Перевес
в 64 карата
– Что же это было? – нетерпеливо воскликнул Ластик, потому что
профессор замолчал.
– Райское яблоко.
– Это из которых бабушка варит
варенье? – недоверчиво спросил
шестиклассник.
У бабушки на даче райских яблок
было полным-полно. По виду и вкусу
они совсем как настоящие, только маленькие, будто игрушечные.
– Да, находка рыцаря де Дорна
выглядела именно так – и по форме и
по размеру. Золотисто-розовый шарик размером с крупное
райское
яблочко. – Ван Дорн показал величину большим и указательным
пальцами.
– Очень твердый, холодный и нестерпимо сверкающий на солнце.
– Алмаз, да? – догадался Ластик.
– Во всяком случае, так решил
Тео. Он отнес драгоценный камень
купцам, которые скупали у крестоносцев добычу, и купцы
подтвердили:
это очень большой алмаз необычной, радужной окраски весом
в 64 кирата.
«Кират» – арабское название семени рожкового дерева, современные
ювелиры называют эту единицу измерения, равную одной пятой
грамма,
«каратом». Левантийский торговец предложил рыцарю тысячу
золотых, а
генуэзец – десять тысяч. Но Тео не продал яблоко торговцам,
а отдал
рыцарю Аршамбо де Сент-Эньяну, одному из будущих основателей
могущественного ордена Тамплиеров. Взамен наш преступный
предок
получил сто кусков драгоценного индийского шелка и, вернувшись
на
родину, построил на вырученные за шелк деньги замок Теофельс,
родовое
гнездо Дорнов.
– Но почему вы называете Тео
преступным?
– Потому что он отрыл Райское
Яблоко! – трагическим голосом
произнес специалист по Неизученным Наукой Явлениям и содрогнулся.
–
Это действительно было райское яблоко – то самое, о котором
говорится
в Библии. У вас в школе, наверное, преподают Закон Божий,
или как это
в нынешней России называется? Помните, как сказано в Священном
Писании: «Только плодов дерева, которое среди рая, сказал
Бог, не
ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть»?
Современные
умники любят порассуждать о том, что библейский «запретный
плод» – это
иносказание, символ соблазна и опасного любопытства. Но
это
действительно был Плод. И все злосчастья человечества начались,
когда
Адам и Ева его сорвали.
– А что в нем такого опасного,
в этом яблоке?
Профессор кинул на Ластика взгляд,
полный сомнения, словно не был
уверен, сможет ли тот понять.
– Известно ли вам, мой дорогой
родственник, что Добра и Зла в мире
поровну, грамм в грамм? Именно поэтому мир все время балансирует
между
двумя этими энергетическими полюсами, качаясь то одну,
то в другую
сторону. Когда баланс кренится в сторону Зла, происходят
страшные
войны, эпидемии и природные катастрофы. Но если вы смотрите
телевизионные новости, то не могли не заметить, что несчастья
на свете
происходят гораздо чаще, чем светлые и радостные события.
Знаете,
почему?
Когда слушатель помотал головой,
мистер Ван Дорн, понизив голос,
сообщил:
– Потому что с некоторых пор
Зла на земле стало на малюсенький
кусочек больше. Собственно, даже известно на сколько именно
– на 64
карата.
Ластик ахнул.
– Так Запретный Плод – это…
– Квинтэссенция Зла. Невероятно
концентрированный заряд злой,
разрушительной энергии. Пока он находился под надежным
присмотром, в
Райском Саду, вселенная благоденствовала. Когда же Райское
Яблоко
вырвалось на свободу и покатилось по свету, началась История
Человечества, которая по большей части состоит из злодейств
и
преступлений. Два тысячелетия назад, ценой великой, невозвратной
жертвы Запретный Плод был укрощен и зарыт в земле – на
некоем лысом
холме, что находился за северо-восточной стеной города
Иерусалима.
Сверху разрушительное яблоко было запечатано обломками
окровавленного
креста. Вы понимате, мой юный друг, о чем я говорю?
Дождавшись кивка, профессор неожиданно
спросил:
– Проходите ли вы в школе историю
Древнего Мира и Средних Веков?
– Да. Древняя была в прошлом
году, средневековая в этом.
– Хорошо ли вы успеваете по этому
предмету?
– Первый в классе, – похвастался
Ластик. История и в самом деле
давалась ему куда лучше, чем точные науки.
– Тогда вы наверняка обратили
внимание вот на какое странное
обстоятельство. Начиная с первых веков христианской веры
история вдруг
словно оскудевает, перестает быть «интересной». Вот скажите,
какие
исторические события первого тысячелетия вы помните?
Подумав, Ластик сказал:
– Ну, падение Римской империи…
Византия… Ах да, еще арабы и их
новая религия, ислам.
Больше припомнить ничего не смог,
даже стыдно стало.
– Маловато катастроф, не правда
ли? А распространение ислама,
христианства и буддизма, трех великих милосердных религий,
безусловно
стало для человечества благом. На изучение этой тысячелетней,
почти
бессобытийной эпохи в школе уходит всего один, максимум
два урока. Так
называемые исторические события – это всегда хроника потрясений
и
несчастий. А в первом тысячелетии несчастий вдруг стало
существенно
меньше. Они, конечно, не исчезли вовсе. Но впервые с начала
времен
Добро и Зло схватились на равных, и Зло стало отступать.
Потому что в
честной борьбе Добро обычно оказывается сильнее. И так
продолжалось до
тех пор, пока наш с вами предок не стал ковырять своей
киркой верхушку
лысого холма за северо-восточной стеной Иерусалима. С тех
пор вот уже
тысячу лет мы, люди, опять мучаем и убиваем друг друга.
И, похоже, не
успокоимся, пока совсем себя не уничтожим.
Профессор замолчал, повздыхал.
Потом внезапно тряхнул головой и
схватил Ластика за Руку.
– Кто во всем этом виноват? Наш
предок, первый из Фон Дорнов.
Значит, нам, потомкам проклятого Тео, и надлежит исправить
его
чудовищный проступок. Так или нет?
Миссия Дорнов
– Так, конечно, так! – горячо согласился Ластик. – Но что мы можем
сделать?
– Как что? – удивился мистер
Ван Дорн. – Найти Райское Яблоко и
остановить его. Конечно, сделать это очень не просто. След
камня
давным-давно затерялся. Сто с лишним лет он принадлежал
Ордену
рыцарей-тамплиеров. Потом яблоко покатилось по всему миру,
подгоняемое
людской алчностью. Время от времени оно выныривало на поверхность.
Каждое документально зарегистрированное его появление напрямую
связано
с какой-нибудь бедой. Известно, что алмаз, похожий на Райское
Яблоко,
видели осенью 1347 года в лаборатории алхимика Ансельма
Дженовезе, а
вскоре в Генуе началась Великая Чума, распространившаяся
на всю Европу
и истребившая треть ее населения.
20 августа 1572 года шевалье
де Телиньи заказал придворному
ювелиру мэтру Ле Крюзье огранить большой круглый алмаз
радужной
расцветки, а через день в Париже произошла чудовищная резня,
вошедшая
в историю под названием Варфоломеевской ночи.
Видели Райское Яблоко и накануне
ужасного Лондонского пожара 1666
года: фаворитка короля леди Каслмейн присмотрела в лавке
ломбардца
Сангвинетти редкостной красоты алмаз и попросила сделать
из него две
полукруглые подвески…
Где камень сегодня, я не знаю.
Скорее всего, хранится в сейфе у
какого-нибудь миллиардера, который добыл сокровище незаконно
и потому
не смеет никому его демонстрировать. Во всяком случае,
вот уже более
полувека, как я не встречал о нем никаких упоминаний… И
все же мы
обязаны его отыскать! Именно этой задаче я посвятил всю
свою жизнь.
Историческая миссия Дорнов – поиск Райского Яблока!
Глаза профессора засверкали,
пальцы что было силы сжали плечо
Ластика, но тот, охваченный волнением, не почувствовал
боли.
– Я готов вам помогать, но… я
не понимаю, зачем вам нужен именно
я? Ведь я всего лишь мальчик, я еще маленький.
– В том-то и дело, что маленький!
– вскричал ученый. – Мне нужен
маленький Дорн. Почему именно Дорн – я вам уже объяснил.
А почему
маленький, растолкую чуть позже. Сначала вы должны понять,
почему из
всех маленьких Дорнов я остановил свой выбор именно на
вас.
Да будет вам известно, что на
сегодняшний день в мире существует
пятьдесят два прямых потомка Тео Крестоносца в возрасте
от восьми до
двенадцати лет.
– Почему от восьми?
– Потому что дети моложе восьми
лет еще несмышленыши, за
исключением вундеркиндов, а вундеркиндов среди ныне здравствующих
Дорнов мною, к сожалению, не обнаружено.
– Понятно. А почему только до
двенадцати?
– Потому что потом дети вырастают
и становятся слишком крупными.
Правда, в Мексике живет один карлик, Пабло де Дорн. Он
мог бы подойти,
если б меньше любил текилу. О, я очень долго не мог найти
правильного
Дорна! Уже думал усыновить какого-нибудь подходящего мальчика
и дать
ему свою фамилию. Это теоретически возможно, но рискованно.
Настоящие
Дорны – во всяком случае многие из них – отличаются наследственной
удачливостью, а без нее в нашем деле никак не обойтись.
Усыновленным
это полезное качество, к сожалению, передается не сразу.
Во всяком
случае, не в первом поколении. И потом, тут ведь еще важно,
где именно
обитает мальчик. Желательно, чтобы он жил недалеко от дыры.
– От чего? – поразился Ластик.
Но Ван Дорн пропустил вопрос
мимо ушей – так был увлечен
собственным рассказом.
– Я очень рассчитывал на вашего
американского семиюродного брата
Берни. Он отлично подошел бы для Бруклинского кладбища
– там неплохой
выход в январь 1861 года. Видите ли, 3 апреля того же года
в Нью-Йорке
на аукционе был выставлен на продажу алмаз, очень похожий
на наш.
Однако оказалось, что Берни ест слишком много попкорна
и ни за что не
пролезет в щель. До экзаменовки даже не дошло.
Ваш итальянский пятиюродный брат
мог бы сгодиться для Генуи 1347
года, он благополучно прошел первый экзамен, но срезался
на втором –
оказался тугодумен, что с Дорнами вообще-то бывает редко.
Потом я
занялся южноафриканским десятиюродным. Он мулат, и мог
бы пригодиться
для острова Барбадос, где Яблоко мелькнуло в 1702 году.
Увы –
провалился на четвертом испытании. Вы же сдали все четыре
экзамена
самым блестящим образом.
– А? – поразился Ластик, забыв
о том, что говорить взрослым «А?»
очень невежливо. – Какие четыре экзамена? Когда?
– Я должен был убедиться, что
вы, во-первых, смелы, во-вторых,
находчивы, в-третьих, великодушны и, в-четвертых, удачливы.
Без
четырех этих качеств лучше и не пытаться искать Яблоко.
Неужели вы не
заметили, что сегодня утром с вами все время происходили
странные
вещи?
– Заметил…
– Вы не побоялись войти в темный
подвал, откуда вас звал
непонятный, жуткий голос. Это значит, что любознательность
в вас
сильнее страха.
– А что это был за голос?
– Ерунда, – махнул рукой Ван
Дорн. – Спрятанный магнитофон с
дистанционным управлением. Итак, я установил, что вы смелы.
Но, может
быть, это от недостатка фантазии и неразвитости ума? Знаете,
самые
отчаянные храбрецы это, как правило, люди, лишенные воображения.
Но вы
в два счета придумали, как обмануть свирепого пса. Это
испытание
устроить было еще проще: я заплатил немного денег хозяину
собаки, чтоб
он на десять минут привязал ее в подворотне.
– И бомжа Миху подговорили тоже
вы?
– Разумеется. Это был экзамен
на милосердие, очень важный. Без
благородства смелость и острый ум превращаются в величину
отрицательную. Но у вас, слава Богу, оказалось доброе сердце.
А самым
трудным испытанием было последнее – на везучесть. Вы выдержали
его
триумфально.
– Значит, экзаменов было четыре?
А как же мое отражение в стене? –
вспомнил Ластик самое первое из утренних происшествий.
– Какое еще отражение? – Профессор
пожал плечами. – Про это я
ничего не знаю. Но то, что по удачливости вы можете потягаться
со
своим прадедом Эрастом Петровичем, сомнений не вызывает.
– Это как посмотреть, – уныло
вздохнул Ластик, вспомнив о скандале
в лицее. Он так увлекся беседой, что совсем забыл о своем
несчастье. –
Меня из-за ваших экзаменов из школы выгоняют. И, может,
даже с
«волчьим билетом».
Но мистер Ван Дорн про Ластиково
горе и слушать не стал.
– В ваших руках судьба мира,
а вы говорите о каких-то мелочах! Я
понял, что вы и есть тот самый Дорн, когда узнал, в каком
доме вы
живете! О, как мне хотелось, чтобы вы выдержали испытания!
И вы их
выдержали! Маленький Дорн, живущий рядом с ходом – это
феноменальное
совпадение! То есть, конечно, ничего страшного не было
бы, если б вы
жили и в другом районе, но я верю в великий смысл совпадений!
Так
называемые случайности никогда не бывают случайными!
Высказав эту замысловатую мысль,
ученый сделал драматичную паузу.
Помолчав с полминуты, подмигнул и вкрадчиво прошептал:
– Знаете ли вы, что из подвала
дома номер
1 по улице Солянка, то есть вашего
дома, есть превосходная дыра,
ведущая именно туда, куда нужно?
Уже во второй раз Ван Дорн заговорил
о какой-то непонятной дыре.
– Да что за дыра-то? – во второй
раз спросил Ластик.
– «Chronohole», или «хронодыра»,
мой юный друг, – это такой лаз,
по которому можно попасть в другое время.
Хронодыры
За последние полчаса Ластик наслушался всякого, но это уж было
чересчур.
– Да разве можно попасть в другое
время? – недоверчиво спросил он.
Мистер Ван Дорн хмыкнул, будто
«юный друг» сморозил чудовищную
глупость.
– Разумеется. Время буквально
истыкано дырами, как головка
швейцарского сыра.
– Папа давал мне кассету со старым
американским фильмом
«Хроноразбойники», там тоже было про лазейки из одной эпохи
в другую.
Но это же сказка!
– Какое еще кино, при чем тут
кино? – засердился профессор. – Я
вам не сказки рассказываю, а излагаю научно подтвержденный,
хоть и
мало кому известный факт. Ходов, ведущих в другое время,
вокруг нас
полным-полно. Обычно они расположены в исторических музеях,
дворцах,
подземельях, иногда в дупле очень старого дерева, а чаще
всего на
старинных кладбищах. Беда в том, что большинство этих лазов
чрезвычайно узкие.
– Сколько сантиметров? – спросил
Ластик, тем самым
продемонстрировав, что не зря обучается в лицее с математическим
уклоном.
– Проходы бывают двух видов:
узкие и очень узкие. В очень узкие
проскользнет разве что мышь. Кстати говоря, именно этим
объясняется
необъяснимый страх многих женщин перед безобидными грызунами
– они
свободно снуют из эпохи в эпоху.
– А почему женщин?
– Потому что женщины лучше чувствуют
внерациональное и невидимое.
В среднего размера хронодыру пролезает кошка, особенно
черная.
Непонятно, какое значение здесь имеет окрас шерсти, но
это
установленный факт. И, наконец, в дыры-гиганты с трудом
может
протиснуться ребенок – как я уже говорил, не старше двенадцати
лет, да
и то, если это не какой-нибудь акселерат. Вам наверняка
иногда
попадались сообщения о пропавших детях. Родители оплакивают
их, как
погибших, но эти малыши не погибли. Они просто по случайности
угодили
в хронодыру и не умеют вернуться обратно. Бывает и наоборот.
К нам
попадают маленькие найденыши из прошлого. Таких помещают
в детские
дома, приставляют к ним психиатров, чтоб не бредили, и
дети быстро
приспосабливаются – начинают говорить то, чего от них хотят
взрослые,
а потом уже и сами думают, будто прошлое им приснилось.
– Интересно, а заблудившиеся
дети из будущего бывают?
И Ластику сразу захотелось, чтобы
он оказался мальчиком из
какого-нибудь 35 века. Просто он забыл про это, но сейчас,
благодаря
профессору, память у него восстановится, и он такого навспоминает!
– Думаю, что да, но это пока
не более чем предположение. Наука,
например, так и не установила, откуда берутся вундеркинды.
И потом, я
совершенно уверен, что среди великих ученых и первооткрывателей
немало
детей, которые забрели из будущего и воспользовались своим
знанием.
Ластик взъерошил себе волосы,
потрясенный этой идеей.
– Но тогда получается, что никто
вообще ничего не изобретает! В
будущем они уже знают про открытие, потому что оно было
совершено
раньше. А в прошлом открытие было сделано, потому что явился
кто-то из
будущего!
На это мистер Ван Дорн ничего
не ответил, только с улыбкой показал
кольцо: бронзовую змею, проглотившую свой хвост.
– Но хватит разговоров, а то
вы, пожалуй, сочтете меня пустым
фантазером. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем
сто раз
услышать.
Он на минутку вышел в прихожую
и вернулся со своим саквояжем.
Щелкнул блестящими замочками, запустил внутрь обе руки.
Загадочно
улыбнулся.
Ластик наблюдал, затаив дыхание.
Что за чудо собирается показать
ему профессор?
Профессор достал какой-то прибор,
очень похожий на проигрыватель
для компакт-дисков, только сверху, на круглой панели, располагался
большой дисплей.
– Это хроноскоп. Аппарат, в память
которого занесены все известные
хронодыры. Например, вот так выглядит хроноскопическая
карта Москвы…
Ван Дорн нажал кнопочку, и на
экране появилась схема российской
столицы. Город был весь испещрен белыми точками, особенно
густыми в
центральной его части.
– Даю увеличение, – промурлыкал
профессор. – Скажем, район Белого
Города, то есть нынешнего Бульварного кольца.
Масштаб сделался гораздо крупней,
и стало видно, что точки
мерцают, будто сквозь них просачивается свет.
– Нажимаешь стрелочкой на любую,
и получаешь точное местоположение
с указанием числа и года, в который можно попасть.
– Как их много! – воскликнул
потрясенный Ластик. – Сотни и сотни!
– На самом деле хронодыр гораздо
больше, просто хроноскоп
регистрирует лишь те из них, которые представляют практический
интерес, то есть дыры-гиганты диаметром больше 20 сантиметров.
Кстати,
вы позволите измерить вашу талию?
Ван Дорн извлек из саквояжа коробочку
с клеенчатым портняжным
метром, моментально обмотал ленту вокруг Ластика и удовлетворенно
сказал:
– Угу.
А шестиклассник Фандорин все
не сводил глаз с таинственно
помигивающей карты Бульварного кольца.
– Где вы достали такой прибор?
– Что значит «достал»? – обиделся
Ван Дорн. – Не достал, а
изобрел. В свободное от поисков Райского Яблока время я
возглавляю
Королевский центр экспериментально-прикладной технологии.
У меня,
молодой человек, триста восемьдесят пять патентов на научные
изобретения, я член пяти академий и восемнадцати ученых
обществ. На
сегодняшний день я самый главный в мире специалист по аппаратуре,
исследующей Необъясненные Наукой Явления!
Впечатленный Ластик почтительно
притих. Но тут ему вдруг
вспомнилось, что у них в квартире тоже есть одна загадка,
над которой
семья Фандориных давно уже ломает голову.
– Ой, знаете, у нас на кухне
тоже есть не поддающееся объяснению
явление! – начал рассказывать он, готовый внести свой вклад
в науку. –
Если прижаться ухом к стене, слышно голоса. Будто кто-то
ругается. Все
время, без остановки! Женщина и мужчина.
– А что, в России это редкость?
– заинтересовался профессор. –
Когда муж и жена все время ругаются?
– Да не в этом дело! Там, с той
стороны, нет никаких соседей.
Квартира стоит пустая, хозяева уехали работать за границу.
Папа
говорит, что, наверно, в стене трещина, и звуки по ней
доходят с
другого этажа, но все равно очень странно.
Профессор воинственно схватил
хроноскоп:
– А вот мы сейчас проверим. Ведите
меня, юный фон Дорн!
Исследовательская экспедиция
проследовала по коридору на кухню.
– Вон в том углу, – показал Ластик,
но профессор закрыл глаза и
даже отвернулся.
– Нет-нет, не подсказывайте.
Мой прибор не только регистрирует
отверстия во времени, но и умеет их обнаруживать. – Профессор
нажал
кнопку, и карта Москвы исчезла с дисплея. Вместо нее в
центре экрана
возникла зеленая точка, от которой протянулась линия и
медленно
поползла по окружности. Внезапно она остановилась, точно
указывая на
тот самый угол, и из зеленой сделалась бледно-розовой.
– Так и есть.
Хронодырка, но совсем малюсенькая. Видите, луч едва окрашен?
Ну-ка,
что там у нас? – Ван Дорн нажал другую кнопку, и прочел.
– 31 марта
1968 года. Диаметр 4 миллиметра. Ничего интересного. Сюда
разве что
таракан пролезет.
– Так вот откуда они берутся!
– ахнул Ластик. Мама вела затяжную
войну против этих настырных тварей. Перепробовала все средства,
даже
вызывала бригаду спецобработки – ничто не помогало. Еще
бы! Тараканы,
оказывается, лезут из времени, когда мамы еще и на свете
не было.
– Однако хватит о пустяках. Пора
перейти к делу. Возвращаемся в
комнату! – объявил Ван Дорн.
Они сели за стол, лицом к лицу.
Профессор положил перед собой
большую кожаную папку, но открывать ее не спешил. Ластик
же
сосредоточенно наморщил лоб, сложил перед собой руки –
в общем,
приготовился внимательно слушать.
– Москва представляет для меня
интерес двумя хронодырами. – Голос
профессора стал деловитым. – В дневнике ливонского посланника
от 23
марта 1565 года содержится упоминание о некоем «алмазном
яблоке»,
которое он видел во время аудиенции у царя Иоанна. Имеет
смысл
разведать – вдруг это наше Райское Яблоко? Я установил,
что через одну
могилу на Старом Донском кладбище можно попасть в 12 декабря
1564
года. Рановато, конечно. Придется три с лишним месяца продержаться
в
Москве времен Ивана Грозного, а это не очень приятно…
– Я не хочу к Ивану Грозному!
– не выдержал Ластик. Если царь и в
самом деле похож на директора Ивана Львовича… – И через
могилу тоже не
хочу! – добавил он, вспомнив страшную ночь на деревенском
кладбище.
– Понадобится – полезете и через
могилу, иначе вы не тот Дорн,
который мне нужен, – сурово произнес профессор, но тут
же улыбнулся. –
Однако, надеюсь, что мы обойдемся без средневековья. Вторая
из
московских хронодыр, связанных с Райским Яблоком, гораздо
удобней и
безопасней. Во-первых, как я вам уже говорил, она расположена
в
подвале этого дома. Ну не чудо ли? А еще чудесней то, что
ведет она
почти в точности туда, куда нужно: в 5 июня 1914 года.
Это по старому
стилю, вы ведь знаете, что до революции Россия существовала
по
юлианскому календарю, отстававшему от общемирового. Всего
десять дней
спустя, то есть 15 июня 1914 года, Камень был в Москве.
У меня есть
точное тому подтверждение. – Мистер Ван Дорн похлопал по
кожаной
папке. – В тот же самый день, 15 июня, в Сараево убили
наследника
австрийского престола, из-за чего разразилась Первая мировая
война.
Погибли миллионы людей, и больше всего русских. Полагаю,
причиной этой
катастрофы стало то, что кто-то опять попытался физически
или
химически воздействовать на Камень. Всякий раз, когда очередной
невежа
пилит Яблоко, пытается его огранить, или раскалить, или
растворить в
едком растворе, происходит какая-нибудь ужасная трагедия.
Один я знаю,
что именно нужно сделать с Камнем, чтобы он перестал губить
мир!
Профессор наконец открыл свою
папку и с торжественным видом
выложил на стол цветную схему какого-то мудреного устройства.
Ластик
рассмотрел картинку и решил, что это скорее всего мощный
телескоп.
Но догадка не подтвердилась.
– Это трансмутационная пушка.
Я работал над ней тридцать лет. В
абсолютной секретности. Моя пушка может преобразовывать
атомарную
структуру обрабатываемого вещества. Средневековые алхимики
называли
подобный процесс Трансмутацией или Великим Превращением,
а агент (то
есть посредник), способный выполнить эту операцию, Магистериумом
или
Философским Камнем. Но попытки средневековых ученых создать
Философский Камень ни к чему не привели. Без современных
технологий и
материалов, без сверхвысоких температур это совершенно
невозможно. Я
так и назвал свой агрегат: «Магистериум». С его помощью
можно сделать
то, о чем мечтали алхимики – превращать один металл в другой,
например, свинец в золото. Но это неэкономично, процесс
обойдется во
много раз дороже полученной прибыли. И потом, меня не интересует
золото. Меня интересует лишь одна трансмутация: Камня Зла
в Камень
Добра. Мой Магистериум совершит это! Надо только, чтобы
Райское Яблоко
попало ко мне в руки. Вы представляете, что будет, если
Добра на свете
станет на 64 карата больше, чем Зла? Люди перестанут беспричинно
ненавидеть себе подобных, начнут слышать не только себя,
но и
окружающих, разучатся обижать слабых и обездоленных! Ни
войн, ни
преступности, ни жестокосердия! Ах, каким славным местом
станет наш
мир!
Увлекшись, мистер Ван Дорн так
размахался руками, что сшиб со
стола папину любимую настольную лампу – старинную, в виде
крылатой
богини, держащей в руке факел. Лампа грохнулась на пол.
Мало того, что
лопнула лампочка и треснул стеклянный абажур, но у богини
еще и
отломилось крыло.
Спасители человечества мельком
посмотрели на засыпанный осколками
паркет и тут же забыли об этом несущественном происшествии.
– Короче говоря, – профессор
перешел с возвышенного тона на
энергичную скороговорку, – вы должны наведаться в Москву
1914 года и
принести мне оттуда Райское Яблоко. Только и всего.
– Только и всего? – покачал головой
Ластик. – Но если мне удастся
это сделать и ваш Магистериум трамс… транс-му-тирует Яблоко,
история
последних ста лет сложится по-другому. Ничего этого не
будет! – Он
обвел рукой вокруг себя. – И меня тоже не будет! И вас!
Ван Дорн снисходительно улыбнулся:
– Да будем мы, никуда не денемся.
Подумайте хорошенько. Ведь
трансмутация произойдет не в 1914 году, а сегодня. Прошлое
изменить
нельзя. Что было, то было. Но можно изменить будущее. И
сделаем это
мы, вы и я. Двое Дорнов. Если, конечно, вы согласны совершить
этот
подвиг во имя грядущего.
С одной стороны, Ластик, конечно,
был согласен. Но с другой, ему
сделалось страшно. Нет, не опасностей он испугался, а ответственности.
Ничего себе – отвечать за будущее планеты!
– А вдруг я не справлюсь? – спросил
он слабым голосом.
– Справитесь. Вы храбры, сообразительны,
великодушны и удачливы.
Опять же, не забывайте, что вы – фон Дорн, – гордо поднял
седую бровь
профессор. Потом неспешно, обстоятельно высморкался в платок
с
вышитыми буковками VD и совсем иным, будничным тоном прибавил.
– К
тому же никаких особенных подвигов от вас и не потребуется.
Нужно
всего лишь пролезть в дыру и наведаться в Сверчков переулок.
Это ведь
не так далеко отсюда?
– Минут десять пешком. Самое
большее пятнадцать. Там рядом клуб
«ОГИ», нас с Гелькой мама туда водила на детские утренники.
А что я
там должен сделать?
– Найти одного человека, передать
ему от меня письмо и ответить на
вопросы, если они возникнут. Этот человек добудет Райское
Яблоко,
передаст вам, вы вернетесь на Солянку, пролезете через
хронодыру
обратно и отдадите Камень мне. Только и всего. Разве трудно?
– Вообще-то не очень, – признал
Ластик. – А этот человек точно
сумеет достать Яблоко? Он кто?
– Ваш прадедушка, Эраст Петрович
Фандорин. В 1914 году он снимал
квартиру в Сверчковом переулке, в доме купчихи второй гильдии
Матильды
Коальсен.
В подвале
И сразу перестало быть страшно. Наоборот, сделалось легко и
радостно. Неужто он встретится с самим Эрастом Петровичем, которого
папа называет «русским принцем Флоризелем»? С таким человеком нечего
бояться. Он был сыщик от Бога – хладнокровный, решительный, не
останавливающийся ни перед какими препятствиями. Можно не сомневаться,
что, поняв важность задачи, Эраст Петрович сделает все как надо.
Ластику достанется всего лишь роль рассыльного: передать письмо да
доставить Камень обратно в 21 век.
Ах, о скольком надо будет расспросить
великого прадеда! Его
биография полна темных пятен, бедный папа бьется над некоторыми
из них
всю жизнь. В первую очередь нужно будет выяснить про подводные
экспедиции Эраста Петровича, потом про его жизнь в Японии,
и, конечно,
про знаменитые нефритовые четки. А еще…
– Половина двенадцатого, – перебил
понесшиеся вскачь мысли
шестиклассника мистер Ван
Дорн. – Пора. Мы потратили уже
час. Я позвоню вашему отцу и скажу,
что мы решили еще и заглянуть в Третьяковскую галерею.
Но в любом
случае мы должны будем вернуться не позже шести. У вас
еле-еле хватает
времени, чтобы дойти до Сверчкова переулка, поговорить
с прадедушкой и
дождаться его возвращения с Камнем. Будем надеяться, что
нескольких
часов Эрасту Петровичу хватит. Хотя, если моя гипотеза
верна… – Он
забормотал себе под нос что-то неразборчивое. Потом тряхнул
головой.
Поднялся. – Там видно будет. Вперед!
Профессор взял саквояж, надел
плащ и шляпу, обмотал горло шарфом.
– В погребах холодно, а мне придется
вас долго ждать. Если только…
– и снова не договорил.
Ластик надел ботинки, натянул
свою спортивную куртку замечательно
переливчатого красного цвета с надписью Chelsea, нахлобучил
бейсболку,
и заговорщики спустились во двор, стараясь держаться поближе
к стене
дома – не дай Бог, еще папина секретарша случайно увидит
из окна.
Подождали, пока к подворотне
проковыляет бабушка из соседнего
подъезда.
– Вперед! – подал команду Ван
Дорн. – Следите за окнами. Если
кто-то смотрит, дайте знать.
Ластик задрал голову и пробежал
взглядом по этажам. Вроде никого.
Лязгнул замок, скрипнула решетка.
– Есть, – залихватски объявил
профессор. – Быстро вниз!
Проскользнув в щель, Ластик сбежал
по наклонному спуску в темное
жерло подвала. Ван Дорн прикрыл дверь и последовал за своим
юным
сообщником.
Мощный луч фонаря осветил широкий
захламленный проход, уводивший
вперед, в черноту.
Ничего особенно таинственного
в вожделенном погребе Ластик не
обнаружил. Вдоль стен валялись лопнувшие покрышки и проржавевшие
обода
колес, уже знакомый кузов грузовика, кучи щебня, ржавый
ковш
растворомешалки.
– Поразительно, как этой недвижимости
до сих пор не нашли
полезного применения, – заметил мистер Ван Дорн.
– Папа говорит, что пробовали,
но никак не разберутся, какая
организация владеет подвалом. И потом, очень много денег
нужно.
Знаете, какая тут площадь? Чуть ли не…
– Я знаю, какая тут площадь,
– сухо перебил профессор. – Я про эти
подвалы знаю всё. Вы бы, Фандорин, лучше под ноги смотрели.
Нам прямо
и направо, в бывший склад мануфактурных товаров.
Шаги гулко отдавались под высокими
сводами. Где-то размеренно
капала вода. В темноте прошуршал кто-то юркий, проворный.
Но с мистером Ван Дорном шестикласснику
было совсем не страшно.
Один раз показалось, что сзади донесся шорох. Ластик обернулся,
прислушался – нет, вроде бы тихо.
Они прошли галереей, повернули
направо и вскоре оказались в
большом зале – свет фонаря не доставал до противоположной
стены.
Первое, что заметил Ластик, –
яркий и тонкий луч, вертикально
пронзающий тьму и заканчивающийся на полу золотым кружком.
Профессор объявил:
– Смотрите! Это и есть лаз в
8 часов 35 минут утра 5 июня 1914
года!
Ластик кинулся вперед, поближе
к лучу. Поднял голову. Рассмотрел
на потолке освещенный квадратик стекла и чуть не взвыл
от
разочарования:
– Да нет же, нет! Профессор,
вы ошибаетесь! Я знаю, что это такое,
папа рассказывал! В центральном дворе доходного дома раньше
был
прозрачный пол, весь из плиток толстого стекла. Специально
– чтобы
внизу, на складе, было светло! Электричество сто лет назад
стоило
слишком дорого. Потом двор покрыли асфальтом, но в одном
месте
покрытие прохудилось, и видно стекло. Мы с ребятами в него
сколько раз
сверху заглядывали, фонариком светили. Темно, и ничего
не видно.
Неужто ваш хроноскоп ошибся?
Ван Дорн сосредоточенно рылся
в саквояже.
– Мои приборы никогда не ошибаются.
Скажите-ка мне, юный фон Дорн,
какая сегодня погода? Пасмурная. Почему же тогда через
стекло
просачивается солнце? Я вам объясню. Согласно газетам,
5 июня 1914
года утро было жаркое и ясное. Это светит солнце 1914 года.
И,
пожалуйста, не отвлекайте меня. Я что-то не могу обнаружить
лестницу.
Ага, вот она!
Он достал плоский ящик, совершенно
не похожий на лестницу. Щелкнул
чем-то, и ящик сделался вчетверо длинней и вдвое шире.
– Вставайте сверху, – велел профессор,
держа саквояж подмышкой. –
Это одно из моих давних изобретений. Компактная самораздвигающаяся
лестница. Обхватите меня за пояс, а то можете упасть.
У Ван Дорна в руке пискнул маленький
пульт, и пол вдруг пополз
вниз – Ластик от неожиданности ойкнул.
Нет, это не пол пополз – это
стала подниматься крышка ящика.
– Ух ты, здорово!
– Там телескопический штатив
из сверхпрочного и сверхлегкого
полимерного материала, – рассеянно пояснил профессор, глядя
вверх, на
медленно приближающийся свод с ослепительно ярким квадратом.
– Не
вертитесь. Тут высота пять метров, а платформа не рассчитана
на двоих.
Знаете что? Давайте-ка лучше сядем. Сначала я.
Он осторожно сел, свесил ноги.
Помог Ластику сделать то же самое.
Внизу была кромешная тьма, и
казалось, будто чудо-лестница
двигается из ниоткуда в никуда. В луче поблескивали пылинки.
– Приехали, – просипел профессор
севшим от волнения голосом.
Снова пискнул пульт. Лестница
остановилась До стеклянного квадрата
можно было достать рукой.
Ластик так и сделал – провел
пальцем по толстому слою пыли. Свет
стал еще ярче, но разглядеть что-либо все равно было невозможно.
– Сейчас, сейчас…
Мистер Ван Дорн протер стекло
носовым платком, и стало видно
синее, безоблачное небо. Неужели это и вправду небо 1914
года?
– Господи, как же я волнуюсь.
Мне надо принять таблетку, –
прошептал профессор. – Слушайте внимательно. Сначала вы
совершите
пробную вылазку. Ровно одна минута. Шестьдесят секунд.
Ясно? У вас
часы есть?
– Еще какие, – показал Ластик.
– Мама на день рождения подарила.
Можно на 50 метров под воду нырять, и компас, и секундомер.
– Секундомер – это замечательно.
Следите по нему: ровно одна
минута, не больше и не меньше. Приготовьтесь! Сейчас я
выну стекло.
Ван Дорн достал из саквояжа самую
обыкновенную стамеску. Провел ею
по краям стеклянного квадрата. Постучал в одном углу, в
другом.
Надавил, приподнял. Сверху дохнуло теплым летним воздухом.
– Кажется, никого. Как бы я хотел
заглянуть туда! Но у меня
слишком большая голова, не пролезет. – Профессор подождал
еще с
пол-минуты, прислушиваясь. – Да, похоже, что пусто.
Он просунул руку в отверстие,
осторожно вынув и отложив стеклянную
плитку в сторону. Уставился на собственную ладонь.
– Моя рука побывала в прошлом,
– растерянно пробормотал профессор.
– Какое неповторимое ощущение.
Встряхнулся, приходя в себя.
Шепнул Ластику на ухо:
– С Богом! Включите секундомер.
Помните: ровно одна минута!
Первый блин комом
Жмурясь от солнца, Ластик вылез из дыры и для начала поскорей
поставил плитку на место. Выпрямился, быстро огляделся по сторонам.
Сначала ему показалось, что он
не попал ни в какое прошлое, а
просто оказался в центральном дворе собственного дома:
те же серые
стены, водосточные трубы, занавески на окнах.
Но сразу вслед за тем увидел,
что двор тот, да не тот.
Подъездные двери сияют новенькими
медными ручками, стены
свежевыкрашены, а в подворотне, что ведет на улицу Забелина,
лежат
кругляши конского навоза.
Вокруг ни души, только где-то
неподалеку скребет метла.
Под ногами не асфальт – сплошь
стеклянные квадраты, от стены до
стены. Внизу смутно проглядывают штабеля ящиков, бочек,
каких-то
тюков. Только одна плитка, та самая, через которую вылез
Ластик,
мутная и непрозрачная, будто матовая.
Посматривая на часы, пришелец
из 21 века, осторожно сделал
несколько шагов. Все-таки поразительно, как мало тут все
изменилось за
Девяносто лет. Разве что нет спутниковых тарелок на окнах,
да с
шестого этажа не грохочет магнитофон растамана Фили.
В этот момент Филино окно распахнулось,
и механический голос
пропел, ненатурально выговаривая слова: «Ты па-азабыл –
и нэт тэбе
прошчэнья», и потом что-то про расставание.
Наверно, проигрыватель, догадался
Ластик. Такой смешной, с большой
трубой. Граммофон – вот как они назывались.
Он втянул носом воздух, пытаясь
определить, чем это пахнет –
кисловатый, приятный, смутно знакомый запах.
Лошадьми, вот чем! Когда ходили
с папой на ипподром, там пахло
точно так же.
Папа говорил, что вдоль стены
Ивановского монастыря раньше были
конюшни.
Сбегать, что ли, посмотреть?
Оставалось еще целых полминуты.
Если быстро – вполне можно успеть,
хотя бы одним глазком.
Ластик мигом долетел до подворотни.
Точно! Из хозяйственных сарайчиков,
куда дворники зимой запирают
метлы, а летом лопаты для снега, торчали конские головы.
Сладко пахло
сеном.
Он подошел к большой, мохнатой
лошади рыже-каштанового цвета. Она
сочно хрупала чем-то (наверно, овсом) в привешенном к морде
мешке.
Покосилась на Ластика круглым глазом, тряхнула гривой,
сгоняя большую
золотисто-зеленую муху. На лбу у лошади была белая звездочка.
– Красивая какая, – прошептал
Ластик. – И большущая. Тебя как
звать?
Он осторожно дотронулся до гривы,
погладил. Лошадь не возражала.
Вдруг сзади раздался злой, визгливый крик:
– А, шайтан жиганский! Сбруя
тырить хочешь? Уздечка воровать?
И на спину Ластика обрушился
удар метлой.
Это был дворник – в фартуке с
бляхой, в черной плоской шапочке.
Скуластое лицо, понизу обросшее клочковатой бородой побагровело
от
ярости.
– Вы что?! – отскочил ученик
лицея с естественно-математическим
уклоном. – Я же только посмотреть!
Дворник размахнулся еще раз,
и если б Ластик вовремя не пригнулся,
то точно получил бы метлой по физиономии, а так только
бейсболка
слетела.
– У, шайтан, красный рубаха!
– орал сумасшедший дворник, опять
занося свое орудие.
И стало ясно, что с этим дореволюционным
обитателем не
договоришься, надо уносить ноги.
Плохо только, что проклятый псих
отрезал путь назад в подворотню.
Ну да можно обежать вокруг дома и нырнуть в центральный
двор через
арку, тут же прикинул Ластик. Так и сделал – припустил
вдоль конюшен.
Дворник за ним. Не отстает, ругается
по-русски и по-татарски, а
потом как дунет в свисток.
В окнах появилось несколько голов.
Какая-то тетка, высунувшись,
крикнула:
– Цыганенок? Так его, Рашидка!
Держи его, кудлатого! Лупцуй его,
краснорубашечного! Пущай барынину шаль отдаст!
Дикие какие-то они все тут, в
1914 году. С чего они взяли, что он
вор? И почему называют цыганенком? Из-за кудрявых волос,
что ли?
Вести с этой публикой цивилизованные
переговоры было бессмысленно.
Ластик повернул за угол. Отсюда
был виден выход на Солянку, где
нынче утром (то есть, через девяносто лет) была (то есть
будет)
привязана злая собака. Оттуда навстречу бежал человек в
белой фуражке,
с саблей на боку.
– Чего свистишь, Рашидка? – кричал
человек. – А, цыганок! Тот
самый! Ништо, теперь под землю не провалится! Попался!
И растопырил руки, готовясь ловить
беглеца, чтоб не проскользнул
на улицу.
А Ластику и не надо было на улицу.
Он рванул направо, в арку, за
которой находился центральный двор.
В секунду долетел до матовой
плитки. Скорей, пока те двое не
увидели, подцепил ее пальцами. Обдирая бока о тесные края,
протиснулся
вниз, бухнулся на что-то мягкое и задвинул квадрат на место.
Оказалось, «что-то мягкое» –
это колени мистера Ван Дорна.
– Дай! – Рванул тот Ластика за
руку и остановил секундомер.
Взглянул на циферблат, прошептал. – Феноменально!
– Я все испортил! – задыхаясь,
принялся каяться Ластик. – Хотел
только на лошадь посмотреть, а тут эти как налетят!
– Какие эти? – спросил профессор,
сосредоточенно хлопая глазами и
явно думая о чем-то другом.
Ластик рассказал, как на него
накинулись двое ненормальных – один
дворник, второй вообще с саблей.
– Вероятно, городовой, – кивнул
Ван Дорн. – Так раньше называли
милиционеров.
– Всё. Теперь мне обратно дороги
нет. – Ластик повесил голову. –
Они будут меня стеречь… Но я честное слово ничего такого
не делал! Всё
пропало, да?
Его глаза понемногу привыкли
к полумраку, и Ластик увидел, что
профессор вовсе не выглядит расстроенным. Совсем напротив
– необычайно
довольным.
– Ничего, мой юный друг. Как
говорят русские, первый блин комом.
Дворник – это чепуха. И никто вас наверху стеречь не будет.
Вы ведь
снова попадете туда ровно в 8 часов 35 минут. Во дворе
будет пусто,
вам не из-за чего расстраиваться. Зато есть причина радоваться.
Знаете, сколько времени вы отсутствовали?
– Минуты две. Ну, может, три.
Мне пришлось через другой двор
бежать.
– Больше. Судя по вашим часам,
экскурсия в 1914 год продолжалась
386 секунд. Должно быть, вы слишком засмотрелись на эту
вашу лошадь.
Отсюда же это выглядело так: вы вылезли в дыру, задвинули
плитку, и
сразу же после этого прыгнули обратно, прямо мне на колени.
У меня
прошло… – Ван Дорн взглянул на свои замысловатые, с несколькими
циферблатами часы. – Всего одна целая пятьдесят шесть тысячных
секунды.
– Что это значит? – заморгал
Ластик. – Я не понимаю.
– Это значит, что моя гипотеза
подтвердилась! Время в настоящем и
время в прошлом движутся с разной скоростью! Коэффициент
составляет, с
поправкой на физикодинамическую некорректность… – Он потыкал
кнопочки
на часах. – … Примерно 365, 25. Хм, это количество оборотов,
которые
Земля совершает вокруг собственной оси в течение года.
Очень
интересно! Это надо обдумать!
Он прищурился, немедленно погрузившись
в какие-то, вне всякого
сомнения глубоко ученые мысли. Ластика же поразило другое.
– Послушайте! Но ведь это здорово!
– закричал он. – Значит, у меня
в прошлом будет целая уйма времени! Я успею спокойно отыскать
Эраста
Петровича. Если надо, смогу его ждать – хоть день, хоть
два, хоть
целую неделю. Неделя 1914 года – это сколько по-нашему?
– Браво. Вы настоящий Дорн –
сразу ухватили самое существенное.
Ваша неделя для меня будет длиться всего двадцать семь
с половиной
минут, – посчитал на часах-калькуляторе профессор. – А
я могу вас
спокойно ждать и много дольше, часов пять. Вы правы, это
открытие
очень облегчает вашу задачу. Верней, задачу Эраста Петровича.
Кроме
того, это значит, что мы с вами можем без спешки заняться
инструктажем
и экипировкой.
Инструктаж и экипировка
Лестница поползла вниз, и минуту спустя они уже стояли на полу.
Мистер Ван Дорн поставил фонарь, поколдовал над ним, и луч стал менее
ярким, но более рассеянным, так что всё пространство вокруг
осветилось.
Ученый окинул своего ассистента
придирчивым взглядом.
– С брэкетами не очень удачно
– сто лет назад таких, с замочками,
еще не делали. Поменьше разевайте рот и не скальтесь. Брюки,
пожалуй,
сойдут. Ботинки тоже. Особенно приглядываться к вам никто
не станет. А
вот эту ужасную красную куртку придется снять.
Он достал из саквояжа аккуратно
сложенную гимнастерку, фуражку с
гербом, ремень.
– Надевайте.
Ластик застегнул металлические
пуговицы и принялся разглядывать
пряжку на ремне.
– Это я кто? Гимназист?
– Реалист. То есть ученик реального
училища. В гимназии делался
упор на изучение древних языков и гуманитарных дисциплин.
А реалистам
в основном преподавали естественные науки.
– Так это как мой лицей! – обрадовался
Ластик. – У нас тоже
естественные науки.
Ван Дорн, поморщившись, потрогал
вьющися волосы новоиспеченного
реалиста.
– Прическа нехороша. Приличные
мальчики начала 20 века с таким
вороньим гнездом на голове не разгуливали. Неудивительно,
что вас
приняли за цыганенка. Ничего, я это предусмотрел.
Из бездонного саквояжа была извлечена
какая-то баночка. Профессор
смазал Ластику волосы чем-то жидким, и те моментально утратили
всю
непокорность, стали гладкими, прилизанными. Расческой Ван
Дорн сделал
реалисту пробор ровно посередине макушки. Посмотрел и так
и этак,
остался доволен.
– С внешним видом всё. Теперь
позвольте представить вашего
главного помощника. Он выручит вас почти в любой ситуации.
В руках у профессора появилась
старинная книжка в коричневом
переплете. На обложке золотыми буквами было написано: «ЭЛЕМЕНТАРНАЯ
ГЕОМЕТРIЯ».
– Это унибук, то есть универсальный
компьютер-ноутбук,
замаскированный под гимназический учебник геометрии Киселева.
Изготовлен моей лабораторией в единственном экземпляре,
так что
смотрите не потеряйте. Ронять можете сколько угодно – хоть
в воду. Не
разобьется и не отсыреет.
Ластик с любопытством открыл
якобы-книжку. Внутри она выглядела,
как самый обыкновенный учебник: задачки, чертежи, теоремы.
Потрогал
страницу – бумага как бумага.
– А вы попробуйте, разорвите,
– улыбнулся ученый.
Сколько Ластик ни дергал, страница
не рвалась и даже не мялась.
– Это особый материал. Огнеупорный,
водонепроницаемый, прочный.
Запомните: вам нужна 78 страница, для удобства там закладка.
Профессор перелистнул унибук,
сказал:
– Старт.
Напечатанный текст исчез, лист
сделался совершенно белым.
– Это дисплей. Теперь вы можете
дать унибуку задание и немедленно
получите справку или ответ.
– Здорово! А где клавиатура?
– У этого устройства голосовое
управление.
– И о чем же его можно спросить?
– Ну, предположим, вы заблудились.
Говорите: «Карта Москвы 1914
года».
На странице немедленно появилась
схема.
– Крупнее, – сказал профессор.
– Южнее. Теперь западнее. Если вы
видите табличку с названием улицы, но не знаете, где это
– прочтите
название вслух. Карта тут же укажет местоположение улицы.
Но это еще
что! Вам может попасться какой-то предмет, назначение которого
вам
непонятно. Или вышедшее из употребления слово. Реалии,
идиома – что
угодно. Спрашивайте унибук – он поможет.
– «Реалии», «идиома», – шепнул
в сгиб учебника Ластик.
Экран снова побелел, и вместо
карты на нем возник текст:
РЕАЛИИ – предметы или обстоятельства,
характерные для данной
эпохи, местности, уклада жизни.
ИДИОМА – устоявшийся оборот речи,
значение которого не совпадает
со значением входящих в него слов; например, «остаться
с носом» или
«несолоно хлебавши».
Ага, понятно.
– Если вы произнесете слово «хроноскоп»,
унибук перейдет в
соответствующий режим – покажет все расположенные поблизости
хроно-дыры. Помните: чем больше диаметр дыры, тем интенсивнее
красный
цвет луча. Впрочем, для вашей прогулки в Сверчков переулок
эта функция
не понадобится.
Ластик не сводил глаз с чудо-компьютера.
– А что он еще умеет?
– Многое, очень многое. Долго
перечислять. Ну, например, в него
встроен синхронный переводчик со всех языков и диалектов,
как живых,
так и мертвых. Вы просто поворачиваете книгу обложкой к
говорящему,
полминуты или минуту синхронист распознает лингвокод и
настраивается
на голос, а потом вы просто читаете на дисплее перевод.
– Вот это да! А если взять унибук
в школу, на урок алгебры или…
– Не отвлекайтесь! – прикрикнул
на размечтавшегося родственника
мистер Ван Дорн. – Мы еще не закончили. Вот вам кошелек.
Там несколько
купюр, серебряная мелочь и полуимпериал – его спрячьте
отдельно, на
случай экстренных расходов.
– «Полуимпериал», – шепнул в
книжку Ластик, пряча деньги в карман.
Унибук моментально выдал справку,
да еще с картинкой:
ПОЛУИМПЕРИАЛ – русская золотая
монета в 5 рублей (ок. 6 граммов
чистого золота)
– Ну, а теперь самое главное.
Мистер Ван Дорн отобрал «Элементарную
геометрiю» и захлопнул ее.
– Вот письмо, которое вы передадите
Эрасту Петровичу Фандорину.
Здесь вся информация, которая ему может понадобиться. Краткая
история
Райского Яблока, мое пояснение, перечень войн и катастроф
20 века.
Ксерокопия вырезки из газеты «Московский наблюдатель» от
16 июня 1914
года. Прочтите-ка.
Сощурив глаза (свет фонаря все-таки
был слабоват), Ластик стал
читать.
Вот это фокусъ!
Вчера въ домъ почтеннаго генерала
Н., ветерана китайской и
японской кампашй, произошла дерзкая кража. По случаю дня
рожденiя
своей 11-лътней дочери хозяинъ пригласилъ ея маленькихъ
друзей и
устроилъ представленiе. Передъ дътьми и ихъ родителями
выступалъ
фокусникъ синьоръ Дьяболо Дьяболини, хорошо извъстный московской
публикъ. По увърешямъ очевидцевъ, зрълище было настолько
захватывающимъ, что никто не замътилъ, когда именно свершилось
злодъянiе. Нашему корреспонденту удалось выяснить, что
изъ шкатулки съ
драгоцънностями похищенъзнаменитый Радужный Алмазъ въсомъ
въ 64
карата, пекинскi трофей его превосходительства. Магъ и
его ассистентъ
итальянскiй мальчикъ Пьетро съ мъста происшествiя таинственнымъ
образомъ исчезли. Полищя ведетъ разслъдованiе.
– Камень украл этот, как его, синьор Дьяболини, да? – взглянул на
ученого Ластик.
– Вне всякого сомнения. Я вложил
в конверт свой комментарий. Там
имя генерала, его адрес, а также описание последующего
хода событий.
Фокусника и его ассистента полиция так и не нашла. Алмаз,
разумеется,
тоже. Да и не до того было. Вскоре разразилась всемирная
война. И
газеты, и полиция попросту забыли об этом мелком преступлении.
Мелком,
– горько усмехнулся Ван Дорн. – Знали бы они… Вы обратили
внимание: из
шкатулки похищен лишь Радужный Алмаз? Значит, других драгоценностей
вор не взял. О, это не обычная кража! Вор охотился именно
за Райским
Яблоком. И как вам нравится имечко «Дьяболо Дьяболини»?
Что за
насмешка, что за издевательство! Будто сам дьявол задумал
выпустить из
ларца злую силу, которая обрушится на двадцатый век ураганом
войн и
катастроф!
Профессор схватился за сердце
– вот как разволновался. Немного
отдышавшись, строго сказал:
– Скажите Эрасту Петровичу: он
должен во что бы то ни стало
опередить мага. Забрать Яблоко раньше.
– Забрать? В смысле украсть?!
– Ластик покачал головой. – Мой
прадедушка не станет воровать, ни за что на свете.
– Молодой человек! – вскричал
Ван Дорн оскорбленно. – Я убежденный
сторонник принципа частной собственности! Никогда, вы слышите,
ни-ко-гда я не брал чужого и не стал бы никого к этому
склонять! Но
Райское Яблоко – не частная собственность. У этого предмета
нет и не
может быть владельца. Вернее, оно принадлежит всем людям,
и мы, Дорны,
вернем его человечеству!
– А как же генерал Н.? – все
еще колебался Ластик.
– Вот он-то как раз и украл Яблоко!
Я установил, что до
разграбления Пекина европейско-американско-японскими войсками
в
августе 1900 года Камень принадлежал мандарину Ли Синю…
– Как это «принадлежал мандарину»?
– не понял Ластик, но профессор
отмахнулся, так что пришлось обратиться за помощью к унибуку.
Тот не
подвел.
–
МАНДАРИН – съедобный плод цитрусового
дерева.
От португ. mandarim – советник.
Так европейцы называли
представителей чиновничества в императорском Китае. Чиновники
подразделялись на 9 классов, в каждом из которых была младшая
и
старшая степень.
А Ван Дорн тем временем рассказывал
дальше:
– Но и семейству Ли чудесный
алмаз достался скверным путем. Дед Ли
Синя, губернатор провинции Гуандун, отобрал Камень у капитана
Бартоломью Дредда, торговца опиумом. Ну, а Дредд и вовсе
был пират.
Одному Богу известно, кого он убил или ограбил, чтоб завладеть
Яблоком. Так что о моральной и юридической стороне дела,
мой
благородный друг, вы можете не беспокоиться. Равно как
и ваш достойный
прадед, в письме к которому все эти факты изложены. Держите.
– И
профессор сунул Ластику письмо за пазуху. – Затяните ремень
потуже,
чтоб не выпало. Золотую монету спрячьте за пряжку, это
будет ваш
неприкосновенный запас. Вот так. Ну, – он вздохнул, сдерживая
волнение, – инструктаж и экипировка окончены. Пора. Сразу
же ступайте
в Сверчков переулок, ни на что не отвлекайтесь.
– Только бейсболку подберу, мне
ее папа подарил. Она около конюшни
валяется.
– Не тратьте время попусту. Вашей
шапки там нет.
– А где же она?
– В Несбывшемся. Что туда попадает,
назад не вернуть. Но про
Несбывшееся я вам как-нибудь потом расскажу. Надо спешить.
Это в
прошлом время тянется медленно. А у нас уже почти половина
первого.
Профессор и его помощник встали
бок о бок на платформу лестницы,
начали подниматься.
– Идите через Старосадский переулок,
– велел мистер Ван Дорн,
обнаруживая отличное знание района. – Не вздумайте свернуть
на
Хитровку. В 1914 году это было чрезвычайно криминальное
место. В
Сверчковом переулке войдете в старые железные ворота, повернете
во
двор, там будет крыльцо в четыре ступеньки… Ну, вперед!
В ваших руках
честь рода Дорнов и будущее человечества!
С этим напутствием Ластик полез
в дыру во второй раз.
ВЧЕРА
Вот тебе и бламанже
Наверху всё было точь-в-точь, как в прошлый раз. Так же скребла
где-то метла, так же открылось окно растамана Фили и завыл противный
женский голос, только теперь Ластик лучше разобрал слова:
Ты па-азабыл – и нэт тэбе прошчэнья
–
Нешчастный дэнь, когда рассталис мы…
Чтоб попасть в Старосадский переулок,
нужно было идти той же самой
подворотней, мимо конюшен.
Поколебавшись, Ластик быстрым
шагом пошел вперед. Знакомая лошадь
в стойле тряхнула головой, сгоняя со лба ту же самую муху.
Но на сей раз Ластик был настороже
и сразу заметил дворника. Тот
стоял спиной, прилаживая к палке растрепавшуюся метлу.
Пришелец из будущего поднялся
на цыпочки, чтоб незаметно
прокрасться мимо грозного Рашидки, но не вышло. Буян оглянулся
на
шоpox, и у Ластика внутри всё похолодело. Неужто снова
по двору
бегать?
Однако дворник посмотрел на реалиста
безо всякой враждебности,
только спросил:
– От Логачевых, что ли?
– Угу, – кивнул Ластик и скорей-скорей,
от греха подальше, зашагал
в сторону улицы Забелина (интересно, как она в 1914 году
называлась?).
Надо же, и улица почти совсем
не изменилась. Вон и Владимирская
церковь на горке, и монастырская стена. Правда, мостовая
не
асфальтовая, а булыжная, и ступать по неровным камням с
непривычки
трудновато.
Хотел Ластик сразу повернуть
в Старосадский, как велел Ван Дорн,
честное слово хотел, но как же было хоть одним глазком
не посмотреть
на ужасную Хитровку, о которой столько рассказывал папа?
Там, в лабиринте темных дворов,
в гнилых подвалах и бандитских
кабаках своя жизнь, свои порядки. Это особый город внутри
города.
Живет по своим правилам и законам.
«На одну минуточку, только на
одну, а то потом пожалею», – сказал
себе реалист Фандорин. И, конечно, повернул-таки в Малый
Ивановский
переулок.
Ничего особенно страшного там
не увидел, даже обидно стало.
Бандиты в хромовых сапогах и надвинутых на глаза кепках
по переулку не
разгуливали, воришки с бегающими глазами не шныряли. В
этот утренний
час на Хитровке вообще было как-то пусто и сонно.
Дома, конечно, выглядели просто
ужас как: стены грязные, стекла
повыбиты, а не подметали тут, наверно, лет сто или двести.
На том же самом углу, где Ластик
встретил бомжа Миху, и почти в
точно такой же позе сидел бородатый оборванец, по пояс
голый, в одних
драных портках. Спит?
Один глаз приоткрылся, мутно
оглядел реалиста.
– Крест пропил. Во как, – как
бы сам себе удивляясь, сообщил
оборванец, и веко снова опустилось.
А во дворе, кажется, происходило
что-то интересное. Там толпились
люди, размахивали руками, кричали. Причем не ссорились,
не дрались, а
за чем-то наблюдали, наседая друг на друга.
– Наддай, Рыжуха! Не выдавай!
– истошно заорал кто-то, и все
остальные тоже завопили, заулюлюкали.
Что это у них там?
Ластик подбежал, запрыгал, пытаясь
заглянуть поверх спин – не
вышло. Тогда ввинтился в толпу, стал протискиваться вперед.
Фу, какая гадость!
В большом ящике сцепились две
крысы, одна серая, другая рыжеватая.
Со всех сторон неслось:
– Пятак на Рыжуху! Гривенник
на Серого!
В большую кружку сыпались монеты.
Рядом сидел на корточках
безногий инвалид, кивал игрокам в знак того, что ставка
принята.
Ластик попятился назад. Еле протолкался.
Поправил ремень, подтянул
штаны – и вдруг замер. Сунул руку в карман – так и есть!
Кошелек
пропал! Вот она, Хитровка.
Оглянулся на галдящую толпу,
но разве сообразишь, кто тут вор? Да
если и сообразишь, то что? Сам виноват, нечего было соваться.
В конце концов, на что ему кошелек?
То есть, конечно, имелась у
Ластика одна мысль. Пока Эраст Петрович будет добывать
Райское Яблоко,
можно было бы сбегать на Почтамт и купить почтовых марок.
Сам-то он
марки не собирал, но вот одна уже упоминавшаяся особа с
соседней парты
коллекционировала, причем именно старинные. Если ей подарить
набор
гашеных и негашеных марок из 1914 года, может, она, наконец,
обратит
внимание на то, что на свете существует человек по имени
Эраст
Фандорин, пускай небольшого роста и с брэкетами на зубах,
но не
лишенный некоторых достоинств? Вот на что должны были пойти
деньги из
украденного кошелька.
Унося ноги из нехорошего квартала,
Ластик всё вздыхал по поводу
утраты, но потом вспомнил о спрятанном золотом. Сунул пальцы
за
пряжку. Ура! Полуимпериал был на месте. Ну, значит, будут
и марки.
В Колпачном переулке было гораздо
чище, чем на Хитровке. Мимо
ехали коляски, некоторые очень красивые, сияющие полировкой.
Одна из
них, с ярко-алыми спицами остановилась. Молодой мужчина
в смешной
шляпе с узенькими полями крикнул с козел:
– Чего, барич, зря подметки топчешь?
Садись, докачу. Если не дале
Лубянки, двугривенный всего.
Лошадь у него была – просто заглядение.
В гриву вплетены
разноцветные ленты, копыта сверкают лаком, а сиденье красного
бархата.
Ластик поскорей открыл 78 страницу,
шепнул: «Двугривенный».
Унибук доложил:
ДВУГРИВЕННЫЙ – монета достоинством
в 20 копеек. До 1911 года
чеканилась из серебра, затем из медно-никелевого сплава.
– Чего в книжку уставился? –
заманивал извозчик. – Не сбежит твоя
учеба. Эх, гори оно огнем, давай за гривенник, себе в убыток!
Для
почину, первый нонешний седок будешь.
Но не было у Ластика ни двугривенного,
ни гривенника. А то можно
было бы прокатиться до Сверчкова переулка лихо, с ветерком.
И время,
потраченное на Хитровку, наверстал бы.
– Спасибо, – вздохнул Ластик.
– Я пешком, мне близко.
Еще раз пожалеть о кошельке довелось
на углу Покровки. Пока шел
вверх по крутому переулку, весь взмок. Несмотря на ранний
час, солнце
жарило вовсю. Ластик снял фуражку, обмахивался ей, словно
веером.
Покровка и в 1914 году, оказывается,
была улицей людной. Экипажи
ехали один за другим, и прохожих было полным-полно, все
одеты, как в
кино: у мужчин высокие жесткие воротнички, женщины в шляпках
и с
зонтиками, платья длиннющие, до самой земли.
А на углу Потаповского, где теперь
газетный киоск, стоял
мороженщик в белом фартуке и нарукавниках.
– Землянично-клубнично-клюквенно!
– звонко кричал мороженщик,
постукивая ложкой о свою тележку. – Бламанже, какава, дюшес,
тутти-фрутти! Две копейки кругляш, с вафлей три!
Ужасно захотелось Ластику антикварного
мороженого. Папа говорил,
что в старину оно было очень вкусное, безо всякой химии.
Выудив заветный полуимпериал
(марки можно купить и на сдачу),
пришелец сказал:
– Один тутти-фрутти и один бламанже.
В вафле.
Нарочно выбрал мороженое позаковыристей,
какого нет в Москве 21
века.
Мороженщик покосился на золото,
но монету не взял:
– Куды желтяк суешь? Сдачи нет,
не расторговался. Ты б еще
сотенную сунул!
Ластик сглотнул слюну.
– Скажите пожалуйста, а где тут
обменный пункт?
– Чево? – подозрительно уставился
на него продавец.
И пошел Ластик дальше. Вот тебе
и бламанже.
Надо сказать, что и Покровка
за век не очень-то переменилась.
Разве что пропала большая красивая церковь, на месте которой
теперь
стоит большой скучный дом. Ну и вывески, конечно, совсем
другие. К
примеру, на месте нынешней чебуречной – кондитерская с
красивым
названием «Шик де Пари».
Напротив витрины, украшенной
изображением огромного эклера,
остановилась коляска. На тротуар спрыгнул кавалер в плоской
соломенной
шляпе с черной ленточкой. Подал руку барышне – она была
в платье,
сплошь покрытом крошечными бантиками, на ногах высокие
ботинки со
шнуровкой, на голове широченная шляпка с искусственными
цветами и
вишенками. Оба совсем молодые – по современным меркам,
класса из
десятого.
Ну и утеплились, по такой-то
жарище, подумал Ластик, пожалев их,
особенно парня. Тот был в пиджаке, а внизу еще жилет и
рубашка с
колючим крахмальным воротником, галстук. Как только не
употеет!
Но когда поровнялся с парочкой
и потянул носом воздух, понял, что
ошибся. Употели, и еще как – даже густой аромат одеколона
не забивал
запаха.
Как же им, бедным, нелегко жилось-то
в 1914 году!
Кавалер приподнял свою смешную
шляпу (блеснул пробор – такой же
намасленный, как у реалиста Фандорина), согнул руку бубликом:
– Милости прошу обпереться об
мой локоть, драгоценная Евлампия
Бонифатьевна.
Ластик был уверен, что девушка
рассмеется в ответ на это шутливое
обращение, но та церемонно кивнула:
– Мерси, Пантелей Кондратьич,
беспременно обопрусь.
И оба чинно, торжественно проследовали
в кондитерскую.
Вот бы у нас в лицее все так
разговаривали, принялся мечтать
Ластик. Входит он в класс и говорит Мишке: «Драгоценный
Михаил
Бонифатьевич, милости прошу не обдираться вашим локтем
об мою половину
парты».
В мечтах и не заметил, как миновал
Потаповский переулок и повернул
в Сверчков.
Профессор сказал: железные ворота,
повернуть во двор, крыльцо в
четыре ступеньки…
Вон они, ворота. Столбы от старости
вросли в землю. Неужели здесь
живет Эраст Петрович Фандорин?
Сердце Ластика заколотилось,
как бешеное. Он разом забыл о
пустяках и побежал вперед, спасать честь Дорнов и будущее
человечества.
«Сево надо?»
На двери сияла ярко начищенная табличка. На ней только имя, без
звания, без указания профессии.
Эрастъ Петровичъ ФАНДОРИНЪ
Ластик поднес палец к кнопке
звонка, но нажать не решился.
Неужели он сейчас наяву увидит
элегантного брюнета с седыми
висками – того самого, с портрета? Правда, там Эраст Петрович
молодой,
а в 1914 году ему уже… сколько? Он родился в 1856-ом, значит,
целых 58
лет. Наверно, совсем седой.
Что же ему сказать-то? Здравствуйте,
я ваш правнук?
Нет, лучше ничего не говорить,
а сразу протянуть письмо. Надо
думать, мистер Ван Дорн там всё что нужно объясняет.
Ластик сунул руку за пазуху.
Похолодел.
Конверта с бумагами не было!
То ли вывалился по дороге, то ли, что
вероятней, вытащили хитровские ловкачи – подумали, деньги.
Беда!
Что делать?
Попробовать объяснить самому?
Но разве Эраст Петрович поверит
мальчишке-реалисту, несущему фантастическую чушь? Кто вообще
в такое
поверит! А в конверте были и факты, и доказательства… Ох!
Там ведь еще
было имя и адрес генерала, у которого хранится Яблоко!
Ничего не попишешь, придется
возвращаться к профессору. Пусть
приготовит новый конверт. До чего же стыдно! Паршивый из
Ластика
получился фон Дорн…
Он понуро развернулся, собираясь
спуститься по ступенькам, но
дверь вдруг взяла и отворилась.
На Ластика смотрел невысокий,
крепко сбитый человек с раскосыми
глазами. Коротко стриженые волосы, черные с проседью, торчали,
как
иголки у ежа.
– Сево тортишь перед дверью,
марьтик реарист? – спросил азиат с
мягким акцентом, черные глазки подозрительно сощурились.
– Минуту
тортишь, две тортишь, пять тортишь. Кто такой? Сево надо?
Это же японец Маса, верный помощник
Эраста Петровича, догадался
Ластик. Он «л» не выговаривает, как и половину остальных
букв.
– Вы – Маса? – пролепетал Ластик.
– Кому Маса, а кому Масаир Мицуевич,
– строго поправил японец и
прищурился еще больше. – Чебя кто присырар?
Эх, была не была, решился Ластик.
В конце концов, если не поверят,
можно будет заявиться снова. Из будущего-то? Да хоть тысячу
раз.
– Мне бы Эраста Петровича Фандорина.
Он дома?
Маса молчал, цепко разглядывая
реалиста. Выражение лица постепенно
смягчалось – кажется, мальчик ему чем-то понравился.
– Господзина нету. Уехар.
Ластик не очень-то и расстроился.
Все равно за письмом
возвращаться.
– Скоро вернется?
– Терез две недери.
Как через две недели?! Но это
же… Это поздно! Камень уже украдут!
– Как через две недели?! – в
голос закричал Ластик. – Но это же
поздно! Ка… – Он поперхнулся. – Как его разыскать? Он мне
очень-очень
нужен!
– Когда господзин уезяет одзин
и дазе меня не берет, разыскачь его
нерьзя. Совсем нерьзя, – покачал головой Маса и тяжко вздохнул.
–
Приходи терез две недери, марьтик реарист.
И закрыл дверь, уныло сверкнувшую
медной табличкой.
