Глава 19  

Утром я проснулся первым;

Джеймс так и лежал, как уснул, лицом ко мне, только рука сползла вниз и устроилась между моих ног, как будто тянулась к моим гениталиям.

Я счастливо улыбнулся при воспоминании о ночной эскападе: мой Джеймс тоже желает восстановить былую близость! Но тут меня настигла ужасная мысль: что, собственно, останется от последних событий у Джеймса в голове, когда он проснется? Очень может быть, что ничего. Так что не с чего мне губу раскатывать.

Глядя трезво, повода для ликования не давал ни тот факт, что я помог мальчику оправиться, ни то, что Джеймс обнял меня и поцеловал, ни то, что в настощий момент его рука покоилась на моем теле самым интимным образом.

А поскольку даже неподвижное лежание иной раз составляет злоупотребление, я осторожно освободился от Джеймсовой руки, посмотрел на часы и обнаружил, что уже почти девять.

Я было собрался потрясти Джеймса, чтобы разбудить, вовремя вспомнил, что мы оба голые, поспешно надел шорты и, учуяв готовящийся завтрак, отправился на разведку в сторону камбуза. Как раз в этот момент Дорин повернулась и увидела меня.

– Ой! – сказала она, несколько опешив при виде моего тела. – Мартин, в первый раз вижу тебя столь мало одетым. Хорошо, что ты проснулся. Завтрак почти готов, Питер с Джорджем возятся с мотором и поедят на ходу. Мы ходили звонить, и у нас меняются планы. Ничего драматического, потом расскажем.

– Доброе утро, дорогой. Что это ты расхаживаешь почти голый?

– Привет, мама. Я не голый.

– Да, но эти шорты мало оставляют воображению, дорогой.

До меня дошло, что я схватил тонкие шорты, оставшиеся со школьных времен, и что под ними у меня ничего нет. Я опустил взгляд на себя и осознал, что некоторые мои части движутся независимо от других…

– Ой, простите, – сказал я, отворачиваясь в страшном смущении. – Пойду разбужу Джеймса.

– Ты его шокируешь, если он увидит тебя в таком виде! – проворчала мать. Много ты знаешь, подумал я.

Интересно, что подумала Дорин. Взгляд ее был задумчив. Но не могла же она… Она годится мне в матери!

Вернувшись в каюту, я постоял над спящей фигурой Джеймса. Минуту я любовался его уже не детским и еще не взрослым лицом, вспоминая последние дни, потом унесся мыслями к тем, давним каникулам… потом потряс мальчика за плечо и сказал негромко:

– Эй, спящий красавец, пора вставать. Эгей.

Джеймс постепенно пробудился и увидел меня, сидящего рядом с ним в нелепо тонких шортах, которые вдобавок угрожали теперь явить миру кончик моего члена через левую штанину. Джеймс посмотрел туда, потянулся и медленно сел. Одеяло сползло, открывая грудь и живот.

– Знаешь, Мартин, ты как-то ненадежно одет, – пробурчал он, кивая на неприличное одеяние.

– А ты и того меньше, – парировал я и, не подумав, сорвал одеяло, открывая миру юное тело. Что я наделал, ведь теперь Джеймс поймет, что я знал, что он спал голым… Но я зря беспокоился.

– Само собой. Спасибо, что уложил меня вчера.

Я опешил. Что значит «само собой»? А кто пребывал в бессознательном состоянии? В панике я попытался уйти в несознанку:

– Ты это о чем?

– Ты, наверно, думал, я в отрубе, но я все понимал.

Я лишился дара речи.

Тут в дверь постучали, Джеймс быстро натянул одеяло и лег.

– Да? – сказал я.

Это был папа:

– Мартин, у нас проблема. Лодка не слушается руля, гонит большую волну, а скорости не дает. Может, ты скажешь свое слово?

– Иду.

Я с радостью воспользовался поводом, натянул обувь, сказал Джеймсу, что я быстро, пробежал через кухню, дав Дорин еще один случай полюбоваться ненадежно одетым телом, и выскочил на палубу.

– Мартин, тебе повезло, что так тепло, – заметил отец, бросив взгляд на меня. – Ты легко оделся.

– Да, папа, это я случайно, впохыхах. Что тут у вас?

– Как я говорил, вода бурлит, а лодка не идет. Но на холостых никакого криминала.

– Похоже, намотали водорослей на винт. Вы утром смотрели?

Джордж смутился.

– Нет… мы проверили все, кроме этого. Ты думаешь, надо проверить?

– А то. Давайте, пристанем к берегу, вы с Питером подержите, а я там пошарю.

– А на ходу нельзя?

– Нет. Я не собираюсь трогать винт при включенном моторе! Мне мои пальцы дороги.

– Да, действительно. Ладно, пристаем.

Он подрулил к берегу, спрыгнул и притянул лодку за причальный конец. Джеймс, уже одетый, с ходу разобрался в ситуации и сделал то же самое с носом лодки. Питер спустился к нему. О ужас. Сейчас Джеймс опишет отцу, как я его раздел, и прочие манипуляции!

Взяв себя в руки, я открыл люк для удаления водорослей и стал шарить. Что-то там точно намоталось, на ошупь – ткань. Часть оторвалась, когда я потянул. Я попросил нож, потыкал, потянул снова. Винт сделал несколько полных оборотов, и я смотал с него пару панталончиков. С берега послышался гогот. Джеймс подошел поближе посмотреть на улов, и они с моим отцом теперь покатывались со смеху.

– Мартин, вот не знал, что ты трансвестит, – восклицал Джеймс. – Ты должен мне как-нибудь показать, что еще в твоем гардеробе!

Я смолчал. Я все еще не знал, что он там наговорил своему отцу…

Мы снова завели мотор и поехали дальше, и папа снова встал за руль, а остальные вернулись, чтобы позавтракать. Я попросил разрешения сбегать приодеться, но Дорин велела мне сесть, где стою, и сначала съесть завтрак, потому что им ведь еще мыть посуду.

Не успел я приступить, как с палубы послышался зов:

– Впереди шлюз!

– Проклятие, – сказал Питер. – Я и забыл, что первый шлюз совсем близко.

– Мэри, может, мы еще раз все сделаем сами? – спросила Дорин. – Мы-то уже поели, а мужчины еще нет.

– А давай.

И они с мамой отправились открывать-закрывать шлюзы, оставив завтрак для папы на люке перед постом рулевого, а нас с Питером и Джеймсом – за столом.

– Нам надо поговорить, – начал его папа, и я приготовился к худшему. – Мы утром ходили звонить нашим будущим партнерам, и они забронировали нам две ночи в гостинице, и у нас будет два совещания с двумя группами. Одна пара будет из Голландии. Так вот, они желают, чтобы присутствовали Дорин и твоя мать. Придется нам подкорректировать планы.

Каждая напряженная мышца в моем теле расслабилась от облегчения, кроме, к счастью, контроля над мочевым пузырем. Фу-у-ух! Пронесло.

– У нас два варианта. Либо мы просим вас отвести лодку обратно, и на этом поездка окончена, либо вы дойдете по каналу до Бирмингема, и мы постараемся там вас встретить. Мы вам запишем номер, и вы позвоните нам в среду утром, когда мы освободимся. Что скажете?

Я помолчал. Я все еще не знал, что наговорил Джеймс своему отцу, и что после этого он наговорит моему отцу. Лучше мне пока не проявлять инициативу, а подождать реакции Джеймса.

Джеймс же, видимо, решил дождаться моей реакции, так что возникла пауза.

– Эй, ребята, неужели это такой трудный вопрос?

– Да нет… – Джеймс, оказывается, колебался, называть ли меня по имени. – Я голосую за Бирмингем, а ты, Март?

– И я. – Какое счастье! Джеймс и не думал на меня жаловаться. Наоборот, он готов остаться на лодке со мной вдвоем! Впрочем, теперь-то необходимость спать в одной каюте отпадала… Я придержал своих коней. – Дойдем до Брама, чего там.

Разговор увял, все торопились доесть. Я первым попросил разрешения выйти из-за стола и улизнул в каюту одеться поосновательнее. Только я снял шорты, как дверь открылась и вошел Джеймс.

– Март, ты чего? – спросил он вполголоса. Я отвернулся, чтобы не демонстрировать Джеймсу вид спереди.

– Ничего, – ответил я столь же тихо.

Джеймс обежал вокруг меня, расставил руки и посмотрел мне в глаза.

– Только не надо делать из меня ребенка. Я же вижу, что что-то не так. Я же от тебя не стал ничего скрывать вчера, помнишь?

Но я все еще не был уверен, как он относится к моим смелым действиям. И меня смущало, что Джеймс стоит так близко, и что я гол, а мальчик одет. Я помотал головой, не зная, что сказать.

– Я в чем-то провинился… а, может, это ты в чем-то провинился? – спросил Джеймс, как будто догадался, что меня гложет. – Со вчерашнего вечера…

Но его прервал голос его отца из-за двери:

– Пошевеливайтесь, а то нашим девушкам тяжело приходится!

– Уже идем, па! – крикнул Джеймс и добавил вполголоса: – Если ты из-за своих вольностей переживаешь, то зря. Я тоже так делал с тобой, ночью в субботу.

Я отвернулся, ища трусы и думая: сейчас начнется. Натягивая их, я посмотрел на Джеймса нерешительно:

– Так ты не обижаешься?

– Ну Мартин… какие между нами обиды. Не отталкивай меня, пожалуйста. – И он вышел, спеша на помощь родителям.

Я немножко поразмышлял, радуясь, что тучи опять рассеялись. Или, по меньшей мере, расступились. Я ведь по-прежнему не знал, на что рассчитывать.

***

Остаток утра и часть дня

ушли на преодоление Хэттонского пролета*. На этот раз у нас не было попутчиков, а все шлюзы были в положении против нас. Двадцать один шлюз, все как один широкие, оборудованные лопаточным гидроприводом, который по идее должен облегчать жизнь, но на деле заставил нас попотеть. Тем более что пришлось ворочать их по два раза, потому что надо было спускать воду перед заходом в каждый шлюз. Кроме последних: когда мы уже шли мимо мастерских, в четырех шлюзах от верхней точки, мы с облегчением увидели пару лодок, которые пробирались навстречу нам.

Мы тут же пристали к берегу на чашечку чая, после моста, перед прудом, где канал поворачивает, и дали отдых усталым ногам и рукам.

Как только встречные лодки прошли мимо, обменявшись с нами приветствиями, мы продолжили путь, чтобы поскорее добраться до ровного места и устроить привал. Потому что к этому времени это уже было общим желанием, так все устали.

Добравшись, наконец, до места, мы испустили вздох облегчения. Никто не упомянул, что нам предстоит повторение всей процедуры на обратном пути!

После короткого обсуждения мы решили, что дальше направимся в Кингсвуд, потому что там есть вокзал, чтобы ехать в Бирмингем. Кроме того, на лодке оттуда можно пойти на север по интересному отрезку канала, проходящему через город, через север Стратфорда.

Пока мы с Джеймсом поочереди рулили, наши родители поочереди приняли душ и переоделись. И когда мы с Джемсом причалили у нижнего шлюза Кингсвуда, они были готовы к высадке, имея непривычно нарядный вид.

– И чтоб без фокусов тут, договорились?

– Да, мама.

– И не забывайте, что лодку надо сторожить. И содержать в чистоте, понятно?

– Да, мама.

– И не забудьте позвонить завтра вечером, чтобы мы знали, где вас найти утром.

Я взял паузу.

– Извини, а на этот вопрос надо отвечать да или нет?

Папа хмыкнул.

– Ладно, полагайся на здравый смысл и будь собой. Но позвонить не забудь, а то мы останемся куковать в Бирмингеме.

Они попрощались и пошли по тропинке, выделяясь неуместно парадной одеждой. Я так и знал, что мама не удержится на прощание, произнесет неизбежные слова.

Оставшись одни, мы сели в главной каюте, радуясь передышке. Наконец Джеймс посмотрел на часы и сказал:

– Паб открыт.

Я рассмеялся.

– У тебя один указатель в голове. Ладно, идем. Только у меня не так много денег.

– У меня тоже есть деньги. И у меня не один указатель в голове, а два.

– И что написано на втором?

– Секс.

Я иронически поднял брови, а мое сердце замерло.

– Ну ты скажешь. И много там у тебя?

– Секса?

– Денег, дурак.

– Мину… фунта три… да, 3 фунта 50 пенсов.

– Ну, а у меня в кармане… минуточку… 1 фунт 20 пенсов? Не может быть! – Я подумал. – Ах да, я же тогда покупал продукты. Черт. Надо было взять из банка побольше. Только здесь это невозможно, здесь ничего нет.

– У нас 4 фунта 70 пенсов на двоих. Ну, промочить горло этого хватит.

Мы провели пару прятных часов в пабе – не столько за выпивкой, сколько за бильярдом. Вернувшись, мы вместе приготовили и съели простой ужин, а потом, после спора, вместе помыли посуду.

Когда мы снова уселись, задернув занавески по всей лодке, потому что уже стемнело, я предложил перекинуться в карты. Джеймс тут же согласился, и мы сыграли несколько конов пьяницы, единственной игры, которую знали оба, и, собственно, единственной игры, в которую я более или менее умел играть.

Потом Джеймс сказал:

– Мне надоела пьяница. Все берешь и берешь… сколько можно.

Я был вынужден согласиться. Я впервые задумался, как я буду развлекать Джеймса. В карты я играю так себе, по мне лучше бы в бильярд, но пока мы не добрались до банка или банкомата, на паб у нас нет денег.

Мы посидели молча, и Джеймс сказал:

– Слушай, а как играют в стрип-покер?

Я удивился, хотя после Эмбердейла мог бы отучиться удивляться чему бы то ни было.

– А что? – спросил я, снова начиная нервничать.

– Что нам, слабо раздеваться друг перед другом? Так ведь интереснее, чем просто в карты.

Да уж, подумал я, это точно. Но что он задумал?

– Ты что, серьезно? Все равно я не знаю правил. В жизни не играл в покер, даже в обычный.

– Тогда давай в стрип-пьяницу.

– Не, это долго. Лучше в очко.

– А это как?

Я объяснил правила, и мы поиграли на пробу. Через дюжину конов Джеймс сказал:

– Ну, а какие будут правила в стрип-очко?

Я все не мог собраться с духом поднять эту тему сам, и был рад, что не пришлось.

– Ну, насколько я слышал, в стрип-покере, как проиграешь кон, снимаешь предмет одежды. Вот, собственно, и все.

– А если кто-то снял все?

– Ну, тогда начинаются штрафные задания, как в фанты. По желанию того, кто выиграл.

– Какие?

– Любые. Ну, в разумных пределах…

– Например?

– Ну, какие-нибудь игры в голом виде.

– Типа секса?

– Вплоть до секса.

– А еще?

– Не знаю. Это надо придумывать по ходу дела.

– Ладно. Я в игре, если ты тоже.

Я посмотрел на него испытующе, не вполне веря, что Джеймс добровольно соглашается на такую игру и даже настаивает на финальных штрафных заданиях. С другой стороны, Джеймс всегда раздевался первым. Мой разум проделал сальто-мортале, когда я представил, куда это нас заведет.

– Не пожалеешь?

– Еще чего. Мне твои задания пара пустяков. Ты же не придумаешь с болью или членовредительством. В Эмбердейле мы тоже покуролесили!

– Да нет, я не буду тиранствовать.

– Тем более. Ну, начинаем?

– Тогда надо сформулировать основные правила. Э-э… Парные преметы считаются за один, окей? А когда дойдет до заданий, у проигравшего есть право потребовать, чтобы победитель придумал другое задание, если первое очень не понравится.

– Отлично. Все ясно. А кто в конце считается победителем?

– Не знаю. Ну, тот, на ком останется больше одежды, или тот, кто получит меньше заданий.

– Верно. Так, сейчас ты сдаешь, или мы начинаем с начала?

– Давай я, если ты не возражаешь.

– Нет, сдавай.

Я раздал карты, Джеймс попросил еще две и сказал: «Открытую».

Я сдал карту лицом вверх. Джеймс сказал:

– Проклятие, перебор. И что теперь?

– Ты должен что-нибудь снять.

Джеймс разулся, и я раздавал снова. Джеймс проиграл еще два раза, снял носки и футболку, после чего вернулся за стол с весьма смущенным видом, в одних штанах. Потом он выиграл, я разулся и сдал еще раз.

– Я уж подумал, что ты решил больше не проигрывать! – сказал Джеймс. – Пока не загонишь меня до заданий!

– Я тоже так подумал…

Но следующий кон он проиграл, встал и медленно расстегнул штаны. Я не видел, как он одевался после душа, и теперь с удивлением, переходящим в изумление, увидел, что на Джеймсе под низом были красные мини-трусики «танга». Спереди у них был минимум материи, почти вертикальная полоска до резинки на талии, а резинка на талии проходила ниже пупа. Сей наряд открывал бедра сбоку и сзади где-то до середины ягодиц, и только потом узкое место кончалось, и граница ткани ныряла вниз, прикрывая ложбинку.

– Джеймс, ну ты даешь. Где ты такие маленькие откопал?

– А что, классные трусики, прохладные.

– Ты что, купил их, чтобы было не жарко?

– Вообще-то нет. Но это хорошая отмазка. Я их обнаружил сегодня утром и решил надеть, чтобы перед тобой покрасоваться.

– Не понимаю, о чем ты. Садись, карты розданы.

Джеймс взял свои карты и издал боевой клич.

– Ага! – сказал он.

– Что там у тебя?

– Скажу, когда ты остановишься.

Я улыбнулся и стал сдавать себе, остановившись на 18 очках.

– Выигрывают 19 и выше, флеши и очко, – объявил я тоном крупье.

– Я выиграл! Королевское очко! Двойной выигрыш!

– Какой еще двойной, в правилах ничего такого не было.

– Теперь есть! – И Джеймс полюбовался, как я снимаю носки и рубашку. Он стал раздающим и сразу проиграл. Приехали, подумал я.

– Если хочешь, давая заменим на задание, – предоложил я, видя, что Джеймс медлит.

– А можно? Только сначала скажи, что ты придумал.

Я придумал много чего, но сказал другое:

– Это не так-то просто. Я ведь не знаю, что для тебя «пара пустяков».

– Мартин, мы же с самого начала знали, что кончится заданиями, а раз сначала надо раздеваться, то ясно, что издеваться будут над голым телом.

– Да-да, но я все равно не могу выбрать. Придумай себе задание сам.

– Так нечестно!

– Но я правда не знаю, чтобы такое задать, чтобы ты не очень… а, знаю. – Я хихикнул.

– Что?

– Выйди на палубу, пройди вдоль лодки и вернись через корму.

– Что, не одеваясь?

– Точно.

Он рассмеялся, вернув меня в Эмбердейл.

– Ладно. Ты ведь не собирался запереться и оставить меня за дверью?

– Не собирался, – сказал я, – но спасибо за идею.

– Не шути так!

– Не буду, обещаю.

– Хорошо.

И я пронаблюдал, как он отодвигает задвижку носового люка и выглядывает наружу. В меру мускулистые ноги футболиста, стройные бедра, круглая (местами мягкая, местами твердая) ребяческая еще попка и уже раздающаяся вширь спина – все это прошло перед моим взором, задержалось на мгновение и взлетело на палубу.

Интересно, а кормовой люк у нас тоже заперт на задвижку? При этой мысли я чуть не бегом проследовал на корму и обнаружил, что задвижка действительно заперта и постепенно отодвигается под толчками снаружи.

– Скорее! – потребовал запыхавшийся голос. – Там кто-то идет!

Джеймс ввалился внутрь, толкнувшись в меня, и на мгновение его бугорок прижался к моей ноге.

Мы снова заперлись, и тогда он сел, снова улыбаясь широкой улыбкой.

Успокоившись, мы сыграли еще кон. Джеймс проиграл.

– Задание? – спросил он.

– Что, мне опять что-то придумывать?

– Ага. Только не такое рискованное.

– Заданиям положено ставить человека в рискованное положение. Неловкое или сексуальное.

– Лучше в сексуальное.

– Не, я не согласен.

– А чего? Я не против, с тобой.

И как это понимать, спросил я себя мысленно.

– Выбери сам, – сказал я.

– Ладно. Знаю! Помнишь, как ты меня укладывал в постель вчера вечером?

– Ну, – сказал я нерешительно.

– Сделай это еще раз.

– Уложить тебя в постель?

– Да нет же… кончай придуриваться! Сделай это, ну, то, что ты сделал, перед тем как снять с меня трусы.

– А что я сделал?

– Мартин, я не спал. Я же тебе говорил, утром. Ты сам знаешь, что было.

– Ты уверен?

– Да. Давай. А то у меня уже начинается это… мачта, пока я тут стою.

Я заметил, что бугорок в трусиках Джеймса и впрямь растет.

Я обошел вокруг стола.

Джеймс встал и посмотрел прямо на меня, а я опустил взгляд на его оттопыренные трусики.

Мне хотелось поцеловать его, обнять и сказать, что нам не обязательно изображать, будто мы мучаем друг друга в рамках игры, что мы можем просто радоваться жизни, как пять лет назад. Но меня все еще мучили сомнения…

И я медленно протянул руку, коснулся трусиков в том месте, где они покрывали яички, и помассировал их. Джеймс задышал чаще, а его эрекция уперлась в резинку. Я, не отрывая глаз, ощупал пенис по всей длине до кончика, который начал высовываться из-за пояса. Я немного подержал руку в этой точке, а потом отвернулся и шмыгнул на свое место за столом, чувствуя себя не вполне удобно из-за собственной эрекции.

Джеймс вздохнул:

– А вчера ты по голой коже.

– Хватит с тебя и этого. Пока что, – ответил я нетвердым голосом.

Джеймс перевел дух и стал садиться на свое место.

– Ой! – сказал он, потому что, когда он нагнулся, его упрямый пенис победил резинку экзотических трусиков, и та удержала одну только скатавшуюся крайнюю плоть. Край резинки коснулся чувствительной головки, заставив Джеймса поморщиться. Он поспешно оттянул трусики, вернул крайнюю плоть на место и оставил кончик пениса высовываться из-под одеяния. Я следил, как завороженный, и это не укрылось от Джеймса.

– Ничего, – сказал он, – сейчас и тебя выведем на свет. – Он сдал следующий кон, и я набрал аж пять карт, и выигрыш был весьма вероятен, но я решил подыграть противнику и умышленно устроил себе перебор. И снял штаны.

– Все, мы квиты, – изрек я, садясь, с бьющимся сердцем. Моя эрекция оставалась в трусах, в отличие от эреции Джеймса, которая по-прежнему высовывалась, хотя в данный момент мне под столом было не видно.

– Не совсем. Я почти голый. Значит, сейчас решающий кон.

Я решил, что он решил после этого кончить игру, и, разочарованный, промолчал. Я взял карты и сыграл так плохо, что упустил верный выигрыш.

– Ты нарочно! – сказал Джеймс.

– Ничего не нарочно, я просто ошибся.

– Ну, тогда снимай!

Ну, я встал, снял трусы с набухшего пениса – он подпрыгнул, радуясь, что вырвался из заточения – уронил их на пол и остался стоять, голый, как в первый день на берегу острова близ Эмбердейла.

– Неплохо, неплохо, – прокомментировал Джеймс, глядя критическим взором.

– Ты, оказывается, эксперт?

– Какое там! После Эмбердейла я голых можно сказать и не видел, ну, так, в душе после спортивных занятий. Зато тебя теперь я видел и мальчиком, и мужем.

– Рад за тебя.

Я снова сел, в полном смятении. Мне нужно было время, чтобы разобраться в ситуации.

Джеймс, как ни в чем не бывало, сдал следующий кон. На этот раз мне не пришлось проигрывать специально, потому Джеймсу достались хорошие карты.

– Так, мне будет задание. Ну, что ты пожелаешь?

– Сейчас подумаем… ага. Подойди и встань передо мной.

Что он задумал?

Я обошел стол – Джеймс следил за моим низом, как ястреб, – и встал. Голова Джеймса оказалась на уровне нижней части моего живота.

– Ноги пошире, – последовала команда. Я повиновался. Джеймс провел рукой вверх над внутренней стороной моей левой щиколотки – я почувствовал, как он гладит волоски в направлении вверх, – продолжил путь к колену, потом по бедру. И не останавливался, пока не оказался между верхом бедра и мошонкой. Тогда он протянул другую руку, приподнял мошонку на ладони и стал осторожно прощупывать яички пальцами, периодически пожимая их. Правая его рука сдвинулась к основанию мошонки, между моих ног, и проследила дорожку, ведущую к ложбинке моей задницы.

Джеймс повторил это движение еще раз. Ощущение было невероятное.

Джеймс переместил руку, державшую мои яички, на мой пенис, и стал медленно подниматься по нему, не прекращая массировать место под мошонкой и между ног. Я судорожно вздохнул. Джеймс поднял взгляд:

– Что такое?

– Ничего! – выдохнул я. – В жизни не испытывал ничего подобного.

– У тебя уже немножко вышло.

Он смотрел на жидкость в ямке на кончике моего пениса. Я кивнул.

Не прикасаясь к жидкости, Джеймс погладил его еще несколько раз, привыкая, наверно, к длине, ширине и жару; еще, наверно, упиваясь властью над взрослым, ведь самому ему было всего четырнадцать. Но ему было очевидно, что и я наслаждался создаваемыми им ощущениями. Мое дыхание участилось и углубилось, пульс ускорился, и Джеймс ощущал биения пульса по вздрагиванию моего пениса.

Джеймс остановился, отвел обе руки и поднял взгляд.

– Понравилось? – спросил он.

– Гм. – Я спустился из облаков, переполненный эмоциями. Я опустил взгляд и улыбнулся нежно, как в те дни, когда Джеймс спал в моей постели в Эмбердейле.

– А тебе? – спросил я.

– Да. Я первый раз лапаю чужое тело.

– Похоже, тебе не хочется, чтобы этот раз стал последним. Джеймс, обещай мне кое-что. Если захочешь повторить, пусть это будет со мной. Я… я боюсь подумать, что ты можешь делать это с другим. Мне ты можешь доверять, я никогда не обижу тебя. Но на свете столько злых людей… Я боюсь за тебя.

Что дернуло меня за язык, не знаю. Но догадываюсь. На самом деле я просто не хотел уступать Джеймса никому, никогда. И я понимал, что после каналов у нас мало будет возможностей встречаться.

Он улыбнулся мне.

– Я не собираюсь подходить к незнакомым на улице и просить разрешения их пощупать, – ответил он.

– Даже не шути так! – Я сам удивился, и Джеймса удивил, этой неожиданной горячностью. – Вообще-то я не об этом. То есть не только об этом. Даже если ты сто лет знаешь человека, ты не можешь знать, как он отреагирует на такие интимные подходы. Тебе повезло, что с тобой я. Я никогда не обижу тебя, не сделаю ничего, чего ты сам не захочешь. Клянусь. Но не всем можно так доверять. Даже среди людей, знакомых всю жизнь, встречаются случаи изнасилования и побоев. Если я сейчас внушу тебе легкомыслие, если я потому узнаю, что спровоцировал и подставил тебя, я, я… – Я подумал и закончил: – Наверно, я побегу тебя спасать.

Джеймс смотрел на меня, и постепенно недоуменная улыбка исчезла с его лица, когда он увидел, насколько я серьезен.

– Мартин, – сказал он, вставая. – Мне вовсе не хочется сближаться ни с кем, кроме тебя. Но все равно спасибо.

– Но я серьезно.

– Я понял.

– Ну что, продолжим игру или хватит?

За время нашего диалога физическое возбуждение несколько спало. Я хотел дать Джеймсу возможность остановиться на этой стадии, если у него случился переизбыток новых впечатлений. Хотя, какие такие новые впечатления? Мы уже играли в подобные игры, только бесхитростные. Я улыбнулся Джеймсу, и его эрекция снова подросла, и я ощутил слабость в коленях от приближения момента, когда мы вступим на территорию, где не бывали с детства.

– Не хватит, – сказал он. – Давай еще.

Глава 20

Мы снова сели,

по разные стороны стола, Джеймс раздал карты, и вскоре перебрал. Не знаю, может, и нарочно.

Он снова встал, и я смотрел, как он осторожно освобождает от трусиков эрекцию и яички, как опускает трусики вдоль стройных бедер, потом на лодыжки, потом на пол. Он вышел из последнего одеяния и немножко постоял так.

Мне хотелось обежать вокруг стола и обнять моего мальчика. Все при нем, подумалось мне. Характерное привлекательное лицо с неподражаемой улыбкой, неширокая грудная клетка под стать худощавой фигуре, стройные ноги как раз с нужным минимумом мышц, полосочка мягкой поросли, обозначившаяся над членом. Да и член… весьма, весьма. Длиной практически как у меня, но поуже, совсем гладенький, с почти круглой головкой, а подо всем под этим низко свисающая и вполне себе выпуклая мошонка, влекущая и дразнящая столь отчетливо рисующимися яичками. За что мне такое счастье?

Джеймс сел, с осторожностью, и сдал снова. И снова проиграл, посмотрел на меня и спросил нетвердым голосом:

– Задание?

Я посмотрел на него.

– Если ты не боишься.

– Но я же проиграл?

– Э… Была не была, если что, скажешь стоп. Иди сюда.

Джеймс подошел и встал передо мной. Его эрекция начала спадать, возможно потому, что он не знал моих намерений.

– Так ты, значит, не спал, когда я вчера укладывал тебя в постель?

– Ну да. Слушай, я же только что сделал с тобой ровно то, что ты тогда сделал со мной.

– Тогда я тоже признаюсь. Я не спал в первую ночь, когда ты меня щупал, и после этого тоже все слышал.

Джеймс побледнел. Всякое возбуждение покинуло его тело.

– Я… это… черт…

Его рот открывался, но слов не было. Долго так мучить мальчика я был не в силах, я встал и глядя, ему в глаза, обнял его. Мой торчащий орган коснулся его опавшего, и, к моей радости, Джеймс в ответ прижался ко мне животом. Я медленно поцеловал его в лоб, остановился и посмотрел в глаза. Джеймс с каим-то застенчивым видом поднял лицо и поцеловал меня в губы.

Похоже, он еще сомневался в моих чувствах. Он только что узнал, что я знал о его красноречивых действиях, но до него еще не дошло, что мои вчерашние действия были не менее красноречивы.

Мы постояли так, и Джеймс освоился с моей близостью.

– Так ты на меня не злишься.

Мой взгляд был красноречивее моих слов.

– С какой стати?

– Ну, я… я к тебе приставал.

– Да неужели? Это после Эмбердейла-то? А вчера кто к кому приставал? И разве кто-то из нас возражал? Тебе, например, это нравилось?

– Да, я жалел, что ты остановился.

– Это я испугался, что пристаю к тебе.

Я обнял его как следует, по-медвежьи, а потом разорвал объятие. Джеймс был разочарован.

– И все? – спросил он.

– Тебе не понравилось?

– Понравилось. – Он шагнул ко мне, обнял меня и прижался, дав мне снова ощутить теплую твердость наших соприкоснувшихся пенисов. У Джеймса снова начало вставать, и была чудесная интимность в том, что я осязал это вставание своим телом. – Но я ждал… чего-то большего…

Я посмотрел на него удивленным взглядом.

– А я боялся… зайти слишком далеко.

– Да я уже заходил с тобой дальше этого. И в первую ночь, и сейчас.

Я бросил на него еще один взгляд и, как зачарованный, поцеловал его еще раз. Моя рука скользнула по его спине вниз, к попке, и нежно погладила ягодицу. Оторвавшись от его губ, я снова посмотрел, увидел улыбку и прикрытые глаза, и получил ответ на не заданный вопрос. Моя другая рука обвила его с другого бока и погладила со своей стороны.

Джеймс подался вперед бедрами, выгнувшись туловищем назад, а своим членом прижавшись к моему по всей длине. К нему уже вернулась полная эрекция. Крайняя плоть немного сползла с головки, и там блестела влага. Я ощущал влагу Джеймса на собственной эрекции, и уже было просунул руку между нами и взялся было за кончик своего пениса, но передумал.

– Джеймс, – прошептал я, – а хочешь, мою крайнюю плоть скатаешь ты?

Джеймс улыбнулся мне, пробрался рукой к кончику моего члена и взялся за крайнюю плоть двумя пальцами, по бокам. И осторожно потащил вниз, и моя крайняя плоть потянулась по набухшей головке, и я выдохнул, только когда она перевалила через край и устроилась за ним.

И тогда я взял крайнюю плоть Джеймса, и острожно повел ее назад, готовый в любой момент услышать возражения и остановиться. Но Джеймс ничего не сказал, и его крайняя плоть на удивление легко съехала и тоже улеглась за краем головки.

И мы постояли так, соприкасаясь влажными головками. Я давно не чувствовал себя столь голым. Ощущение было такое, как будто меня, и так голого, раздели еще дальше. Я ни за что не согласился бы на такое ни с кем, кроме Джеймса – и Марка. Собственно, ни с кем другим мне бы и не захотелось особо сблизиться.

Джеймс, дружище Джеймс! Пяти лет врозь как не бывало, у нас снова все было так, как в моем номере в отеле. Не считая, конечно, чудесных изменений в теле Джеймса. Ну, и в моем тоже, надо полагать. В Эмбердейле я страдал, что мало развит. А уж если сравнить с тем, как продвинулся этот пострел! Но тут эмоции взяли верх, и я приблизился, чтобы снова обнять Джеймса. Его головка соскользнула с моей и шлепнула меня по животу.

– Ой! – сказал он, отстраняясь.

– Ты чего? – Я испугался, что сделал ему больно.

– Я ударился им об тебя, больно.

– Какие мы нежные. Ты когда-нибудь пробовал подержать себя за это место?

– Ну нет, она саднит.

– Когда влажная, как сейчас, то ничего. Попробуй.

– Но сейчас мне было больно.

– Я же не предлагаю шлепать ею. Просто потрогай.

– Тогда лучше ты.

А я уже думал, что Джеймсу меня больше ничем не удивить. Но этот жест доверия оказался таким лестным… Он боялся, что будет больно, и поэтому просил, чтобы это сделал я!

Я сел на пол и нежно потянул Джеймса за собой.

– Если будет больно, или просто неприятно, ты только скажи.

Джеймс молча посмотрел на меня и закрыл глаза.

– Мартин, – сказал он, помолчав, – я лягу.

Я подвинулся, чтобы он лег, и сел рядом.

Для начала я погладил ствол Джеймса левой рукой, сжал по всей длине и, когда на кончике показалась капелька жидкости, легким касанием размазал ее по верхней части головки. Жидкость продолжала вырабатываться, и мне даже не пришлось особенно выжимать – капли появлялись одна за другой, и я осторожно развозил их в разные стороны по головке, пока не покрыл ее всю.

Джеймс лежал тихо, но его тело напряглось, когда я сомкнул ладонь вокруг головки и прикоснулся по всей площади. Он вздрогнул, и я ожидал услышать приказ остановиться, но Джеймс ничего не сказал. Я осторожно провел рукой вверх-вниз по влажному органу, и Джеймс заерзал на полу от острого ощущения, столь похожего на боль, но боль желанную.

Я продолжал так несколько минут, и Джеймс извивался, лежа на спине, а потом я притянул свою вторую руку, чтобы помассировать яички. Джеймс простонал, потом снова замолчал. Я посмотрел на него – не было похоже, чтобы он желал меня остановить. Его тело продолжало производить жидкость, неустанно, обильно, в достаточном количестве, чтобы предотвратить трение. Я продолжил работу двумя руками, и все это время моя собственная эрекция оставалась очень твердой и влажной.

Дыхание Джеймса участилось, и вот он выдохнул: «Мартин!», и выгнул спину, и его член изверг поток семени, полив мою ладонь и локоть. За первой эякуляцией последовала еще одна, и еще одна… всего их было шесть, после чего Джеймс постепенно расслабился, хотя его пенис продолжал подергиваться в моей руке, даже после оргазма.

– Хватит? – спросил я негромко.

Джеймс кивнул, не в силах говорить. Я повиновался и лег рядом с моим другом, обессиленным, с начавшей наконец спадать эрекцией. Я подумал, что надо теперь обслужить себя, чтобы избавиться от давления.

Но Джеймс протянул руку к моему члену, ласково погладил его, посмотрел на меня, перехватил мой нежный взгляд, глубоко вздохнул, закрыл глаза, открыл их и спросил:

– Мне сделать тебе так же?

– А у тебя остались силы? И желание?

– Да. – И он ухватил меня рукой за непокрытую головку, не так нежно, как я его, и я поморщился.

– Прости, – сказал Джеймс. – Забыл, что у тебя тоже оттянуто. Хочешь натянуть обратно?

– Джеймс, ты мне доверился, а я доверяюсь тебе. Если хочешь, попробуй сделать это сам.

– Не, лучше ты. Я как-нибудь в другой раз…

Я сжал свою крайнюю плоть и, с некоторым усилием, перекатил ее через кромку головки. Джеймс взял кончик моего пениса тремя пальцами и начал упражняться с крайней плотью. Повозившись, он дотянулся другой рукой до моих яичек и осторожно приподнял их. Потом позволил руке забраться под мои ноги, как в первый раз, когда он ощупывал мое тело. Я был столь близок к оргазму, что очень скоро почувствовал знакомое зудение глубоко внутри, охнул, и настал черед руке Джеймса попасть под струи семени, вырвавшиеся из меня. Он продолжил гладить и ласкать, пока не прекратилось извержение и мой пенис не перестал биться в его руке, и только тогда устало откинулся рядом со мной, столь же усталым.

Мы полежали, чтобы отдохнуть, и задремали, оба.

И проснулись замерзшие и, местами, влажные. Я посмотрел на Джеймса, и снова испугался, что он меня не одобрит.

– Джеймс, ты как, нормально?

– Что значит нормально? Я блаженствую…

Я был смущен и польщен, и рад, что доставил Джеймсу счастье, и счастлив, что и эта сторона Эмбердейла получила продолжение. Мы снова устроили приход друг другу. Я тоже блаженствовал, нет слов, как.

– Ты тоже хорошо поработал, – пробормотал я.

– А то, я ведь учился у тебя!

Я бросил на него испытующий взгляд и расплылся в улыбке.

– Вот как? Ты, наверно, и сам практиковался с тех пор.

– Только на себе.

– Точно?

– Да! За кого ты меня принимаешь? А ты, что ли…?

– Не-а.

– А Марк?

Я примолк.

– Не жмись, выкладывай. Чем больше я думал про вас потом, как вы все время держались вместе на острове, как избегали меня… Ты, наверно, на него запал.

Я промолчал.

Джеймс посмотрел на меня и, наверно, почувствовал неладное. Не знаю, что он вычитал на моем лице, но он приподнялся на локте, пододвинулся ко мне и положил руку мне на плечо.

– Ты все еще любишь его, да? Скажи, я пойму. Мне будет обидно, но я пойму. Только будь со мной честен… пожалуйста.

Я смотрел на него, и он начал расплываться от слез на моих глазах. После стольких лет я снова плакал из-за Марка. Джеймс продолжал держать меня за плечо и смотрел своим серьезным взгядом, пока я, накнец, не овладел собой.

– Он умер, – выговорил я.

Джеймс посмотрел на меня с ужасом.

– Он же был всего на год старше тебя!

– Потому и не выдержал. – Я всхлипнул, как маленький. – Думаешь, он просто так умер? – И я пустился в долгий рассказ о том, что случилось с Марком.

Когда я добрался до конца, воцарилось молчание. Потом Джеймс сказал:

– Господи.

Он сначала молчал, потому не сразу осознал трагическую непоправимость и чудовищную несправделивость, но потом заговорил, и наговорил много похожего на мои мысли того времени, и даже более резких вещей. А закончил словами:

– И вся его вина – он сделал для тебя то, что ты сделал для меня.

Я вздохнул.

– Да, – сказал я. – И нам в голову не приходило усмотреть в этом что-то дурное, и я и сейчас не вижу в этом ничего дурного. А ты, ты не обижаешься на меня, что я научил тебя девятилетнего дурной привычке?

Он задумался.

– Тогда у меня точно никаких возражений не было, – сказал он медленно. – Потом я наслушался разговоров про дрочунов, и подумал, что что-то нехорошее в этом, возможно, есть. Потом в церкви нам сказали, что был один тип по имени Онан, который проливал семя на землю, чтобы не перепихиваться с чужой женой, и что он был на прав. Чушь какая-то. Я посмотрел в словарь, и там это описывалось, как «осквернение себя». Получается, библейский персонаж Онан осквернял себя, и за это попал в Библию, как исключительный грешник.

А потом я прочитал научный отчет, и там говорилось, что этим занимаются почти все мужчины, и никаких вредных последствий это не имеет. Тут я призадумался. И я продолжал этим заниматься, и ничего со мной не было. И я подумал, что если это – осквернение себя, то обычный секс – это осквернение кого-то другого, или получение скверны от другого. И если это грех, то зачатие детей тоже грех, что уже полная чушь. И я решил, что если мир когда-нибудь определится, что тут хорошо, а что плохо, я приму к сведению, а пока буду жить в свое удовольствие.

Наступила тишина. Потом я поцеловал его.

Потом мы полежали в задумчивости, наедине со своими мыслями. Потом я пошевелился.

– Мне холодно. И мокро. На меня попало и твоего, и моего.

Джеймс поднялся в сидячее положение.

– Ой… прости, я не целился, я не нарочно!

Я улыбнулся.

– Ничего-ничего. Могу и тебя намазать!

– Спасибо, не надо. Я хочу под душ.

– И я. Можем вместе…

Джеймс притих. О, это наше совместное мытье во времена Эмбердейла… Как это мне раньше не пришло в голову.

– Как будто мы все еще в Эмбердейле…

– Да, это будет нечто.

– Надеюсь!

К моему удовольствию, он отреагировал, как девятилетний мальчик. голые и мокрые от семени и пота, своего и друг друга, мы прошли в каюту, наконец-то перестав стесняться друг друга, взяли полотенца и пошли в душевую. Первая вода была холодная, а забывший об этом Джеймс встал под самый поток. Я стоял в стороночке.

Джеймс охнул и выскочил из-под струй, и я засмеялся, отомстив за его смех надо мной при подобных обстоятельствах пять лет назад. И еще мне было смешно, как юно он стал выглядеть, когда его нынещняя пышная шевелюра прилипла ко лбу.

Когда вода пошла тепленькая, я поманил его обратно под струи. Мы шагнули вместе, и я обнял его, а он обнял меня. Мы посмотрели друг другу в глаза, как влюбленные, стараясь прочитать мысли друг друга. Когда-то, в другой жизни, у нас с Марком было так же, и мне пришло в голову, что будь тогда Джеймс 14-летним, как сейчас, на беднягу Марка я бы даже не взглянул. И от этой мысли Джеймс стал мне еще роднее.

– Мартин…

– Да?

– Что ты во мне нашел тогда?

Я подумал.

– Не знаю. Сначала ты просто все время был рядом. Потом ты ловко научился ходить под парусом. Еще ты все время так доверял мне… А потом ты спасался у меня в грозу… Ну, с этого времени ты мне стал очень дорог.

– А сейчас?

Ну что я мог сказать? Что люблю его без памяти, что хочу никогда не выпускать его из рук? Чтобы он ответил, что не любит голубых, и это будет конец всему.

– Нельзя же так без предупреждения, – хмыкнул я. – Ну что, сначала я тебя? – Я откровенно менял тему.

– Как хочешь.

– Хорошо. Намочи себя со всех сторон и повернись ко мне спиной, я начну со спины.

Джеймс с готовностью повиновался и встал лицом к стене. Я намылил руки и вымыл ему спину от линии волос до пояса. Потом уделил внимание груди, особенно липким местам, куда приземлилось его семя. Намылив руки еще раз, я стал медленно продвигаться вниз по животу, наблюдая за постепенным возобновлением эрекции, особенно когда прошел лобковые волосы и начал намыливать половые органы. Вскоре эрекция достигла полноты, и я намылил Джеймса в этом месте еще раз, и еще раз.

Вдруг он охнул и отпрянул под струи, схватившись за пенис.

– Что такое?

– Мыло под шкурку попало. Жжется, – пробормотал он сквозь воду. Он оттянул крайнюю плоть назад и снова охнул, когда вода ударила по незащищенно головке, и выпрыгнул из под струй обратно ко мне.

– Минуточку, – сказал я, – сейчас посмотрим, есть ли у этого душа другой режим. – Я покрутил рядом с разбрызгивателем, добился мелких капель и завел душ под многострадальный пенис Джеймса.

– Да, так лучше, – сказал Джеймс, и я полил его орган с разных сторон, смывая мыло.

– Прости, я должен был сам сообразить, что нельзя злоупотреблять мылом. Виноват.

– Да нет, я сам должен был смотреть. Но мне было так приятно, да и ты так увлекся… жалко было останавливать!

– Весьма любезно с твоей стороны. Хочешь, чтобы я продолжил?

– Да, только не мыль там больше. Вокруг – пожалуйста, а в этом месте не надо.

И я снова намылил руки, и восстановил эрекцию Джеймса, намылив яички и половину ствола пениса, потом стал мыть между ног, потом забрался между ягодиц. Джеймс заерзал передо мной, когда моя мыльная рука проникла глубоко в его ложбинку.

– Тебе не нравится?

– Не знаю. Странно как-то.

– Можно, я повторю?

– Гм. Попробуй, но я, может быть, тебя остановлю.

И я снова намылил руку, забрался к Джеймсу между ног, снова пощупал яички, а потом медленно прошел между ногами и снова вошел глубоко в ложбинку. Там я остановился и стал медленно водить вверх-вниз. И Джеймс снова заерзал.

– Нет, хватит. Щекотно как-то. И как-то странно. Так интимно, что даже страшно.

Я догадывался, что он хочет сказать. Я забрал руку, ополоснул и развел мальчику ягодицы, чтобы смыть мыло.

– Мартин… опять.

– Хочешь сам?

– Да.

И Джеймс стал смывать себе сам, причем делал все то же самое, но когда я ему об этом сказал, он ответил:

– Да, но это не одно и то же. Ну, не знаю. Может, я еще привыкну.

– Но только со мной. Не забывай, что я тебе говорил, Джеймс.

– Знаю, знаю. На этот счет можешь быть спокоен!

У меня осталось ощущение, что меня попросили больше не приставать с массажом, и я быстро помыл Джеймсу бедра, опустился на колени и обработал лодыжки и ступни. Когда я наконец поднял взгляд, наградой мне был вид мужского достоинства Джеймса у самого моего лица. Искушение взять его в рот было почти непреодолимое, но я кое-как удержался и встал.

– Вот. Ты готов.

– Хорошо. Давай я сейчас ополоснусь, а потом твоя очередь. Хочешь, чтобы я тебя помыл?

– Как хочешь. – Я надеялся, что это не прозвучало слишком холодно.

И Джеймс встал позади меня и помыл мне спину, грудь и живот. Я чувствовал его пенис ягодицами. Потом Джеймс обошел меня спереди и помыл ниже, живот и мою поднимающуюся эрекцию. К моей радости он помассировал меня там, как до этого я его. А потом осторожно подмыл меня, когда я расставил ноги, начал было проникновение в ложбинку, но остановился.

– Ты не против?

– Нисколько. Это приятно.

И Джеймс вволю пошуровал между моих ягодиц, после чего снова, стоя за мной, протянул руку к моему переду, и встал ко мне поближе. Я ощущал его тепло рядом с моей ложбинкой, и спрашивал себя, что это он задумал. Кончик его эрекции коснулся верхней части моей ложбинки, потом весь ствол прижался к ней, и Джеймс прислонился ко мне всем телом. Руки его вновь массировали мои гениталии.

Я потерял голову от наслаждения. Джеймс дарил мне неизведанное еще ощущение. Мне хотелось сказать ему, что я люблю его, что хочу всю жизнь быть с ним… Только это было невозможно! Ему всего четырнадцать, он на попечении родителей и не захочет от них сбежать, а они ни под каким видом не отпустят Джеймса к мужчине, тем более, если он будет рассказывать, что любит их сына. Да и зачем оно Джеймсу? Стоило мне задуматься о реальности, всю мою эйфорию как ветром сдуло.

Он, должно быть почувствовал неладное, потому что прекратил меня ласкать, повернул меня, опустился на колени и, следуя поданному мною примеру, сосредоточился на моих ногах. Закончив, он, как и я до этого, обнаружил, что его глаза находятся на уровне моих гениталий. Джеймс замешкался, бросил украдкой взгляд вверх, а потом медленно приблизился ко мне ртом, остановившись у самого пениса, который пребывал в неопределенно-полувыпрямленном состоянии.

Я снова попал под чары, и мой пенис отреагировал по-своему, и, поскольку Джеймс и не подумал убирать свой рот, мой пенис ксонулся его губ, а потом миновал их и проник в рот мальчика. Потом Джеймс опустил голову, ощупывая ствол по дороге до горла. У меня в голове мелькнуло выражение «глубокая глотка», которое я как-то слышал в школе. Джеймс нерешительно остановился, и тогда мой орган сам принял решение, и Джеймс, под давлением, сделал глотательное движение, и обнаружил, что не может дышать. Ему пришлось немного отстраниться, но после нескольких глубоких вдохов он снова проглотил меня, и на этот раз позволил стволу углубиться в горло, пока губы Джеймса не коснулись моих лобковых волос. Рука его поднялась к моим яичкам, которые оказались у него прямо под губой, и Джеймс умудрился высунуть язык и помассировать их, а другой рукой провел вверх у меня между бедер.

Через некоторое время ему пришлось отодвинуться, чтобы отдышаться. Потом он встал, посмотрел мне в глаза, и если он не увидел там блаженства, любви и нежности, то, значит, он был слеп к человеческим эмоциям.

Слова замерли у него на губах. Мгновение мы стояли, просто глядя друг на друга, а потом Джеймс нерешительно обнял меня, и мы поцеловались губы в губы, и снова, и снова, наше объятие продлилось не одну минуту. Наконец я отстранился, с переполненным сердцем, но зная, что это чудо кончится, когда кончатся каникулы, или вскоре после того. К счастью, душ смыл мои слезы, и я остановился, держа руки на плечах Джеймса.

– Ну что тут скажешь? – вырвалось у меня.

Джеймс молча глядел на меня.

Но в конце концов он заговорил первым, хоть и нерешительно.

– Я зашел слишком далеко? Извини, увлекся… Но ты для меня… такой родной человек… – Он смущенно замолчал.

– Ах, Джеймс, неужели ты не видишь, как я на тебя смотрю? – вырвалось у меня. – Знаешь, почему я не осмелился ответить на твой вопрос? Я люблю тебя… – Я замолчал, испуганный необдуманными словами, ожидая смеха и возмущения.

Джеймс ничего не сказал, но выключил душ.

– Я, наверно, тоже люблю тебя, – сказал он тихо. – Я, правда, еще никого не любил… В Эмбердейле я тебя любил как брата, и ты мне и сейчас как брат. Но не только. Может быть, и тогда ты мне был больше, чем брат. Но я рад… я так рад… что мы снова вместе. И на этот раз я тебя не отпущу. Теперь я буду ездить к тебе как можно чаще, а когда кончу школу, я перееду к тебе жить…

И теперь он, в свою очередь, смущенно умолк. Но мой дух воспрял, меня переполняло счастье. Такое счастье я знал только с моим бедным Марком, да и то, пожалуй, не такое – ведь теперь со мной был мой выросший братик, тот самый, который звал меня на помощь, спал в моей постели, доверял мне, учился у меня. И вот теперь он желает быть моей любовью.

И все же оставалось еще одно, последнее препятствие.

– Джеймс, ты понимаешь, что ты говоришь? Ты понимаешь, как тебя назовут, если мы пойдем на это?

– Что значит если? Не если, а когда. Если ты меня примешь.

И тогда я схватил его мокрое тело и обнял.

– Что ты, что ты. Я приму тебя, я хочу этого, нет слов, как хочу. Но ты знаешь, что это значит, да?

– Что мы – чудики? Что ты чудик, я понял еще в Эмбердейле. А про себя я понял, потому что всегда вспоминал тебя, когда смотрел на других мальчиков, и никто не мог сравниться с тобой. Только не говори моим родителям. Я пока не придумал, как нам быть после каникул.