страница 1 2 3 4 5

ЧАСТЬ I

Пролог

"Искупайте и утопите меня в слезах умиления, ибо я буду каяться.
Надорвитесь в стена-ниях и изойдете в потоках пра-ведного гнева,
ибо, покаявшись, я согрешу сей же миг. Раскройте мне навстречу
свои объятия, и впустите меня в распахнутые души, ибо в остальные
места я войду сам"

" В том, что написано ниже нет ничего, за что бы я уже не получил срок"

Во все времена, люди подобные мне, были обречены. Обречены они были каждый по-своему, но по большей части, каждый из них, проживая отведенный им срок, часть своей жизни непременно проводил, отсиживая срок тюремный. И что удивительно, для них, это, казалось бы, чудовищное в их положении испы-тание, становилось неким чистилищем, миновав которое, они становились лишь сильнее. Тюрьма становилась обязательным жизненным этапом, печальным символом, миновать который так хочется, но порою, увы, просто невозможно. Именно в тюрьме, не знаю как у них, но во мне, окончательно сформировалось осознание того, что я оказался за решеткой, есть не наказание в прямом смысле этого слова, и уж тем более не возмездие по делам моим. Не говоря уже о мифи-ческом торжестве непонятно чего над непонятно чем. Университет и академия жизни, включая все существующие курсы выживания - вот чем стала для меня тюрьма.
Меня всегда умиляла формулировка, что вершила оба моих приговора, обосновывающая необходимость моей изоляции от общества. «С учетом устой-чивой криминальной направленности личности подсудимого, суд считает, что исправление подсудимого возможно только в условиях реальной изоляции от общества». Иными словами, исправиться я могу, только находясь в заключении. Но позвольте, исправится от чего? Ладно бы я, с младых ногтей, единожды ук-рав и получив свой первый срок, так и жил бы, от подсидки до подсидки, стал бы рецидивистом и все такое прочее, одним словом, антисоциальная и крими-нальная направленность моей личности, необходимость моего перевоспитания и исправления были бы очевидны. Допустим, я украл, ограбил, обманул и для осознания совершенного, так сказать, что бы впредь неповадно было, отправля-ют меня на энное количество лет на зону, в лагерь. Воришкам, грабителям, мо-шенникам и убийцам это отчасти помогает, и на какое-то время, а быть может и навсегда, они с преступным промыслом завязывают. Но с чем прикажете завя-зывать мне и мне подобным? С фотографией, с порнухой? Помилуйте, это лишь одна из граней, соглашусь, что, быть может, не самая удачная. Хроманул ог-ранщик, с кем не бывает? Меня называют криминальной личностью, поскольку находясь под влиянием своего «расстройства», даже после возбуждения уголов-ного дела, я продолжал «совершать преступления», указывая на «расстройство», как на основополагающий мотив и доказательство моей вины, предлагая испра-виться - вкалывая на лесоповале от зари до зари, дабы избавиться от того, что в обоих приговорах обозначено как «расстройство сексуального влечения». Пол-ная чушь и бред, ибо в таком случае, о результатах моего «исправления» будут судить не врачи – психиатры, поставившие этот «диагноз» (как они это делали, узнаешь позже), а начальник лагеря в компании с районным судьей и прокуро-ром той местности, где расположен лагерь, судить не по тем «изменениям», что непонятно каким образом и от чего, произошли бы в моем сознании, а по коли-честву кубометров поваленного леса, и по тому, как и на сколько образцово я вел себя в лагере. Идиотизм 999 пробы. Хотя соглашусь, идиотизм этот мне на руку, поскольку уж лучше в лагерь, чем в палату - как «лечат» в тюремных пси-хушках я наслышан, «лечат», когда хотя бы знают - чем и от чего «лечить», в моем же случае, когда «расстройство», не более чем повод оправдать беспредел и разгул беззакония, повод для моей гарантированной посадки в лагерь, нет уж, увольте-с. Оба этих приговора - бред сивой кобылы, и всем это очевидно, как очевидна и задача, что стояла перед судом - посадить меня, во что бы то ни ста-ло, посадить далеко и надолго, используя для этого любые методы и средства. Следствие и суд явились сосредоточением всех, самых позорных и отвратитель-ных качеств, как отдельных личностей, так и всей системы следствия и судо-производства в целом. Начав это дело с подачи погрязшего в собственных ком-плексах и взятках заурядного опера, как дело «международной сети торговцев детским порно», отчитавшись всем и вся, растрезвонив об этом буквально на весь мир, следователи вскоре поняли - гора родила мышь. Генеральная прокура-тура тупо облажалась, не выявив и не выяснив ровным счетом ничего, что могло бы свидетельствовать о существовании такого «международного порно-кортеля». Допустить, что все узнают, о том, что генеральная прокуратура села в лужу? Да ни за что! Не получилось сделать из меня «отца детской порнографии России», сделаем из него монстра, благо «делать» эти «товарищи» умеют, а главное, знают - как. Масштаб дела уже, конечно не тот, (масштабным был, раз-ве что, вал отчетов, об «успехах» следствия), во всем остальном - не генераль-ной прокуратуры масштаб, ни тебе миллионов «грязных» денег, ни тебе трупов, ни тебе громких фамилий заказчиков и всего того, чем обычно занимается гене-ральная прокуратура. По большому счету - не было ничего, под следствием и судом шесть человек, но даже не получается вменить им организованную груп-пу, все висит на соплях, приторочено белыми нитками, диаметром корабельного каната. Но выкручиваться надо, вот поэтому и старались изо всех сил, унижали и давили, лгали и фальсифицировали, раздувая пресловутый «общественный ре-зонанс», ну да не мне тебе рассказывать - как расследуются дела, призванные скрыть банальную серость, непрофессионализм и желание выслужиться перед вышестоящим начальством, скрыть все это под масками «неотвратимости нака-зания» и «торжества законности». Скрыть это можно заставив следователей, прокуроров, судью, или судей, плясать под дуду генеральной прокуратуры, вот и плясали, лихо, забористо, со свистом и улюлюканьем – все.
Как тюрьма и лагерь могут изменить во мне то, что по своему определению изменению не подлежит? Не выносят же приговоров о том, что бы у человека к концу срока выросла новая нога, или поменялся цвет глаз и папиллярный узор на пальцах - как свидетельство его полного исправления. Все понимают - это невозможно. Закалить характер, научиться преодолевать себя, научиться жить и выживать там, где и простому то уголовнику ох как не сладко, а нашему брату и подавно - это тюрьма и лагерь могут. Своего рода школа выживания, похлеще любых армейских и прочих спецшкол, пройдя которую, сам черт не брат и не сестра. А как ты хотел, когда человека, в прошлой, до тюремной жизни, успев-шего неплохо окончить школу, отслужить в армии, закончить ВУЗ, в силу вос-питания, достаточно уважительно относящемуся к государству и всему, что это государство наполняет и поддерживает, в меру наивному и привыкшему верить людям на слово, упекают за решетку на 12 лет, с вероятностью его смерти в те-чение первого года отсидки, скажем так процентов 80, а? А впереди 12 лет. Тут поневоле не то, что мобилизуются все внутренние резервы, тут в человеке мо-билизуется все, что только подлежит мобилизации и даже больше. К сожалению даже это не всегда помогает, и человек, как правило, погибает, его попросту убивают, или он убивает себя сам. Печальная такая традиция, на которую и рас-считывают все те, кто участвует в этом процессе. Мало того, в подобном исходе заинтересованы все, кроме самого человека, его родных и близких во всех смыслах людей. В таком исходе, в первую очередь, заинтересовано государство, с его излюбленным тезисом - нет человека, нет проблемы. Именно государство, не в силах адекватно рассматривать данную проблему, предпочитает от нее из-бавляться, во истину варварскими методами. Долбаный совок, хотя это отноше-ние характерно для большинства государств, просто в иных, более "продвину-тых", дают лет этак от 25 до пожизненного, в то время как у нас, предпочитают убивать, зачастую не доводя дело до суда. Хотя, хрен у Федьки не слаще. Ос-тальные, лишь послушные исполнители, начиная от заурядного опера, которому по большому счету, все едино, что трахать подтаскивать, что оттраханных от-таскивать, и заканчивая судьями всех инстанций, конвоирами, начальниками ла-герей и пересылок не говоря уже о зеках. Если разведчика или диверсанта гото-вят годами, и лишь потом забрасывают в тыл врага, или засылают в какую-нибудь державу под видом безобидного дипломата, то нашего брата окунают в смертельное болото сразу и целиком, и мало того, с первых минут настраивают его, что жить ему осталось на воробьиный чих.
При таком раскладе у простого, скажем так, впервые оступившегося, воло-сы дыбом встают, а что уж говорить о человеке, почти обреченном. Интересно то обстоятельство, что человек, я имею в виду БЛ, находясь на воле, находиться под дамокловым мечем, с риском быть разрубленным оным, ничуть не мень-шим, чем БЛ, оказавшийся за решеткой. С той разницей, что у БЛ на воле, по-рою есть шанс, возможность, время и поле для маневра, дабы успеть остепе-ниться, сделать соответствующие выводы и не допустить ошибок. Другое дело, успеет ли, сумеет ли, он этим шансом воспользоваться. Я не сумел и не успел. У БЛ в тюрьме, а тем паче, на зоне, такой возможности, как правило, нет. Но уж если БЛ выжил и освободился, то поверь мне на слово - такого спеца по методам и способам выживания еще поискать. И не факт, что найдешь.
Все, с кем мне приходилось общаться до того, как я оказался за решеткой, чего греха таить, я и сам, все мы, прибывали в наивной уверенности, что уж ко-го-кого, а уж нас-то не посадят, это точно. Побздехивали конечно, но побздехи-вали скорее рефлекторно, насмотревшись сюжетов из США и прочих помоек с демократическим душком. Я даже несколько раз интересовался у «знающих» людей, не сочтут ли мои фотографии порнографией, как-никак, ню-с, присутст-вует-с, мальчики-с. Меня всегда успокаивали, что мальчики, хоть и ню, но ак-тивного секса на фотографиях той поры не замечалось, так что фотографируй спокойно, голые мальчики, равно как и любое голое тело, порнографией являть-ся не может по определению. Ну-ну. Вынужден отвлечься, ибо наши СМИ не могут, чтобы хотя бы раз в месяц не садиться всем седалищем в лужу. Опять очередная "история" из США. Штат Миссури, тихий городишко Ричвудс, тысяч сто народу. В 2002 году пропадает понятно кто одиннадцати лет от роду. Все как всегда в шоке и вся страна в поисках, стоит на бровях и понятное дело, все клянут известно кого. Но все напрасно, никого не находят. 2006 год, тот же го-родишко и опять пропадает понятно кто тринадцати лет от роду. Но на сей раз, бдительные соседи видели белый фургон, успели, чуть ли не записать на видео и познакомиться с хозяином фургона, одним словом ФБР вычислила его и невзна-чай нагрянула к нему с визитом вежливости. В доме владельца пиццерии поли-ция обнаружила того, кто пропал в 2006, и кому было тринадцать, и к немалому удивлению, того, кому в 2002 было одиннадцать, а сейчас все добрые шестна-дцать. Самое интересное, что никто из этих недалеких по обе стороны океана, не может понять, почему он, не таясь и не скрываясь, четыре года спокойно жил у этого "понятно кого", не хотел сбежать, вызвать полицию, как-то заявить или хотя бы позвонить родителям, а преспокойно на глазах у соседей наслаждался жизнью. Второй, кстати, особых восторгов по поводу появления "спасителей" то же не высказывал, и счастливые лица родителей как-то не очень убедительно смотрелись на фоне кислых физиономий тринадцати и шестнадцати. И вот они все ором орут в один голос и задают вопрос – почему они не сбежали от этого любителя пиццы? Что или кто и за какие места их удерживал? Хотя тут же по-правляются, что сами ничего понять не могут, поскольку выходит, что ничего и никто их там не удерживал, и вообще тогда полная чертовщина и неувязочка, с их ущербной точки зрения получается - чего он там четыре года делал, а второй видимо только начал входить во вкус, и собирался начать делать? Ясно же как день – они играли на банджо, крутили хула-хуп, пели песни в стиле кантри и ос-ваивали азы приготовления пиццы. И видимо продолжали бы, не заявись к ним ФБР. Вот вам очередной, конкретный пример непролазной, непробиваемой, ожиревшей от ханжества тупости одних, и катастрофической, просто вселен-ских масштабов не желания видеть и принять очевидное – у других, или у всех сразу.
Там, как известно, с нашим братом шуток не шутят. И то сказать, если до-кажут. Не совпали увиденный присяжными член М. Джексона с теми описания-ми, что давал пригретый им инвалид, извините, идите инвалид на хрен, вместе с прокурором и мамашей - сутяжницей. Но это там, у нас же, как водится, пока гром не грянет, мужик раком не встанет. В чем причина этой уверенности - ска-зать трудно. Думаю, что все мы искренне полагали, что по большому счету, са-жать нас не за что. Однако не буду говорить за всех, я, в силу своих способно-стей, основываясь на личном опыте, попытаюсь рассказать, как до такой жизни дошел, что ждало меня после ареста и, почему, черт побери, я ни о чем теперь не жалею. Или почти ни о чем.

Предисловие

Довелось, как-то мне прочитать в "Комсомольской правде", что БЛ бывают добрые, а бывают злые. Бывают вообще невменяемые, что-то типа Чикатило и ему подобных. Суть статьи, правда, от этого не менялась, к стенке их супчиков, к стенке. Общепринятая, кстати позиция - стрелять всех без разбору. Однако, по словам неутомимого и неугомонного профессора М.В. Виноградова, прозвучавших в программе "Честный детектив", нашего брата БЛ, как доброго, так и злого, не говоря уже о клинических случаях, столько, что стреляй, не стреляй, от нас не убудет. Посчитал он всех, не иначе. Одна из немногих умных мыслей, озвученных Виноградовым. Все остальное, педофобский бред сивой кобылы. Соб-ственно, не бредовых, мыслей этих, всего прозвучало три.
Первая - о том, что БЛ оказывается много больше, чем принято считать. Это конечно радует, скажу больше, согласно выводам ученых, людей подобных мне, в мире насчитывается от 2 до 3 процентов от числа всех ныне живущих.
Вторая – парадоксально, но факт – БЛ, люди исключительно из среды ин-теллигенции, или кругам, близким к оной, военные, инженеры, компьютерщики (кхм), одним словом - от станка, или от сохи БЛ не бывает, нет их в природе, а если и есть, то ему о таковых не известно. Спорное утверждение, поскольку очевидно, что эти от 2 - 3 процента, распределены не только среди людей обра-зованных и прочее, наверняка есть тут крестьянство, пролетарии, и даже страш-но подумать – милиционеры, премьер министры и олигархи, чем черт не шутит, везде, одним словом, нашего брата хватает.
Третья - природу БЛ современная наука понять не может, на всякий случай, причисляя это явление к разряду психических расстройств. Соглашусь исклю-чительно с первой половиной, про то, что где уж там понять природу, оставили бы в покое и без этого понимания дел, что ли у современной медицины нет? Ви-димо, нет, коли решили БЛ приравнять к психическим заболеваниям. БЛ, кста-ти, от этого, ничуть, не легче. Ну, или почти не легче, если наряду с этим, не стоит какого-нибудь более серьезного диагноза типа шизофрении или чего по-хлеще. А так, это как мертвому припарка и лишняя приписка в приговоре, мол, подсудимый отчасти не в себе, но сидеть голубчик может и будет.
Не хочется заострять внимание на БЛ «злых», не говоря уже о клинических случаях, и те и другие лишь подливают масла в огонь и своими действиями, за-ставляя всех, начиная от ушлых домохозяек и заканчивая «огого кем», в очеред-ной раз объявлять крестовый поход против всех БЛ. Хочу лишь напомнить, что «злыми», Виноградов называл БЛ, которые, караулят несчастных детишек в местах их скоплений, под угрозой применения силы заманивают их в укромные места и всячески их насилуют. Потом отпускают, нагнав жути. В клиническом случае, детишек не отпускают вовсе. Грустно. В конце концов, и тех и других, конечно, ловят - получите очередную волну репрессий и ужесточения в Уголов-ном Кодексе. Совершенно дикие случаи в Красноярске, Питере и моем городе, когда Вороненко, маньяк - бомж насиловал и убивал девочек в Питере, в моем городе, завшивленный бомж изнасиловал и убил двух мальчишек и девочку. Во Франции, словили одного такого. Ему бы, шизоиду, дома сидеть, а он, не успев освободиться, насилует и убивает мальчишку. В результате, премьер Саркази предлагает не только не отпускать, в том числе и по амнистии всех, замеченных в рядах БЛ, но и после полной отсидки, помещать их в специальные клиники для лечения с последующей стерилизацией - в обмен на окончательную свободу. В Израиле, дак там вообще нашего брата стерилизуют, применяя «химическую кастрацию» вводя инъекцию, подавляющую любое сексуальное влечение. Я уже не говорю о тех воплях, что раздаются с отечественных экранов и страниц на-шей прессы в свете последних событий – НТВ, с его «лицом», а точнее, надрыв-но - утробным голосом С. Полянского, лидер по смакованию и обсасыванию со всех сторон этой темы, даже ввел термин – «эпидемия педофилии». Волосы ды-бом от «инициатив», в лучшем случае, по тотальному надзору за всеми, «заме-ченными», не говоря уже о судимых, и уже упомянутой «химической кастра-ции», в худшем, видимо, будут сразу же линчевать без суда и следствия. Прие-хали. Я пишу для всех остальных, у кого хватает ума и сообразительности, ни-чего подобного с мальчишками не делать. Я пишу для «добрых» БЛ.
Тот факт, что «добрых» БЛ большинство - конечно радует. А по-другому и быть не может, поскольку слово «любить», во всех его смыслах, вне зависимо-сти от обстоятельств того или иного случая, подразумевает как минимум отсут-ствие насилия во всех его проявлениях.
Стоит, правда, сказать, что в УК и на такой случай статья имеется – 134, но, как правило, судят и садят с формулировкой - любили друг друга, причем, БЛ любил, воспользовавшись беспомощным состоянием любимого, а это уже 132 часть 3, держи пока, от 8 до 15 лет. Если вал ненависти задавит здравый смысл - получите пожизненное заключение, или лет этак от 15 и выше. Поскольку под "беспомощностью" подразумевают либо психический недуг, либо возраст, либо состояние, при котором оказать сопротивление было невозможно, в 100% слу-чаев, за основу берут возраст, а иначе никак - мальчишка здоров как космонавт, сопротивляться мог, но почему-то не сопротивлялся, ага, значит, в силу возраста ни шиша не соображал, держите, сударь, в лучшем случае, пока, лет десять. Но это отдельная тема, и не о ней сейчас речь.
Как же видит «доброго» БЛ Виноградов, следовательно, с его слов, и про-стой обыватель. Признаюсь, он во многом прав. Так, «доброго» БЛ можно вы-купить по манере вести диалог и поддерживать беседу, сиречь, он, подлец еще и психолог, одевается «добрый» БЛ то же, в зависимости от уровня дохода, но всегда аккуратно, следит, собака за модой, обходителен и вежлив, как правило, имеет свое дело или на худой конец - постоянное место работы. В моем случае, только ленивый не подчеркнул то обстоятельство, что я, будучи преподавате-лем, обладая «феноменальным обаянием и знанием детской психологии», по-смел воспользоваться всем вышеперечисленным в своих, низменных целях. «Добрый» БЛ конечно не ошивается по кустам вокруг школ и детских садов, а предпочитает действовать аккуратно, предварительно познакомившись, войдя в доверие и разузнав разные полезные для себя сведения, раз, от раза приближа-ясь, как правило, на своей иномарке, к заветной цели. Какой? Естественно, ов-ладеть телом и много реже - душой объекта своего внимания. «Московский Комсомолец», помню, давясь слюной, взахлеб перечислял «шикарные иномар-ки», на которых я увозил мальчишек в уже упомянутое «царство разврата и шальных денег».
У меня порою, складывается впечатление, что Виноградов, оседлав эту те-му, попросту умело зарабатывает себе на хлеб насущный, впаривая плебсу страшилки про БЛ, равно, создается впечатление, либо в теме этой, Виноградов разбирается, как олень в апельсинах, либо тупо отрабатывает деньги, не желая говорить правду. Парадоксально, но факт - войну против педофилов вообще, и БЛ в частности, в средствах массовой информации, по сути, ведет только Вино-градов! Где же умудренные практикой медики института им. Сербского, где знающие все тонкости вопроса ученые и эксперты, почему они молчат? А мол-чат они потому, что вероятно, действительно знают и разбираются в данной те-ме, но их знания, для нынешней власти, для таких как Виноградов опасны и не выгодны. Вот и стращает Виноградов по поводу и без с экранов телевизоров - не переставая. Я, ради интереса, провел наблюдение, дак вот, за два дня выходных, мне удалось «поймать» Виноградова аж в четырех телепередачах. Каких только званий не навешали на него редакторы этих каналов, «доктор», «профессор», «психиатр - криминалист», «эксперт – криминалист», «руководитель центра правовой и психологической помощи пострадавшим от насилия» - есть хоть од-но, соответствующее действительности, а? В «Особо опасен», он как всегда, в некроманском духе «НТВ», гнал волну, пугая публику своими «знаниями» и на-гоняя на нее страху, в «Открытой студии» на Пятом канале выдал идею, выдать которую человек, обладающий хоть одним из званий Виноградова, не смог бы по определению. Без тени смущения Виноградов вещает, что мужчины - гувер-неры, это, как минимум - подозрительно и наводит мысль о сексуальных откло-нениях у данных мужчин, как правило, они на поверку - сплошь педофилы, не говоря уже про учителей, там плюнь и попадешь в извращенца, на ТНТ, в «Шоу экстрасенсов», решал, какому из очередных претендентов на звание «всамде-лишного экстрасенса», отдать предпочтение, не понятно только, каким из зва-ний, или знаний, руководствуется Виноградов, решая - кто настоящий экстра-сенс, а кто липовый. В «Главном Герое», на том же НТВ, прогуливаясь по музею криминалистики в компании с опером, поймавшим питерского маньяка Воро-ненко, пытался, видимо, примазаться к славе, семеня за ним и что-то втолковы-вая, поскольку опер этот, вычислил маньяка, используя свой опыт и знания, а не «советы» и наущения, таких как Виноградов. Так что в том, что Виноградов, не более чем посредственный шоу – мен, телевизионный продукт сомнительного качества, мельтешащий по каналам, мне лично, сомневаться не приходиться
Очень удобно иметь при себе такого «ручного профессора», согласного с умным видом гундосить где и что угодно, нагоняя жути на обывателя. Как муд-ры были древние, справедливо полагая, что усмирить плебс, не дать ему понять, в каком говне он живет можно, дав ему хлеба и зрелищ. Хлеб вроде есть, а вот вам и зрелища, сиречь Виноградов с лепетом на любую, проплаченную тему. Меня несколько настораживает то рвение, с которым Виноградов призывает к беспощадной борьбе и уничтожению всех педофилов, включая БЛ, его патоло-гическая ненависть к этой категории граждан. Сенатор от штата Нью-Йорк, Элиот Спенсер, призывавший к искоренению проституции, боровшийся с ней денно и нощно, а поди ж ты, застукали его с элитной проституткой, спалили, как говориться. Он, оказывается, с этих проституток вообще не слезал, вот тебе и борец – молодец. Я уже не говорю о недавнем скандале в министерстве юстиции США, когда человек, уровнем не ниже зам. министра, возглавлявший департа-мент по борьбе с педофилами и БЛ, в частности, оказался главным «злодеем», собравшем колоссальный архив по тематике БЛ, но был «вовремя разоблачен». Бабкин, своего рода - сетевой Виноградов, форум его, с лозунгами, типа «хоро-ший педофил - мертвый педофил», «сдай педофила и спи спокойно», кем на са-мом деле оказался? Склочной педовкой из администрации города Волгограда, председателем комитета по туризму и спорту, клиническим шизофреником, об-щающимся сам с собою в форуме, неудовлетворенным геем, отягощенным не-возможностью реализовать свои амбиции БЛ. Про Лешу - Супа и его «педофи-лы.ru», я вообще не говорю – пидорок-с тот еще, «супчик», давно прокисший, и покрывшийся плесенью забвения педофил-неудачник, наивно полагающий, что его лобзания с ментами, в случае чего, спасут его от отсидки. Последняя про-грамма Аракши Мамонтова, вышедшая в апреле 2008 года на РТР, очередное тому подтверждение. Я умолчу о репутации в журналистских кругах самого Мамонтова, как и о том, что Аракша, так и не научился правильно произносить слово «извращенцы», продолжая голосить на всю страну «изращенцы», но то, что по ходу передачи он ссылается именно на суповский сайт, как всегда врет и вводит в блудную замерший перед экранами плебс, для знающих людей говорит о многом. Хотя, если вдуматься, это же до чего нужно дойти, что бы делать про-грамму, направленную против педофилов, на основе сайта, созданного махро-вым педом-мазохистом? И таких примеров, когда под маской неутомимых бор-цов, скрывались самые матерые представители тех, против кого сами же они и боролись – масса. К счастью, под описание Виноградова, попадает большинство мужчин от 22 и выше, отсюда он делает вывод, что распознать БЛ не так-то про-сто, по сему, граждане, будьте бдительны. Толку, правда, от такой бдительности – никакой, иначе по городам ходили бы одни немытые бомжи и спившийся про-летариат. Благодаря таким как Виноградов, в нашем государстве всем глубоко насрать - какой ты БЛ, «злой» или «добрый», ты в первую очередь педофил, из-вращенец и коль уж сцапали тебя, то держись за свою шкурку, иначе вытряхнут тебя из нее и «мама» сказать не успеешь. А все почему? Потому что не видят люди разницы между тобой и свихнувшимся маньяком, ты в их мозгах на одной с ним ступеньке, и скажи спасибо, что сразу не пристукнули, оттягивая это удо-вольствие на потом. Умы засраны настолько, что недосуг им подумать, или хотя бы прикинуть, где ты и где он. Что представляет собой он, и что представляешь из себя ты. Почему пишут так уверенно - да потому что сам прошел весь путь, от задержания до лагеря, вопреки всех прогнозов – выжил, назло всем супоста-там живу, и жить буду еще долго.
Я отдаю себе отчет в том, что называя в дальнейшем часть милиционеров, следователей и прочих «слуг закона» мусорами, ментами и кодлой, я рискую на-влечь на себя праведный гнев всех сотрудников большинства силовых ведомств. Однако хочу заметить, что гнев этот, как правило, возникает у тех, у кого рыль-це в пушку, поскольку порядочные милиционеры, следователи и все остальные, кто трудится на ниве правопорядка, сами таких сотрудников не очень жалуют, обращение же к ним «мент», готовы простить, и даже придумали расшифровку этой абривиатуры – «мой единственный надежный товарищ», поскольку пони-мают, что «порядочный мент» и «мусор», «следственная бригада» и «следствен-ная кодла» - две большие разницы, от того и не обижаются. Однако, испытывая некоторый скепсис по поводу правильного понимания со стороны противопо-ложных баррикад, я изменил имена и фамилии тех, в чьей адекватной реакции я не совсем уверен. Я не испытываю никаких чувств к органам правопорядка во-обще, уважать, равно, как и не уважать мне их незачто. Я сознательно не пишу генеральная прокуратура с большой буквы. Я, вспоминая о тех, с кем мне дове-лось столкнуться и перебарывая в себе чувство брезгливости, испытываю лишь желание донести до остальных то, какими предстали предо мной отдельные личности, затесавшиеся в стройные ряды борцов с преступностью.
Если я скажу, что ничего не предвещало беды, я слукавлю. А коль скоро, я пишу, что бы по возможности предостеречь, лукавить, смысла нет никакого. Кто его знает, как бы сложилась моя жизнь, да по большому счету, тебе до этого нет никакого дела, не сломай я в 1996 году ногу, и не окажись прикованным к постели. Хирурги, что складывали мою ногу, что-то там не так сложили, и по этому, другие хирурги, решили все сломать, и для пущего эффекта, поставить мне аппарат Илизарова. Лежать с ним в больнице сил моих просто не было, по сему, как только позволили врачи, меня перевезли домой. Лежмя лежать дома, удовольствие то же, доложу я тебе, ниже среднего, по сему, я, под это дело про-вел себе интернет, в те времена чудо чудное и диво дивное. Лежу, стало быть, за интернетом, по наивности, трачу деньги, временами ползая по всяким ХХХ сай-там. Сам понимаешь, ничего путного я там не нашел, тем более, тогда, я и сам не знал - чего я собственно ищу. Одним словом, оказавшись в сети в 1996 году, к сентябрю 2001 года я имел то, что имел - широкую известность в относитель-но узком, как мне казалось, кругу БЛ.
Прославился я благодаря своим фотографиям, коих было великое множест-во. Суть не в этом. Хотя, опять же, с какой стороны посмотреть. Не сложись у меня с фотографией, не начни я постить их в сети, кто его знает? Ну не мог я, после очередной фотосессии, вот так запросто с мальчишками распрощаться. Мы часто виделись, они приезжали ко мне в гости, короче говоря, человек пять вращалось вокруг да около постоянно, не считая суперстар того периода, кото-рые от меня не отлучались не на шаг, периодически закатывая мне показатель-ные сцены ревности. В конце концов, мне это надоело, и они получили безли-митный доступ в мою, уже съемную квартиру.
«Звоночки», предупреждающие меня о том, что все не так бирюзово в моих отношениях с мальчишками, начиная с 1998 года, конечно были. Звонили обыч-но родители. Сначала моим Родителям, а потом в милицию. Родителей понять можно, то их выпрыск не показывался дома дня по два – три, а тут его неделю как след простыл. Поскольку только слепой и глухой не знал, что за ними заез-жал я, родители первым делом звонили ко мне домой. Меня, равно как и их чад, дома, естественно не было. Мы были, где-то на просторах нашей отчизны, вне зоны видимости и досягаемости. По возвращении, меня обычно приглашали в райотдел милиции, на предмет похищения детей. После выяснения, отчего и по-чему – выпускали, поскольку дети живы и здоровы, сидят себе по домам. Но в милиции точковочка каждый раз оставалась.
Мой ангел-хранитель, видимо до мозолей руки стер, звоня в колокола в 1999 году, когда меня арестовали в Москве. Чудная такая квартирка, с видом на Останкинский шприц. Утро, часов может семь или восемь. Не знаю, что меня понесло на кухню в такую рань, только слышу – кто-то в замочной скважине ко-выряется. Постоял, послушал, да нет, все равно ковыряются, может, думаю, хо-зяйка приперлась? Чего, думаю, ей под дверью шкрябаться, ну и говорю через дверь, мол, не скребитесь, сейчас открою. Там как-то сразу все смолкло. Я хала-тик запахиваю, и спокойненько так дверь открываю. Тут же получаю прямой удар в лицо, падаю, по мне пробегают несколько пар ног, при чем одна пара ус-певает пнуть. Меня затаскивают в комнату и начинают метелить. Сколько по времени метелят сказать не могу, поскольку действительно, больно только пер-вые минут десять, потом, сложившись пополам, успеваешь только прикрывать то лицо, по которому все норовят пнуть, то яйца, то почки, одним словом - вер-чусь и катаюсь по полу. Запыхались ребята, решили таки спросить, кто я и где порностудия. Дожидаться ответа не стали, продолжили метелить. Снова запы-хались, пока я что-то там мычал, что знать ничего не знаю, и ведать не ведаю, ребята отдышались и по новой принялись скакать по мне, пинать, одним словом, «прием» получился полностью в ментовских традициях. Меня выволакивают на кухню, вернее, в коридор, дабы я смог уже порядком заплывшими глазами по-смотреть на источник ментовской информации про меня и мою квартиру - сво-его московского знакомого Диму Иванова, скромно так сидевшего на кухне, с видом Аленушки, поджидающей братца, с картины известнага русскага живо-писца. Опера хотят меня еще пометелить, но в квартиру входят понятые и съе-мочная бригада из программы «Петровка 38». Меня усаживают на диван. Тетка с микрофоном, камера, я признаюсь плохо помню хронологию событий, она что-то меня спрашивала, я что-то мычал в ответ, одним словом, устроили обыск, но кроме нижнего белья хозяйки, и не менее нижнего белья ее дочери, которое опера было, приняли за трусы неизвестного мальчика, ничего естественно не нашли. А ничего и не было, вернее, было, винт на два гигабайта - жутко дорогая вещь по тем временам, но менты тогда их в глаза не видали, по сему, внимания на него не обратили, так он и сгинул на той квартире, как и все мои вещи, что менты не дали с собою забрать. Меня и Диму выводят в коридор, Дима спуска-ется на этаж ниже, меня, приковывают к лестничной решетке этажом выше, я в недоумении. Оказывается, решили заснять, как они, сиречь мусора, «берут штурмом» порностудию, а то, как-то несолидно получается, что я сам им двери открыл. Оператор занимает удобную позицию, опер закрывает дверь, и по ко-манде оператора начинает звонить в звонок. Далее, обернувшись к прижавшим-ся по разным сторонам операм, дает знак – вперед, на штурм. Мусора выхваты-вают пистолеты, один разбегается и вышибает дверь, и все с криками «лежать», и так далее, вваливаются в уже пустую квартиру. Оператор и мусора довольны - сцена получилась что надо. Ее, кстати, без купюр вскоре показали по ТВ, «В Москве штурмом взята квартира, использовавшаяся как порностудия», показы-вают сотни разбросанных по столу и по полу фотокарточек, заснятых, кстати, совершенно в другом месте, меня, прислоненного к дивану, им даже невдомек, что я сроду с пленкой не работал, но фарс и ложь поставлены во главу угла, по сему, на это им откровенно насрать. Прокурор Дорогомиловской районной прокуратуры Всеволод Мартемьянов – "добрейшей" души дядька, до сих пор нет- нет, мелькает по телевизору, а тогда, когда меня еле живого, на второй или тре-тий день, приволокли к нему в кабинет, долго извинялся, поскольку вышла до-садная ошибочка - доказательств у них на меня не было, а так бы посадили не-пременно. Утром, вроде как отпустить должны были, да тут, как на грех, не то у КДВ при обыске нашли, не то им Жопик принес CD, на котором «северное» ви-део и фотки оказались. А то, что я «Север», они знать то знали, да что толку, а тут - 700 МБ доказательств. Хотя это сейчас я такой умный, ну и что, что Север, поди, докажи, что это моих рук дело, хотя, доказать, быть может, и доказали, но волокита тогда им предстояла бы - мама не горюй. Но, тем не менее, решают меня по утряни перевести из ОВД Дорогомилово в ИВС, откуда ночью привезли изнасилованного и избитого вусмерть Иванова. У них это называлось «знаком-ство» Ну, думаю, кранты.
Утром, меня выводят в предбанник перед дежурной частью, а я, до того как в Москву приехать, только из Туниса вернулся, прикупил там прелестную домо-тканую куртку, в тамошнем стиле. Очень она мне нравилась, она и мусору, де-журившему в то утро, тоже очень понравилась, отдай, говорит, она тебе все рав-но уже без надобности, часы, CASIO, тоже, говорит, отдай, мол, живым они еще послужат, а тебе - зачем покойнику такие хорошие вещи? Я снимаю куртку, ча-сы, правда, оставляю себе. Мусор показывает мне на дверь, и говорит, что за мной приехали и у выхода меня ждет УАЗ, а самому ему идти лень, потому как похмелье. Выхожу, а нужно отметить, что из одежды на мне, комбез, но без же-лезных зацепучкек, и ботинки полуспортивные, английские, но без шнурков, стало быть, идти очень неудобно, комбез спадает, ботинки хлябают, ну да ладно, хлястики завязываю узлом и прикрываю комбез тепляком, выхожу во двор, а там, кроме шлагбаума нет никого и ничего. Огляделся я по сторонам, действи-тельно - нет никакого УАЗА. А я, признаюсь, Москву совершенно не знал и не знаю. А тут, стою я перед входом в райотдел, и ноги сами так начинают поти-хоньку топать в сторону оживленной, не смотря на почти шесть утра, автостра-ды. Бежать не получается, поскольку ботинки и комбез, зараза сваливаются тут же. Из всех адресов, вменяемо помню только адрес хорошего знакомого и друга нашей семьи, вменяемо, это значит улица и визуально сам дом. Торможу маши-ну, называю улицу, едем. Видок у меня еще тот, синяки, и щетина, плюс воняет камерой так, что стекла запотевают. Не доезжая Курского, как потом выясни-лось, вокзала, водила спросил про деньги. Денег, естественно, не было, за то, были часы CASIO. Водила ехать по адресу без денег не желает, я отдаю ему ча-сы, и мы расстаемся, на прощание он советует помыться и называет номер трол-лейбуса, который довезет меня до места. Только неусыпной заботой моего анге-ла хранителя, я могу объяснить то, что меня не сцапали в троллейбусе, пока я ехал «зайцем», не сцапали когда вышел в самом центре, в районе «трех вокза-лов», забрел на территорию детского садика (закрытого), за каким то хреном за-лез на крышу и сидел там, пока не дошло до меня, что я элементарно «сделал ноги», сиречь, подался в бега, и меня видимо уже ищут. От осознания этого факта, чуть не падаю с крыши на голову какого то бомжа, который ошивался внизу. Утро, мозг прозрачен и чист как богемский хрусталь, правда, болят сло-манные ребра и отбитые почки, но это второе, все силы брошены на решение одной задачи - прорваться до известного адреса. Бомж, собака, на отрез отказал-ся меняться одеждой, скотина, ему видители по ночам холодно, а мой тельник, супротив его засаленной «аляски», слабая альтернатива. Ну и хрен с тобой, по-шел по каким то дворам, и добрел до стройки, где полежав между плитами, от-дышался, решая и составляя план действий. В конце концов, набрел на какой-то подвал, в котором, как выяснилось, раздавали прессу оптовикам – распростра-нителям. Делаю как можно более печальный вид, и говорю, что возвращаюсь с вечеринки, денег ноль, и прошу дать возможность позвонить домой. Милая ста-рушка, вечная ей благодарность, дает мне трубку, я звоню домой, в свой город, (старушка конечно об этом не знает), узнаю телефон общего друга, тут же звоню ему, и кое-как описав свое местоположение, помню, магазин там еще был, промтоварный, слезно прошу приехать к этому подвальчику, захватив что-нибудь из одежды, и поскорее забрать меня восвояси. Старушка проникается тяжестью моего положения, поит меня чаем, я временами выглядываю на улицу, пока не замечаю спешащего на мой зов нашего знакомого. На уже знакомой стройке, я отдаю строителям комбез и тельник, бреюсь, моюсь и, переодевшись, мы выходим на улицу, ловим такси и о чудо, о радость, вскоре я оказываюсь в знакомой квартире, под защитой стен сталинской постройки, и на два дня по-просту отрубаюсь, к немалому удивлению домочадцев. Пока я отрубался, пока-зали сюжет в «Петровке 38», про захват порностудии. Домочадцы в очередной раз удивились, но тревожить меня не стали, а позвонили домой. Вскоре приле-тел папа. В результате, через пару дней, предварительно сходив в травмпункт, зафиксировав переломы трех ребер, и сняв побои, окончательно оклемавшись, я вновь предстал пред очами Мартемьянова. Правда, на сей раз, Всеволод был са-ма учтивость. Он признаться не ожидал, он вообще не ожидал, что ТАК все по-вернется, и паспорт отдал, и CD диском так многозначительно, на прощание, перед носом помахал. А то, что били как соседского ишака, и здоровья отняли лет на десять, дак, извиняйте, нечерта с порнодельцами якшаться. Нет, посадить могли и без доказательств, кто бы сомневался, просто на тот момент у них ви-димо лимит на порнодельцов из стана столичных БЛ был исчерпан, да и папе, кланяюсь в ноги, спасибо. А я провинциал, и студии никакой у меня в Москве не было, и вообще, вали-ка ты от греха подальше и что бы в Москве твоего духу не было. Опустил меня тогда Мартемьянов, и мой ангел-хранитель устало опус-тил руки, вроде как пронесло, спасибо ему огромное.
Удивительное дело, «Петровку 38» в моем городе транслируют в два с лишним ночи, но именно эту передачу, в которой показали меня и «захват» пор-ностудии, умудрилось посмотреть столько народу, что стоило мне вернуться, как со всех сторон посыпались расспросы и намеки, но больше всего, всех, по-чему-то волновал вопрос - сколько зарабатывает фотограф, трудящийся на не-легкой, как все убедились, и опасной для здоровья ниве детского, как все были свято уверены, порно. Состоялась у меня беседа и с директором школы, в кото-рой я работал. Каникулы уже начались, но стоило мне выйти на работу, как я заметил на себе неоднозначные взгляды преподавателей, услышал хихиканье учениц, и уловил томные взгляды учеников. Вопрос, собственно звучал так: «Что я (в смысле директор), должна говорить трудовому коллективу, в свете по-казанного сюжета?» А ничего говорить и не нужно, провокация, чистой воды, ошиблись ребята адресом, и тот факт, что стою я перед вами, а не сижу на нарах, есть первое тому подтверждение. Ну а журналисты, это ж проходимцы те еще, им бы сенсацию, да фактов жареных, а то, что стоит за всем этим на самом деле, их не волнует. На том и порешили. Осенью, у меня обнаружили туберкулез в начальной стадии, и со школой мне пришлось расстаться. Оно и к лучшему, свой тубик я задавил химиотерапией, и уже к лету 2000 года был как огурчик.
Отдыхать моему ангелу-хранителю, правда, пришлось не долго, в июне 2000, он снова принялся звонить во все колокола, когда меня арестовали в Ана-пе. Кто ж знал, что тамошние мальчишки, через одного дети сотрудников ФСБ по Краснодарскому краю, у них ни на лбах, ни в других местах, предупрежде-ний на этот счет не написано. Но вот познакомиться с ним, угораздило только меня. Ангел-хранитель мой, тогда видимо разве что в иерихонскую трубу не трубил, вот почему у меня с этим мальчишкой все кончилось, не успев начаться - как собственно со всеми четырьмя, с которыми я успел познакомиться в Анапе в первые три дня, не считая, Ильи, что привез с собой. Не позавидуешь моему ангелу-хранителю, что и говорить. Повезло тогда мне с погодой, вернее не повезло всем, кроме меня. На улице выше + 23 не поднималось, а сидеть в камере, когда на улице пекло, это я вам доложу - мука адская. А так, сидишь, и вроде как ничего. Здорово мне тогда моя бейсболка помогла, она у меня не простая была, а с логотипом «FBI», натуральная, кстати. Мои сокамерники, безобидные пляжные воришки, как-то сразу меня сторониться начали, от чего-то приняв меня за арестованного шпиона, ну да нашим легче. Арестовали, как выяснилось попозжа, по наущению сына ФСБэшника, прямо в парке культуры, в самый разгар веселья. Сынуля у них в качестве подсадной утки промышлял, «уточка», сказать честно, что надо, и по ходу, не я один в плен ее призывных взглядов и шорт, плавно перетекающих в загар, попался. Понятное дело, что моего ареста по подозрению в "знакомстве с далеко идущими планами", как полагается, учинили обыск на съемной квартире. Нашли, ясно – понятно, цифровик – смотрят, а там Илюша, чертяка, в аккурат кадры последнего пленэра, еще на родине, на диване, сидит, вроде как грустит. Это я их стереть забыл, раззява. Тут анапским мегрэ все стало окончательно ясно. Собственно ясно-то им было давно, просто зацепок не было, а тут не зацепка, тут прямиком якорь и состав преступления - правда, они еще сами не определились, какого.
Это уже много позже, рассказали мне, что осерчал тогда на меня Илья - такое лето я ему испортил, и сдал меня в сердцах, за все котомки, навсегда исчезнув где-то на просторах средней полосы России. Но анапская милиция, это кавказская предприимчивость, помноженная на падкость до всего, что дороже 50$. Им до моих дел на родине, как до прибоя в Сингапуре. Таких как я, они за сезон с десяток отлавливают, это у них бизнес, почище крышевания проституток, да и Илье уже к тому времени четырнадцать лет исполнилось, сын ФСБшника ничего толком сказать не мог, потрясенный двумя днями реально исполняемых желаний, что я ему устроил, одним словом, сошлись на аппаратуре, половине наличности и 9 сутках административного ареста за нарушения общественного порядка. Очень тогда папаша - ФСБэшник кипятился, все грозился, после того как меня выпустят, на пляже поймать. Дудки, я тогда в Витязево на нервной почве уехал, душевные раны зализывать. До сих пор помню звук, который издала отпавшая и брякнувшаяся об асфальт челюсть сына ФСБэшника, когда он меня через девять дней в центре Анапы встретил. И запах.
Внял я тогда колокольному перезвону, решил с этим делом завязать. В смысле, с фотографией и последующим постиногом. Получилось, но как-то половинчато. Сайты вроде как продал, а денег вроде как нет, киданули вдругорядь, и вообще, пацаны, оказывается, тоже без фотосессий скучают, вроде как вошли во вкус, готовы ради искусства фотографироваться где угодно, когда угодно ну и так далее… Друзей приводят, один даже подружку привел, но был с позором изгнан, одним словом, на дворе весна 2001 года.
Я про подружку не зря помянул. Были в моем окружении люди, что фотографировали исключительно нимфеток. А поскольку нимфетки на рынке востребованы так, что только успевай, выкладывай, то и фотографов было несколько. Все у них было хорошо, покуда весной 2000 года не объявился на авансцене некто Виктор Романович Похлебкин, старший опер городского УВД по кражам. Какая муха тяпнула Виктора - неизвестно, но он вдруг объявил свою персону последним оплотом морали и нравственности, этаким тщедушного вида рыцарем, без страху и упреку со стороны своей совести, всего себя, посвятив не раскрытию краж и уличных грабежей, а борьбе с фотографами – нимфеточниками. Витю понять можно, на кой ему эти жулики, которые могут и сдачи дать, опасное это дело, когда под рукой милые и добрые фотографы, готовые заплатить «налоги» и фотографировать дальше. Те погоревали, и вскоре часть из них свою деятельность свернула, а часть, продолжила, но уже под бдительным оком Вити. Вероятнее всего, прибрав к рукам нимфеточных дел мастеров, Витя с удивлением узнал, вероятно, от тех же фотографов, что существует и такое направление, как БЛ фотография. Поскольку таким фотографом в его, погрязшем в аморальщине и разврате, как он считал, городе, оказался я, то Витя с патологической настойчивостью принялся за наведение порядка и в этой области.
Одним словом, через посредника узнаю, цена - 150 тысяч, или новую "десятку", на выбор. Разумеется, все через того же посредника он был тут же послан куда подальше. Началась эпопея, во время которой я ничего не делал, что бы как-то прислушаться к раскатам надвигающейся бури, а Витя, делал все, переступая нет, не закон, он этот юридический термин из своей жизни вообще вычеркнул, а элементарные нормы человеческой порядочности, да откуда ему, про порядочность знать? Начались публикации в городской и областной прессе, о неуловимом фотографе, раскатывающем по городу на шикарном малиновом джипе (шикарном - это по Витиным понятиям, а так, это была Тойота 4Раннер 1985 года выпуска), и увозящем мальчишек в царство разврата и шальных денег. Похлебкин ходил по школам, где раздавал фотографий мальчишек, что надергал он из сети, директорам и учителям, созывая педсоветы и классные собрания на тему «фотографирование учащихся в голом виде - новая угроза». Он частенько раздавал эти фотографии одноклассникам моих мальчишек, видимо рассчитывая, что те начнут травлю, но они после этого искали со мной встречи с удвоенной силой, но приятного в этом было мало. Были походы по домам, где проживали мальчишки, правда, после того, как папа одного из них, спасатель по профессии, спустил Витю с лестницы третьего этажа без страховки, с визитами по домам он завязал. Подстегнуло Похлебкина еще и то обстоятельство, я, воспользовавшись удобным моментом, разом сбагрил кучу фотографий, что успел намастерить за последние полгода. Взвыли все и каждый по-своему. Взвыл даже госдеп США, поскольку он уже неоднократно ставил вопрос перед генеральной прокуратурой, откуда, маза фака, по всему интернету плавают эти фотографии и куда они там все смотрят. Витя, понятно на себе все волосы от злости отовсюду повыдирал, а, повыдирав, намазал лыжи и, взяв отпуск, заявился в Генеральную Прокуратуру. Дело в том, что из остальных прокуратур, районных и городской, Похлебкина посылали куда подальше, поскольку, во-первых, отношение коллег к нему было, прямо скажем, не ахти, не пользовался он никаким маломальским уважением, а во-вторых, заявлений от родителей на тот момент никаких не было, по сему, иди Витя нахм.
Понятное дело, узнав, что почем, в генеральной прокуратуре Похлебкина разве что на руках не носили от радости, и ему даже где-то начало грезиться, что его непременно должны после этого пригласить на работу в Москву. Срослось. 24 марта на меня заводят первое уголовное дело, в апреле-мае приезжает целая следственная бригада, во главе со следователем по особо важным делам генеральной прокуратуры, генералом юстиции Андреем Потерянцевым. На месте бригаду возглавляет следователь по особо важным делам следственного управления прокуратуры края – Юнус Памирович Дадаев. В помощь ему выделили следователя из Питера, помер он, кстати, недавно, от рака - бог не Ермошка, видит немножко, несколько следователей из краевой прокуратуры, в числе которых был и Митя Невашев. Ему, впоследствии, будет отведена немалая роль во всем этом деле. Была там даже женщина следователь, по фамилии Онопченко, жуткий спец по работе с маньяками и детьми, я даже подозреваю, судя по схожести кустистых бровей – родственница одного нашего министра. Всего их, не считая местных, что увивались вокруг москвичей, набралось человек шесть. Для пущей важности, заводят еще одно дело, но уже под эгидой генеральной прокуратуры.
Похлебкин про кражи окончательно забывает, и начинает остервенело подсоблять. Подсоблять Витя был редкостный…. Мне бы, прижаться, а лучше бы вообще на время раствориться в массе соотечественников, где-нибудь подальше от родного города. Я же, поддавшись необъяснимой с логической точки зрения уверенности, что все это не из тучи гром, продолжал себе жить на съемной квартире. У меня дома проходят обыски, изымают компьютеры и все, что имеет хоть какое-то отношение к фотографии. Хотели даже изъять компьютерный стол, тренажер, синтезатор и кожаное кресло - мама не дала. Всего, с марта по сентябрь было три обыска, сиречь парк компьютеров в прокуратуре пополнился ровно на три компа, три монитора и всего остального по три. Что интересно, на первый, мартовский обыск, приперся сам Похлебкин, при чем, не предъявив никаких документов, постановлений – ничего, а нагнав жути моим Родителям, поздним вечером, вынес из квартиры системник, монитор, и мышь, клаву почему-то оставил. Именно в этом системнике, после того как он месяц простоял в райотделе, включенный, подсоединенный к другим компам, Похлебкиным были «обнаружены» фотографии мальчишек. Именно этот системник он предъявил мне, когда позвонив мне домой сказал, что звонок, это та же повестка, и что у него есть ко мне ряд вопросов. Я беру с собой адвоката, и мы приходим. Стоит на столе мой включенный комп, Похлебкин, несколько раз промахнувшись, заходит таки в папку «удаленные» и показывает мне фотографии числом триста. Удивил ежа голой задницей. Адвокат, тут же спрашивает, когда, на основании чего, и где был изъят сей системный блок. Где печати, которыми в таких случаях системник опечатывают, где, в конце концов, акт изъятия и подписи понятых, и вообще, вон, аська мигает, сообщение пришло – комп, оказывается, к интернету был подключен! Похлебкин начинает что-то мямлить про то, что и этого, что он «нашел», читай, залил сам, уже достаточно, что бы возбудить чего-нибудь, против меня, что прокурору на такие мелочи, как соблюдение процедуры обыска и изъятия насрать, но его предложение еще в силе. Адвокат хочет бросить ему перчатку и вызвать на дуэль, но я его отговариваю, и мы, демонстративно хлопнув дверью, уходим, предварительно получив пропуск, который Витя, с явной неохотой нам выписал. Уже много позже, знакомясь с материалами дела, нашел я в них и постановление на обыск, и акт об изъятии и понятые нашлись, и даже описано, какой печатью и с каких сторон этот самый первый системник был опечатан, правда, все они были выписаны уже апрелем, после того, как было возбуждено основное уголовное дело, фальшивка чистой воды, но на фоне всего беспредела, что будет твориться дальше, господи, какие это были мелочи!
Мой ангел-хранитель, видимо зная, что трудиться ему еще предстоит ох как много, в колокола не бил, поскольку глухой осел, не внявший, казалось бы, очевидным знакам свыше, звони, труби в рог, мечи молнии - ему все пофиг, он живет себе на съемной квартире в компании таких счастливых, но подслеповатых, туговатых на ухо, и лиц мальчишеского полу с ангельскими лицами, за фасад которых, мы особо и не заглядывали. Хотите познакомиться поближе?

Глава 1

Итак, август 2001 года. Действующие лица и исполнители, хотя нет, место действия - съемная квартира в центре города, кругом царит атмосфера беззаботной растрепанности, как в чувствах, так и в окружающей обстановке. Временами, съедаемый чувствами, в квартиру заглядывает Эльф, он же, Вова Лямин. Кто придумал ему эту кличку - я не помню, но то, что в Вовке было, что-то от этих обитателей мира фэнтези, в этом убеждались все, кто хоть раз близко с Вовкой общались. Нет, Вова не был этакой честной давалкой - просто его окружала аура такой всепоглощающей похоти, что удержаться от этой смеси крови с какао, было просто невозможно. Однако, Вова, околдовав окружающих своими чарами, всегда мило сдувался, приберегая себя, как правило, предпочитая мое общество. Про фотосессии я, конечно, не говорю, любил он это дело, чего греха таить, и постановочные кадры любого наполнения, вроде как для него не в счет. Не по любви, а значит, не считается. Время шло, Вовка понятное дело рос, и к августу 2001 года дорос почти до метра восьмидесяти, и вообще из стройного, как удачно подметила в одном из своих рассказов Л. Улицкая: «гаремного мальчика», образца 1998 года, постепенно превращался не сказать, что в уж очень гаремного юношу. Но, тем не менее, навещал он меня исправно, с потаенным желанием накостылять всем тем, кто со временем занял его место.
В двухкомнатном Олимпе тогда царило троевластие: Ллойд, он же Денис Базанов, Илья Скворцов, кличку не помню, но его всегда можно узнать по голубым глазам на фоне цветастого ковра, последняя, кстати, серия, снятая за несколько дней до ареста, и Егорка, черт, забыл фамилию, надо будет в приговоре посмотреть, он все больше в моем халате «Спокойной ночи Америка» предпочитал на фоне того же ковра позировать. Хотя ему, как в свое время Дункану, было по барабану где, как и с кем позировать - его перло от самого процесса. А вот Женьки Бахарева, ака Дункан, в квартире не было. Почему? Признаюсь, меня несколько насторожил и откровенно расстроил факт довольно тесного общения Женьки с Витей Похлебкиным в марте 2001 года, когда Похлебкин, еще до того, как его спустил с лестницы папа – спасатель, нагрянул в квартиру моих знакомых, обнаружив там Женьку и мой загранпаспорт. Притырил тогда Похлебкин паспорт, притырил, думал я за бугор махну, и Женьку тогда в оборот взял. А Женька, что Женька, он, видя, что нет уж былой славы и обожания, не со зла, конечно, но Вите тогда много чего понарассказывал. Хотя несколько попыток его возвращения я помню, но не проняли меня тогда его сопли и слезы, призрак Похлебкина, стоявший за спиной Женьки, не давал мне сделать этого. Появился он лишь в суде, с каждым годом становясь, все толще и страшнее. Забегая вперед, скажу, что судились больше двух лет, так что было время сравнить, наблюдать, так сказать процесс взросления - грустное зрелище, доложу я тебе. В тени уже упомянутых мальчишек, как-то тихо прижился в квартире и Петька Фалюта, самый старший, после Лямина, в сети, названный почему-то Миша. Младший брат его, Женька, в то время проживал в гостях у Девиза, временами навещая и меня, а заодно и свою маму, что жила в пре кварталов от моей тогдашней квартиры. Время от времени в квартире устраивались общие сборы, при этом народу набивалось столько, что ни встать, ни сесть, поэтому все предпочитали лежать – шутка.
Хотя, троевластие, это не совсем точно, но как обозначить формулу, когда на вершине сидят принц, царевич, король, королевич? Королевичем, несомненно, был Тедди, в миру более известный как Андрей. Помимо того, что Тедди был мальчишкой по природе довольно скромным, без особых претензий, он был, как это принято сейчас называть «пацаном», что не мешало ему прекрасно проводить время, развлекаясь и по мере сил, временами радуя меня, и не забывая и про себя, естественно. Именно то, что отчим Андрея был или еще есть, каким-то авторитетом в среде уголовников, а точнее воспитание, которое Андрей получил в том духе, что предавать друзей это «не есть гуд», сыграло свою роль, и Андрей ни разу не засветился, ни на следственных действиях, не говоря уже о суде, единожды послав подальше всех, кто попробовал замочить ноздри в его личную жизнь. Искренний ему за это респект и благодуха от уха до уха. Не меньшее уважение я испытываю и к Стаське К. Помните папу–спасателя? Это был Стаськин папа. Может быть папа, понимая, что Стаське со мною было, если не лучше, чем с ним, но уж точно не хуже, понимая, что Стаська престал практически заикаться, с ребятами у него начались отношения складываться, перестали его тюкать и задирать, одним словом – повторюсь, ибо это доставляет мне удовольствие - когда Похлебкин пришел на квартиру Стаськи и начал рассказывать, до чего может довести дружба его сына со мной, тыча в глаза папе Стаськины фотографии, спустил папа Витю с третьего этажа вперед ногами. Обоим им, и Стаське и папе, от меня слова теплые и мысли светлые. Похлебкин, влекомый своей подленькой сущностью, желая отомстить и унизить Стаську, настоял позднее, что бы Стаське провели экспертизу, поскольку ему, Похлебкину, казалось, что это у Стаськи не обрезание, а последствия моего с ним общения, урод. Эксперты, да и сам Стаська, его родители подтвердили, что это обрезание, и что я не имею к этому никакого отношения. Окна суда, в котором мы судились, кстати, в аккурат на окна Стаськиной квартиры выходили. Я вообще искренне признателен всем мальчишкам и их родителям, которые нашли в себе силы и мужество противостоять этому катку, под названием «следствие», от эпизодов, что они бы могли, влекомые, страхом или элементарной жаждой денег, что наобещали иным родителям следователи, от эпизодов этих, срок мой стал бы ничуть не больше и не меньше. Но тот факт, что мальчишки и их родители демонстративно отказались принимать участие в этой вакханалии, доводя тем самым, до судорог, таких как Похлебкин или Дадаев, одно это дает мне повод протянуть им руку и крепко ее пожать, а то, что когда-нибудь я это сделаю - можешь не сомневаться.
Одним словом, на носу 1 сентября, Егорка сваливает в свою деревню, видимо отметить с дружками начало, а заодно и конец учебного года, Илья, числа 29 уходит таки жить домой, поскольку от меня до его школы добираться нужно на перекладных, плюс он маме обещал - начать жить дома. Дениска, вроде как пристроен в более ответственные и заботливые, нежели мои, руки, короче, начало сентября было встречено при относительном спокойствии. Не уходит только Петька, а если и уходит, то снова приходит, но делает это как-то тихо, без помпы и радостных воплей на всю округу, висения на шее, и плясок нагишом, как обычно появлялись остальные.
Несмотря на то, что в сети я был в последний раз вечером 4 сентября 2001 года, но и до меня доходили слухи, что как висели мои фотографии, так и висят, как пускали слюни по поводу голубых глаз и ангельской внешности, так и пускают, как признавались в заочной любви - так и признаются, как мусолили тему о кончине в возрасте 14 лет то Дункана, то Ллойда, так по- прежнему и мусолят. Полноте, господа, все они живы – здоровы, Петька женился, брат его работает на стройке и гоняет гастробайтеров, Ллойд вроде как собирается жениться, (по последним данным – передумал), Вова Лямин окончательно записался в осведомители, которых менты внедряют в молодежную среду, и уже не один человек желает простудиться на его похоронах, некоторые, что не удивительно, сидят в лагерях. Да и у остальных, мне думается все  в порядке, каждый зарабатывает, как может и чем может. Жизнь-то продолжается, пора начинать жить днем сегодняшним, оставив сетевых красавцев прошлого тем, у кого есть к ним вопросы личного характера, и тем, у кого не хватает смелости, а быть может чего-то еще, что бы обзавестись своими.
Так уж случилось, что 4 сентября 2001 года, на квартире собрались я, Девиз, Дракон и Славка, ака не помню уже как его там, в сети звали. Из мелких был только Петька. Вернее, Девиз пришел позже, сказав, что у магазина с цветами трет шкуру Славка Булдаков, весь из себя мокрый и голодный. Слава Булдаков, мда, если поискать, то найти его фотосет конечно можно, но что бы представить типаж, достаточно посмотреть на тейлоровского Юру, и получиться Слава Булдаков. Недаром, в момент знакомства в 1999 году, мой друг, время, появиться которому еще не наступило, дак вот, друг этот, наотрез отказался верить в то, что перед ним стоит мальчик, а не очаровательная, пусть и с налетом бомжеватости, девочка с зелеными глазами и копной черных как смоль волос. Тогда, в самом центре города, в то, что он мальчик, поверили ему на слово. История наших отношений со Славкой, изложена в отдельном рассказе, как собственно, и все истории, что мне удалось вспомнить и написать. Славка, увы, обладая сногсшибательной внешностью, и всем остальным, на поверку оказался тем еще фикусом, которому одежда, уют и внимание, нужны до тех пор, пока его вновь не потянет в ближайшую подворотню. А тянуло его туда частенько. Я бы смирился с этой его тягой к бродяжничеству, если бы в очередной раз, одетый и обутый, вылив на себя полфлакона XS, сытый и довольный, он не рассказал своим друзьям и коллегам по помойкам, что все это, он честно заработал, без устали отдаваясь вон тому джентльмену на черном Мерседесе.
Но небеса свидетели – я его тогда никаким пальцем его не трогал, а одевался он исключительно на деньги, что оставил мой друг, сраженный его красотой, в надежде вернуться за Славкой и увезти его подальше от помоек, дать образование, ну и так далее, не мне тебе рассказывать - каждого из нас временами посещают такие вот навязчивые идеи, синдром отцовства какой-то, честное слово. Но в кругу его, Славкиных друзей, учеба и все такое прочее, это считалось моветоном. Отдаваться каждому встречному - вот это другое дело, «прикольно», говоря их языком. От них, облепивших мою машину, я и узнал, причину их столь навязчивого набивания покататься, а можно и не только, можно и в гости, они очень даже не против. Придя в себя, я раскрыл глаза этим "труженикам засаленных матрасов", откуда, как и почему Славка благоухает парфюмом и раз в неделю меняет гардероб. Известие о том, что он низложен, Славка воспринял спокойно, поскольку был уверен, что стоит ему состроить глазки, как у кота в "Штреке", и уж что-что, а на поесть и на попить я ему всегда денег дам, тем паче, что ошивался он всегда в центре, «торчал» под клеем, попрошайничая или подворовывая, ночуя или дома, или в подвалах. И он был прав, черт его побери.
Стало быть, приходит под вечер 4 сентября Девиз и про Славку рассказывает, мол, может, пустим его, на дворе дождь и ветер, а завтра купим ему одежды и отправим восвояси. И как может, показывает, какими он на него глазами смотрел, когда к нам просился. Девиз упылил за Славкой. Приводит. Грязный, вонючий, в одних трико, футболке и домашних тапочках, а на улице + 12 - максимум. Славка без лишних напоминаний залез в ванну, с час он там, в гордом одиночестве отмокал, еще час отмывался, короче, поскольку спал он толком последний раз видимо тогда же, когда и мылся, выйдя из ванны и поужинав на скорую руку, Славка завалился спать. Один. Я в это время в сети сидел, компы тогда в каждой комнате стояли, одним словом, все были заняты своим делом. Старший Славка вскоре тоже спать пошел, Девиз, вроде как домой ушел, его там Женька не кормленный ждал, Дракон, что-то там с Петькой шушукались - обсуждали футбол, не иначе. Петька футбол любил - до одури. Часа, может, в два ночи - звонок в дверь. А я, признаться, жуть как таких звонков боялся, не иначе - как чувствовал. Дождался.

Глава 2

Ты никогда не обращал внимания на то, что арестовывают БЛ обычно на квартирах, совсем уж расслабивших булки, берут прямо в кровати, или непосредственно в студии. Оно и понятно - кто ж на улице будет арестовывать БЛ, когда он может и не БЛ вовсе, а учитель, ведущий своих учеников в музей, или тренер, опять же, ведущий своих подопечных, допустим в бассейн - в таких случаях для милиции основания нужны. А то, что и учитель, и тренер, через час в местном «Катькином садике» встретятся, это уж извиняйте, не пойман, не БЛ.
Получает милиция такие основания, как правило, либо по результатам оперативной разработки, либо, чаще всего, кто-то, им это гнездышко сдает. Сдают, как правило, те же мальчишки, вымещая обиду за то, что как им кажется, их бросили, под давлением родителей или тех же ментов, причин может быть масса. Прошло уже шесть лет, а у меня до сих пор неприятный зуд по телу, при воспоминаниях о той ночи. Короче, звонок в дверь. Я начинаю носиться по квартире, с каждой минутой соображая все меньше и меньше. Все дрыхнут, словно с молотьбы вернулись, а в дверь по-прежнему настойчиво так тренькают. В конце – концов, растолкал Дракона, он на автопилоте пошел к двери, узнавать, кого ни свет, ни заря принесло. Хотя, и так понятно было, что уж точно не свидетели Иеговы или доставка пиццы на дом. Успеваю заныкать под кровать свой мобильник, и как ни в чем не бывало, сажусь за драконовский комп, типа, играю всю ночь напролет. Хозяева квартиры, впоследствии этой находке очень рады были - безлимитный тариф с предоплатой, наговорили, суки, тысяч на десять сверху. Подходит Дракон и говорит, что за дверью милиция, спрашивают меня, в том плане, дома я или нет. Я с грустью смотрю на улицу, первый этаж, давно бы уже сиганул, но что-то я не видел на тот момент себя, в роли лихого малого, удирающего в халате и в домашних тапочках по центу города, а может, они внизу уже ждут меня?
Дракон идет открывать, я пытаюсь будить всех сразу. Славка старший просыпается, но по-прежнему на автопилоте, Девиз тогда не ушел, точно, он сутра собирался с нами на рынок идти, он спросонья очки долго найти не мог, Слава Булдаков так и не проснулся, Петька молодец, сразу от греха подальше, за комп прыгнул. Заходят, наряд милиции, офицерик, и парочка рядовых, просят предъявить документы, говорят, что ищут меня. Все лезут за документами, я нахожусь в ступоре, Булдакова начинают будить милиционеры, но все тщетно. Выясняется, что среди присутствующих, меня нет. Я сказал, что нахожусь не только в ступоре, но и под кроватью? В процессе побудки Булдакова, к вящему удивлению милиции, выясняется, что он спит абсолютно, то есть голый. Естественно, не в халате же ему спать, а одежду еще вечером на помойку Петька выкинул. Воняла она здорово. Я понимаю, что теперь-то они уже точно не уйдут, и покидаю укрытие. Не хватало, что бы меня еще под кроватью нашли. Представляюсь. Милиционеры испытывают удивление еще раз. Мне удается разбудить Булдакова, тот ни хрена понять не может, поэтому тут же отрубается вновь. Офицерик докладывает по рации, что тут он, голубчик, и начинает шарить в моей барсетке, находит паспорт, смотрит на меня и снова докладывает по рации, что ошибки быть не может - это он.
Все пытаются разбудить Булдакова, когда это удается, выясняется, что одежды его нет, и пока мы, как в тумане, ищем во что бы одеть Булдакова, тот снова засыпает. Его в очередной раз будят и одевают во что-то из Петькиного гардероба. Никто никаких вопросов не задает, такое ощущение, что милиция пришла на всякий случай, и что к чему, пока еще не вкурила. В Москве, помню, меня бить начали, как только открылась дверь в прихожую, и продолжали бить с перерывами на перекур пока понятые и съемочная группа из «Петровки 38» не нарисовались. Но те то знали, куда шли, а главное - за кем, те то, опера были, встряхнутые на всю голову, а эти, так, обычный наряд, но и на том спасибо. Мы выходим на улицу. У подъезда стоит УАЗ "буханка", конечно, никто меня на улице не караулил, мы садимся в это исчадие автопрома, и нас везут в районный отдел милиции. Время 5 утра 5 сентября 2001 года. На свободе можно ставить крест.

Глава 3

В райотделе всех закрывают по разным камерам. Булдаков остается спать в буханке. То, что не бьют, говорит о том, что милиционеры что-то знают, но что, сами пока понять не могут, нет у них на наш счет точных указаний. В Дорогомиловскм райотделе только ленивый мусор, на мне свои приемы не отработал, потому, как указания были – бить порномагната - извращенца как кота помойного, вот и били. Остаток ночи провожу в полузабытье, в голове не укладывается мысль что все - отговорила роща золотая и вообще, туши свет, сливай воду.
Часов в восемь утра появляется Похлебкин. Таким счастливым, он видимо был только после первого в своей жизни подросткового оргазма. Меня везут в городское управление внутренних дел, где у него имеется кабинетик. Про схему плохой - хороший милиционер я еще в начальной школе знал. Но одно дело знать, сидя дома в кресле, а другое дело, когда тебе руки за стулом заковывают в наручники, да так, что ломить их начинает минут через пять и башка кругом и вообще, не знаешь, что тебя ждет. Появляется молодой оперок, усики еле-еле под носом проклюнулись, специально для меня подбирали, не иначе. Обольститель хренов. Предлагает по-хорошему все написать, а то есть тут один многодетный папаша – опер, у него аж пятеро сыновей, в возрасте от 10 до 11 лет (наусыновлял он их, что ли?), так что, в моих же интересах не выпендриваться. Оставляет ручку, бумагу, правда, забывает раскоцать наручники. Заходит этакое шкаф – купе, в черных перчатках, с обрезанными пальцами, лысое и с лицом, словно об него каток затормозил. Начинает орать на весь горотдел, что он давно за мной охотиться, что у него у самого трое по лавкам, и что сейчас на всякий случай из меня дух вышибать начнет, что бы я, чего доброго к его сыновьям не пристроился. И даже пару раз тычет мне в зубы своим кулачищем. Говорит, что пойдет, отмудохает моих сотоварищей и вернется. Заходит юнец, и очень удивляется, почему я до сих пор жив, одновременно посматривает на чистый лист бумаги. Предлагает закурить, даже оставляет сигарету и чашку с чаем, снова уходит, так и не сняв с меня наручники. Входит запыхавшийся громила, закуривает сигарету, выпивает чай, снова тычет мне в зубы и, матеря, на чем свет стоит геев и лесбиянок, выходит.
Сияя, как напрестольный крест, заходит Похлебкин. Они, наконец, разбудили Булдакова, и сейчас его осматривает доктор, так что в моих интересах, побыстрее все написать, покуда доктора у него там везде лазят. Я пытаюсь, что-то мямлить, про то, что они могут лазить у Булдакова в заднице, хоть до второго пришествия, как собственно и у Петьки, поскольку тут, а вернее там, где они лазят, моего, они только от мертвого осла уши найти смогут. Громила, кстати не шутил, когда говорил, что пойдет бить моих сотоварищей. Лупили их в тот день в соседних кабинетах люто и беспощадно. Потому как на первых порах, молчали все. Стойкость воспитывали, или про героических пионеров вспомнили, что фашистам не сдавались. Методы у оперов, кстати, очень с гестаповскими методами схожие, и в этом я вскоре убедился на собственной шкуре.
Появляется юнец, и наконец-то, расковывает мне одну руку, другую, чуть ослабив наручник, приковывает к столу. Снова предлагает все написать по-хорошему, чистосердечно раскаяться, и быть может, меня даже отпустят восвояси. Начни у него, как у Пиноккио, у нас более известного как Буратино, расти от вранья нос, он бы прошиб стену и вылез в соседнем кабинете. Он даже начинает диктовать мне, мое же признание, но после того, как он продиктовал что-то про то, что я неоднократно поимел, чуть ли не половину городского дееспособного населения мужского пола в возрасте от 9 до 13 лет, я понял, что опера плавают как жир в супе, и ничегошеньки толком про меня, про нас не знают. Я тактично отказался, что бы то ни било писать и подписывать. Тут же появился громила и нетактично вмазал мне в зубы. После московских похождений, мне этот удар, как слону дробина. Приятного, все одно, мало. Так продолжалось часика полтора. Пишем? Нет. Тресь в зубы. Пишем? Нет. Тресь в грудину. Пишем? Нет. Тресь в затылок. Бесплатную раздачу тычков и затрещин, прекратил появившийся Юнус Дадаев - руководитель следственной группы. Как Табаки подле Шерхана, возле него лебезил Похлебкин. Познакомились, после чего, Дадаев уехал отужинать с прибывшим по случаю моего задержания из Москвы генералом Потерянцевым. Я как-то подсчитал, что только на одни перелеты генеральная прокуратура просадила порядка миллиона рублей.
Вскоре появился Похлебкин, с радостной для меня вестью - доктора ничего у Булдакова не нашли. За исключением того, что Булдаков, даже стоя раком и видимо убаюканный процессом экспертизы, умудрился снова заснуть, ничего аномального обнаружено не было. Заключение экспертизы прилагается. Однако никто меня отпускать не собирался. Явился сытый Дадаев и сказал, что будет учинять мне допрос, с использованием видеозаписи. Принесли видеокамеру, Юнус откашлялся, и началось…
Тут опять является Похлебкин и напоминает Дадаеву, что вроде как у меня есть адвокат, и что вроде как не мешает его на мой допрос пригласить. Я напоминаю, что помимо адвоката, у меня есть еще и Родители, которые ничего о происшедшем не знают, и что не мешало бы позвонить и им, и сообщить, где я и что со мной. Дадаев предлагает мне выбор, либо я звоню адвокату, либо Родителям. Далекий в тот период от юридических тонкостей, влекомый скорее эмоциями, чем разумом, я выбираю Родителей. Приезжает папа, все в шоке, он забирает у меня часы, золотой браслет, мы обнимаемся, короче, сцена достойная самого Эйзенштейна. В протоколе Дадаев делает приписочку, что я, от адвоката отказался, поскольку в его услугах не нуждаюсь.
Допрос проходил примерно в таком духе. Дадаев говорил, что ему все известно, что мои подельники все рассказали, мне предлагалось лишь подтвердить сказанное. Правда он так и не смог мне сказать, что конкретно я должен подтвердить, предлагалось изложить все по порядку. Я поминутно описываю день 4 сентября, поскольку скрывать мне особенно не чего. Рассказываю о том, что действительно, иногда фотографировал мальчишек, исключительно для своей коллекции, и что в их появлении в интернете, виноваты исключительно вредные хакеры, проникшие на мой комп и скачавшие оттель все под чистую. После чего, Дадаев, слегка смутившись, спрашивает меня, не замечал ли я за собой склонности к педофилии. Пришлось рассказать ему, что марками я увлекаюсь еще с детства, и даже есть несколько кляссеров. Юнус начинает нервничать, и просит не делать из него идиота. Время приближается к полуночи. Я все жду, когда же меня, наконец, отпустят. Радостно повизгивая, появляется Похлебкин и отдает Дадаеву какие-то бумаги. Допрос прекращается, и Юнус, исполненный самодовольства протягивает мне постановление об аресте, за подписью прокурора области. Пока на 10 суток и пока в изоляторе временного содержания. Я так и сел, вернее, чуть замертво со стула не сковырнулся. Арест! Камера! Мама, роди меня обратно.
Читаю постановление, там что-то про развратные действия в отношении, как минимум человек десяти, и про изготовление порнографических материалов с участием детей, количеством пионерского лагеря средних масштабов. Ба, да я оказывается еще и похититель! Похитил, негодяй этакий Илью Скворцова, держал его, за все, понимаешь, места, на квартире, фотографировал, в то время как его маман, выйдя из очередного запоя, с ног сбилась в его поисках. Конечно сбилась - ей же деньги Илья привозил, а тут нет его и нет, похмелье и полная алкогольная интоксикация - поневоле забьешь тревогу как последняя алкоголичка, хотя, почему «как»? Удивительная, неподдающаяся пониманию вещь - адрес моей съемной квартиры милиционерам назвал Илья Скворцов. Хотя, его же, подлеца, Похлебкин позднее опозорил на весь свет, когда пустил слух по школе, что Илья был самой востребованной проституткой, ублажавшей гостей чуть ли не со всего света. Пестрят какие-то статьи УК и УПК, но более в уныние меня повергает там и сям мелькающая 135 статья УК РФ. Развратка, на жаргоне оперативников. Жора, вечная ему память, Долгополов, как-то говорил мне, что достаточно упоминания этой статьи в кругу уголовников, что бы тебя порвали как Тузик грелку. А тут, эта статья раз пять, помянута, так что рвать, похоже, будут долго. Похлебкин, в вечерних сумерках, продолжая светиться от счастья как ночник, вроде как намекает, что ИВС, это еще не тюрьма, сиречь, не следственный изолятор, и что в ИВС вроде как вменяемые милиционеры и контингент арестованных будет напрямую зависеть от того, насколько я, в ближайшие дни, окажусь умненьким – благоразумненьким. А уж он, постарается сделать так, что бы меня там не очень били – убивали. Меня, мало чего соображающего, закованного в наручники, на дадаевском москвиче отвозят в ИВС.

Глава 4

ИВС (изолятор временного содержания) входит в структуру МВД, и находиться на следующей ступеньке после медицинских вытрезвителей. Сотрудники, соответственно, подобающего уровня. Сержанты и старшины, реже прапорщики, одним словом – белая, тазобедренная кость личного состава МВД. Ребята, которым категорически насрать на все и вся. Они делают свою работу, тупо и монотонно. У них копеечная зарплата, они воруют, пьют на рабочем месте и занимаются поборами. Они не брезгливы сами к себе и без претензий к окружающим. Они понимают, что это их последний приют в системе МВД, и что о дальнейшем карьерном росте можно забыть. Им глубоко наплевать, кого им привезли среди ночи, есть свободные места в камерах - это главное. Единственное, что смутило дежурную смену той ночи - количество задержанных и доставленных в ИВС развратников, поскольку я замыкал список. Девиз, старший Славка и Дракон, были доставлены в ИВС еще днем.
Меня сдают дежурной смене. Дадаев и Похлебкин, уставшие, но довольные, отбывают отмечать венец своих трудов. Начинается обыск, меня шмонают от макушки до пяток, достают ремни и шнурки, меняют пачку "Золотой Явы", что передал папа, на пачку "Примы", осматривают на предмет синяков и ушибов, после чего ведут в камеру. На руках у меня только постановление об аресте на плотном листе формата А4, так что быстро сжевать его не получится, по сему, как могу, сворачиваю его и прячу в карман куртки. Камеры городского ИВС делятся на два типа: маленькие и узкие, с низеньким потолком и тусклой лампочкой, вмурованной в стену, в шаге от дверей начинались деревянные нары, те настил из досок на 10 человек, и камеры побольше, где стояли шконки, т.е. кровати, вместо пружин которых были приварены стальные полоски. На шконки выдавались матрасы такого уровня засаленности и ветхости, что казалось на них еще спали декабристы, по пути из Питера во глубину сибирских руд. Насекомые, видимо, сохранились с тех же времен. Первую ночь я провел в одиночестве в маленькой камере. Описывать то, что творилось во мне в первую ночь, смысла нет никакого - понять и передать это невозможно, каша из мыслей, нервы натянуты до предела, одним словом, кто не испытал этого на себе, понять все одно не сможет, так что к чему разводить эти сопли. Лежать на досках, говорят полезно, может быть, но все время проводить то сидя то лежа на досках, при чем насланных так, что перепады высот составляют по 2-3 сантиметра, вся полезность, доложу я тебе, уходит уже часа через два – три.
Ранним утром дверь камеры, которую почему-то именуют "робот", раскрылась, и ко мне подселили первого в моей жизни сокамерника. Толстенький такой дядька, с кипой газет и журналов, с пачками нераспечатанной "примы" и в очках, в тонкой золотистой оправе. Само обаяние и учтивость. Он невинно арестованный председатель Питерского пенсионного фонда, ему одиноко на чужбине, он первый раз в такой ситуации, ему очень грустно, но он не сдается и предлагает поведать ему, что меня привело в эту камеру. Узнав, что меня подозревают в изготовлении порнухи, он делает удивленные глаза. Да у него полным полно друзей, у него друзья - сплошь одни изготовители порнухи, он предлагает мне назвать хоть одного из моих друзей - порнографов. Я называю Витю Похлебкина. Он пододвигается поближе и интимным шепотом сообщает, что его, не сегодня-завтра точно отпустят на волю, может, я хочу этому Вите что-нибудь передать? Может, я дам ему адрес Похлебкина? Знал бы, непременно адресок скинул.
Режим ИВС представляет из себя следующее. Подъем в шесть утра, затем завтрак, проверка, обыск, обед в двенадцать дня, вечером проверка, обыск, ужин в семь, отбой в десять. Коронная фраза всех ИВС: "Кипяток брать будем?", подразумевает, что раз в сутки, арестанты получат кружку кипятка, что бы заварить в нем чай. Электричества, за исключением лампочки не предусмотрено. Кипяток, на поверку оказывается теплой водичкой, заварить в которой решительно ничего не возможно. Спички разрешены только россыпью, сигареты из пачек вытряхивают, зубную пасту выдавливают в целлофановый пакет. Фильтры у сигарет отламывают, но, как правило, менты меняют любые сигареты с фильтром на "приму" 1:1, вне зависимости от марки сигарет, ну быдло, хоть за счет арестантов, нормальных сигарет покурят. Из удобств - холодная вода из вечно текущего крана над дыркой в углу, заменяющей унитаз, и именуемой "дальняк". Кормежку носят из столовой ПТУ, что напротив. Такое ощущение, что приносят то, что недоели зажравшиеся пэтэушники. Конечно, с домашних харчей, такая еда кажется помоями, однако, по сравнению с тем, чем кормят в СИЗО, объедки пэтэушников, воспринимались как ресторанный изыск. Дядьке принесли передачку. Курица – гриль, белый хлеб, газеты, пару пачек нераспечатанной "примы", палку колбасы. Видимо, привет от пенсионеров.
Меня называют на выход. Пришла мой адвокат. Лариса Михайловна в шоке. Вообще, поведение адвокатов делится на две составляющие, с возможными оттенками - это нескончаемый оптимизм, и искренний шок. В данном случае на лицо было второе. Она искренне удивлена моим арестом. Ее прямо таки трясет от юридического беспредела, устроенного Дадаевым на допросе, поскольку адвокат должен был быть в любом случае. На смену шоку приходит оптимизм, она меня уверяет, что все образуется, предлагает крепиться. Она сама еще толком ничего не знает, но уверена, что так им это с рук не сойдет, что она им всем покажет, и что вся прогрессивная общественность стоит на моей стороне, что сейчас не тридцать седьмой год и вообще, ее послали по матери при входе, и она вся в шоке. Расстаемся, чуть ли не родственниками.
Не успеваю доесть курицу, как снова тянут на коридор, или "продол". Приперся Похлебкин. Начинает нести полную чушь, что и у него, оказывается, есть дочь, и что он дал святой обет с такими как я бороться, что если я срочно не раскаюсь в ближайшие пару дней, то сидеть мне года четыре – минимум. Тогда, для меня это была катастрофическая по продолжительности дата. Четыре года, мама родная, тут минуты считаешь, а с такой статьей как 135, да не приведи господи, да четыре года – кошмар! Похлебкин предлагает список для покаяния. Меня устраивает пункт о том, что, находясь в нетрезвом виде, сел за руль, и подвез двух мальчишек, чудесным образом, миновав все посты ГИБДД. Начинаю неистово каяться. Витя багровеет от злости. За стенкой, в соседнем кабинете кого-то лупят. ИВС, это вдобавок ко всему, вотчина оперов со всего города. Они тут чувствуют себя настолько вольготно, что могут творить все, что пожелают. Могут избить, могут подсунуть наркоту, могут спровоцировать драку в камере, могут, могут, могут, и управы на них никакой не было, и нет до сих пор. Похлебкин бить, конечно, не стал бы. Комплекцией не вышел. Забздел бы, однозначно. Извините, виноват, из деревни – бзделоват, как говорится. Но говна он наделал в своей жизни столько, что черти в аду его с надроченными, как дорогого гостя ждут, не дождутся.
Позднее узнаю, что Дракона, Славку и Девиза вскоре из ИВС отпускают. Дракон, тогда еще наивный правдолюб, первым делом дует к Петьке, попроведать, как он там себя опосля такого стресса чувствует. Петьке хорошо, ему как с гуся вода. Девиз сломя голову бежит к себе на квартиру, там взаперти сидит голодный Женька, однозначно его материт, и вообще, совесть надо иметь - пропадать на два дня! После чего, Дракон идет прямиком в прокуратуру и настойчиво требует объяснений, почему и за что его отлупили в горотделе, на каком основании посадили в ИВС, кормили всяким дерьмом и вообще, у нас демократия, или как? Девиз, по-моему, тоже выступил с нотой протеста. В прокуратуре их внимательно выслушали, покивали головами, после чего, со словами о том, что вышла ошибка, их по новой арестовывают, и отправляют обратно в ИВС. Демократия в действии.

Глава 5

8 сентября меня вновь выдергивают из камеры. В кабинете Дадаев, Похлебкин и Лариса Михайловна. Все прибывают в состоянии, словно пришли на вручение правительственной награды. Лариса полна оптимизма. Дадаев полон им ничуть не меньше. Будут предъявлять обвинение. Час от часу не легче. Это говорит о принципиальной смене моего статуса, из подозреваемого, я превращаюсь в обвиняемого. Ларисе не терпится узнать, в чем же меня обвиняют. Ага, 135 - развратка , 242 - изготовление порно, 132 часть 3 - перепихон с применением насилия, или с использованием беспомощного состояния того, в кого пихают. Позвольте, а это-то с какой стати? Лариса начинает гневно курить. Похлебкин, улыбаясь как иезуит, говорит, что Слава Булдаков, окончательно проснувшись, вспомнил и настаивает на том, что я его отпердолил в ночь ареста, с 4 на 5 сентября сего, стало быть, 2001 года. Вот так сурпрайз! А сколько их еще будет!
Лариса искренне возмущена таким свинством со стороны Булдакова и требует беседы со мной тет-а-тет. Дадаев с Похлебкиным выходят в соседнюю комнату, где с видом детей прильнувших к черному блину радиоточки и, слушающих сводки с фронта, прижимаются к динамикам от прослушки. Черта лысого они что услышат. Лариса 20 лет адвокатит, она сама из "бывших", и о том, что комната напичкана микрофонами, не знал, разве что, только я сам. Беседу ведем по бумажке. Лариса предлагает взять 51 статью конституции, т.е. молчать, как рыба в пироге, и не давать никаких показаний. Пусть сами копают, если им это надо, а мы будем сидеть и молчать, молчать и сидеть. Лариса требует, что бы я всегда настаивал на ее присутствии, в случае любых следственных действий, будь то допрос или очная ставка, или хоть экскурсия по местам боевой и прочей славы. Я согласно киваю. Лариса говорит куда-то под стол, что Юнус с Витей могут вернуться. Сработало. Явились, как двое из ларца, только не очень одинаковых с лица. Я подписываю постановление о привлечении меня, в качестве обвиняемого, одновременно пишу, что в силу своего права не давать никаких показаний, я от дачи показаний отказываюсь, на основании статьи 51 Конституции РФ. Самое неприятное из всего этого то, что теперь, я однозначно отправлюсь в СИЗО № 1.
То обстоятельство, что я отказался давать показания, Дадаева слегка нервирует. Он начинает, открыто говорить, что вот из-за такой позиции, навязанной адвокатом, как правило, страдают сами обвиняемые, что мне еще ехать в СИЗО, и что мое не желание сотрудничать со следствием, снимает с них всякую ответственность, поскольку они, де, не заинтересованы теперь в моей безопасности, когда им от меня никакого толку нет. Лариса говорит, что этот номер у них не прокатит, что она сама 15 лет следопытила, и вообще, идите все на хрен вместе со своим Булдаковым.
По закону, держать меня в ИВС могут не более 10 суток, следовательно, отправить меня могут в любой момент, но не позднее 14 сентября. За давностью лет, я уже не помню всех, кто перебывал в камере, в которой я сидел в ИВС. Как правило, это были мелкие хулиганы, пьяные бомжи, нашкодившая молодежь, мелкие воришки, не способные ни украсть, ни покараулить. Дядька в очках, кстати, на второй день снялся с насеста. К нему я еще вернусь, но чуть попозже. Если к кормушке подходит мент, и, назвав фамилию, начинает задавать много вопросов, это значит, что тебя "описывают", и ближайшим этапом ты отчалишь в СИЗО. Время шло, одних описывали, других переводили в другие камеры, третьих, видимо вообще выгоняли по домам, в мою сторону, движений не было никаких. Напряжение мое нарастало. Я уже слегка отошел от шока первого дня, освоился, Родители передали мыло, полотенце, зубную щетку и комплект сменного белья. Для них тоже наступили дни и бессонные ночи тревог и переживаний. Я ненавижу себя за это и ненавижу тех, кто положение это еще больше усугубил.
10 сентября, утром, меня называют с "вещами на выход", не иначе, как переводят в другую камеру. Я выхожу, но ведут меня не к камерам, а к выходу, где снова обыскивают, и закрывают в клетку. Я в недоумении. А что, чем черт не шутит, может выпускать собрались? Три здоровенных лба, что стояли и оформляли какие-то документы, изредка посматривая на меня, с надеждой на освобождение вязались не очень. Появившийся Похлебкин, окончательно эту надежду похоронил. Меня заковывают в наручники и выводят на свежий воздух. Я бы мог ничего и не спрашивать, вопрос застыл у меня в глазах и на устах. Здоровенные лбы читать по глазам и по устам не обучены, они по ним только бить умеют. Садимся в новую десятку, угадай, кто за рулем?
Меня садят посерединке двух амбалов. Твою мать! Едем по начавшему желтеть от осенней листвы городу. Народ спешит по делам, теплынь, солнышко светит, амбал справа ни слова не говоря технично так вдаряет мне под ребра. Похлебкин оборачивается на мой ох, и со ставшей уже привычной ухмылкой говорит, что меня эпатируют в Москву. Амбал слева, воспользовавшись, что его рука лежала у меня за плечами, не менее технично бьет мне по затылку. Похлебкин предлагает познакомиться с амбалами. Это оперативники с Петровки 38, специально прилетели за мной, так что шутки кончились (после этих слов, я снова получаю под дых и по затылку), теперь мной занимается генеральная прокуратура, и вообще у него большие сомнения, что мы больше свидимся, поскольку из Москвы, из тамошних следственных изоляторов, с такими статьями как у меня, как правило, не своих двоих не возвращаются. Радостное гыгыканье и хихиканье по всему салону. Из раздроченной магнитолы очень своевременно, про дорогу в ад басит Крис Реа. В аэропорту нас уж поджидают Дадаев, еще один опер из Москвы, генерал Потерянцев и спец по маньякам и детям - следовательша Онопченко. В Москву летят все, кроме Дадаева и Похлебкина. У самого здания аэропорта есть скверик, клумбочки, лавочки, вот в этом скверике вся шайка-лейка и расположилась. Похлебкин у всех на побегушках, узнает, что там с рейсом и билетами, приносит кофе и выпечку, рассыпается в комплиментах Онопченко, лебезит перед генералом и кокетничает с операми Петровки 38. Я как идиот, сижу на скамейке, закованный в наручники, а кругом, твою мать, осень, золотая осень 2001 года! Генерал предлагает Похлебкину сходить и купить мне, чего-нибудь покурить и пожевать. Я бы и сам сходил, но видеть, как Похлебкин несет мне кофе и пачку "примы", о, ради этого, хрен с ним, я посижу на лавочке.
Потерянцев вообще был словно и не при делах вовсе, с виду, этакий добродушный жидок. Хотя мне говорили, что он, ну прямо чуть ли не лучший следователь России, что на его счету раскрытие очень громких дел, правда, никто так и не смог вспомнить – каких. Оно и понятно, поскольку вскоре стало ясно, что выражение "свадебный генерал" - это не метафора, это кредо генерала Потерянцева. Над его непроходимой, непролазной профнепригодностью, по крайней мере, по части «преступлений» на почве БЛ, впоследствии не потешались разве что стенографистки и секретарши самого задрипанного райотдела милиции моего города. Но тогда этого никто не знал и все трепетали. Онопченко я вообще с тех пор больше не видел, и даст бог, не увижу. Вспоминаю о ней лишь потому, что, знакомясь с материалами дела, постоянно на ее фамилию, как на проводившую допрос потерпевших, или руководящую следственным действием, натыкался. Не удивительно, что потерпевшие подписывали все, что требовалось. Глядя на косматые брови Онопченко, которыми она шевелила, или это осенний ветерок у нее их трепал, я бы то же подписал все, не глядя. Учитывая, что со слов потерпевших, она еще и орала на них, угрожая упеткать всех в колонию для малолетних извращенцев, телепая над ними своим безразмерным бюстом, то ничего удивительно в том, что напуганные вусмерть мальчишки подписывали все подряд, лишь бы поскорее от этой "мисс с бровями" отделаться.
Дадаев подсел ко мне на лавочку. А ведь он предупреждал, он ведь советовал не упираться рогом, предлагал сотрудничество, а я его не послушал, ай-я-яй! Теперь он ничего поделать не может. Дело забирает генеральная прокуратура, меня переводят в Москву, следствие теперь будут вести тамошние следователи и опера, и вообще, ему меня даже немного жаль. К нам подсаживается опер с Петровки. Уж он то знает, как со мной обращаться, уж он то таких повидал на своем веку, уж он то мне покажет, как мальчиков портить, дайте только до Москвы долететь. Дадаев застенчиво улыбается. Мне бы идиоту тогда подумать - с чего бы это вдруг, когда дело на 100% местное, года я и терпилы живем в радиусе пяти - семи кварталов, меня вдруг этапируют в Москву. Но мне тогда плохо думалось, опер этот, зудит над ухом, и вообще, я старался по сторонам смотреть - запоминал родные пейзажи, может и не доведется вновь свидеться, да о Родителях думал, хотя, поздно пить боржоми, когда почки отказали. Объявили посадку на 313 рейс.

Глава 6

Посадка как посадка. За тем исключением, что меня пристегнули к одному из оперов, и мы проходим в зал ожидания, минуя ворота металлоискателя. К счастью, никого из знакомых в зале нет. Я, пристегнутый к амбалу, ах, что они могут подумать? Вся компашка садиться в хвосте самолета. Меня садят у иллюминатора и снова заковывают в наручники. Потерянцев что-то там щебечет о погоде в Москве, Онопченко зовет всех к себе в гости - пить коньяк. Такое ощущение, что это нормальные люди, возвращаются из командировки, все позади, одним словом, в то, что, по сути, лечу я, быть может, в одну сторону, волнует только меня. Вскоре после взлета, стюардесса предлагает отобедать. Опер, что сидит со мной рядом, начинает инструктаж. Если я вдруг вздумаю на него напасть, он будет стрелять, если я вдруг вздумаю бежать, он будет стрелять, если вдруг я непроизвольно пукну, он тоже будет стрелять. Я пытаюсь вяло шутить, насчет того, что ему, что бы угробить нас всех, достаточно будет стрельнуть один раз, и что если он не даст мне гарантий, касаемо моей безопасности в столице нашей родины, я, опосля допровских харчей, газану на весь салон так, что стрелять ни в кого не придется. Этот опер вообще показался мне наиболее вменяемым, на фоне его гориллаподобных коллег. Есть приходиться одной рукой, вторая пристегнута к креслу. Час сорок пролетают незаметно, и вскоре объявляют посадку. Твою мать, сколько раз за последнее время я садился и взлетал с этого аэродрома, все знакомо, словно и сейчас я прилетел на пару дней, словно и на этот раз все будет также. Хрен. Также не будет уже никогда, и застегнутые наручники на моих запястьях - лучшее тому подтверждение.
У трапа самолета стоит синий, наглухо тонированный фордовский фургон с надписью: "Генеральная Прокуратура России". Пассажиры, что сгрудились в аэропортовском автобусе, срочно прильнули к окнам, смотрят, кто это прилетел, и кто будет садиться в фургон. Спускаясь по трапу, пытаюсь делать вид, что я вроде как ни при чем. Получается так себе, поскольку наручники ясно дают понять, при чем, и еще как при чем. Как могу, делаю вид, что это не я пристегнут к оперу, а он ко мне. В фургоне каждый считает своим долгом пошутить на тему "кареты к подъезду", при чем, шутят все по очереди, смакуя сам факт - как это прикольно, за мной прислали машину к трапу. Водила говорит, что встречает, какого то генерала, а про то, что с генералом летит какой-то извращенец мирового масштаба, слышит впервые и просит извращенца показать. Поскольку из рассекреченных извращенцев, в фургоне только я, все затыкаются, и показывают меня водителю. Тот с интересом рассматривает меня, вздыхает и заводит фургон.
По пути, около станции метро Юго-Западная, с грацией слонихи, фургон покидает Онопченко. Вскоре, ни к селу, ни к городу, пожелав всем спокойной ночи, выходит Потерянцев. Опера принимаются мусолить тему о том, что с такими как я, обычно делают в тюрьме. Начинают прикидывать - в какой бы следственный изолятор меня определить, что бы там меня не сразу прикончили, поскольку у них есть еще надежда, что я одумаюсь и начну таки сотрудничать со следствием. В ту пору, изоляторов в Москве было штук шесть. Кроме Бутырки и Матросской тишины, есть Красная Пресня, Водный стадион, Текстильщики, Лефортово (тьфу-тьфу), и изолятор для малолеток. Может попроситься в последний?
Опера решают заехать на Петровку 38. Под вечер в Москве пробки. А нам эти пробки похрену, сирена орет, крякает спец. сигнал - раздайся грязь, говно плывет. На Петровке нас похоже, не ждали. Такое ощущение, что нас вообще нигде не ждали. Уже стемнело, а фургон со мной и оперативниками, по-прежнему торчит на задворках Петровки. Они все куда-то названивают, матерят Потерянцева, матерят меня, матерят начавший накрапывать дождик. Они, блин, жутко за сегодня устали, они вернулись с задания, они весь день рисковали своими жизнями, и видимо, рисковать им еще придется долго. В конце концов, решают определить меня по их словам в "санаторий класса люкс" - ИВС на Петровке 38. Я, видимо, должен быть им за это благодарен, я не представляю себе, как мне повезло - провести ночь на Петровке 38. По мне, дак пропади она пропадом. Но все же лучше, чем сразу в один из СИЗО - сдохнуть я всегда успею.

Глава 7

Удивительное дело, но опера, в чем-то действительно оказались правы. По сравнению с нашим ИВС, ИВС на Петровке 38, это все равно, что Эль-Дубай Хайят, супротив гостиницы "Ленинград" на Соловецких островах. Расположен ИВС в отдельном здании, в самом центре комплекса Петровки 38. С улицы видны нормальные такие окошки, правда, все в мелкой сетке, но все же лучше чем просто отверстия 20 на 20 сантиметров, забранные в стальные жалюзи, именуемые "ресничками" как у нас. Меня проводят через КПП и садят в бокс, размером метр на полтора и высотой метра в два. Кругом кафель, все начищено до блеска и покрашено в желтый цвет, и что удивительно - ни разу никто не назвал на "ты". Милиция, опять же, все тверезые, барышни в форме, лимита конечно, но все лучше, чем отрыгивающий чесночным перегаром и не прекращающий ни на минуту отборный мат, мент из "моего" ИВС. Сначала обыск. Снимите, пожалуйста, то, снимите, пожалуйста, это, откройте, будьте добры рот, сделайте милость – одевайтесь. Ведут на медосмотр. Врачиха, ну вылитая клизма, старая и сморщенная как чернослив, ей лет под семьдесят, не меньше, на меня не смотрит, что-то там записала, и шасть - на мои лекарства, что мне Родители в ИВС передать успели, вцепилась мертвой хваткой. А потому она клизма, что только клизма может через два дня смотреть мне в глаза и шамкать, что никаких лекарств она в глаза не видела, и вообще у меня, их с собой не было. Выдают комплект белья, два полотенца, рулон туалетной бумаги, одеяло и подушку. Сервис, мать их. И всем вроде как, слава богу, насрать - кто я и что я. Конечно кругом решетки и видеокамеры.
Всего четыре этажа или нет, три, ну не суть, ведут по коридору, двери в камеры здоровенные, железные, сплошь замки и запоры. У нас то, прости господи, не двери, а срам – кособокие, деревянные, все в заплатах, закрываются с пятого пинка, при чем тут же отпадывает окошко, в которое еду просовывают - в народе "кормушкой" кличут. Здесь нет, здоровенная камера на шесть персон, стоят нормальные кровати, тумбочки, на стенах висят шкафы, правда, железные, зеркало, блин, глянул я на себя и обомлел - вот что тюрьма с человеком делает – заросший, худой, волосатый. А ведь сижу то - девять дней! Горячая вода – обалдеть! Унитаз за невысокой, метра полтора от силы, стеночкой, в народе – "трамвайчик". Электричество в розетки подают два раза в сутки - час утром и час вечером. Радио голосит строго с шести утра и до восьми, и вечером, с восьми и до десяти. Кипятильники выдают на время подачи электричества, у кого есть чай, успевай, вари чифирь.
Сосед, один на всю камеру. Пожилой дядька, не сказать что матерый уголовник, но по замашкам, не член РАН – точно. Удивлен, что я не местный. Он, правда, то же откуда-то из Сибири. Короче, познакомились. Хочешь, скажу, как определить - сколько человек отсидел в своей жизни? Дай ему сканворд или кроссворд разгадать. Отсидевший, больше 10 лет, и не запустивший себя, щелкает любые, с задержкой на вопросе секунд по пять-десять. Отсидевшие больше 10, плюс отсидевшие часть срока в тюрьме, то есть "под крышей", или в "крытой" - проглатывают кроссворд любой сложности моментально, вне зависимости от тематики. Потому как библиотеки в крытых тюрьмах хорошие. Литературы там – море. Вот они и читают, годами. Мой сосед щелкал кроссворды как семечки. Я доселе никогда не видел, что бы человек, даже не задумывался над ответом, выдавая его так, словно это и не вопрос из области термоядерного синтеза или этнографических особенностей алеутов Аляски.
В любом случае, ИВС, это еще далеко не тюрьма, и даже не СИЗО, это так, прелюдия, во время которой тебе дают возможность оклематься, прийти в себя, а в таких ИВС, как на Петровке 38, даже подкопить силенок. Рацион лишен излишков, но голодать не приходится, поскольку дают именно то, что положено по закону, тютелька в тютельку. Положено масло – держи, положено 50 граммов мяса – держи, положено 2 грамма чая в день – держи, не говоря уже о кашах, всяких и разных. Никто не обязан тебе задавать никаких вопросов, а ты, в свою очередь, не обязан на вопросы отвечать. Лежи себе, смотри в потолок и думай. После отбоя, свет вырубают, включают красный ночник. Спать, укрывшись с головой нельзя, бдительный мент, что постоянно "пикует", т.е. подглядывает за тобой в "волчок", т.е. в глазок, тут же начинает тарабанить в дверь, и требует одеяло с головы снять. Хорошо, что хоть руки разрешают под одеялом держать. Тебя мама, когда ты засыпал, никогда не заставляла руки поверх одеяла держать? Самое интересное, что мамы, столь усиленную заботу о твоих руках, как правило, никогда не объясняют.

Глава 8

На выход называют тоже довольно своеобразно. Мент подходит к двери, после чего, спрашивает задержанного с фамилией, допустим на букву "с". Зачем эта конспирация – непонятно. В этом есть какой-то непознанный до сих пор мною секрет. Ладно бы в камере сидело рыл сорок, и каждый обладатель фамилии на "с", стал бы на всю камеру орать до тех пор, пока не проорали бы нужную. Но когда в камере сидят Петров и Сидоров, спрашивать задержанного с фамилией на "с"? Одним словом, вот таким макаром называют меня ни свет, ни заря, утром 11 сентября. Ведут наверх, в кабинет, обшитый звукоизоляционной плиткой. Стол, стул, кресло и вид на Петровку и даже чуть-чуть на столичный пейзаж. В кабинете молодой человек, короткая стрижка и стандартный набор начинающего оперативника – черная водолазка, джинсы в облипочку, кожаная куртка, отсутствие растительности на лице и признаков интеллекта. Он без обидняков, предлагает мне сразу сознаться во всем. Он, де, таких как я, колет по пять человек на дню. Если бы не служебный долг, он бы меня прямо тут пристукнул. Но ему нужно от меня знать все - когда я убил, где я убил и скольких я убил. У меня от таких слов глаза на лоб полезли. Он говорит, что запираться бессмысленно, из Уренгоя уже едут свидетели. Порвите меня на части, но я в Уренгое отродясь не был, не говоря уже о том, что бы там, на этой жопе у глобуса, кого-нибудь укокошить. Он открывает блокнотик, и смотрит, то на меня, то в блокнотик. Судя по тому, как спадает спесь с его лица, оперок попал ногами в жир. И ведь действительно попал, поскольку открывается дверь и входит точно такой же оперок, разве что ростом повыше и блондин. Блондин начинает материть оперка за то, что тот не того выдернул из камеры, и что этот, сиречь я, это вообще другого поля ягода, это вселенское зло, сосредоточение порока и вообще, как меня земля носит. Блондин, оказывается, пришел за мной, дабы вести на первый допрос. Облажавшийся оперок уходит.
Блондин начинает все по новой. Для начала, он спрашивает, знаю ли я, где я нахожусь. Потом начинает говорить о том, что отдел, где он работает, исключительно, такими как я занимается, и что, как правило, после этого, выживших среди таких как я – единицы. Он предлагает сдать мне моих покровителей в системе МВД России. Я обещаю подумать, но песенка Похлебкина, похоже, спета. Он предлагает мне рассказать, кого, когда, где и как. Тут же достает список с фамилиями тех, кого я, по его мнению, успел оприходовать. Оперативно ребята работают, ничего не скажешь. Мое упоминание об адвокате, вызывает у него приступ гомерического смеха, после чего, врезав мне по зубам, он предлагает еще раз вспомнить, что нахожусь я на Петровке 38, где общепринятые законы не действуют, и все теперь в моей жизни, как собственно и моя жизнь, зависит от некого таинственного и ужасного человека, по имени Эдик. Эдик пока в отпуске, и у меня есть парочка дней, что бы все обдумать. Сегодня нас ждет первый допрос, проводить который будет сам генерал Потерянцев, так что он настоятельно рекомендует мне не будить зверей в том месте, куда мы сейчас отправимся. Путь наш лежал в само здание на Петровке 38, где эти спящие до поры звери обитали. На выходе на меня снова надевают наручники, и через внутренний двор, мимо новехоньких иномарок с мигалками, мимо снующих туда-сюда людей, он ведет меня на третий этаж непосредственно в самом здании на Петровке 38. Заходим в кабинет, я до сих пор, когда показывают по ТВ здание на Петровке, с удовольствием, про себя отмечаю - вот это окошко, вот тут я сидел, прикованный к столу - ностальгирую на них, одним словом.
Поразило обилие музыкальных центров, микроволновок, телевизоров, видеомагнитофонов и коробок с видеокассетами - они стояли буквально повсюду. У окошка с видом на московские улицы притулились два стола. На одном из них стоял компьютер, на втором печатная машинка и еще какой-то хлам. Везде, где только можно, фотографии нашего брата, вперемешку с фотографиями из жизни сотрудников отдела. Очень они порою гармонично смотрелись. Вот они в Нью-Йорке, вот они в Париже, вот они где-то там еще - короче, ребята в МУРе, не плохо устроились. Телевизоры все работают, каждый показывает определенный канал. Меня пристегивают к столу, оставляют пачку сигарет и пепельницу. Через каждую минуту заглядывает очередное лицо, и словно убедившись, что это именно тот, о ком ему говорили, довольно хмыкнув, исчезает. С каждой стены на меня сморит Высоцкий в образе Глеба Жеглова. Для них Жеглов, это как для части из нас - Аарон Картер, или новоявленная икона – Флориан, недосягаемый идеал, разве что не дрочат на него, хотя, кто знает, врать не буду.
Появляется, кто бы ты думал? Дадаев - собственной персоной. Он прилетел, дабы самолично вести допросы. Уже потом, мне по секрету рассказали, что Дадаев тут ну прямо мозоли всем на глазах своей персоной натер. Он, видители, думал, что ежели тереться в среде оперативников и начальства, которого на Петровке 38 как грязи, то глядишь, его заприметят и быть может, пригласят в Москву. Ага, щаз. Держи карман шире. Но тогда он этого еще не знал, вот почему и прилетел, за государственный счет, разумеется. Кто такой Дадаев у нас? Большой начальник из краевой прокуратуры. А кто он на Петровке 38? Тьфу, и растереть. Таких как Дадаев там туева хуча, вот почему оказавшись на Петровке, Дадаев стал до боли похож на Похлебкина. Та же заискивающая перед всеми улыбочка, желание подсобить, быть замеченным - противно смотреть, ей богу!
С его приходом, по всем каналам начали показывать сводки из Нью-Йорка. Там не то война, не то горит и рушится все к чертовой матери. В коридорах и кабинетах начинается подозрительный оживляж. Вроде как даже пустили слух, что велено получить табельное оружие. Как бы под шумок меня не кокнули. К счастью, про меня, в очередной раз забыли, и не мудрено - бомбят Америку! А мне что, мне ничего, сижу, курю, смотрю в прямом эфире, как рушатся небоскребы. Заходит Дадаев, слегка не в себе, говорит, что поскольку в Америке не пойми что твориться, допрос переноситься. Я пытаюсь намекнуть, что если меня сей момент, не отпустят, то можно ждать и не такого, но с юмором у Дадаева напутано, поэтому, от греха подальше, тему не развиваю. Вскоре меня уводят обратно в здание ИВС.