Глава 13  

По дороге домой я действительно поспал.

Дома на меня напала тоска и скука. В знакомых стенах оказалось неуютно без двух моих лучших друзей. Я бродил по комнатам неприкаянный, не зная куда приткнуться.

Но потом объявил маме с папой про задуманный поход с Марком, и они вроде не стали возражать, и у меня появилась перспектива.

Дни тянулись невыносимо. В конце второй недели пришла открытка от Эвансов, подписанная всеми тремя. Внизу было приписано: «Жаль тебя здесь нет твой Джеймс».

Мне тоже было жаль. Больше всего мне было жаль, что надо маяться еще две недели.

А потом во вторник…

С этого места я начну рассказывать покороче, потому что следующие полгода были самыми скверными во всей моей жизни, и лучше обойтись без особо подробных воспоминаний. Хватит главных моих поступков, мыслей и терзаний.

Во вторник отец вскрыл толстое письмо, начал читать, и по мере этого чтения лицо у него делалось все серьезнее и серьезнее. Несколько раз он бросал на меня непонятные взгляды, такие странные, что я стал их замечать. Дочитав, он посидел молча, тупо глядя в пространство. Мама была на кухне.

– Пап, что-нибудь случилось?

– Э-э… Гм. Да. Э-э…

Я ждал. Наконец он решился.

– Мартин, когда ты был у Марка, ты ничего не заметил?

– В смысле?

– Так, вообще. Он не… он не делал ничего подозрительного?

– Нет. Это от него?

– От доктора Роджерса. Понимаешь, случилась нехорошая вещь. Ох… Не знаю даже, как тебе объяснить…

Он побарабанил пальцами по столу.

– Марк здоров? Что с ним? Ты помнишь, мы с ним идем в поход.

Он посмотрел на меня мрачно.

– Мартин, об этом теперь, к сожалению, не может быть и речи. Я понимаю, что вы подружились и все такое, но никаких походов не будет.

– Да что случилось? Он жив? Папа… – Я дико перепугался. Только не это. Марк не мог умереть. Господи, пожалуста.

– Да жив он, жив, только… Э-э…

Опять долгая пауза.

– Ну папа! Он мой друг. Скажи, что случилось.

– Эх, бедняга. Ну, в общем… в общем, на той неделе его отправили из скаутского лагеря за… за… из-за некрасивой истории с другим скаутом.

– Что значит – некрасивой истории?

– Мартин, ты еще слишком молод, ты не поймешь.

– Папа, мне четырнадцать, а ему пятнадцать. Мне ты можешь объяснить, что он натворил.

Папа поднял брови.

– Ты знаешь, что такое мастурбация?

Я признался, что никогда не слышал этого слова.

– Я так и думал. Это когда человек играет с половыми органами, чтобы возбудиться.

– А. Тогда знаю.

– Мартин показывал другому мальчику, как это делается.

– Понятно.

– И их застукали.

– И все?

– Что значит все? Скауты не могут заниматься такими вещами.

– А я думал, это все делают.

– Много ты понимаешь!

– Подожди, так ты хочешь сказать, что Мартин показывал ему, как… как… – я пытался найти безопасные слова, чтобы не сердить папу, – …ну, как сделать, чтобы… э-э…

– Да, да.

– И за это его выперли из лагеря?

– Да. И он признался, что испытывает влечение к мальчикам.

– Он – извращенец?

– Да. Можно сказать и так. В общем, ни о каком походе не может быть и речи, тем более вдвоем.

– Но мы же спали у него в домике на одной кровати, и он мне ничего плохого не делал.

– Делал – не делал, я не собираюсь рисковать. А точно он ничего тебе не делал?

– Конечно, нет. Мы же с ним друзья.

– И все-таки, постарайся припомнить. Точно не было никаких… поползновений?

– Нет.

– Тогда хорошо. Бог миловал. Но все равно, больше он тебе не друг.

– То есть как? Он мой друг, и я хочу пойти с ним в поход на следующей неделе.

– Мартин, даже не думай.

– Почему?

– Потому что это опасно.

– Что тут опасного?

– Он может начать тебя домогаться.

– В смысле?

– Мартин, это серьезно. Лучше бы тебе не знать, но существуют разные мерзости, которыми занимаются гомосексуалы. Держись от них подальше.

– Пап, если он такой плохой, почему на острове он был такой хороший?

– Не знаю, благодари свои счастливые звезды. Но второго шанса я ему не дам.

– Да что он может мне сделать?

– Я уже сказал, хватит об этом. Твое счастье, что ты его больше не увидишь.

– Но он мой друг. Я хочу его видеть… – Но в этот момент я стал задыхаться, потому что испугался, что в самом деле больше его не увижу. Никогда.

– Я тебе запрещаю. Прости, но иногда решения должны принимать мы с мамой. И в этом вопросе я буду непреклонен. Вырастешь – еще поблагодаришь меня, когда узнаешь, на что способны гомосексуалы. А сейчас хватит об этом. Отныне никаких контактов. Я напишу доктору, успокою его на твой счет, и делу конец.

– А можно мне посмотреть письмо?

– Нет. Извини.

– Пап…

– Мартин, нет.

– Это нечестно. Он – мой друг, и я ему верю. Ты не имеешь права решать, с кем мне дружить.

– Не груби отцу.

– Не имеешь.

– Сынок, отправляйся в свою комнату и остынь малость. Я понимаю, для тебя это потрясение, но тебе придется привыкнуть.

– Папа, это нечестно…

– Все, иди.

– Папа…

– Выполняй!

И несмотря на все свое горе я понял, что раз он заговорил со мной по-флотски, спорить бесполезно. Я убежал к себе наверх, задыхаясь от кома в горле, захлопнул дверь и заперся на ключ.

Слезы. Тошнота. Горечь унижения. Жалость к себе и к Марку. Безмолвное возмущение несправедливостью взрослых. Боль утраты. Отчаяние. Тошнота. Снова слезы. Одиночество.

Мне нужно было увидеть это письмо. Особенно адрес. Несколько дней я слонялся по городу, как тень, стараясь как можно меньше времени проводить дома. Потом в уик-энд родители собрались в ресторан; я отказался, столик уже был заказан, они поворчали, но пришлось ехать без меня.

Наконец я оказался дома один. Письмо нашлось в папином столе.

В основном там просто описывалось, что случилось, только подробнее, чем рассказал папа. Марка поймали, когда он делал уонк другому скауту, и обоих выгнали домой с позором. Родители его распросили, и он сказал, что девчонки его не привлекают, а мальчики привлекают, и что он не раскаивается, и что он не причинил вреда ни себе, ни другому мальчику.

Они устроили ему разнос, запретили ходить к скаутам, допросили с пристрастием о наших с ним занятиях, но он ничего не сказал. Только что мы не делали ничего дурного или постыдного.

Молодец Марк!

«Очевидно, – говорилось далее в письме, – вы не захотите, чтобы Мартин продолжал дружить с Марком. Мы объяснили ему это, и тут он, наконец, сбавил тон. Я уверен, что он испытывает влечение к вашему сыну, и, разумеется, мы это пресечем. Между прочим, когда мы провели беседу о Мартине, Марк удалился в свою комнату и с тех пор не идет на контакт. Одно это свидетельствует, какая опасность грозит Мартину, если их снова оставить вдвоем.

Я сожалею о случившемся. Возможно, вы могли бы выяснить у Мартина, не имело ли место неподобающее зондирование почвы или что похуже. И если что обнаружится, я бы просил вас сообщить, потому что тогда нам придется вернуться к этому вопросу».

На этом письмо заканчивалось.

У меня в голове не укладывалось, как врач может говорить такие гадости о собственном сыне. Марк не лез ко мне и ни к чему меня не принуждал. Зачем делать из него пугало?

Весь вечер я ломал голову, пытаясь понять, почему они так на него взъелись. И, наверно, заснул, потому что не слышал, как вернулись мама с папой. Но я часто просыпался, и каждый раз так хотел увидеть рядом с собой Марка, что мне опять делалось плохо, и я дрожал с головы до ног.

Два дня я хлопал парусами, а на третий вышел на траверз. Я отправлю Марку письмо. Я напишу, что все равно хочу дружить с ним, если он обещает не делать со мной ничего опасного.

Несколько дней я мучительно искал слова. Потом оказалось, что уже воскресенье, и невозможно купить марку. А в понедельник я не успел отправить свое письмо, потому что пришло письмо от него.

«Мартин, ты уже знаешь, что случилось, и что я виноват. Мне так стыдно, так стыдно. Дома у меня теперь собачья жизнь, никто со мной не разговаривает, от меня шарахаются, как от маньяка. Их как будто подменили. Мое мнение никто не спрашивает, а если бы спросили, я бы сказал, что все, чего я хочу – это быть твоим другом и быть рядом как можно больше. Я не маньяк, я не собираюсь над тобой извращаться. Я бы просто был счастлив быть с тобой рядом, как на острове.

Я связан по рукам и ногам. Если я хочу выйти на улицу, спрашивают, куда я иду, когда вернусь, с кем встречусь. Это невыносимо. Меня забрали из местной школы, где все мои знакомые, и записали в школу на другом конце города, где меня никто не знает. Бога ради, не проговорись, что любишь меня (я ведь знаю, что ты любишь), а то с тобой будет то же самое.

Мне пора. Я почти все время под надзором. Я еще напишу. Люблю тебя. Марк»

– Что-то важное? – спросил отец.

– Не, это от школьного знакомого. – Я пытался говорить небрежным тоном, хотя у меня кишки узлом завязались. Я пробормотал извинения, ушел к себе в комнату и перечитал письмо раз двадцать, чтобы ничего не пропустить.

И перечитал собственное письмо, добавил пару слов, купил марку и отправил.

Через два дня нам позвонили. Я успел услышать только, как отец сказал: «От него?» – и прикрыл дверь, отрезав остальное. Окончив разговор, отец вызвал меня пред свои очи.

– Звонил доктор Роджерс. Он сказал, что ты написал Марку.

– И что? Имею право, он мой друг.

Я решил не сдаваться. Чего они, в самом деле. И все равно поздно отпираться, раз они прочли мое письмо.

– И что ты ему написал?

– А доктор Роджерс тебе не сказал?

– Не увиливай. Что было в письме?

– Я написал, что остаюсь его другом.

– И все?

– Ну да.

– Мартин, я же сказал тебе, что ты ему больше не друг. Признай, что тебе с ним дружить нельзя.

– Не могу. Потому что это неправда.

– Я приказываю тебе порвать с ним.

– Не могу. Я не предатель. Ты сам учил меня не сдаваться.

Мы воззрились друг на друга. В этот момент я был зол на него не меньше, чем на мать во время отпуска.

– Так, больше ты ему писать не будешь. Понятно?

– Пап, ему нужна помощь.

– Не от тебя.

– С ним обращаются несправедливо и жестоко.

– Откуда у тебя такие сведения?

Я прикусил язык. Я не собирался сообщать, что получил письмо от Марка.

– Ты сам рассказал. Все на него напали из-за ерунды.

– Вот как? По-твоему, приставание к другому мальчику – ерунда? Если бы ты совершил такое, я бы сгорел со стыда, не меньше, чем доктор Роджерс. Марк получил по заслугам.

– Неправда, – сказал я, стараясь говорить медленно и твердо. – Никто не заслуживает такого.

И вышел, удалившись в свою комнату.

Итак, писать ему больше нельзя. Поехать к нему нельзя. А если… а что если позвонить? Но ведь придет счет. Мы не так часто звоним по межгороду. Но я могу попробовать дозвониться и попросить его перезвонить мне.

И я попробовал, когда мамы с папой не было дома, но попадал на его родителей или на Билли и Роуз. Они что, тоже против него? Я ничего не узнал, потому что ни разу не сказал ни слова.

Я строил планы съездить в Лондон и попытаться найти их дом. Я уже почти решился объявить родителям, что меня не будет целый день, когда мне пришло еще одно письмо. С его почерком на конверте. Я поспешно подобрал его с коврика под дверью, поднялся к себе и вскрыл, опять весь дрожа.

«Мартин, мне так плохо. Они попытались отобрать у меня твое письмо, но я убежал с ним в туалет и спустил в унитаз, чтобы они не прочитали. Прости. Мне так хотелось сохранить его. Сил моих больше нет. Пусть я – извращенец, но я никому не причиню зла. А папа водит меня к своему знакомому, который руководит специальной клиникой. Мне показывают картинки с мальчиками и мужчинами и тут же бьют током. А я думаю только о тебе, какой ты замечательный друг и как ты был добр ко мне. Я больше не могу. Все друзья от меня отвернулись, к нам приходят письма с угрозами, даже Билли и Роуз дразнят из-за меня.

Прости, но я решил, что так продолжаться не может. Я еще не знаю, как я это сделаю, но лучше смерть, чем такая жизнь. Я не смогу встретиться с тобой, и, пожалуйста, не пытайся мне писать, потому что будет только хуже, и тебе, и мне. Прощай. Вспоминай меня иногда. Я по-прежнему люблю тебя и теперь уж точно никогда не разлюблю. Хорошие у нас были каникулы. Марк»

Я перечитал письмо с растущим ужасом, невыносимым, тошнотворным. Я помню, что заорал во все горло: «НЕТ!!!» – и рухнул на пол.

Когда ко мне вернулись чувства, я лежал на кровати, мама баюкала меня, как пятилетнего, а папа сидел у изголовья и читал мое письмо. Я потянулся за ним слабой рукой, но ничего не вышло. У меня не хватило сил поднять ее.

– Позвони им, – прохрипел я. Папа ответил мрачным взглядом. – Папа, СПАСИ ЕМУ ЖИЗНЬ!

Он посмотрел на меня ошеломленно, но потом, надо отдать ему должное, побежал вниз к телефону.

Мы прислушивались. «Алло? Доктор Роджерс? Джордж Финч. Слушайте, Мартин только что получил письмо от Марка, он пишет, что задумал самоубийство. Вот, я вам прочитаю… Простите?»

Долгая пауза. «Боже… О нет. Ох… Ох, мне ужасно жаль. Не знаю, что сказать… Да… Да… Все, что можем… Да, я скажу ему. Хорошо, буду ждать вашего звонка».

Я уже знал, что он скажет. Пока он поднимался по лестнице, я начал плакать. Когда он вошел, я отвернулся к стене, чтобы он не видел.

– Мартин… дружище… мне так жаль. Мы опоздали. Вчера он наглотался таблеток и запил их полбутылкой скотча… Его пытались спасти, но не смогли.

Я свернулся в комок и погрузился в отчаяние. В конце концов меня оставили одного.

Я не смогу описать, что я пережил. Мне было также плохо, как раньше, только еще хуже, потому что теперь я знал, что никогда действительно означало никогда, и что в пятнадцать лет можно умереть и хуже того – покончить с собой.

На какие-то по счету сутки я немного пришел в себя, и во мне начала разгораться искра гнева – гнева против старших Роджерсов, – и она превратилась в яростное пламя. Я знал, что обязан сказать им, что это их вина.

Он перезвонил папе на неделе и сказал, что похороны будут завтра, и что если я хочу быть на них – с учетом нашей дружбы, – они будут рады меня видеть. «Дружбы» – вот он как заговорил! От этого мой гнев запылал только сильнее.

– Я поеду, – ответил я, как только папа передал мне его слова.

– Ты уверен?

– Я же сказал, он был моим другом. Мне плевать, что он извращенец, он никогда не обижал меня и в жизни бы этого не сделал.

И мы поехали.

Там была вся семья, и я сел рядом с Билли и Роуз и выплакал все глаза. После службы и погребения я спросил у папы, можно ли нам уйти. Мы вполголоса попрощались и пошли прочь. У ворот я остановился.

– Пап, подожди меня, пожалуйста, я сейчас. Мне нужно кое-что сказать доктору Роджерсу на прощание.

– Хорошо.

Доктор утешал жену, обнимая двоих младших детей.

– Доктор Роджерс, мне нужно вам кое-что сказать.

– Мартин… да… конечно… спасибо, что приехал поддержать нас. Что ты хотел сказать?

– Можно, я скажу наедине?

– Наедине? Э… да… сейчас.

Он что-то шепнул жене и отошел со мной.

Я не знал, хватит ли мне сил сделать задуманное. Потом я вспомнил письмо, и представил его мертвое лицо, как представлял его много раз, и вспомнил, как чудесно оно светилось жизнью, когда он целовал меня и был самым близким моим другом.

– Доктор Роджерс… как вы могли сделать такое с Марком?

Он посмотрел на меня красными усталыми глазами, тоже полными слез. Я чуть не сдался, но моя любовь к его умершему сыну дала мне силы продолжить:

– Как вы могли сделать его жизнь такой страшной, что он отказался от нее?…

И я отвернулся, и пошел к своему отцу, и больше никогда с ними не встречался.

Глава 14

Через несколько месяцев жизнь вошла в колею.

Мои отношения с родителями более или менее восстановились. Я знал, что никогда не забуду, каким мучениям подвергли Марка, и никогда не смогу забыть, как мои родители уговаривали меня предать друга.

Ближе к Рождеству мы получили письмо от Эвансов. У меня упало сердце, когда я услышал про письмо – я испугался, что история повторится. Новость и впрямь оказалась невеселой: мистер Эванс получил назначение в Канаду, и они уезжали.

Теперь не оставалось никого из моих любимых, с которыми я встретился на каникулах.

Джеймс приписал в конце: «Мартину. Я пришлю открытку. Твой Джеймс»

Через неделю пришла открытка. «Моему старшему брату. Спасибо за чудесные каникулы. Жалко, что мы не встретимся следующим летом. Всем от меня привет. Я буду присылать тебе открытки из Канады. Пока, Джеймс»

На открытке был корабль – надо полагать, тот, на котором они собирались плыть.

Жизнь свелась к школе, кое-каким друзьям, родителям и тому подобному. На следующее лето я не поехал в Амбердейл, а отправился со школой в лодочный поход по каналам. Мысль об островах без Марка внушала мне отвращение. Еще я побывал в школьном лагере, и видел почти голыми, кого хотел. Только они не стоили мизинца Марка.

Я постепенно осознал, что сам гомосексуален, и понял, что именно поэтому мне так нравилось возиться с Марком и даже с Джеймсом. И корил себя за это. Я чувствовал, что подвел родителей. И недоумевал, за что мне это. Иногда я вдруг вспоминал, что никогда не смогу создать семью и завести сына, который называл бы меня «папой», и у меня текли слезы. Я никогда не изведаю любви, потому что любовь – это девчонки, а я всем нутром чувствовал, что ни одна не сможет привлечь меня по-настоящему. То есть я видел, что среди них попадаются хорошенькие, с очень милыми изгибами, смазливыми личиками, аккуратными выпуклостями, изящными ножками. Но все это в одну секунду бледнело при виде симпатичных мальчиков, так что мне оставалось… трудно сказать, что мне, собственно, оставалось.

И все-таки я знал, что любовь возможна и между мальчиками. И Марк, которого я никогда не забывал, не давал мне разувериться. Нет, я больше не пребывал в блаженном неведении. Спасибо научной библиотеке, где я прочитал, что делают друг с другом гомосексуалы, и преисполнился отвращения. Но это не имело отношения к нам с Марком. У нас все было прекрасно и естественно, и мы обращались друг с другом трепетно и нежно.

Еще меня смущало, что меня привлекал маленький Джеймс. Одно дело – парень моих лет; скверно, но еще туда-сюда. Но влечение к ребенку… это уже вообще ни в какие ворота. Я грыз себя, но со временем – нескоро, ой как нескоро, – постыдные воспоминания затуманились, и я кое-как успокоился. В конце концов, оправдывался я перед собой, Джеймсу нравилось все, что я делал, и я ни к чему ему не принуждал и ни за что не стал бы.

Всю школу и весь колледж я и не мечтал, что на свете у меня отыщется родственная душа. Когда мои одноклассники собирались компаниями, или, став постарше, пытались пролезать в клубы-дискотеки в надежде подбить клинья к девчонкам, я смотрел телевизор, гулял по улицам в одиночестве и привыкал к обществу самого себя, да еще нескольких таких же нелюдимых ровесников (если только я не слишком противоречу сам себе). В большой компании я бывал только раз в год, на каналах. Мне пришлось по душе это тихое скромное развлечение. Я записывался в поход каждое лето. Даже после выпускных экзаменов, когда уже не приглашали, я сам попросил разрешения. И получил его, потому что здорово навострился управлять неуклюжими узкими лодками, мастерски загоняя их в самые неудобные углы и мастерски вызволяя их оттуда.

Считалось, что я буду поступать в университет, и я особо не спорил. Я был не прочь пожить отдельно. Я ничего не имел против родителей, но меня стесняло, что я как маленький, не имею свободы приглашать в гости, кого хочу. Что это их дом. Я все больше чувствовал себя постояльцем. Я прекрасно понимал, что будет, если я, хотя бы и в 19 лет, попробую сойтись с кем-нибудь и привести его к себе ночевать.

В общем, я подал заявление в несколько мест, и в одном мою заявку приняли, при условии что я хорошо сдам вступительные. На экзамене мне повезло, все прошло гладко, и впервые за черт знает сколько лет я был доволен собой. Папины дела шли успешно, и он мог позволить мне снять квартиру в районе университета и обставить ее, скромно, но достойно.

Я настоял на двуспальной кровати. Пока я ее выбирал, перед моим мысленным взором все еще стоял Марк, хотя прошло уже пять лет. Да, мне уже стукнуло девятнадцать, я уже давно не давал петуха – мой голос сломался вскоре после смерти Марка. Я еще тогда думал – может быть, толчком к долгожданному росту моего тела послужили те особо интимные подарки Марка. И тогда же я начал проверять, осталось ли у меня все в рабочем состоянии, и даже возобновил свои измерения.

В этом плане все развивалось вполне благополучно.

Мой отъезд на север был и радостным, и печальным. Я оставлял позади юность: родителей, друзей (немногих), а также что-то помимо кирпичей и известки, из которых состоял «дом». Если бы Марк хоть раз побывал у меня, мне было бы труднее. А так я переселился в новую берлогу со вздохом облегчения и надежды. Свобода. Наконец-то я становился хозяином своей судьбы. И даже получил автомобиль, еще один подарок от папы. Похоже, дела у него шли даже лучше, чем я думал.

Но по ночам мне по-прежнему было одиноко.

Глава 15

За три недели до начала занятий в университете у меня зазвонил телефон.

– Здравствуй, Мартин.

– А, пап, привет. Рад услышать знакомый голос. Чем обязан?

– Хочешь сюрприз? Приятный.

– Ну давай.

– Ты помнишь Эвансов? С которыми мы познакомились в Эмбердейле, году этак… э… неужели уже пять лет прошло?

Сердце у меня замерло. Как же мне не помнить своего названого братика! Я много горевал, что он уехал и пропал.

– Да. Питер, Дорин и Джеймс. Они так и не написали из Канады.

– На то были причины. Смотри-ка, ты запомнил их получше моего. Я никак не мог вспомнить имени сына. Так неловко, после всех наших похождений. Ну, словом, они опять в Англии, и Пит мне вчера позвонил. – Мое сердце опять сбилось с ритма. – По поводу работы. Он наткнулся на наш адрес, вспомнил, чем я занимаюсь, и у него появились идеи, как использовать старого знакомого. По его словам, дело намечается крупное, и я не прочь поучаствовать. Мы встречаемся завтра.

– Здорово, – сказал я с искренней радостью, хотя и не совсем по тому поводу. – Выходит, ты расширяешься? От тебя потребуются инвестиции?

– Похоже, нет. Заманчиво, правда? Это полностью новый проект, и я, похоже, очень пригожусь. Я расскажу подробнее, когда сам разберусь, после встречи с Питером.

Да, а еще они умудрились выиграть в местной лотерее, буквально на вторую неделю, представляешь? Вечная история. Мы участвуем с покон веку, а они сыграли два раза, и пожалуйста. Не миллионы, правда, но они смогут съездить в отпуск, и еще останется. Они хотят совместить бизнес с отдыхом. Все равно все деловые встречи намечены в мидленде*, так что у Эвансов появилась идея устроить поход по каналам, и они приглашают нас с мамой. Кстати, для дела очень полезно, чтобы она и Дорин присутствовали на важных встречах. А еще они спрашивают, не хочешь ли и ты с нами.

Я думал не дольше полмиллисекунды. Папа не сказал, будет ли там Джеймс, но куда же он денется.

– Нормально. Заодно дашь маме немножко развеяться. Очень любезно с их стороны пригласить и меня. Они милые люди. Мы с Джеймсом тогда хорошо отдохнули. – Это я старался замаскировать свой энтузиазм.

– Я так и думал. Мы с матерью оба так думали. Да, насчет каналов. Пит решил начать из Нэптона, ты в этих местах уже бывал. Он договорился с тамошней фирмой, чтобы ему забронировали поход на следующей неделе. В школе еще будут каникулы – Джеймсу сейчас, как ты понимаешь, четырнадцать… – Четырнадцать лет, с ума сойти! Столько мне было в Эмбердейле! Небось вы-ы-ырос! Захочет ли он теперь со мной дружить? – …так что его тоже возьмут. Ну как, сможешь вырваться?

– А ведь и правда, – сказал я нетвердым голосом. – Как мне в Эмбердейле. Мы тогда играли, как дети… Неужели правда четырнадцать!

– Так Пит сказал. Он, по идее, должен знать. Да, так он забронировал поход на эти числа и поручил мне пригласить тебя. Ты еще можешь увильнуть!

– Нет, я с вами. У меня никаких особых дел. В универе до начала занятий никаких заданий не дали, а обустройство подождет.

– Готов на все, чтобы не заниматься хозяйством! Значит, я звоню Питу говорю, что мы все согласны?

– Ага. Здорово. Каналы - это вещь, и Эвансы – классная компания. Уже начинаю считать дни. – На самом деле я буквально дрожал. Хорошо, что по телефону не видно.

– Я тоже… Ты так рассказывал про каналы, что слюнки текли. Все, звоню Питу. Надо же, как он тебя запомнил. Чем-то ты ему понравился. И Джеймс, говорят, о тебе вспоминал, хотя в Эмбердейле ему вообще было девять лет.

Передо мной немедленно возникли картины, как мы дружили и как развлекались, и я подумал, что такое немудрено было запомнить.

Еще я представил себе щуплого малого с мышиного цвета шевелюрой… Неужели ему четырнадцать? Во что превратилась эта физиономия, не особенно смазливая – большой рот, большие глаза, не говоря уж о хулиганской ухмылке… Сохранил ли он тогдашние таланты – чувство юмора, непосредственность, горячее сердце?

Почему я не догадался написать им на старый адрес, в Британии? Там должны были оставить координаты для пересылки корреспонденции. Может, подсознательно я боялся навязываться, потому что в то время корил себя за влечение к ребенку? Или на меня нашло затмение от отчаяния после нелепой, безвременной смерти Марка?

С другой стороны, они ведь не написали с нового места, и можно было подумать, что за всеми хлопотами, переездом и новой жизнью им стало не до нас. Что Джеймс завел друзей среди сверстников. Что ему больше не нужен такой старый урод, как я. Хотя тем летом я ему нравился и более того…

– Ничего удивительного, это я такой обаятельный!

– И скромный, – добавил папа беззлобно. – Можно я дам им твой номер, чтобы они могли посоветоваться с тобой насчет каналов? Ты у нас самый опытный турист.

– Почему нет? С удовольствием поговорю с ними. – «С ним», – добавил я про себя.

– Окей. Ну, я звоню Питу. Он, наверно, сначала позвонит на лодочную станцию подтвердить заказ, а уж потом тебе. Ты будешь дома завтра вечером?

– Буду.

– Я ему передам. Он, вероятно, перезвонит. В любом случае, до уик-энда еще созвонимся.

– Да-да. Передай маме, что я ее люблю.

– И мы тебя. Покеда.

– Пока, пап. – И я повесил трубку, не уставая поражаться, что папа до сих пор употребляет такие устаревшие словечки, как «покеда».

Более-менее восстановив душевное спокойствие, смущенное известиями о моем маленьком братике и о том, как он вырос, я сделал попытку вернуться к телевизионной передаче, которую смотрел до папиного звонка. Но мысли упорно уносились к каникулам на каналах, где мне было так хорошо с кое-какими школьными друзьями, и дальше, в Эмбердейл, к семейству Эвансов. И к одному мальцу, которого я было посчитал обузой, но когда познакомился, оказалось, что с ним не соскучишься, а потом он стал замечательным другом и моим маленьким братиком. Забыв о том, как клял себя за влечение к ребенку, я начал мечтать, как увижу его снова. Правда, если ему теперь четырнадцать, захочет ли он со мной дружить, тем более так тесно, как тогда? Не успел я кое-как настроиться на происходящее на экране, как телефон зазвонил вновь. Я решил, что это опять папа.

– Привет, пап. Что случилось? Они не передумали?

И молодой, начинающий ломаться голос произнес:

– Я вообще-то не гожусь тебе в отцы, Мартин. Но можешь заглянуть в свое свидетельство о рождении, я подожду.

Я тупо посмотрел на телефонную трубку в своей руке. Да, судя по голосу, это не мой отец… если не помолодел лет на пятьдесят за последние десять минут.

– Кто это говорит?

– И, кстати, они не передумали.

Я проглотил язык. До меня, кажется, дошло.

– Джеймс! – прошептал я хрипло. – Господи, Джеймс Эванс! Как поживаешь?

– Ничего, спасибо, сынок. А ты?

– Ага… нормально… Но откуда…

– Твой папа сейчас звонил моим, но они как раз пошли по магазинам, и он попал на меня. Он сообщил мне новость и дал твой номер, а я решил позвонить проверить, что осталось от того мирового парня, который спас меня от лютой смерти от скуки на каникулах.

– Скажешь тоже! Что я такого сделал?

– Как что? Я был обречен неделю валяться на пляже и таскаться по старинным замкам. Беспросветная тоска. И тут вдруг какие-то люди знакомятся с моими родителями, потом появляется их сын, загоняет меня головой в куст и начинает со мной разговаривать. И не успеваю я глазом моргнуть, как мы уже играем вместе, вместе ходим под парусами, вместе плаваем и… и… и вообще. Ты не представляешь себе, какое счастье, когда рядом кто-то есть, когда можно всюду ходить вместе и получать от всего в десять раз больше удовольствия.

Неужели это возможно? Вернуться и начать сначала? Неужели?…

– Какое совпадение, – сказал я. – Я то же самое сейчас говорил отцу. Мне тоже очень понравились наши две недели. Знаешь, я страшно рад услышать твой голос. – Я сказал это от всего сердца, он должен был почувствовать это по теплу в моем тоне. О Марке я решил пока не рассказывать.

– И я. Когда ты не ответил на нашу открытку, я подумал, что ты решил от меня отделаться и вернуться к своим старым уродам, в смысле сверстникам.

– Ты не больно наглей, – хмыкнул я. – Смотри, повешу тебя за уши.

– Тебе скоро представиться такая возможность. Но учти, я дам отпор!

Мартину пришлось хмыкнуть еще раз.

– Чьими войсками?

– У меня свои войска, будь спокоен, и у каждого на конце кулак. Почему ты мне не написал?

– Потому что не получил никакой открытки. Мы удивлялись, почему вы перестали писать.

– Эх! У нас украли записную книжку. Мы написали адрес на память, но, значит, до вас ничего не дошло. Это потом, когда мы собирали вещи, при переезде обратно, папа нашел тот клочок, на котором записывал ваш адрес в Эмбердейле. И по приезде позвонил вам. Да, так твой папа говорит, что ты плавал по каналам. Это правда?

– Плавал, плавал. Там хорошо, тебе понравится.

– Папа сказал, что это очень тихоходный туризм.

– Ну, максимальная скорость в районе четырех миль в час*, но по дороге будут шлюзы и мосты, разные достопримечательности, и надо будет проводить лодку шириной 7 футов по туннелям шириной 8 футов*, заходить в пабы… Скучно не будет.

– Тогда хорошо. А то если я заскучаю, тебе опять придется качать меня на качелях.

– Ты что, мысли читаешь? Когда папа сейчас звонил, я сразу вспомнил, как мы качались на качелях. Казалось бы, после всех наших приключений!

– Я тогда впервые убедился, что на самом деле тебе не больше одиннадцати, ты просто прикидываешься, чтобы не запрещали ходить на швертботе.

– Ничего, я теперь вырос. Мне уже двенадцать и три четверти, и у меня есть велосипед.

– Ну, какой молодец! Дашь покататься?

– Только за шоколадку.

– Мартин, остряк-самоучка! Жду не дождусь, когда увижу тебя на каналах!

– Я тоже, дружище, я тоже.

– До встречи через неделю.

– Непременно. Пока.

– Покеда, как мне сказал твой отец. Пока.

Я выключил телевизор, уже не надеясь настроиться на передачу.

***

Две семьи и я договорились встретиться в Оксфорде.

Вместе перекусить, сделать первые закупки и отправиться в Нэптон на трех автомобилях единой, насколько получится, колонной.

В качестве сборного пункта мы выбрали большой универмаг в пригороде, до которого был шанс добраться несмотря на пробки. Я, как местный житель, приехал первым и настроил себя на долгое ожидание – в отличие от меня, папе с мамой и Эвансам предстояло преодолеть шоссе A40*.

Найдя на стоянке местечко у самого магазина, откуда был виден вход, я облокотился на приятно холодный капот и начал наблюдение, надеясь заметить Эвансов до того, как они заметят меня. Мне хотелось первым увидеть Джеймса. Я толком не знал, как с ним держаться и чего от него ожидать. Я даже не был уверен, что он мне понравится.

Скользя взглядом по летней толчее местных и приезжих покупателей, я пытался представить себе нынешнего Джеймса и понимал, что вряд ли узнаю его. Поэтому я принялся рассматривать всех тинейджеров в сопровождении родителей. Рыжий малец ростом пять футов*… не он… долговязый тощий парень, шатен, волосы лезут на глаза, приятное лицо… но без родителей, так что не он… суровый брюнет лет 17, не он… толстячок, глаза на выкате, темные волосы зачесаны назад… надеюсь, не он… высокий парнишка, блондин, фантастически красивое лицо… жаль, что не он…

Вдруг я заметил, что долговязый тощий шатен смотрит на меня, наклонив голову набок. И какая-то струна во мне отозвалась; наверно, зацепило что-то в выражении, написанном на этой физиономии, что-то, не забывшееся за пять лет.

Физиономия немедленно расплылась в улыбке, и Джеймс Эванс побежал ко мне. Я знал, что он будет выше ростом, но чтобы этот замухрышка так вымахал! И какое замечательное лицо! Получился очень симпатичный молодой человек.

В двух шагах Джеймс вдруг остановился, смутившись.

– Это ты?

И все мои сомнения исчезли.

– Да вроде я. Сейчас, проверю свидетельство о рождении. – Я протянул руки, порываясь обнять его, как девятилетнего, но понял свой промах, и опустил их.

– Ничуть не изменился, – сказал Джеймс, пролетел оставшееся расстояние и заключил меня в медвежьи объятия, которые я засмущался предлагать. – Рад тебя видеть.

– И я, – сказал я, когда отдышался. – Я чуть не решил, что это не ты.

– Если ты скажешь «Ой, как ты вы-ырос», как мои тетки, я столкну тебя в канал!

Я молчал не дольше секунды:

– Ой, как ты вы-ырос! А был такой славный мальчуган!

– Ну, погоди! Я тебе это припомню, когда будешь стоять над водой! Идем, мама с папой за углом. Мы не смогли запарковаться ближе.

По дороге он снова сказал что-то нахальное, я ответил в том же духе, и так мы пикировались, хохоча и дурачась, как будто расстались не на пять лет, а на пять минут. Мы прошли через всю стоянку, пока добрались до машины Эвансов, и я услышал обрывок их разговора.

– Ты только посмотри на них, Дорин, точь-в-точь как будто идут после катания под парусами!

– Надеюсь, они подружатся, как в прошлый раз. Конечно, Джеймс изменился, и завел друзей, но, мне кажется, Мартин всегда оставался его героем, хотя они больше не встречались.

– Только не скажи это при нем. Все-таки ему уже четырнадцать. И не говори Мартину, что он вырос!

– За кого ты меня принимаешь, дорогой? Я не такая дура!

– Рад снова видеть вас, – сказал я, подходя. – Большое спасибо за приглашение. Каналы – это здорово. Кстати, а Джеймс-то как вы-ы-ырос…

– Я сброшу тебя два раза, – прошипел голос у меня за спиной.

Дорин и Питер переглянулись, посмотрели на мою злорадную ухмылку и расхохотались.

– Я молчу, – сказала Дорин.

– И правильно делаешь, – сказал голос за моей спиной.

– Может, пойдем поищем, не приехали ли мои родители? – спросил я, понимая, что исчерпал все возможности засмущать Джеймса. Оглянувшись, я обнаружил, что он сияет широченной улыбкой в полголовы, совсем как тогда, если не считать того, что остальные черты лица оформились и красноречиво свидетельствовали о приближающемся расцвете мужского начала.

– Хорошо. Я запру машину и мы побродим вокруг. С удовольствием разомну ноги.

Мы прогулялись до моей машины. Джеймс со своей матерью шли впереди, и я любовался на него со спины, на бодренький кругленький зад, узкую талию и чуть более широкую спину, переходящую в начинающие уже раздаваться плечи, еще не веря, что этот симпатичный молодой человек – тот самый ребенок, которого я знал.

– Знаешь, как только мы узнали о выигрыше и начали обсуждать эти каникулы, Джеймс сразу вспомнил о вас и предложил с вами скооперироваться. И настоял, чтобы тебя тоже пригласили. Он уже две недели только про тебя и говорит. Про экзамены* из него лишнее слово не вытянешь, но только упомяни каналы – сразу начнет разглагольствовать о тебе.

Я улыбался, расстроганный такой преданностью моего маленького братика.

– Надо же, какое я впечатление произвел. Знаете, он мне звонил, тем вечером, когда вы звонили моему папе, а потом ушли по магазинам.

– Да, он говорил. Он сказал, что ты ничуть не изменился. А он здорово вытянулся. Но все равно остался прежним веселым малым. В этом возрасте – счастливое исключение, особенно для родителей! А вот Мэри и Джордж! – Мои родители проехали мимо в поисках места для парковки. Они помахали нам, за что отец тут же поплатился – перед ним выскочила машина, выехавшая со своего места задним ходом.

– О нет, – охнул я одновременно с визгом покрышек об асфальт.

– Март, все нормально, он их не задел! – крикнул Джеймс, вбегая на освободившееся место, чтобы захватить его.

Папа пришел в себя и сманеврировал, чтобы въехать задним ходом. Они с мамой вышли, и начались рукопожатия; мне досталось объятие.

Мама уставилась на Джеймса.

– Как ты вы-…

– Мама, остановись. Ты помнишь, как я это ненавидел? Так вот, Джеймс такой же.

– Прости, дорогой. Мне пора бы уже привыкнуть, что с годами дети растут. Но это такой шок, когда встречаешь человека через пять лет, а он… Прости, Джеймс. Рада снова видеть тебя. Вижу, ты уже встретился с моим непутевым сыном, и слышу, что он по-прежнему на твоей стороне. Он так обрадовался, когда мы ему позвонили. Я знаю, хотя он и не говорил вслух, что ждет не дождется встречи с тобой.

– Мама! Остановись, пока не начала демонстрировать мои фотографии в младенчестве.

– А правда, миссис Финч, – заявил нахальный чертенок. – Вы непременно должны их мне показать!

– Джеймс, если бы я знала, что они тебя заинтересуют… Кстати, альбом, конечно, дома, но одну я ношу с собой. Попробую найти.

– Мам, только посмей, я брошу тебя за борт!

– Хорошо, дорогой. Как скажешь. Кстати, не пора ли подумать о ленче? Мы с твоим отцом не ели с восьми часов.

Мы нашли столик и перекусили, обмениваясь счастливыми воспоминаниями об Эмбердейле – в смысле, теми из них, которые были приемлимы для светской беседы – и делясь дальнейшими событиями. К моему облегчению, мои родители не заговорили о Марке и об этих. Наконец, как водится, взрослые переключились на свои темы, предоставив детей самим себе, хотя я был существенно старше Джеймса. И я не удивился, когда он просигналил бровями, и мы отодвинулись в сторону для сепаратного разговора.

– А я много читал о каналах. Стой, ты ведь еще не знаешь, какая у нас будет лодка! Я знаю, что папа с тобой советовался, но ведь он не рассказал тебе, что заказал в результате?

– Нет. Я теряюсь в догадках. Он сказал только, что нам всем понравится.

Джеймс дождался паузы во взрослом разговоре, попросил брошюру лодочной станции и, быстро перелистав, передал мне открытой на нужной странице.

– Так, шестьдесят пять футов*… две каюты с двуспальными кроватями плюс каюта с двумя койками… Стол на кухне раскладывается в двуспальную кровать… ну, это нам, к счастью, не понадобится.

– Почему? Сто лет не спал на двуспальной.

– Если кого-то поселяют на кухне, им приходится вставать первыми, чтобы народ мог выпить чаю или приготовить завтрак. Конечно, когда там один человек, это еще туда-сюда, но если пара, все бояться их беспокоить, даже если они дрыхнут до десяти утра, и в результате все ходят голодные.

Джеймс ухмыльнулся.

– Да, действительно. Одно дело заявиться без ничего к тебе, как в Эмбердейле, но перед твоими родителями я бы уже не хотел разгуливать в таком виде!

Я мгновенно вернулся в утренние часы тех каникул, когда бойкий девятилетка, небрежно постучав в дверь моего номера (или не постучав), врывался вихрем, не имея на себе ни единой нитки, и лез ко мне в постель. Это в те дни, когда он не упевал расположиться там еще раньше, под предлогом грозы или просто по своему хотению.

– Значит, ты готов взяться за старое? Или твоя скромность подросла вместе с прочим?

– Не-а, не подросла. И я готов, если ты позволишь.

– Если. – Я автоматически уклонился от ответа, лихорадочно соображая. Он правда сказал то, что я услышал? И имел в виду то, о чем я подумал? Мое сердце колотилось так, что было больно, но я заставил себя продолжить, как ни в чем не бывало:

– Да, судя по брошюре, лодка что надо и фирма солидная. Им есть что предложить.

– На папу они тоже произвели впечатление.

– Будем надеяться, они это впечатление оправдают, – сказал я, когда мы собрались выйти из-за стола. – Но в любом случае Питер сделал хороший выбор.

Мы прошлись по магазинам, закупили припасы, которые взрослые сочли необходимыми на первое время, и загрузились в машины. Джеймс попросился ко мне, так что дальше мы поехали по два человека в машине.

На лодочной станции была жуткая толчея.

Прибывающие, отплывающие, гонгузлы (мне пришлось объяснить Джеймсу, что так на каналах называют зевак с камерами) и какие-то спорщики. Я начал беспокоиться.

– Мистер Эванс, мистер Финч, рад вас видеть, – сказал смущенного вида человек, когда нам удалось обратить на себя внимание. – Подождите разгружаться, зайдите сначала в контору, пожалуйста.

– Да-да. Наверно, надо расписаться за лодку. – Мы с Джеймсом двинулись следом. Нас завели в контору, и дверь за нами закрылась, а Мэри и Дорин даже не успели вылезти из машин.

– Джентльмены, чтобы не ходить вокруг да около, сообщаю, что у нас серьезная проблема. – Заведующий имел мрачный вид. Питер и папа переглянулись. – В общем, так. К нашим клиентам, которым мы сдавали вашу лодку на прошлой неделе, вчера ночью залезли хулиганы. Они успели разгромить кухню и причинили значительный ущерб, прежде чем клиенты проснулись и остановили их. К счастью, они – полицейские… я имею в виду наших клиентов… и они арестовали этих двоих и продержали до прибытия местной полиции. Чему я весьма рад, потому что этих хулиганов мы уже знаем, они немало вреда причинили местным лодкам.

– Я очень рад за вас и за нас, – сказал Питер. – Но получается, что наша лодка не готова?

– Боюсь, положение еще хуже. Хулиганы повредили газопровод*, и нам придется отодрать весь борт* в районе кухни и заменить кучу вещей. На это уйдет неделя в лучшем случае.

– Ого, – сказал папа. – И что же вы предлагаете?

– Проблема в том, что все наши лодки в плавании, они арендованы еще до вас. Понимаете, хоть вы ни в чем не виноваты, но мы должны были найти наиболее этичное решение, и самое справедливое – это когда кто первым записался, первым получает лодку. По-другому не получается. Тем не менее… – он остановился перевести дыхание. – У нас есть предложение, хотя оно мне и самому не очень нравится. Владельцы одной лодки, которая у нас стоит на стоянке, согласились отдать ее напрокат, чтобы выручить нас, если это устроит вас и вашу семью.

Это полностью оборудованная лодка, и там есть все, что вам нужно, я бы даже сказал, что она лучше того, что у нас в прокате. Но там только три двуспальных кровати, и стол на кухне в кровать не раскладывается, как на вашей лодке. Это очень комфортабельная лодка, и я все-таки надеюсь, что вы согласитесь и как-нибудь приспособитесь к нехватке спальных мест.

– Гм, – сказал Питер, глядя на папу. – Что ты думаешь?

– По-моему, пострадают только Мартин и Джеймс. Это они лишатся отдельных коек. Что скажете, ребята?

Я улыбнулся, что отец отнес меня к «ребятам», как будто мне еще четырнадцать. Я же говорил. Стоило нам с Джеймсом оказаться вместе, как его и мои родители зачислили нас в одну возрастную группу.

– Может, посмотрим на лодку? – сказал я. – Мы с Джеймсом обсудим этот вопрос.

Заведующий немного просветлел.

– Разумеется, – сказал он. – Спасибо, что отнеслись с пониманием. Я отведу вас, и можете смотреть, сколько хотите. И… простите, что не пригласил ваших жен, я так волновался, что первым делом хотел поговорить с вами.

– Ничего. Вы не отвечаете за хулиганов, мы же понимаем. Но нам надо убедиться, что ваша замена нам подойдет. И, конечно, наши сыновья должны решить, готовы ли они обойтись одной кроватью.

– Я понимаю. – И он повел нас сначала к машинам, забрать Дорин с мамой. У которых был довольно обиженный вид, но он поспешил извинился за свою бестактность, и признался, в чем проблема, и описал свое предложение.

Пока он говорил, Джеймс толкнул меня локтем:

– Значит, мы будем в одной кровати?

Я было начал мечтательно улыбаться, но здравый смысл взял верх. Не рано ли я радуюсь? Это меня тянет к нему, по-прежнему и даже сильнее, когда из него вырос такой ладный паренек… с ломающимся голосом… четырнадцати лет…

– Только если ты не возражаешь, – сказал я серьезно. – Подумай. Все-таки столько лет прошло. Я лично не против, но вообще-то не всех манит перспектива делить кровать с соседом того же пола.

Джеймс подумал.

– Ты ничуть не изменился после Эмбердейла… мелочами пренебрежем. – Я бросил подозрительный взгляд, но Джеймс, вроде, ни на что не намекал. – Тогда это было весело, и с какой стати что-то должно измениться. Ты хороший сосед. Я буду только рад.

Мое сердце снова заколотилось. Вау! У меня что, сегодня день рождения?

– Тогда я тоже, – сказал я нетвердым голосом. – Осмотрим лодку, а потом скажем, что нам понравилось, и согласимся на общую кровать. Только не слишком охотно, а то Пит и Дорин удивятся.

– Да они и так знают, что ты гомик. Я им рассказал.

Глава 16

Я было принял все за чистую монету, но Джеймс тут же расплылся в ухмылке.

Я решил закруглить тему:

– Так кто тут напрашивается на холодное купание? Мы скоро будем рядом с водой, учти!

Заведующий махнул в сторону лодки, и она подверглась коллективному осмотру. Вид у нее был шикарный; как я выразился в тот момент, «от такой и сам бы не отказался».

Внутри она оказалась не менее шикарной – роскошнее, чем интерьеры в брошюре, – и могла похвастать уютной кают-компанией, помимо двух главных спальных кают и еще одной каюты попроще (все три были с двуспальными кроватями), двумя ванными и прекрасно оборудованной кухней. Как сказал Питер папе, мы просто сглупим, если откажемся. Они обратились к Джеймсу, как к ближайшему.

– Ну и как ты смотришь на перспективу спать в одной кровати с Мартином? – спросил мой отец. – Выдержишь неделю?

Джеймс напустил на себя максимально задумчивый вид.

– Можно попробовать, – протянул он. – А он часом не храпит?

– Я не храплю! – возмутился я. – И почему никто не интересуется, как я отношусь к перспективе спать с наглым сопляком? – Я из всех сил притворялся серьезным.

– Мартин! – ахнула моя мать. – Так говорить нетактично!

– Ничего, Мэри. Знаешь, я с ним согласна, – сказала Дорин. – Только мне сдается, что они придуриваются. Они наверняка уже обо всем договорились. Правда, Мартин?

– Ну, в общем, Джеймс действительно говорил, что это какой-никакой выход. Ну что, Джеймс, соглашаемся?

– Ладно… так и быть.

По-моему, мы неплохо разыграли свои роли.

***

Ох, нелегкая это работа – погрузка на судно содержимого трех автомобилей.

Не устаю удивляться, сколько всего можно распихать по разным местам в такой лодке. Я уже умудрялся оставить на взятой напрокат лодке разные интимные предметы, и теперь подумал, что надо не забыть в конце тщательно все осмотреть. Впрочем, это еще не скоро.

Нам с Джеймсом автоматически досталась «запасная» каюта, а две самые роскошные – родителям. Разложив пожитки по шкафчикам, я заметил, что вещей Джеймса что-то не видно. Да и сам Джеймс куда-то делся.

В результате поисков он обнаружился на кухне, где молодой человек следил за закипающим чайником. Рядом стояла шеренга кружек, и в каждой лежало по пакетику чая.

– Ну ты гигант! – восхитился я. – Как ты догадался, что я умираю от жажды?

– А я сам тоже. Хорошо, что ты заглянул. Скажешь, как твои пьют чай.

– Желательно из какой-нибудь посуды. С молоком, и по одной ложке сахара.

– Ха-ха. А можешь всем сказать, что через две минуты всех ждет по кружке чая?

– Ладно. А ты не забыл, что тебе еще надо занести свое барахло?

– Оно в маминой-папиной каюте. Но я должен его забрать. Слушай, раз уж ты все равно идешь туда, может, перенесешь мои вещи?

– Ну, раз уж ты готовишь чай, ладно. Между прочим, если тебе интересно, мне полторы ложки сахара. – Я прошел всю лодку из конца в конец: мимо нашей каюты, первого туалета, каюты мамы с папой, куда я сунул голову сообщить насчет чая, и до каюты Питера и Дорин.

– Джеймс готовит всем по кружке чая, можете приходить, как будете готовы. А еще, можно мне забрать остальные его вещи в нашу каюту?

– Готовит чай? Фантастика! Дома от него не дождешься. Да, Мартин, спасибо. Вот эти две сумки его. Кстати, пока ты здесь… Мы с Питером говорили о вашем положении. Ты правда не возражаешь против такого соседства? Одно дело товарищ по играм, другое дело спать в одной кровати!

– Да нет, все в порядке. Все-таки он еще не противный старый ворчун, правда? Скорее странно, что он не возражает против меня. Наверно, он очень воспитанный.

– В день, когда наш сын сделается воспитанным, небеса упадут на землю, – сказал Питер. – Нет, просто он о тебе очень высокого мнения. Я думаю, он только рад, как тогда в Эмбердейле.

– Ну, я тоже только рад. Я понимаю, это немного необычно, он все-таки уже не маленький, так что я не стал бы распространяться об этом в университете – а он точно не захочет, чтобы об этом знали в школе! Но пока это между нами, все ничего.

– Ну, значит, все в порядке. Хорошо. А то мы немного беспокоились. Можешь сказать, что мы явимся за спасительной кружкой чая с минуты на минуту.

Я забросил сумки в каюту и увидел, что Джеймс идет ко мне.

– Чай готов.

– Уже иду. И твои родители идут. Спасибо.

– Я принес тебе кружку. Можешь выпить за распаковкой.

– А я уже все распаковал. Потому и заметил, что твоих вещей нет.

– Ну, значит, посмотришь, как я буду распаковываться. Ты какую сторону кровати хочешь?

– А, неважно. Ты как, часто напиваешься?

– Что?

– Кто больше всех напивается, тот чаще всех бегает ночью, и поэтому хочет быть ближе всех к краю.

– Я вообще не бегаю ночью. Я не страдаю недержанием, не то что некоторые.

– Знаешь, по кое-кому вода уже плачет.

Джеймс выбрал себе место у стенки. Пока он распихивал вещи, я смотрел на него, не уставая поражаться, как из ребенка с самой обычной внешностью (не считая ухмылки) мог вырасти такой приятный юнош.

– Ты чего?

Я очнулся от своих мечтаний.

– А?

– Ты следишь за каждым моим движением. Я как на сцене.

– Ты сказал мне посмотреть, как ты будешь распаковываться. Это я такой дисциплинированный.

– Ах так? Прыгни в канал.

– …кроме тех случаев, когда требуется промокнуть.

– Так и быть, живи. Я все. Идем.

Он прошел за мной на кухню, где родители пили приготовленный для них чай. Они как раз иронизировали, что надо бы вставить эти кружки в рамочку как особое достижение Джеймса, когда пришел заведующий лодочной станцией. Он отказался от кружки чая, даже после того, как услышал, что ее приготовил Джеймс. Сослался на кучу дел. Он только хотел объяснить, как управляться с лодкой и шлюзами.

– Ты, что ли, – обратился он ко мне, – ветеран по части каналов?

– Это мой шестой поход, – объяснил я. – Если хотите поручить мне все объяснять по ходу дела, я готов.

– Лады. Заодно и вы быстрее от меня избавитесь. Короче, выражаю признательность и все такое, что вы согласились на другую лодку, да еще и не нашу. Кстати, я теперь полностью завишу от вас, что вы ее вернете, какой взяли. Владелец сделал нам огромное одолжение, не хотелось бы его подвести. Я ведь пообещал, что отдам ее только в хорошие руки. Мистер Эванс уверял, что вы соответствуете.

Мы пообещали беречь лодку, и поклялись, что мы очень ответственные и не подведем. Заведующий повеселел, объяснил, как обращаться с холодильником, нагревателем, двигателем и всем прочим, а под конец спросил, куда мы плывем. Услышав, что родители наметили деловые встречи в Бирмингеме и его окрестностях, он спросил, будет ли кто-нибудь оставаться на борту на ночь, для безопасности. Узнав, что мы с Джеймсом останемся, он пожелал счастливого пути и удалился.

– Для начала у румпеля лучше встать мне, – сказал я, – но я не смогу там стоять вечно, так что вы подходите и учитесь. На ближайших милях полно мостов, у вас будет хорошая практика.

– А что такого особенного в мостах? – спросил мой отец.

– А вот увидишь туннель под мостом, поймешь… Вообще-то, пап, можно подумать, что ты не видел мостов через каналы!

– Наверно, я видел их не с той точки зрения.

***

Вскоре я созвал всех к месту рулевого.

– Впереди мост! – объявил я. – Теперь слушайте, все не так сложно. Главное, не забывайте, что лодка поворачивается вокруг точки где-то в середине – корма идет туда же, куда румпель, а нос в противоположную сторону. Выравнивайтесь заранее, потом правьте прямо, и пройдете без сучка без задоринки. Единственное, не выключайте тягу, потому что рулите вы только за счет потока воды от винта. Без тяги руль не работает! А теперь посмотрите, как она поворачивается, и постарайтесь найти точку, которая остается неподвижной.

Перед мостом я сделал несколько преувеличенных маневров, чтобы показать суть, а потом вышел на курс и прошел по туннелю спокойно, как по открытому месту. Втайне я вздохнул с облегчением, что мне удалось это с первого раза на новой лодке, но остальным об этом знать было не обязательно.

Пока мы проходили скопление мостов, я каждому дал порулить. Потом мы подошли к калькуттской* лесенке из трех шлюзов, я объяснил предстоящий маневр и велел слушать тон двигателя, чтобы понимать, что я делаю, когда захожу в шлюз и останавливаюсь.

Мы вошли в камеру без больших проблем, разве что я забыл вовремя предупредить, что не надо было всем спрыгивать на одну стенку, а надо распределяться поровну слева и справа, чтобы было две команды для закрытия створок.

По моей просьбе все пошли пешком готовить следующий шлюз, и я был приятно удивлен, что отсек оказался готов к моему выходу из первой камеры. Джеймса оставили закрывать за нами, и он потом нагнал остальных бегом. После третьего шлюза я пристал к берегу, и все вернулись на борт.

– Вот и вся недолга, – объявил я. – Кто следующий?

– Я попробую. – В отличие от взрослых, Джеймс не колебался. Пять лет назад я учил его рулить швертботом. – Сейчас только, переоденусь в шорты. Мне уже жарко!

Так что я повел лодку вперед, а все спустились внутрь. Обе пары родителей появились на носу, подальше от шумного двигателя. Потом вернулся Джеймс, одетый в трусы для физкультуры, которые, наверно, были ему в пору лет в одиннадцать. В четырнадцать лет их способность защищать скромность сделалась чисто формальной. Он сильно вырос. На ребенке спортивные трусы свободно движутся мимо тела между ног. На Джеймсе они были лишены такой возможности.

– Уф, давно бы так, – объявил он. – А то совсем зажарился. Можно мне порулить?

– Да. Сейчас прямой участок, но ты попробуй немного пошевелить рулем и последить за носом. Между прочим, ты вроде собирался быть в шортах, а не в нижнем белье!

– Это шорты. Я в белье на публике не разгуливаю. Под ним все видно!

– Твои шорты не лучше. Между прочим, большинство современных людей все время ходит в белье, тем более на публике.

– Ха-ха. Смешно. Но это честные шорты, просто они мне стали малы. И вообще, жмется тот, кому нечего показать!

– Да, забыл сказать, – заметил я вполголоса, – что когда ты громко разговариваешь рядом с мотором, впереди все слышно. – Я заметил удивление на лицах Питера и Дорин. Видимо, для них оказалось сюрпризом, каким нескромным делается сын в их отсутствии.

– Упс, – сказал Джеймс вполголоса. – Спасибо за предупреждение. Воспользуюсь, когда захочу проехаться на твой счет.

Он взял румпель, но я на всякий случай остался рядом. Господи, неужели я в самом деле буду ночевать бок о бок с этим юнцом? Знаком ли вам такой покалывающий озноб, когда ужасно не терпится? Вот это самое я сейчас чувствовал. По всему телу.

Джеймс быстро освоил управление на нормальной крейсерской скорости – а я всем внушил, что бесполезно пытаться разогнаться больше трех-четырех миль в час*, потому что малое поперечное сечение водного пути не пропустит мимо лодки больший поток, и лишние обороты винта приведут только к тому, что лодка зароется кормой и поднимет большую волну.

Мы прошли еще несколько мостов и добрались до Стоктона, в котором планировали заночевать. Как всегда в дни школьных каникул, все стоянки вблизи паба были заняты, и нам пришлось пройти чуть не все шлюзы, пока нашелся свободный участок берега. Когда мотор выключился, наступила тишина, и все собрались на кухне.

– Я приготовлю ужин, – предложила Дорин. – У меня есть полуфабрикаты, которые нужно только разогреть. Если кто-нибудь из мужчин вызовется почистить картошку, я берусь сделать остальное. Только не все сразу, – добавила она, когда ее встретило молчание.

– Да ладно, – рассмеялась моя мама. – Я своих знаю. Им не терпится заглянуть в паб! Я останусь с тобой. Идите, не мешайте нам с Дорин. Но знайте, что мы не дадим приковать себя к плите, так что настраивайтесь на кухонные дежурства. Да, и чур кто готовит, посуду потом не моет.

Трое смущенных мужчин взглянули друг на друга и засмеялись. Младший остался тих и задумчив.

– Ну что, мужчины, идем? Нам подписали увольнительные. Посмотрим на местное болото, – сказал папа.

Мы с Питером с готовностью двинулись к выходу. Когда столько простоишь за румпелем, меньше всего охота готовить. Джеймс двинулся было за нами, потом заколебался.

– А мне что делать? – спросил он моего отца, за которым шел.

– Я думал, ты с нами. У тебя другие планы?

– Да нет! Просто папа еще не разу не водил меня в паб.

– Питер, – обратился папа через мою голову, – Джеймс говорит, что ты его еще ни разу не водил в паб. Это правда?

– Э-э… да. Я и забыл, что он еще маленький! Мэри и Дорин заговорили нам зубы… Да, я не водил его в пабы, и сам туда особенно не хожу. Как-то не приходило в голову. Прости, Джеймс. Так ты хочешь с нами или останешься?

– Я с вами, пап.

– Тогда сходи переоденься. А то у тебя вид, как у десятилетнего!

Джеймс решил не спорить, проборомотал «Дайте мне две минуты» и скрылся в каюте. Отцы и я вышли на берег и остановились, любуясь сгущающимися сумерками и наслаждаясь тишиной. Вскоре Джеймс присоединился к нам, переодетый в довольно нарядные брюки и спортивную рубашку.

– Теперь ты нас переплюнул, сын, – пожаловался его отец. – Так нам всем придется идти переодеваться!

– Ну пап! Это нечестно! То я выгляжу слишком молодо, то слишком солидно!

– Правда, Пит, чего ты придираешься. Нам же лучше, будем гонять его к стойке за выпивкой.

Тут даже Джеймс прыснул.

– Тогда вам придется пить безалкольные напитки! Вы же не хотите, чтобы я нарушал закон?

Мы пошли к пабу. Я и Джеймс слегка отстали.

– Не расстраивайся, – сказал я. – Мои родители тоже вечно ворчали, что я одеваюсь не так и не к месту. Я начал следить, как люди выбирают, что надеть, и в конце концов разобрался, в чем вся петрушка.

– И в чем же?

– Все не так сложно, если подумать. Пока ты заботишься только о себе, ты одеваешься практично и удобно. Но если хочешь произвести впечатление, одеваешься ради других. Идешь в паб – одеваешься как взрослый, идешь на работу в контору – одеваешься официально, идешь на работу в мастерскую – надеваешь что-нибудь попрактичнее, идешь в гости к старым тетушкам – одеваешься так, чтобы им угодить, идешь играть в крикет – надеваешь костюм для крикета. Этим ты показываешь окружающим, что серьезно относишься к делу. Но, конечно, если ты богатый эксцентричный старик, ты одеваешься, как хочешь, и посылаешь всех к черту.

Джеймс хохотнул.

– И как же ты стал одеваться? – спросил он, улыбаясь.

– Как эксцентричный старый урод, как ты выразился.

– Я так и понял. Но как это тебе сходит с рук?

– Я же сказал: я эксцентричный.

– …старый урод. Неправда. Я бы пока тебя так не назвал. Это у тебя еще впереди. Но в Эмбердейле ты разгуливал в шортах и футболке, и сейчас ты в джинсах и футболке, и никто тебя не ругает. А мне почему-то нельзя!

– Может и можно. В джинсах ты выглядел бы старше, чем в шортах. Ты все время будешь выглядеть младенцем в шортах, пока не обзавелся волосатыми ногами, которыми можно внушать, что тебе уже разрешается распивать алкогольные напитки… И не смотри на меня так, сам знаю, что это нечестно. Но так устроен свет. Если ты не соответствуешь ожиданиям, либо одевайся так, чтобы это не заметили, либо плюнь, если можешь себе это позволить, и попробуй произвести впечатление своим обаянием, остроумием, образованностью и искусством светской беседы.

– Ладно, с этим я соглашусь. Но ведь ты-то ко мне отнесся… ну… в общем, ты ведь не отнесся ко мне, как к ребенку, который просто вырос немного за пять лет? Как к балбесу, который ничего не знает за пределами своего городишки?

Я остановился.

– В Эмбердейле ты мне понравился, потому что ты держался очень естественно, и все твои естественные порывы мне очень нравились. В результате то я обращался с тобой, как с четырнадцатилетним, то ты обращался со мной, как с девятилетним. Так у нас было.

И за эти пять лет ты не изменился. Ты тот же человек, и ты по-прежнему относишься ко мне по-человечески. А главное, ты по-прежнему не считаешь разницу в возрасте препятствием дружбе. Это в нас заложено. Такое наше везение. Пять лет назад нам понадобилась пара дней, и готово! Теперь прошло пол-дня, и мы уже… уже больше, чем просто знакомые. И для этого не нужно напрягаться. Это вообще нужно только для первого впечатления, или если надо притворяться кем-то другим. Ты мог явиться передо мной в костюме задней половины лошади из клоунады, я бы все равно узнал старину Джеймса. Я только лишний раз убедился бы, что ты псих.

Мы помолчали. Отцы шли дальше, не оборачиваясь.

– Здорово, – сказал Джеймс наконец. – Первый раз слышу от тебя такую длинную речь.

– И как, я сказал что-нибудь путное?

– Да, наверно. Со временем до меня, может, что-нибудь дойдет.

– Хорошо бы. У меня ушли годы, чтобы до всего этого додуматься!

– Как, а родители тебе ничего не объясняли?

– Нет. Им и в голову не приходило. А твои?

– Тоже. Интересно, что скажет папа, если я расскажу все это как собственное мнение.

– Он скажет: «Боже ж мой, в этой дурацкой голове все-таки есть какие-то мысли». И будет прав!

***

Мы не стали засиживаться в пабе, так, осмотрелись да пропустили по пинте*.

Джеймс, которому отец автоматически взял кока-колы, попробовал глоточек-другой моего более горького напитка и решил, что ему нравится.

– А ты можешь незаметно взять и на мою долю? – попросил он своего отца.

– Ну да, сейчас. И куда ты спрячешь пинтовую кружку, если заглянет полиция?

– Отдам тебе. Или совру, что мне восемнадцать. И вообще, зачем ты заставил меня переодеваться, если я не могу выпить?

– Один-ноль в твою пользу, Джеймс! – рассмеялся мой отец, когда отец Джеймса не нашелся, что возразить.

По дороге обратно Джеймс разговаривал со своим отцом о пиве вообще и о том, что будет такого, если его выпьет Джеймс. И остался доволен плодами, судя по сияющей физиономии, когда мы пришли. Я не принимал участия в разговоре, но не сомневался, что результат не заставит себя ждать.

Лодка встретила нас чудесными вкусными запахами. Дорин с мамой не теряли времени даром. Стол был сервирован самым изысканным образом, вплоть до свечей в шикарных подсвечниках.

– Нашли в одном из шкафчиков, – объяснила мама. – Не пропадать же добру. Надеюсь, вы не нажрались пива, потому что мы тут с Дорин из кожи вон лезли.

Мы заверили ее, что зверски голодны, что было правдой, особенно после того, как учуяли, что тут готовилось.

Потом мы с Джеймсом помыли посуду, Питер нам помогал. Когда все было вытерто и расставлено по местам, Джеймс предложил прогуляться. Мы заперли лодку и пошли по краю канала* в сторону шлюзов, то есть прочь от паба, к страшному разочарованию Джеймса, тем более, что направление выбрал я. Мы прошли вдоль шлюзов, спустились по ступеням и прошли под мостом над нижним каналом. Когда мы вышли из-под арки, Джеймс заметил слева еще один паб и начал смещаться в его направлении в надежде побудить остальных к тому же.

– Питер, – воскликнула Дорин, – чему ты учил ребенка? Джеймс превращается в забулдыгу!

– Я ничего не делал, – сказал Питер задумчиво. – Но идея неплохая. Может, заскочим, чтобы завершить прекрасную трапезу?

Все согласились.

Я пошел за напитками, не забыв спросить Джеймса, так, чтобы слышал отец. «Пива», – твердо сказал Джеймс. Питер взглянул на меня, поднял брови и кивнул, врочем, так, чтобы Джеймс не видел. Мы сели подальше от стойки. Увидев Джеймса с пол-пинтой пива в руках, Дорин поперхнулась.

– Питер! Что ты себе думаешь? Ты же знаешь, что он еще слишком мал!

– Да-да. Но здесь, в деревне, он выглядит старше – так мне Мартин сказал. И потом, надо же ему иногда попробовать. Пусть лучше с нами, пока он не решил сделать это тайком.

– Гм, наверно, ты прав. Но все равно мне кажется, что он еще мал.

– Дорогая, да ты посмотри на него. Вспомни себя в восемнадцать лет – а ведь ему уже можно будет голосовать! Через каких-то четыре года. Сколько раз, когда он был младенцем и не давал нам спать по ночам, ты говорила: «Скорее бы он вырос!» Этот момент настал. Мы можем принять его в свою компанию. Не будем же отталкивать его ненужными ограничениями, и, глядишь, останемся друзьями сыну, как родители Мартина.

Для ушей Джеймса эти слова звучали музыкой, судя по довольной физиономии. Я пихнул его локтем под ребра.

– Перестань ухмыляться, как чеширский кот, а то я откажусь проучить тебя в бильярд за стойкой.

– Какой бильярд?

– Вон тот.

И мы вышли из-за стола, и только нас и видели, потому что я объяснял Джеймсу правила игры, и весь следующий час мы играли партию за партией. Джеймс даже выиграл пару раз, поднаторев. Наконец за нами пришел отец.

– Мы уже устали, а завтра рано вставать. Вы как, идете с нами, или предпочитаете остаться поиграть, а завтра проспать первые шлюзы? Мы ведь прямо с них начнем.

– Только закончим эту игру, пап, и идем за вами. Разве что Джеймс хочет купить мне пинту?

– Завтра.

Мы доиграли игру, допили напитки и ушли через пять минут после родителей. Джеймс вдруг спросил:

– А ты с самого начал знал, что там будет паб? Или просто повезло?

– Знал, знал, и знал, что ты не успокоишься, пока не зайдешь еще разик. Я тоже не прочь пропустить пинту по случаю праздника, вот я и решил попытать счастья.

– Ну ты лиса. Спасибо. Мне очень понравилось.

***

На лодке родители уже ложились.

Все пожелали друг другу спокойной ночи, и мы с Джеймсом удалились в свою каюту. Я сел на кровать и потянулся, громко зевая и собираясь посмотреть, как он будет раздеваться. Эта мысль мне так нравилась, что мое тело угрожало ее выдать.

– Надеюсь, ты не станешь делать так ночью, а то ты врежешь мне по лицу!

– Ты о чем?

– О том, как ты вытягиваешься. – Это он не про мою эрекцию?… а, это он про то, что я так потянулся.

– А что, это мысль.

Джеймс сел рядом и нагнулся развязать шнурки. Я начал с футболки, потом снял носки и положил их на полку. Оглянувшись, я увидел Джеймса, стоящего в одних уай-фронтах* – кстати, их карманчик был полон, – а вся его одежда валялась вокруг.

– Вот неряха, – сказал я нетвердым голосом.

– А что? Так утром быстрее одеваться.

– Утром ты это не наденешь.

– Что же, мне весь день ходить голым? Перед твоими родителями?

– А без них бы ты мог?

– А что, на островах мы это делали. И дома я так делал. Но здесь, пожалуй, не стану. Ладно, не ворчи, сейчас уберу.

Пока Джеймс убирал одежду, я не мог не отметить поразительный контраст: совершенно мальчишский вид Джеймса со спины, в отличии от юношеских черт, заметных в других ракурсах. Я отметил это и раньше, когда он был в физкультурных трусах. И снова поразился, как же мне повезло опять оказаться в постели с таким замечательным молодым человеком… Но я мысленно предупредил себя не поддаваться искушениям… Что было естественно, приемлимо и даже желанно во времена Эмбердейла, теперь следует считать запретной территорией. Тогда мы оба были детьми. Я, положим, остался, каким был, но Джеймс теперь другой человек. Пусть он не очень изменился душой, но его детская невинность осталась в прошлом.

Я снял штаны, сложил их и убрал на ту же полку. Поскольку Джеймс и не подумал этак непринужденно выпрыгнуть из трусиков и залезть в постель голышом, как он поступал в моем номере в Эмбердейле, я тоже не стал снимать свои. Пока я стоял у гардероба, убирая то, что я с себя снял, Джеймс попытался спихнуть меня с дороги бедром.

– Ты чего? – спросил я.

– Мне надо пройти, а ты стоишь на дороге. Это я так попросил тебя подвинуться.

– Понятно. А если я отвечу тем же?

– Я пойму это как отрицательный ответ.

– Полный словарь жестов, публикуется с любезного разрешения Джеймса Эванса. 16 фунтов 99 пенсов. Первый раз о таком слышу. И что еще вошло в этот том?

– Много всего. Например: если ты не ляжешь сию секунду, я буду щекотать тебя под ребрами, пока ты не сдашься. Вот так. – Он сопроводил объяснение наглядной демонстрацией.

– Ладно, ладно, ложусь. – Я лег с краю, как мы договаривались. – Но кто последний, гасит свет.

– Черт. А где выключатель?

– Вон там, рядом с кроватью.

– Ты нарочно? За это тебе еще один раз под ребрами. Постой… Я же буду у стеночки! Совсем забыл. Тебе придется терпеть, что я полезу через тебя.

– О нет, только не это! – сказал я с притворным ужасом.

Джеймс встал на кровать коленками, перенес одну ногу через мое покорное тело и попрыгал верхом на мне, как будто ему все еще было девять лет. – Это тебе за наглеж.

Я поднес руки к его бокам и пощекотал мальчика под ребрами, не давая увернуться. Джеймс беспомощно извивался, а потом упал на спину. Я поспешно отпустил его.

– Какое коварство, – выдохнул Джеймс. – Запомнил, что я боюсь щекотки!

– Просто проверил. Можешь отплатить той же монетой!

– А где у тебя щекотные места?

– Так я тебе и сказал!

– Ладно… посмотрим. Пятки? Я не достану. Под мышками, как ты меня? – Он попробовал, но я изо всех сил постарался лежать пассивно. – Знаю я одно место, которое точно отреагирует.

– Да? Это где же?

– Гм… пожалуй, пока не стоит. Поберегу до будущих дней.

Я поднял брови, и мысленно, и физически. Неужели Джеймс имел в виду… Неужели он хотел взяться за старое? Или просто шутил? Или вообще думал о другом, совсем не о том, о чем думал я?

– Жду не дождусь, – попробовал я наобум.

– Может, и дождешься. Там видно будет.

Я натянул на нас одеяло, больше для прикрытия, чем от холода.

– Так ты гасишь свет?

Джеймс вдруг притих. Наверно, он испугался, что заигрался.

– Ага. Спокойной ночи, Мартин. – Его рука коснулась меня и пожала мне плечо.

– Спокойной ночи. Приятных снов. – Сначала я не решался вернуть этот дружеский жест, но потом рискнул и слегка пожал Джеймсу плечо – дальний отголосок наших объятий в моем номере в отеле. Потом мы отвернулись друг от друга, и вскоре с той стороны кровати уже доносилось ровное дыхание. Я еще полежал, не переставая благодарно изумляться обстоятельствам, снова приведшим нас в одну постель. Мое тело реагировало на эти мысли весьма необычно. Ожидавшейся буйной эрекции не случилось, но из него из мягкого сочилась жидкость, которая обычно выделяется перед оргазмом, и конца этому не было видно. Я порадовался, что на мне есть, во что ей впитаться, и понадеялся, что это прекратится, когда я засну. А то утром у меня будет проблема.

Наконец, не выходя из эйфории, я уснул.

***

Где-то посреди ночи я почувствовал, как Джеймс перелезает через меня.

Возвращаясь в кровать после похода в туалет.

Я не подал виду, что не сплю, и остался лежать на боку лицом к середине кровати. Тихое и сладко пахнущее дыхание Джеймса легонько касалось моей щеки, потому что он лег лицом ко мне. Я вздрагивал от наслаждения, и на этот раз моя кровеносная система решила выделить дополнительные ресурсы своему фавориту, и привилегированный член моего тела начал удлинняться.

Дыхание на той стороне кровати замерло, и моего плеча снова коснулась рука. Я не шевельнулся. Рука отодвинулась, но через мгновение я ощутил тепло ниже груди, чуть выше талии. За теплом последовало прикосновение, и палец за пальцем ладонь Джеймса легонько легла мне на живот. Полежав на месте, она осторожно перехала к резинке трусов, где помедлила, немного дрожа.

В голове у меня наступило смятение. Не может быть, чтобы Джеймс делал это во сне – ведь он только что вернулся в каюту. Нет, думал я, он не спит. Я не знал, что делать. Может быть, лучше не делать ничего.

Я боялся смутить его и отравить нам обоим всю поездку, и вообще поставить под удар нашу дружбу.

С другой стороны, это будет самый невинный выход.

Но ведь я не был против его прикосновений, и вообще он часто это делал в девять лет. И разве это не то, о чем я сам мечтал? Но могу ли я сделать то же?

В итоге я решил не делать ничего. Может, ему сейчас и так хорошо.

Он тихонько перевел руку мне на трусы и дошел до бугра, который, вероятно, являлся целью путешествия. Медленно и легко, избегая внезапных движений, он сомкнул пальцы на верхушке, где должен был справедливо предполагать кончик, потом провел вниз. На это деликатное нежное ощупывание мое тело отреагировало дополнительно. Джеймс медленно повернул ладонь, устроив лодочку для моего пассажира. Я слышал его мелкое частое дыхание, возбужденное от сладостной нелегальности творимого. Интересно, подумал я, в каком состоянии его собственное тело. И как оно вообще теперь выглядит. Джеймс продолжал свое дело, и я все больше укреплялся в мысли, что мне еще представиться возможность изучить этот вопрос…

Должно быть, для него явилось сюрпризом, что в его ладони перестало помещаться столько, сколько помещалось минуту назад, и что не все подрагивания шли от его собственного тела. Выпуклось, которую он пытался обхватить, росла. Наверно, он заподозрил, что я проснулся и сейчас пойму, что он делает, потому что отдернул руку и замер, не убирая ее далеко, но уже не касаясь.

Я тоже растерялся. Я все еще не был уверен в его намерениях и желаниях. Вдруг им двигало простое любопытство? Я теперь был просвещен насчет противозаконности любых поползновений с моей стороны, и знал, чью сторону все займут, если я заявлю, что Джеймс первый начал. Если бы я подумал об этом в Эмбердейле, массы вещей никогда бы не случилось. Особенно между мной и Марком. Эх-х-х!…

Я ничего не сделал, только простонал и заворочался, не потому что устал лежать на боку, а потому что хотел приблизить руки к трусам, чтобы уменьшить давление натянувшейся ткани. Через некоторое время Джеймс снова пошевелился, но, к моему разочарованию, он не возобновил свое путешествие, а осторожно сел, и остался сидеть неподвижно. Интересно, могу ли я незаметно приоткрыть глаза? Я постарался сделать это с максимальной осторожностью, чтобы не выдать себя движением век. Но я мог не опасаться. Взгляд Джеймса был прикован к его собственной эрекции – она выглядывала из его уай-фронтов, доставая блестящей макушкой выше пупка. Джеймс смотрел на него как завороженный, а я тем более. Это было чудесное зрелище, давно я не видел ничего столь восхитительного, и меня снова охватили братские чувства, и радость, и изумление, что мальчик так развился за пять лет. То есть у тогдашнего Джеймса было все нормально, насколько я был осведомлен по части мальчишеских тел, но ничего выдающегося у него не было. А теперь появилось.

Его рука потянулась было к кончику его внушительного достояния, но на полпути передумала. Джеймс посмотрел на меня и, к счастью, не заметил моих приоткрытых глаз. И тут мне на радость и на удивление на его лице медленно расплылась улыбка, пока он не спеша разглядывал меня. И если что и могло заставить меня поверить, что Джеймс находит во мне что-то привлекательное, так это эта улыбка. Я уже думал, что надо что-нибудь сказать, но тут он снова сдвинулся с места.

Он опять встал на кровать коленями. Пока он перелезал через мою якобы спящую особу, я был вознагражден близким ракурсом гибкого подвижного юного тела и горделивой стати, высовывающейся из трусиков. Потом Джеймс снова направился к двери, и я услышал, как он остановился, приоткрыл дверь и прислушался. Удостоверившись, он вышел, тихонько прикрыл дверь за собой и прокрался в уборную в соседнем отсеке.

Через тонкую переборку между ней и каютой я услышал глубокий вздох, потом на некоторое время воцарилась тишина. Но вскоре я начал различать ритмичный звук и понял, как Джеймс решил распорядиться своей эрекцией.

Способом, о котором узнал на каникулах в Эмбердейле. От меня!

Вспомнив о событиях последних минут, я горько пожалел, что никак не отреагировал на действия Джеймса. Может, сейчас мы уже помогали бы друг другу…

Я судорожно бросился воспроизводить движения Джеймса на себе, пока еще слышались тихие звуки из-за стенки. Пусть не удалось быть с Джеймсом телом, я буду с ним мыслями.

Желание быть рядом жгло почти нестерпимо. Но я вовремя сообразил, после первых нескольких поглаживаний, что мне грозит разоблачение, когда Джеймс вернется, и потом все равно мне нечем было вытереться.

Я еще не был готов выдать себя.

Мне оставалось только слушать, как мой друг, мой маленький братик, дышит все глубже, как потом он всхлипнул, тихонько застонал, и ритмичный звук перекатываемой туда-сюда кожи стих.

Из моих уст сорвался непроизвольный вскрик от отчаяния, что все это время меня не было рядом, и что меня нет рядом сейчас.

Некоторое время все было тихо, потом послышалось шуршание бумаги и шум спускаемой воды. Еще одна пауза, возвращающиеся шаги, дверь снова открылась и закрылась, и Джеймс опять полез через меня – предмет в его трусиках был еще велик, но уже не вылезал за резинку.

Я притворно застонал и сонно открыл глаза, когда Джеймс снова уселся на кровати рядом со мной.

– Прости, – прошептал Джеймс виновато. – Я тебя разбудил?

– М-м-м. Наверно, – пробормотал я. – У тебя все в порядке?

– Ага… все замечательно. Прости.

– Ладно. – Еще не вполне решив, что буду делать, я протянул руку и, когда он снова забрался в постель, стиснул ему плечо. Он сделал то же с моим плечом, а потом его левая рука свесилась мне на спину. Я тоже не видел причин убирать руку, и мы полежали так несколько минут. Постепенно сон и естественное истощение после оргазма сморили Джеймса, он завалился лицом в подушку, а его рука сползла с моего плеча. При всем хаосе у меня в голове, при всей моей неуверенности, чего все-таки хочет от меня мой маленький братик (я снова начал так его называть в мыслях), я тоже заснул. И так мы пролежали, рядом друг с другом, почти касаясь, до утра.

Глава 17

Когда я проснулся, моя рука почему-то обнимала его за плечи.

И лежали мы как-то совсем уж тесно.

Пользуясь моментом, я полюбовался на спящего Джеймса, вспоминая ночные приключения – все-таки мальчик зашел далеко, я просто диву давался. В самом деле, что его дернуло проверить, какой я теперь на ощупь? Он же не гомо. Это я такой, замаскировавшийся, окруживший себя плотной броней без единой щелочки… Мне повезло, что парень не догадывался, что я не спал!

Я лежал и наслаждался, пока он спит и не знает, как близко мы лежим. А если и проснется – что скандалить, когда он сам же напрсился на место у стеночки!

Надеюсь, ему было хорошо тогда, ночью… Эх, вот бы он сначала разбудил меня, чтобы нам было хорошо обоим, а под конец мы бы пришли к полному взаимному удовлетворению, как в былые годы… Меня пробирала сладкая дрожь от мысли, что Джеймс уже не маленький и может насладиться настоящим оргазмом, чему я бы с радостью посодействовал. Как же я истосковался по прикосновениям к его телу, и по прикосновениям любящих рук к моему телу…

Тут мое тело начало реагировать на опасные мысли, пришлось убрать руку и посмотреть на часы. 6:30, рань несусветная! Что ж, мы ведь собирались отчалить пораньше.

Я потряс соню за плечо и, со второй попытки, разбудил. Открылись затуманенные глаза… где тот девятилетний живчик, который вскакивал мгновенно и начинал доставать меня неуемной активностью с самого утра!

Но вот глаза сфокусировались на мне, и лицо вдруг осветилось медленной, счастливой, нежной улыбкой. Я весь растаял, и мое проклятое тело тоже отозвалось – возбуждением и замиранием сердца. Я улыбнулся в ответ; боюсь, ласковее, чем положено.

– Привет, – проговорил я и невольно зевнул.

Джеймс ухмыльнулся:

– Сладко спалось, красотка? – Его ехидство уже пробудилось. Уж не намекает ли он на свои ночные похождения? Я бросил подозрительный взгляд, но решил, что это маловероятно.

– Ха! – сказал я, не придумав ничего остроумнее.

– Скоко врем?

Я хихикнул от столь точного воспроизведения коронной реплики времен Эмбердейла. Джеймс не понял, что меня рассмешило, пришлось объяснить. Он тоже рассмеялся.

– Теперь кажется, что это было в другой жизни. Так сколько времени?

Я сказал, и он зажмурился, изображая ужас.

– Такая рань… Но встать придется. Сейчас вернусь.

Он снова, перелезая, сел на меня верхом, и мой взгляд невольно задержался на одной части его тела… Эрекции сейчас не было, но его тело снова поразило меня своей… гм… развитостью. Полноценный молодой человек! Он перенес вес на левое колено, слез с кровати, потянулся и потопал к двери. Смятое одеяло хранило форму его спины. Он пошел в гальюн, а я откинул голову и лежал, снова не зная, что мне делать со своим беспокойным телом.

В другой жизни! А что, ему и правда так должно казаться. Пять лет к девяти, это же больше половины прожитого! Вдобавок сознание и тело так быстро меняются в эти годы. Мало сказать растут – созревают.

Ему больше не нужно мое внимание. Или нужно? Я снова вспомнил его ночные действия…

Хорошо, что я сдерживался и не дал себе воли, потому что Джеймс скоро вернулся. К моему разочарованию, он перелез через меня и лег, не остановившись попрыгать на мне. И вообще он был немного смурной.

Я решил, что оставаться рядом с ним опасно, встал и пошел к своим ящикам, откуда-то зная, что его глаза неотступно следят за мной.

В утренней тишине донесся звук лодочного мотора. Эх, а я-то надеялся сняться пораньше! Я нашел чистые трусы и повернулся к Джеймсу:

– Вставай, лежебока! Наша очередь готовить завтрак!

– Кто сказал?

– Ну, когда-нибудь все равно придется. Почему не сегодня, раз уж все равно проснулись. – И я, не могу сказать что совсем бестрепетно, снял трусы, в которых спал, чтобы переодеть чистые.

Тут в иллюминаторе кабины показался нос ранней лодки, и я повернулся посмотреть, кто это такой прыткий. Увидев название «Мерлин», я вдруг вспомнил и воскликнул:

– Эй, я на ней плавал, два года назад!

Джеймс выкарабкался из-под одеяла и сел на кровати, чтобы выглянуть наружу. Я тоже подскочил к иллюминатору, забыв, что раздет, опустился на колени рядом с Джеймсом и тоже выглянул. Мы посмотрели, как скользит мимо длинный корпус, и даже помахали рулевому.

И я снова почувствовал, что рядом со мной старый друг.

И вспомнил, что я гол.

Я бросил взгляд на Джеймса – он сидел лицом к окну, но глаза его косились на мое тело, а не на проплывающую лодку. «Мерлин» удалился; счастье, что рулевой не стал особо всматриваться в иллюминатор нашей каюты.

– Ничуть не изменилась, – сказал я, снова поворачиваясь к миру за бортом, но сердце мое пело: он смотрел на меня, ему хотелось разглядеть получше! Я вытянул шею, чтобы увидеть исчезающую из поля зрения корму «Мерлина». – А эту выбоину я помню, это в нас в шлюзе врезались, идиоты.

Джеймс еще смотрел на мое тело – ах, если бы он коснулся сейчас, не через одежду! Тут я заметил, что джеймсово тело вознамерилось крепко подставить своего обладателя, и, когда я отодвинулся от иллюминатора, Джеймс поспешно натянул одеяло, пряча стыд.

Я решил изобразить, что стыдно мне.

– Ой, извини, – сказал я. – Увидел знакомую лодку и забыл, что на мне ничего нет.

– Ничего, я не против.

Кто бы сомневался – если судить по ночи. Я надел чистые трусы.

– Вставай, поможешь мне с завтраком.

– Начинай, я потом присоединюсь.

– Что, когда все будет приготовлено, съедено и вымыто? Ну уж нет! – Я снова подошел к койке, схватил одеяло и потянул в сторону. Джеймс, не ожидавший бокового рывка, держался за верхний край, и большая часть одеяла оказалась на полу, открыв ноги и предмет, который скрывала. Я хмыкнул, не очень зная, что сказать. А, была не была:

– Ха! У Джеймсика стоит! – сказал я, глядя на выпуклось на трусиках.

– Мартин, заткнись.

Я не решился задержать взгляд – того гляди сам отреагирую!

– Подумаешь, – бросил я, отворачиваясь. – Обычная утренняя мачта.

– Как? – спросил Джеймс более нормальным голосом.

– Утренняя мачта. Фантомная эрекция при утреннем пробуждении. Я думал, ты знал.

– Я думал, это только у меня. Она у меня часто.

– Все нормально, об этом даже в книжках пишут. Я сам читал, так что точно знаю, что не у одного меня! Она еще во сне бывает, но если тебя не разбудят среди ночи, ты даже не узнаешь.

– А, у меня так было. Меня разбудил телефон – ошиблись номером. Я так и не вспомнил, что за сон мне приснился. И целую вечность сгорал со стыда.

– Нечего тут стыдиться, это естественная вещь. У меня тоже бывает с утра, сколько угодно. – Интересно, я его этим успокоил? Он слез с кровати, по-прежнему с оттопыренными трусиками (я украдкой подглядел).

– Мартин…

– Да?

– Помнишь, в Эмбердейле, когда мы мылись вместе и все такое?

– Да?

– Ты потом не стыдился?

– Вот еще. С какой стати?

– Ну, это же как-то… ненормально.

– Чего! А ты, значит, потом стыдился? Может, ты и в Эмбердейле мучился?

– Да нет, мне очень нравились такие каникулы. Особенно, что ты у меня был как большой брат. Ты был замечательный брат! Прямо как родной…

– И тебя не смущало, что мы там это… ходили голые?

– Ничуточки! Мне нравилось. А тебе?

– Да. Конечно. Так почему ты потом решил, что это было ненормально?

Джеймс стушевался.

– Ну, ты был мне как брат и все такое. Я был в восторге, я ужасно гордился, что дружу с тобой, но потом… когда я стал старше… я как-то засомневался.

– Почему? – Я вступал на тонкий лед. Джеймс замялся.

– Да так как-то, – сказал он, отворачиваясь.

– Джеймс, не увиливай. Тебе кто-то что-то сказал, да?

Джеймс посмотрел на меня с несчастным видом.

– Один тип сказал, что ты, наверно, гомик.

На этот раз пауза возникла по моей вине, потому что живот у меня сжало. Клещами.

– И что ты ему ответил? – выдавил я, стараясь не очень выдавать свое состояние.

– Что я так не думаю, и вообще ты мой друг. И еще я его ударил.

Я рассмеялся, больше от облегчения.

– А сам потом начал сомневаться?

– Нет… Не знаю. Он считал, что ходить голым – бр-р-р.

– Ну и дурак. Помнишь, что говорил доктор… помнишь, как мы все…

– Помню. Но я был маленький. Может, маленьким ничего, а…

– Да какая разница! Там были парни и старше нас. А мой папа, помнишь?

– Да, действительно. Дурак он, правильно я ему врезал.

– Точно, – сказал я с облегчением. – Лично я не возражаю, если приятный мне человек ходит при мне голым.

– Я тоже. Но все-таки мне теперь… не в данный момент, когда у меня это самое, а вообще… лучше не… Да?

– Да почему? Джеймс, мы по-прежнему мы! Ходи голый, сколько хочешь.

– А то такая морока, переодеваться под полотенцем, – поспешно добавил Джеймс. – Кстати, тебе у меня вообще поздно спрашивать, ты уже тут бегал смотреть на «Мерлина».

– Ой, прости. Ну, мы договорились, будем разгуливать голыми? Когда одни.

Приободрившийся Джеймс снял трусики, и освобожденная эрекция хоть и успела немного убыть, резво выпрыгнула из-под ткани.

Доиграюсь до сердечного приступа, подумал я. Мое сердце совсем расшалилось.

На свету Джеймс был само совершенство. Он превосходил меня в четырнадцать лет, не на сто очков, но превосходил. Непосредственно над имелась полоска светлых, нежного вида волосиков. А непосредственно под… Они просились в руку – побаюкать на ладони, обласкать восхищенными взглядами – эти два юных, гладеньких, отодвинувшихся от корпуса и обрисовавшихся под кожей грузика. Уходящие вниз длинные стройные бедра и уходящий вверх плоский живот дополняли картину до абсолютного совершенства.

– Тебе точно не противно? – спросил он. Эх, да ты можешь ходить так весь день, и я весь день буду любоваться…

– Не. Кстати, тебе у меня уже поздно спрашивать. А у тебя само проходит?… Или ты ему помогаешь?

– Когда как. Что значит «помогаешь»?

– Я же тебе тогда демонстрировал. Помнишь?

– А… В смысле… А, э… а ты и сейчас это делаешь?

– Да все это делают, разве что молодые чаще, чем старики.

Джеймсу было не просто переварить мои слова:

– А я думал, это только мы с тобой… и сыновья доктора.

У меня сжались губы. Даже спустя пять лет мне не хотелось вспоминать о том, что сделал этот тип.

– Все дети так думают, хотя на самом деле это самая обычная вещь. И даже парочки это делают, друг другу.

Джеймс проглотил и это.

– Так что же, значит, это ничего?

– Это абсолютно безвредно. – Если не вмешаются невежественные взрослые и не начнут внушать, как это страшно, добавил я мысленно.

– И даже когда друг другу?

– Парочки? Сколько угодно. Даже два парня могут, если родственные души.

Возникла пауза. Я не хотел напирать на тему влечения мужчины к мужчине, не хватало испортить неделю каникул, прекрасной дружбы и братства. Я надеялся, что в смысле братства еще ничего не потеряно. Джеймс же просто глубоко задумался и в этой задумчивости пошел к выдвижным ящикам за своей одеждой. Мы оделись молча, и я уже начал опасаться, что зря заговорил про родственные души и взаимную мастурбацию. Впрочем, у меня не было чувства, что тема закрыта. Просто сейчас было не время.

А еще мы ни разу не упомянули о Марке.

Глава 18

Наши родители проснулись на запах кофе и жареного бекона.

Моя мама сперва испугалась (как она потом рассказала), что это родители Джеймса решили всех обставить и превзойти своим совершенством.

Посланный на разведку папа обнаружил на кухне нас и почти готовый завтрак.

– Мы хотели разбудить вас в последний момент, – объяснил я любезным тоном. – Сходи за мамой, а то нам некогда. Ссылки на неумытость и ночную рубашку не рассматриваются. Джеймс, сходи потормоши своих!

– С превеликим удовольствием! – И Джеймс метнулся в сторону каюты своих родителей.

В конце концов, подгоняемые нами с Джеймсом, сони добрались до стола.

– Папа, мы уже столько лодок пропустили вперед себя, – сказал Джеймс. – Одну Мартин узнал, он на ней раньше плавал. Нам надо спешить, чтобы не опоздать к первой встречной.

– Зачем нам встречная? – спросил его отец.

– Чтобы шлюз был в нашу сторону.

– Чего?

– Ну папа! Ты же вчера прошел несколько шлюзов. Ну чего тут не понять! Если люди поднялись нам навстречу, за ними шлюз уже полный. А если мы уже стоим их дожидаемся, они даже створки не станут закрывать. Мы сэкономим время и воду.

Питер подумал и понял.

– А если бы мы шли вверх, было бы то же самое, только наоборот! Ясно. Умно! Надо полагать, вы задумали вдвоем снять все сливки на отрезке до вчерашнего паба, а нас оставить бриться-прибиратья, да?

– Вообще-то, пап, помощь нам не помешает. Если один будет рулить, а другой в одиночку управляться с восемью шлюзами, это не смешно.

– Ладно, будь по-твоему. Мы же сами говорили, что хотим встать пораньше. Что скажете? – повернулся он к своей жене и моим родителям.

– А что бы вы хотели, девушки? – спросил мой папа.

– Вы с Питером можете заняться уборкой, а мы что-нибудь накинем на себя и покажем, как обращаться со шлюзами, правда, Дорин?

– Это идея. Займем мужчин делом.

– Джордж, я так и знал! Уже спелись!

В результате Джеймс взялся за румпель, а я мысленно пожелал ему поскорее восстановить вчерашние навыки. Он, конечно, в свое время порулил швертботом, но нынешняя лодка раз в шесть длиннее. Мы с матерями поспешно готовились отчалить; я насилу успел скомандовать, чтобы сначала вытаскивали колышки из земли, а уж потом отвязывали веревки – так у человека больше шансов привыкнуть к мысли, что нехорошо забывать колышки на берегу. Я в свои первые несколько каникул уже назабывал расчальных колышков, хватит!

Впереди показалась встречная лодка, ей до нас оставалось два шлюза. Джеймс завел двигатель, не забыв сначала, причем безо всяких напоминаний с моей стороны, проверить все что надо. Это он молодец. Тут Джеймс увидел, как под мост позади нас входит лодка, идущая в нашем направлении, и велел нам поскорее оттолкнуть его и бежать к шлюзу, если мы не хотим отстать. Дорин с испугу так толкнула, что все чуть не попадали в воду; потом Джеймс чуть прибавил газу и заложил дугу к шлюзу. К счастью, ветер был несильный, а то бы он не увалил от берега. Я успел предупредить Джеймса насчет сноса, и он сейчас целился в шлюз с упреждением.

– Заводи нос в устье, только нежно, – крикнул я с берега.

Джеймс улыбнулся и сбавил ход почти до дрейфа. Догоняющая нас лодка быстро приближалась. Я проорал рулевому, покрывая звук двигателя:

– Сюда идет встречная, она через шлюз от нас. Пусть дойдут до нас; сейчас шлюз не в нашу сторону.

Рулевой поднял руку в знак понимания и переключил на реверс, чтобы погасить скорость. Я понимал, что дальше наша 60-футовая лодка уже не поместится ни с кем вдвоем ни в какие шлюзы, но на этом магистральном отрезке такая возможность была, и я собирался сэкономить максимум воды.

Я привязал конец к одному из кнехтов у верхнего конца шлюза, а Джеймс удерживал лодку, чтобы не крутилась. Мы терпеливо дождались, пока встречная лодка вошла в шлюз и стала плавно подниматься по мере заполнения камеры. Мы с матерями дружными усилиями отворили тяжелые створки, сделав работу и за наших попутчиков; те стали благодарить. Как водится, береговая часть экипажей перемешалась и обменялась комплиментами в адрес лодок. Когда встречная лодка очистила дорогу, я стянул канат с кнехта, Джеймс дал немножко газу и завел лодку в шлюз. Попутная лодка вошла рядышком, мы закрыли створки, и лодки начали опускаться.

Мы прошли на пару все восемь шлюзов, как по маслу. Любопытно, что у наших попутчиков оказался аналогичный возрастной состав, только в их экипаже было не два сына, а две дочки. Симпатичные; мне даже подумалось, когда старшая крутила ворот затвора, вдруг случится чудо, и она заметит мое существование. Я попробовал заговорить (на тему тяжелых механизмов) и не успел оглянуться, как оказалось, что мы нормально беседуем о разных пустяках. Я сам себе удивлялся, как это у меня так ловко получилось.

В какой-то момент, когда мы с ней оказались на разных сторонах шлюзовой камеры, я взглянул на Джеймса, бессменного рулевого. Вид у него был хмурый. Не то сосредоточенный, не то сердитый. На меня он не смотрел. Поскольку в данный конкретный момент делать ему было нечего, я решил, что он, может, получил афронт от младшей из девочек. Впрочем, она не была рулевым, она помогала на шлюзах. Джеймс поглядывал на нее, но они не разговаривали. Нет, тут другое; может, это Джеймс о чем-то задумался. Но мне уже было не Джеймса, пора было снова открывать створки и опускать затворы.

Когда мы вышли из нижнего шлюза, «работяги», как назвал нас Питер, получили в награду по чашке чая. Питер с моим папой не теряли времени на борту. Они все вымыли, а потом все подмели, и теперь с читой совестью были готовы выглянуть на свет.

– Джеймс, тебя сменить? – спросил его отец, увидев, что сын зевает и трет глаза.

– Да, пожалуйста, – ответил Джеймс и скрылся в лодке без дальнейших комментариев. Питер озадаченно посмотрел ему вслед – тоже, наверно, заподозрил неладное. Я убедился, что Питер благополучно рулит под пристальным присмотром Дорин и мамы, и тоже отпросился под предлогом естественной надобности. Я прошел через кухню и заглянул в нашу общую каюту. Никаких следов. Я сел на койку, размышляя, что с ним такое. За стеной спустили воду, Джеймс открыл дверь в каюту, увидел меня, сказал «Ой!» и вознамерился пройти мимо, обратно на палубу.

– Джеймс… погоди. – Надо было выяснить, что случилось.

Джеймс остановился.

– Что?

Он вошел в кабину и встал спиной к двери, глядя в пол.

– Что происходит? Ты поругался с кем-то из тех? Или я что-то не то сделал?

Джеймс помотал головой, но ничего не сказал.

Я подошел и положил руки ему на плечи.

– Джеймс?… – сказал я негромко.

Он наконец поднял взгляд. Во взгляде было ожесточение.

– Просто я свалял дурака. – Голос был сдавленный, предвещавший слезы. Но ведь ему четырнадцать, а не девять.

– А я ничего заметил. И что случилось?

– Да ничего. Неважно.

– Нет, важно. Если ты из-за этого перестал улыбаться, для меня это важно.

– Да? А что ты такое рассказывал этой?

О чем это он?

– Которая с той лодки? Ничего, так, болтали от нечего делать. А ты не разговаривал со второй?

– Она была далеко.

– А. Я думал, ты придумаешь предлог и сойдешь с лодки поболтать.

– Ты от меня этого ждал?

– Да нет, шучу.

– Так чего ты к ней клеился?

– Ну уж и клеился. И потом, что тут такого? Ты тоже мог, к младшей!

– Очень надо… я ей слова не сказал.

– Да я тоже просто потрепался, из вежливости. Не разводить же шуры-муры между двумя лодками посреди канала, как ты себе это представляешь?

– Не знаю. Никак. Просто я думал… неважно.

– Ты часом не приревновал? Тогда ты это зря. Я тебя ни на кого не променяю. Ты же мой друг. Разве я не встал на твою сторону, когда тебя не хотели брать, как маленького? Я был готов остаться с тобой на лодке, и пусть бы шли в паб без нас.

– Правда? – Джеймс просветлел.

– Правда. Это было бы несправедливо, и я бы тебя не бросил. И не сердись, что я с кем-то разговорился, ты тоже можешь разговориться с кем хочешь, ты все равно останешься для меня Джеймсом.

– И кто для тебя Джеймс? – Ну вот, вопрос прозвучал. Джеймс желает знать честную правду.

Но сказать честную правду я не мог. Несмотря на все ночные события, я плохо представлял, что у Джеймса в голове. Я решил ограничиться небольшой порцией честности.

– Уж не знаю, почему, – сказал я, сняв руки с его плеч, – но ты опять мой самый близкий друг, единственный и неповторимый. Я ни с кем так не отдыхаю душой, как с тобой. Ты опять мой маленький брат, как тогда. У нас с тобой нет настоящих братьев, но мне кажется, я знаю, что такое иметь брата.

Я почувствовал, что наговорил лишнего, смутился, протиснулся мимо огорошенного юноши и вышел на нос – мы как раз входили в очередной шлюз. Называется, ограничился порцией – да я только что в любви не признался! Восстановив мимнимум самообладания, я крикнул Джеймсу про шлюз и спрыгнул на берег; Джеймс спрыгнул на мою сторону – взгляд у мальчика снова стал живой.

***

Мы шли на север в сторону Гранд-Юнион, и сделали только одну остановку перед Лемингтонскими Минеральными Водами. Мы совсем забыли, что сегодня воскресенье. Я всегда забываю о таких вещах. Все попытки найти открытый магазин в Рэдфорд-Семили увенчались только обнаружением паба, к великому удовольствию Джеймса. Мы провели в нем часок, отдыхая после трудов на широких тяжелых шлюзах магистрального канала, а потом вернулись на лодку и двинулись дальше. Канал прошел через Лемингтон-Спа, но города мы практически не почувствовали. Надменный Лемингтон мнит себя таким шикарным курортом, что даже не пытается воспользоваться проходящей по нему водной трассой. Он и сейчас стоит в этой позе, спиной к лодочным туристам.

Следующая серия шлюзов началась после Уорика, что к западу от негостеприимного Лемингтона, в котором мы и не стали гостить. Мы решили, что сделаем стоянку в Кейп-Локсе (Джеймс подумал, что наличие там паба – чистое совпадение), осмотрим Уорик и его замок.

Жаркие и оживленные даже в воскресенье городские улицы оказались для нас шоком. Хоть от нашего круиза прошло всего 24 часа, мы успели войти в неспешный ритм, и теперь ошалели от уличного движения и шума. Но зато нам понравился замок, в котором даже я, бывалый путешественник, еще не был. А потом нашли открытый магазин и закупили все необходимое для вечерней трапезы.

А поскольку время было только около 5 вечера, мы обсудили, не продолжить ли нам путь и, может быть, сегодня же преодолеть лестницу шлюзов в Хэттоне. Я заявил, что двадцать один магистральный шлюз – это все-таки тяжеловато для вечера, и вряд ли мы управимся до темноты, даже если все шлюзы будут смотреть в нашу сторону и у нас в помощь будет экипаж попутной лодки. Кроме того, под вечер наступила жара.

– А ведь мы еще не разу не брали воду, – вдруг вспомнил я. – И мы не знаем, залили нам полный бак на лодочной станции, или просто налили немножко.

Поскольку в Кейп-Локсе был пункт водоснабжения, мы решили заночевать здесь. Все поднялись на борт и с облегчением переоделись в менее теплую одежду. Дорин поручили переместить лодку к водоразборной колонке, а остальные выкрикивали указания с берега. Я, после типичных для меня долгих бестолковых поисков, добрался до пункта заправки лодок и ждал со шлангом в руке, пока Дорин завершала маневры. Джеймс, снова надевший спортивные трусы и снова вызывающий во мне сердцебиение, занял пост на носу, у бака, готовясь принять шланг. Папа включил колонку, чтобы я промыл шланг, нос лодки приблизился к берегу, я не удержался и перевел струю на Джеймса.

– Ай! – сказал он. – За что!

– Ой, Джеймс, прости. В следующий раз буду внимательнее.

– В следующий раз мы поменяемся местами!

– Фигушки! Вообще-то я просто подумал, что тебе жарко, и что ты не прочь остудиться.

– Ладно, я погорячился. Виноват.

– Я тоже. Ну что ж, займемся делом. – И я прижал отверстие шланга пальцем, чтобы получить тонкую струю, и направил ее прямо в грудь Джеймсу, который заорал с притворным гневом и попытался было сбежать с палубы в лодку, но носовая дверь еще была заперта. Единственным путем к спасению оставалось прыгать за борт в прибрежную воду. Весь в брызгах, он подбежал ко мне и попытался выхватить у меня шланг, а четверо зрителей-родителей стояли вокруг и смеялись. Я сумел, хотя и не без труда, поймать обе руки Джеймса своей свободной рукой, и крикнуть, запыхавшиь:

– Ну и что теперь с тобой сделать?

– Налей ему в штаны! – Я бросил удивленный взгляд на Питера, хмыкнул и снова посмотрел на отчаянно вырывающегося Джеймса.

– Ты готов?

– Не смей!

И я оттянул резинку пояса его куцых шортиков и сунул туда извергающийся шланг, направив его прямо на низ живота. Потом отпустил мальчика и дал ему вырвать у меня шланг, который был немедленно обращен в центр моих белых шортов.

Я ожидал, что буду окачен, но созданная Джеймсом тугая струя застала меня врасплох; у меня перехватило дыхание от удара холодной воды по нежным местам. Я согнулся, и в результате досталось моей голове.

– Хватит, хватит! Сдаюсь! – крикнул я, обретя дыхание.

Джеймс отвел руку от отверстия шланга.

– То-то! – сказал он, торжествуя, и оглянулся на остальных, которые от хохота не могли стоять. Его рука снова двинулась к концу шланга, и четверка резво отбежала.

– Может, теперь очередь лодки, как ты думаешь? – спросил я.

– Почему нет? – И Джеймс заправил грозный шланг в горловину. Мама и Дорин кинули нам по полотенцу и мы как могли вытерлись. Избавившись от воды на поверхности, мы решили, что прохлада нам приятна, и не пошли переодеваться в сухое. По счастью, шорты у нас были не из тех, что делаются прозрачными в мокром виде, и у нас обоих под ними были еще трусики, так что вид у нас был достаточно приличный.

Потом Джеймс нашел маленькую шкалу рядом с баком.

– Только посмотрите! – закричал он. – Вода была на исходе!

Все сгрудились вокруг. Я еще не встречал на лодке индикатор уровня воды, хотя странно, что никто не додумался до такой простой вещи раньше. И он действительно показывал, что бак практически пуст.

– С таким напором он будет наполняться целую вечность, – сказал я. – В пору искать занятие на полчаса.

– Паб, – сказал Джеймс.

А что? Мы уже нагулялись по Уорику, так что теперь с удовольствием расселись за столиком на улице – чтобы с двух мокрых членов экипажа не накапало на внутреннее убранство. Спустя одну пинту папа вызывался сходить проверить уровень воды и сообщил, что уже есть две трети, так что мы все отправились обратно, заверив хозяина, что еще вернемся.

– А кто сегодня готовит обед? – спрсила мама.

– Сейчас наша очередь вас удивить, – ответил папа. – Мы с Питом кое-что задумали. Идите отдыхайте, мы сами.

– Надо использовать воду, пока есть, – сказала моя мать. – Я приму душ. – И скрылась в своей каюте.

– Так, Питер с Джорджем готовят, Мэри в душе, а что делаем мы? Есть предложения? – спросила Дорин.

Мы задумались.

– Паб, – сказал Джеймс.

– Джеймс, из тебя вырастет забулдыга. В кого ты такой, не понимаю.

– Наверно, в папу. Так мы идем?

– А, ладно! Питер, можешь присмотреть за водой, пока готовишь? Мы не хотим пока ее выключать – Мэри принимает душ, и я за ней.

– Окей, – сказал Питер. – Присмотрим. Идите, развлекайтесь. Но чтобы через час вернулись, а то ваши порции пойдут уткам.

– Я только переоденусь в сухое, – сказал Джеймс. – Одно дело один слой мокрой одежды, в жаркую погоду высохнет, но когда и штаны мокрые, и трусы, это уже неудобно.

Я не спорил, я собирался сделать то же самое. Мы пошли за Мэри в душ, взяли полотенца и ушли переодеваться к себе в каюту.

– Ни одной утренней мачты, – заметил Джеймс, глядя прямо на меня, когда мы разделись.

– Да, – улыбнулся я, – зимнее межсезонье!

Я украдкой поглядывал на Джеймса, пока мы вытирались. Один раз он, кажется, заметил, но я сделал вид, что убираю волосы с глаз. Со своей стороны могу поклясться, что Джеймс делал то же самое, и мне льстило, что на меня смотрят. Хотел бы я знать, что он обо мне думает, после всего, что я наговорил утром. Как бы то ни было, он же сам предложил не заматываться друг от друга в полотенца… хотя в его мотивах я по-прежнему далеко не разобрался.

Стоять голым перед Джеймсом было и приятно, и страшно. Конечно, мальчиком он плавал со мной на остров натуристов, и играл со мной в голом виде на берегу, и принимал со мной душ, и спал со мной, и узнавал от меня о мастурбации. Но теперь-то ему четырнадцать. Вдобавок он стал такой красивый… Мне угрожала эрекция – и как, скажите на милость, я ее объясню? Ведь я рассчитывал еще пожить с ним, полюбоваться, пообщаться. На данный момент я решил проблему тем, что быстро вытерся и оделся. Джеймс же был нерасторопен, вытирался медленно, загляделся в иллюминатор и зазевался, не заметив, что отстал. И вдруг увидел, что я уже обуваюсь, а он еще голый. Он смутился, тем более что я смотрел прямо на него и собирался что-то сказать.

– Чего ты так быстро! – сказал он.

– А чего ты так медленно! Ты что, собрался в паб в таком виде?

– Ха!

– Если хочешь ходить голый, дождись ночи. Наши родители не поймут, если ты явишься обедать нагишом! Или ты дома это делаешь?

– Ну нет. Совсем я раздеваюсь только в постели и в душе. Мама с папой не видели меня без трусов с тех пор, когда я был ребенком.

Он быстро оделся, мы вывесили мокрые тряпки на перила на солнышко и нашли маму Джеймса, которая проверяла, что делают мужчины на камбузе.

– Скажите Мэри, куда мы пошли, может, она захочет присоединиться.

И мы вернулись в паб, удивив бармена столь скорым возвращением. Я взял пинту, а Дорин взяла на себя и на Джеймса по половинке. Он поворчал, но больше для виду. Я думаю, пинта его и самого пугала.

Потом пришла мама.

– Так гораздо лучше, несмотря на жару, – сказала она. – Конечно, воды много уходит, но зато чувствуешь себя посвежевшей.

– Вода! – воскликнул я. – Мы же ее не закрыли! И мы стоим прямо у колонки! Я сейчас. – Я выбежал из паба, пересек шлюз и прыгнул к нам на нос. Папа увидел меня в иллюминатор и вышел узнать, чего я прибежал.

– Что-то забыл? – спросил он.

– Воду… А ты что, уже закрыл?

– По-твоему, мы вообще? Когда твоя мать вышла из душа, мы сообразили, что теперь бак скоро переполнится, и были начеку. Как только он собрался устроить потоп, мы это намерение распознали и пресекли, закрутили кран и вернули шланг на место.

– Спасибо, пап. Я совсем забыл о нем. А как обед?

– Готовится, но мы забыли, что его еще надо на час ставить в духовку. Будь добр, предупреди остальных, что обед задерживается.

– Ну, вот! Могли бы отложить свой сюрприз на другой день, пусть бы пекся на ходу.

– Задним умом все крепки, – ответил он смущенно. – Да, мы с Питером скоро присоединимся к вам там. – Он махнул в сторону паба.

– Окей, тогда я подожду вас, пойдем вместе.

– Надоело общество Джеймса?

– Нет, что ты, наоборот. Как-то даже не чувствуется, что ему четырнадцать. Я об этом просто забываю.

– Да. Все тот же веселый малый. Что ж, я рад, что он тебе не наскучил.

– Я тоже рад, – сказал Питер, выходя из камбуза. – Хотя как тебе удается с ним управляться, не понимаю. Родителям он дает жизни, можешь мне поверить!

– Как и нам – Мартин, Пит, представь себе. И при этом родители его друзей как один твердят, что они его знают только как безупречного джентльмена!

– А что, пап, неправда что ли?

– Ладно, мы и так знаем, какой ты скромный. Идем в паб.

Позже мама пересказала мне, о чем они говорили в пабе после моего ухода. Она спросила Джеймса, не очень ли тесно оказалось в одной каюте, и удалось ли ему заснуть в таких условиях. Он ответил дословно следующее: «Нет, нисколько. То есть да, легко. В смысле, совсем не тесно, и я отлично спал, спасибо.»

«Я же понимаю, далеко не каждый в твоем возрасте уживется в одной койке с товарищем, да еще когда он настолько старше. Хотелось убедиться, что у тебя правда все хорошо.»

«Да, миссис Финч. Ничего страшного. Я и не замечаю, что Мартин старше меня.»

Обе матери посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Оказалось, что мы с ней подумали одно и то же. – Потом мать сказала, что они на радостях предложили Джеймсу называть ее и папу по имени, на что Джеймс выдал одну из своих особых улыбок, долгих и длинных, с блеском в широко посаженных глазах. «Спасибо… Мэри», – добавил он на словах.

Обед состоялся поздно вечером, и мы пробыли в пабе много дольше ожидавшегося. Когда нас наконец позвали на лодку, к обеду нас ждали две открытые бутылки вина. К окончанию пиршества мы все сделались ужасно веселые. Джеймс стал ужасно смешной и начал терять контроль над дикцией. Наконец его отец подсказал ему тихонько, чтобы шел спать. Джеймс не стал особо спорить. Я смотрел ему вслед с некоторым беспокойством и мыслью, что не мешало бы его на всякий случай проводить.

Как по сигналу, Питер с Дорин тоже встали из-за стола, и на меня оказали довольно ощутимое давление, чтобы я помог маме и Дорин все убрать и помыть. К концу этого занятия все валились с ног, и я с радостью устремился в нашу каюту.

Джеймс лежал поверх одеяла, в одежде, и дрых без задних ног. Я попробовал его разбудить, но добился только невнятных стонов. Глаза его оставались плотно закрыты, и я оставил эту затею. Раздеваясь, я размышлял, что же теперь делать. Джеймс лежал на койке по диагонали, не оставляя места. Придется его подвинуть, да и неплохо бы уложить его по-человечески. А так как мальчик уснул крепко, это будет моей заботой, подумал я, и признаться, такая забота была мне очень даже по сердцу.

Оставшись в одних трусиках, я опустился на колени рядом с Джеймсом и еще раз попробовал его разбудить – с прежним, нулевым результатом. Я полюбовался спящим мальчиком и, проиграв борьбу за совесть и здравый смысл, осторожно наклонился и поцеловал его в губы. Мне показалось, что он как-то отреагировал, и я поспешно отодвинулся. Но его дыхание осталось глубоким, и Джеймс даже не пошевелился. Я нежно пожал худое плечо, потом просунул руку под плечи и приподнял, чтобы снять рубашку. Надо сказать, без помощи со стороны раздеваемого снятие рукавов с безвольных рук оказалось непростым делом; в итоге мне удалось справиться с задачей, подставив ребенку под спину свои колени.

Джеймс успел разуться, и малоаппетитные носки снялись без проблем. Я еще раз посмотрел ему в лицо, проверяя, не начал ли он просыпаться. Вроде, нет.

Я провел рукой по Джеймсу на уровне пояса, нащупал пуговицу джинсов, расстегнул и остановился. Сколько раз я мечтал об этом, с самого начала каникул… Я взялся за застежку и бережно стянул вниз, через выпуклость, которую мне так хотелось потрогать, и до конца. Обняв Джеймса за попу, я обеспечил просвет для стаскивания штанов до бедер, а дальше нетрудно было уже было снять их совсем.

Я убрал Джеймсову одежду на полку и вернулся к мальчику. Оказывается, его тело отреагировало на раздевание. При виде такого его состояния, да еще при том, что раздевание осуществлялось моими руками, я тоже не устоял, то есть наоборот, не «увисел». Мой взволнованный взгляд приник к пухнущему явлению в трусиках Джеймса. Моя рука сама по себе протянулась и, в точности повторив ночной жест Джеймса, провела кончиками пальцев по всей длине пениса мальчика, потом по мошонке с тестикулами, потом обратно по стволу. Эрекция усилилась, у нас обоих, и уперлась в резинку трусиков. Это было удивительно, учитывая бессознательное состояние Джеймса, но это был приятный сюрприз. Чтобы не останавливаться на достигнутом и не упускать шанс, я оттянул резинку от поясницы Джеймса и освободил орган, который поднялся, ткнувшись головкой мне в руку. Я отвел резинку вниз, чтобы увидеть больше, и, отбросив осторожность, погладил пенис до самого основания.

Я оглянулся на Джеймса, но он никак не реагировал, не считая эрекции, достигшей полной степени. Я прежним макаром обнял Джеймса за попу, чтобы стащить трусики. При этом мое лицо оказалось совсем близко от мальчишеского мужского достинства, и я, вытащив руки из-под Джеймса, позволил своим губам на мгновение коснуться кончика. А еще снова поднес руку к тестикулам Джеймса и пощупал их поочереди, восхищаясь шелковистостью, теплотой и расстоянием свободного перемещения.

Вдруг я опомнился. Что я делаю! Это же практически изнасилование! Разве можно так с людьми. Тебя бы на его место. У меня, правда, мелькнула мысль, что лично я бы от этого места не отказался, если бы при этом на моем месте был Джеймс. Но здравый смысл уже взял верх, я отшатнулся, отдернул руки, как ударенный током, и присел на койку, глядя на безвольное тело моего друга.

А что если оставить его голым и лечь с ним спать в таком виде? А утром скажу Джеймсу, что так и было. Может, он и не поверит, но как он сможет оспорить? Я еще раз обнял его, чтобы подвинуть к стенке – сначала за плечи, потом за бедра. После секундного колебания я снял и свои трусы, а потом залез в койку и пристроился рядышком. Я укрыл нас одеялом, погасил свет и постарался уснуть. Целую вечность сон не шел, отгоняемый искушением вернуться к исследованию тела моего спящего товарища. Но в конце концов эйфория желаний, смешанная с алкоголем и естественной усталостью, заставила меня удовлетвориться тем, чтобы снова обнять Джеймса рукой и придвинуться к нему поближе. Я уснул.

Поскольку Джеймс принял себе на борт изрядный объем жидкости, ничего удивительного, что через час он проснулся. Я спал неглубоко, несмотря на весь алкоголь, и почувствовал, как он шевельнул плечом под моей рукой. Джеймс снял ее с себя, отдвинулся, а потом полез через меня к проходу. Он начал красться к двери, но его координация пострадала от вечерних излишеств, и он споткнулся, дав мне повод «проснуться» и увидеть его голого, в полный рост, стоящего, покачиваясь, посреди каюты.

– Ты окей? – промямлил я.

– А? Ага. Я в туалет. – Он шатнулся вперед и чуть не промахнулся мимо двери.

– Помочь?

– Не знаю…

Я приподнялся на руках, встал и подошел к растерянному страдальцу, оказавшемуся не в ладах с вертикалью и непривычной к алкоголю головой. Я подхватил его подмышки и вырулил к двери. Он нашарил задвижку и, слава богу, догадался сначала прислушаться, все ли тихо, прежде чем высунуться в коридор. С моей поддержкой Джеймс повернул за угол и оказался перед туалетом. Я открыл дверь – хорошо, что туалет был отделен от следующего помещения душем, так что нас будет не очень слышно.

Я помог Джеймсу войти и остановился.

– Мне остаться? – спросил я неуверенно.

– Ага… Давай скорее. – Ему было не до церемоний.

Он шагнул вперед и чуть не упал; я успел его подхватить. Ощущая переполнение и в своем пузыре, я взял свой пенис свободной рукой и мы начали писать в один унитаз, стоя рядом, как маленькие дети.

Когда давление снизилось, Джеймс расслабился, и стал плохо целиться. Я уже закончил, так что успел повернуть его всем корпусом, избежав промаха.

– Джеймс, осторожнее, а то мне придется тебе помогать!

– Да пожалуйста, – пробормотал Джеймс сонно.

Его струя уже истощалась, и промахнуться было уже мудрено, но я не мог пропустить мимо ушей такое заявление. Я опустил руку и отобрал у Джеймса его пенис. Джеймс начал валиться на меня, но я удержал его другой рукой.

Как описать мои мысли и чувства… Сами представьте, человек, которого вы любите, разрешил вам помочь в деле высшей степени физической интимности. Значит, так вам доверяют, значит, вас и правда считают другом. Можете вообразить этот нахлынувший жар, этот трепет любви, это ликование?

Наконец Джеймс иссяк. Я тряхнул пару раз его пенисом, сжал кончик и тряхнул еще раз; потом проделал то же со своим. Потом мы развернулись и я отвел, или оттащил Джеймса обратно в каюту и уложил обратно в койку. Освобожденный от забот прямохождения, Джеймс сделался более разговорчив.

– Э… Мартин?

– Ась?

– Спасибо.

– Чего не сделаешь для друга.

– М-м.

Я лег рядом. И куда девалась вся моя стеснительность!

– Ты окей? – спросил я нежно.

– Угу. Гораздо лучше. – Он повернулся на бок лицом ко мне и придвинулся ко мне вплотную. Он положил руку поверх меня, обняв на уровне груди, и обрадовался, когда я сделал то же самое: открыл глаза, улыбнулся и быстро поцеловал в губы. Не успел я как-то отреагировать, как его голова уже снова упала на подушку, а глаза закрылись. Я посмотрел, полюбовался, нагнулся и, в первый раз после пятилетнего перерыва, поцеловал в губы его. К моему несказанному облегчению на мой поцелуй ответили. Тогда я тоже положил голову на подушку, переполненный эмоциями и смятенный.