Действие происходит в начале 1960-х. Оно развивается медленно, но не торопите героев; пусть насладятся безмятежными днями… а любовь, она всегда тут как тут.

У персонажей не было реальных прототипов, но спасибо моему отцу, я действительно ходил под парусом. И спасибо вам, Стивен, Джерри, Джон, Джей-Пи, Лоуренс, Джефф, Иона, Марк и другие – вы были прекрасными друзьями. Правда, вы были прямыми как стрела, и никто из вас, увы, в меня не влюблялся!

Глава 1

– Что? Мама! – Такого удара судьбы я не ожидал.

– Дорогой, ты не рад?

– Да я тут записался в летний лагерь. Новый. Под Саутгемптоном.

– И ничего не сказал?

– А что? Все равно у папы завал на работе. Он сам говорил. Ну, я и решил…

– А посоветоваться? А спросить про деньги на путевку?

– А вы со мной советовались?

– Ну, знаешь! Хорошо, рассказываю. Твой отец постановил, что две недели в Эмбердейле нам по карману. Несмотря на летний сезон. Мы внесли задаток за три места.

– Ну мама!

– Спокойно, милый. Ты же не думаешь, что мы будем швыряться деньгами. Терять задаток, а потом еще покупать тебе путевку. И дома мы тебя тоже не оставим, даже не думай. Нечего ребенку делать в городе одному. И вообще, тебе же там нравилось!

– Ну нравилось. Только в этом году все едут в лагерь. Мы с Алексом и Ником должны были спать в одной палатке. И с Чарли.

– Извини, им придется обойтись без тебя.

И я заткнулся. Какие у ребенка права? То есть я еще закидывал удочки пару раз, но их разве переспоришь. Особенно когда деньги уже заплачены. Всю жизнь мы затягивали пояса, потому что папа учился на адвоката, и теперь никак не остановимся. Хотя у папы уже своя фирма, и мы по идее встали на ноги.

Скрепя сердце я рассказал о своем провале друзьям. Они, конечно, проехались на мой счет. Каким придурком я буду выглядеть. Каким паинькой мне придется быть. А еще нас того гляди поселят в одном номере. А раз я уже большой, мне на ночь будут надевать повязку на глаза и вставлять затычки в уши, чтобы родители могли это самое, миловаться.

Я брякнул, что мол не знаю, как у кого, а у меня родители такими глупостями не занимаются. Меня тут же спросили, как же я тогда на свет появился?

Я не нашелся, что ответить. И мы поехали в отпуск.

Когда мы подъезжали к отелю, я все еще дулся – из-за того, что дорога долгая, что погода пасмурная, что не попал в лагерь, что не знал, как перестать хмуриться, не роняя достоинства.

И вообще, как так можно – разлучать человека с единственными тремя людьми на свете, ради которых я терпел школу. Да еще такими симпатичными…

Но вот перед нами выросло знакомое викторианское чудо-юдо, в котором чуть ли не все окна разной формы, разных размеров и на разной высоте. Не сооружение, а недоразумение. Сразу ясно, что внутри через каждый метр коридора – ступеньки. Так и представляешь себе в дрезину бухого архитектора, командующего криворукими каменщиками!

Мне так захотелось поделиться этой картиной с друзьями, что защемило в груди. Ну почему я не догадался пригласить их с собой? У их родителей нашлись бы деньги… Мы бы поселились в одном номере… И вместе переодевались… в плавки, а то в школе перед физкультурой я ведь ничего, в сущности, и не видел. Мечты, мечты!

Нам сказали номера комнат. Слава Богу, меня не поселяли в двойном номере с родителями. (Со мной так обращались до одиннадцати лет. В школе это приходилось тщательно скрывать!)

Все служащие отеля считали своим долгом мило улыбнуться и объявить: «Как он вырос!» Я стойко терпел издевательства, хотя – и это ужасная тайна, о которой не знает ни одна живая душа, – я отнюдь не вырос. Я мал для своего возраста.

Это называется задержка развития.

Правда, с недавних пор по результатам моих ежедневных измерений – в стоячем виде –
наметилась тенденция к росту; снизу тоже немножко прибавилось. А так у меня все нормально. Ну там волосы (светло-коричневые), глаза (не знаю, какого цвета, не смотрел), нос (одна штука, похож на папин), рот (широкий, обычно до ушей) и все прочее на скромном теле ростом 5 футов 2 дюйма* (в смысле это все мое тело 5 футов 2 дюйма – а вы что подумали?).

Одно утешение – я еще не начал подозреваться родителями во всех грехах, как мои друзья.

Хозяин отеля вручил мне ключ (почему-то не такой, как дали родителям, а какой-то древний), и я поплелся за ними наверх со своим чемоданом – наследством от маминой молодости. Жаль, что у меня нет чего-нибудь посовременнее и более мужественного, вроде рюкзака.

Хозяин отвел нас в номер родителей. Как старые клиенты, они получили солидное помещение с видом на залив и острова.

Да, залив… и острова… и парусные ялики… и купание… и рыбалка… я, правда, не рыбачу (кроме тех двух раз, потому что в том году все рыбачили.) Зато я очень рано и очень быстро научился ходить под парусом. Само собой, мне обещали, что если мы еще сюда приедем, мне разрешат самому взять ялик на неделю и плавать к островам. Мне все-таки будет о чем рассказать друзьям!

Что-что? Хозяин начал объяснять родителям, что до моей комнаты далековато, но не хотят ли они пойти посмотреть, где я буду жить? Они решили, что хотят.

В общем, так. Номер родителей был на южной стороне отеля. Мы прошли по коридору, потом вверх по лестнице, потом опять по коридору, вниз по лестнице, опять вверх по лестнице, опять по коридору… и наконец пришли к двери, ведущей в нечто шестиугольное, как уличный почтовый ящик. Тут все мое уныние испарилось. Старую башню отремонтировали! И моя спальня будет там!

Эта башня – местная достопримечательность. Она высокая, толстая, и с одного боку к ней примыкает шестиугольная башня поуже. В прошлые приезды нам рассказывали, что это винтовая лестница, которая ведет к двум комнатам в главной башне – одной на самом верху, и еще одной этажом ниже. Долгие годы башня была заброшена, и вот, наконец… Ух!

Я бросил чемодан и чесанул вверх по лестнице, как вспугнутый кролик, обогнав хозяина и родителей. Я не сомневался, что моя комната на самом верху. Я добрался до нее и подергал ручку. Заперто. Тут меня стали звать снизу, и с некоторым разочарованием до меня дошло, что мой этаж ниже.

Но все равно, комната была чудесная – нормальных размеров, разве что низковата, окна на восток и на запад, и, к полному моему восторгу – двуспальная кровать! Вот теперь я поверил, что вырос. Без особых причин, от одной этой мысли я почувствовал приток крови внизу.
За восточной стеной, примыкавшей к отелю, был даже душ с туалетом! Дверь на лестницу была на северной стороне.

Я решил попытать счастья.

– А на верхнем этаже комната занята? – спросил я.

– Да, – ответил хозяин. – Ее забронировали еще Бог знает когда. Там сын наших постоянных клиентов. Вы, наверно, скоро познакомитесь.

Вот еще! Очень мне нужен тип, захвативший «мою» комнату. Хотя здесь тоже было здорово. И далеко от родителей. То есть я их люблю и все такое, просто человеку иногда надо побыть одному. Настроение у меня поднялось. Взрослые ушли. Я вспомнил про чемодан и сходил за ним.

На обратном пути я услышал, как кто-то взбегает вверх по ступенькам, и погнался было следом, но никого не догнал. Только тень по стене промелькнула. Если мне не показалось от избытка воображения или от голода.

Следующие полчаса ушли на распаковку. Потом я полежал на постели, мечтая, радуясь и все еще не веря. Потом подумал, не принять ли душ (в последний раз мы мылись еще дома), но решил, что родители отнесутся с подозрением, если я помоюсь добровольно. Я только опробовал краны, чтобы узнать, где какая вода – осторожно, помня, что у меня в руках все ломается. Нынче все такое непрочное.

Но душ не сломался. Я покрутил вентили и посмотрелся в разбрызгиватель, который был похож на старинный микрофон, и тут наконец пошла вода – прямо мне в лицо.

На этом я решил, что душ опробован, вытер свежераспакованным полотенцем себя и стену позади себя и снова осмотрел комнату. Неплохо.

Тут наверху хлопнула дверь. Ага! Господин узурпатор. Выйти, что ли, на лестницу и встать у него на дороге? Или лучше пойти погулять и так это случайно на него наткнуться? А что если ему 18 лет и будка как туалет? А вдруг он мой ровесник? А вдруг мне захочется с ним познакомиться?

Мои сомнения совпали со звуками галопа по винтовой лестнице. Топот был частый и легкий, и не тянул на 18 лет – у меня шаги и то тяжелее. Мелкий ребенок. У меня упало сердце. Две недели с соседом-карапузом? Мне больше не хотелось с ним встречаться. Я никого не хотел видеть. Я отошел от двери и растянулся на кровати.

Я лежал лицом вниз и ждал, когда шаги стихнут вдали. Но шагов не было. Если бы я был в комиксе, из моей головы выплывал бы большой вопросительный знак. Я нахмурился. Может, я пропустил их, лежа ничком? Или он упал? Встревоженный последней гипотезой, я вскочил на ноги и на цыпочках подбежал к двери.

За дверью кто-то пыхтел. Я повернул ручку. Послышался судорожный вздох, и галоп возобновился. Дверь не отпиралась. Я рванул. Шаги быстро удалялись. Когда я распахнул ее, источник топота уже скрылся из виду. Хлопнула дверь, ведущая с лестницы в отель. Ушел, гад. Извращенец. Я покажу ему, как подслушивать у меня под дверью.

Голод вскоре одолел меня, и я вернулся в комнату родителей, только там уже никого не было. Ушли на полдник?

Для обеда по идее рановато. Я спустился в здешний сногсшибательный вестибюль. Я говорю сногсшибательный, потому что его так заставили столами и стульями всевозможных размеров и стилей, что даже на мой невежественный взгляд он больше похож на мебельную барахолку, чем на вестибюль отеля.

Мои родители сидели посреди разнородной группы кресел, а с кресла напротив, стоило мне показаться у входа, вскочила шустрая фигурка и поспешно ретировалась через стеклянную дверь в сад. Я было кинулся вдогонку, но был пойман за шиворот, представлен супружеской паре и привлечен к официальному светскому мероприятию, на каких воспитывали моих родителей – чайной церемонии. Это жуткое занудство, но я был мучим голодом и жаждой, и набитый рот спас меня от упражнений по этикету. Я успел порядком заправиться, когда беседа добралась до их сына.

– Между прочим, его комната в башне. Как я понял, у тебя тоже?

– Да, сэр. Очень милая комната.

– И уединенная. Вы с Джеймсом уже познакомились?

– Еще нет. Когда я вышел из комнаты, он уже убежал, так что мы не встретились.

– Он немного застенчив. По-моему, в школе его достают старшие мальчики. Он хорошо соображает и хорошо учится, но это не всегда помогает подружиться с одноклассниками.

Только не это, подумал я. Зубрила! А может, еще жирдяй и урод?

– …но ты за ним присмотришь, правда, Мартин?

– М-м-м…

– Присмотрит, присмотрит. Это он может.

Черт. Ну почему они не могут просто не замечать меня, как все нормальные родители?

Разговор перешел на школы, успехи Джеймса, мою успеваемость, мои перспективы сдать переводной экзамен. Терпеть не могу, когда меня обсуждают, как дрессированную собачку. Ждешь, что тебе вот-вот прикажут «к ноге!» или «служи!»… Вдруг я заметил под подлокотником мистера Эванса непередаваемо злорадную ухмылку. Она размещалась на ничем не примечательном лице, если не считать широко расставленных глаз и неправдоподобных габаритов рта.

Когда их обладатель понял, что его засекли, он проворно отполз за пределы видимости. Я подумал, что он притаился за креслом, но потом за окном мелькнула тень – он снова прошмыгнул на улицу.

Ну все! Я прервал обсуждение моих академических дел и как мог вежливо испросил позволения удалиться. Я вышел из вестибюля через главный вход, как будто направлялся в туалет, но свернул к главному выходу в сад и осторожно высунулся, высматривая добычу.

Вдоль стеклянных дверей шла живая изгородь. Кусты росли так близко, что в сильный ветер их ветки зловеще скребли по стеклу. Сейчас за ними прятался малый на четвереньках, напряженно вглядывавшийся внутрь. Я решил войти в сад небрежной походкой, авось он меня не заметит. Но тут меня с извинениями обогнула какая-то пожилая пара. Он быстро оглянулся и снова уставился в стекло, а я выскользнул из отеля вслед за стариками, удерживая их между собой и моей дичью. Скрываясь за кустами, я подкрался поближе.

Почему я в свои четырнадцать лет готовился воевать с ребенком вдвое моложе? Как сказать… Он перехватил у меня верхнюю комнату; он шпионил и сумел сбежать, когда я поднимался по лестнице с чемоданом; он подслушивал у меня под дверью и скрылся, пока я возился с замком. И главное оскорбление – он ухмылялся, застигнув меня в момент унижения. Я должен был поквитаться.

Я лег на землю, чтобы заглянуть между корнями кустов, и увидел пару ног, обращенных ко мне пятками.

Передо мной открывались разные возможности. Схватить его за ноги. Отвесить пинка по мягкому месту. Только ничего этого мне не хотелось. В конце концов, я его не знал. Нелишне было проявить осторожность.

И я громко покашлял.

Он дернулся, попытался подняться и ударился головой о нависающие ветки. Пометавшись, он умудрился окончательно запутаться в зарослях. В конце концов жертва собственной поспешности затихла, сверкая на меня глазами.

– Привет, – сказал я, как будто только теперь заметил его существование. – Ты что, застрял?

Еще полминуты ожесточенной схватки с кустами принесли ему свободу, и передо мной встал маленький мальчик с большим гневом во взоре. Он был на 18 дюймов* ниже меня, худой как щепка, с мышастыми волосами и непримечательной внешностью, если не считать широко расставленных глаз и огромного рта, который ничто не уравновешивало на тощей физиономии. У него была прическа «колючая изгородь», как раз к случаю.

– Ты чего людей пугаешь! – Голосок был тонкий, но твердый и с хорошей дикцией.

– А ты чего над людьми насмехаешься.

– Я не насмехался.

– Насмехался.

– Ты так кипел, как будто вот-вот взорвешься.

– Еще немного, и я бы взорвался.

– Как тебе удалось сбежать?

Я приложил палец к губам и кивнул в сторону, противоположную стеклянным дверям. Мы отошли на безопасное расстояние.

– Сказал, что мне надо отлить.

– Врешь.

– Не без этого. У тебя комната на верхнем этаже башни?

– Да.

– Я под тобой.

– Знаю.

– Почему ты убежал, когда я подошел к двери?

– Я тебя не знал.

– А я думал, кто это там подслушивает.

Он очень мило покраснел, прежде чем возразить:

– А ты дергал ручку на моей двери!

– Я думал, что у меня верхняя комната. Хотел войти, но было заперто.

– Да. Я был внутри.

– Понятно. У тебя такая же комната, как у меня?

– Не знаю. Наверно.

– С двуспальной кроватью, туалетом и душем?

– Что такое двуспальная кровать?

– Просто широкая кровать, как у мамы с папой.

– Нет, у меня такая же кровать, как дома. Так у тебя есть душ?

– Да.

– А у меня нет. Я спускаюсь в отель и иду в душ, который в коридоре.

Выходило, что у нижней комнаты были свои преимущества.

– Джеймс! – послышался голос из-за стеклянных дверей. Мой товарищ оглянулся. – Вот ты где. Так ты нашел Мартина. Хорошо. Только не надоедай ему, дорогой. Не думай, что ему больше нечего делать, как возиться с тобой.

Его лицо потухло. Не знаю, кто тянул меня за язык, но я вмешался:

– Он не надоедал, миссис Эванс. Мы очень интересно разговаривали. – Как назло, мой голос не удержался на нижнем регистре, которым я недавно овладел, и сорвался на такой же дискант, как у ее сына. Черт.

– Ты очень любезен, Мартин, но мы все равно собирались прогуляться в город. Вы еще встретитесь. Идем, Джеймс.

Он снова повернулся ко мне. Его лицо, которое сделалось таким серьезным во время ответственного разговора, вдруг снова оживилось, а необыкновенной ширины и нахальства улыбка вернулась во всем своем великолепии. Ей-богу, если бы он расхохотался, она бы сомкнулась на затылке.

– Пока, – сказал он и был таков.

Я воссоединился с родителями и занялся выбиванием из папы обещанного парусного ялика.

Папа мялся. У нас состоялась, выражаясь дипломатически, содержательная дискуссия. Кажется, победа оставалась за мной, но для верности я еще раз напомнил, что собственный ялик входил в договоренность.

– Ты сам всегда говорил, что слово надо держать, – закончил я.

Он бросил на меня обреченный взгляд.

– Это было два года назад. Ты с тех пор не ходил под парусом. А вдруг ты разучился?

Ну как объяснить, что я мечтал – и видел во сне, – как в одной руке подрагивает румпель, а в другой трепещет шкот; как я ловлю щекой ветер, и точно определяю направление; и вообще, как описать это чувство свободы и независимости, когда правишь своим кораблем?

– Папа, мне уже четырнадцать. Я сознательный, и потом ты о-бе-щал.

Они переглянулись. Мама покорно возвела глаза, и я понял, что победил.

– Хорошо, – сказал страж завязки от кошелька, – но сначала мы походим часок вместе, чтобы убедиться, что все в порядке.

На это я легко согласился, хотя вообще-то они могли проявить больше доверия к моим способностям и здравомыслию. Я потащил их в деревню, на причал, где мы всегда брали напрокат парусные ялики. Какие-то полчаса, обмен чека на бумажку, и я на две недели стал владельцем собственного судна. Ничего особенного, обычный старомодный ялик с двумя парусами – с ними я умел управляться, – и строгие указания не плавать за острова. Я попросил разрешения опробовать ее немедленно, но было велено подождать до завтрашнего утра. А сейчас папа устал и не готов меня проэкзаменовать.

Глава 2

Когда мы вернулись в отель, я сразу пошел к себе, чтобы принять душ. Уже поднимаясь, я вспомнил, что так и не спросил, во сколько будет обед.

Странно, вроде недавно был полдник, а уже опять есть хочется. Я вошел в свой номер, схватил книгу и сел почитать.

Хлопнула дверь на лестницу, послышался знакомый топот. Шаги замерли у моей двери, но я не собирался поощрять нахального ребенка. С какой стати мне хороводиться со шкетом, даже если у него самая прикольная улыбка после крокодила. Я затаился, и он прошел дальше. Хлопнула дверь в его комнату. Не мог что ли потише, паршивец!

Я чуть не закемарил над книгой, но вспомнил про душ. Я разделся , пощекотал себя до твердого состояния
и измерился, как обычно в это время дня. Особого роста я опять не заметил. Все время получается в районе трех дюймов с четверью*. Иногда даже получалось на одну шестнадцатую* меньше, и на меня нападала тоска. Я начинал думать, что стану первым подростком в истории медицины, который уже дорос было до трех с половиной дюймов*, но потом стал укорачиваться и в конце концов сделался женщиной.

Только медицина ничего бы не узнала. Я бы не пошел к врачам. Я скорее умру. Или буду довольствоваться сексом с мужчинами. А что, все равно я девчонками не увлекаюсь. По-моему, они совсем не шевелят извилинами – за отсутствием таковых. По крайней мере, поговорить с ними не о чем.

Я, правда, учусь в школе для мальчиков, так что с девчонками особо не сталкивался. Интересные мальчики там встречаются, да. В спортзале я развлекался, сравнивая, у кого большой бугорок на шортах спереди, а у кого ни фига не выпирает. Сам я пока не котировался.

Я закинул линейку с блокнотом обратно в чемодан и пошел под душ. Как он работает, я уже разобрался, настало время применить полученные знания.

В-с-с-с! Мне в грудь ударили тугие струи холодной воды. Я выскочил из ванны и принялся крутить вентили, пока не получил теплую воду, приятную для руки. Я снова забрался под душ, но теперь оказалось, что мое быстро остывшее тело находит эту воду несколько горячее, чем рука. Я снова покрутил вентили. Пошипев еще несколько раз, когда меня окатывала то слишком горячая, то слишком холодная вода, я наконец нащупал золотую середину и расположился под душем, наслаждаясь необычным ощущением. Вот почему, интересно знать, чем ниже попадают струи, тем больше все твердеет? Надо было бы снова сбегать за линейкой, только очень уж не хотелось прерываться. Оставаясь под струями, я начал традиционную игру и очень скоро достиг главного ощущения – сердце забилось, дыхание перехватило, а спина и бедра попытались согнуться под прямым углом, чему остальные части тела резонно пытались воспротивиться.
Потом глаза у меня закрылись, и я несколько резко сел в ванне, откинувшись на покатую стенку.

Придя в чувство, я помылся – обругав себя, что забыл проверить, не появилось ли белых
следов в ожидаемом месте. Теперь-то, конечно, вода все смыла. Черт. Ведь это мог быть первый случай. Я закрыл душ, вылез, наскоро вытерся и растянулся на кровати досыхать.

В дверь постучали. Я открыл глаза и обнаружил, что уже стемнело. Интересно, сколько я был в отключке? Я закоченел. Без одежды!

– Минуточку! – прохрипел я, пробираясь на ощупь к двери, где у меня висел халат. Запахнувшись, я отпер замок, ожидая увидеть за дверью кого-то из родителей.

Там стоял Джеймс, выставив вперед свою улыбку.

– Твои мама с папой подозревают, что ты забыл про обед. Меня послали, чтобы я тебя вытащил.

– А-а… Э-э… – сказал я, спросонок не блистая умом. – А ск… кх-м-м… времени?

– Полседьмого.

– Охренеть. Слушай, пойди скажи им, что я сейчас, а?

– А можно я тут подожду?

– Нет. Пойди скажи им.

– Ладно.

Хорошо, что удалось его спровадить. Не хватало еще мне натягивать в его присутствии трусы и прочее. Я оделся и поспешил следом. Мои родители сидели по соседству с Эвансами, и когда я вошел в зал и попал под негодующий взор отца, я быстро взглянул на Джеймса. Он бросил мне сочувствующий, как мне хотелось верить, взгляд. Я выслушал краткую лекцию шепотом о распорядке дня, и съел свою порцию в молчании.

После обеда закон тяготения свел нас вместе, его и меня. Мы были единственными детьми в отеле. Не то чтобы меня радовала перспектива провести все каникулы в обществе мальца, но он, по крайней мере, был ничего. Мы сыграли в карты, а в 9:00 его отправили спать. Я уже и забыл, в какую рань отправляют в постель детей. Меня отослали в 10:30.

--------------------------------------------------------------------------------

Он постучался ко мне ни свет ни заря, но я не ответил.

Он меня разбудил, и я был не в настроении демонстрировать манеры. Я задремал, но вдруг вспомнил про ялик. Я посмотрел на часы и решил, что лучше встать пораньше – не стоило раздражать папу, когда он собирался походить со мной под парусами.

Родителей нигде не было видно. Первые постояльцы уже спускались к завтраку, а моих не было. Как и его родителей. Я уже собрался пойти их всех будить, когда он слетел с лестницы и на полном скаку врезался в меня в дверном проеме.

– Извини.

Я посмотрел на него суровым взглядом. Его улыбка побледнела, как носовой огонь с севшей батареей.

– Я же извинился.

– Гм.

– Ты чего?

– Кое-кто меня рано разбудил.

– Ой, прости. Я думал, ты не спишь. Я хотел в туалет.

– А.

– А что ты сегодня делаешь?

– Хожу под парусом.

– Под парусом? На лодке?

Я не стал допытываться, на чем еще можно ходить под парусом, и просто кивнул.

– Можно мне с тобой?

Хотел ли я такой компании? В первый день уж точно нет.

– Сначала мне надо походить с отцом, потом попрактиковаться самому. А там посмотрим. – Когда папа говорит «посмотрим», это значит «нет». Когда мама говорит «посмотрим», это обычно значит «да». Что я имел в виду, я и сам не знал. Посмотрим. Но он на этом успокоился. Глаза у него загорелись.

Папино слово – надежное слово, и после завтрака мы с родителями снова отправились на лодочную станцию осваивать лодку. Я изнывал от нетерпения – я столько лет ждал этого момента. Если бы на одну чашу весов положили две недели самостоятельных плаваний под парусами, а на другую шесть месяцев задержки роста органа,
я все равно выбрал бы лодку.

Мы с папой освоили управление и попробовали немного поразгоняться под критическим взором техника. Через некоторое время он решил, что на нас можно положиться, и вернулся к своим делам.

Мы поплавали с час. Я видел, что папе это откровенно нравится, и надеялся, что он не возьмет назад свое обещание пустить меня одного. Наконец он сказал с сожалением:

– Пожалуй, пора. Надо вернуться и успокоить мать. Мы бросили ее одну. Знаешь… – Он вдруг неловко замолчал и опустил взгляд. Но потом поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. – С тех пор, как ты родился, я ждал того дня, когда мы с тобой сможем ходить под парусом как одна команда. Возьмешь меня еще раз?

Я потерял дар речи. Я только кивнул. Мы дружно отвернулись друг от друга в приступе смущения. Я направил лодку назад к лодочной станции и как мог точно ввел в загон, чтобы высадить папу. Он перешел на ступени и присел на корточки, держа лодку за планшир. Наши глаза снова встретились.

– Развлекайся, Мартин. И постарайся не утонуть – я хочу походить с тобой еще разок, не забудешь?

С этими словами он встал и пошел. Я поплыл дальше и вывел лодку из загона, ощущая вокруг себя приятную теплоту.

Я не уплывал особенно далеко, только чтобы не быть на виду у деревни. Мне не хотелось опаздывать на ленч, и не только из-за голода. Может быть, из-за отца?..

Мы поели в мирном молчании. После еды я уже собирался идти назад к лодке, когда увидел Джеймса, гоняющего мяч на задней лужайке. Я еще ощущал любовь ко всему свету, поэтому подождал, когда он доберется до моего конца здания, появился внезапно из-за угла и послал ему ответный пас. Знаменитая улыбка раскрылась, и я почувствовал, что улыбаюсь в ответ, так это было заразно.

Он издал радостное «Й-йа!», и мы минут десять погоняли мяч, пасуя друг другу. Потом он подбежал к месту, которое в отеле числилось игровой площадкой, и вскочил на качели.

С какой стати я должен был присоединяться?

Но мы целую вечность раскачивались, раскручивались и подпрыгивали, подлетая все выше и хохоча. И все мысли о пропущенном школьном лагере прогнало прочь. Потом я взглянул на часы.

– Джеймс, у меня пропадает лодочное время. Мне пора. Увидимся вечером.

Его улыбка внезапно закрылась. Я даже как-то растерялся без нее.

– М-мартин… – Я ждал. – Мартин, возьми меня с собой. Пожалуйста.

Он так смотрел на меня… как робкое молодое животное, впервые встретившее взгляд человека. Почему я вдруг сказал: «Да, пожалуй, если твои родители согласятся»?

Он издал звук, который я могу сравнить только с индейским улюлюканьем, и устремился в отель на неправдоподобной скорости. Через пять минут я начал подозревать, что он обо мне забыл, и уже был готов уйти, когда он вновь появился со своими родителями и моей матерью. Я услышал последнее «Мам, ну пожалуйста», когда они входили в сад.

Она подошла ко мне, улыбаясь, и я увидел, от кого Джеймс унаследовал свой рот.

– Мне сказали, что ты надежный мореход.

Надо было что-то ответить.

– Да, я стараюсь. Папа, кажется, на меня полагается.

– Но я уверена, что ты не хочешь, чтобы за тобой весь день таскался девятилетний ребенок.

Значит, ему девять лет.

– Что вы, миссис Эванс, я не против.

Улыбка начала снова открываться. Интересно, могу я ею управлять?

– Но… – начал я. Улыбка немного закрылась. – Ему не помешал бы спасжилет. – Улыбка закрылась еще больше.

– Да-да, ты прав. Без спасжилета нельзя. Они дорогие?

Я понятия не имел.

– Да, – сказал я, и увидел, что рот сомкнулся окончательно. – Но на лодочной станции их выдают напрокат.

Застежка его рта медленно поехала обратно, и мне захотелось попробовать еще разок.

– Есть еще одна важная вещь. – Точно! Улыбка закрылась. – Ему придется переодеться во что-нибудь попроще, чтобы было не жалко намочить.

В этот раз застежка чуть снова не добралась до затылка.

– Хорошо, – сказала мать Джеймса. Послышался еще один вопль, он налетел на нее с распростертыми объятиями и кинулся к подъезду нашей башни – переодеваться.

Я знал, что меня ждет после его исчезновения.

– Ты позаботишься о нем, Мартин? Не забывай, что он еще маленький, и миссис Эванс хочет получить его обратно в целости и сохранности. Не рискуй, не будь лихачом, не забывай о безопасности.

– Да, мама.

– И если тебе покажется, что он замерз, немедленно возвращайся. Я уверена, что на воде холодно. Пусть он возьмет теплые вещи, миссис Эванс.

Не мог же я сказать матери при посторонних, что день в самом разгаре и что сейчас 80 градусов* в тени?

– Да, мама.

– Я уверена, что с ним ничего не случится, миссис Финч. Я наблюдала за вашим сыном, он весьма благоразумный юноша. Я уверена, что они оба будут осторожны.

Она улыбнулась мне, я вежливо улыбнулся в ответ, в душе уже сомневаясь, зачем согласился взять с собой ребенка. Но ребенок уже трусил к нам, облаченный в белые шорты, футболку и парусиновые туфли.

– Джеймс, ты замерзнешь, – сказала его мать.

– Мам, я же буду в спасжилете.

– Дорогой, все-таки возьми куртку.

– Ну мам, я и так уже сварился. Мы ведь вернемся к обеду?

– Надеюсь. Мартин, вы вернетесь к семи?

– Да, миссис Эванс, обещаю, миссис Эванс.

– Мартин, идем!

Он уже начал командовать.

– Сейчас. Мама, мы можем идти?

– Да, милый, только будь осторожен. Идите, развлекайтесь.

Ребенок издал очередной торжествующий клич, и я пошел за ним к калитке в конце сада, откуда вела дорога в деревню.

Я чувствовал себя отцом, идя рядом с ним и стараясь приноровить шаг. Наконец он заметил, что я все время отстаю, и замедлился, но зато начал без умолку болтать.

– Я в первый раз еду на лодке. А она большая? А как она едет? А что делать, когда нет ветра? Я специально одел как можно меньше, чтобы было не жалко намочить. А на тебе есть трусы?

– Что?

– Я свои оставил. Чтобы не намочить. Я ничего не нарушаю?

– Ради Бога, не так громко. И вообще лучше помолчи. Мы идем кататься, а не болтать.

Я молча шагал, а Джеймс семенил рядом, как нетерпеливая собачка, и так мы дошли до причала, где я оставил ялик перед ленчем. Я сразу спустился в лодку, но Джеймс замешкался на краю причала, заглядывая внутрь. Я не понял, чего он остановился, и уже приготовился сказать что-то нетерпеливое, когда увидел, какое у него лицо – благоговейно-трепетное. Я смягчил голос.

– Ну, заходи. Она не кусается. Спускайся осторожно на эту скамейку, она называется банка, и садись на нее.

К моему облегчению он точно выполнил команду. Когда он сел, я решил начать с краткой лекции. Он слушал с самым серьезным видом, и немножко с прежним благоговением. Я как будто говорил со щенком, который только что наткнулся на что-то новое и непонятное.

Я рассказал ему, что лодку надо удерживать в вертикальном положении, что гик иногда перебрасывает на другой борт, и тогда надо беречь голову, и что если мы опрокинемся, надо сразу хвататься за лодку и ни в коем случае не отпускать. Потом я вспомнил.

– Черт.

– Что такое?

– Спасжилет. Ладно, заедем на лодочную станцию по дороге.

Он стоял в центре ялика, и я несколько раз пробирался мимо него, поднимая паруса, а он следил за мной, не отрывая глаз. Только распахивал их все шире и шире. Наконец все было готово, мы отдрейфовали от причала на ветре и течении, и там на просторе я заложил румпель набок и подтянул шкот. Паруса наполнились, и мы пошли.

Он сглотнул.

Я посмотрел на его лицо. Можете представить себе выражение чистейшей детской радости? Губы раскрыты, глаза распахнуты и искрятся, тело напружинено… и тут он взглянул на меня и наградил такой широкой и теплой улыбкой, какую я еще не видел на его подвижной физиономии. Он ничего не сказал, но я знал, что этот момент он запомнит на всю жизнь, даже если всю жизнь будет матросом.

– Вау.

И больше он ничего не прознес за всю дорогу до лодочной станции. Я старался плыть как можно техничнее, отчасти чтобы показать ему, как я умею, а еще потому, что ни на секунду не забывал, что он без спасжилета; и потом, я обещал. Мы без приключений подплыли к станции, причалили и сошли на берег. Найти маленький жилет оказалось нетрудно, но мне пришлось выслушать еще одну лекцию, на этот раз от владельца лодочной станции. Поговорив с нами обоими о технике безопасности, он отвел меня в сторонку.

– Тебя здесь давно не было, а тут один клуб купил большой остров во втором кольце. Вон тот, с высокими деревьями. Отсюда кажется, что там никого нет, но они просто на другом берегу. Это нудистский клуб, так что будь осторожен.

По дороге к лодке я был молчалив. Джеймс тоже молчал, но он был занят, пытливо разглядывая, чем заняты рабочие. Я же пытался представить себе, что такое нудистский клуб. Почему-то от этих мыслей мое белье опять стало теснее.

Мы снова отплыли, но сначала разобрались с застежками на спасжилете. Это оказалось сложнее, чем я думал. Надо было в разных местах продевать всякие ремешки. Джеймс вообще не понимал, что куда. Мне пришлось соображать, а потом обматывать эти ленточки вокруг его спины и завязывать на боку… Я оказался очень близко к нему, и испытал странное щекотное ощущение от такой близости. Еще оставалось два ремешка пошире, которые судя по всему должны были проходить между ног. Я сказал ему.

– Завяжешь их мне? Пожалуйста.

Я вздохнул поглубже и осторожно, стараясь не прикоснуться где не надо, вывел ремни на другую сторону. Предназначенные для них пряжки свисали ниже спины. Застегнуть их не прикасаясь было невозможно. Я отбросил предосторожности и затянул ремни на его попе.

Я почувствовал, что нетвердо стою на ногах, и мне пришлось сделать пару глубоких вдохов, прежде чем мы двинулись дальше. И у меня опять наступила эрекция. В последнее время они меня просто преследуют; надеюсь, Джеймс не заметил. Одно утешает: если они будут происходить почаще, может, моя дубинка начнет наконец расти.

Мы отплыли от деревни на полмили и приблизились к первому кольцу островов.

Джеймс жадно озирался – и на удаляющуюся береговую линию, и на приближающиеся острова, и что я делаю, и куда я смотрю… Я решил взять курс на один из ближайших островков и высадиться. Но для этого требовался поворот фордевинд.

– Джеймс, когда я закричу пово-рот, пригни голову. Гик перебросит на другой борт. Понял?

Он кивнул, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Пово-рот. – Я выбрал шкот и ослабил румпель; ветер подхватил парус и перебросил на другую сторону, я вытравил шкот и подправил курс, вздохнув с облегчением, что ребенок все сделал, как сказано.

– А теперь, видишь вон ту веревку, которая тянется к кливеру?

– Что такое кливер?

– Передний парус. Отвяжи ее от крюйсова… вон от той металлической фиговины… и стравливай потихоньку, пока парус не перекинет на сторону грота.

Медленно, чуть не вибрируя от возбуждения – что он как настоящий юнга возится с парусами, – он сделал, как я сказал. Ветер чуть не отобрал у него парус, но он удержал его, и начал потихоньку стравливать, пока я не сказал:

– Хватит. Заворачивай. – Он посмотрел на меня так, как будто я заговорил по-иностранному. – Привяжи обратно.

– А как?

– Оберни вокруг одного конца крюйсова, перекинь через саму себя и заклинь под второй ручкой крюйсова.

Он все понял, все сделал и выдал мне по исполнении свою прожекторную улыбку.

– Хорошо, теперь перейди на другой борт, отвяжи вот этот шкот и подтяни, пока парус не перестанет полоскать.

И это у него получилось. Он снова сел и посмотрел на меня как щенок, ожидающий команд.

– Пока все. Мы дойдем до берега этим курсом. Но когда я скомандую, отвяжи оба шкота и вон ту веревку – видишь, слева от мачты? Она держит кливер, так что там узел затянут потуже. Сделаешь? Но только когда я скажу.

Он энергично кивнул, и улыбка стала шире. Этот парень начинал мне нравиться.

Мы уже приближались к острову, и я подумал, что лучше всего будет на подходе развернуться носом к ветру, который дул практически под прямым углом к берегу, и дальше подгрести на веслах. Было время прилива, так что остров будет закрывать нас от течения. В нужное время я резко повернул, и мы чуть не развернулись носом в ту сторону, откуда приплыли.

– Отпускай кливер!

Я занялся гротом, и гик чуть не опустился ему на голову.

– С дороги, Джеймс, левее… я сказал «левее»! Хорошо, можешь опускать кливер. Он съедет по тросу на нос.

Не могу назвать это лучшей уборкой парусов в моей практике, но все-таки у двоих получается быстрее, даже если один из них совсем зеленый.

– Оставь его на тросе и встань между ним и мачтой. Мне надо достать весла и подгрести к берегу.

Он все сделал. Я все сделал. Мы пристали к берегу.

***

– Можешь найти якорь?

– Да. Я стоял на нем коленкой. Это было больно.

– Возьми его и закинь на песок, потом спрыгни на берег и отнеси якорь повыше.

Первый пункт он выполнил правильно, но на втором этапе как раз накатила волна. Он намочил ноги, отпрыгнул к берегу, споткнулся о якорный трос и упал спиной в уходящую волну. Я перебрался на нос, спокойно вылез, поднял якорь и воткнул его футах в десяти от берега, пока он барахтался и поднимался на ноги.

– Я намок, – сказал он.

– Да. Не заходи пока в лодку, а то намочишь паруса.

Не обращаясь к нему за помощью, я вытащил ялик на песок, сколько хватило сил, забрался снова внутрь и прибрался. Когда я вылез и посмотрел на него, он переминался с ноги на ногу.

– Я хочу писить. Как мне снять жилет?

– Ой, давай его сюда. – Я подошел к нему, отстегнул ремни на заду и развязал ремешки на боку. Он выбрался из мокрого устройства.

– Куда мне пойти?

– Черт возьми, вокруг тебя полно кустов. Выбирай любой и поливай.

– А можно?

– Да! А куда, по-твоему, еще здесь можно пойти?

Он отправился к кустам, зашел поглубже и скрылся из виду. Кстати, мне тоже надо было отлить. Я отправился к тому же кусту и увидел Джеймса, выбирающегося из шортов. Футболка липла к спине и ногам, и тонкая мокрая ткань ничего не скрывала.

– Ты это зачем?

– Штаны мокрые. Я не могу в них писить. – Он поднял край футболки и прицелился в кусты. Будучи человеком любопытным, я посмотрел. У него был длиннее, чем у меня в девять лет, насколько я помню, хотя не уверен, с какого возраста начал замечать такие вещи.
Я подошел, встал рядом, расстегнул брюки и прицелился параллельно. Поглядывая иногда вбок.
Когда мы закончили, он нагнулся, подбирая шорты, и продемонстрировал голую попу. Вполне симпатичную в своем роде.

– Как мне их высушить?

– Выжми.

– Что, как мама после стирки?

– Да. И… – тут мои мозги заработали быстрее, что со мной случается нечасто, – …и еще выжми футболку и туфли.

Этот ребенок мне полностью доверял. Он плюхнулся на песок, причем футболка задралась выше опасного уровня, и потер ногой об ногу, стаскивая туфли. Мне можно было не изощряться подглядывать, пока он поливал кустик.
Все его хозяйство, каким он обзавелся к своим 9 годам, было на виду.

Потом он встал, стащил липнущую футболку и предстал передо мной, как голый дикарь. Я не знал, куда девать глаза. То есть мои глаза отлично знали, куда они хотят смотреть, и это было абсолютно неприлично по отношению к человеку, с которым мы не были знакомы и двух дней.
Он предпринял слабую попытку выжать шорты; немножко воды брызнуло ему на живот, и он дернулся.

– Ладно, давай сюда, а то мы здесь застрянем на весь день. – Я отобрал у него еще теплые, мокрые шорты и отжал их. Потом футболку. Воду из туфель он уже вылил. И что теперь? Как мне протянуть время, чтобы он ничего не заподозрил?

– Я развешу футболку на ветках. Пока мы обойдем вокруг острова, она высохнет. Но шорты лучше надень.

– А ее никто не возьмет?

– Сюда никто не пристает, этот остров слишком маленький.

Мы побродили по острову. На южной стороне солнце здорово припекало, и он плюхнулся на песок позагорать.

– Здорово. Позагорай со мной.

Я рассудил, что это можно. Я снял рубашку, разулся и лег на спину.

– А ноги ты не хочешь, чтобы загорали?

Я посмотрел на него.

– Ты предлагаешь мне снять брюки?

– Да.

– Окей.

Я снял их и улегся рядом с ним на теплом песке, в одних трусиках. Вообще-то было приятно подставить ноги солнцу и ветру. Если бы еще та моя часть, которая никак не хотела вырастать, не решила сделать это здесь и сейчас.
Я закрыл глаза. Может, тогда все пройдет.
Рядом со мной завозились. Я посмотрел. Он сел, глядя на острова второго кольца.

– По-моему, там кто-то есть.

– Где? – сказал я, приподнимаясь на локтях.

– Вон на том острове.

Я проследил, куда он показывает пальцем, но ничего не увидел.

– А ты встань, может тогда увидишь.

Ну, я встал, подошел к кромке воды и стал вглядываться. Он пошел за мной и встал впереди, пока я прикрывал глаза и щурился. Но я так ничего и не увидел.

Еще четверть часа мы просто загорали. Я продолжал бросать на него взгляды, и он нравился мне все больше и больше. Наконец нам стало жарко.

– А ты умеешь плавать? – спросил он.

– Конечно. Я бы не поплыл на ялике, если бы не умел… – Тут до меня дошел смысл вопроса. – А ты что, не умеешь?

– Не особенно.

– Что же ты не сказал?

– А надо было?

– Да! Если ты не умеешь плавать, что будет, если ты упадешь в воду?

– Я уже упал.

– Нет, на глубине.

– Не знаю.

– Так вот, если у тебя не будет жилета, ты утонешь.

Он помолчал.

– А можно мы здесь поплаваем? Ты можешь меня поучить.

Я задумался. Я был не прочь его поучить. Особенно подержать его на плаву.
Но…

– У меня нет плавок и полотенца, и у тебя тоже.

– А без них нельзя?

– Я не хочу мочить трусы, да и твои шорты уже наполовину высохли.

– А давай без всего?

– Еще чего, разгуливать с голой задницей. – Я еще умолчал о том, что мое тело опять начало упражняться в росте.

– Ты же говорил, что здесь никого нет.

– Кроме нас с тобой.

– Ну, тебя я не буду стесняться.

– А если я стесняюсь тебя?

– Это почему?

– Ну… Я же старше.

– И что?

– А то.

– Я бы не стал из-за этого стесняться.

– Ну, можешь залезть в воду, если хочешь, но нам скоро пора домой. Нам лучше не опаздывать, а то тебя больше не пустят.

– Ах да. Хорошо. Что, идем?

– Да, пожалуй. – Интересно: мне бы хотелось посмотреть, как он купается голый или голый лежит рядом со мной на берегу, от этой мысли у меня учащался пульс;
но самому раздеваться перед ним как-то не хотелось.

Мы вернулись на свой берег острова.

Я пощупал его футболку, она высохла.

– У тебя шорты высохли?

– Что? Да, кажется.

– Так высохли или кажется?

– Да, наверно.

Мне очень этого не хотелось, но я подошел к нему и пощупал штанину. Штанина оказалась сухая, а кожа его бедра под моей рукой – поразительная.

– Да, высохли. А туфли?

Он попробовал их надеть, но они оказались мокрыми. Мы поставили их на заднюю банку посушиться на солнышке, пока мы будем готовить ялик в обратный путь.

Ветер немного переменился, и мне пришлось лавировать, чередуя долгие галсы поперек ветра и короткие бейдевиндом. Он опять впитывал каждое мое движение.

На пол дороге он снова защебетал.

– Мартин?

– Да?

– Можно мне порулить?

Я не нашел препятствий.

– Переходи ко мне на корму – нет, по этому борту. Не так быстро, ты мешаешь рулить. Когда лодка качается, она сбивается с курса. Так. Смысл в том, чтобы идти по прямой. Я сейчас правлю вон на тот дом, с красной крышей. Видишь?

Он кивнул.

– Так вот, если лодка отклонится вправо, я подвину руль вправо. Если лодка пойдет влево, сдвину руль влево. Вообще, когда хочешь повернуть правее, сдвигаешь руль влево, и наоборот. Понял?

Он явно сомневался, но кивнул.

– Положи руку на румпель. Для начала я положу свою руку сверху и буду поправлять.

Как я сказал, мы шли прямо. Но скоро волны заставили ее порыскать.

– Видишь, нос ушел влево от того дома. Что ты должен сделать?

– Сдвинуть румпель вправо. – Он начал это делать, и нос еще больше съехал влево. Я подвинул румпель обратно, преодолевая сопротивление его руки.

– Нет, неправильно. Тебе надо было сдвинуть нос вправо, а для этого румпель надо сдвинуть…?

– Влево. Я понял. Он все делает наоборот.

– Да. А когда нос снова встанет прямо, верни румпель на середину.

– Как сложно.

– Ничего, когда привыкнешь, все будет получаться само собой.

Мы еще подвигали румпель вдвоем туда-сюда, пока он не освоился. Много времени это не заняло. На время коротких бейдевиндов я отсылал его на среднюю банку, чтобы он не мешал и чтобы присматривал за шкотами кливера во время смены галса, но все остальное время он рулил, и когда мы подходили к деревне, у него уже неплохо получалось.

– А можно я причалю, Мартин?

– Не в этот раз. Надо делать много всего сразу. Но можешь пройти на нос и приготовить фалинь, и когда я скажу, спрыгнешь с ним на берег. Только больше не падай!

Это была образцовая швартовка, я даже не проскреб как раньше бортом. Хорошо иметь помощника.

Мы вернулись с достаточным запасом времени на переодевание к обеду. Я посоветовал ему смыть соль, как и сам собирался.

– Здорово, – сказал он, – я приду помыться под твоим душем.

Я уже настолько привык к его присутствию, что мне не захотелось возражать. Так что я улегся на свою кровать и подглядывал исподтишка, когда он спустился из своей комнаты с полотенцем и набором для мытья. На пороге душевой он обернулся ко мне со своей улыбкой на максимуме.

– А ты не зайдешь проверить, что я правильно моюсь?

Черт. От чего у меня иногда такое чувство, как будто в меня ткнули кулаком прямо под сердцем? Если так будет продолжаться, придется показаться врачу.

– Сам, что ли, не можешь. В конце концов, тебе сколько лет?

– Почти десять.

Девять! Я успел забыть, как он юн. Когда привыкаешь к человеку, перестаешь замечать разницу в возрасте. Черт, он же еще совсем ребенок.

– В общем, помоешься сам.

– Тогда приди и поговори со мной, пока я буду под душем.

Вообще-то я не выполняю распоряжения всяких девятилеток. Но я подошел к двери, когда он зашел в душевую, и в полном обалдении смотрел, как он снова снимает свою футболку, а потом без колебаний стаскивает шорты и безо всякого стеснения, хотя на нем уже нет ни единой нитки, встает передо мной и спрашивает:

– А как он включается?

Я подошел к вентилям, не без труда оторвав глаза от его худого розового тела. Почему его не колышет – что задом ко мне, что передом. А в довершении всего…

У него был почти такой же длины, как у меня! Как же так? Ведь ему всего девять! Я на пять лет старше! Правда, у меня остальное хозяйство больше – у него их вообще практически не видать. Но пиписька свисала и покачивалась. Где же справедливость? Это ж какой длины она будет к четырнадцати годам? И какой длины она становится, когда он ее трет? Тут я вспомнил, что он о таких вещах еще ничего не знает и узнает не раньше чем через три-четыре года.
Между тем я должен был наладить ему душ. И при том не давать ему увидеть меня спереди, потому что шорты меня выдавали.
Я отрегулировал температуру, задернул наполовину занавеску и переключил смеситель на душ. Он осторожно проверил воду рукой, одобрил и запрыгнул в ванну.

– У нас дома нет душа.

– У нас тоже.

– А ты не намокнешь, когда будешь меня мыть?

Ну уж дудки. Раздеваться перед ним я не собирался. Тем более в настоящий момент.

– Сам помоешься. Я сам мылся в десять лет.

– А мне нет десяти, мне девять.

– Но почти десять. – С некоторым облегчением я увидел, что он взял мыло. Я его убедил.

Пока он принимал душ, я стоял в дверях и смотрел, и мы говорили о всякой чепухе. Разговор в таких условиях течет хуже, чем вода. Тот собеседник, который стоит под душем, плохо слышит из-за шума, особенно когда мыло в ушах. А тот собеседник, который стоит рядом и смотрит, вынужден все время отворачиваться. Чтобы не демонстрировать оттопыривающиеся штаны.

Он помылся и я протянул ему полотенце, думая, что он сразу завернется. Авось тогда мои шорты спереди станут плоскими.
Но он этого не сделал. Он просто стал вытираться во всех местах.

Когда я, например, быстро вытираюсь после горячего душа, со мной всегда происходит одна вещь. Причем независимо от того, где я нахожусь, так что я очень рад, что в моей школе нет душа и нас не гоняют мыться после физкультуры. Интересно, с ним будет то же самое?

Оказалось, что да, но только до младшей отметки, если можно так выразиться. Его пиписька вытянулась до той же длины, что у меня, и торчала вперед как тонкий, круглый, розовый ватерпас.

Нет, мне точно надо к кардиологу.

Наконец он счел себя сухим, но я сказал, что голова еще влажная. Он энергично растер волосы. Ватерпас отзывался на качку.

– Теперь хорошо?

– Красота. В смысле, нормально. Пойди переоденься, а я пока помоюсь.

– Тогда я пока постою и поговорю с тобой.

Я мысленно зарычал.

– Нет. Ты простудишься. – Любимая фраза моей матери сработала. – Иди оденься, встретимся внизу. Можешь сказать моим родителям, что я скоро. Про себя я подумал, что не стану спешить, как только сниму шорты и трусы.

– А можно, я оденусь и снова зайду?

– Нет. Я скоро спущусь.

– Ладно.

И он ушел. У него все-таки было некоторое чувство собственного достоинства – он послушал, нет ли кого на лестнице, прежде чем выскочить за дверь в голом виде. Последнее, что я увидел, была пара мальчишеских ягодиц, взлетающих вверх по лестнице. Я подошел к двери и заперся. Я выскочил из одежды за пять секунд. Я залез под душ – его душ – и пустил воду. От спешки я забыл отрегулировать температуру и попал под ледяную струю, а потом ошпарился. Наконец я добился нормальной температуры и начал действовать. Через какие-то две минуты я беспомощно задергался, ловя ртом воздух. Это был самый исчерпывающий раз за всю мою жизнь.
Я вспомнил, что надо посмотреть. Белого не было.

Говорят, ты сегодня хорошо провел время. Рада за тебя.

– Говорят? Это тебе Джеймс рассказал? Ему понравилось, да.

– Он от тебя без ума.

Чего-чего? Такого мне от предков слышать не приходилось. Может, это сарказм? Я посмотрел на маму внимательнее. Вроде ничего такого… Хотя ее не поймешь.

– Он и сам нормальный парень, для ребенка.

– Смотри не давай ему сесть тебе на шею, дорогой. Эвансов не обрадует, если ты его поматросишь и бросишь.

– Что, брошу на островах? Мама, за кого ты меня принимаешь?

– Нет, дорогой, я имела в виду в переносном смысле. Если ты его приручишь и прогонишь, он будет горевать все каникулы.

С ума сойти, я могу ранить чьи-то чувства. В школе такого прикола со мной не случалось. Вообще-то в школе как-то не принято обращать внимание на такие вещи. Господь свидетель, на мои чувства всем всегда было наплевать! Да и не сказать, чтобы я был особо популярен в школе. Ладно, я и сам не прочь повозиться с Джеймсом неделю-другую. Он, конечно, еще маленький, но без него что-то скучно. Как сейчас, например.

– Не прогоню, – сказал я вслух. – Он вполне развит для своих лет, – (Что я несу? Опять повторяю присказку матери обо мне!) – и с ним не так много возни. И вообще с ним интереснее. Я хотел сказать, как с юнгой, – добавил я поспешно, заметив, что она собралась обидеться за отца. Она смягчилась.

Прозвенел обеденный гонг. Это я заскочил в вестибюль за пять минут до обеда, чтобы поговорить с матерью.

Эвансы и мой отец уже сидели в столовой, когда мы вошли. Улыбка Джимми снова распахнулась в мой адрес, я же улыбнулся в ответ более сдержанно. Весь обед он болтал со своими родителями, а я весь обед гадал, где он берет темы для разговора больше чем на две минуты. Надеюсь, он не рассказывал им все подряд – как снимал шорты, как мы вместе поливали кустик, как я щупал его шорты, чтобы проверить, что они высохли, как он мылся под душем в моем присутствии, и мои шорты все время принимались топорщиться…
Он должен хоть немного соображать! Хотя, конечно, кто его знает?

После обеда я загнал его в угол, не дав выйти вместе с нашими родителями в вестибюль.

– Что такое ты им рассказывал? Ты болтал безумолку.

– Просто рассказывал, что мы делали.

– Все подряд?

– Ну да.

– И что ты мылся в моем номере?

– Да. А разве нельзя?

– Ну… – Я сообразил, что Эвансы не рванулись с места жаловаться моим родителям, так что все не так плохо. В конце концов, я же его не трогал. Не считая того раза, когда проверял, как высохли шорты. Как бы то ни было, он уже побежал за всеми в другой зал, и мне ничего не оставалось, как двинуться следом.

***

– Вот ты где, Мартин, – сказал мистер Эванс, вгоняя меня в мгновенную панику.

Все пропало?

– Повеселились вы с Джеймсом, нечего сказать. Мне все про вас пришлось выслушать, два раза подряд! – И он засмеялся, вместе с моими родителями. Я тоже засмеялся, хотя не понял, о чем это он.

– Ты не подвел, спасибо. – Что? Он меня хвалит? Я почувствовал слабость в коленях от облегчения. – Ты даже пустил его в свой душ! Надеюсь, ты не жалеешь о своей доброте. Небось он там устроил…

– Ну папа!

– Тихо, Джимми. Ты всегда свинячишь. О чем это я?.. Ах да. Надеюсь, он не слишком там наследил. И надеюсь, ты проверил, чтобы он помылся во всех местах?

Надо было что-то сказать, но у меня пересохло в горле. Тревога и избавление – сильные эмоции, и даже уравновешенным людям с ними нелегко справиться. Максимум, что мне удалось – это ухмыльнуться растерянности Джеймса (я даже мысленно не называл его Джимми).

– Я… э-э… нет, – сказал я с запинкой. – Я помылся позже. – Так, хорошо, с этим я справился. – И он оставил ванную в том же виде, в каком она была.

– Ну, это не слишком большой комплимент, – сказала моя мама. Настал мой черед получить ухмылку в свой адрес от Джеймса.

Мистер Эванс рассмеялся.

– Что ж вы не стали мыться вместе? Вы могли оставить после себя поле боя!

Я не верил своим ушам. Он что, правда так легко это воспринимает? С некоторым шоком я осознал, что меня ни в чем не подозревают. То ли из меня получился неплохой актер, то ли родители Джеймса столь же невинны, как и их сын. Я услышал собственный голос:

– Может, после завтрашней прогулки… – и робко улыбнулся.

В этот момент встать на ноги мне было не легче, чем полететь, в смысле не продемонстрировав при этом всему миру свое физическое состояние.
Так что хорошо, что Джеймс зацепился за мою последнюю фразу.

– Так мне можно завтра еще на лодке? Папа, пожалуйста?

– Ну, это зависит от Мартина… Я не могу его упрекнуть, если он захочет от тебя отдохнуть. Он приехал сюда отдыхать. И потом, он хочет покатать своего отца.

Умоляющее лицо погасло. Потом просветлело.

– А мы можем все вместе? Вшестером?

– Нет, спасибо! – (мистер Эванс) – На такой лодочке я не поплыву! – (миссис Эванс).

– Джеймс, вшестером мы не поместимся. Нам и втроем будет тесно, если мы возьмем только папу, – сказал я.

– Поедете с нами, мистер Финч?

– Не завтра, Джеймс. Мы с его мамой завтра идем на прогулку. На пикник. Хочешь с нами, Мартин?

Я посмотрел на них, колеблясь. Мне в равной степени хотелось с ними и походить под парусами с Джимми. Ну, не в равной, а на четверть с ними, на три четверти с Джимми.

– Я лучше на лодке, если вы не против, – сказал я.

– Со мной? – спросил Джеймс.

– Можно, – ответил я с притворным равнодушием.

Наконец мне удалось вырваться, и я ждал, что Джеймс выйдет за мной. Если бы он вышел, я был бы раздражен его назойливостью; но он не вышел, и был разочарован его отсутствием. Я прошелся по саду; потом мне пришло в голову прогуляться до деревни. Я вернулся в отель и с несколько вопросительной интонацией сообщил о своих планах.

– Можно мне с тобой? – Этого следовало ожидать.

– Нет, милый. Я думаю, что Мартин уже сыт тобой на сегодня, и тебе скоро пора спать.

– Ну мама…

– Не канючь. Будешь канючить, я сама отнесу тебя в кровать и попрошу Мартина зайти подоткнуть тебе одеяло, как маленькому, когда он вернется.

Сын посмотрел на нее, не зная, шутит она или нет.

– Ну я пошел, – заторопился я. – Спокойной ночи, Джеймс. Я зайду подоткнуть тебе одеяло потом.

Все взрослые рассмеялись, и я сразу почувствовал себя двурушником – обошелся с ним как с маленьким, напомнил об унижениях недавнего прошлого. Идя к двери, я ежился, представляя себе, каким взглядом он смотрит мне в спину. Оглянуться я не осмелился.

***

Спускаясь по склону, я проклинал себя последними словами.

Я потерял друга, и сам виноват! Мне уже случалось терять школьных друзей, но школьные друзья не считаются. Это были те еще друзья. Эх, Джеймс… Мне уже никогда не назвать тебя Джимми!

Я гулял три четверти часа, уговаривая себя не отчаиваться. Он не злопамятный. Он понимает шутки. Он великодушен.

Я заглянул в вестибюль. Взрослые что-то оживленно обсуждали, и я только бросил на ходу:

– Я вернулся. Спокойной ночи.

Хор голосов пожелал мне спокойной ночи, но потом меня окликнула миссис Эванс.

– Мартин, еще раз спасибо за Джеймса. Но ты не обязан катать его каждый день, не волнуйся. Он привык всюду ходить с нами.

– Да нет, я не против, миссис Эванс. Мне с ним не скучно. А… – я сглотнул, обнаглев от сказанных слов и набравшись мужества сказать то, что собирался. – Можно мне подняться и пожелать ему спокойной ночи?

– Конечно, дорогой. Очень любезно с твоей стороны, он будет очень рад.

Мое сердце скакнуло.

– Спокойной ночи, – сказал я с ликованием и небрежной насколько сумел походкой удалился. Выйдя за пределы слышимости, я побежал. Всю дорогу до входа в башню… и всю дорогу вверх по лестнице…

И остановился, тяжело дыша. Что я здесь делаю, у двери в спальню ребенка? Я испугался. Как я здесь оказался? Мозг отказывался сфокусироваться. Я уже собирался на цыпочках спуститься по лестнице вниз, когда произошли две вещи.

Во-первых, я сообразил, что получил разрешение зайти от его матери. Во-вторых…

– Мартин? Мартин, это ты?

Голос звучал испугано. Больше оставаться за дверью было нельзя. Я распахнул ее со словами:

– Я, я.

– Ты меня напугал. Я слышу – шаги, потом они остановились, и только кто-то дышит. Уф!

Он лег обратно, снова начиная улыбаться. Я терзался, что обидел его своей насмешкой, а оказалось, что он мне рад; на сердце у меня потеплело. Я подошел к кровати и постоял, просто глядя на него.

– Значит, ты все-таки собираешься подоткнуть мне одеяло?

– Ха! – ответил я, не блистая остроумием.

– А мог бы подождать на улице, пока я лягу, а потом встану и выйду к тебе.

– Ага, чтобы твоих родителей удар хватил, если они зайдут тебя проведать?

– Ладно, как скажешь.

– Прости, что я над тобой издевался. – Вот. Сказал.

– Это когда?

– Когда уходил.

– А. Это ничего. Так ты правда возьмешь меня завтра?

– Да, – ответил я решительно, без прежнего туману.

Он запрыгал лежа. Пружины тревожно заскрипели.

– Ш-ш-ш! Разбудишь соседа снизу!

Он замер. Потом до него дошло:

– Так это же ты! – И он запрыгал пуще прежнего.

– Спокойной ночи, Джеймс. – Он опять замер.

– Спокойной ночи. А можно мне опять пойти в твой душ утром?

– Можно.

– Спокойной ночи.

Я сбежал. Я очень скоро добрался до постели, но мысли о его утреннем душе не сразу позволили мне уснуть. Белого по-прежнему не было.

К утру похолодало. Меня разбудила тележка молочника, с грохотом катившаяся под гору.

У меня замерз нос; я накрылся с головой, постарался уснуть снова и почти преуспел, когда услышал тихий-тихий робкий-робкий стук в дверь. Я не забыл об обещанном Джеймсу душе (и не возражал, только не знал, хватит ли мне пороху раздеться и присоединиться).

Но не в 5:30!

Я вынул руки, которые инстинктивно держал между ног, чтобы не мерзли:

– Да?

Дверь распахнулась.

– Можно войти? – спросил дрожащий несчастный голос.

– Заходи, раз уж пришел.

Дверь закрылась, босые пятки застучали по линолеуму (коврик начинался только у самой кровати). Я повернулся на звук, ожидая увидеть нетерпеливого мальца, который не может дождаться начала приключений, но увидел несчастный сверток со стучащими зубами и покрасневшими глазами.

И каким я ни был четырнадцатилетним циником, этот живой сверток меня тронул.

– Что с тобой?

– Я уже целую вечность не сплю. – Шмыганье носом. – В моем номере холодно, и я не могу уснуть. А потом этот молочный тарарам меня совсем разбудил, и я не знаю, что мне делать.

Я тоже не знал. Часть меня говорила: «Ради всего святого, возьми его к себе в постель и согрей». Другая часть говорила: «Нет, ты влипнешь в историю, и вообще ты голый».

Я посмотрел на него с сомнением, и он под моим взглядом задрожал, а по лицу скатилась слезинка. Она меня доканала.

– Тогда забирайся сюда. Только я голый.

Вы думаете, это его напугало? Ни фига. Не успел я подвинуться (бр-р-р, с краю-то постель холоднее!), как он уже откинул мое одеяло. Свое одеяло он бросил на пол, и оказалось, что он был в одних трусиках, которые свободно развевались, как будто вовсе не касаясь тела. Второпях он не стал поднимать брошенное одеяло, а сразу шмыгнул ко мне. Ох он и замерз! От его холодного тела мне самому стало холодно. У меня была такая уютная теплая постель…

– Ты как лед!

– Я предупреждал.

– Нет, но ты правда как лед.

– Извини.

– Почему ты раньше не пришел?

– Не хотел мешать.

– Ну и дурак.

Нос шмыгнул.

– Иди сюда.

Я отбросил предрассудки и обнял его одной рукой. Он с готовностью прижался теснее и заморозил меня окончательно. Ничего. Главное, ему станет теплее. Той рукой, которой я его обнимал, я нащупал одеяло, расправил и подтянул повыше, до моего подбородка. Выше было нельзя, он бы задохнулся. Но я по-прежнему не знал, куда девать руку, оставшуюсю между нами. Она была слишком близко к его талии, а я не хотел, чтобы меня обвинили в щекотании… Притом его рука была слишком близко к моей талии и к тому месту, которое начало расти.
Я пошевелился:

– Пойду надену трусы.

– Не ходи. Там холодно.

– Я так не могу.

– Почему?

– Потому.

У него не было настроения спорить. Я отодвинулся и стал вспоминать, где бросил вчера манатки… Черт: на полу у его края кровати. Но не могу же я попросить его передать мне мои трусы!

Я осторожно вылез, стараясь не поворачиваться к Джеймсу передом. Но разве можно так обойти вокруг кровати?, К счастью, холод решил мою проблему, то есть Джеймс мог увидеть меня абсолютно голым, но хотя бы без торчащей впереди мачты.

А, какого черта, я-то его уже видел голым вчера.

Я быстренько схватил трусы, натянул их и побежал обратно к своей стороне кровати. Теперь я меньше стеснялся и устроился так, чтобы мы по-настоящему обнимали друг друга. Его голова устроилась под моим подбородком, а наши руки в той или иной степени проникли за спины. Он шумно вздохнул, и я вздрогнул, когда дыхание из его ноздрей пощекотало меня по груди.

– Давно бы так, – пробормотал он, поерзал и прижался по всей длине., Я надеялся, что он уже засыпает и не заметит, что меня стало больше. Зато эта часть была теплее остального.

Я начал засыпать. Он уже спал.

***

ТУК-ТУК.

Сна как не бывало. Обычно я нахожусь в ступоре не меньше получаса. Но в этот раз мысли застучали, как горох, а когда постучали второй раз, вата сна уже превратилась в железобетон яви.

Я в постели с мальчиком. Он на пять лет младше. Мы в одних трусах. Я его обнимаю. Кто-то хочет войти.

– Минутку! – От паники мой голос вернулся к детскому писку. Сосед вздрогнул и открыл глаза. Мы обменялись взглядами. Я понял, что Джеймс – лиса, то есть из той породы, что умеет приходить в себя мгновенно.

– Стучат! – прошептал я.

– Пусть стучат! – заявил он и уронил голову обратно на подушку.

– Вставай. Иди в душ. Шевелись!

– Зачем?

– Чтоб тебя не застукали… Нас не так поймут.

– Не так – это как?

– Ради всего святого, иди! Зайди в душ. Пусти воду. Может быть, мы опаздываем на завтрак.

Мне наконец удалось нащупать фундамент и перекрытие в железобетоне реальности. Я посмотрел на часы. Мы опаздывали.

– Так и есть.

– Что?

– Опаздываем на завтрак. Десять минут девятого. – Завтрак был в 8:30.

Он вывалился из кровати и метнулся в душ. Я снова накрылся одеялом.

– Войдите.

Это была моя мать.

– Чем ты тут занимаешься? Что ты себе думаешь? Время завтрака. Мы уже кончаем. Ты же знаешь, мы сегодня идем на прогулку.

– Извини, мам. Проспал. Не мог впустить тебя, потому что Джеймс раздевался перед душем.

– Ах да, Джеймс. Так он здесь. Ну конечно. Выходит, вы оба опоздаете?

– Не очень. Ты скажешь, чтобы его папа с мамой не ждали? А мы скоро.

– По-моему, тебе лучше присоединиться к нему для экономии времени.

– Да, мама. – Но не раньше, чем ты уйдешь.

– Хорошо, я передам. Только это их нет обрадует. Поторопитесь.

Она вышла.

Вот попал. Мне велено помыться вместе с Джеймсом. Часть меня хотела этого, а часть не хотела показываться ему на глаза голым. Ну да, я только что его обнимал, но… И потом, вдруг у меня наступит эрекция?

Проклятие. Наступила.

Я вылез из постели и сошел с коврика на холодный линолеум. Снял трусы. Что делать? Держаться как ни в чем не бывало? Назад дороги нет! Что он скажет? Что он подумает?

Как на казнь, я подошел к двери в душ, распахнул ее и вошел. Маленький розовый тюлень уставился на меня круглыми глазами. Потом ухмыльнулся.

– У тебя тверденький!

Чтоб мне провалиться.

– Да. У мужчин так бывает с утра.

– Отчего?

– Не знаю. Ты подвинешься, или тебя толкнуть?

– Что, тверденьким?

– Слушай, подвинься.

Все мытье я старался держаться к нему спиной. Кончно, снявши голову по волосам не плачут, но я делал хорошую мину при плохой игре.

Мы добрались до столовой в четверть десятого. Яичница с ветчиной была тверда как камень.

– Как у тебя, – хихикнул Джеймс. Я промолчал.

Мы поели и поспешили каждый к своим родителям, пока те не ушли. Я извинился, что проспал, они подобрели, и я попросил разрешения взять ленч на вынос. Они сказали, чтобы я сам договаривался с отелем, а если ничего не выйдет, купил бы что-нибудь в деревне.

– И Джеймсу возьми.

– Да. Сейчас предупрежу его родителей.

– Хорошо. Развлекайтесь, и не забывайте об осторожности!

– Да, мама. И вам того же.

Я настиг Эвансов в вестибюле. Там шли жаркие дебаты.

– …но ты должен понимать, что он не захочет возиться с тобой весь день.

Губы Джеймса были плотно сжаты. Я остановился и подмигнул, чтобы не прерывать монолог.

– А, Мартин, здравствуй. – Голос миссис Эванс звучал несколько натянуто. – Я слышала, Джеймс сегодня утром замерз и полез надоедать тебе. Ты должен был послать его к нам.

Боже. Меня разоблачили! Я почувствовал внезапную слабость во всем теле.

– Э… ну… было очень холодно, и я ничего лучше не придумал. Наверно, мне не следовало… Простите. – Я чувствовал, что отчаянно краснею.

Миссис Эванс посмотрела на меня как-то странно.

– Нет, ты не сделал ничего плохого. Мне просто неловко, что он тебя разбудил, и тебе пришлось с ним возиться.

Минуточку… это не тянет на гневную тираду. Может, это сарказм?

– Ну… э… это ничего.

– Ты очень добр. Но мы объяснили Джеймсу, что нехорошо докучать людям.

– Он мне не докучал, миссис Эванс. Наоборот, я тоже замерз, и он мне был как грелка.

Не знаю, как я такое сморозил. Она вдруг расхохоталась:

– Ладно, дело твое. В виде исключения. Но не давай ему сесть тебе на шею. Милый, ты готов?

– А! – мое сердце упало. – Так он идет с вами?

– Да. Мы все обсудили, и с твоей стороны очень любезно побеспокоиться, но он как-нибудь обойдется. Чудесно, что на свете есть такие отзывчивые люди, только не надо злоупотреблять их добротой. Может быть, ты еще возьмешь его раз-другой, но хорошенького понемножку. Нет, сегодня пусть идет с нами. Пока.

Она уже подталкивала Джеймса и мужа к дверям, когда меня осенило, и я вытащил свои козыри.

– Но, миссис Эванс… Я уже заказал нам ленч на вынос, чтобы мы могли поплавать подольше и осмотреть острова.

Она остановилась. Я все еще подозревал, что она подозревает, что я подбираюсь к Джеймсу, и вообще подозревает, что я из тех парней, которые подбираются к другим парням.

Но она посмотрела на меня, потом на несчастного сына, потом на мужа. И вздохнула.

– Я пыталась дать тебе свободу, Мартин, но если ты так настаиваешь… если это не просто из вежливости, то как хочешь. Катайтесь. Идите, переоденьтесь, но не забудьте: к обеду не опаздывать! И чтобы сначала помылись, если придете соленые.

Я снова услышал восторженное улюлюканье, каждый родитель был обнят, и я заодно. Они рассмеялись, попрощались и оставили нас одних. Он молча посмотрел на меня. Я поднял брови.

– Ну что, идем? Нам еще надо заказать ленч на вынос. – Глаза раскрылись шире.

– Так ты еще ничего не заказал?

– Не успел.

– Но ты сказал…

– Слушай, ты хочешь ехать или как? На этот раз возьми полотенце. Может, мы поплаваем.

***

Опять выдался идеальный солнечный день, такая редкость для Англии в августе.

Мы высадились на другом острове, но сначала поплавали туда-сюда, чтобы он освоился с румпелем, и он уже спросил, скоро ли ленч. Я никогда не одеваю часы на воде, но по моим ощущениям было рано, и я сказал, что еще не пора. Он посмотрел на пакеты голодным взглядом.

– Послушай, мы стали в укрытии. Давай пройдем через середину острова на ту сторону и опробуем, хорошо ли там купаться. Потом можем перекусить. Так оно и безопаснее. Понимаешь, после еды купаться нельзя. Может случиться судорога.

– Что такое судорога?

– Не знаю, но это больно и невозможно пошевелиться.

– О.

И мы отправились через лес. Я боялся, что он будет капризничать, как ребенок, но он на удивление бодро шагал и с интересом озирался. И даже показал мне двух рыжих белок, которых я не заметил. Мне было интресно на них посмотреть; дома у нас водятся только серые. Наконец перед нами открылся южный берег.

К счастью, песчаный, кроме илистых участков при впадении ручьев. Песчаный пляж здорово украшает жизнь. Я плюхнулся на песок, расстелив полотенце. Джеймс поступил также и тут же принялся стаскивать туфли.

– Ты тоже давай!

– Что? Посиди хоть минутку!

– Ты будешь учить меня плавать.

– А?.. Ты что, совсем не умеешь?

– Не особенно. Я начал курс в прошлом году, но у нас было только два занятия.

Мне нельзя было его брать в лодку.

– Ради всего святого, что же ты не сказал? Мне нельзя было брать тебя в плавание. Даже в спасжилете.

Бедный Джеймс посерьезнел.

– Тем более, пойдем, ты меня научишь.

– Да уж, куда теперь деваться. Надеюсь, сегодня ты взял плавки.

– Нет. А зачем? Здесь же никого кроме нас.

– Мы уже говорили об этом. Вдруг кто-нибудь появится?

– Я дождусь, когда они отвернутся, выбегу на берег и завернусь в полотенце.

Я вдруг задумался. Меня терзала ужасная догадка… Да. Я вспомнил, где мои полотенце и плавки.

На кровати в номере.

Я посмотрел на Джеймса.

– Сегодня я не могу.

– Как? Почему?

– Я забыл плавки.

– Подумаешь. Будешь плавать так.

– Так я не могу.

– Можешь. Смотри, это просто. – И он без малейшего стеснения стащил рубашку, бросил ее на песок, а потом опустил шорты и вышел из них, специально стоя передо мной. Я негромко взвыл.

– Я не могу.

– Можешь. Я тебе помогу. Встань.

– Зачем?

– Я тебя раздену.

– Еще чего!

– Все равно раздену! – Он забежал мне за спину, и мне пришлось вывернуть шею, чтобы увидеть, что он там делает. Он исполнял воинственный танец, прыгая туда-сюда, чтобы вынудить меня оглядываться то через левое плечо, то через правое. Мне это надоело; я вскочил и повернулся к нему. Он бросился на меня, схватил обеими руками резинку на моих шортах и одним рывком стянул их до земли.

Я согнулся, чтобы натянуть их обратно, а он тем временем опять забежал мне за спину и бесцеремонно стянул с моей задницы трусы. Я попытался задержать их, сжав бедра, но он толкнул меня, и я растянулся на песке, запутавшись в собственных шортах. Пока я барахтался на песке, он окончательно стащил с меня шорты и с торжеством помахал ими, пока я валялся с голым задом.

– Отдай шорты!

– Как же, как же! Если не разденешься и не пойдешь учить меня плавать, я выброшу их в море.

– Только попробуй!

Он подбежал к берегу и зашел в воду, держа навесу предмет одежды, без которого по дороге в отель меня ждало осмеяние если не хуже. Если у меня и начиналась эрекция, пока он скакал вокруг меня, при мысли о таком позоре от нее ничего не осталось.

Я обозвал его, стараясь ограничиться словами, которые он скорее всего уже слышал, а потом решился. Он уже видел меня голым. Вокруг никого не было. Что такого, в конце концов? И вообще, его нагота была скрыта под водой, а моя еще нет.

– Ладно! – прокричал я. – Твоя взяла. Выйди и положи мои шорты на берег, тогда я присоединюсь к тебе.

– Йе-э-э!– заорал он, как Битлз, и пошел к берегу, но остановился на краю воды.

– Сначала ты.

– Что?

– Снимай.

Я еще пообзывался, но снял трусы. Он подошел к моему полотенцу и аккуратно опустил шорты на песок.

– Грязный маленький извращенец, – высказался я, ощущая ветерок в непривычных местах. – Помочь, что ли, тебе утонуть.

Ответом мне было молчание. Я посмотрел на него. Он не улыбался.

– Ты не будешь меня топить. – Это было утверждение, не вопрос.

– Посмотрим.

– Я… я… ох.

Он плюхнулся на песок.

– Ты чего?

– Ненавижу, когда меня кунают с головой.

– Но ты должен окунаться с головой, когда плывешь.

– Это не одно и то же.

– Ты со мной не церемонился.

– Но… ты не шел играть.

Я вспомнил, что стою у него на виду голый и разговариваю.

– Идем. Я не буду тебя топить. Давай наконец зайдем в воду.

Я велел ему показать, что он умеет.

Он умел грести по-собачьи. Тогда я снова стал главным. Я еще злился, что меня так легко раздели. Я, правда, не особый боец; в школе я никогда не дрался. Но я должен был справиться с девятилеткой.

Поскольку я сказал, что не буду топить его с головой, надо было выполнять обещание. Зато я его погонял на совесть.

Вспомнив, как когда-то учили меня, я заставил его вытянуть руки перед собой, вытянуться самому и болтать ногами. Он зарылся головой под воду, после чего сразу согнул руки-ноги и начал бултыхаться.

– Не будь ребенком. Это всего лишь вода. Так, нагнись и опусти лицо в воду.

Он послушался, но выдержал только полсекунды.

– Нет, надо дольше. Досчитай до десяти.

Он посмотрел на меня, набрал побольше воздуху и вдруг выпалил:

– Только не держи мою голову под водой, ладно?

– Я же обещал. Я хочу научить тебя плавать. Давай.

Он снова вдохнул. Нагнулся. Опустил лицо. Я досчитал до десяти, он не поднялся. Я ждал. Накнонец послышалось бульканье, и он вкочил, отплевываясь.

– Это было двадцать! – прокричал он, отдышавшись.

– Хорошо. Это мы прошли, теперь дай мне руки, я буду их держать, вытянись на воде и поболтай ногами, только не очень резко.

– Это как?

– Смотри.

Я отплыл на несколько гребков, надеясь, что за это время не появится новых зрителей, которые увидят между волнами мою голую задницу.

– Понял?

– Ага. – Я снова взял его за руки, и его задница всплыла на поверхность. Что ни говори, приятно чувствовать доверие!

Он продемонстрировал правильные движения ногами, но я заставил его продолжать, пока он снова не забултыхался.

– Время от времени надо поворачивать голову набок и делать вдох. Попробуй. Сначала с одной стороны, потом с другой.

После нескольких попыток он научился.

– Так, годится. Теперь ложись на мою правую руку, левой я буду поддерживать тебя под талией, и ты просто полежишь лицом в воде.

Я вытянул руку под самой поверхностью воды, он нагнулся и лег на нее грудью. Я осторожно завел левую руку ему под живот и принял вес, оторвав его ноги от дна. Он был полностью в моей власти, от чего по мне пробежал озноб. Не будь вода такой холодной, у меня наступила бы реакция. Он верил, что я не стану его топить, и я ни за что бы не стал.

Дальше полагалось повторить то же самое, делая движения кролем. Я заставил Джеймса поупражняться подольше, и когда координация у него улучшилась, мне стало все труднее удерживать его на месте. Наконец он остановился, запыхавшись.

– И как у меня получается?

– Уже почти плывешь. Отдышись, и попробуем еще раз.

Он тут же оказался готов, и на этот раз так толкался, что моя рука погрузилась под воду. Он начал двигаться вперед, и я почувствовал, как его вилли проехал поверх моей руки… вау… и я срочно завел правую руку ему под живот, чтобы поддержать его в горизонтальном положении. Он остановился.

– Ты чего?

– А что я сделал?

– Ты меня отпустил.

– Я тебя не отпускал. Это ты уплыл.

– Что?

– Ты сейчас плыл.

– Не может быть.

– Ты плыл. Вот что, давай еще раз. Я опущу руку, но не буду далеко убирать для страховки. Хорошо?

Мы повторили, и я опустил руку, как обещал, позволив сначала ему еще раз проехать по ней своим вилли. Мне тоже полагалась премия.
К моему удивлению, он поплыл дальше! Я пошел за ним, что при его скорости было нетрудно. Во время очередного вдоха он заметил меня и сразу остановился.

– Ты куда?

– Иду за тобой.

– Так я правда плыл?

– Конечно. А ты что подумал?

– Вот это да!

Мы решили остановиться на достигнутом и устроить ленч.

Глава 4

Я был счастлив, что так легко научил его плавать.

Он тоже был бодр и весел. Я вышел из воды, обернулся, чтобы проверить, что он идет за мной, и только тогда вспомнил, что мы голые. Я побежал к своему полотенцу и завернулся. Его это рассмешило.

– Зачем ты это делаешь? Здесь только я!

– Я стесняюсь…

– Стесняешься… По-моему, наоборот, ты стесняешь себя полотенцем. Если ты не против, что я голый, а я не против, что ты голый, причем тут стеснение?

Крыть было нечем. Но полотенце осталось на месте.

Он плюхнулся на свое полотенце, и принялся загорать, лежа на спине и закрывая глаза рукой.

– Может, поедим? – спросил я.

– Э… да! А что там? – Он сел.

Пока мы ели, а мои глаза шарили по его худому маленькому телу со всем полагающимся снаряжением (во как я выразился! сила?),
я передумал. Здесь можно. Только здесь. Больше нигде. Душ в моем номере не в счет. Глупо сидеть в мокром полотенце в такой теплый день.

Повинуясь внезапному порыву, я развернул полотенце, постелил на песке и лег поверх. Так тоже было неудобно, поэтому я повернулся на бок – лицом к Джеймсу – и перелег на песок. Я ожидал каких-нибудь комментариев.

– Давно бы так, – сказал он.

После завтрака мы полчасика повалялись. Было жарко, на нас напала сонливость. Потом я сообразил, что мы сгорим, и сказал ему, что надо перевернуться или вернуться в воду. Он тут же вскочил.

Пришлось опять начать с поддержки его в воде рукой, но я почему-то не огорчился. Раз за разом он все дальше отплывал сам, вскоре уже на довольно большое расстояние. Мне пришлось следить, чтобы он не заплывал на глубину. Я помнил, как сам однажды впал в панику, поплыв не в ту сторону и обнаружив, что не достаю до дна. Я дал ему строгие указания не плавать на глубину, а еще объяснил, что делать, если запаникуешь.

– Смотри. Если ты наполнишь легкие… – мы оба вдохнули – …и ляжешь на спину, разведя руки и ноги в стороны, то будешь плавать. – Я сопроводил слова демонстрацией, а он захохотал и чуть не утонул. Я встал в гневе.

– У тебя вилли торчит как перископ! – выговорил он сквозь смех.

– Очень смешно. Ладно, теперь твоя очередь быть субмариной. Для начала я тебя подержу.

Не с первого раза, но у него получилось. Скоро он уже навострился не хуже меня. Я предупредил, чтобы он не плавал так слишком долго, а то унесет течением. Но надо отдать ему должное.

Перископ и правда ужасно похож.

Из Джеймса получалась здоровская подлодка.

***

Что плохо, когда оставляешь часы на суше – нельзя узнать, сколько времени.

Мы еще понежились на солнышке, а потом я вдруг осознал, что понятия не имею, опаздываем мы или еще нет. Мы даже не проверяли, как там наша лодка. Вот как я увлекся играми с этим мальцом. Малец-то малец, но он был в восторге от моей компании и общался со мной запросто.

– Дьявольщина! – В шестидесятых это считалось крепким выражением, особенно в 14 лет и при эдвардианском воспитании.

– Что случилось?

– Боюсь, уже много времени, хотя я не знаю точно. Если мы опоздаем…

– То что?

– Одних нас больше не отпустят, это точно.

– Тогда пойдем?

– Да, сматываем удочки. – Некоторые эдвардианские выражения я подхватил от отца.

– А слабо пройти по острову голым?

– Ты что, того?

– Но мы же мокрые, нам надо сохнуть. Пока дойдем до лодки, посохнем.

В этом был смысл. Но я целый час привыкал не стесняться выставлять напоказ все свое богатство (эк я выразился! У меня мания величия) среди бела дня. И еще тридцать минут после этого я отучался то и дело озираться, не видит ли кто. И только я освоился, как меня гонят в голом виде через остров на ту сторону, откуда видна деревня! Но я уже не мог сказать, что это выше моих сил, и меня ловили на слабо. Кроме того, и правда был смысл сохнуть по дороге.

Снова почувствовав себя неприлично раздетым, я собрал манатки и двинул под сень леса. Джеймс шагал как ни в чем не бывало. Мы промаршировали в хорошем темпе, и когда впереди показался северный берег, я остановился и оделся. Правда, я не стал одевать трусы, потому что чувствовавл себя липким от соли. К моему облегчению, он последовал моему примеру.

Было как-то странно снова оказаться одетым.

***

Когда мы приблизились к деревне и смогли рассмотреть часы на деревенской церкви, оказалось, что мы не опаздывали, а наоборот вернулись раньше времени.

Было только 5:00. Поскольку я не давал ему править по дороге назад, я дал ему теперь немножко попрактиковаться. Потом мы причалили в обычном месте и поднялись по железной лесенке на причал. Твердая почва под ногами тоже показалась непривычной. Мы поднимались по дороге к отелю, с каждым шагом все больше ощущая, как устали, доложились моим родителям, найдя их в баре, и сказали, что идем мыться. Я правда шел мыться; за Джеймса я сказал предположительно.

Он поднялся вместе со мной по лестнице и вошел в мой номер, как к себе. Я чувствовал странное возбуждение. Он считал меня за своего. Он подошел к моей кровати – к моей святая святых! – плюхнулся на нее и закрыл глаза.

– Эй, идем. Не время спать. Надо помыться и раздеться… я хотел сказать, переодеться к обеду.

– Нет сил.

– Эй, вставай! – Что мне прикажете, самому его мыть?

Он не пошевелился.

– Ты хочешь, чтобы нас пустили плавать завтра?

– Мне все равно.

– Если ты не спустишься к обеду, они поднимуться и найдут тебя здесь. И… найдут тебя голым. – И как мне такое в голову пришло?

– Что? – Он сел.

– Они найдут тебя голым, потому что я тебя раздену и спрячу одежду.

– Ты не посмеешь…

Но договрить ему не удалось. Я исполнил угрозу. Он так устал, что практически не сопротивлялся. Я отволок его голого в душ и вывалил в ванну. Собираясь пустить воду, я вспомнил, что на мне еще туфли, футболка и шорты. Я поспешно разделся, уже ничуть не стесняясь.

Я все сделал неправильно. Наши перегретые тела окатила ледяная вода. Я ойкнул. Джеймс заревел. Я отодвинул его и под аккомпанимент рева крутил вентили, держа его другой рукой подальше от струй, пока не добился лучшей температуры.

– Извини.

– Отпусти.

– Слушай, надо помыться. Теперь вода хорошая.

– Неправда.

– Правда. Убедись сам, сунь руку.

Он осторожно попробовал и молча пошел под струи. Он нехотя взял мыло и вяло потер им по груди, норовя этим и ограничиться. Поскольку он и так расстроился, я не решился его понукать. Но я подумал, не могу ли я сделать то, чего до сих пор не смел…

– Если ты устал, хочешь, я тебя помою?

Он с готовностью кивнул.

Не знаю, приходилось ли вам мыть под душем чужое, но милое вашему сердцу тело. Не смея прикоснуться, хотя вам и разрешили? Я стоял рядом, с мылом в руке и водой в глазах, и не решался. Наконец он посмотрел на меня.

– Пожалуйста, помой меня.

Так интересно было намыливать ему спину… Мускулы у него едва намечались, а кожа была мягкая, но упругая. Ой, ниже не надо… Намыливать ноги мне тоже понравилось. Он послушно поднимал сначала одну ногу, потому другую, и только один раз вырвался, когда я тер чувствительную подошву. Все еще стоя на коленях у него за спиной, я помыл ему икры, бедра… стоп, стоп! Я обошел его спереди и намылил грудь, под мышками и шею, а перед животом снова оробел. Потом боязливо коснулся мыльной рукой и начал мыть… потом бока, с заходом на спину… я поймал себя на том, что трогаю начало ложбинки, и остановился.

– Остальное сам. – Мой голос прозвучал ворчливо. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что я разволновался. Как ни странно, специфических признаков волнения у меня не наблюдалось.

Хотя я трепетал, как плохо поставленный парус.

Я посмотрел, как он намыливает руки и трет себя спереди и сзади , мысленно жалея, что сам не осмелился.
Все продолжалось какую-нибудь пару секунд. Если бы он не так устал, если бы у нас было больше времени…

Он смыл мыло, немного взбодрившись, и вышел из ванны, чтобы вытереться. Моим полотенцем, без спросу! Моя проклятая забывчивость. Но я не послал его наверх за своим, у меня не поднялась рука.

Теперь мне надо было помыться самому, и быстро. Некогда было отвлекаться, хотя мое тело начало намекать.
Во-первых, он стоял здесь, во-вторых, пора было идти вниз. Скоро мне тоже понадобилось полотенце, и тут оказалось, что он так и стоял, вяло вытираясь, и остался мокрым.

– Эй, бодрее. Так ты провозишься целую вечность. Давай я.

Я уже не просил, а командовал. Он молча посмотрел на меня и отдал полотенце. Я улыбнулся ему, и он улыбнулся в ответ. Вот и славно. Я встал перед ним и велел положить руки мне на плечи. Полотенце обернулось вокруг его спины и энергично заходило туда-сюда.

– А-ва-ва-ва… – Он застонал, когда полотенце растерло ему спину, попу, заднюю сторону бедер и, когда я присел, заднюю сторону икр. Я поднял взгляд и, миновав с некоторым трудом поясничную область, увидел, что он снова начинает улыбаться. Я быстро обошел его со спины и вытер перёд тем же способом. Ну, разумеется, ослабил натяжение на чувствительном участке…

– Спасибо, – сказал он, когда я закончил. – Ну, я пойду оденусь.

– Да, и не спи на ходу. Если заснешь, я отнесу тебя в столовую голым. – Он определенно собирался сказать: «Не посмеешь», – но передумал и побежал наверх. Оставалось ли у меня время? После всей этой нагой натуры и всяких прикосновений потребность была острее, чем когда-либо. Нет… потом, потом. Сегодня он ко мне не придет, слишком устал.

***

За столом он был очень тих, и у него несколько раз спросили, не заболел ли.

После обеда он плюхнулся в кресло и подобрал ноги. Его отец подозвал меня.

– Что ты с ним сделал? Он никогда не был таким тихим!

Я сначала покраснел, потом сообразил, о чем он.

– Ну… Мы весь день ходили под парусами, а еще я учил его плавать, и мы загорали, и я дал ему порулить.

Он уставился на меня.

– Ты учил его плавать? Да он же… но мы ведь… я… Дорин! – Последнее он почти прокричал, и я с любопытством отметил, что несколько человек обернулись, а один пролил кофе на блюдце.

Она примчалась чуть не бегом.

– Мартин, скажи Дорин, что сейчас сказал мне.

– Ну… Э-э… Ага. А что, нельзя было?

– Нельзя? Нет, ты не сделал ничего плохого. Просто мы уже целую вечность пытались научить его, но он боялся мочить лицо.

– Как, – сказала его жена, – ты хочешь сказать, что он учил его плавать?

– Мартин?

– Ну… Э-э… Ага. Понимаете, было жарко, и вообще надо уметь плавать, если ты на воде, и пляж был безопасный, вот мы и… вот.

– Но это же чудесно! Спасибо огромное. Как ты думаешь, сколько ему еще останется занятий, чтобы совсем научиться?

– Собственно, он уже. Он сегодня уже плыл сам.

– Что?

– Ну, мы начали с упражнения, которому меня учили, это, лечь лицом на воду и все такое, а потом я поддерживал его рукой, когда он делал движения, а потом он уплыл с моей руки.

Он воззрился на меня. Потом я получил рукопожатие. И хлопок по спине, от которого пошатнулся.

– Мартин, ты чудо. Спасибо. Можно нам поехать посмотреть, как он плавает? Завтра?

Я лихорадочно соображал. Надо будет захватить плавки…

– Да, собственно, э-э… Да. Мы можем създить на тот же остров и там поплавать. Может, возьмем и моих родителей? Вы вчетвером можете нанять моторку, а то папа может нанять парусную лодку? И мы все соберемся на острове.

Дорин – ну и имячко! – посмотрела с сомнением, но отец Джеймса загорелся. И, разговаривая через голову уже уснувшего сына, взрослые составили заговор. Я попросил дать нам время еще потренироваться с утра, а они обещали привезти с собой ленч на шестерых.

И план на завтра был готов.

Тут было наконец замечено, что Джеймс дрыхнет без задних ног, и его отец осторожно поднял его и понес. Джеймс проснулся, только когда носильщик повернулся к нам спиной, взглянул испугано, понял, что происходит, сонно улыбнулся мне и снова закрыл глаза.

Я тоже не стал засиживаться. Мне что-то стало скучно участвовать в светском разговоре. Светскости было столько, что не оставалось места для смысла. Я попросил прощения и под хор пожеланий спокойной ночи и благодарностей за сегодняшнее, прозвучавших на весь тихий вестибюль и очень меня смутивших, отправился в постель. Я плохо соображал – то ли переел, то ли в отеле было жарко.

Я медленно поднялся по лестнице в свой номер в башне. Я постоял за дверью, прислушиваясь. Вдруг он там? Нет, не может быть. Я вошел и осмотрелся, наполовину ожидая обнаружить, что мне осталось только полкровати. Я был даже разочарован, что его не было. Зайти к нему в номер? Нет, он уже спит.

Но я тихонько поднялся на этаж и послушал у него под дверью.

– Джеймс? – позвал я тихонько. Молчание.

Я медленно повернул ручку и нажал. Дверь отворилась. В полумраке я разглядел кровать, которая стояла прямо над моей. Я бесшумно подошел к его спящей фигурке и постоял, удивляясь стуку собственного сердца и собственной дерзости.

Даже на мой невежественный взгляд он выглядел как спящий ангел. Гладкий лоб, безмятежные вид, знакомые черты. Знакомые! Да я знал его всего два дня! А он уже спал со мной сегодня утром в одной постели! Что я здесь делаю?

Здравый смысл гнал меня прочь, пока он не проснулся или не пришли его родители. Но сердце не отпускало меня от моего милого ангела. Я стоял и любовался.

Милый.

Милый?

Какой еще милый?

Я – мальчик. Я не влюбляюсь в мальчиков. Мне нравится на них смотреть, и на Джеймса тоже, и с ним мы быстро подружились, и мне с ним было хорошо, и хотелось дружить и после каникул… Но меня скоро присвоят девчонки. Неплохо, если в буквальном смысле. И хорошо бы поскорее. Главное, чтобы нашлась такая, которая мне понравится. Нет, я любил его просто как сына, который у меня когда-нибудь будет. И только.

Я преодолел искушение погладить его по голове или пристроиться поближе, как сегодня утром, повернулся и выбрался из его номера.

Лежа в постели, я не мог отделаться от мысли, что он прямо надо мной. Я представлял себе, как мой дух поднимается наверх и сторожит его сон, как любящий отец…

***

Когда я проснулся, кто-то молотил в дверь.

Я не помнил, как заснул, измерился ли до того, сыграл ли на ночной скрипке, проверил ли, не произвел ли хоть немножко клейстера.

Но я проснулся, и было уже светло.

– Мартин! МАРТИН!

– Хэлло? Войдите.

Вошел папа.

– Мартин, сейчас девять утра. Что с тобой такое?

Я посмотрел на часы. Он не ошибся.

–Ты обычно встаешь вовремя. Во всяком случае, вовремя просыпаешься. А пока мы здесь, было бы неплохо завтракать всем в одно время.

– Прости, пап. Я просто проспал. Я проснулся, только когда ты постучал.

Он немного смягчился.

– Так устал?

– Мы вчера, наверно, перекупались. В школе я совсем отвык от свежего воздуха.

– Гм. Ну, мы договорились, чтобы тебе осталось кое-что на завтрак, но с твоей стороны будет нелишне извиниться. Только прежде всего пойди разбуди своего дружка и приволоки к его родителям. Он так здорово отрубился вчера! Подозреваю, что вы два сапога пара.

Он взъерошил мне волосы и улыбнулся. Как ни странно, я не протестовал.

Я вытащил себя из постели и надел трусы. Дверь внизу закрылась, так что он не мог снова заглянуть. Я мигом взлетел к номеру Джеймса. Постучал. Тишина. Постучал. Открыл. Он все еще спал. Я опять залюбовался, как вчера вечером. Сама невинность. Я улыбнулся и опустился на колени у его головы.

– Джимми?

Он врубился мгновенно. Испуганный взгляд, узнавание, облегчение и Знаменитая Улыбка. Мне стало тепло. Милое создание.

– Завтрак, – сказал я.

– Что?

– Двадцать минут как кончился.

– Что же ты мне не принес.

Я посмотрел на него.

– Джеймс, ты думаешь, что я ходил завтракать в одних трусах?

– Подумаешь, а они зато дают на завтрак сосиски.

Я промолчал.

– Можно я схожу в твой сортир?

– Можно.

Одеяло откинулось. Он был совершенно раздет.

– Ты спишь без пижамы?

– Ты тоже.

Он надевал пижаму, пока не узнал, что я сплю без. Я был польщен.

Было очень прикольно шествовать следом за ним вниз по лестнице из его номера в мой, при том что на нас была одна пара трусов на двоих. И еще забавнее стало, когда он вышел из туалета все еще голый, а я уже полностью оделся. Мне пришлось поспешить с этим, чтобы он не заметил, как мне понравился наш марш, и не давать повода для еще более неприличных замечаний.

Прибыв в столовую, мы обнаружили пустые столы. Но потом нашли отдельный столик, накрытый для двоих – в углу, с видом на залив – и неуверенно подошли. Откуда ни возмись выросли два любезных официанта…

– Джентльмены! Рады вас видеть! Просим за наш лучший столик… Овсянки? Кофе? Чая? Сока? Нет, нет… сегодня мы вас обслуживаем… по полной программе… Яичницу с ветчиной? Глазунью или болтушку?..

И дальше в том же духе. То ли они хотели унизить нас за опоздание, то ли просто развлекались, судя по широким улыбкам. Джеймс немедленно стал подыгрывать и заказал уйму вещей, которых ему точно было нельзя, потом и я подключился. Мы вошли в роль и веселились во всю, принимая королевское обслуживание, как принцы какие. Они тоже не выходили из роли и подали очень хороший, большой и свежеприготовленный завтрак.

Поев, мы собрали тарелки, отнесли их на кухню и сказали спасибо, на что повар и все его работники хором прокричали: «Пожалуйста!»

– Но вы простите меня, если мы не сможем предложить вам такое же обслуживание завтра, парни?

– Завтра мы не опоздаем, обещаю, – сказал Джимми серьезно.

***

Было много времени, когда мы добрались до лодки, и уже почти одиннадцать, когда мы вытащили ее на песок на острове.

– Ну так как? – спросил Джимми.

– Что?

– Слабо повторить?

– Что? Пройти по лесу голыми?

– Ага.

– С какой стати?

– А, слабо!

– А тебе нет?

– Так ведь нет никого.

– А зачем?

– Просто так. Для прикола.

– Я взял плавки.

– И я взял. Ну и что?

– Ну, ты как хочешь.

– Ну правда, давай.

– Скоро приедут родители.

– Ну и что?

– При родителях я не могу!

– Почему?

– Просто не могу.

– А я перед своими хожу голый. И они передо мной. Мы все раздетые, когда встаем.

Ах вот как. Мои родители такого не делали – по крайней мере, при мне. Какой-то уголок в моем сознании задумался, в чем причина такого различия.

– Ну давай! Или слабо?

– Не слабо, просто…

– Тогда давай!

Чего ради я должен был плясать под его дудку? Нести одежду в руках было ничуть не удобнее, чем на себе, тем более что мы и так несли плавки, завернутые в полотенце. Но я покорно разделся, только постарался не обгонять его в процессе.

Когда деревья надежно скрыли мою задницу от залива, в котором все равно никого не было, я повеселел и даже снова начал наслаждаться прикосновениями ветерка. Свою роль сыграло и то, что я не в одиночестве сам себе что-то доказывал, а предпринимал дерзкую вылазку с настоящим живым мальчиком, который нравился мне с каждым днем все больше. А еще он к моему облегчению шел впереди, и я маршировал по лесу вслед за парой детских ягодиц, чувствуя странное электрическое щекотание в груди.

Когда мы вышли на южный берег, он швырнул одежду и полотенце и сиганул в воду. Я тоже не стал торчать на виду.

Он поплыл. Я помогал. Он поднял кучу брызг. Я одобрил. И мы поплыли вдвоем.

А потом послышалось пыхтение мотора, и из-за края острова показалась лодка с четырьмя людьми на борту. Родители. Я запаниковал. Я сидел в воде голый в компании девятилетнего ребенка, и нас застигли его и мои родители. Мне пришлось ответить на их приветствия, и мой голос опять оказался писклявым, как в детстве.

Я взял себя в руки и предложил им высадиться на северной, укрытой стороне острова и пройти к нам лесом. Я что-то наплел насчет прилива, ветра и что лодку может унести. Наконец моторка уплыла, дав нам возможность выбежать на берег и одеть плавки.

– Уф! – сказал я, когда наши поясничные области были прикрыты. – Чуть не попались.

– В смысле?

– Я не ждал их так рано. Мы ведь не договаривались так рано?

– Не знаю. А ты боишься, что тебя увидят голым?

Я замялся.

– Если родители – да.

– Почему?

– Не знаю. По-моему, с тех пор как мама перестала меня купать и разрешила мне мыться самому, я стал стесняться, как бы они не увидели… ну, это.

– Да?

Я замолчал. Я знал, что я имею в виду, но не мог этого произнести перед ним.

– Значит, ты стесняешься? – продолжал допытываться он.

– Тебя – нет, если больше никто не смотрит.

– Ну, тогда все в порядке.

И в этот момент появились Главные, нагруженные едой и напитками.

– Вы сейчас купались дикарями?

– Э-э… что?

– Дикарями. Без плавок.

Вот как, у этого занятия есть название?

– Нет. С чего ты взял?

– А что, – сказал мой отец, – я бы не стал вас винить. Это место просто супер, никого нет. Пока вы молоды, вам сам Бог велел. На вашем месте я бы не упустил случая. Чудесное ощущение, такая свобода.

Не хочет ли он сказать, что сам когда-то?..

– Пап, а ты что, пробовал… дикарем?

– Когда служил во флоте. Мы все так купались. Но когда возвращаешься домой, повзрослевший, солидный, и вообще… Да и случая подходящего больше не было.

К счастью, разговор переключился на еду. Они разложили на песке солидное угощение, и мы с Джеймсом нажрались как свиньи, забыв про запрет на купание после еды. Наконец я отвалился, а поскольку я был в плавках, но лезть в море было нельзя, я попросил разрешение пойти поискать кустик.

– Вот и я о том же подумал, – сказал мой отец. – Пожалуй, присмотрю себе кустик рядом с твоим.

Мы пошли в кусты. Когда мы были вне пределов слышимости, он прокашлялся, как всегда, когда собирался сказать нечто не очень удобное.

– Знаешь, Мартин, чтобы ты не творил в детстве и отрочестве, по большей части я делал все то же самое. Вряд ли ты меня перещеголяешь. Я ведь был в вооруженных силах… В общем, если ты что-нибудь выкинешь, и испугаешься, что это очень плохо, спроси меня. Все-таки я мужчина, как и ты в ближайшем будущем, и я знаю разные вещи про свое тело, которые женщинам знать не полагается. Мне можешь не врать, когда я спрашиваю про разные вещи, типа купания дикарями, хотя я не могу тебя винить – я спросил тебя при всех, а ты не знал, вдруг это плохо.

Он перевел дух.

– Вообще-то, если ты чувствуешь, что поступил правильно, скорее всего так и есть. Но если сомневаешься, спроси меня. Обещаю, что не откушу тебе голову, если окажется, что ты сделал плохо; я просто скажу, что это плохо и почему. А купание дикарями, если ты нашел уединенное место вроде этого, вещь чудесная. Я даже завидую.

Это уже была вторая за сегодня речь. Может, он решил, что я взрослею?

– Да, папа. – Я подумал и решил, что этого мало после стольких усилий с его стороны: – Может, мы?..

– М-м-м. Оно, конечно, хорошо бы… Но твоя мать не поймет, да и ты не захочешь?

Иногда родители скажут что-нибудь такое, что становится их жалко. Вот как сейчас. Это будет рискованная авантюра, особенно, как я подозревал, для него, но ведь мы можем сделать это без Джеймса? Но об этом спросить я не решился.

– Если ты хочешь, пап, мы можем это устроить, только мне надо еще подучить Джеймса плавать.

Он рассмеялся, стряхивая капли со своего вилли. Я сделал то же самое. Мы вернулись вместе, сплоченнее, чем в те времена, когда он занимался перед своими дурацкими экзаменами.

***

День потек лениво.

Наверно, мы с Джеймсом недоспали, так что нас вполне устраивало поваляться рядышком и позагорать. Он уснул. Я смотрел на него, завороженный его беззащитным видом.

Наконец нам разрешили вернуться в море.

– А вы опять будете окунаться голыми? – спросила моя мать.

– Ну уж нет! – выпалил я, не дав Джеймсу сказать и полслова.

– Мы бы не стали возражать, правда, Дорин?

– Да нет. Если хотите, валяйте.

– Ни за что, – сказал я с выражением. – С такой толпой зрителей.

– Как хочешь, милый, – сказала моя мать. – Хотя чего тебе стесняться. У тебя же еще не началось созревание.

Я онемел. В животе потяжелело, горло сдавило. Как она могла? Да еще при посторонних! Я был готов провалиться сквозь землю, хотя никто не хихикал, не улыбался, не глазел на меня. Мой отец посмотрел на нее укоризненно, но ничего не сказал, а когда я бросил ему отчаянный взгляд, отвел глаза.

– Зачем ты так! – проговорил я наконец, задыхаясь. – Я бы тебе ни за что такого не сказал!

Она только рассмеялась, хотя ей хватило такта сделать это смущенно. В этот момент я просто ненавидел ее – ну, если не ее, то ее ляп, омрачивший прекрасный день. Весь мой энтузиазм пропал, мне уже ничего не хотелось. Джеймс помог убрать остатки пиршества, а я молча лежал, лелея свою рану. Слезы отступили, но с матерью я все равно говорить не мог. Она слишком низко пала в моих глазах.

– Ну-с, – сказал отец Джимми. – Когда же покажете нам, как вы плаваете?

Конечно, ради этого все и собрались, но меня это уже не радовало. Я ей покажу! Только не у всех на виду. Надо было держать себя в руках.

Потом я вспомнил о Джеймсе. Он разгуливал с таким видом, как будто ничего не случилось, и я приободрился. Ему не терпелось продемонстрировать свои достижения, и я поспешил за ним в воду, торопясь, чтобы не дать им времени разглядеть меня и проверить справедливость маминых слов.

Должен признать, Джеймс постарался и произвел самое лучшее впечатление на оба комплекта родителей. Он плыл сам, он плыл со мной, а потом я попросил показать лежание на воде, и он полежал, раскинув руки и ноги наподобие креста.

– Вот, получилось! – сказал он, вставая. – А почему я при этом не тону?

– Когда в легких есть воздух, твое тело немного легче воды. Поэтому ты не тонешь, – сказал я. – Только и всего.

Он еще раз полежал на воде, потом еще раз, потом еще. В третий раз он пролежал так долго, что мы начали кричать ему, чтобы он вставал. Но он ничего не слышал с ушами под водой, так что мне пришлось подойти и вытащить его.

Наконец родители удалились, поздравив его с успехами в плавании и меня – в обучении. Мне хотелось съязвить, что из некоторых несозревших получаются учителя получше иных созревших, но я сдержался.

Когда мы остались одни, он повернулся ко мне и улыбнулся от уха до уха:

– Теперь-то можно? – Он решительно развязал тесемку и стащил плавки.

Я более-менее успокоился, пусть и не совсем. Я никак не мог решить, что лучше – соблюдать протокол, то есть остаться одетым, или взбунтоваться против мира взрослых и присоединиться к Джеймсу. Я еще чувствовал обиду.

– А, какого хрена,
– сказал я, но так, чтобы Джеймс не услышал, и демонстративно содрал с себя плавки. Появись в этот миг из-за угла целая армия, я бы нагло продефилировал перед ними, просто чтобы показать миру взрослых, как дурно они со мной обошлись.

Мы еще поплавали.

***

Когда вечером мы вернулись в отель, я сказал Джеймсу, чтобы он начинал мыться без меня.

Потому что у меня еще есть дело. Он был недоволен, но покорно поплелся.

Дело у меня было к матери. Я был настроен воинственно. Пусть узнает, как меня обидела, и извинится.

Они оба были в своем номере.

– Мама, ты меня очень обидела сегодня.

Она посмотрела непонимающе. Отец посмотрел смущенно.

– Когда говорила про меня.

Она продолжала смотерть так, как будто не догадывалась.

– Когда мы говорили про купание без плавок.

– А, что тебе можно, потому что тебе еще нечего стесняться?

– Да! – закричал я, не столько от гнева, сколько чтобы не дать ей развить мысль. – Как ты могла! Да еще при посторонних.

– Но ведь это правда, милый? То есть у тебя все впереди, но пока что созревание не началось.

– Тебе откуда знать?

– Так… ты же еще ни разу… Короче, я бы узнала.

– Как?

– Ну… э-э… есть признаки.

– Какие?

– Ну… э-э… мне об этом неловко говорить.

– Вот! – закричал я. – А мне каково было, когда говорили про меня! Поняла?

– Мне кажется, Мартин хочет сказать, – вмешался мой рассудительный отец, – что если тебе неловко говорить о его росте, появлении волос и ломающемся голосе, то ему тем более неловко, что ты заговорила об этом в присутствии его друзей.

Она посмотрела на меня, открыв рот.

– О, Мартин…

Но я уже сказал, что хотел, и не видел причин задерживаться. Я вышел из номера и отправился к себе.

Вот. Сделал. Жалко только, что не дождался извинений. Но мне стало легче. И папа меня понял. Это утешало.

Джеймс, конечно, был у меня. Он сидел на кровати в одних трусиках. Я сразу забыл про одержанную победу, удивляясь как чуду, что меня ждут. У меня появилось преданное существо. Когда он снял их, свой единственный предмет одежды, я впервые обратил внимание, стаскивая свои, что его трусики совсем крошечные. Ну как человек может уместиться в такой малости? Между тем на нем они еле держались. Мой драгоценный друг, маленький и беззащитный.

– Давай что ли скорее, – сказал маленький и беззащитный. – Я голодный, как волк.

Я понимаю, что уже распространялся про совместное мытье с Джеймсом. Но, понимаете, я так долго только смотрел на мальчишеские тела в школе, и теперь я был так счастлив и горд получить одно тело для близкого рассмотрения, да еще с правом участвовать в его мытье. И вдобавок дружить с его обладателем!

Этим вечером мы опять рано отправились спать, сначала он, потом я. Но я очень устал и уснул как бревно. Правда, я все-таки успел измериться и проверить ситуацию с жидкостями тела. Проверка прошла очень хорошо. Но результат был прежний.