем.
- Это что же – скоро наступит полный крах страны?
Вот это да! Мы тут демократию разводим, съезды народных депутатов собираем, а, оказывается, совсем скоро это все развеется, как дым – не будет СССР, будет война,  молодые ребята, такие, как Вадька, окажутся под пулями?
Кажется, я последние слова произнес вслух.
- Ага, - легко согласился Вадик, - под пулями. И мне еще, можно сказать, повезло: остался жив и почти здоров. Вот, даже с тобой в новом тысячелетии встретился, познакомился, водку-коньяк пил, с мальчиками сексом занимался. Ничо, Игорешка, жить будем, не помрем!
- И все равно не пущу! – тупо повторил я. – Ни на какую войну не отдам тебя.
- Конечно, не отдашь. Я же не собираюсь снова туда соваться, - на хуй все эти игры! Захочу пострелять – найду такую возможность… Как же ты меня отдашь, если я не хочу там больше загибаться! Ведь мне же повезло! Второй раз так не повезёт. Но мы не о том сейчас тут с тобой лясы точим, разговоры разговариваем! Я зачем к тебе пришёл? Чтоб жизнь свою изменить, будущее свое. И твоё тоже. Кардинально, блин!
- Да, действительно! – обрадовался я. – Ну-ка, ну-ка, что ты там говорил про обогащение? Повтори, пожалуйста. Клянусь, я теперь ни словечка не пропущу. Не-ет, теперь я очень внимательно слушать буду, ведь я должен уберечь моего друга от всех будущих неприятностей!
- Друга! – хмыкнул Вадик. – Это заебись, это мне нравится: то я тебе родной, то я тебе друг…
- Именно друг. И именно родной – как брат. Или сын. И еще… - я чуть поперхнулся, но все-таки договорил, - и любовник. Называй, как хочешь, ты для меня – всё это вместе. Даже больше, чем все это вместе.
Я наклонился и поцеловал его коленку. Там оказалась царапинка. Крохотная, почти незаметная – давно зажившая.
Ужасно захотелось потрогать ее.
Потрогал. Сначала просто осторожно провел указательным пальцем. Потом дотронулся всей ладонью. После чего ладонь двинулась вверх по нежному бедрышку, чуть припорошенному светлым пушком, занырнула под складки тоги-простыни… Батюшки-светы – а что это у нас там такое тверденькое между ног образовалось, что это за стерженек такой?
- Эй-ей! – недовольно буркнул Вадик, останавливая мою расшалившуюся ладонь, вытаскивая ее на поверхность из жаркой глубины своей промежности. – Если мы с тобой, мой друг, брат, отец и любовник, будем только бесконечно предаваться разврату… Нет, Любви! - то никогда ни до чего не договоримся. Завалимся на диван твой, - кстати, у тебя, надеюсь, клопов нету? – и забудем обо всём, к лешему! А нам ведь надо договориться о делах наших скорбных… надо, Игорёшечка.
А у самого глаза хитрющие-прехитрющие. Ох, чувствую, этот малыш будет вить из меня веревки! Что называется одной левой!
- Еще как договоримся, - заверяю я. – Ты только намекни – и я сразу договорюсь с тобой. О чем угодно договорюсь!
- А куда ты денешься? Тебе даже раздеваться не надо… Ну, всё, всё! Ладно, приготовься, намекаю на дела, - важно заявил Вадимчик.
Слегка отодвинулся от меня, поерзал, усаживаясь удобнее.
- Значит, так. Я не зря тебя спрашивал про авизо. Хочешь знать мой план? План простой: банковские авизовки. Самое начало девяностых будет веселым. В принципе веселым и лихим. И один лихой момент – фальшивые авизо, которые валом хлынут из Чечни. Ну, собственно, не совсем фальшивые они будут - эти платежные поручения выписывались в каком-нибудь банковском филиале, чуть ли не в ауле, и по ним уже в России люди получали нал. Черный, белый, - не в том дело! Тогда вообще никто особо не будет считать советские деньги - это будет уже почти просто бумага. Армейские грузовые самолёты тонны этой «бумаги» будут везти из республик Закавказья и Прибалтики на утилизацию… По самым спокойным оценкам тогда по чеченским авизовкам будет обналичено несколько миллиардов. Причем – внимание на экран! - в долларовом эквиваленте. И в этой обналичке мы с тобой должны обязательно поучаствовать. Обязательно! Это будет наш стартовый капитал. Ну, не гримасничай, Игоряшка! Разгримасничался он тут. Да, будет. Такой вот капитал. И никуда не денешься. Положение Маркса о том, что весь первичный капитал всех крупных состояний нажит нечестным путём – этого тезиса так никто и не опроверг… Дальше? Дальше будут финансовые пирамиды 93-го – 97-го годов. И дефолт 98-го. Тоже, я тебе скажу! Кто «случайно» перед этим взял рублёвые кредиты, а потом перевел их в баксы, - те… Ё! Извини, не хотел материться – случайно вырвалось.
- Извиняю, - тихо, грустно сказал я. На душе было погано.
Взял его ладошку, положил на свою. Поднес к лицу. Поцеловал тонкое запястье с синенькими прожилочками вен. Вздохнул.
И как же ему объяснить-то, юному гению финансовому?..
- Я понял, Вадим, понял. Это я только с виду такой тупой, а иногда ведь как пойму, так – ого-го! – никому мало не покажется.
- Короче, плиз! - поджал губы мой финансовый гений. Видит, что я сейчас буду ставить палки в колеса его великих идей – и заранее недоволен.
- Да вот если совсем коротко, то так оно и есть: понял я. Но не только план твой понял, а понял и почему Чечня стала воевать с Россией. Думаешь, война – это дешевое удовольствие? Как бы не так! Война – это та топка, которая без денег никогда не разгорится. Откуда взялась пуля, которая пробила тебе легкое? Не материализовалась же она из воздуха? Она была куплена. Как был куплен и тот, кто нажал на курок. Куплено его оружие, его одежда, его питание, зарплата – да мало ли! На всё нужны деньги. А ты сейчас очень популярно объяснил откуда эти деньги у чеченцев возьмутся: они их украдут с помощью фальшивых авизо. И на эти деньги буду убивать. И умирать. И ты хочешь, чтобы мы с тобой по локоть засунули руки в будущую кровь таких пацанов, как ты? И потом всю жизнь – пускай даже всю безбедную жизнь – знали, что на наших руках кровь? Извини. Такой ценой я не согласен богатеть.
- Да глупый ты, Игорь! Вовсе не на войну пойдут эти деньги!
- А на что?
- Как – на что? На обогащение!
- И кого они обогатят? Тех же чеченцев. А при их круговой поруке (это у них, кажется, зовется «закон гор») денежки быстро перетекут в автоматы и гранатометы. Не все денежки, конечно. Часть из них будет тратиться на роскошную жизнь чеченской верхушки… Кстати, я тебе больше скажу: нам нельзя прикасаться к этим деньгам еще и потому, что после этого мы окажемся у чеченских военных на крючке.
- У боевиков, - поправил Вадик. – Их назовут чеченскими боевиками. А над ними будут «полевые командиры», ещё выше их презик, генерал Дудаев… а сверху совсем, - сверху и сбоку, с Юга, - будут арабские шейхи с нефтедолларами…
- Ну, пусть… Тем более. У боевиков. И не слезем с этого крючка по гроб жизни. Никогда они нас не отпустят, стоит нам замараться. Мы навсегда останемся их рабами.
- Какими рабами, ты что еще придумал! – возмутился Вадька.
- А как еще назвать человека, который вынужден выполнять любые приказы хозяина? Раб – он и есть раб. А я не хочу быть рабом. И тебе не позволю.
- Чистоплюй ты! И моралист! – топнул ногой Вадик. – Тьфу!
Я не выдержал его негодующего взгляда и опустил глаза. Ну что я могу поделать – да, я такой…
- Извини, пожалуйста, что не одобрил твой план, но… Давай-ка дочистим картошку да поедим, наконец.
- Не надо мне никакой картошки, - уныло сказал мой гость. – И вообще, домой мне пора. Я не намерен тут у тебя торчать, пока метро закроют. Мне как потом из твоего Чертаново залупинского к себе на Шаболовку переться? И так две пересадки делать надо…
Повернулся, на ходу стягивая с себя простыню – меня как кипятком обдало: ну до чего хорош мальчишечка! Эта попа, эта спинка, этот угрюмый взгляд… Быть мне под каблуком у моего шельмеца – тут даже сомнений нет.
- Вадимчик, - жалобно позвал я, - а ведь причин для расстройства нету! И, получается, зря мы ругаемся. Сам же говоришь – вся эта афера с авизо начнется года через полтора. То есть до нее еще жить и жить! И что-то мне подсказывает, что как раз за эти полтора года нам и надо разбогатеть. Безо всяких авизо.
Молчание было мне ответом.
Я бросился догонять упрямца.
Что интересно, ни за одной дамой я бы не позволил себе броситься. Просто потому, что унижать себя перед женщиной – это чревато. А вот за ним – бросился. Без колебаний. И без страха. Ну не воспользуется Вадик моим самоунижением, знаю. Не спрашивайте почему и откуда – но знаю.
Далеко бежать не пришлось, я натолкнулся на него в темноте коридора, сразу за поворотом - на его голую спинку. И чтобы не свалить его (да и самому чтоб не упасть) был вынужден заключить эту голую спинку в объятия. А чтобы хоть как-то подкрепить пошатнувшееся душевное равновесие, вынужден был поцеловать голую шейку – под ушком.
- Бр-р… - зябко передернул он плечами. – Целуется такой ещё тут…
- Вадимчик… - зашептал я ему на ушко, - мне нужна твоя помощь. Нужна твоя светлая голова и твоя крепкая память. Девяносто седьмой и девяносто восьмой годы – это хорошо, но далеко. Сейчас восемьдесят девятый. Вспомни, напрягись – какие жирные денежные куски откусывались вот в это, в настоящее время? Ведь наверняка же откусывались! Ты говоришь – олигархи в две тысячи девятом году у вас есть…
- У нас, - поправил Вадимчик, не оглядываясь.
- Ладно, у нас. Но откуда-то они взялись ведь? Подозреваю, что как раз из сегодняшнего дня и из сегодняшнего года. Вот, смотри, сейчас разрешили кооперативы. Может, вспомнишь какие-нибудь удачные кооперативные проекты, которые кому-то из будущих олигархов позволили резко обогатиться? Иди сюда, давай сядем спокойно на диван, и ты мне для начала перечислишь наиболее известных в вашем времени (извини, в нашем времени) олигархов и их источники финансового процветания – может что нужное и нащупается…

4. ВАДИК

    Вот что может произойти с человеком непоправимого? Смерть? Нету её, есть просто переход в новую жизнь. А про старую мы забываем, - не всегда, и не всегда переход этот бывает, наверное, в новую, с ноля, жизнь… Может, я умер там, в 2009-ом? Во сне… Да это не важно сейчас! Сейчас я как раз жив, и… с этим вот, ставшим за несколько часов самым близким мне в этой моей новой жизни моралистом, я должен всё решить. Я знаю, что бывает с человеком непоправимого! Тупость. Это не лечится, а ещё не лечатся принципы, а у моего, - да, моего! - Игрояхи их пруд пруди, и все они идиотские! Принципы, - это же самый прочный фундамент для тупости. Кроме принципа Любви, но она и не принцип вовсе, она сама по себе, она основа всего… Ну, хорошо, тогда будем говорить дальше. Спорить я не намерен с ним, - хрена мне спорить о вещах, для меня очевидных! - значит, будем говорить…
- Хорош меня облизывать уже! Сзади, главное дело, ухватился такой, и облизывает… Тащи меня на диван! И разбери ты его, и одеяло достань… Да, замёрз, да, холодно. Любовь греет, но под одеялом… А я не знаю вообще пока, смогу ли я тебя полюбить! То есть, вроде бы не должен, ну, по-настоящему, но я же не пенёк! Если меня любят, то… Это что, это одеяло такое у тебя? Супер! Махровое!.. Мда? Ну, китайцы они такие, они и не такое ещё смогут. Или уже могут? Тяньаньмынь сплошной… Так! Я - у стенки. Это не дискутируется.
Ну, чего вот он опять замер? Игорь, Игорь…
- Что теперь? Чего ты замер-то? Ложись, давай! Будем греться Любовью, понимаешь…
- Я… Вадька, я не верю, хоть ты тресни!
- Сам ты тресни, - тут же сварливо отзываюсь я…
Игорёшка, утраиваясь рядом со мной на диване, счастливо посмеивается… блин, но вот если только тут клопы у него водятся…
- Всё? Устроился? Обними меня теперь, - да, можно! - только так, знаешь, чтобы я говорить мог, да и дышать тоже… Итак, сперва, - чему ты не веришь?
- Да всему! То есть, тебе я верю! Но я не верю самому себе, и тому, что происходит, - это же сон! Мне в жизни такого и не снилось, но вот, дождался я такого сна… Только не обзывайся сейчас! Хотя, даже когда ты обзываешься, это тоже, счастье.
- Да? Учту.
- Ты есть расхотел, Вадимка?
- Я есть очень даже не расхотел, просто у меня появилась думка одна, как тебя убедить! Я тут щас с голодухи сознание у тебя потеряю, а ты меня оттрахаешь! Пока я в отключке буду, а потом тебе тогда деваться совсем некуда будет, и станешь ты делать всё, что я тебе скажу. И как скажу.
- Ты… Вадим, это не смешно! Я и так готов всё, что ты скажешь делать! Зачем же ты так, родной мой?! Это же обидно… для меня обидно, для тебя самого… Ведь так же нельзя, Вадик…
Я вздыхаю, - мне стыдно, что ли? - тычусь Игорю носом в грудь, тяну на голову цвета заварного крема махровое одеяло, вздыхаю снова, тягостно так вздыхаю… Ну?
- Ну, ты чего, Вадимчик? Ой… прости, - Вадька! Ты чего?
- Я того, что хапнешь ты со мной. Всякого хапнешь, попорчу я тебе крови, блядь! Может, пока ещё у нас не зашло всё дальше некуда, выгонишь ты меня, а? - пулемётной скороговоркой бормочу я ему в грудь.
Игорь ощутимо напрягается, я даже чувствую, как у него проступают желваки на скулах, хоть он и не щекой ко мне прижимается, подбородком он мне в макушку упирается сейчас, - ну, да, он же небритый, не хочет меня беспокоить этим, - легко упирается, но мне из этой лёгкости уже не вырваться, кажись…
- Ты же, вроде бы, не дурак, Вадим. Столько прожил и пережил, и такое мне говоришь…
- Я - не дурак? - подтянувшись руками об Игорёшкины плечи и освободившись от легкости его подбородка, я заглядываю в тёплые вовсе, а не холодные серо-голубые глаза… - Я хуже, я покемон. Только не спрашивай меня, кто это такие! Эта мразь здорово мне жизнь попортила, когда на экраны телеков проникла… И откуда! Из Японии, - вот уж от кого не ожидал… Ой! Ты чего?!! Щипается…
- Это же я этот твой… покемон, Вадька! У меня же есть печень трески, в консервах! Две баночки, и баночка шпрот! В заказе нам давали, в «ящике» моём, я как чувствовал, приберёг… - и тут же Игорь с некоторым беспокойством спрашивает: - Ты вообще такое ешь? С варёной картошкой очень вкусно. Как ты на такое предложение смотришь?
- Я на такое предложение смотришь очень внимательно! Так… Значит, так. Валим щас же в кухню! Я меняю тогу патриция на махровую шкуру варвара. Ты сам-то не замёрзнешь голышом?
- Да мне совсем не зябко, Вадимчик… ой…
- Хрен с тобой, хрен с Вадимчиком, - перелезая через Игоря, грустно и безнадежно говорю я. - Зови меня так! Мне не-е нравится сло-ово-о… «Наутилус», в моей версии. Он уже ведь на пике?
- Кто?
- Проехали… М-м… Да, и «Агата» уже должна «Второй фронт» записать, 89-ый год, но до пика ей ещё далеко. Не как до площади Тяньаньмынь, но далеко… Подстроить мне им подлянку, что ли? Закадрить какого-нибудь продюсера, да и записать, ну, скажем «Mein кайф», это ж мой любимый альбом по жизни! Я ж его наизусть… М-м… Нет. Самойловых я уважаю…
Пока я несу всякую галиматью, стараясь так завернуться в одеяло, - немаленькое! - чтобы оно мне не мешало свободно передвигаться и двигаться, Игорь сидит на диване, ладони между колен зажал, смотрит на меня так… Смотрит, в общем. А мне нравится! Я ведь младшим не был, всегда я был старшим, - а оказывается, когда ты младший, и когда вот ТАК вот на тебя смотрит старший, - твой! - это… сильно это!
А этот немёрзнущий моралист, вдруг, не выдержав, - самое интересное, что я ждал, когда он чо-нить такое выкинет, и проглядел! - вдруг как-то очень быстро и ловко даже, - вот уж не ожидал я прыти такой от него! - нагибается с дивана ко мне, и щипает меня! За попку! Не больно! Но абидна-а-а, как же это я так лоханулся-то, ведь ждал я от него чо-нить такого…
- Ты!!! Замочу в сортире, блядь! Больно же! А главное, неожиданно ведь! Так с нами, с мальчишками, нельзя, чтобы ты знал, - мы мстительные!
- Вадимчик, я ж не удержался! Ты такой сейчас… Эх, зайка ты мой…
Теперь замираю я. Зайчик, ушки на макушке…
- Игорь, я прошу тебя, сейчас я тебя очень серьёзно прошу: не называй меня так, «зайкой, зайчиком, заей». Никогда. И других мальчишек тоже, хорошо? Жрать мы идём уже?
- П-пойдём, родной мой, конечно, пойдём… Но почему? Ты же сам это слово применительно к…
- Если пойдём, то пойдём! Пошли, пошли, в кухне расскажу…
Пока Игорёха открывает консервы, я режу хлеб. Вот же, блин, - впрягся! Я же младший, - чего я тогда у него тут хлеб режу? Жрать я хочу, вот чего. Картошка кипит вовсю, «и это правильно», как теперешний Генсек говорит… А Игорь молчит. Ждёт он, понимаешь, что я такое ему расскажу, - да ничего особенного, Игоряха, просто дело в том…
- …что я охотился раньше. Не то, чтобы я так уж любил охоту, а… Я выстрел люблю. Удачный, или трудный если, или редкий. И я люблю пулевую стрельбу, как-то мне всегда малоинтересно было дробью палить… Хотя есть виды охот, в которых только дробью и стреляют. Ну, там, водоплавающая дичь, боровая… И зайцев тоже бьют дробью. Нормальные охотники. А у меня ствол был, - песня!!! - МакМиллан, 300 Phoenix калибр, сигнатурный, это значит, что только по подписке его на заказ можно купить! Во как! Я его, правда, продал незадолго до… ну, до того, как вчера у себя заснул, а сегодня здесь проснулся. Достойный ствол, на все времена райфл, гильза «Джеффри» легендарная, обжатая до 300-го калибра, до 7,62, а навеска пороховая избыточная же тогда! Баллистика! Что внутренняя, что внешняя, - на средних дистанциях даже поправки в прицел вносить не надо, так настильно пуля идёт… Ты чего?
- Да-а, Вадька, лексика у тебя! Вот уж точно, мальчишки в наше время так не говорят, да и не знают они ничего такого…
- Узнают… Ну вот, дальше. Я стрелок отменный, Игорь. Это не похвальба, это… как её… - констатация! Хм, слова забываю… Я из своих стволов добивался всегда, чтобы на пристрелочной дистанции пуля в пулю ложилась! И ложилась… Но то на стрельбище. А тут как-то решил выебнуться перед корешами, и когда зайца подняли, я в него из Мака своего и саданул. Мишень маленькая, скоростная, и директория сложная, - метров 80, да сугробы ещё…
- И что? Промазал? Эх, ты…
- И то! Попал… Эх, я…
- Ну-у… молодец, Вадим! Наверное.
- Вот именно, наверное. Говорю же, калибр магнумовский, если медведю или лосю хоть куда экспансивной пулей засандалишь, даже не по убойному месту, так они минут двадцать в отключке отдыхают! Как я в Грозном типа… Энергия ведь больше 7 тыщ Джоулей, больше даже, чем у Везерби аналогичного… В общем, беляка этого должно было в клочья разнести, да не разнесло, блядь! Я ему ногу оторвал, снайпер хуев… Как он орал, Игорь… Почему-то он не отключился, и все эти секунд 15-20, пока кровь из него выходила, он орал… И мне хватило. Я больше не охочусь теперь, и не терплю, когда мальчишек зовут «зайцами». Точка.
Игорёшечка мой уже некоторое время просто сидит за столом, слушает меня внимательно, смотрит на меня зачаровано, - как я, рассказывая, то помахиваю в воздухе тупым его ножиком, то перехватываю его в разные хваты, - эка невидаль, стандартные приёмы всё это… А довольно удобный ножик, хоть и тупой, и по руке мне, и рукоять плоская, самое то…
- Огонь надо убавить, а то картошка убежит… - задумчиво говорит Игорь.
- Я убавлю… Так пойдёт? Ну, вот такие пироги, - говорю я, делая ударение на втором слоге, на «о», - долбанные лодки американских индейцев из пяти букв… Игорь, послушай меня, послушай, хороший мой.
- Что, Вадимчик?
- Мы с тобой должны стать богатыми. Обязаны. Деньги в будущем станут главной идеологией, всё остальное будет… Не для меня! И не для тебя, ты же…
- Моралист, да? - невесело усмехается Игорь.
- Ты самый-самый! И поэтому я щас не хлопнул дверью, и не ушёл из твоей жизни.
- Ты бы и не ушёл! Я не отпущу тебя из своей жизни, Вадька. Поправь одеяло на плече, спадает, замёрзнешь ведь… Значит, деньги, - это будет самым важным в жизни? В том новом мире, частица которого сейчас вместе с тобой тут, в моей жизни, навсегда поселилась… - Игорь не спрашивает, он, скорее… как это? - констатирует… грустно…
- Да, но ты пойми, не для меня и не для тебя! Особенно не для тебя! Для нас с тобой, знаешь, что важно?.. Не отвечай! Не знаешь ты! Для меня, а значит и для тебя самое важное, это независимость. От чего-либо! Но это как раз - деньги, и чем их больше, тем больше независимость. Ты мне сам это сказал. Скажешь, то есть, однажды.
- Это не я, - улыбается Игоряха, - это Пушкин сказал, не дословно, но смысл такой.
- Ну?!! Видишь? Пушкин же, это же ж наше всё.
- Же ж… Да я и не спорю, Вадька! Я же не против, - надеюсь, ты не подумал так, - не против того, чтобы разбогатеть! Просто,  не всякий путь к этому для меня приемлем… Готова картошка. Тебе где удобней сесть?.. Ну, в уголке, так в уголке… Соль, перец… Так, давай, я тебе бутерброды сделаю…
- Чайник поставь, лучше. Сам я себе бутеры сделаю… Хорошо, согласен, не каждый путь приемлем. Нельзя отбирать деньги у стариков. А будут. Нельзя наживаться на крови? Нельзя, - будут. Но не в том случае, про который я тебе жую тут весь день и вечер уже! Перемежая это развратными действиями с моей стороны в отношении совершеннолетних… Так или иначе, с нами или без нас, - но это произойдёт, и деньги по авизовкам в Чечню уйдут. А ты не смотрел на это с такой стороны: не все они туда уйдут, если мы в этом будем участвовать? Тебе дальше логическую цепочку показать?
- Покажи, чудо ты моё…
- Твоё, твоё… Чем меньше денег уйдёт в Горы, тем меньше их уйдёт на войну… Блядь! Я пиздоголовый покемон! Мне же это самому в голову не приходило! Всё! Точка. Я в этом хоть расшибусь, но поучаствую! Не с тобой, так без тебя, ты уж не обижайся, Игорёшечка, но это теперь для меня теперь дело личное!
- Да тише ты… покемон. Тарелку чуть не опрокинул… - я вижу, что Игорь на мой довод так вот сразу ответить не может, ну а задумываться я ему не дам! Он же такой, он придумает…
- Это первое! Второе: тарелку мне и не жалко твою было бы, разбейся она – это к счастью, да и тарелки у тебя так себе, - я работаю как ПК, ручник Калашникова, очередями сыпля слова, и все они по цели. - Третье: есть разбогатевшие в Перестройку. Сейчас есть. Кооперативщики, цеховики, в Сибири многие, кто на приисках на хозрасчёт перешли… Но их не станет, Игорь. Бандиты их и щас под себя подмяли, да и те деньги, что в первой половине 90-ых всплывут как бы из ниоткуда, они ни в какое сравнение с этими перестроечными копейками не идут! Ты как себе это представляешь, - мы с тобой кооператоры! Комбинаторы, блядь… Я сёдня в школе у себя на Хавской от пацанов наслушался, одни базары тухлые про рэкет. Причем, в том смысле, что все почти пацаны мои - рэкетиры. В мечтах, как я понял. Это показатель, чтобы ты знал. Я мишенью быть больше в жизни не намерен! Особенно для своих друзей-мальчишек, которые спят и видят себя в рэкете… Один там у меня, такой, знаешь… м-м, песня! Он мне сёдня анекдот про «голубых» рассказал, а сам так смотрит на меня, мол, типа, - как ты к этому отнесёшься, Шорох?
- Шорох?
- У меня фамилия Шорохов… Так что, у меня с моими одноклассниками другие планы связаны, вполне определённые, и пальба в друг дружку из-за рэкета в эти планы не входит.
- Мда… Ешь, Вадимчик, картошка стынет…
- Ага, ем! И ещё одно, не последнее, но важное очень, пока картошка не остыла:  производство в стране умрёт, Игорёк. Спад, рецессия, всё такое. Одни нефтяники, газовщики и металлурги выживут. Ты в этой байде рулишь? Я - нет. Но нам и рулить не надо особо. Будет такая штука, «приватизация», то есть все почти предприятия будут переходить в частные руки. Но предполагается, что у людей таких бабок нет, вот и придумают такие… как их… ваучеры! Точно. Типа документированной доли в народном добре. А ваучеры эти народ всерьёз не воспримет, и будут скидывать их за ни за что, практически. А когда начнется сама эта приватизация, окажутся крендели, у которых скупленных ваучеров будет в достатке на то, чтобы чо-нить такое на них прикупить. Я намерен стать таким кренделем. Ну-у, я не знаю, нефтяная скважина меня не интересует, но, скажем, несколько гектаров в области… На Рублёвке, например… Там сотка потом стоить будет, даже не могу сказать скоко. Тыщ шессот баксами. Долларами. Были бы бабки в начале, а уж куда их впарить, я знаю. Печень трески эта твоя горчит. Не отравимся?
- Она такая и должна быть, Вадька, не отравимся… Ты мне скажи вот что…
- Я тебе говорю вот что! Если ты не со мной, то я уйду. Других вариантов нет. Хуёво мне будет, очень, но я уйду. Решай. Спасибо, я наелся. Чаю хочу теперь.
- Варенье есть, вишнёвое…
- Твоё любимое, - мягко улыбаюсь я.
Смогу я уйти? Да. И уйду, иначе всё будет плохо у нас с Игорем. Но как же тогда? С ним тогда как будет всё, без меня?.. Я как без него буду? Легко сказать, уйду…
- Ты и не ел почти. Нет, я прямо в чай положу варенье.
- Да я не особенно голоден был… Легко сказать, решай…
- Игорёк мой, хороший мой, ни ты, ни я не умрём, если я уйду… Погоди ты, сказал! Не ушёл ведь я… пока. Я твоего решения жду. Ты пойми, то, что я тебе предлагаю, это единственный для нас вариант. Я не могу сейчас ничем заниматься, кроме школы. Я её так себе закончил… Ну, раньше. А сейчас я намерен, если и не с медалью, то по-всякому достойно закончить среднюю школу. Чтобы потом поступить… Не знаю куда. Ты подскажешь. Ты тоже ничем сейчас не можешь заниматься, кроме своей работы… К тебе уже «демократы» подъезжали? Ну, которые с Гавриилом Поповым тусуются… Подъедут. И пойдёшь ты в политику, а там и во власть… Не надо тебе ничем другим заниматься. А когда придёт время, - а оно не за горами, мать их! - мы будем с тобой готовы… Ну, что? Одеваться мне? Что ты решил?
- А ты мне выбор дал?!! Снайпер… Попал ты в меня, и не как в того зайца, ты мне сердце пробил…
- Ну чо ты такое говоришь…
- То, что чувствую. Итак, выбора у меня нет. По глазам твоим зелёным вижу, что ты уйдёшь, если я твой план чёртов не приму. Так! Теперь ты молчи! Я принимаю твой план, Вадим. Но… Да, а как же иначе, как тут без «но»! У меня будут условия…
Условия у него будут, беспечно посмеиваюсь я, ну-ну…
- И какие же?
- Ты не хихикай! Условия эти касаются тебя. Ну, то, что ты воевать не будешь, это мы обсудили. Ещё вот что: я тебя люблю, Вадим Шорохов.
- Знаю, - спокойно отзываюсь я, а у самого сердце подскакивает к горлу!
- Да, ты всё знаешь, это я уже тоже знаю… Вот, а раз я тебя люблю, то я не намерен прятаться. У себя в квартире скрываться, тайком тебя тут дожидаться… Ты познакомишь меня со своими родителями. Ты придумаешь, что им сказать. Ну, например…
- Без примеров, пожалуйста! Я придумаю. Дальше.
- А дальше видно будет. Я не все условия ещё определил… А пойдём в комнату, а, Вадимчик?
- На диван, что ли? - задумчиво дёргаю я себя за чёлку… - Не все условия… хорошенькое дело! Ладно, разберёмся. Пошли на диван, дальше греться будем. Любовью… Бля, надо же! Опять покраснел! Пошли, пошли…
- Тебе когда дома быть нужно?
- Мама со смены около часа ночи приходит, она на ЗИЛе работает, ей с Автозаводской до Шаболовки три остановки, через Новокузнецкую, так что время есть пока ещё… Ты куда это?!! Сказано же, у стенки моё место!.. Ну и всё тогда… Знаешь, что, Игорёшка… укрывайся, мне хватит одеяла… я тут мозгами пораскинул…
- А вот этого я уже опасаться начинаю! Хоть мозгов у тебя на Совет Министров хватит, - но ты бы ими не раскидывался, Вадька!
- Остряк… Так вот, я тебя с Пашкой знакомить не буду.
- Почему? Ой! Ну и коленки у тебя!
- Я не спецом! Давай так вот… укутаемся… мне нравится… Не буду, и всё. Только не с ним. Он… Ты только не обижайся только, но только он будет моим, и только моим. Он из плохой семьи, и я не вовремя его сам узнал, и не смог сделать ничего, он пропадёт, Игорь. То есть, теперь нет, не пропадёт. Я его теперь… хм, он ведь и не родился ещё… А сними трусы, а?
Мой. Игорь - мой. Навсегда. А Пашка… будет моим. Всё у нас будет. Эхе-хе, как оно всё будет-то…

5. ИГОРЬ

Но трусы я снять не успел.
Потому как именно в этот момент раздался скрежет дверного замка и характерное щелканье проворачиваемого ключа. А после – глухой удар двери о цепочку. Хорошо хоть она была на месте и приняла на себя удар открывающейся двери.
- Игорь, ты чего закрылся? Ты здесь?
Голос отца. Принесла нелегкая родителя…
- Я здесь!.. – мой идиотский возглас – тонкий, петушиный, испуганный. Впрочем, отцовский вопрос тоже был хорош, так что всё нормально: каков вопрос – таков ответ. - Сейчас иду, открою.
Я слепо пошарил в изголовье дивана – там должно быть трико! Я всегда его там кладу! Да вот же оно… Суматошно натянул, то и дело запутываясь ногами в тонкой ткани, помчался открывать.
- Чего закрылся? – продолжал грозно допытываться отец, заглядывая с лестничной площадки в чуть приоткрывшуюся входную дверь, которую по-прежнему удерживала цепочка.
Вот же пристал!
- Я всегда закрываю.
- Ну, так открой! Видишь, родной отец пришел!
- Не могу. Пока ты не закроешь дверь обратно, я не смогу снять цепочку.
Отец неохотно подчинился и я, наконец, смог широко распахнуть дверь перед родителем.
- Я на минутку, - первым делом сообщил он, входя и решительно оттесняя меня в дальний угол коридора. – Ты что, не один?
- Да, не один, - зло сказал я. – Что случилось, с чего это ты вдруг пришел?
- Ты с женщиной? – паническим полушепотом вскричал он. – Как тебе не стыдно! Только-только расстался с Татьяной и уже привел другую? Ни стыда, ни совести!
- Папа, - ответно прошипел я сквозь зубы, - это мое дело, кого я привожу. Никакой женщины здесь нет. Зачем ты ехал через полгорода – в очередной раз мораль мне читать?
- Я ехал – вот! – он гордо выставил перед собой клеёнчатую сумку, которая кротко звякнула. – Мама передала тебе крыжовенное варенье с дачи. Оно дожидалось тебя с прошлого года, но ты ведь не соизволил явиться? Ну, ясно – у тебя другие дела! – язвительный тон не оставлял сомнений в его отношении к «другим делам». – У тебя ведь только разврат на уме!..
И вот в этот самый момент, в разгар драматического папиного монолога, дверь в комнату распахнулась, и на пороге предстал Вадим.
Он был одет во все свои одёжки и, по-моему, даже причесан (когда только успел?).  Выражение лица Вадим имел вполне смиренное, а голос, который раздался из его распахнувшихся уст, был нежней дуновения майского ветерка:
- Здравствуйте, Аркадий Степанович!
- Это еще кто? – оторопел мой родитель.
- Я – сын Валерии Андреевны, - скромно сообщил Вадик, и потупил свои зелёно-дымчатые глазеныши – ну, ни дать ни взять, сам ангел смирения спустился с небес.
- И кто такая Валерия Андреевна? – в замешательстве поинтересовался отец.
- Это моя мама! – вскричал Вадька почти с искренним возмущением.
Да уж, возмущенный ангел в его исполнении – это было что-то! - словами не передашь, такое надо видеть.
- Игорь! – со всей отеческой строгостью обернулся ко мне папочка. – Кто такая Валерия Андреевна?
Я пожал плечами:
- Ты же слышал – это его мать. Ребенок ведь не будет обманывать в столь важном вопросе.
- Хватит мне шутки шутить! – взорвался папаша. Ненадолго же его хватило на этот раз. – Отвечай по существу! В каких отношениях находишься ты с его матерью? Она же взрослая женщина, раз имеет такого взрослого сына! Она тебе не пара!
- Я тоже взрослый, - вздохнул я. – Причем, довольно давно уже. Может быть, хватит мне указывать, с кем знакомиться, а с кем – нет. С меня достаточно вашего вмешательств в мои отношения с Татьяной.
- У мамы будет инфаркт, - сурово сообщил отец.
Подумал и добавил:
- Когда я сообщу ей о твоих проделках. А я сообщу обязательно, я не стану тебя покрывать!
- Пожалуйста, сообщай, - устало отмахнулся я. – Только сообщать-то не о чем. У нас с его мамой нет никаких отношений. Близких, я имею в виду.
- Как же нет? – возмутился папа. – А чем, в таком случае, занимается в нашей квартире этот мальчик?
- Уравнениями! – «этот мальчик» жестом фокусника вынул из-за спины учебник, на котором красовалось жирная надпись «Алгебра, 6 класс», и потыкал пальчиком в обложку. – Игорь Аркадьевич помогает мне решать задачу. Задача очень сложная, и моя мама попросила вашего сына, Аркадий Степанович, подтянуть меня по алгебре.
- Откуда ты знаешь, как меня зовут? – дошло-таки… – Что за осведомленность, если нет никаких близких отношений?
- Игорь Аркадьевич мне о вас рассказывал. Он очень гордится вами, ведь вы участвовали в легендарном перекрывании Енисея! В постройке знаменитой ГЭС!
Это был удар «под дых». Енисей – пунктик отца,  и если его поймать на этом, то он может рассуждать часами «о тех великих днях». Похоже, я недооценивал осведомленность моего маленького «посланца из будущего», он, видимо, немало знает о моих семейных делах. Надо бы расспросить поподробнее – ведь получается, что в двадцать первом веке отец будет еще жив, раз Вадик знает не только его самого, но и его «пунктики»?
- Енисей? – папаша пожевал губами, явно обмякая, как воск под жаркими языками пламени, и примериваясь к излюбленной теме. Но вдруг спохватился, неуверенно оглянулся на меня. - Но как же так? Ты подтягиваешь школьников… Ты что, делаешь это за деньги?!
Я неопределенно развел руками:
- Пока что мне его мать не заплатила ни копейки… Я надеюсь, что…
- Не знаю, не знаю, - перебил отец, покачав головой. – Конечно, сейчас время такое – стяжательское… Но я все-таки не могу одобрить, что и мой сын вступил на эту скользкую тропинку. Вот именно сейчас, когда попираются все идеалы и принципы, вот как раз в это время необходимо быть особенно твердым, морально выдержанным, а не поддаваться новомодным течениям!
- Папа, репетиторство существовало испокон веков. Даже Чехов подрабатывал репетиторством.
- То было время царской империи! Капитализм!
- А в советское время – что, не было репетиторства?
- За деньги? – возмутился отец. – Это была незаконная статья дохода! Наказуемая! Буквально вчера мы это обсуждали. У нас в гостях побывала мамина студенческая подруга, Эльвира Батурина, и…
- Батурина? – удивился Вадик.
- Что? – спросил я.
- Ничего. Я пошел задачку решать, - хитрый Вадька демонстративно повернулся к нам спиной, уткнувшись носом в учебник.
Заглянув вслед за ним в комнату, я обнаружил, что от разгрома на диване не осталось и следа, всё было чинно и благородно. Умничка Вадимчик!
- Папа, давай банки, - я забрал сумку у родителя, глубоко озабоченного вопросами текущего состояния коммунистической морали, вынул варенье, опустевшую клеенку сложил вчетверо, вложил в его руку. – Передай маме «спасибо».
- Так вот, Эльвирочка была совершенно с нами согласна, что…
- Папа, и тебе спасибо большое за заботу, но, честное слово, в дальнейшем не стоит тащиться через пол-Москвы ради пары поллитровых банок. Ей-богу, я не настроен сейчас вникать в дискуссии, которые происходят у вас с вашими студенческими друзьями. Особенно после… - я хотел сказать «особенно после того, что вы мне устроили при разводе», но вовремя прикусил язык – скажи я это, и страсти бы мгновенно накалились, а если они накалятся, то выставить родителя из квартиры удастся очень и очень не скоро. Поэтому я избрал для завершения фразы достаточно индифферентное окончание: – …после тяжелого трудового дня.
- Что же такого тяжелого было в вашем НИИ? – желчно хмыкнул отец. – Вы там что –вручную таскали чугунные болванки?
- Папа, ты сам работал в НИИ, и прекрасно знаешь, что устать можно не только от переноски болванок.
- Да ты даже диссертацию до сих пор не защитил! – всплеснул руками отец.
- Защищу, - заверил я, распахивая перед ним входную дверь. – Обязательно. Вот только отдохну немножко – и защищу. Маме передай «спасибо» и не нервируй ее. Да и сам не нервничай.
Аккуратно прикрыв за отцом дверь, я дождался, пока он благополучно уехал на лифте, повернул ключ на два оборота, вернул цепочку на место, и только после этого заглянул в комнату:
- Ну, красный партизан, колись! Давай, сознавайся.
- Это в чем еще? – невинно поднял глаза от «Алгебры» мой ненаглядный мальчишечка.
- Чего ты вдруг дернулся, когда отец сказал про мамину приятельницу?
- Про Батурину, что ль?
- Ну да.
- Да, в общем, ничего такого… Просто фамилия очень уж громкая.
- И что в ней громкого? Я лично никакого грома в ней не слышу.
- Доживешь до две тысячи девятого года – услышишь.
- А слабо просветить меня прямо сейчас? В девяносто девятом?
- Мне, чтобы ты знал, вообще ничего не слабо! По жизни. Особенно после того, что со мной случилось… А Батурина… Ну что – Батурина… Самая богатая женщина России. Только и всего. Будущей России, естественно.
- Мамина приятельница станет миллионершей? – поразился я.
- Это вряд ли. Ту Батурину, которая станет, - кстати, не миллионершей, а миллиардершей, - зовут как-то по-другому. Но точно не Эльвира. Не вспоминается сейчас, как ее зовут. Знаю только, что она – жена Лужкова, мэра Москвы.
- Это такую должность введут – «мэр»?
- Введут, введут. Первым мэром будет Попов, в команде которого ты и начнешь свою бюрократическую карьеру, а вторым – Лужков. И уж Лужок-то будет долго-предолго. По крайней мере, в две тысячи девятом его еще не снимут с мэрства.
- А это Лужок – тоже? Из самых-самых богатых?
- Нет, - Вадик хихикнул, – он почти нищий. Все миллиарды у нее, у жены.
- И, что, все знают про ее миллиарды, и ей это сходит с рук?
- Игорешка, ты чего? Я ж тебе сколько времени втираю тут, что у нас, в России будет капитализм! Брось ты, наконец, эти свои совковые замашки – нету твоего социализма, всё! Плюнуть и растереть! А при капитализме, сам понимаешь, богатым быть не стыдно. Вот бедным – стыдно, а богатым – нет.
Мне стало как-то не по себе:
- А вообще стыд, как понятие – он сохранится в две тысячи девятом году?
Вадик внимательно посмотрел на меня, откинул учебник, сказал тихо:
- Ты на серьёзе это, что ли? Про стыд? А ну-ка, иди сюда!
Я послушно сделал шажок вперед. Вадим поднялся мне навстречу, протянул ладошку к моей голой груди, положил пальчики в районе сердца. Констатировал:
- Бьется.
- Куда ж оно денется!
- Да-да, куда ж денется… Через двадцать лет ты частенько будешь жаловаться, что у тебя сердце болит. А всё почему? Потому что ты вечно идиотскими проблемами и вопросами грузишься. И сердце своё этой глупой хренью нагружаешь…
- Это про стыд, что ли, глупый вопрос?
- Да сто пудов! Вот про любовь – не глупый.
Продолжая держать руку у меня на груди и даже слегка поглаживая пальчиком вокруг соска, он второй рукой залез под резинку трикушки, под трусы, мягко сжал мне половинку. Поднял улыбающуюся мордаху:
- Ну, чего ты как неродной? Давно бы уже взял да поцеловал меня. Видишь же, мне не дотянуться до твоей щетинистой хари – вот и прояви интерес, не заставляй малолетку напрягаться, мне силы нужны… для роста. И так, ещё кой для чего. По мелочам – типа тебя.
Хам. Да он просто хамло малолетнее!
Я склонил голову, нашел его губы – ммм… какие вкусные губы… аж мороз по коже… будто попал под высоковольтное напряжение – волосы на загривке вздыбились и, кажется, даже потрескивают от электрических разрядов…
А за губками, которые послушно раздвинулись – обнаружились твердые зубки, а еще - упругий язычок, сладкий такой, проказливый… А под моей ладонью вдруг оказались маленькие такие – будто игрушечные! – теплые плечики, и мои руки что-то делали с ними, забравшись под вадикову рубашку. А его руки в это время творили со мной что-то такое волшебное, что всё вокруг перестало существовать – остался только он, Вадичка, невозможно-единственный, невыразимо-родной…
- Ф-р-р, - вдруг фыркнул мой единственный в мире мальчик – фыркнул где-то в глубине, практически во мне.
Пришлось оторваться, отстраниться, спросить:
- А?
- Смешно, - ухмыльнулся Вадимка. – Пока мы целовались, я вдруг вспомнил про твоё «сойдет с рук».
- В смысле?
- Ну, про богатство. Как раз недавно – там «недавно», в две тысячи девятом, вот и не сошло с рук.
Я чуть не взвыл от возмущения – надо же, какие мысли приходят в его вихрастую голову, прерывая сумасшедшее волшебство поцелуя!
Но сдержался (еле-еле)! Спросил, как можно мягче:
- И что там такое не сошло?
Вадимчик – прыская от смеха, с восторженно блестящими глазками – доложил:
- Да хозяин Черкизона попал чисто по-лоховски! Отгрохал в Турции гостиницу супер-пупер крутую, семь звезд, открытие устроил – пир на весь мир, звезд из Голливуда выписал на открытие – а в Москве обиделись, и прикрыли ему кормушку – ну, в смысле, рынок!
- Наши богачи открывают гостиницы в Турции? – удивился я. – Наверно для этого денег, действительно, нужно немало.
- Да ты чо? Правда, что ль, немалые? О-ёй! А я-то, такой простой, думал, что ему турки по-родственному отель этот отгрохали… Да ладно, не обижайся – вот, насупился он, обидчивый такой! Есть бабло у него, есть. Заметь, именно «бабло», а не деньги. В смысле, будет. Я ж говорю – Черкизон. Он на нем, знаешь, сколько наварил? Сотни миллионов. Баксов, конечно же.
- Черкизон – название рынка? – догадался я. – И рынок – это, оказывается, такое прибыльное дело, что на нем можно наварить сотни миллионов? Да еще и баксов? Где ж такой рынок в Москве? Что-то не знаю такого.
- Ну а откуда же тебе знать, Игорёшка? Ты же не этот… не провидец-экстрасенс. Черкизовский рынок между Щёлковским и Измайловским шоссе. Будет. На внешней стороне Малого кольца, где Сиреневый Бульвар. Рынок, причем, громадный – наверно, сотни гектаров. Вот чурка этот и имел с него…
- Чурка?
- Да хозяин Черкизона, про которого я говорил – он же кавказец. Везде, везде чурки! Кавказская мафия оккупировала Москву.
- Сотни гектаров оккупировала? Как же это мафии удалось?
- Да по-всякому. Аренда, когда надо и не надо, взятки, пальба…
- Ладно. Аренда-пальба. Мафия, видишь ли. А вот что будет, если я тебя снова поцелую?
- Понравилось, что ли? – горделиво спросил мой мальчишечка. – Ещё бы, - я умею целоваться! Да! Скажи ведь – умею?
- Еще как умеешь! – подтвердил я. – Я от твоего поцелуя едва не… короче, у меня едва эякуляция не наступила.
- Едва, говоришь, не наступила, да? Это что это, - это я квалификацию теряю, что ли? Сейчас проверим!
И этот проказник – я даже охнуть не успел! – моментально сдергивает с меня трикушку вместе с трусами, берет в свою горячую ладошку мое хозяйство – типа, рассматривает и проверяет. Вертит туда-сюда, прижимает-пожимает. А оно, хозяйство, если и было до того не совсем еще торчком, то тут, в этой нежной ладошке, мгновенно напряглось, распрямилось, как стальная пружина.
- Вадимчик, - простонал я. – Что же ты со мною делаешь…
- Без паники, граждане! Дежурная проверка! Всем выйти из сумрака и стоять по стойке смирно! Ага, а здесь уже стоят. Это хорошо. А если мы им вот так еще?..
Как-то он так обхватил мои яички вместе с членом, как-то так ласково, но с подвывертом, что я не выдержал – в голове сладко помутилось, я зарычал, как дикий зверь, ухватил моего мальчика, поднял над полом, прямо-таки вытряхивая из одежды…
Вот так и совершаются изнасилования.
Что было после – помнится смутно. Кажется, я настолько зацеловал его белоснежно-фарфоровое бедрышко – в том месте, где кожица спускается с полукруглого острия тазовой косточки и переходит в гладенькую долину животика и лобка – так зацеловал, что оставил натуральный засос, синеватое такое неровное пятнышко… И, кажется, Вадимчик, лежа рядом «валетом», мне за это отмстил – ой, отомстил! Ассиметрично. Устроил  страстный засос – почти как я – но только не бедру моему, а непосредственно члену. После чего сам же поплатился – едва не захлебнулся в моем эякуляте... – ибо кто, ну какой мужчина в состоянии выдержать столь страшную месть со стороны мальчика? Я – точно не такой. Я – слабак, не выдержал… Но и он потом не выдержал, когда уже я устроил ему точно такую же – на сей раз вполне симметричную – месть. Он тоже что-то излил из себя, какую-то капельку. Но сопровождалась капелька таким его стоном, будто извергался целый фонтан!
А, отдышавшись, он заявил:
- Игорёшка, ты – подлый негодяй! И развратник! Ты взял меня обманом! Обещал маленький поцелуйчик, а наделал вон чего!
- Ага, негодяй… - улыбаясь, согласился я. – И, наверное, да - развратник. Еще какой!
- Еще такой, да. И я тебе за это!.. – он полез по мне горячей змейкой, чмокнул в губы, а потом неожиданно уткнулся носиком куда-то в районе моего уха и засопел.
Задрых, мерзавец!
- Вадиииимчииик… - выдохнул я, боясь его потревожить, и…

И проснулись мы, когда на улице было совсем темно.
- Мне домой порааа… - зевая и потягиваясь, сообщил Вадичка.
- Опять ты за своё!
- Ну, Игорёшка, ну мне ведь на самом деле пора, - замурчал он нежным котенком,  потерся щекой о мое голое плечо.
- Одного тебя не отпущу! – строго сказал я. – С тобой пойду.
- Ты чего, это ж далеко! А возвращаться как потом будешь?
- Да как угодно. Но провожу тебя обязательно. Чтоб никто на моего мальчика родного не позарился и не посмел к нему приставать!
Отчасти это была правда – я не мог допустить, чтобы с Вадимчиком ночью, в темноте, что-то случилось. Но отчасти это была наглая, эгоистичная ложь: просто я не хотел с ним разлучаться – ни сейчас, ни потом. И изо всех сил стремился оттянуть момент нашего расставания - как можно дальше, чтоб только не сейчас, чтоб как-нибудь потом, после...