СЕГОДНЯ

Обыкновенный необыкновенный мальчик

Жил-был на свете, а если точнее, в столице Российской Федерации
городе Москве, один мальчик, а если точнее, ученик шестого класса по
прозвищу Ластик. И вот однажды, а если точнее, 29 сентября 2006 года,
этот мальчик угодил в историю.

Точность здесь совершенно необходима, потому что без нее эта
повесть будет восприниматься как сказка. А между тем, все описываемые
в ней события произошли на самом деле. И, может быть, даже не один
раз.

Мальчик, о котором пойдет речь, на первый взгляд был самый
обыкновенный. Именно что «на первый взгляд», ведь обыкновенных людей
на свете, как известно, не бывает. Всякий человек кажется
обыкновенным, только если к нему не присматриваться. А присмотришься
как следует – обязательно скажешь: ничего себе «обыкновенный».

Вот и Ластик, если бы кто-нибудь из одноклассников вздумал к нему
как следует приглядеться, оказался бы очень даже необыкновенным.
Просто никому из его одноклассников это в голову не приходило.
Во-первых, Ластик был в классе самым маленьким по росту. Во-вторых, на
зубах у него были металлические брэкеты. В-третьих, он плохо успевал
по математике, а школа, в которой он учился, называлась «Лицей с
естественно-математическим уклоном». Главное же, Ластик пришел в класс
самым последним, когда все давно успели подружиться, и новый друг, да
еще такого маленького роста и с кривыми зубами, был уже никому не
нужен.

В оправдание Ластика можно сказать, что он просто еще не успел как
следует вырасти – родители отдали его в школу на год раньше
положенного возраста. Так что если сравнивать его с пятиклассниками,
он получился бы не очень-то и маленький, а вполне среднего роста. И по
математическим дисциплинам он плелся в хвосте не из-за тупости, а
потому что до позапрошлого года учился совсем в другом лицее, где
уклон был, наоборот, историко-литературный. Это мама захотела, чтобы
Ластик обучался точным наукам, потому что будущее за ними, а
математика – настоящая мужская профессия. Папа пробовал спорить,
говорил, что он вот гуманитарий и ничего, но с мамой долго не
поспоришь. Она сказала: «Вот именно. Хочешь, чтоб из твоего сына тоже
получилось ничего?»

И поэтому, когда семья переехала на улицу Солянку, Ластика отдали
в новый лицей. А его сестру Гелю оставили в прежнем, ведь она девочка
и ей настоящая мужская профессия ни к чему. Девочкам, как замечал
Ластик, на свете вообще живется гораздо легче.

Теперь пора объяснить про кличку «Ластик». Она возникла не из-за
того, что наш герой был маленький. И не из-за того, что он был
какой-нибудь квадратный или, там, очень упругий, а из-за имени.

Оно уж точно было необыкновенное: Эраст. По-домашнему – Эрастик.
Когда он пришел в новую школу, все, конечно, спросили: как тебя зовут.
А у него тогда еще не было передних зубов (они попозже выросли, хоть,
как уже говорилось, и не совсем прямо), вот и получилось «Эластик».
Все засмеялись, закричали «ластик, ластик-лобастик». С тех пор он и
превратился в Ластика. Его теперь даже дома так называли. Мама
говорила, что это хорошее, ласковое прозвище. Только папа продолжал
звать сына «Эрастом». Он хотел, чтобы сын, когда вырастет, сделался
похож на своего знаменитого прадеда Эраста Петровича Фандорина,
портрет которого висел в папином кабинете на самом почетном месте.

Прадедушка у Ластика был великий сыщик, про которого писали книжки
и даже снимали кино. Он смотрел с картины на правнука прищуренным
взглядом, будто хотел ему сообщить нечто очень важное, но знал, что
пока еще рано, надо подождать. Эраст Петрович был очень красивый: в
мундире с золотыми нашивками, с тонкими черными усиками, с элегантной
проседью на висках. Ластик твердо знал, что никогда таким не станет,
но папе об этом не говорил – не хотел расстраивать.

Хорошо было сестре Гельке. От нее никто не ждал, что она вырастет
и станет героем. И геометрия с алгеброй не портили ей кровь шесть раз
в неделю. Она жила, как сыр в масле каталась. Мужских качеств мама в
ней не воспитывала, волю закалять не требовала. А папа, тот вообще ее
только по головке гладил и называл своей красавицей.

Преимущество перед счастливицей-сестрой у шестиклассника Фандорина
было только одно: по утрам ее будили на полчаса раньше, потому что до
старого лицея после переезда ехать было далеко, и папа отвозил туда
Гелю на машине.

Гелька, конечно, нарочно топала ногами и громко разговаривала, но
Ластик накрывал голову подушкой, и в эти полчаса ему спалось слаще
всего.

Так было и сегодня, 29 сентября.

Завтракал он вдвоем с мамой, потому что мама работала газетным
редактором и могла приезжать на работу, когда захочет.

Этот день, наверное, самый важный в истории человечества, начался
обыкновенно. Ластик пил чай, мама ему говорила: «Ешь, не лови ворон»,
«Не стучи ложкой», «Не сутулься».

Потом, как всегда, сказала: «Не смей есть в школьном буфете эти
ужасные сосиски», и дала сверток с полезными и питательными
бутербродами (нежирная колбаса, заменитель масла, листья салата).

В прихожей Ластик по привычке оскалил перед зеркалом свои
хромкобальтовые брэкеты – проверил, не стали ли зубы хоть чуть-чуть
прямее. В последнее время, из-за некой особы с соседней парты, этот
вопрос приобрел особую актуальность. Потом надел красную спортивную
куртку, взял портфель и сбежал по лестнице во двор.

Тут обыкновенность раз и навсегда закончилась. В течение
какой-нибудь четверти часа с Ластиком случилось сначала два совершенно
непонятных происшествия, а после еще три, хоть и не загадочных, но
очень странных.

Сначала два совершенно непонятных происшествия

Ну, первое происшествие, может, было никаким не происшествием, а
так, померещилось. Однако во имя уже упомянутой точности умолчать о
нем было бы неправильно.

Стало быть, выбежал Ластик из подъезда во двор своего дома…

Нет, сначала нужно рассказать про дом и про двор, а то будет
непонятно.

Дом, куда в позапрошлом году переехала семья Фандориных, был в
своем роде замечательный. Почти сто лет назад его построило
«Варваринское товарищество домовладельцев» на старинной улице Солянке.
Это был, собственно, не дом, а целый комплекс зданий, соединенных в
сложную геометрическую фигуру, с несколькими внутренними дворами,
многочисленными арками, подворотнями и глубоченными подвалами. Хоть
Ластик жил здесь уже почти два года, но так эту громаду толком и не
исследовал. Полазил по чердакам, побегал по лестницам с ажурными
перилами, а до подвалов, например, так и не добрался. Правда, попасть
в них было трудновато, даже совсем невозможно. Въезд в подвал (да-да,
не вход, а самый настоящий въезд – такой он был высокий и широкий)
закрывала решетка. Папа рассказывал, что сто лет назад в Варваринских
погребах находились торговые склады, после революции – тюрьма, потом
автобаза, но вот уже много лет подземелье пустует, потому что ему
никак не могут придумать полезного применения.

Папа у Ластика очень любил историю и про то, что было раньше, знал
почти всё. Про то, что происходит сегодня, он знал гораздо меньше – во
всяком случае, так утверждала мама. Поэтому у него и бизнес не
клеился.

В соседнем подъезде, на 5 этаже, располагался офис папиной фирмы.
Вся фирма – два человека: сам папа и секретарша. Сидят, с утра до
вечера в компьютер играют, потому что клиентов нет. А ведь именно
из-за папиной работы Фандорины и переехали сюда, на Солянку. И потом,
папа говорил, что это самое лучшее место во всей Москве – вокруг
сплошные достопримечательности и нераскрытые исторические тайны.

Ну так вот.

Выбежал Ластик из подъезда во двор своего замечательного дома, по
привычке повертел головой влево – вправо. Слева за решеткой чернел
квадратной пастью уже упомянутый въезд в подвалы, справа серела
подворотня, тоже квадратная.

И там, в подворотне, Ластик вдруг увидел силуэт, показавшийся ему
очень знакомым. Какой-то мальчик стоял там, в густой тени, и,
прислонившись к стене, смотрел в эту сторону.

Так ведь это я, это мое отражение, понял вдруг Ластик. Вон и
куртка красного цвета!

Но какое в подворотне может быть отражение? Там ни зеркала, ни
витрины, ничего.

Ластик зажмурился, потому что если зажмуриться, а после
разожмуриться обратно, видно гораздо лучше.

Но когда он снова открыл глаза, двойник исчез. Осталась одна
пустая подворотня.

Это называется «зрительная галлюцинация», сказал себе Ластик –
когда видишь то, чего на самом деле нет. И обрадовался, потому что
галлюцинаций у него отродясь не бывало.

Он решил, что поразмыслит над загадочным явлением после, во время
урока, а сейчас некогда – в школу опоздаешь.

Но к подворотне двинулся осторожно, пытаясь сообразить, как мог
возникнуть подобный оптический обман. Встал прямо напротив прохода.
Потом попятился назад, к запертой решетке. Присел на корточки.
Галлюцинации больше не увидел.

Зато кое-что услышал.

Тихий, но вполне явственный голос откуда-то позвал:

– Эраст! Эра-аст! Сюда!

Сначала Ластик, конечно, задрал голову и посмотрел вверх, на окна
папиного офиса (окна их квартиры во двор не выходили). Но там, на
пятом этаже, были опущены жалюзи. Да и голос раздавался явно не
сверху, а скорее снизу и при этом сзади.

– Эраст! Эра-аст! Сюда! – послышалось вновь. Из-за решетки, из
черного зева подвала – вот откуда звал Ластика странный, придушенный
голос.

«А это уже слуховая галлюцинация», подумал шестиклассник, подошел
к самой решетке и стал смотреть в широкое жерло подвала – папа
говорил, что когда-то туда въезжали огромные повозки с бочками и
тюками.

Погреба раскинулись на тысячи квадратных метров, подо всем
многоподъездным комплексом. Там имелись залы, галереи, большие и
маленькие комнаты – так рассказывал папа, а уж он-то знает. Не раз
Ластик стоял здесь, у входа в подземелье, воображая, сколько всего
чудесного и страшного должно таиться в этом лабиринте. Но попасть вниз
было невозможно: на двери висел крепкий замок – специально для того,
чтобы внутрь не лазили дети.

– Эраст, Эраст, сюда! – вдруг услышал Ластик, и так отчетливо, что
это никак не могло быть галлюцинацией.

Что за фокусы?

Он прижался к железным прутьям, и дверь вдруг подалась под
тяжестью его тела. Испугавшись, он отпрыгнул назад. Опустил глаза – и
увидел, что замка нет! Створка слегка покачивалась, будто приглашая
распахнуть ее и войти.

Ластиком овладели два противоположных чувства. Первое щекотало
грудь изнутри, стискивало сердце и подначивало: «Иди, иди туда,
другого такого случая не будет!» Второе же рассыпало по спине ледяные
мурашки и пискнуло: «Не вздумай! Что еще за голос такой? Беги, пока
цел!»

Оглянувшись, нет ли кого во дворе, Ластик проскользнул за решетку
и прикрыл за собой дверь.

– Эраст, Эраст, сюда! – позвала темнота. Было страшно, но и
любопытно.

Он пробежал по покатому асфальтовому спуску и, оказавшись под
сводом погреба, остановился.

Свет с улицы проникал вглубь подвала метров на десять, дальше же
было совсем темно.

Ластик заколебался. Не хватало еще опоздать на первый урок. С
преподавателем геометрии Михал Михалычем шутки плохи.

Он уж совсем собрался повернуть назад, но тут услышал опять,
теперь совсем близко:

– Эраст, Эраст, сюда!

И так не захотелось идти дальше! Повернуться бы и кинуться из
этого нехорошего места наутек. Ну их, эти тайны и необъяснимые
явления.

Еще пару месяцев назад он сбежал бы. Но летом, во время каникул,
Ластик решил, что будет укреплять волю и развивать храбрость. Дело
продвигалось трудно. Однажды (дело было на даче) попробовал досидеть
до полуночи на кладбище, но когда над головой страшно заухала птица,
не выдержал – убежал. Пришлось идти во второй раз. Потом заставил себя
прыгать с вышки, головой вниз. С трехметровой спрыгнул, а с
пятиметровой так и не сумел. Проторчал наверху битый час. Дождался,
когда рядом никого не будет, и слез. До сих пор стыдно.

Так вот, чтоб потом не было стыдно, Ластик и заставил себя пойти
дальше, навстречу зовущему голосу. Сделал шаг. Потом еще, еще, еще.

Сделалось совсем темно. Сзади ослепительно белел, манил к себе
квадрат выхода.

А впереди вдруг блеснули две зеленые искорки. Кошка? Или крыса? К
кошкам Ластик был равнодушен, а вот крыс ужасно не любил.

В подземелье стало тихо. Никто больше шестиклассника Фандорина не
звал.

Глаза немножко привыкли к мраку, разглядели впереди что-то
большое, прямоугольное.

Десять шагов вперед – и хорош, сказал себе Ластик. Это будет
по-честному.

Набрал побольше воздуха, обхватил себя за ребра, чтоб поменьше
стучало сердце, и отсчитал шаги:
раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять.

Остановился. По-прежнему тихо. Прямоугольное, большое оказалось
старым кузовом от грузовика – только и всего.

– Кто тут? – спросил Ластик слегка подрагивающим голосом.

Никакого ответа.

Ну и пожалуйста, подумал он с облегчением. Не хотите отзываться –
не надо, а мне в школу пора.

Повернулся и поскорей двинулся к выходу.

Что же это был за голос? Может, просто сквозняк дул: с-с-с, с-с-с,
а ему померещилось: «Эрас-сст, сссюда»? Если, когда вернется из школы,
решетка все еще будет незаперта, надо взять фонарик и забраться снова…

Он аккуратно прикрыл дверь, чтобы отсутствие замка не бросалось в
глаза, и быстро зашагал в сторону улицы, не догадываясь, что главные
потрясения этого утра впереди.

Еще три происшествия, но очень странных хоть и не загадочных

Чтобы попасть на Солянку, нужно было пройти подворотней. Но
оказалось, что сделать это совсем не просто. Проход предназначался
исключительно для пешеходов – посередине арки из асфальта торчал
железный столбик, не дававший машинам заехать во двор. И вот к этому
столбику кто-то привязал огромную немецкую овчарку. Судя по рычанию и
вздыбленной шерсти овчарке это очень не нравилось. Дергая длинный
поводок, она металась от стены к стене. Задрала голову, истерично
залаяла – под сводом заметалось гулкое эхо.

Неожиданное препятствие оказалось исключительно некстати.
Экспедиция в подвал заняла не так мало времени. Теперь нужно было
торопиться, чтобы не опоздать в школу, а тут здрасьте вам. Ластик мог
пройти кружным путем, через другие дворы, а потом переулком, но это
лишних минут пять, и тогда к звонку точно не успеть.

Ластик завертел головой во все стороны – нет ли хозяина овчарки.
Во дворе было пусто. Виданое ли дело? Привязали в проходе этакого змей
горыныча и ушли!

Шестиклассник прижался к самой стене, попробовал протиснуться мимо
собаки.

Псина зарычала, натянув поводок, приподнялась на задние лапы, и
стало ясно, что не протиснешься – достанет и оттяпает полруки или
полноги. Ластик тоже показал ей свою хромко-бальтовую дужку на зубах и
сказал «р-р-р», но большого впечатления не произвел.

Рассусоливать было некогда, проблему требовалось решить, и как
можно быстрее.

Ластик достал сверток с мамиными полезными бутербродами. Отломил
кусок – кинул через овчарку, справа от столбика.

Собака кинулась, вмиг проглотила колбасу, но вместо благодарности
оглянулась на Ластика и зарычала еще свирепей. Вот вредная тварь!

Шестиклассник переместился к противоположной стене, кинул другой
кусок. В один прыжок овчарка подлетела к нему, сожрала.

Ластик сделал шаг вперед – чудище с лаем кинулось к нему. Он
попятился, одновременно перемещаясь вправо. Пока всё шло по плану.

Достал второй бутерброд, отломил половинку, перекинул через пса.
Тот подпрыгнул, не достал и бросился подбирать.

Снова переместившись к левой стене, Ластик швырнул последний
кусок, который тоже был незамедлительно сожран. Но гнева на милость
собака не сменила. Стоило Ластику сделать шажок вперед – и злюка опять
метнулась к нему с разинутой пастью.

Однако сделав два круга справа налево, овчарка дважды обмотала
поводок вокруг столбика, и теперь Ластик сумел, прижавшись к стене,
проскользнуть мимо. Пес рвал ремешок, давился лаем и чуть не
задохнулся от ярости, но помешать не мог – только слюной обрызгал.

Показав обманутому разбойнику язык, шестиклассник быстро зашагал
по улице. Операция «Полезная колбаса» заняла не больше минуты. А
бутербродов Ластику было не жалко, школьные сосиски с картофельным
пюре ему нравились гораздо больше.

Свернув в Подколокольный переулок, он перешел на рысцу. До звонка
оставалось всего семь минут.

На углу Малого Ивановского переулка, привалившись спиной к
водосточной трубе, сидел бомж. Надо сказать, что бездомных, вконец
спившихся оборванцев в этих местах водилось немало. Папа говорил, что
их тянет сюда, на Хитровку, запах прошлого. Сто лет назад здесь был
самый жуткий в Москве трущобный район. В дешевых ночлежках и притонах
жили тысячи бродяг, воров, нищих. Даже полиция опасалась заглядывать
на Хитровку после наступления темноты. По мнению папы, нынешние бомжи,
облюбовавшие этот микрорайон, были законными преемниками старинного
племени «хитрованцев», о которых написано столько романов, повестей и
рассказов.

«Законный преемник», вытянувший ноги поперек тротуара, был из
бомжей самого последнего разбора. Грязный, опухший от пьянства, одетый
в кошмарное рванье, он что-то клянчил заплетающимся языком у женщины с
хозяйственной сумкой. Та послушала-послушала и возмущенно отмахнулась:

– Ишь чего захотел! Ну нахал! И пошла дальше, качая головой. Тут с
бомжом поровнялся Ластик.

– Пацанок, выручи! – просипел тот.

– У меня денег нет, и еще я в школу опаздываю, – скороговоркой
ответил шестиклассник.

– Да есть деньги, вот, – показал пьяница две мятые бумажки. –
Загибаюсь я. Помоги, а?

– Вам плохо? – остановился Ластик. – Вызвать «Скорую помощь»?

Если человеку плохо, это ведь важней, чем опоздать на урок. Даже
если на геометрию.

– Плохо мне, пацанок. Совсем кранты. Трубы горят. – Бомж похлопал
себя по груди.

– Что?

– До улицы дополз и сдох – ноги не идут. Если сейчас не приму –
всё, карачун. Палатку на углу знаешь? Слетай, а? Мне не дойти. Возьми
чекушку. Помру я без нее.

– Чего взять? – не понял Ластик.

– Живой воды. Ну, водяры. Вот деньги. Только не кинь больного
человека, не удери, а?

Лишь теперь до Ластика дошло.

– Да что вы, дяденька! Мне водку не продадут, я маленький. Вы
кого-нибудь взрослого попросите.

– А ты скажи: «Тетя Люсьен, Миха доходит». Люська даст, она баба
добрая. Выручи, малый. Ей-богу, подыхаю.

Папа бы его пожалел, сходил, подумал Ластик. Вот мама, та сказала
бы как отрезала: «Туда тебе и дорога. Подыхай, алкаш несчастный».
Сказать бы сказала, только потом, наверное, тоже сходила бы. Мама на
словах суровей, чем на деле.

До палатки на углу было недалеко, метров двести. Если бегом,
минуты за три можно обернуться.

– Ладно, давайте. Портфель только постерегите.

Нарочно портфель оставил – чтоб бомж за свои деньги не переживал.

Понесся вверх по Малому Ивановскому.

Суровая продавщица выслушала пароль. Заругалась:

– Вот гад, уже малолеток за водкой гоняет.

Но дала-таки маленькую бутылку. Видно, тоже, как мама: сердитая
больше на словах.

Одним махом Ластик добежал до угла.

Только никакого Михи там не увидел.

Портфель лежал, а бомжа не было. Чудеса, да и только! Две минуты
назад не мог с тротуара подняться, и на тебе – как сквозь землю
провалился. И разыскивать его некогда. Куда же девать его «чекушку»?

На переменке сбегаю, отдам, решил Ластик и сунул бутылку в
портфель.

Припустил по переулку со всех ног. Уже ясно было, что к звонку не
успеет, но это еще полбеды. Ровно в 8.35 к дверям школы выходит сама
Раиса Петровна, завуч. Встает у входа, и всем злостным нарушителям
дисциплины (это которые опоздали больше чем на пять минут) лично пишет
замечание в дневник. Вот уж чего не хотелось бы.

Вдали показалось здание школы, донеслась заливистая трель звонка.
Еще минута – и Ластик влетит в раздевалку. Если Михал Михалыч
чуть-чуть задержится в учительской (а с ним такое бывает), то, может,
вообще обойдется.

Но в ста шагах от лицея Ластика подстерегало еще одно
происшествие, пожалуй, самое удивительное из всех.

У пешеходного перехода стоял столик, заваленный картонными
квадратиками. На столике посверкивала разноцветными огонечками
огромная магнитола, и разбойный голос из динамиков хрипло пел что-то
про пургу над зоной. Рядом топтался здоровенный парень в спортивном
костюме.

Ластик знал: это называется «лохотрон»-жульническая уличная
лотерея. Мама называла устроителей таких лотерей шакалами, которые
спекулируют на людской глупости и жадности.

Он хотел пробежать мимо, но «шакал» вдруг выскочил из-за своего
столика и преградил Ластику дорогу.

– Стотысячный клиент! – заорал жулик фальшиво радостным голосом и
схватил шестиклассника за плечи. – Ну, братан, тебе подвалило!

– Я не клиент, я в школу опаздываю!

– Фигня, – произнес лохотронщик слово, употреблять которое папа
Ластику строго-настрого запрещал. – В школу каждый день опаздывают, а
стотысячный клиент самой крутой уличной лотереи – это ого-го!

Сейчас начнет деньги тянуть, понял Ластик. Сначала даст бесплатный
билет, там будет выигрыш – какой-нибудь телевизор или плейер. Тут
окажется, что нужно внести залог, или уплатить налог, или подойдет еще
один клиент и выиграет то же самое. В общем, сколько есть у человека
денег, столько и выдоят.

Но у Ластика денег нисколько не было. Он так и объяснил:

– Да у меня денег нет. Совсем.

– Фигня, – снова сказал парень. – Стотысячному клиенту бесплатно.
Подарок от фирмы. Тяни билетик, брателло, не дрожи. Тут все чисто, без
подставы. – И подмигнул.

И стало Ластику ясно, что этот так просто не отвяжется. Проще было
вытянуть билет, а когда станут требовать деньги – вывернуть карманы.

Он схватил первую попавшуюся картонку, перевернул. Разумеется, там
было напечатано «СУПЕР-ПРИЗ!!!». Ластик вздохнул. Ну всё, теперь
начнется.

– Ни фига себе, – ахнул парень. – Ну, блин, ваще! Ты гляди,
вытянул!

Захлопал глазами. Почему-то принялся оглядываться по сторонам.
Потом, нахмурившись, буркнул:

– Выиграл – забирай. Твоя масть. Ну бери, бери, чего вылупился?
Вот он, супер-приз.

И сунул Ластику в руки орущую и переливающуюся всеми цветами
радуги магнитолу.

Выиграть в «лохотроне» приз, да еще бесплатно? Это было что-то
неслыханное! По сравнению с таким чудом бледнели и зрительно-слуховые
галлюцинации, и бесхозная овчарка, и провалившийся под землю Миха.

Но сейчас у Ластика в голове было только одно – поскорей добежать
до лицея и прошмыгнуть в дверь, пока оттуда не выплыла величественная
фигура Раисы Петровны.

Уже взбегая по ступенькам, он вдруг подумал: да нет, здесь что-то
не так, этого просто не бывает!

Обернулся – и не очень удивился, обнаружив, что столик с билетами
и парень в спортивном костюме исчезли. Еще одна галлюцинация, сто
процентов. Надо идти к врачу.

Однако магнитола-то никуда не делась. Посверкивала лампочками, и
уголовный голос надрывался:

Не плачь, Андрюха, Вернется пруха, Твоя везуха Вся впереди!

Тут электронный циферблат лицейских часов мигнул, четверка на нем
сменилась пятеркой, так что получилось 8:35.

Чудеса закончились. Надвигалась катастрофа.

Катастрофа

У катастрофы были золотистые кудряшки, строго нахмуренный лоб,
очки в стальной оправе.

– Это еще что за концерт? Фандорин? Из 6-го «А»? Немедленно
выключи эту гадость! – пророкотал первый, пока еще умеренный раскат
грома.

– Раиса Петровна, я сейчас, – залепетал Ластик, пытаясь понять,
как выключается его супер-приз. На агрегате имелось такое количество
кнопок и рычажков, что разобраться в них, да еще под негодующим
взглядом завуча, было непросто.

Он стал тыкать во все кнопки подряд, наудачу. Магнитола вдруг
поперхнулась, перескочив на другую волну, и страстно замурлыкала:

Котик мой, котик, Чеши мне животик, Я твоя киска, Сядь ко мне
близко!

– Какая пошлость! И это слушает ученик лицея! Давай дневник! –
громыхнуло уже ощутимей – Ластик вжал голову в плечи.

Выполнить приказ было трудно: шестиклассник стоял на одной ноге,
поставив магнитолу на поднятую коленку. Левой рукой придерживал орущий
аппарат, правой лихорадочно жал на кнопки. Портфель прижимал
подбородком.

Когда попробовал достать дневник, случилось ужасное. Портфель
грохнулся на пол, из него вывалилась чекушка и с мелодичным звоном
покатилась по полу.

Раиса Петровна остолбенела. Ластик сначала зажмурился, а потом
закричал, сам чувствуя, что несет белиберду:

– Это не я! Это Миха! То есть, я не знаю, как его на самом деле
зовут! Я ему купил! Он просил, а я пожалел! У него трубы горят! Я
правду говорю! Спросите у тети Люсьен из палатки!

– Из палатки? – переспросила завуч очень тихим голосом и,
нагнувшись, двумя пальцами подняла чекушку.

На урок геометрии шестиклассник Фандорин не попал. Как и на все
последующие уроки. Прямо от лицейских дверей, сопровождаемый воплями
осатаневшей магнитолы, он был препровожден в кабинет директора Ивана
Львовича по прозвищу Иван Грозный. Музыкального монстра укротил
вызванный с урока учитель физики. Арестанта же для начала посадили в
приемной, где он томился тяжкими предчувствиями целых полчаса.

Вещественные доказательства чудовищных преступлений – усмиренная
магнитола и бутылка водки лежали на директорском столе, брезгливо
накрытом полиэтиленом.

Суд Ивана Грозного был скор и немилостив. Сдвинув густые брови,
директор молча выслушал обвинительную речь завуча. Обвиняемой стороне
слова не предоставил. Защита на этом закрытом процессе отсутствовала.

Приговор был вынесен немедленно, таким страшным басом, что в
кабинете задребезжали стекла, а под потолком забренчала люстра:

– Гнать из лицея в шею! И это еще в лучшем случае…

Ластик побелел, боясь даже представить себе, что его ожидает в
худшем случае. Пресловутый «волчий билет», с которым не возьмут ни в
одну приличную школу? Колония для несовершеннолетних преступников?

Даже завуч дрогнула.

– Как не стыдно, Фандорин, – сказала она жалостно и посмотрела на
Ластика, словно на покойника. – Такая семья, такой прадедушка!

– Что моргаешь, вырожденец? – хлопнул пятерней по столу директор.
– Марш за отцом! Живо!

И вырожденец, нокаутированный коварным ударом судьбы, поплелся
домой. Мимо пешеходного перехода, где, на свою беду, выиграл проклятый
суперприз. Мимо водосточной трубы, где пожалел злополучного Миху. Мимо
подворотни, где уже не было кровожадной овчарки. А жаль – пусть бы
разорвала жертву несчастного стечения обстоятельств на мелкие кусочки.

Или это было не стечение обстоятельств, а жестокая шутка
какого-нибудь злого волшебника? Разве не подозрительно, что все, кто
имел касательство к катастрофе, один за другим бесследно исчезали?

Зато замок на решетке висел на своем обычном месте. В подвал снова
было не попасть.

Ластик собирался идти в четвертый подъезд, к папе на работу, но
тут вдруг остановился. А что если папа не поверит? Ведь чушь, бред, с
начала до конца: и шепот из погреба, и привязанная собака, и всё
остальное.

Он стоял перед подъездом минуту, другую, третью, не решаясь войти.
А дверь взяла и открылась сама собой. И вышел из нее не кто-нибудь, а
папа. Только он был не один. Папу сопровождал какой-то долговязый,
сухопарый старик – сразу видно, что иностранец: в шляпе с перышком, с
белым шарфом навыпуск, а в руке объемистый саквояж ярко-желтой кожи.

– Эрастик! – воскликнул папа. – Ты уже вернулся из лицея? Что так
рано?

– Меня, – трагическим шепотом начал Ластик. – Меня…

Но папа не дослушал – повернулся к старику.

– Мой сын, Эраст. Назван в честь Эраста Петровича, чиновника…

– …особых поручений при московском генерал-губернаторе.
Величайшего сыщика-джентльмена своей эпохи, – подхватил незнакомец,
кивнув. Голос у него был ровный, немножко скрипучий, с легким
металлическим акцентом. – Познакомьте же меня скорее с молодым
человеком.

Папа объяснил:

– Это мистер Ван Дорн. Наш родственник. Правда, очень дальний.

– Двенадцатиюродный, – уточнил старик. Ростом он был почти с папу,
то есть под два метра, поэтому, чтобы пожать Ластику руку, сложился
чуть не пополам.

Его тонкие, бледные губы оказались у самого уха шестиклассника и
прошептали:

– Вы точь-в-точь такой, как я себе представлял. Я нисколько не
разочарован.

Очень дальний родственник

– Представляешь? – засмеялся папа, не слышавший странных слов
двенадцатиюродного родственника. – Я говорю: «Что вам угодно, чем могу
быть полезен?» Думал, обыкновенный клиент.

Тут Ластику стало папу немножко жалко – он так небрежно сказал
«обыкновенный клиент», а ведь на самом деле у его фирмы никаких
клиентов давно уже не было. Только себя было еще жальче. При
постороннем человеке не расскажешь о разразившейся катастрофе, а
сделать это нужно как можно скорей, пока с работы не вернулась мама.
Пусть бы лучше ей папа все объяснил.

Ах, как некстати заявился этот мистер Ван Дорн! И разговаривает
чудно. Может, он недостаточно знает русский и оттого неловко
выразился? А то что-то непонятно: в каком смысле «не разочарован»?

– Я решил, это не совсем удобно – сразу прийти домой, – объяснял
гость, когда поднимались на лифте в квартиру. – Можно было бы
предварительно протелефонировать, но я не очень хорошо понимаю
разговорный русский, когда не вижу перед собой лица собеседника.

– Ну что вы, вы просто замечательно говорите по-русски. – Папа
открыл ключом дверь.

Ван Дорн скромничать не стал. Важно заметил:

– Да, я в совершенстве владею всеми языками, которые имеют для
меня значение.

Папа, кажется, был несколько обескуражен этим странным оборотом
речи.

– А какие языки для вас имеют значение? Прошу, входите.

Церемонно наклонив голову, старик вошел в прихожую, осмотрелся,
одобрительно кивнул. Когда он снимал свою смешную шляпу, Ластик
заметил на длинном сухом пальце бронзовое кольцо в виде змеи,
проглотившей свой хвост.

– Для меня имеют значение языки, на которых говорят потомки Тео
Крестоносца, а они сегодня проживают в 37 странах. Видите ли, дорогой
господин Фандорин, я исследую историю нашего рода. Вот и в Москву
прилетел, чтобы выяснить кое-какие обстоятельства генеалогии русских
фон Дорнов. То есть, я хотел сказать «Фандори-ных», – поправился
гость.

Тут папа, конечно, всплеснул руками. Он ведь тоже занимался
историей своего рода – в свободное от работы время, то есть почти
всегда. Но здесь старик удивил его еще больше:

– Моя ветвь берет начало от солдата удачи Корнелиуса фон Дорна –
того самого, что впоследствии служил капитаном царских мушкетеров при
дворе государя Алексея Тишайшего.

– Как?! – воскликнул папа. – Но именно от Корнелиуса происходим и
все мы – русские Фандорины, Фондорины, а также просто Дорины и Дорны!
Я немного занимался биографией этого искателя приключений, – скромно
признался он (хотя сам написал про капитана мушкетеров целую книжку),
– но я не встречал упоминаний о его браке домосковского периода. Где
это произошло? Судя по вашей фамилии, в Голландии?

Они уже были в гостиной. Ван Дорн и папа сели в кресла, Ластик
топтался рядом, прикидывая, нельзя ли под каким-нибудь предлогом
выманить папу из комнаты. Вряд ли. Раз речь зашла о Корнелиусе фон
Дорне, пиши пропало.

– А никакого брака не было, – легонько, одними углами губ,
улыбнулся иностранец. – Была мимолетная интрижка с Беттиной Сутер,
трактирщицей из Лейдена. Корнелиус уехал, так и не узнав, что у
трактирщицы появится ребенок, к тому же носящий его родовое имя.
Беттина, будучи женщиной обстоятельной, изготовила поддельный документ
о браке – чтобы сын не считался незаконнорожденным. Я раскопал эту
маленькую семейную тайну еще в юности, когда изучал лейденские архивы
и церковные приходские книги. Беттина стала именовать себя
«благородной госпожой фон Дорн», а ее потомки переделали фамилию на
голландский манер. Довольно заурядная история. Любопытно другое. Мне
удалось выяснить, что в 1777 году, в американской Виргинии, один из
Ван Дорнов случайно встретился с русским волонтером Милоном
Фондориным…

И разговор углубился в несусветные исторические дебри. Перескочил
на какую-то Летицию Де Дорн, потом на сгинувшего в Полинезии Тобиаса
Дорна, мичмана британского королевского флота.

В другое время Ластик с удовольствием послушал бы все эти занятные
истории, но только не сейчас. На сердце было тоскливо, приближалось
обеденное время. А мама иногда заскакивала домой между двумя и тремя –
приготовить ужин, и потом опять уезжала в редакцию, подписывать
вечерний выпуск. Она не папа, посмотрит один раз на кислую физиономию
сына и сразу поймет: что-то стряслось.

А родственник, похоже, обосновался надолго и никуда особенно не
спешил.

Вскоре стало ясно, что историю рода Дорнов-Фандориных он знает
гораздо лучше папы. Тот помнил не все факты, время от времени
заглядывал в картотеку или в компьютерный файл. Ван Дорн же сыпал
именами и датами по памяти.

– Ах, если бы нам встретиться раньше, когда я пытался стать
профессиональным историком! – сокрушался папа. – Я бы непременно
напросился к вам в ученики. Как замечательно, что у нас с вами одно
хобби!

На это мистер Ван Дорн строго заметил:

– У меня это не хобби, а смысл всей моей жизни. Знаете, сколько
лет я занимаюсь историей нашего рода? В декабре исполнится…

Договорить ему помешал телефонный звонок.

– Извините. – Папа вынул из кармана мобильник, взглянул на
высветившийся номер. – Да, Валя?

Папина секретарша, из офиса. Телефон у папы был громкий, а голос у
Вали пронзительный, поэтому Ластик, стоявший в двух шагах, слышал
почти каждое слово.

– …настоящий перспективный клиент, сразу видно! – тараторила
секретарша. – Говорит, долго ждать не может!

– Но я сейчас никак… – папа расстроенно потер висок и оглянулся на
гостя.

– Вы чего? – запищала трубка. – Месяц без работы сидим! Говорю
вам: настоящий клиент.

Первый вице-президент инвестиционной компании! Много про вас
слышал! Большой заказ! Я ему кофе дала, сказала, вы сейчас вернетесь.

– Но я, правда, сейчас не могу.

Папа перешел на шепот, что было бессмысленно – все равно гость всё
слышал.

Ван Дорн поднял палец, деликатно привлекая папино внимание.

– Бизнес прежде всего. Если вам необходимо вернуться в офис…

– Нет-нет, что вы! У нас с вами такой интересный разговор. И
вообще, я ужасно рад знакомству!

Валя услышала и заявила:

– Если сию минуту не придете – всё. Увольняюсь!

Папа страдальчески поморщился.

– Интересный разговор подождет, – сказал Ван Дорн. – Я никуда не
денусь. Схожу пока на Красную площадь, в Кремль. Это ведь недалеко
отсюда? Если я не ошибаюсь, выйти на улицу, потом налево и направо?

– Хорошо, сейчас буду, – сердито буркнул папа в трубку и
разъединился. – Нет-нет, наоборот, – обратился он уже к гостю. –
Сначала направо, потом налево. Знаете что? Давайте Эраст сходит с
вами, а потом вы вернетесь сюда. Это было бы самое лучшее. А я позвоню
жене. Может быть, она сумеет вырваться пораньше.

Впервые после памятной фразы, произнесенной шепотом в момент
знакомства, старик посмотрел на Ластика – вежливо, но довольно
рассеянно.

– Если молодой человек согласится составить мне компанию…

– Конечно, согласится! Я бы и сам с огромным удовольствием устроил
для вас экскурсию по фандоринским местам Москвы. Прежде всего показал
бы вам…

Тут у него в кармане снова зазвонил телефон.

– Иду, иду! – крикнул папа в трубку. – Я уже на лестнице.

Извиняющимся жестом развел руками, сказал: «Ну, я не прощаюсь», –
и вышел.

Едва защелкнулась дверь, мистер Ван Дорн вскочил с кресла и
бросился к Ластику.

– Наконец-то мы вдвоем! – воскликнул он. – Я думал, ваш отец
никогда не уйдет! Но мой ассистент отлично справился со своей ролью!
Он займет вашего отца часа на два, а то и на три. Ваша мать к обеду не
приедет – она только что получила эксклюзивный, сверхсрочный материал
для сегодняшнего номера. У нас с вами достаточно времени.

– Что? – только и смог пролепетать Ластик.

Самая важная персона на свете

– Вы – тот, кого я так долго искал! Никаких сомнений! –
взволнованно выкрикивал утративший всю свою чопорность иностранец. Он
то садился на корточки, чтобы быть с Ластиком вровень, то вскакивал,
возбужденно размахивал руками. Было совершенно непонятно, что за муха
его укусила, и Ластик на всякий случай попятился к двери. Вдруг этот
мистер Ван Дорн – псих?

Бессвязность речи двенадцатиюродного лишь укрепляла это
подозрение.

– Вы – потомок Тео фон Дорна! – загнул палец старик и тут же
загнул следующий. – Вы вошли в подземелье, перехитрили собаку,
пожалели нищего и вытянули выигрышный билет, единственный из
восемнадцати! – Тут пальцы у него на руке кончились. Он снова присел
перед Ластиком на корточки, взял его за плечи и страшным шепотом
спросил: – Знаете, кто вы такой?

– Нет, – испуганно ответил Ластик, хотя, конечно же, отлично знал,
кто он такой.

– Вы – Самая Важная Персона на Свете. Можно было бы принять это
заявление за шутку, если бы не тон, выражение лица, да, в конце
концов, и сам возраст мистера Ван Дорна. Для пущей торжественности
старик снова выпрямился во весь свой рост и простер ладонь над
макушкой Ластика, будто посвящал его в рыцари.

И сердце шестиклассника затрепетало.

На самом деле в глубине души Ластик всегда подозревал, что он –
Самая Важная Персона на Свете. Большинству мальчиков (даже куда более
зрелого возраста) хочется в это верить. Как и всем детям, ему
случалось мечтать, что однажды явится таинственный посланец и объявит,
что он, Ластик, на самом деле никакой не Ластик, а… ну, в общем,
единственный и незаменимый. Лишь он один может сделать что-то
очень-очень важное: добыть Кольцо Всевластья, найти потаенную Запертую
Комнату или совершить еще какой-нибудь неслыханный подвиг.

Лишь этим можно объяснить постыдный, недостойный шестиклассника
вопрос, сам собой сорвавшийся у Ластика с языка:

– Вы волшебник, да?

В самом деле, кто кроме волшебника мог знать про подземелье, про
злую собаку, про бомжа и даже про то, что лотерейных билетов было
именно восемнадцать – ведь Ластик и сам этого не знал!

Старик поморщился:

– Волшебников не бывает. И волшебства тоже. – Он строго поднял
палец, на котором тускло сверкнула бронзовая змея. – Есть лишь
явления, мало изученные или вовсе не замеченные наукой. И есть люди,
которые этими явлениями занимаются. Например, ваш покорный слуга. Я –
профессор, и моя специальность – ННЯ, Необъясненные Наукой Явления.

– Это вроде физики? – спросил Ластик, покраснев, – стало стыдно за
дурацкий вопрос про волшебника.

– Вроде физики, – подтвердил профессор.

– А разве вы не историк?

– ННЯ – это одновременно раздел и физики, и истории. Наиважнейший
раздел двух этих наиважнейших наук, потому что самый таинственный.
Тема, которую я разрабатываю всю свою жизнь, неизмеримо главнее всех
прочих научных тем. Но я не могу достичь своей цели, если у меня не
будет помощника. О, что я говорю! – замахал руками старик. – Это я
буду вашим помощником! Если, конечно, вы согласитесь… Ведь вы
согласитесь?

Он с тревогой взглянул Ластику в глаза.

– На что?

– Быть моим соратником. Сделать то, что должно быть сделано. То,
что можете сделать только вы. Ну же! От вашего решения зависит будущее
человечества!

Вконец сбитый с толку и ошарашенный, Ластик опять пролепетал нечто
постыдно детское:

– Мне нужно спросить у папы…

– Хм. Хм, хм, – закашлялся мистер Ван Дорн. Похоже, он был немного
сконфужен. – Ваш батюшка прекрасный человек, неплохой специалист по
истории рода Дорнов и всё такое, но… спрашивать у него не нужно.
Решения, подобные этому, принимают без родителей.

– Почему?

– Потому что такие уж это решения, – вздохнул профессор. – Ни один
родитель не позволит своему ребенку впутываться в столь опасное дело.
У меня и самого на душе неспокойно. Но что поделаешь, если без вас тут
никак не обойтись. На всем белом свете только вы один можете исправить
то, что натворил проклятый Тео!

– А что он натворил, этот Тео? – спросил Ластик. – Я знаю, что он
– родоначальник Дорнов, но почему вы называете его «проклятым»? Папа
ничего плохого про него не рассказывал…

– Потому что ваш отец не знает главного. Кроме меня никто из
живущих про это не знает. Во всяком случае, я очень на это надеюсь, –
зловещим тоном присовокупил профессор. – Теперь будете знать еще и вы.

Он наклонился к Ластику, усадил его на стул. Сам сел напротив.

– Слушайте же, как всё это началось…

Тео крестоносец

Однажды осенью года от Рождества Христова 1096-го в замок
Линденвальд, что в Рейнской стране, пришел бродячий монах. Волосы его
были нечесаны, тонзура давно небрита, глаза горели неистовым огнем.
Воины, слуги и сам барон собрались послушать, что монах расскажет о
соседних краях.

Но проповедник заговорил не о ближних землях, а о дальних – о
Пресветлом Городе Иерусалиме, где неверные сарацины глумятся над
памятью о Муках Христовых, истязают смиренных паломников и оскверняют
Гроб Господень. Однако недолго радоваться поганым – уж близок Час
Возмездия.

В Клермоне собрались пастыри Христовой веры, и святейший папа
Урбан призвал принцев, рыцарей и всех, кто печется о спасении души,
нашить на одежду крест, взять оружие и отправляться в Палестину. Ибо
сказал Спаситель: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми
крест свой, и следуй за Мною». И весь христианский мир повторил призыв
папы Урбана: «Deus lo volt!» – «Сие угодно Господу!»

Так говорил бродячий проповедник, и многие мужчины замка
Линденвальд захотели идти в Святую Землю, биться за Гроб Господень, в
том числе те сыновья копейщика Арнульфа Дорна, которым к тому времени
было больше пятнадцати лет, а таковых у Арнульфа имелось семеро.

Но старый Дорн, нрав которого был под стать прозвищу (Dorn
по-немецки значит «колючка») четверых лучших сыновей оставил дома под
страхом проклятия. Отпустил же только троих: второго сына Петера,
потому что крив на один глаз, четвертого сына Клауса, который
отличался буйным нравом, и пятого сына Тео, поскольку тот поклялся на
распятии, что все равно убежит, не устрашившись отцовского проклятья.

Трое братьев нашили на плечо красный крест, дали обет не
возвращаться в родные края, пока над Иерусалимом не воссияет Правда, и
получили за это от священника отпущение грехов, а их отец от барона –
отсрочку выплаты долгов.

Петер, Клаус и Тео отправились в путь пешком. Коней у них не было
и на троих имелся всего один набор оружия, который они честно
разделили между собой. Старшему достался мятый отцовский шлем,
среднему – меч с деревянной рукояткой, а Тео, как самому младшему,
всего лишь кинжал. Копья они вытесали себе сами.

В Савойе братья догнали войско графа Гуго Вермандуа, сына киевской
принцессы Анны Ярославны (он первым из принцев выступил в Священный
Поход), и были взяты простыми пехотинцами.

Миновало три года маршей, боев и лишений, прежде чем огромная
крестоносная армия – 12 тысяч пеших воинов и 12 сотен конных рыцарей –
достигла стен главного города земли Иерусалима.

Петер пал от турецкой стрелы в Анатолии, Клаус умер от жажды во
время страшного броска через безводную фригийскую пустыню, зато Тео
остался жив и превратился из тонкокостного юноши в обожженного солнцем
воина, уверенно ступавшего по земле крепкими кривоватыми ногами.

Он давно покинул отряд чересчур осторожного графа Гуго и
присоединился к храбрецам лотарингского герцога Годфруа, под знаменем
которого стяжал славу и богатство: боевого коня, на которого садился
только в день церковных праздников, да хорошие доспехи, да мула с
поклажей.

За славный бой близ Дорилеи великий Годфруа пожаловал Тео в рыцари
и подарил золоченые шпоры, снятые с одного из павших. Теперь сын
копейщика именовался «мессиром де Дорном» и вел под своим сине-красным
значком отряд из тридцати пяти лучников.

Охваченное благочестивым нетерпением, крестоносное войско сразу же
ринулось на штурм, но гарнизон арабского военачальника Ифтикара стоял
крепко, и многие христиане в тот день сложили головы под неприступными
стенами. Одни говорили, что нельзя было идти в священный бой 13 числа,
да еще в понедельник. Другие сетовали, что надо было построить осадные
башни и запастись достаточным количеством лестниц.

Почти достигнув цели, армия оказалась на пороге гибели. Деревни
вокруг были разорены, немногочисленные колодцы отравлены, доспехи так
раскалились под июньским солнцем, что кожа покрывалась волдырями, а из
Египта на выручку осажденным спешила огромная сарацинская армия.
Горячий ветер из пустыни сыпал в глаза песок и пах смертью.

Но Годфруа и прочие полководцы не пали духом, потому что вера их
была велика, а сил отступать к морю все равно уже не осталось.

Крестоносцы построили три перекатных башни. Потом все – принцы,
рыцари, простые воины – обнажив головы и разувшись, с пением молитв
обошли вокруг города. Сарацины смотрели с высоких стен на скопище
воющих оборванцев и покатывались со смеху.

Штурм начался в ночь со среды на четверг.

В трех местах к стенам подползли деревянные башни, и закипела
битва. Осаждающие дрались весь день и половину ночи, но так и не
сумели перекинуть на стену хотя бы один мостик.

Ночью, незадолго до рассвета, рога затрубили отступление.
Мусульмане, торжествующие победу, но тоже выбившиеся из сил,
потянулись на ночлег, оставив лишь дозорных. И тут, будто и не было
целого дня изнурительных боев, крестоносцы разом повернули и одним
махом вновь вскарабкались на башни.

Тео и его лучникам было назначено сидеть на той из них, что
штурмовала Иерусалим с севера. Много часов они стреляли по защитникам
через бойницы. Но когда храбрый Литольд де Турне первым перескочил на
крепостную стену, Тео, не совладав с жаром в крови, бросился за ним, и
лучники хлынули за своим командиром, обгоняя неповоротливых латников.

В грудь Тео, защищенную не железной кольчугой, а всего лишь
кожаным панцырем, ударил камень из пращи. Рыцарь упал без чувств и не
видел, как бежали охваченные ужасом защитники крепости.

Должно быть, Господь пожалел родоначальника фон Дорнов: из-за
ушиба Тео пролежал три дня и поэтому не участвовал в страшной резне,
опозорившей христиан на весь восточный мир.

Когда же Тео поднялся, герцог за храбрость дал ему награду – право
выбрать в вечное владение любой надел длиной и шириной в две тысячи
локтей, если земля под стенами Священного Города, а если в отдалении,
то длиной и шириной в час скачки на свежем коне.

Тео, конечно, захотел участок поближе к Гробу Господню. Однако,
пока он оправлялся от раны, вся хорошая земля досталась другим, и ему
пришлось довольствоваться голым трехглавым холмом, на который никто не
позарился. Холм этот находился к северо-востоку от Храмовой Горы, в
двух полетах стрелы от городской стены, и отчего-то пользовался у
местных жителей дурной славой.

Не раз и не два обошел рыцарь де Дорн свою долю Святой Земли,
прикидывая, может ли тут быть вода. Непохоже: земля была ссохшаяся и
растресканная, без единой травинки.

Один из его лучников, Жан-Ноздря, обладал драгоценным талантом
чуять под землей воду. Этот дар не раз спасал товарищей от мучительной
смерти в иудейских горах, на первый взгляд совершенно безводных, но на
самом деле изрытых подземными источниками. Вот и теперь вся надежда
была на Жана.

Он долго ходил вокруг подножия и по склонам, держа в руках ветку
терновника, который чуток на влагу.

Сначала Ноздря лишь качал головой. Потом заметили, что лучник все
время возвращается к одному и тому же месту – самой высокой и самой
лысой из трех вершин, на которой даже колючки не росли.

– Может, там что-то есть, не знаю, – неуверенно пробормотал Жан и
пожал плечами, сам понимая, что на макушке холма воде взяться
неоткуда.

Делать нечего, Тео велел рыть. И сам тоже взялся за кирку. Такое у
него было правило: всегда делать то же, что делают его люди. Может,
из-за этого правила лучники и полезли за ним на иерусалимскую стену,
над которой витала смерть.

Врылись на три локтя, на пять, на десять. Почва оставалась сухой,
и Тео уже хотел под каким-нибудь предлогом отослать Ноздрю подальше,
чтоб товарищи с досады не переломали ему кости.

Но тут из земли показался кусок дерева, очень старый и до того
задубевший, что заступ не оставил на нем даже вмятины. Откуда бы здесь
взяться дереву?

Стали рыть дальше.

Деревяшки попадались еще, и такие же крепкие, а воды всё не было.

Де Дорн в очередной раз ударил киркой по глине, и ему показалось,
что из-под ног брызнули искры – будто из-под кузнечного молота на
наковальне.

Рыцарь наклонился, разгреб рукой пыль и увидел что-то маленькое,
круглое, переливавшееся всеми цветами радуги.

страница 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

© COPYRIGHT 2008 ALL RIGHT RESERVED BL-LIT