Глава 12
- Выворачивай, когда делаешь шаг в бок, выворачивай же стопу, бестолочь! - прекратив мерно стучать палочкой по тонкой дощечке, закричал Ускерак. - До чего же ты туп и упрям. Я уже устал повторять, что когда ты закончил оборот, надо переступать ногами, покачивая бедрами! А потом, надо делать шаг вправо, выворачивая стопу! И потом влево, так же выворачивая!!! О Безликий, дай мне терпение не оторвать уши этому бездельнику, только и знающему, как валяться в постели и жрать хозяйское!
Ускерак, толстый и грудастый евнух, гневно сверкая глазами, так комично выглядевшими на его по-женски гладком лице, снова стал отбивать ритм. После пятого удара кивнул головой мальчику, и Гошаа закружился на месте, плавными, волнообразными движениями поднимая руки выше головы, подбивая пяткой пол. После шестого оборота мальчик, развернувшись лицом к евнуху, развел руки по сторонам, и в точности выполнил указание учителя. Евнух удовлетворенно кивнул.
Да... Уже неделю, каждый день, после спадания дневной жары его обучают танцам. Обучает один из трех евнухов, приставленных для обслуживания и охраны наложника. Уже неделю, у Гошии не было времени остаться одному, не было ни одной свободной минуты. Тахар, новый владелец, призывал наложника к себе сразу после ужина и уже не отпускал до утра. Утром, после того, как евнухи смыв с мальчика следы внимания господина, обработав мазью с игривым названием "Утеха девственности" его зад, наложника кормили и укладывали спать. Будили во второй половине дня и начинался урок. Сами уроки не были для мальчишки трудны. Тренированное тело, привыкшее сохранять равновесие, гибкое, с хорошо растянутыми связками, вполне успешно заучивало новые движения и не сильно уставало. Но Гошии претила мысль, что он как дрессированная обезьянка должен развлекать кого-то. То, чему он учился, трудно назвать искусством. Ведь этот танец не для всех, а для одного, этот танец призван разжигать желание и похоть.
В первый же день Ускерак, обозленный нежеланием мальчишки подчиняться канонам танца, нажаловался старшему евнуху, и Саркит приказал отвести наложника в комнату боли. Связав мальчику спереди руки и накинув на голову покрывало, Ускерак с третьим евнухом повели Гошуу по огромному дому. Выведя на задний двор, заставили спуститься по лестнице, в глубокий подвал под домом. Сорвав с головы покрывало, мальчику показали довольно большую комнату, в которой два масляных светильника освещали зловещие станки и инструменты. Сутулая фигура огромного мужчины выступила из темного угла. Вонь свернувшейся крови, мочи и пота, боли и ужаса, отравляющая воздух комнаты, буквально ударила в обоняние.
- Смотри внимательно и хорошенько запоминай! – евнух, не обращая внимания на обитателя комнаты, подошел к двум столбам, стоящим у задней стены. Приподняв свисающую с одного из столбов цепь, заканчивающуюся широким, тяжелым даже на вид браслетом, евнух произнес: - Вот сюда заковывают руки провинившегося, а вот этими плетьми его наказывают, строптивого, - потом, подведя мальчика к стоящему в углу столу, откинул чистую тряпку, прикрывающую тускло блестящие, мерзкие и хищные даже на вид инструменты. - А вот этим и этими ножиками и крючочками снимают с раба кожу. Гортаг большой мастер, - евнух с уважением кивнул в сторону сутулого, - он может снять кожу с любого, нигде не повредив ее, и оставить ничтожного живым, чтобы умирать в корчах на солнце день или два. Запомни мальчик, это будет для тебя неотвратимо, если господин сочтет, что твоя красота порадовала кого-то другого, кроме хозяина... А вот в эти колодки, - евнух подошел к станку, стоящему у другой стены, - сажают непослушных. Подойди ко мне.
Ускерак дернул за веревку, намотанную на руки мальчишки и, подведя к колодке, развязал ее.
- Ну-ка сядь, примерь ее на себя, - надавив на плечи пораженного увиденным Гошии, евнухи усадили его на выложенный каменными плитами пол, поместив щиколотки и запястья в отверстия доски, опустили вторую сверху. Скорчившийся в очень неудобной позе, почти сразу же вызвавшей боль в пояснице, мальчик с ужасом вспомнил, как он проводил ночи в подобном орудии пытки. Стиснув зубы, Гошаа стал собирать в себе все силы, чтобы сдержать дрожь, начавшую сотрясать худое тело.
Кивнув, евнух снова поднял доску, высвобождая члены мальчишки:
- Вставай, я тебе еще не все показал! А вот это, - он подошел к длинному, выше головы бревну, стоящему в противоположном углу, - заготовка кола, на который сажают тех, кто попытается бежать от хозяина или просто вызвал его неудовольствие. Подойди!
Гошаа сделал несколько шагов, остановившись на расстоянии протянутой руки от страшного орудия.
- Не бойся, потрогай его... Вот так, видишь, какой он толстый, ты даже можешь его охватить ладонями. Вон там, наверху, Гортаг сделал бревно узким и гладким, там оно не шире моего пальца, - евнух показал большой палец руки. - Это бревно вкапывают на заднем дворе, провинившегося голым задом сажают на верх, вставляя острие туда, куда господин пользует тебя, и несчастный медленно опускается по бревну! Разрывая свои внутренности и умирая в корчах так долго, как захочет господин.
Рассказывая это, евнух, казалось, наслаждался тем ужасом и отвращением, которые читались на лице мальчика.
- А там, на заднем дворе, стоит столб, с перекладиной, я тебе его еще покажу. Тот столб напоминание тем, кто осмелится сопротивляться хозяину или дерзнувшим подумать о том, что раб может ответить на удар. Ты все запомнил, мальчик? - евнух, приподняв подбородок наложника, заглянул в его глаза.
- Запомнил... - Гоша не отвел взгляда. - А много работы у мастера Гортага?
- Не столько, сколько ему хотелось бы. Он любит свою работу, а провинившихся мало, мало кто хочет познакомиться с его искусством, - евнух рассмеялся, на недовольное ворчание палача.
Увиденное оставило наложника подавленным до конца дня. Мальчик послушно выполнял указания евнухов, старательно заучивал движения танца, уже не стараясь быть строптивым. Собственно, после размышлений он понял, что евнухи, окружающие его, не были по настоящему злыми людьми. Просто, они выросли в этом мире, они привыкли так жить и не могли даже представить, что можно поступать по-другому. Тем более, как Гошаа уже знал, евнухов делали из мальчишек рабов, отрезая мальчикам писюны, когда те были еще маленькими. И их, по большому счету, наложнику было даже жалко, ведь они лишились столь многого, что имеет он сам.
- А теперь, давай еще раз, - Ускерак снова стал бить в дощечку и мальчик закружился. После окончания танца Ускерак довольно проговорил: - У тебя хорошо получилось, я думаю, ты сегодня сможешь порадовать господина не только своим телом.
Гошаа кивнул, улыбнулся и, решившись, попросил:
- А можно, я погуляю в саду, так скучно сидеть в комнате...
Евнух в сомнении почесал бритый затылок. Со дня появления мальчишки в доме, его еще ни разу не выпускали в сад. Хозяин не давал никаких указаний на этот счет, приказав только закрыть доступ посторонним на ночную половину. А сад, сад был разбит так, чтобы обитатели гарема могли в нем гулять. И мать хозяина, когда она была еще здорова, проводила там много времени. Ускерак согласно кивнул и, с трудом встав с низкой скамьи, на которой сидел во время урока, на затекшие ноги, повел предвкушающего нежданное развлечение мальчика по сумрачным, прохладным коридорам гарема. Неподалеку от прохода в спальню молодого господина, в стене была резная дверца. Евнух, поковырявшись в поясе, выудил ключ и отомкнул замок. Дверь, скрипнув, распахнулась.
- Подожди здесь, - Ускерак перешагнул порог и прошел по саду, зорко осматривая его, проверяя, не работают ли в нем садовники. Пройдя до стены, окружающей сад, он подергал за ручку двери, выводящую на задний двор дома. Убедившись, что она заперта, задвинул дополнительно засов и позвал Гошуу. Мальчик с улыбкой, которая нежданно появилась на лице, вступил на дорожку, с любопытством осматриваясь вокруг. Вдоль выложенной голубой плиткой дорожки росли только-только начинающие распускаться розы, чьи кусты были фигурно выстрижены. Над дорожкой склонялись ветви деревьев, усыпанные начинающими расти плодами. Гошаа узнал персик, на сердце мальчика потеплело. Он вспомнил, как на даче, у его родителей росли несколько сортов персика. Были и крупные, красно-желтые, это которые кисло-сладкие, и другие, которые даже поспев, оставались зеленого цвета, покрытые густым пушком. Вот их мальчик любил больше всех, за невыразимо приятный аромат и медовый вкус. И маленькие, "лысые", без пушка, с гладкой, глянцевой кожицей. Они нравились мальчику за то, что сорвав с дерева, их совсем не надо было мыть. Идя дальше по дорожке, Гошаа среди растущих деревьев узнал и вишневое, его у мальчика дома почему-то называли сакурой, японской вишней. Увидев скамейку, Гошаа сел и откинувшись на спинку, задумался, вспоминая дом.
Евнух, наблюдая за наложником стоя в нескольких шагах, увидев, что мальчик, опустившись, задумался, тихо сел на другую скамью, наслаждаясь запахом ландышей, только что распустивших цвет.
Запах цветов, атмосфера покоя, разлившаяся в саду, расслабили мальчишку. Только сейчас он понял, в каком напряжении находился последний месяц. Только сейчас, сидя здесь, за высокими стенами гарема, он смог без боли и тоски, а с каким-то невыразимым чувством думать о доме... Мальчик вспомнил слова старой песни, которую часто слышал по радио, дома. Слова которой учили на уроках пения. Тогда, она оставила его равнодушным, но сейчас, с пронзительной грустью он вспомнил, о чем там пелось. Сначала тихонько, вспоминая мотив, затем уверенней, Гошаа запел. Он пел о старом, большом лесе, о тропах, бегущих в нем, о хрустально-чистой воде его ручьев и ее сладком вкусе. О зубрах, живущих в этом заповедном лесу. О Родине, о том, откуда корни его предков. Чистый, мальчишеский голос, еще не претерпевший изменений, которые совсем скоро лишат его хрустальной звонкости, разносился по саду, перелетал через стены, был слышен в доме...
Увидев внезапно возникшую на дорожке фигуру Тахара, мальчик оборвал пение и, встал со скамьи, опустив голову. Рядом, упал на колени Ускерак, зачастивший словами извинений, проклиная про себя тот миг, когда решился выполнить просьбу наложника.
Хозяин, подойдя к мальчику, приподняв его опущенную голову, посмотрел в лицо, по которому стекали редкие слезинки.
Молча развернувшись, он пошел по дорожке назад, уже на повороте, ведущему к входу в дом, обернулся и знаком приказал наложнику следовать за собой.
Тахар
Проявление милости повелителя сильно изменило жизнь Тахара. Днем юноша обучался в дворцовой канцелярии, приезжая туда с раннего утра. Под руководством помощника управителя Тахар разбирал свитки, вникая в науку управления огромным хозяйством. Он с удивлением узнал, что дворцовая канцелярия ведает не только самим дворцом, но и обширным городским хозяйством. Во внимании канцелярии казалось было все. Распределение заданий среди рабов и многочисленного сонма слуг дворца. Управление и контроль за работой городских рынков. Руководство городской стражей и содержание тюрем. Слежение за союзами ремесленников и купеческими объединениями. Канцелярия работала в тесном контакте с управителем тайных дел и его людьми. За эту неделю перед юношей открылся огромный и по-своему интересный мир. Раньше он и не задумывался, как тонко, какой твердой рукой управляется огромный город. В первый день обучения управитель канцелярии, знакомясь с юношей, благосклонно дал совет внимательно следить за всеми связями этого организма-города и в конце каждого дня, вызывая к себе, дотошно спрашивал, что нового узнал Тахар и что он об этом думает. Управитель кивал, слушая ответы, время от времени задавая въедливые вопросы. Сын тысячника не совсем понимал, почему с ним возится такой большой человек, но прилагал максимум своего усердия, стараясь вникнуть во все сложности.
А вечерами, Тахар спешил домой. Появление на ночной половине мальчишки-раба ввело юношу в новый, удивительный мир чувственных наслаждений. Наложник послушно выполнял все, что требовал от него хозяин, не поднимая глаз, покорно отдавал свое тело желаниям господина. Тахар, сам себе удивляясь, уже не мог оставаться дома в одиночестве, зная, что рядом, неподалеку есть тот, чье тело так желанно. Юноша со всем пылом неофита кинулся в водоворот страсти.
Едва приезжая домой, он призывал к себе наложника. Тахар ужинал в его молчаливом присутствии, скользя взглядом по коленопреклоненной фигурке. Затем, едва старик раб убирал со стола, Тахар знаком подзывал мальчишку и отдавался своим желаниям. Раньше юноша не подозревал, сколько в нем самом оказалось похоти... Той животной, которой, как раньше он думал, могут быть подвержены только низшие. Казалось, молодой господин никак не мог насытиться этим ладным, таким гибким, таким сладким телом.
На четвертый день юноша сделал открытие, что ему очень нравится видеть, как мальчишка сам получает удовольствие от ласки хозяина. Как он начинает хрипло дышать, когда, едва проникнув в него, стоит приласкать мальчишеские прелести. Как начинает содрогаться тело наложника, едва хозяин, зажав пупырышки сосков, легонько покрутит их...
Но желая его все время, желая во время любовной игры, желая, едва отдышавшись после нее, снова и снова, Тахар отмечал про себя, что мальчик, несмотря на то, как реагирует его тело на прикосновения хозяина, сам, без приказа, никогда не прикасался к своему повелителю. Всегда оставался замкнутым и безучастным.
Сейчас, Тахару пока хватало того, что он сам делал с наложником, того обладания его телом, всецело принадлежащим ему по праву. Но раз, когда он лежал расслабленный в неге на своем ложе, лениво играя пальцами с полуобмякшим члеником мальчишки, у него мелькнула мысль, а как было бы, наверное, приятно, если бы мальчик сам, без приказа, отдавался любви. Если бы он сам, начинал просить ласки...
Тахар не разговаривал с наложником, ограничиваясь приказами. Но бывали минуты, когда после завершения своей забавы, юноша начинал чувствовать какую-то щемящую нежность, к предмету своей страсти. Тогда, Тахару хотелось просто погладить наложника по щеке, быть может, рассказать о своем успехе, о том, как у него получается понимать всю сложность работы во дворце. Но, юноша, сдерживая свой порыв, сталкивал раба с постели, приказывая сесть на пятки в углу опочивальне или отсылая его в свою комнату. Ведь господину не к лицу общаться с ничтожным рабом. Разве хозяину нужно или можно разговаривать с низшими? С теми, кто не должен иметь своей воли, кто не властен в своей судьбе...
И спустя какое-то время, начиная даже злиться на себя, Тахар призывал раба на ложе, снова и снова. И выходило так, что мальчик проводил свои ночи, в опочивальне господина, встречая в ней рассвет.
Сегодня, канцелярия на удивление рано закончила работу. Вернее, она продолжала работать – писцы и приписанные к канцелярии рабы трудились в поте лица, скрепя перьями. А вот непосредственного учителя Тахара, помощника управителя, услали по какому-то важному делу. Сам же мудрейший, поехал сопровождать повелителя на большой охоте, которая после долгого перерыва снова стала устраиваться к вящему развлечению высшей знати города.
Радуясь своему раннему освобождению, нетерпеливо предвкушая сегодняшние развлечения, Тахар велел рабу-конюху привести лошадь и направился домой.
Приехав, бросил поводья подбежавшему мальчишке и быстрым шагом направился в дом, на ходу отмахнувшись от Айгула, пытающегося остановить с ежедневной нудной тягомотиной-докладом о домашнем хозяйстве.
- Я буду ужинать на ночной половине, пусть накроют через два часа, - приказал рабу и прошел в опочивальню, уже привычно чувствуя, как от предвкушения твердеет в паху. И остановился посреди комнаты... В распахнутое окно лилась завораживающая, чарующая, непривычная для слуха заребшанца мелодия, выводимая высоким, чистым мальчишеским голосом. Тахар подошел к окну и, отогнув занавесь, выглянул в сад. Мелодия лилась оттуда. Юноша узнал голос. Голос, который он до сих пор слышал только в стонах: стонах боли и страсти. Перебравшись через подоконник, Тахар спрыгнул на землю и очутился в саду, пройдя через кусты, вышел на дорожку. Сейчас от поющего его скрывали только кусты роз, на повороте. Оставаясь невидимым, слушая песню, юноша в первый раз, задумался о том, откуда этот мальчишка. Так непохожий на других рабов, как Тахар убеждался все больше и больше. Поющий с таким чувством, так красиво и так грустно. Юноша сделал несколько шагов, миновал поворот и увидел сидящего мальчика. Пение оборвалось. Наложник, полыхнув мелькнувшим в распахнутых глазах испугом, встал, опустив голову. Рядом на колени шлепнулся бормочущий какие-то оправдания евнух. Юноша подошел вплотную, поднял лицо раба. Потухший взгляд упрямо ускользал от глаз господина. Досадливо поведя плечом, Тахар с неудовольствием направился назад, по дорожке, к дверям в дом. Этот мальчишка, раб, был таким искренним, когда пел, таким открытым... И так быстро захлопнулся. Как захлопываются раковины моллюсков, которых когда-то еще ребенком Тахар видел, купаясь в море.
"Он разный..." - подумалось господину. Ему снова захотелось видеть мальчишку таким открытым, искренним. Оглянувшись на повороте, Тахар сделал знак следовать за собой и, уже не оборачиваясь более, направился в дом.
В опочивальне, кивнув мальчишке на середину комнаты, Тахар сел в кресло, и несколько минут разглядывал стоящего на коленях раба.
- О чем ты пел? - внезапно прозвучал вопрос.
- Просто песню, господин, - тихо ответил мальчик.
- Ты пел о доме?
Мальчик опустил голову и глухо ответил:
- Не совсем, господин, то место, о котором я пел, место, где когда-то жили мои предки.
- А сейчас где они живут?
- Очень далеко отсюда... В большом городе, - Гошаа поднял голову и взглянул на юношу.
- Расскажи мне, кто твои родичи и о том городе. Он больше Заребшана?
Гошаа на мгновение опустив голову, снова вскинул ее:
- Город, в котором я родился, много больше Заребшана... Мои родители... Отец служит у правителя города. Помогая управлять им.
- Твой отец служит в канцелярии управителя города? - Тахар не смог скрыть удивления. - Почему он не выкупил тебя из рабства?
Лицо мальчика на мгновение скривилось, но, справившись с собой, подавив поднимающиеся слезы, Гошаа ответил:
- Он не знает, где я... моя родина так далеко, что до нее не доехать и за год.
Тахар задумался о превратностях судьбы. Судьбы, сделавшей этого свободнорожденного мальчика рабом, сделавшей сына не последнего по всей видимости человека в том далеком городе, игрушкой в чужих руках. На несколько мгновений юношу посетила мысль, что и он, вот так, мог волей случая оказаться рабом. Тахар знал, что он красив, а красивого раба неизбежно ждет доля наложника. Доля того, кто вынужден служить развлечениям владеющего им, чей век очень и очень короток. Ведь наложники обычно живут, пока не наскучивают своим хозяевам. Владельцы наложников редко перепродают надоевшие игрушки и еще реже, делают обычными рабами, не желая, чтобы теми, кто радовал взор и тело господина, пользовался кто-то еще. Невольно поежившись, юноша отогнал незваные мысли. Ведь он сын славного отца, облагодетельствованный милостью повелителя, служитель канцелярии управителя города, и судьба раба никак не может коснуться его. Более того, здесь и сейчас, он властелин над этим рабом, покорно стоящим сейчас на коленях.
- Иди ко мне, - неожиданно резко прозвучал приказ в тишине комнаты.
Гошаа вздрогнул, лицо мальчика потемнело, плечи опустились. Понуро двигаясь, он на коленях приблизился к сидящему хозяину...
Гошаа
Когда удовлетворенно-усталый господин заснул, мальчик осторожно снял с плеча обнимающую его руку и тихонько соскользнул с постели. Не смея покидать без разрешения опочивальню, наложник ковыляя, прошлепал босыми ногами к окну...
Тихонько зашипев, пристраивая растертую, ноющую часть тела на подоконнике, откинувшись спиной на раму окна, он стал смотреть на небо. На душе мальчишки было тяжело. Так тяжело, что Гошаа не мог спокойно лежать. Сейчас, он не мог и не хотел находиться рядом с тем, кто пользовался им весь вечер и почти половину ночи. Даже сейчас, разделенный пространством не маленькой комнаты, наложник чувствовал присутствие того, совсем рядом. Запах хозяина покрывал тело мальчика, его влажные, липкие следы оставались между ягодиц, стекая и пачкая подоконник. Сегодня было тяжело... Как никогда за дни проживания в этом доме.
И дело не в том, что наложник выдержал настоящий поток похоти и страсти. Нет, за время пребывания в этом мире Гошаа смог привыкнуть к тому, что его телом пользуются, чаще всего без его согласия. Тахар, его новый хозяин, был не самым худшим. По крайней мере, его прикосновения и объятия не так противны. Как прикосновения Эрхакака. Немаловажно и то, что Тахар ТАМ, был все-таки меньше размерами чем принц, ставший повелителем этой страны. Проникновения этого красивого юноши не так мучительны, как те, о которых Гошаа вспоминал с содроганием. Временами, он даже получал удовольствие, когда в голову господина приходило желание вспомнить и об удовольствии наложника.
И даже не в том, что он никак не может забыть визит в ту страшную комнату, в подвале дома. И дело не в том, что та пища, которой его кормят здесь, совсем не нравится мальчику, и только чувство голода, ставшее постоянным в его растущем теле, заставляет его принимать это отвратительное варево, которое евнухи называют кашей. Это едят все рабы, и мальчику не имело смысла себе жаловаться...
Просто сегодня, он совершил немалую глупость, приоткрыв ту броню отстраненности от происходящего, которую носил последние месяцы, месяцы после ухода Тахирата.
Красота сада, песня, которую он пел, тепло воспоминаний о доме, все это сделало его беззащитным перед тем, что произошло потом. Нет, Тахар не был зол или, по крайней мере, не был грубее, чем всегда. Он просто так же, как и все дни, пользовался наложником.
А сегодня, когда отстраненность исчезла, когда ослаб тот щит, который он выставил, отделяя себя от окружающего, положение мальчика предстало перед ним во всем ужасе безысходности.
Стараясь сбежать от бездны отчаяния, которая затягивала его сейчас, он обратился мыслями к дому, наверное, обратился в первый раз за все это время. Раньше, он подсознательно гнал, гнал от себя любые воспоминания. Ведь так больно помнить то, кем он был, видя, кем он стал сейчас.
Разве можно без боли вспоминать любовь и ласку матери, когда тебя оценивают, как какую-то вещь? Когда с тобой поступают так, как в мире Гошии вряд ли поступали бы и с преступниками. Разве можно вспоминать школу и приятелей, когда тебя приучают к покорности, ломают и творят всякие мерзости. Мальчик содрогнулся от мелькнувшей перед его глазами картины рабского загона в доме Разимаша.
Разве мог представить мальчишка, что его опыт с Даром, его игра, как тогда казалось, приведет к такому страшному результату.
Тогда, прибежав со школы и забросив портфель, радуясь субботнему дню и отсутствию домашних заданий, пообедав, Гоша заперся в своей комнате. Раздевшись и устроившись на кровати, расслабившись и пройдя степени концентрации, мальчик не остановился и попробовал еще более углубиться в себя, дальше и больше, чем он пробовал раньше. Потянуться туда, откуда, как ему казалось, приходили редкие видения происходящего и происходившего. Туда, где он ощущал д р у г о е присутствие. И даже не успев удивиться, как легко сознание скользнуло на тот план бытия, о котором он раньше даже не мечтал, мальчик почувствовал, что он уже не может остановиться, что его т я н е т туда, тянет... И выбрасывает! На мгновение, его заполонили мириады образов, сплав чувств и слов, понятий и значений, вопросов и желаний, а потом, он как будто бы вывалился... Сознание померкло и вот, снова ощущая себя в теле, лежа с закрытыми глазами, Гоша очутился как будто бы в наглухо закрытой комнате. Открыв глаза, он с изумлением увидел вокруг себя кусты. Легкий ветерок колыхал листочки, неся прохладу одетому только в трусы и майку мальчишке. Резко сев, лихорадочно озираясь, мальчишка возликовал. У него получилось! Получилось то, что как он слышал от бабушки, ни у кого из рода никогда не получалось. Он перенесся в пространстве. Радость немного омрачало мелькающее где-то на краю сознания беспокойство о том, что собственно, Гоша не собирался перемещаться. Он хотел посмотреть. И только! Однако новый опыт, пусть и нежданный, ему очень понравился. В голове теснились мысли о практическом применении вновь обретенного знания и уменья. Еще, все сильнее и сильнее, мальчика беспокоила тишина. Нет, не та тишина, когда ничего не слышно. С этим как раз было все в порядке. Листья шелестели, справа доносился щебет какой-то птицы. Тишины была в его голове. Уже давно, вернее уже полгода, как Гоша привык к тому, что он слышит обрывки и отзвуки чужих чувств, эмоций, как ему объясняла бабушка. Временами, когда мальчишка долго не пользовался Даром, он слышал даже обрывки мыслей. А сейчас. Ничего! Такое впечатление, что слушал, слушал телевизор или радио, а потом раз и выключили!
«Наверное, это временно. Ведь я так потратился, наверное, для перемещения в пространстве нужно много отдать сил», - успокаивал себя мальчик. Но мягкие пока еще лапки страха, все настойчивей трогали и проникали в душу.
Решив, что нечего дальше рассиживать, мальчишка встал, рассудив, что пора осмотреться и подумать, как быстрее добраться до дома.
При первых же шага в босую ступню, непривыкшую к ходьбе без обуви, впилась колючка. Ветерок унес сорвавшиеся с языка слова, за которые, услышь их отец, отвесил бы подзатыльник и отправил в ванную чистить внеурочно зубы. Гоша, согнув в колене ногу, вытащил ее треклятую и растер ранку пальцем, смоченным слюной. Какое-то время идя, внимательно смотря под ноги, убирая с пути ветви, мальчик время от времени оглядывался. Кустарник скоро кончился, и Гоша вышел на проселочную дорогу. "Какая странная дорога", - мелькнула в голове мысль. - "А машины здесь почему-то не ездят, интересно, куда меня занесло". В колее виднелись только следы колес телег и лошадиных копыт. Не задумываясь, мальчик свернул направо, рассудив, что в любом направлении дорога неизбежно приведет к какому-нибудь жилью.
Прошло несколько часов... Мальчик упорно шел, не обращая внимания на боль от усталости в икрах ног, на жаркий сухой воздух, пронизывающий заросли кустарника вдоль дороги, на слепней, временами выныривающих из травы и норовящих впиться в беззащитную кожу. Два раза он останавливался на привал, устало садился в тени на траву, все больше и больше беспокоясь о том, что дома его ждет заслуженная трепка. Ведь он исчез никого не предупредив, и родители, конечно же, волнуются, придя с работы домой и не увидев там сына. Тем более, мальчик давно уже должен был забрать от няни младшую сестренку, что было одной из его обязанностей.
Немного отдохнув, усилием воли поднимая уставшее тело на ноги, мальчик снова выходил на середину дороги и упрямо шел вперед.
А местность была не знакома. Да нет, не потому, что здесь то он точно никогда не был: незнакомыми были кустарник, трава, деревья. Даже сам воздух казался чужим. В нем не хватало чего-то привычного с самого рождения. Немного поломав голову, мальчик понял - совершенно не было того неуловимого запаха, который всегда присутствует в воздухе. Запаха цивилизации, как определил про себя Гоша. Запаха, всегда и везде, независимо от расстояния до города, разлитого в атмосфере. Состоящего из угарного газа, выбросов заводов и фабрик, запаха автомобилей. Этот воздух был кристально чист. Казался сладким, и от него, у мальчика даже немного заболела голова.
День клонился к вечеру. А монотонная ходьба все не кончалась... Кустарник все больше сменялся деревьями, подбирающимися к дороге совсем близко, смыкающимися сводами крон над головой и снова отступающими вдаль. Один раз дорога вывела на широкий луг, поросший высокой травой, затем, снова нырнула в перелесок.
В животе у мальчишки давно уже требовательно урчало. Как казалось, он обедал давным-давно. И день чудился очень длинным. Складывалось впечатление, что Гоша шел по этой уже порядком надоевшей дороге с самого утра. Но больше всего хотелось пить. Пересохший рот, давно пропавшая неизвестно куда слюна, заставляли мальчика постоянно вертеть головой по сторонам, прислушиваться, выискивая хоть какую-нибудь воду. Гоша вспомнил про прочитанный в одной книге способ облегчить жажду - надо положить камешек в рот. Странно, а ведь ни одного камня он пока не встретил, хотя последнее время все чаще смотрел под ноги - была только трава и пыль колеи… Даже почва казалась чужой. Там, где мальчик родился и вырос, земля была другая, там на любом проселке можно было увидеть камешки-голышы - "железные", как называли их мальчишки. А здесь...
Интересно, где это здесь. Мальчик, не останавливаясь, оттянул вниз резинку трусов и высвободил наружу писюн. Пустив струйку, взбивающую дорожную пыль, он шел, стараясь не наступать на брызги, тут же превращающиеся в комочки глины.
Беспокойство, перерастающее в страх, все больше овладевало мальчишкой. Неужели он потерялся. А в своей ли он вообще стране? И если ему встретятся люди, как он будет с ними говорить? На каком языке? Гоша в школе учил английский, но... Как самокритично подумал мальчик, его знание языка позволит только назвать свое имя, да может быть попросить воду. Еще, он знал казахский язык, в пределах разговорной речи. Нахватался его, общаясь со сверстниками и соседями. Вообще, в той среде, где мальчик рос, двуязычие было нормой. Однако Гоша не был уверен, что его смесь русского и казахского языков, да почти виртуозное владение ругательствами на казахском, могут пригодиться, попади он за границу.
Солнце клонилось к закату, все чаще прячась за деревьями. Тени выросли, и жаркий воздух заметно стал прохладнее. Пока еще не холодно, но мальчик уже задумывался о том, что если ему придется ночевать здесь, то ночь может оказаться "дуборной", как подумал он на том мальчишеском сленге, которым пользуются, наверное, все подростки.
Стоп! Послышалось? Нет, слева действительно раздавались голоса. Ну наконец-то! Мальчишка сошел с дороги и стал продираться сквозь кусты. Треск ломающихся сучьев, приглушенное бормотанье одного голоса, громкий разговор еще двух. Люди... Здорово! Гоша ускорил шаги, значит, скоро он выберется из этой глуши!
Пройдя совсем немного, мальчик вышел на окраину небольшой поляны, посреди которой был разложен костер. Сидевший на корточках у костра пожилой мужчина, странность одежды которого пока прошла мимо переполненного надеждой сознания мальчишки, разделывал ножом тушку какого-то зверька. Двое других, переругиваясь, ломали сухие ветки кустарника с противоположной стороны поляны.
- Здравствуйте! - вежливо поздоровался мальчик. - Я заблудился, вы не подскажете, много еще идти до города?
Сидящий у костра вскинулся, обернувшись. Изборожденное морщинами лицо, покрытое редкими кустиками волос бороды, показало богатую гамму чувств. Страх и злость неожиданности, мелькнувшие в глазах, сменились после того как мужчина разглядел мальчишку, улыбкой, которую наверное можно было бы назвать доброй...
- До города далеко, - по-русски, как показалось Гоше, ответил мужчина. – Ты, наверное, устал? Не бойся нас, подходи, присаживайся к огню.
Мужчина обернулся к тем двум, которые оторвавшись от своего занятия, стали медленно приближаться к костру.
- Давайте дрова! Из-за вас бездельников костер совсем погаснет.
Немного поколебавшись, Гоша сделал несколько шагов и только тут заметил стреноженных лошадей, пасущихся справа у самого края поляны. Там же, неподалеку, лежали беспорядочно сваленные какие-то тюки и палки.
Мальчик подошел к костру, присел рядом на корточки и вытянул к нему руки. Тепло пламени ласково согрело озябшее тело.
Мужчина вымазанными в крови пальцами выдрал из тушки комок потрохов, отделил от него сердце, печень и легкие, положив все это на шкурку, лежащую шерстью вниз. Остальное: кишки, и еще что-то, склизкое даже на вид, как заметил краем глаза мальчик, - бросил в пламя, что-то пробормотав. Костер зашипел, выстреливая искры.
- Я Хааш, - сказал он, скосив на мальчика глаза, затем взял прут и стал насаживать на него оставленные потроха. - А тебя как зовут, мальчик? Ты чей?
Гоша оторвал завороженный взгляд от пляшущих языков пламени:
- Я Гоша Мироников, - представился, улыбнувшись, мальчик. - Представляете, я заблудился. Целый день шел по дороге и никого не встретил. Вы не скажете мне, как я могу попасть в город?
- Гошаамирни? - повторил недоуменно Хааш, затем раздвинул тонкие губы в улыбке: - Скажем, конечно скажем, мы сами едем в город. Хочешь? Мы тебя в него отведем.
- Спасибо, - искренне поблагодарил мальчишка. - А то меня, наверное, уже совсем обыскались.
Подошедший мужчина молча вывалил рядом с костром охапку веток и направился к тюкам.
- А можно? - спросил Гоша, протянув руку к груде палок.
- Пока не надо, сейчас сильный огонь не нужен... Скажи мальчик, - Хааш поднял взгляд, - ты знаешь своих родителей?
- Конечно! - Гоша немного удивился странности вопроса. - Мой папа Виталий Георгиевич, мама Валентина Ивановна.
- Какие странные имена у твоих родителей, но... Это не важно, - мгновение подумав проговорил Хааш. – Ты, наверное, хочешь кушать?
Гоша с энтузиазмом кивнул. Он не просто хотел кушать, сейчас мальчик был способен съесть даже барана. Нет, сейчас он готов был есть даже лагман. Да. Лагман, то блюдо, которое он органически ненавидел с тех пор, как чуть не отравился им в столовой... За этими разговорами Гоша и не заметил, как на поляну опустился сумрак ночи, прячущий деревья и кусты. Костер, потрескивая, освещал небольшое пространство. Вот в освещенном круге появился Молчаливый, принесший тюк. Мужчина положил его наземь, развязал и, поковырявшись внутри, достал два тускло блеснувших металлом в отблеске пламени прута, один конец которых был заострен, другой раздваивался. Мужчина, с силой налегая на прутья, загнал их остриями в землю с двух сторон костра. Достал еще один прут. "Шампур", - вспомнил Гоша название предмета, и принялся насаживать на него разделанную тушку. Положив шампур на прутья, Молчаливый сел у костра напротив Гоши, пристально рассматривая мальчика. Его взгляд, не останавливаясь, скользил по лицу, по плечам, рукам, бедрам, белеющим в темноте, и босым ногам. Он этого взгляда мальчик поежился, этот взгляд, как показалось мальчишке, раздевал и был каким-то липким, оставляющим мазки на теле. Не отрывая от мальчика глаз, мужчина облизал губы.
- Хааш, как будем делить находку? Бросим жребий, или ты позволишь мне быть вторым? - проговорил он неожиданно высоким сиплым голосом.
Гоша не совсем понял, о чем идет речь, но всей кожей почувствовал, как на поляне сгустилось напряжение.
- Ну уж нет, давай жребий, - раздался голос из-за спины мальчика, и к костру неслышно выступил третий. - Я не буду развлекаться после Раази. Зачем мне сипнуть?
- О Безликий, ну почему я сподобился связаться с этими недоумками? - Хааш медленно поднялся на ноги и положил руку на рукоять кинжала, оказавшегося у него за поясом.
- Начните сейчас забаву, и находка потеряет свою ценность. Разве вы не видите, что это не раб! Посмотрите на его руки - они никогда не видели тяжелого труда. На его ноги... Он никогда не ходил босым. А какая белая у него кожа? А лицо? А глаза? А волосы? Да за него в Хааране можно будет получить не меньше тысячи и тысячи серебряными! А после ваших забав... Безликий свидетель, вам повезет, если за него дадут сотню!
Гоша вдруг понял, что эти трое говорят о нем. Мальчик не совсем разобрался, чего они от него хотят, но то, что это совсем ему не понравится, понял прекрасно. Мгновенно сгруппировавшись, он рванул в сторону, но третий, оказывается, был наготове. Мужчина подставил ногу и так долбанул мальчишку кулаком по голове, что из того выбило дух.
- О кобылий навоз, если ты убил мальчишку, я тебя самого продам на торгу! - Хааш рванул мужчину за плечо, ударил кулаком в зубы так, что того отшвырнуло назад. Затем шагнул к распростертому на земле телу, ногой перевернул на спину и, склонившись, положил ладонь на губы.
- Живой, - удовлетворенно проговорил и, ловко перевернув мальчика на живот, сноровисто завел руки за спину. Обернулся: - Неси ремни, сын неизвестного отца!
Хааш быстро связав руки и ноги мальчишки, без особого труда поднял его и, отнеся к краю поляны, посадил спиной к дереву, привязав поперек пояса оставшимися сыромятными ремнями.
Сначала была вода, которая лилась на голову... Стекающая щекочущими струйками по векам, носу, губам, груди. Затем пришла боль в голове. А потом мальчик понял, что слышит голос.
- Ты слышишь меня? Ну, ну, я же вижу, что слышишь... - хлесткий удар по щеке тут же вызвал слезы обиды и злости.
"За что? Почему они так?" - хватило сил удивиться. Гоша открыл глаза и попытался сморгнуть навязчивые капли теплой воды,.
- Почему? - спросил мальчик охрипшим голосом, безуспешно попробовав освободиться.
Хааш, а это он привел Гошу в чувство, ответил:
- Потому что ты моя добыча, и принесешь нам много звенящих монет.
- Ничего я вам не принесу! У меня нет монет, - возмутился мальчишка и потребовал: - Развяжите!
Мужчина засмеялся:
- Я знаю, что у тебя их нет, но вот за тебя, мальчишка, уверен, когда я продам, дадут много... Мальчик, ты теперь принадлежишь мне и будешь продан в светлом городе Хааране. А сейчас, ешь.
Мужчина сунул в лицо Гоше кусок мяса, пахнущий для мальчика до невозможности аппетитно. Он возмущенно отвернулся, с усилием проглотив слюну:
- Развяжите меня. Пожалуйста, - в голове Гоши просто не укладывалось, что он вот так, по глупому, оказался в плену, и его хотят продать, как какую-то вещь.
Хааш, оскалившись, грубо сдавил пальцами челюсть мальчика и ткнул мясом в его сжатые губы. Затем, пожав плечами, ударил другой рукой по щеке и произнес:
- Не хочешь, ну как знаешь. Не думай, что я часто уговариваю рабов есть! - мужчина поднялся с корточек и пошел к костру.
Мотнувшаяся от удара голова ударилась затылком о покрытый грубой корой ствол дерева.
"Раба? Он назвал меня рабом? Да как такое может быть? Рабов ведь не бывает! - тут мальчишка вспомнил другие слова Хааша. - Город Хааран? Я не знаю такого города и никогда не слышал! - мелькали в голове мысли. - Кто эти люди? Говорят по-нашему, но одеты странно. Носят кинжалы и, как кажется, это для них привычно. Ездят на лошадях. И на дороге были только лошадиные следы! - вспомнил мальчишка. - Оё-ёй... Куда же меня занесло..."
Вот теперь, Гоша испугался по-настоящему. Всё и вся говорило ему, что он настолько далеко от дома, что наверное, даже находится не в своем мире. Мальчишка много читал, и мысль, что он очутился в другом мире или даже в ином измерении не показалась ему абсурдной. "Вот это да... Тут, наверное, древний Рим, если есть рабы, - подумал мальчишка. – Ой! Нет, ну я дурак. В древнем Риме ходили в тогах, а не в этой одежде, и говорили по-римски, а не по-нашему". Тут Гошу поразила мысль, а почему он понимает этих людей и почему они так хорошо говорят по-русски? "Нет, не по-русски. Язык другой. Но я его понимаю, - мальчик вспомнил мгновения переноса. То потрясающее ощущение всезнания, которое захлестнуло его. - Вот оно что... Значит, когда я перемещался сюда, то язык каким-то образом вложился в меня... Но почему тогда я больше и не знаю об этом мире?" - мальчик стал усиленно вспоминать, что еще он может вспомнить. После нескольких минут мучительных попыток с разочарованием понял, что ничего!
"Надо сообразить, с чем же я здесь очутился. Так… Трусы и майка, которые были на мне дома. Мое тело. Хм... - Гоша испугался, а его ли это тело? Он вспомнил, как недавно читал какую-то книжку, про то как один герой переместился в другой мир и очутился в теле девушки. Мальчик стал дергать руками и ногами, пытаясь определить, в своем или чужом теле он находится. - Вроде в моем собственном... По крайней мере, здорово, что я мальчишка, а не девчонка". Последнее слово он подумал с некоторым призрением, присущим ребятам в его возрасте, свято верящим, что все девчонки ябеды, плаксы и вообще, страшные вредины.
И тут, все происходящее с ним, предстало в ином свете. Ведь он попал в совершенно ИНОЙ мир. Судя по всему, здесь еще не знали технологии и не имели того научного знания, которое было в мире Гоши. Мальчик вспомнил еще одну книгу, в которой говорилось, как один дипломат провалился в дыру во времени и попал в Византию времен императора Константина. И как он благодаря своему уму и знаниям смог занять достойное положение, более того, смог сделать тот мир лучше. За этими размышлениями Гоша перестал замечать начинающие затекать связанные ноги и руки, впивающиеся в спину борозды древесной коры и даже забыл про голод. Ведь он тоже так может! Он ученик шестого класса, любитель чтения, хорошо успевающий в школе, - тоже может поделиться знаниями. А может, как дон Румата, герой любимой повести "Трудно быть богом", подвигами которого Гоша одно время просто бредил, бороться с несправедливостью в этом мире. Мальчик почувствовал подъем. Надо сейчас же сказать этим, что его продавать не надо. Он сможет их многому научить.
Оторвавшись от радужных размышлений, Гоша посмотрел в сторону костра, вокруг которого развалились его пленители. Мальчик уже открыл рот, чтобы позвать Хааша, и тут ушатом холодной воды на него обрушилось воспоминание, как сиплый и тот, второй, спорили, кто и в какую очередь будут развлекаться с мальчишкой.
"Развлекаться! Это значит... Попользоваться мною, как девочкой? Значит, меня трахать???" - Гоша поежился. Конечно, он много знал о взаимоотношении полов и прекрасно понимал, как появляются на свете дети. Уличные друзья, да и товарищи в школе, достаточно просветили его еще в самом нежном возрасте. Гоша знал и про то, что бывают странные дяди, предпочитающие заниматься сексом друг с другом, а не с женщинами. И даже есть такие, которые могут делать это с мальчиками. Но все это было таким далеким и ненастоящим, таким смешным, над чем так здорово хохотать с пацанами и подкалывать друг друга... А тут, говорили о нем. О его теле! Ну уж нет. Договариваться с ними... Ищите другого дурака! Хорошо, что у этого Хааша взыграла жадность, и он не допустил изнасилования. Нет, все планы по улучшению этого мира надо оставить до того момента, как он избавится от этих людей. Главное, попасть в город. Есть же там законы и, наверное, они запрещают продажу мальчиков, которых поймали в лесу. В конце концов, можно будет убежать от этих людей, ведь Гоша все-таки ловкий мальчишка и не зря так много занимался спортом. Тут, правда, мальчику немного стало стыдно, что его так легко поймали. Но он успокоил себя – что просто был не готов и поверил этим людям.
Затекшее тело напомнило о себе. Мальчик стал ерзать, пытаясь разогнать кровь по конечностям, очередной раз убедившись в безуспешности попыток избавиться от пут. В животе урчало. Немного поколебавшись, не попросить ли еды, Гоша решил, что не стоит привлекать лишний раз к себе внимание, и стал размышлять, следя за игрой языков пламени, что в первую очередь он сделает, когда убежит. Лежащие у костра негромко переговаривались, затем разговор затих...
Веки отяжелели, опустились. Незаметно для себя измученный долгой дорогой и событиями дня мальчишка заснул.
Ему снилась дорога, по которой шел, снилось, как он отбился от нападения, ловко ударив в живот того разбойника. Как он пришел в город, и как здорово его встретили доброжелательные люди, с интересом расспрашивающие о знаниях, которые он им принес. Как старейшина, одетый в сверкающую золотом одежду, благодарит мальчика и обнимает, приглашая во дворец. Обнимает сильнее и вдруг начинает шарить по одежде, залезая в трусы. Стоп! Это уже не сон. Жадная, трясущаяся рука сжала его писюн и яички. Другая задрала майку и ущипнула, выкручивая сосок. Вонючий запах никогда не чищеных зубов ударил в лицо.
Гоша открыл глаза и рванул, пытаясь уйти от этих отвратительных рук.
- Тихо, тихо ты, гаденыш, только пикни, и я оторву твой стручок! - раздался сиплый голос. Мужчина, тяжело задышав, выпустил сосок и стал возиться с завязками своих штанов.
- Сейчас, я немного поиграю с тобой и все. Только немного. Уу-у-у-у, какой сладенький, - бормоча в полголоса, мужчина приспустил штаны, высвободив напряженный член. Он немного приподнялся и, захватив волосы мальчика в горсть, потянул его голову к своему паху. Вонь немытой части тела была настолько сильна, что тошнота подступила к самому горлу.
Испуг и охватившее отвращение заставили мальчика потерять голову:
- Пошел вон, дурак!!! - закричал он в полный голос, передергиваясь от омерзения. - Я тебя убью! Я тебя убью! - Гоша дергался, пытаясь вырваться из хватки и отодвинуть лицо как можно дальше.
От костра метнулась бесшумная тень, и на насильника обрушился удар.
- Раази! Я тебе говорил, не трогать мальчишку? Говорил, нельзя портить товар? - приговаривал Хааш, пиная катающегося по земле разбойника. Тот уворачивался, злобно ругаясь. Наконец, мужчина поднялся на ноги и отскочил, потирая бока:
- Да ничего бы с ним не случилось, - просипел он. - Я же понимаю, я же не в зад, я только немного бы поиграл и все!
- От твоих игр он тоже бы осип! И кто, по-твоему, купил бы больного раба??? - Хааш сплюнул и повернулся к мальчику.
- А ты запомни, больше говорить не буду. Ты раб! И если ты еще позволишь таким словам вырваться из твоего рта, я забуду о тех деньгах, которые ты можешь стоить, и перережу тебе горло!
- Что же, мне нужно было у него отсосать? - кипя от возмущения и злости, проговорил Гоша.
Хааш присел перед ним на корточки и стал методично хлестать по щекам, говоря негромким голосом:
- Ты можешь говорить только тогда, когда я тебе разрешу. Ты должен говорить слово "господин", когда обращаешься ко мне. Ты не смеешь поднимать глаза, когда перед тобой свободный человек. Что тебе нужно делать, буду решать я...
Голова мальчика гудела от ударов. Было невыносимо унизительно вот так, беспомощно получать эти пощечины, выбивающие искры из глаз. Из носа потекла кровь.
- Ты понял меня, мальчик? - остановил избиение Хааш, вытирая руку о штанину.
- Понял, - выдавил из себя Гоша, глядя с ненавистью в лицо мужчины. Тот усмехнулся:
- Пока мы доберемся до города, у нас достаточно времени, чтобы выбить из тебя глупость. А не получится у меня, ее выбьет кнут надсмотрщика.
Мужчина поднялся на ноги и направился к костру.
©rusi 2006
