Посередине в одиночестве восседал
сам Василий Иванович, явно
бывший за главного. Князь был угрюм, пухлая рука нервно постукивала по
столу, правый глаз возбужденно посверкивал.
Общей беседы заговорщики не вели – то ли обо всем уже
договорились, то ли чего-то ждали.
– В набат-то ударят, как сговорено?
Не промедлят? – спросил
Татищев у Шуйского. – Глянь, скоро ль полнощь, княже. Я знаю, у тебя
часо-мерная луковица любекской работы.
– Остается час с половиною, – важно
ответил Василий Иванович,
поглядев на карманный хронометр размером с хорошую грушу. – Не
сомневайтесь, бояре. В полночь начнем. Дороги назад у нас нету. Если
ни с чем разойдемся – сами знаете: утром побежим друг на дружку
доносить, кто скорее.
По горнице прокатился смешок.
– А как мы к вору в терем-то войдем?
– не унимался Татищев. – Ты
так и не сказал. Там и ворота кованы, и караул крепкий.
– Войдем, Михаила, войдем, – успокоил
его Шуйский и вдруг резко
повернулся к двери, прислушиваясь.
Раздались громкие шаги, стукнула
створка, в камору быстро вошел
человек в панцыре, шлеме, с саблей на боку.
Коротко поклонился присутствующим,
снял железную шапку и Ластик
чуть не вскрикнул – это был Ондрейка Шарафудин.
– Ну что? – приподнялся со стула
Василий Иванович.
– Всё ладно, боярин. Подожгут сено
– в Кремле, у Собакиной башни.
В полночь ударят в колокол, будто за-ради пожара. До царского терема
оттуда недалеко. Стрельцы, что в карауле стоят, тушить побегут – про
то с их головой сговорено. Тут мы через Фроловскую башню войдем, я
пятидесятнику десять рублей посулил. Дальше – просто. – Ондрейка
выразительно тряхнул ножнами.
– Как же, «просто», – засомневался
один из бояр. – А поляки вору
на выручку побегут? Их в Москве тысячи две, и все при оружии.
– Побегут, да не добегут, – ответил
Шуйский. – Как в Кремле пальба
начнется, мои холопишки на Москве закричат, что это шляхта царя
извести хочет. Чернь Дмитрия-то любит, а поляков ненавидит. Поднимутся
все, кинутся панов бить, и пойдет свара великая. Пока разберутся, мы
самозванца кончить успеем.
– А коли не успеем? – заробел другой
боярин. – У вора в тереме
немцы-алебардщики, сто человек. Их, чай, скоро не вышибешь.
– Ондрейка, скажи им! – велел Шуйский.
Подбоченясь, Шарафудин обвел заговорщиков
взглядом и заулыбался
своей кошачьей улыбкой.
– Маржеретов-капитан с утра пьяный
лежит, нарочно подпоен. А
поручику Бонову я пятьсот рублей дал и еще два раза по стольку обещал.
Не станут алебардщики биться.
Бояре ахнули:
– Неужто и немцы за деньги купились?
– А что, чай, они тоже люди, – засмеялся
Шуйский. – Не трусьте,
вор там один будет, много – сам-двадцатый, а нас пять сотен в
кольчугах да с оружием.
По комнате прошло движение. Лица
присутствующих повеселели,
напряжение спало.
– Идите, готовьте своих людей. Перед
полуночью всем быть перед
Фроловской башней, я сам вас в Кремль поведу.
Заговорщики, переговариваясь между
собой, вышли. В горнице
остались лишь хозяин и Ондрейка.
– Лейтенант Бона – предатель? – прошептал
Ластик. – Алебардщики
биться не станут? Аи да неподкупные… В Кремль надо! Скорей!
Хотел кинуться к лестнице, но Соломка
схватила за рукав:
– Постой! Гляди…
Прижавшись щеками, они снова прильнули
к окошку.
– Ну, чего ждешь? Веди, – махнул
слуге Василий Иванович.
Шарафудин выскользнул за дверь и
минуту спустя ввел в думную
камору квадратного человечка в черном плаще.
Келли!
Алхимик поставил на скамью сундучок,
сдернул берет и склонился
перед князем.
– Ну, будет пол-то подметать! – прикрикнул
на него Шуйский. – Что
алебардщики? Сделал, как обещал?
Барон приложил руки к груди:
– Сделал, твоя светлость. В полночь
стражников обносят горячим
ромом, чтоб не засыпали. Я изготовил сонное зелье и передал господину
Бона. Он уже влил смесь в чашу. Напоит солдат, да и сам выпьет – чтобы
потом отвести от себя подозрение.
Какой гад этот доктор! Предал Марину,
а она ему так верила! Ведь
знает, что бояре, убив царя, и царицу не пощадят.
С алебардщиками прояснилось. Не изменили
царю боевые соратники,
продался один только подлый Бона.
– Сонное зелье? – покривился Шарафудин.
– Не лучше было их
насмерть отравить?
– Чтобы остальные две роты начали
мстить за своих товарищей? –
пожал плечами барон. – И встали на сторону поляков? Я думаю, так
быстро с шляхтой вы не справитесь. Запрутся по дворам, будут
отстреливаться. Могут и день продержаться, и два.
– Значит, вся стража сомлеет? Это
точно? – спросил боярин.
– Кроме кальвинистов – тем вера запрещает
пить вино. Но их в
карауле всего 14 человек, я проверил. Ваших же, насколько я знаю, во
много раз больше. С царскими телохранителями вы справитесь быстро. Как
видишь, князь, я выполнил свою часть сделки. Теперь ты выполни свою.
Прежде всего покажи мне книгу, о которой ты говорил.
Василий Иванович с кряхтением встал,
прошел в дальний угол, под
божницу, что-то там не то нажал, не то покрутил, и под иконами в стене
открылась ниша.
– Ух ты! – шепнула Соломка. – А я
и не знала, что у него тут
схрон.
Пошарив, князь вынул из тайника какой-то
предмет – и Ластик чуть
не вскрикнул.
В руках у Шуйского был унибук! Тот
самый, что якобы покоился на
дне Бела-озера!
– Это и есть фолиант, о котором говорила
твоя милость?
Англичанин с любопытством взял книгу,
открыл.
– Интересно, очень интересно… Некоторые
из рисунков мне понятны,
другие нет… И буквы – вроде бы знакомы, а прочесть не могу…
– Ты страницу дерни, – посоветовал
князь. – Посильней. Вишь, не
рвется. А теперь свечкой пожги. Небось, не загорится.
Келли рассмотрел бумагу на свет,
пощупал и даже лизнул корешок.
– Я обязательно изучу эту удивительную
книгу. Но помни, князь, что
главное – алмаз, который мальчишка носит на шее. Я объяснял тебе.
– Получишь, получишь свое Яблоко.
– Шуйский потрепал алхимика по
плечу. – Мне Философов Камень самому понадобится – когда стану царем и
великим князем.
Потрясенная Соломка громко ахнула.
Зажала себе рот, да поздно – те
внизу услышали.
Шарафудин схватился за змеиную рукоятку
кинжала, завертелся во все
стороны. Англичанин прижал к груди книгу. Один Василий Иванович не
растерялся.
– Это там! – показал он на отдушку
(а померещилось, что прямо на
Ластика). – Ондрейка, в сени беги, оттуда в чулан! Перехвати
лазутчика!
Соломка и Ластик кубарем скатились
по узкой лестнице.
Проскочив кладовку и чулан, князь-ангел
вылетел в коридор – и
прямо в руки шустрому Ондрейке.
– А! – вскрикнул Ластик, чтобы Соломка
не вылезала, спряталась.
– Ты? – удивился Ондрейка и опустил
уже занесенный было кинжал.-Аи
да встреча, князюшка!
Схватил Ластика за ворот, бегом проволок
через одну комнату, через
другую, распахнул дверь и швырнул свою добычу на пол, под ноги Василию
Ивановичу.
– Гляди, боярин, какой у нас гость!
Шуйский в первый момент так
опешил, что даже попятился.
– К-князь? – пролепетал он, бледнея.
– Ты почему…? Ты как сюда…?
Трусить и блеять Ластику сейчас было
нельзя. Спасти царева брата
сейчас могло только нахальство.
– Еще спрашиваешь? Забыл, кто я?
– Ластик вскочил, топнул ногой. –
Ангел всюду проникает! Нам, небесным созданиям, всё ведомо!
Василий Иванович замигал. Может,
и удалось бы заморочить ему
голову, если б не вмешался англичанин.
– Не слушай его, князь. Никакой он
не ангел. Просто хитрый
мальчишка, весь напичканный тайнами. Это чудесно, что он сам сюда
явился. Гляди, и Камень при нем! Благодарю тебя, о Му-рифрай!
Шуйский прошипел:
– В подслухе прятался? Значит, всё
сведал… На мгновение
приоткрылся левый глаз, его тусклый блеск был так страшен, что Ластик
задрожал.
– Стыдно, Василий Иванович. Государь
тебя помиловал, приблизил,
тысяцким на своей свадьбе сделал, а ты… Что народ про тебя скажет?
– Нынешние побоятся рты открыть.
Виселиц вдоль улиц понаставлю –
живо поумолкнут. А которые после народятся, будут моих летописцев
читать. – Шуйский тряхнул кулаком. – Не токмо изничтожу
вора-самозванца, а еще и память сотру – и о нем, и о тебе, чертенке.
Затеи ваши прелестные (вводящие в соблазн) искореню и враспыл пущу.
Чтоб умы не баламутили!
– Забери у него Камень, боярин! –
каркнул алхимик.
Шуйский схватил алмаз в горсть, сорвал
с цепочки и сунул
англичанину.
– На, добывай мне золото!
Ластик стоял ни жив, ни мертв. Неужели
всему конец?
Барон же алчно рассматривал Райское
Яблоко, гладил его своими
толстыми пальцами, даже поцеловал.
– Не позволит ли твоя светлость приступить
к великому действу
прямо сейчас? Я прихватил всё необходимое с собой – знал, что во
дворец более не вернусь.
Он кивнул на сундучок, стоявший на
скамье.
– Позволяю. Оставайся тут. И ты,
Ондрейка, тож. Лжедмитрия резать
и без тебя охотников хватает. Пригляди за колдуном, чтоб не сбежал или
в мышь не превратился.
– Он – мышкой, а я – кошкой, – улыбнулся
Шарафудин.
– Зачем мне убегать? – Доктор возбужденно
потирал руки. – Незачем
мне убегать. Я теперь самый счастливый человек на свете. У меня есть
всё, о чем я мечтал. Еще бы только чугунную сковороду да жаровню.
Приготовления займут час, много два, а там можно приступать к
Трансмутации. Как раз и ты в Кремле управишься, вернешься – а у меня
уже готов Магистериум.
– Ежели пожелает Господь, – перекрестился
боярин на божницу,
зияющую разверстым тайником.
– Этого-то как? Придушить али шею
свернуть? – спросил Ондрейка,
мягко беря Ластика за плечи.
Келли покачал головой:
– Пока не нужно. Меня очень интересует
его книга. Он должен помочь
мне в ней разобраться. Ты ведь больше не будешь упрямиться, как
раньше, мой маленький принц? – насмешливо посмотрел он на Ластика. – А
заупрямишься, мы найдем средства развязать тебе язык.
– Уж это беспременно, – промурлыкал
Ондрейка и впился острыми
ногтями пленнику в шею.
Ластик взвизгнул.
– Будет пустое болтать! – строго
сказал Шуйский. – Скоро в Кремль
идти. Отведешь мальчишку, поставишь стражу и сюда возвращайся –
Кельина блюсти.
И боярин повернулся к англичанину,
но что сказал ему дальше,
Ластик уже не услышал – Шарафудин выволок его из каморы.
Провел через весь дом к заднему крыльцу,
там подхватил на руки,
понес через темный двор.
– Куда ты меня? – испуганно забился
Ластик.
– В знакомые хоромы, – весело ответил
злодей, остановившись у
дверей подземной тюрьмы.
Лязгнул замок, скрипнули ржавые петли,
и узник плюхнулся на гнилую
солому.
Ондрейка еще с минуту постоял в проходе.
Напоследок сказал:
– Сначала брата твоего самозванца
на куски порвем, а после с
тобой, кутенком, позабавимся. Любознательно мне, что у ангелов внутри.
Думаю, требуха, как у всех прочих. Но все ж таки надо проверить.
Обернулся во двор.
– Эй, стража! Двое сюда, живо! И
дверь захлопнулась.
Ластик знал, что есть такое слово
– «дежавю». Это когда человеку
кажется, будто происходящее уже случалось прежде.
Да, да, всё это уже было: темнота,
запах гнилой соломы, страх,
отчаяние.
И мысль: всё пропало.
В прошлый раз он плакал навзрыд,
потому что ужасно себя жалел – и
сам погиб, и задание провалил.
Теперь ситуация была во стократ хуже.
Не только себя погубил, но и
друзей не спас. Юрка обречен. Марина тоже. А через час или два
полоумный доктор опустит Райское Яблоко в кипящую ртуть, и тогда
случится историческая катастрофа, как в 1914 году.
Бедные московиты семнадцатого века!
Жили бы себе, как умели, так
нет – приперся из будущего шестиклассник Фандорин, недоделанный
спаситель человечества. Притащил с собой роковой Камень, и мало того,
что не сумел доставить опасный груз по назначению, так еще упустил его
– можно сказать, преподнес на блюдечке единственному на всю Русь
человеку, которого никак нельзя было подпускать к алмазу!
Да, всё было ужасно. Но – странная
вещь – Ластик не плакал. То
есть, будь у него побольше времени, он, может, и не удержался бы, но
сейчас была дорога каждая секунда.
Узник вскочил на ноги, заметался
по темнице.
Споткнувшись о ноги скелета Фредди
Крюгера, не испугался, а только
чертыхнулся.
Нельзя сдаваться! – сказал он себе.
Нужно что-то делать.
Подкупить стражников – вот что! Тут
это запросто, вон даже караул
у Фроловской башни, и тот за десять рублей заговорщиков в Кремль
пускает.
Бросился к двери, прижался ухом.
Два человека.
О чем-то между собой переговариваются,
лениво.
У одного бас, у другого тенорок.
– Эй, молодцы! – крикнул Ластик.
– Я Ерастий, князь Солянский,
государев меньшой брат!
Замолчали.
– А говорить с тобой, вором, не велено,
– строго сказал
жидкоголосый.
– Это ваш боярин – вор! Он против
царя пошел! За это его казнят! И
вас тоже по головке не погладят!
– На всё воля Божья, – ответил бас.
– А ты умолкни. Не велено с
тобой говорить.
– А вы не говорите. Вы просто слушайте,
– попросил Ластик.
Караульные заспорили.
– Я слушать не буду, – упрямился
тенорок.
– А я послушаю, – гудел второй –
он явно был посмелее. –
Слушать-то Ондрей Тимофеевич не воспрещал.
Пока они препирались, Ластик лихорадочно
прикидывал, что бы им
такое посулить. Была у него на поясе золотая пряжка, вся в драгоценных
камнях, но предлагать ее глупо – отберут, и дело с концом.
– Эй, удальцы! – крикнул он. – Коли
сей же час отведете меня к
государю, каждый получит по мешку золота и дворянскую грамоту! В том
даю вам свое княжеское слово!
Басистый крякнул, засопел.
– А я не слушаю, – сообщил робкий.
– Иль вам царь Дмитрий Иоаннович
не люб? Плохо вам при нем
живется? – гнул свою линию Ластик.
– Царь хороший, – согласился бас.
– Неча Бога гневить.
Тенорок повторил:
– А я не слушаю.
– Выпустите меня – станете царевыми
спасителями. Честь обретете и
богатство. А не выпустите, Дмитрий всё одно бояр-смутьянов одолеет. И
тогда вы будете тати и воры. Знаете, что с татями-то бывает?
Ах, время, уходило время!
– Может, выпустим, а, Микишка? –
неуверенно сказал жидкоголосый. –
Татям руки-ноги рубят, а после головы. Я видал, о прошлый год. Ух,
страшно!
Ластик так и застыл. Если уж непреклонный
Тенорок заколебался,
есть надежда!
– Я те выпущу! – рявкнул Бас. – Срубят
голову – значит, промысел
Божий. А ты, вор, язык прикуси!
От отчаяния Ластик аж зубами заскрипел.
Попробовал еще поуговаривать, но
густоголосый пригрозил связать и
засунуть в рот кляп.
Что делать? Что делать?
Думай, приказал князь-ангел собственной
голове и, чтобы помочь ей,
дернул себя за волосы. Голова честно постаралась, мозги так и
заскрипели. Может, что-нибудь полезное и удумали бы, но в это время за
дверью темницы раздались легкие шаги, и звонкий запыхавшийся голос
крикнул:
– Ну-ка, кто тут? Антипка, Микишка?
Отворяйте живо!
– Не велено, Соломонья Власьевна.
Боярин запорет.
– Ништо! Скажете: он ангел, на небо
улетел. Батюшка, конечно, вас
выдерет, но не до смерти.
Что с вас дураков взять. А коли меня
ослушаетесь – я вас точно со
свету сживу. Не нынче, так после. Иль не знаете, кто в доме хозяйка?
Ластик замер, боясь и вздохнуть.
Неужели у нее получится?
– Ой, боязно, – прохныкал Тенорок-Антипка.
– И так лихо, и этак.
Что делать-то, Микиша?
Бас решительно ответил:
– Спасать надо царя-батюшку, вот
что. Нам за то награда будет.
Слыхал, что князь-ангел говорил? А не спасется государь – на всё воля
Божья. Пущай батогами бьют. Ты уж замолви слово, боярышня, чтоб
полегче секли.
– Замолвлю-замолвлю. Открывайте!
Аи да Соломка! В минуту
управилась! Загрохотала дверь, Ластик прищурился от света факелов на
двух мужиков с боевыми топорами через плечо – один здоровенный
(наверно, Микишка), другой плюгавый.
Княжна бросилась Ластику на шею,
затараторила:
– Не могла я раньше, Ерастушка. Меня
тоже заперли, в светелке, и
холопов приставили, да еще трусливей, чем эти. Пока батюшка со слугами
со двора не ушел, никак не выпускали.
У Ластика засосало под ложечкой.
– Так они уже в Кремль пошли? Давно?
– С полчаса.
– А доктор что? Ну, англичанин, Кельин?
– В думной каморе, с Шарафудиным
заперся.
– Туда, скорей!
Он рванулся к дому, сам не зная,
что будет делать. Как в одиночку
совладать с бароном? Да там еще душегуб Ондрейка!
И все равно – нужно попытаться спасти
Камень, даже ценой
собственной жизни. Иначе потом до конца дней будешь чувствовать себя
подлецом и трусом.
Еще ничего толком не придумав, Ластик
взбежал на крыльцо и вдруг
застыл.
Со стороны Кремля донесся приглушенный
звон колокола – частый,
тревожный. Так на Москве извещают о пожаре.
Началось!
– Господи! – перекрестилась Соломка.
– Сейчас стрельцы тушить
побегут, царь без охраны останется…
Если немедленно рвануть во дворец,
еще можно успеть вывести из
капкана Юрку и Марину. От Фроловских ворот, через которые сейчас
входят заговорщики, до царского терема не ближе, чем отсюда.
Ластик метнулся влево, потом вправо,
опять влево.
Шли секунды, а он никак не мог решиться,
кого спасать – друга или
Россию?
Позволишь доктору терзать Райское
Яблоко – будет страшная война
или эпидемия. Это ужасно.
Бросишься спасать Камень – предашь
друга, а на свете нет ничего
хуже.
Мозг звал скорей бежать в думную
камору, сердце подгоняло: в
Кремль, в Кремль!
Что такое жизнь двух человек, даже
если это друзья, по сравнению с
Большой Бедой? – сказал себе Ластик.
И, придя к этому здравому, совершенно
логичному выводу, поступил
прямо противоположным образом: кубарем слетел с крыльца и побежал к
тыну – туда, где между бревнами был лаз.
– Жди! – бросил он Соломке. – Я скоро
вернусь!
Барон говорил, что на подготовку
Трансмутации ему понадобится час,
а то и два. Если Келли управится за час, всё пропало. Если провозится
два, есть надежда успеть.
– Не надо, Ерастушка! Не возвращайся!
– закричала княжна. – Тебя
тут убьют!
– Княже, попомни про награду-то!
– басом прогудел плюгавый
стражник.
Второй, косая сажень в плечах, пискнул:
– Ага, не позабудь!
Государыня Маринка
Малая колымажка ждала там же, где Ластик ее оставил. Возница
клевал носом на козлах.
– К Боровицким воротам! – еще издали
заорал князь-ангел и рванул
дверцу.
Бегом добежал бы быстрее, но царев
брат пешком не ходит – задержат
караульные и пока будут разбираться, зря время уйдет.
А так кучер гаркнул:
– Его милость князь Солянский! –
и стрельцы только бердышами
отсалютовали.
Сразу за воротами Ластик из возка
выскочил – дворами и закоулками
до царского терема было ближе.
Несся со всех ног, заворотив полы
кафтана. В дальнем конце
крепости небо багровело сполохами огня, оттуда доносились крики
множества людей, но здесь, в западной части Кремля, пока было тихо.
Перепрыгнув через изгородь, Ластик
оказался на площади перед
государевым теремом – и чуть не столкнулся с простоволосым
расхристанным бородачом, выбежавшим из-за угла.
Это был Федор Басманов, чье подворье
располагалось по соседству.
Рубаха у воеводы висела клочьями, на лице багровел свежий рубец, с
зажатой в руке сабли стекала черная кровь.
– Измена! – хрипло крикнул он. –
Царя спасать надо! Ко мне на двор
Голицын Степка со товарищи пожаловал, денег сулил! Еле вырвался, троих
на месте положил!
У парадного крыльца было пусто –
ни одного караульного.
– Где стрельцы?! – страшным голосом
взревел Басманов.
– Побежали пожар тушить, – объяснил
Ластик, взбегая по ступенькам.
– Скорей!
На первом каменном этаже дворца стражи
тоже не было. На втором,
где полагалось стоять немцам, повсюду валялись храпящие солдаты.
Несколько человек (должно быть, те самые кальвинисты, что не пьют
вина) метались между спящими товарищами, не понимая, что происходит.
– Это Бона, поручик, их сонным зельем
опоил! Неважно, после! Надо
царя с царицей уводить!
Ластик кинулся по лестнице на третий
этаж. Навстречу спускался
Дмитрий – полуодетый, раздраженный.
– Басманов? Что за ерунда! Слуги
прибежали, кричат «Горим!», а
потом все попрятались куда-то. Неужто нельзя пожар без царя потушить?
Эраська? А ты-то чего здесь?
Перебивая друг друга, воевода и Ластик
стали втолковывать ему про
заговор.
Царь смотрел не на них, а на своих
поверженных телохранителей, на
его ясном лбу пролегла резкая складка.
– Юрка, то есть великий государь!
Буди Марину, бежать нужно! –
схватил его за руку Ластик. – Уйдем через Боровицкие! К москвичам
надо, они тебя не выдадут!
Стекла задрожали от топота сотен
ног, снаружи стало светло, как
днем.
Царь подбежал к окну, тихо сказал:
– Поздно…
По площади, обтекая дворец с двух
сторон, бежала толпа вооруженных
людей. Кровавые блики от факелов вспыхивали на шлемах и доспехах.
– Солдаты, кто может держать оружие
– ко мне! – громовым голосом
приказал Дмитрий.
К нему по лестнице взбежали четырнадцать
человек – все, кто
остался.
– Пищали заряжай!
Солдаты быстро разобрали с оружейной
полки мушкеты, запалили
фитили.
– Тут он, вор! Неметчина, выдавай
самозванца! – донеслось снизу.
Загрохотали сапоги, и снизу на второй
этаж выплеснулась
ощетиненная копьями и саблями орда.
– Назад, изменники! – крикнул царь,
но его голос утонул в хищном
реве.
Тогда Дмитрий дернул книзу рычаг,
управлявший решеткой – и перед
носом у мятежников упал заслон из железных прутьев. Второй точно такой
же, перекрывавший доступ на царицыну половину дворца, на ночь и без
того всегда опускался.
– Пли! – скомандовал царь.
Грянул залп, и трое бунтовщиков замертво
покатились по ступенькам.
Взвыли раненые. Волна атакующих, разбившись о решетку, отхлынула
назад.
Царские телохранители молча, споро
перезаряжали мушкеты.
Юрка подобрал с пола алебарду, погрозил
толпе:
– Что, съели? Я вам не Годунов!
В ответ тоже ударили выстрелы. От
стен полетели куски известки,
щепа. Один из немцев охнул, сполз на пол. Защитники попятились вглубь
галереи.
– Не вешай носа, – сказал Дмитрий,
взъерошив Ластику волосы. –
Продержимся сколько-нисколько, а там шляхтичи Вишневецкого подойдут!
Где-то отчаянно завизжала женщина,
и сразу запричитало, заохало
множество голосов.
– Фрейлины проснулись, – нервно оглянулся
царь. – Решетка там
крепкая, а всё же… Вот что, товарищи, я буду держать оборону здесь, а
вы берите семерых солдат и бегите на ту сторону. Федор, Эраська,
сберегите мне Марину!
– Не сумневайся, государь, – пророкотал
Басманов. – Живот положу,
а царицу в обиду не дам. Эй, немчура! Вот ты, ты, ты и вы четверо,
давай за мной!
– Шагу от нее не отойду, – пообещал
Ластик и побежал догонять
воеводу.
– «Мы шли сквозь гроход канонады,
мы смерти смотрели в лицо!» –
донесся сзади голос государя всея Руси.
На царицыной половине было куда хуже.
Там стоял истеричный визг,
раздетые дамы заламывали руки, взывали к Матке Бозке, а то и просто
метались по комнатам, ошалев от страха.
Хладнокровие сохраняла одна государыня.
Марина была бледна и тоже в одной
ночной рубашке, распущенные
волосы свисали до пояса, но голос не дрожал, взгляд пылал решимостью,
а в руке она сжимала заряженный пистоль. Юрка мог гордиться такой
женой.
– Что, заговор? – отрывисто спросила
она.
Басманов с солдатами заняли оборону
у решетки, а Ластик коротко
объяснил Марине, что происходит.
– Значит, вся надежда на подмогу
Вишневецкого? – спросила она, и
свет в ее глазах потух. – Я знаю князя Адама. Он осторожен и не
захочет подвергаться опасности.
– Ну, значит, народ прибежит царя
спасать, – бодро сказал Ластик.
– Ничего, решетки прочные, продержимся.
Марина стояла у окна, смотрела на
языки огня, полыхавшие над
городом уже в нескольких местах. Со всех сторон доносились вопли,
выстрелы, грохот. Заполошно били колокола во множестве церквей.
Похоже, бой шел не только в Кремле, но по всей Москве.
– Поляков режут. – Царица зябко поежилась.
Прислужница подала
шерстяной платок, но Марина повела плечами, и шаль соскользнула на
пол. – Рассветет – только хуже станет. Подкатят пушки, разнесут дворец
по бревнам… Так всему голова Шуйский? Он – хитрый лис, наверняка всё
предусмотрел.
Ответить на это было нечего. На лестнице
грянул залп, раздались
крики. Мятежники добрались и сюда! Фрейлины снова завизжали.
– Тихо вы, гусыни! – топнула ногой
царица. – Забейтесь по углам и
молитесь!
Сама, однако, прятаться не стала.
Решительной походкой вышла в
коридор и двинулась прямо к лестнице.
Ластик, как обещал, не отставал от
нее ни на шаг.
– На-кося, выкуси! – орал кому-то
Басманов, смахивая с шеи кровь –
кажется, воеводу оцарапало пулей. – Зарядов у нас много, на всех вас
хватит! А тебе, Васька-изменник, я брюхо прострелю, чтоб не сразу
издох, помучился!
Семеро солдат, опустившись на одно
колено, держали мушкеты
наизготовку. Лица у них были застывшие, напряженные.
Заговорщиков Ластик не увидел, лишь
на лестнице, по ту сторону
решетки, лежали два неподвижных тела – одно ничком, другое навзничь.
– Сам Васька тут! – азартно сообщил
Басманов, оборачиваясь. –
Уговаривал покориться, рычаг поднять. – Он показал на торчащую из
стены железную палку, такую же, как на государевой половине. – Пальнул
я в него, пса, да не достал! Шла бы ты, государыня. Не ровен час пулей
зацепит.
Не слушая его, Марина приблизилась
к самой решетке.
– Князь Василий Иванович! Ты на моей
свадьбе тысяцким был! Руку
мне целовал! Называл ясновельможной царицей!
– Ты и есть царица! – откликнулся
откуда-то снизу, из укрытия,
Шуйский. – А что по ошибке за самозванца вышла – не твоя вина. Он и
тебя обдурил, как нас. Не бойся, Марина Юрьевна, мы тебе зла не
содеем. Отпустим с почетом в Польшу, и все самозванцевы дары при тебе
останутся: меха, каменья драгоценные, золото. На том крест целую, во
имя Отца, Сына и Свята-Духа! И поляков резать не станем! Нам только
одна голова нужна, Отрепьева, а с королем Жигмонтом нам ссориться не к
чему!
Как ловко подкатывается, как мягко
стелет, покачал головой Ластик.
Легонько отодвинув царицу, Басманов
просунул руку с пистолем между
прутьев, выстрелил.
– Ах, увертлив, змей! Сызнова не
попал! Поговори-ка с ним еще,
матушка, а я перезаряжусь.
Воевода присел на корточки. Сыпанул
из рожка пороху, забил в дуло
пулю, проверил, не сбилось ли кресало. Пистоль у Басманова был
самоновейший, кремневого боя.
– Сволочь какая Шуйский, – озабоченно
сказал Ластик царице. – Это
он клин между Дмитрием и поляками вбивает.
Марина рассеянно улыбнулась, не глядя
на него. Сделала два
маленьких шажка назад.
И вдруг сделала вот что: приложила
свой пистоль к воеводиному
затылку да спустила курок.
Полыхнул огонь, оглушительно ударил
выстрел, и здоровяк Басманов,
наверное, так и не поняв, что произошло, ткнулся лицом в пол. Резко
запахло паленым волосом.
Ластик задохнулся. Сошла с ума! Только
это и пришло ему в голову.
– Гляди, князь Василий, ты перед
всеми крест целовал! – звонко
крикнула Марина.
Отшвырнула пистоль, схватилась обеими
руками за рычаг, дернула – и
решетка поползла вверх.
По лестнице с ревом и топотом бежала
толпа.
Смела с дороги растерявшихся немцев,
Ластика отшвырнула в сторону.
– Бей вора! Лови самозванца! – вопила
сотня глоток.
Вжавшись в пол за богатырским телом
убитого воеводы, Ластик видел,
как последним поднялся Шуйский – в остроконечном шлеме, в полированном
панцыре.
– Царицу увести! – зычно крикнул
боярин. – Девок ее не трогать!
Кто порешит самозванца – тыщу рублей даю! Живой он нам не надобен!
И тут, впервые в жизни, Ластику захотелось
убить человека. Он
вынул из безжизненной руки Басманова заряженный пистоль. Стрелять умел
– Юрка показывал. Всего-то и надо отвести курок, да спустить. С такого
расстояния Шуйского и доспех не спасет. А потом будь что будет. Пускай
хоть на части разорвут.
А Камень? – спросил Ластика строгий
голос, донесшийся не извне –
изнутри. Если тебя на части разорвут, что будет с алмазом? Помочь
другу ты теперь ничем не можешь. Беги, спасай Россию.
Ластик, всхлипнул, сунул оружие за
пояс, поднялся на четвереньки.
Кое-как выполз на пустую лестницу, там поднялся на ноги и побежал
выручать несчастное отечество.
По Кремлю носились осатаневшие люди
с налитыми кровью глазами. На
мальчишку с пистолем внимания никто не обращал, только один стрелец
остановился и дал затрещину:
– Кыш отсюда, малец, пока не прибили
сгоряча! Неча тебе тут
делать!
Хорошо все-таки, что у них тут нет
телевидения – не то признал бы
кто-нибудь князь-ангела Солянского, самозванцева брата.
Ластик бежал к Боровицкой башне,
размазывая по лицу слезы.
Юрка парень лихой, его так просто
не возьмешь, нашептывала
дура-надежда. Может, как-нибудь вырвется.
Но Маринка-то, Маринка!
Головой в омут
Как проскочил через никем не охраняемые Боровицкие ворота, как
поднимался на Ваганьковский холм, Ластик не запомнил.
Просто бежал себе, задыхался, хлюпал
носом – и вдруг оказался у
знакомого бревенчатого тына.
Плана действий никакого не выработал.
Времени не было, да и после
всех потрясений голова совсем не работала. Может, как до
дела дойдет,
само придумается?
Протиснулся в щель, шмыгнул во двор
– а там Соломка. На том самом
месте, до которого проводила его час назад, когда он убегал
спасать
Юрку.
Ждала, значит. Никуда не уходила.
Но встретила не радостно – сердито.
– Как есть дурной! Так и знала я!
– зашипела боярышня. – Сказано
же – нельзя тебе сюда! Не пущу!
И руки растопырила. Но, разглядев
заплаканное лицо князь-ангела,
охнула, прикрыла рот ладонью.
– Не знаю. Плохо.
– А коли плохо, то уноси ноги, Христом-Богом
молю! Искать тебя
будут. Вот. – Она стала совать ему какой-то сверток. – Платьишко,
у
своей Парашки взяла. Девчонкой переоблачись, авось не признают.
В
узелке мед, тот самый…
Ластик узелок не взял.
– Заберу свой алмаз. И Книгу. Тогда
уйду, – хмуро сказал он.
– А Шарафудин?
– У меня вон что, – показал Ластик
басмановский пистоль.
– Ну, застрелишь одного, а их там
двое. Да слуги на пальбу
сбегутся. – Соломка задумалась – на пару секунд, не больше.
– Нет, не
так надо. Давай за мной!
Он послушно побежал за ней через
двор, на кухню. Там Соломка
цапнула со стола небольшую, но увесистую колотушку, окованную
медью.
– Держи-кось. Это топтуша, чем клюкву-смородину
на кисель топчут.
– На что она мне? – удивился он.
Они уже неслись к красному крыльцу.
Во дворе было темно и пусто –
почти всех слуг Шуйский увел с собой.
– Встанешь за дверью, на скамью.
Я Ондрейку выманю, а ты лупи что
есть силы по темечку. Сделаешь?
– С большим удовольствием, – кровожадно
пообещал Ластик, взвешивая
в руке тяжелую топтушу.
Выходит, прав он был. План построился
сам собой. Теперь главное –
ни о чем не задумываться, иначе испугаешься.
С тем, чтобы не задумываться, у Ластика
было все в порядке, ступор
еще не прошел.
Он пододвинул к двери думной каморы
скамью, влез на нее, взял
топтушу обеими руками, поднял повыше.
– Давай!
Соломка заколотила кулаком в дверь:
– Ондрей Тимофеич! Посыльный к тебе!
От батюшки!
И встала так, чтобы Шарафудин, выйдя,
повернулся к скамье спиной.
На «раз» делаю вдох, на «два» луплю
со всей силы, на «три» он
падает, сказал себе Ластик. И очень просто.
Но вышло не совсем так.
Дверь открылась, однако Ондрейка
не вышел – лишь высунул голову.
– Где посыльный, боярышня? Ластик
засомневался – бить, не бить?
Тянуться было далековато, но Шарафудин завертел башкой, высматривая
посыльного – того и гляди, обернется. «Раз» – глубокий вдох.
«Два!» – перегнувшись, Ластик со
всего размаху хряснул нехорошего
человека по макушке.
На счет «три» упали оба: Ондрейка
носом в доски пола, Ластик со
скамейки – не удержал равновесия.
– Ты мой Илья-Муромец! – восхищенно
прошептала Соломка, помогая
ему подняться.
Судя по тому, что Шарафудин лежал
смирно и не шевелился, удар,
действительно, получился недурен.
Ластик расправил плечи, небрежно
отодвинул девчонку и заглянул в
щель.
В нос шибануло неприятным химическим
запахом, глаза защипало от
дыма.
Неужели эксперимент уже начался?!
Так и есть…
Доктор Келли стоял к двери спиной,
склонившись над пламенем, и
сосредоточенно двигал локтями.
Шума он явно не слышал – слишком
был поглощен своим занятием.
Ластик хотел ринуться в комнату,
но Соломка ухватила его за полу.
– Погоди! Надо втащить этого, не
то слуги заметят, крик подымут!
Вдвоем они взяли бесчувственное тело
подмышки, кое-как заволокли
внутрь и закрыли дверь.
А барону хоть бы что – так и не оглянулся.
И тут уж Ластик ни
единой секунды терять не стал.
Выдернул из-за пояса пистоль, да
как гаркнет:
– Изыдь на сторону, песий сын!
Келли так и подскочил. Развернулся,
и стало видно, над чем он там
колдовал: на пылающей жаровне стояла чугунная сковорода,
а на
сковороде – стеклянный сосуд, в котором булькала и пузырилась
серебристая масса, гоняя по стенам и по лицу алхимика матовые
отсветы.
Ластик вскрикнул, как от боли: Райское
Яблоко, стиснутое золотыми
щипцами, было целиком погружено в расплавленную ртуть.
Вокруг с трех сторон посверкивали
зеркала, уже приготовленные для
Трансмутации. На особой подставке серела кучка Тинктуры.
– Нет! Нет! – замахал свободной рукой
доктор и показал на песочные
часы. – Осталось всего четыре минуты! Умоляю!
– Вынь! Убью! – не своим голосом
взревел Ластик, целя барону прямо
в лоб.
Тот со стоном вынул из колбы Камень.
Никогда еще Ластик не видел
алмаз таким – красно-бурым, зловеще переливающимся.
– На стол! Застрелю!
По лицу доктора катились слезы, но
перечить он не посмел –
наверное, по князь-ангелу было видно, что он в самом деле
выстрелит.
Райское Яблоко легло на стол, и –
невероятно! – дубовая
поверхность зачадила, алмаз начал опускаться, окруженный
обугленной
каймой. Две или три секунды спустя он прожег толстую столешницу
насквозь, упал на пол, и доска немедленно задымилась.
Боясь, что Камень прожжет и эту преграду,
Ластик кинулся вперед.
– Ты не сможешь его поднять, даже
обмотав руку тряпкой! –
предупредил барон. – Ртуть слишком сильно раскалила Яблоко.
Оно
остынет не раньше, чем через полчаса. Ах, какую ты совершаешь
ошибку,
принц!
– Я больше не принц, – хрипло ответил
Ластик, не сводя глаз с
Камня. Слава богу, тот ушел в пол лишь до половины и остановился.
–
Дай мне щипцы!
– Как бы не так! – Келли размахнулся,
и щипцы полетели в окно.
На беду, окна в думной каморе были
не слюдяные, а из настоящего
стекла.
Раздался звон, брызнули осколки.
Теперь брать Яблоко стало нечем.
– Негодяй!
Ластик снова наставил на доктора
пистоль, да что толку?
– Надо было сразу его стрелить, –
сурово сказала Соломка. – Пали,
пока он сызнова не напакостил. Тут стены толстые. Авось не
услышат.
Доктор всплеснул руками, подался
назад, вжался спиной в божницу –
ту самую, под которой таилась секретная ниша.
– Где моя книга? – грозно спросил
Ластик. – Ну!
– Вот… Вот она… Возьми…
Келли достал из-под плаща унибук,
протянул дрожащей рукой.
– Прости, прости меня… Я скверно
поступил с тобой, будто лишился
рассудка. Скоро алмаз остынет, и ты сможешь его забрать.
Он твой,
твой!
– Убей его, что медлишь? – поторопила
Соломка. – А я этого аспида
прирежу, не ровен час очухается.
Она наклонилась над оглушенным Шарафудиным,
выдернула один из
змеиноголовых кинжалов.
– Куда бить-то? В шею? Где становая
жила? Бледная, решительная,
боярышня занесла клинок.
– Брось! – Выхватив у доктора унибук,
Ластик подошел к Соломке. –
Никого убивать мы не будем. Если, конечно, сами не накинутся.
– Дурак ты. – Княжна с сожалением
отбросила кинжал. – Хотя что с
тебя взять – вестимо, ангел.
Поняв, что стрелять в него не будут,
барон заметно воспрял духом.
– Ты умный отрок, умнее многих зрелых
мужей. Я буду поговорить с
тобой так, как ни с кем еще не говорил, – волнуясь и жестикулируя,
начал он. – Знаешь ли ты, ради чего человек рождается и живет?
Чтоб
пить, есть, копить деньги, а потом состариться и умереть?
Нет! Мы
появляемся на свет, чтобы разгадать Тайну Бытия, великую
головоломку,
загаданную нам Богом. Всё прочее – суета, пустая трата жизни.
Люди
чувствуют это всем своим существом, но сознают собственное
бессилие.
Вот почему в нас так силен инстинкт продолжения рода – человек
плодит
детей в смутной надежде, что те окажутся умнее, талантливее
и
удачливее. Мол, пусть не я, а мои внуки или правнуки разгадают
Великую
Тайну. Но я, Эдвард Келли, никогда не хотел иметь детей.
Потому что
твердо знал: дети мне не понадобятся, я разгадаю Тайну сам.
Что мне
всё золото мира! Магистериум нужен мне не ради богатства.
Подчинить
себе Божественную Эманацию – это всё равно что самому стать
Богом! Вот
величайшее из свершений! И я предлагаю тебе разделить со
мной эту
высокую судьбу!
Доктор Келли говорил без умолку,
страстно и смутно, но Ластик
слушал вполуха – он читал унибук.
Сунул пистоль за пояс, открыл заветную
78 страницу. Наконец-то,
после долгих месяцев жизни без подсказок, он мог задавать
вопросы и
получать на них ответы.
– Царь Дмитрий Первый, – шептал Ластик.
– Годы жизни!
Экран помигал немного. Потом появилась
надпись:
«Может быть, имеется в виду царь
Лжедмитрий Первый?»
– Да, да!
И унибук выдал биографическую справку,
от которой у Ластика
потемнело в глазах:
ЛЖЕДМИТРИЙI
{год рожд. неизв. – 1606) – русский
царь (май 1605 – май 1606)
Авантюрист неизвестного происхождения,
выдававший себя за царевича
Дмитрия Углицкого. Согласно официальным источникам, беглый
монах Юрий
(в иночестве Григорий) Отрепьев, однако эта версия оспаривается
историками. С помощью польских наемников и запорожских казаков
захватил Москву, свергнув династию Годуновых. Судя по свидетельствам
иноземных очевидцев, пытался проводить реформы и смягчить
крепостное
право, однако документов царствования Л. не сохранилось –
все они были
уничтожены в годы правления царя Василия Шуйского. После
гибели
самозванца в результате боярского заговора его тело было
сожжено, а
прах развеян выстрелом из пушки. С этого момента на Руси
начинается
так называемое Смутное Время – долгая эпоха войн и междоусобиц,
опустошившая страну и надолго замедлившая ее экономическое
и
политическое развитие.
Погиб Юрка, погиб! Шуйский исполнил
свою угрозу, не оставил от
милосердного царя и следа на земле: останки развеял по ветру,
а память
стер. Что же до Смутного Времени – то за это спасибо полоумному
доктору с его Тайной Бытия и расплавленной ртутью…
Размазывая по лицу слезы, Ластик
спросил:
– А Василий Шуйский? С ним что?
На этот вопрос компьютер ответил
без запинки:
ШУЙСКИЙ, Василий Иванович
(1552? – 1612), русский царь (1606-1610)
Представитель одного из знатнейших
боярских родов, Шуйский шел к
престолу долгим, извилистым путем. Добившись короны коварством,
так и
не сумел прочно закрепиться на троне. Ненадежная поддержка
знати,
крестьянские и дворянские мятежи, появление нового самозванца
Лжедмитрия II, польская интервенция сделали правление Ш.
одной из
самых тяжелых и бесславных страниц в истории России. Разбитый
войсками
польского короля, Ш. был насильно пострижен в монахи и увезен
пленником в Варшаву, где и умер – по некоторым данным, был
уморен
голодом в темнице.
– Так тебе, гад, и надо! – пробормотал
Ластик и спросил про подлую
Марину.
МНИШЕК,
Марина или Марианна
(1587-1614).
Дочь польского магната Юрия Мнишка.
Благодаря браку с Лжедмитрием
I стала русской царицей. После гибели самозванца его жену
оставили в
живых, но на родину не отпустили – отправили в ссылку. Стоило
появиться новому самозванцу, Лжедмитрию II, и М. сразу признала
его
своим супругом, мечтая вернуться на престол. Когда же Лжедмитрий
II
был убит врагами, сошлась с другим искателем приключений,
атаманом
Заруцким. Несколько лет скиталась с ним по разным провинциям,
в конце
концов была схвачена и посажена в тюрьму, где, как сказано
в летописи,
«умерла с тоски по своей воле».
Ластик сквозь слезы злорадно улыбнулся
и не ощутил по этому поводу
ни малейших угрызений совести. Папа всегда говорил: коварство
и
предательство никогда и никому не приносят счастья.
Только собрался выяснить самое насущное
– известно ли истории
что-либо о судьбе князя-ангела Ерастия Солянского, как раздался
отчаянный вопль Соломки:
– Зри!!!
Уловив краем глаза какое-то стремительное
движение, Ластик
повернулся и увидел, что Шарафудин пружинисто поднимается
на ноги.
Слегка пошатнулся, выпрямился, потянулся к рукоятке сабли.
Рванул Ластик из-за пояса пистоль,
щелкнул курком – и выстрелил
бы, честное слово выстрелил бы, но Ондрейка прыгнул в сторону,
подхватил на руки княжну и прикрылся ею, как щитом.
– Отпусти ее! – закричал Ластик.
Напряженно оскалив зубы, Шарафудин
пятился к двери. Соломка
билась, лягалась, но что она могла сделать против сильного
мужчины?
Только мешала как следует прицелиться.
– Не дергайся ты!
Она поняла. Послушно затихла, да
еще вся сжалась, так что кошачья
физиономия Ондрейки открылась. Теперь можно бы и пальнуть,
однако
Шарафудин оказался проворней: швырнул боярышню в противника,
а сам
выскользнул за дверь.
Из коридора сразу же раздалось:
– Караул! Сюда! Все сюда!
Соломка и Ластик застыли, обнявшись.
Так уж вышло – иначе оба не
устояли бы на ногах.
– Ох, что страху-то натерпелась,
– всхлипнула боярышня и прижалась
к нему еще сильней.
– Засов! – воскликнул он, высвобождаясь.
Кинулся к двери. Пистоль
положил на лавку, унибук сунул за пазуху, решив не расставаться
с
драгоценной книгой ни на миг, в ней теперь была единственная
надежда
на спасение. Нужно дождаться, пока остынет Камень, потом
каким-то
образом выбраться с подворья Шуйских и найти подходящую хронодыру.
Навалились вдвоем, задвинули тугой
засов. И вовремя – снаружи уже
грохотали шаги, звенела сталь и гудели голоса, громче прочих
Онд-рейкин:
– Там воренок, самозванцев брат!
Боярышню в полон взял! А ну разом
– пали через дверь!
– Негоже, – ответили ему. – В Соломонью
Власьевну бы не попасть.
В дверь ударили чем-то тяжелым. Потом
еще и еще, но створки были
крепкие, дубовые.
Ластик оглянулся на Яблоко – как
оно там, всё еще дымится? Не
успел рассмотреть, потому что с другой стороны, где пристенная
лавка,
раздалось шипение:
– Прочь с дороги!
Доктор Келли! Пока Ластик и Соломка
возились с засовом, барон
подкрался к скамье и подобрал пистоль. Теперь черная дырка
дула
смотрела князь-ангелу прямо в грудь.
– Отойди от двери! – Алхимик лихорадочно
облизывал губы. – Ты
проиграл. Судьба на моей стороне. Я доведу опыт до конца!
– Пулями засов сшибай! – закричал
с той стороны Ондрейка. – Цель в
середку!
Барон повысил голос:
– Не надо! Я сейчас открою!
Еще секунда промедления, и будет
поздно, понял Ластик.
Взвизгнув и зажмурившись, он кинулся
на доктора – авось не успеет
спустить курок или промажет. Все одно пропадать.
Но Келли успел.
И не промазал.
Тяжелым ударом, пришедшимся точно
в середину груди, Ластика
опрокинуло навзничь.
Он сам не понял, отчего перед глазами
у него вдруг оказался
сводчатый потолок. Все вокруг плыло и качалось, подернутое
туманом.
Это не туман, а пороховой дым, подумал
он. Я застрелен. Я умираю.
В тот же миг с криком «Миленький!
Родненький! Не помирай!» к нему
бросилась Соломка. Упала на колени, приподняла ему голову.
Ластик не мог говорить, не мог дышать
– грудную клетку будто
парализовало. Но всё видел, всё слышал.
Видел, как алхимик всей тушей наваливается
на засов, чтоб его
отодвинуть.
Слышал, как снаружи грянул залп.
Пронзенная пулями дверь затрещала,
Келли ахнул. Упал. Попытался
привстать. Не смог.
– Куда тебя, куда? – бормотала Соломка,
ощупывая Ластику грудь.
– Сюда, – показал он.
Оказывается, говорить он уже мог.
И вдох тоже получился, хоть и
судорожный.
Дотронувшись до раны, ждал, что пальцы
окунутся в кровь, но грудь
оказалась странно твердой и ровной.
Унибук! Пуля попала в спрятанный
за пазуху унибук!
Ластик рывком сел, вытащил компьютер.
Прямо посередине переплета, между
словами «Элементарная» и
«геометрия» образовалась глубокая вмятина. В ней, окруженная
трещинками, засела здоровенная свинцовая блямба. Увы, и
противоударность имеет свои пределы. На выстрел в упор компьютер
профессора Ван Дорна рассчитан явно не был.
– Чудо! Уберег Господь Своего ангела!
– прошептала Соломка,
уставившись на книгу расширенными глазами.
– Уберег-то уберег, да надолго ли…
Попробовал раскрыть унибук – не
получилось.
Чудесное устройство вышло из строя.
Теперь не будет ни справок, ни
ответов на вопросы, а самое ужасное – больше нет хроноскопа.
Но убиваться по этому поводу времени
не было.
Дверь сотрясалась от выстрелов. Засов
уже пробило в двух местах,
он держался, что называется, на честном слове. Еще пара попаданий,
и
конец.
– Принц, принц… – захрипел доктор
Келли, шаря руками по
окровавленному камзолу. – Помоги мне…
Ластик отбросил бесполезный унибук,
подошел к алхимику, двигаясь
вдоль стены, чтобы не зацепило выстрелом.
– Мне больно. Мне страшно, – жалобно
сказал барон. Вдруг его глаза
выпучились, на лице отразилось крайнее изумление. – Тайна…
бытия? –
пролепетал умирающий. – Это и есть Тайна?!
И умолк. Голова бессильно свесилась
набок.
Раздумывать над тем, что такое узрел
или понял алхимик в последнее
мгновение своей жизни, было некогда.
Во что бы то ни стало подобрать Камень!
Даже если обожжешь руку до
волдырей!
Ластик подбежал к мерцающему кровавыми
отсветами Яблоку. Выковырял
его из досок брошенным Ондрейкиным кинжалом. Натянул на кисть
рукав
кафтана, схватил алмаз и опустил в карман.
Есть!
Что задымился рукав, наплевать. Главное,
Камень возвращен.
Но торжество было недолгим.
Ляжку обдало жаром. Раздался глухой
стук – и Райское Яблоко
покатилось по полу. Оно прожгло карман насквозь!
Ластик стонал от отчаяния, хлопая
себя ладонью по тлеющей одежде.
Нет, не унести! Никак!
Дверь дрогнула, покосилась. Засов
еще держался, но пулей перешибло
одну из петель.
– А ну, навались! Гурьбой! – заорал
Шарафудин.
Сейчас ворвутся! И Камень попадет
в руки царя Василия. Он знает,
что это за штука. Станет искать другого чернокнижника, чтоб
добыл ему
«всё золото мира»…
И тогда Ластик обошелся с Райским
Яблоком непочтительно. Взмахнул
ногой и зафутболил его в самый дальний угол, под лавку.
Отрывисто бросил Соломке:
– После забери. Спрячь получше. Чтоб
к злому человеку не попал!
«Я, может, за ним еще вернусь», –
хотел прибавить он и не
прибавил, потому что не надеялся на это.
В несколько прыжков достиг окна.
Из разбитого стекла тянуло ночным
холодом. Внизу, во дворе заходились лаем сторожевые псы.
– Стой! – вцепилась ему в рукав Соломка.
– Выпрыгнешь – все одно
догонят. Со двора не выпустят! Оставайся тут, со мной! Я
тебя убить не
дам! Слуги меня послушают!
– Только не Шарафудин, – буркнул
Ластик, толкая раму.
Уф, насилу подалась.
– Не бойся, – сказал он, уже забравшись
на подоконницу с ногами. –
Они меня не возьмут. Спасибо тебе. Прощай.
И в этот миг она так на него посмотрела,
что Ластик замер. Больше
не слышал ни криков, ни выстрелов, ни лая – только ее тихий
голос:
– Значит, прощай, – сказала княжна
и погладила Ластика по лицу. –
Недолго на земле-то побыл, годик всего. Я ничего, не ропщу.
Уж так мне
повезло, так повезло. Какой из дев выпадало этакое счастье
– целый год
ангела любить?
Выходит, она его любила? По самому
настоящему?
Ластик открыл рот, а проговорить
ничего не смог.
Да тут еще дверь, будь она неладна,
слетела-таки с последней
петли.
В комнату ворвался звериный, враждебный
мир, ощетиненный клинками
и копьями. Впереди всех, передвигаясь огромными скачками,
несся
Ондрейка: пасть ощерена, изо рта брызги слюны:
– Держи воренка!
Оттолкнулся Ластик от рамы, прыгнул
вниз.
Ударом о землю отшибло ступни – все-таки
второй этаж. Но мешкать
было невозможно, и беглец, прихрамывая, понесся вглубь подворья.
Оглянулся через плечо. Из окна темным
комом вывалилась
человеческая фигура, с кошачьей ловкостью приземлилась. Кинулась
догонять.
Ондрейка двигался гораздо быстрее.
Если б далеко бежать,
непременно настиг бы.
Но маршрут у Ластика был короткий.
Вон она, домовая церковь, возле которой
унибук нашел хронодыру. А
вон приземистый квадрат колодезного сруба.
Уже вскочив на стенку колодца, Ластик
на секунду замешкался.
Какое там было мая – двадцатое?
Ой, мамочка, что за штука такая –
день без года?
Но, как говорится, не до жиру – быть
бы живу. Привередничать не
приходилось.
Словно в подтверждение этого факта,
в деревянный ворот колодца с
треском вонзился кинжал с змеиной рукоятью, пригвоздив ворот
кафтана.
– Попался, бесеныш! – хохотнул подбежавший
Ондрейка и уж тянул
руку, чтоб схватить беглеца за порточину.
Ластик дернул рукой, зажмурился и
с отчаянным воплем, как головой
в омут, ухнул в неизвестность.
ЗАВТРА
Летающий пылесос
Отплевываясь, он вынырнул из холодной воды. В колодце было совсем
темно. Наверху не светила луна, никто не свешивался через край, не
обзывал «бесенышем». Значит, удалось-таки сбежать! Это радовало.
Радовало и то, что было неглубоко – едва по пояс. Просто чудо, что не
расшибся, когда падал.
Однако иных поводов радоваться не
наблюдалось.
Райское Яблоко осталось в 1606 году,
где над бедной Россией уже
нависла грозовая туча Смутного Времени. Свою миссию потомок
фон Дорнов
бесславно провалил, гордиться нечем.
Да и здесь, 20 мая никакого года,
было как-то скверновато. А что,
если «никакой год» – это когда вообще ничего нет: лишь чернота,
холод
и вода по пояс? Унибук безвозвратно утрачен, спросить не
у кого.
Другой хронодыры теперь не сыщешь. Попробовать выбраться
наверх? Но
там ждет Ондрейка – зарубит на месте, и это еще в лучшем
случае.
Однако куда это угодил несчастный
потомок Тео Крестоносца?
Стуча зубами разом и от холода, и
от страха, Ластик протянул руку
и нащупал стенку. Странно: она была не бревенчатая, а, судя
по
шероховатости, бетонная. Это вселяло надежду – материал-то
современный.
Ластик повернулся на сто восемьдесят
градусов, пошарил и там.
Опять стенка, точно такая же.
Привстал на цыпочки – потолка не
достал.
Тогда задрал голову, крикнул: «Эй!
Ау!!!»
И чуть не оглох – такое громкое,
раскатистое эхо обрушилось на
него со всех сторон.
Замкнутое пространство. Каменный,
верней, бетонный мешок, понял
он. Сверху, кажется, и в самом деле узкий, глубокий колодец.
Или
шахта.
Однако ситуацию это открытие не прояснило.
С каждой минутой становилось всё
холодней. И страшней.
Ластика покачнуло. Он вскинул руку,
чтоб опереться, но ладонь не
нащупала стенки, и пленник никакого года с плеском и брызгами
упал.
Стоп! А куда подевался бетон?
Вскочив на ноги, Ластик снова зашарил
в темноте. Бетон был спереди
и сзади, слева и справа – пустота.
Он осторожно сделал шаг вправо. Ничего.
С двух сторон по-прежнему
стенки, впереди попрежнему пусто. Сверху на макушку упала
холодная
капля.
Ластик поднял руку и на сей раз нащупал
потолок, тоже бетонный.
Никак ход? Если так, то есть надежда. Куда-то ведь он ведет,
зачем-то
ведь его проложили?
Вода стала мельче, теперь, если повыше
поднимать ноги, по ней
можно было идти, и довольно быстро.
Глаза не то чтобы научились видеть
в темноте, но как-то
пообвыклись, и поэтому Ластик – нет, не увидел, а скорее
почувствовал,
что впереди ход расширяется.
Квадратное помещение, вроде камеры.
Небольшое. Шагов пять в
поперечнике. С противоположной стороны ход продолжался, но
Ластик в
него не полез – решил поосновательней исследовать камеру.
Сначала ничего не нащупал, под пальцами
была лишь зернистая
поверхность бетона. Потом наткнулся на торчащую из стены
металлическую
скобу, горизонтальную. Зачем она здесь?
Пошарил вокруг – обнаружил над ней
еще одну, точно такую же. Выше
оказалась и третья.
Неужели… Неужели лестница?
Не позволяя себе обнадеживаться раньше
времени, полез вверх,
неведомо куда.
Похоже, и в самом деле лестница –
подниматься по скобам было
вполне удобно.
Скоро подъем закончился, и довольно
неприятным образом: Ластик
приложился головой о твердое, да так, что голова чугунно
загудела.
Ощупав ушибленное темя, заодно потрогал
и потолок. Он оказался не
бетонный – железный.
Вдруг ноздри ощутили легчайшее, едва
заметное дуновение свежего
воздуха.
Откуда?!
Ластик прижался головой к железу,
замер.
Где-то совсем рядом определенно была
щель. А за ней – открытое
пространство.
Может быть, это не потолок, а крышка
или дверь?
Что было силы он толкнул ее рукой
– и, о чудо, послышался лязг, а
в глаза ударил невыносимо яркий луч света, изогнутый полумесяцем.
Люк, это был круглый люк!
Теперь Ластик уперся и затылком,
и плечами, закряхтел. Тяжелый люк
медленно двигался.
Когда отверстие открылось до половины,
Ластик высунулся наружу.
Вскрикнул.
Потер глаза.
Тихонько прошептал: «Ура!»
Прямо перед глазами был серый асфальт.
Чуть подальше – бровка
тротуара. Стена дома. Одним словом – родная московская улица
самой что
ни на есть правильной, Ластиковой эпохи!
Растроганно шмыгая носом, он смотрел
на припаркованные автомобили,
на фонари и водосточные трубы.
Какой чудесный пейзаж! И какой вкусный,
истинно майский воздух!
Судя по мягкому солнечному свету,
по тишине, стояло очень раннее
утро. Город еще спал.
Жмурясь, Ластик выбрался из дыры
(теперь было видно, что это самый
обыкновенный водопроводный колодец) и запрыгал на одной ножке:
во-первых, от радости, а во-вторых, чтобы согреться.
Какое счастье оказаться в современности
после тринадцати месяцев,
проведенных в семнадцатом столетии!
Как чисто вокруг, как красиво!
Интересно, что это за год?
Судя по машинам, по рекламе «Пепси»
на крыше, не слишком
отдаленный от 2006-ого. Может быть, даже он самый. Если на
дворе 20
мая, это значит все летние каникулы еще впереди. Здорово!
Даже если
попал на несколько лет раньше или позже, тоже не трагедия.
Солнце светило ярко, погода была
чудесная, и Ластик довольно скоро
согрелся, тем более что шел очень быстрым шагом, по временам
даже
скакал вприпрыжку.
Впереди показалась знакомая улица
– Лубянка. Он повернул направо,
в сторону дома.
Чудно, что мимо до сих пор не проехало
ни одного автомобиля.
Улица-то большая, тут и ночью машины ездят, тем более утром.
Что-то в этом было странное. Даже
тревожное.
Ни звука, ни шороха, и как-то очень
уж чисто, прямо-таки чересчур.
Но светофор работает. И – слава богу!
– перед ним замерли три
машины, ждут зеленый свет.
Ластик вздохнул с облегчением и выругал
себя за излишнюю
впечатлительность. Конечно, по сравнению с 1605 годом даже
весьма
относительная московская чистота может показаться невероятной.
Светофор мигнул желтым, переключился
на зеленый. Но машины не
тронулись с места.
Ластик вгляделся с тротуара и не
поверил своим глазам: внутри
автомобилей никого не было.
Ему снова сделалось не по себе. Он
побежал дальше и вскоре уже был
на широкой Лубянской площади.
Да что же это?
Машины стояли и на самой площади,
и на проспекте. Но не двигались.
И были пусты, все до единой.
Он подбежал к одной, другой. Заглянул
– никого.
А еще вокруг не было ни голубей,
ни воробьев. На тротуаре чернели
деревья, но совсем голые, без единого листочка. Это двадцатого-то
мая?
Напротив высился параллелепипед (тьфу,
проклятая геометрия!)
Политехнического музея. Если побежать в том направлении,
через десять
минут будешь дома. Но вдруг там тоже…
Ластик представил себе пустой двор,
пустой подъезд. Откроешь дверь
квартиры – а там тоже пусто!
И струсил, не побежал к Солянке.
Решил, что лучше сходить к
Кремлю. Уж там-то наверняка кто-нибудь да будет, все-таки
главная
площадь страны.
Он шел по Никольской улице, вертел
головой.
Эти места Ластик знал очень хорошо.
Тут почти ничего не
изменилось, только кое-где появились другие вывески на магазинах.
Например, вот этого маленького супермаркета
с объявлением над
дверью «Мы открыты 24 часа в сутки»в 2006 году здесь не было.
Ластик осторожно потянул дверь –
она распахнулась. В самом деле
открыто?
Но внутри никого не было. Ни души.
Проходя мимо полок с товарами, Ластик
вдруг увидел пакеты с соком,
и так захотелось апельсинового – после малинового взвара
да кислого
кваса.
Схватил коробку – в ней пусто. Взял
другую, с ананасовым соком, –
то же самое.
Тогда, охваченный ужасом, попятился
к выходу.
До ГУМа несся со всех ног. Неужто
и там никого? Так не бывает!
Но и ГУМ оказался вымершим. Ластик
шел по центральной линии,
сквозь стеклянный купол безмятежно голубело небо.
У отдела компьютерных игр, где они
с папой, бывало, проводили по
нескольку часов, Ластик на секунду остановился. Всхлипнул,
зашагал
дальше.
В самом центре универмага, возле
равнодушно журчащего фонтана, ему
померещился какой-то звук, похожий на слабое жужжание.
Ластик замер, прислушался.
Правда жужжит! Со стороны Красной
площади. Ага, там кто-то есть!
Он так и знал!
Выбежал через боковой выход, стал
озираться.
Жужжание вроде бы стало слышнее,
но на площади всё было
неподвижно.
Нет! Тронулась минутная стрелка часов
на Спасской башне. Куранты
пробили шесть раз – по контрасту с безмолвием показалось,
что весь мир
наполнился звоном.
Когда звон стих, жужжание усилилось.
Кажется, оно доносилось
откуда-то сверху.
Задрав голову, Ластик шел по площади,
пока не оказался на самой ее
середине.
Поднялся легкий ветерок, очень быстро
набиравший силу. Дул он не
так, как дуют обычные ветры, а снизу вверх.
Под ногами взвихрилась пыль, завилась
столбом, понеслась к небу. А
сора не было – ни бумажек, ни листьев.
Отросшие волосы на голове у Ластика
тоже поднялись кверху. Очень
возможно – от ужаса.
И тут из-за башенок Исторического
музея выплыл странный
летательный аппарат, похожий на огромный пылесос. От него-то
жужжание
и исходило – теперь это стало ясно.
Остолбенев, Ластик смотрел на чудо-пылесос.
А тот долетел до
центра площади и завис прямо над головой.
Инопланетяне! – прошибло Ластика.
Это они всех забрали! Сейчас и
его утащат!
Похоже, догадка была верной.
Ветер вдруг стих. От пылесоса вниз
протянулся голубоватый луч и
окутал Ластика мерцающим сиянием. Он поднял руку, чтобы прикрыть
глаза, и затрепетал – рука просвечивала насквозь, так что
было видно
все кости.
Опустил глаза – сквозь одежду, сделавшуюся
прозрачной,
просматривался контур ребер, позвоночника.
И стало Ластику так страшно, что
он сел на брусчатку, зажал руками
уши и зажмурился, чтоб больше ничего не слышать и не видеть.
Но всё равно услышал. Вялый, задумчивый
голос сказал… Нет, не
сказал – словно прозвучал внутри самого Ластика:
– Ка-ак невероя-ятно интере-есно.
Живой ребенок.
