ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава
1
Мальчик
не любил этот Город, и Город платил ему тем же: травил
удушливыми выхлопами своих фабрик и отвратительной “питьевой”
водой,
застилал небо ядовитым смогом, лишал мир красоты и разнообразия,
окружая мальчика уродливым лабиринтом, состоящим из пыльных
витрин, гаражей и обшарпанных фасадов бесчисленных пятиэтажек-близнецов,
в одной из которых жил и сам мальчик. Летом в Городе
катастрофически не хватало зелени. В самый разгар зимы
снег быстро покрывался
грязно-серым налетом. Солнце напоминало бельмо, светило
тускло. В подъездах воняло не то кошками, не то безысходностью.
Но
самым страшным было выражение этой самой безысходности
на лицах прохожих. Каждый второй выглядел проигравшим
в борьбе
за маленький кусочек личного счастья.
Город пугал мальчика. Бесстыдно вздымались красные кирпичные
трубы, лишая небо
невинности. По другим трубам, пронизавшим землю, струился
жидкий яд. Город больше не служил людям, он разделял
и властвовал. Но мальчик не собирался ему поддаваться.
Мальчика
звали Ромка, два дня назад ему исполнилось тринадцать
лет. Выглядел он
довольно
обычно. Худенький стройный мальчуган, лицо простоватое,
нос “сапожком”, глаза серые, ресницы длинные, но не загнутые
кверху, а прямые. Волосы, обычно русые, выгорели за лето
до льняной белизны не ровно, прядями, как будто щедрое
южное солнце, - лето он провел у бабушки на Кубани, -
решило покрасить мальчика по-модному “перьями”. Внешность
заурядная
– не урод, но и не красавец. Разве что улыбка … Открытая,
добрая, капельку озорная, с веселыми чертиками в глазах
и симпатичными ямочками в уголках рта, - она освещала
Ромкино лицо каким-то внутренним светом, делала его по-настоящему красивым. Вот только улыбался он в последнее время не
часто.
Раньше все было совсем по-другому. Раньше … До того,
как они с мамой в родной Москве остались без крыши над
головой
и вынуждены были переехать в Д., крупный промышленный
город на средней Волге. Случилось это два года назад,
и Город
уже попытался холодными липкими пальцами остудить горячее Ромкино
сердечко. Мальчик не сдавался. Когда ему было плохо,
он вспоминал Москву. Утопающие в зелени треугольные крыши
старой застройки,
уютные дворики с качелями и непременной песочницей под
грибком, новые небоскребы (все разные!), нарядные проспекты,
мириады огней вечерами, салют по праздникам. Москва,
может, и не лучший город Земли, как поется в песне, но
в Ромкиных
воспоминаниях она обретала черты земного рая, становилась
воплощением счастливого и безмятежного детства. Сволочи-банкиры,
отобравшие у Ромки с мамой квартиру, тоже были частью
Москвы, но их мальчик старался не вспоминать, он вспоминал
другое:
старую школу, друзей, добрую молодую учительницу Веру
Николаевну (“Веруню”), она первая отметила Ромкину чудо-улыбку.
“Девочки,
обратите внимание на Рому, он улыбается ну совсем, как
Олег Стриженов”. И девчонки, разумеется, а вместе с ними
и мальчики, весь класс, тотчас обернулись и уставились
на него, а Ромка сидел с красными ушами и не знал, гордиться
ему или смущаться. Тогда он понятия не имел, кто такой Олег Стриженов и чем замечательна
его улыбка. Но после того случая, конечно, узнал, и фильм
посмотрел с его участием – “41-ый”. Хороший
фильм, про войну, не про Великую Отечественную, а про
гражданскую, и еще про любовь. Только грустный. К своему
удивлению,
Ромка почувствовал, что настоящие фильмы про любовь могут
быть интересны не только глупым девчонкам. А улыбка у
актера Олега Стриженова действительно замечательная.
Неужели и
у него, Ромки, такая?
Москва превратилась в прекрасную
грезу. На Кубани тоже было здорово, но и эта страничка
Ромкиной жизни осталась в прошлом. Впереди был только
Город, Город-монстр, Город-враг, который приготовил
для мальчика
новое испытание. Ромка давно уже понял, что справедливости
от жизни ждать не приходится, важно самому быть справедливым
и достаточно сильным, чтобы эту справедливость отстаивать.
Не худшая философия для человека, которого в одиннадцать
лет вышвырнули из дома на улицу, в мирное время в родной
стране. Город мечтал видеть мальчика либо дрожащей тварью,
либо жестоким подонком, жертвой или палачом. Сам же Ромка
представлял себя благородным рыцарем, воином без страха
и упрека, скорее Ланцелотом, чем Дон Кихотом, не подозревая о том, что в наше время обе эти фигуры выглядят одинаково
нелепо. И кирпичные трубы заводов ничуть не более доступная
и достойная цель, чем ветряные мельницы. А драконы нынче
ездят в шестисотых “мерседесах”, да еще и с приличной охраной.
То, что сегодня предстояло
мальчику, назвать веселым приключением нельзя было даже
с большой
натяжкой. Канули в Лету вместе с первыми пост перестроечными
временами бессмысленные и беспощадные разборки между
молодежными группировками в городах средней полосы России.
Везде, но
только не в Д. В Городе все осталось по-прежнему! По-прежнему
в травматологических отделениях мальчишки с черепно-мозговыми
самые частые пациенты, по-прежнему на городских кладбищах
слишком много пятнадцати- шестнадцатилетних, а еще больше
их “топчут зону”. По-прежнему матери седеют и пьют валидол,
когда их сыновья уходят из дома после восьми вечера.
Город привык принимать кровавые жертвы, ему нравится
пожирать
жизни молодых и невинных (Да, все-таки невинных, несмотря
ни на что!). Это так же здорово, как “трахать” трубами
небо и спускать в реку канцероген. Городу все это нравится,
и он не за что не откажется от удовольствий. Ромка это
знал, с самого первого дня на новом месте он учился выживать.
Важно было сохранить себя. Для мамы. Для будущей жизни.
Для себя.
Правила простые. Пока ты маленький,
тебя не трогают. Бегай, резвись, радуйся жизни, но помни,
рано или поздно тебе придется вступить в бригаду, хочешь
ты того или нет. Бригады формируются по территориальному
признаку, на каждой улице своя бригада. Реже, под влияние
одной группировки попадает несколько улиц, или, наоборот
на одной длинной и густонаселенной улице действуют несколько
бригад. Правила простые. Все воюют против всех. Иногда
две бригады объединяются против какой-то третей силы,
но эти соглашения недолговечны и расторгаются гораздо
проще,
чем заключаются. Война не прекращается ни на минуту,
хотя массовые побоища “стенка на стенку”, с применением
“заточек”,
велосипедных цепей, арматуры и свинцовых кастетов случаются
не так уж часто. Один – два раза в месяц, только и всего.
Правила простые. На чужую территорию ход заказан, зато
на своей можешь чувствовать себя в относительной безопасности.
Правила простые. Бригада – жестко структурированная организация,
основанная на подчинении и наказании. Она напоминает
пирамиду. В самом низу салаги – вновь обращенный молодняк.
Над ними пацаны – ребята, зарекомендовавшие себя в боях.
Еще выше козыря
- местные авторитеты, и в самом верху бригадир или попросту
бугор, чья власть приближается к абсолютной. Отдельной
строкой стоят так называемые старички, “юноши” отслужившие
в армии, но не желающие расставаться с бесшабашным детством.
Драться им уже “западло” и они являются чем-то вроде военных советников или Генерального Штаба при бугре.
Правила простые.
Если ты не вступишь в бригаду, жизни тебе не дадут, ни
в школе, ни во дворе. Хоть вообще из дома не выходи,
да и там достанут. Ты – чушОк! И этим все сказано. Правила
простые. Чтобы вступить в бригаду, ты должен прописаться.
Вот и все.
Ромка шел прописываться. Порядки,
принятые в группировках, были ему глубоко отвратительны,
но положение “чушкА” устраивало его еще меньше. Главное
прописаться, а там, может быть, его оставят в покое. Хотя
бы на время, какая им польза от невысокого щуплого парнишки?
Бригада, членом которой ему предстояло (если выдержит проверку)
стать, называлась “держинцы”, от искаженного названия улицы,
на которой все они, в том числе и Ромка, жили. Улица “Дзержинского”.
Главными недругами были “волгИнцы”, бригада, контролирующая
территорию, прилегающую к ресторану “Волга”. С ними были
старые счеты.
Процедура прописки проходила более-менее
одинаково во всех группировках, только у “держинцев” она
почему-то называлась “медкомиссией”. Получив вызов, новичок
приходил в условленное место. Там его ждали несколько членов
бригады. Он становился в центр, и его начинали избивать.
Обычно двое или трое человек. Руками и ногами. Надо было
выдержать десять минут. Защищаться или закрываться нельзя,
тем более драться. Упадешь – дадут подняться. Не смог встать
– приведут в чувство и разрешат продолжить. Разнылся, запросил
пощады – здорово, чушок! Не хочешь ли отсосать у нормальных
пацанов? Ромка думал, что выдержит. Умрет, но выдержит!
Когда он вышел на небольшой пустырь
за кооперативными гаражами, где обычно и проходили “медкомиссии”,
сердце билось в груди испуганной птицей, но внешне мальчик
был абсолютно спокоен. Там его уже ждали. На перевернутом
пластмассовом ящике сидел Рашид, он же Раш, один из “козырных”
держинской бригады, могучий детина с абсолютно круглым
лицом и маленькими раскосыми глазками. Рашу исполнилось
уже семнадцать лет, а на вид можно было дать и все двадцать.
Рядом с ним стояли ребята помладше – Пика и Матрос, именно
они, судя по всему, и должны были проводить “медкомиссию”.
Все трое курили. Ромка услышал, как Раш инструктирует своих
бойцов:
- Сильно не бить. Не дай бог,
кто-нибудь ему зубы выбьет или нос сломает, - Раш произносил
слова очень медленно, будто контуженный. Из-за этой его
особенности некоторые принимали его за слабоумного и это
им очень дорого обходилось.
Ромка знал, что Рашид ему симпатизирует.
Они жили в одном подъезде, Ромка на третьем, а Рашид на
пятом этаже. Ромкина мама работала в городской библиотеке,
да и своя домашняя библиотека у них была не плохая. Книги
и одежда – то немногое, что они привезли с собой из Москвы.
Раш часто брал у Ромки чего-нибудь почитать. Удивительно,
но этот громила любил фантастику!
Ребята заметили Ромку. Он подошел
и поздоровался с каждым за руку, сначала с Рашидом, потом
с остальными.
- Не дрейфь, Москва! Бить будем
аккуратно … но сильно! – Матрос очень похоже спародировал
Лёлика из “Бриллиантовой руки”. Все засмеялись. Даже Ромка,
от сердца у него немного отлегло.
Но тут из-за гаражей выскочил
маленький белобрысый Борька, тоже сосед по подъезду. Ему
было от силы лет девять и он, конечно, не был принят в
бригаду, но любил увиваться возле старших.
- Эй, ребя! …Раш! Там волгинского
поймали, сюда ведут! А вы чо? Маскву прописываете?! Можно
я тоже вдарю?! - Борька захлебывался словами, он говорил
очень быстро, полная противоположность Рашу.
- Цыц! – оборвал его Рашид. –
Рома, тебе вместо медкомиссии. Будешь с волгинским биться.
Сказал, как отрезал. А может “волгИнский”
амбал не хуже Рашика. Бейся с таким! Но нет. Вот его тащат.
Маленький. Ромкин ровесник или чуть помладше. Да ведь это
же … Тот самый мальчишка! Не хочу я с ним драться! Лучше
пусть амбал, пусть громила. Пусть мне все зубы выбьет и
нос сломает. Только не с ним. Не смогу я его по лицу ударить.
А ведь придется! Или чушок навеки!
- Эй, малый, у нас все по честному.
Выбирай, с кем биться будешь, мелкий не в счет, - это Раш,
голос звучит, как в тумане. Знает, гад, что парнишка его,
Ромку, выберет. Он же здесь самый младший после Борика,
значит самый легкий противник.
“Пленный” оттолкнул своих конвоиров.
Держался он на удивление достойно. Чуть помедлив, кинув
на всех быстрый взгляд исподлобья, он повернулся.
Его
выбираю! – и показал пальцем на стоящего прямо перед ним
мальчишку, - вот его
…
Глава
2
День начинался на удивление замечательно. Отец вчера не пил и потому сегодня
проснулся с утра в хорошем настроении. Данька любил своего
отца. Но последнее время тот слишком часто стал прикладываться
к бутылке. А выпив, становился мрачным, злым и каким-то совсем-совсем
жалким. Он подолгу сидел на кухне, иногда разговаривая сам
с собой, и хмуро глядя в отражение оконного стекла, как будто
пристально вглядываясь во что-то. Если раньше ему хватало
маленькой чекушки на вечер, то сейчас он иногда посылал Даньку
за второй и даже третьей. И это было самым тоскливым.
Мальчик понимал, что это всё началось,
когда умерла мама. Год назад. Тогда все врачи говорили что
она вот-вот выкарабкается, что просто нужно ещё немного денег,
чтобы купить новых, импортных лекарств. Но она медленно и
безвозвратно угасала. Проклятый Город… Он съедал остатки
надежды и Данька молча плакал по ночам в своей комнате, чтобы
не слышал отец. А однажды, проснувшись вдруг под самое утро,
он с жутким замиранием сердца услышал всхлипывающие звуки
за стеной. Это было ещё страшнее, чем видеть мамин взгляд
в старой и обветшалой городской больнице.
А потом всё закончилось. Врачи что-то
говорили о неблагополучной экологии, о вредных выбросах в
атмосферу, о повышении смертности над рождаемостью. И о Городе.
А Данька стоял возле больничной койки, прямой и смертельно
бледный и смотрел на закрытое белой простынёй мамино лицо.
А рядом, стиснув побелевшие костяшки пальцев на спинке стула,
молчал отец…
- Даниял!
Мальчишка встряхнул головой прогоняя
тяжёлые воспоминания, и закрыв кран, поспешно схватил полотенце,
вытирая после умывания лицо.
- Данька, ты чего там застрял? Яичница
остывает уже… - невысокий, жилистый и сухощавый мужчина в
тренировочных штанах и майке с надписью “OPEL” на груди заглянул
в ванную, - давай быстрее, а то я на работу опаздываю. Из-за
тебя… - Он устало улыбнулся и потрепав по волосам раздетого
по пояс мальчишку, заспешил обратно на кухню.
Данька повесил полотенце и мельком
взглянул в зеркало. Пацан как пацан. Смуглая, словно круглый
год загорелая кожа, жёсткий ёршик густых тёмных волос. Это
всё от мамы. Татарская кровь в её жилах каким-то боком. Оттуда
же и имя.. Редкое и не очень им любимое. Данияааааал... Будто
иностранец какой-то. Хех… Он поднял правую руку и согнул
её в локте показывая своему отражению крепенький тугой бицепс
на ещё худой мальчишеской руке. Нормально… для двенадцати
лет… Вот тока глаза подкачали. Как у девчонки. Синие-синие.
Правда мама всегда говорила, что такое сочетание тёмных волос
и ярко-синих глаз будто бы очень редкое и красивое. Но лучше
бы вместо красоты ему бы росту побольше… Вон, как у Цофы
– бригадира их, с соседнего дома. Там такая рама, а ему ещё
семнадцати нету. Зато как вдарит…
- Даниял!!!
- Иду-иду… - он поправил полотенце
на крючке и выбежал на кухню.
Позавтракав, отец заспешил на работу,
а Данька остался мыть посуду и подмести пол. Он легко и без
напряга делал это, всякий раз удивляясь, как другие мальчишки
морщат носы и постоянно пытаются увильнуть от таких простых
вещей. Что ж, лучше в грязной комнате сидеть с немытыми тарелками?
Мальчик поставил чашку на специальную проволочную сетку и
с удовлетворением оглядел маленькую кухню. Ну вот и порядок!
Сегодня, когда оставалось всего неделя
до школы, Данька собирался смотаться в Торговый Центр и купить
там давно уже приглянувшиеся кроссовки. Он копил на них целое
лето. Кое-что подбросил отец, кое-что он заработал сам, помогая
соседям и иногда до блеска надраивая машину отцовскому приятелю
– дяде Мише. И вот сегодня он решил сделать себе подарок.
Ко Дню Рождения. Ну кто ж виноват, что родился он в такой
“неправильный” день – 1 сентября. Зато всегда после первого
дня школы они с друзьями заваливались к нему домой, и мама
пекла вкусные пироги с мясом. Было шумно и весело, а ещё
отец показывал им приёмы борьбы и учил как правильно защищаться
от нападающих сзади…
В общем, подарок, так подарок. Правда
для этого нужно было пересечь два “вражеских” района – держинцев
и центровых. Но это было не впервой. Тем более Данька, родившийся
в этом Городе, с пелёнок впитал его законы и неплохо ориентировался
на улице. Его “прописали”, когда ему только-только исполнилось
двенадцать. Это случилось сразу после смерти мамы. И ему
было просто смешно, потому что никакие удары не могли сравниться
с той болью, которая сидела у него в сердце. А ещё он очень
гордился тем, что был одним из самых младших, про кого Цофа
потом уважительно сказал – ну ты даёшь! Наш пацан!
Мальчишка аккуратно закрыл дверь на
ключ и пощупав спрятанные в задний карман брюк деньги, вприпрыжку
начал спускаться по лестнице. Потом вдруг остановился, нахмурился,
- всё же через недельку тринадцать лет будет, - степенно,
как взрослый, зашагал вниз.
Город жил своей жизнью. И в эти последние
дни уходящего лета он был особо блекл и выдублен знойным,
не дававшим ни минуты передышки солнцем. Даже трубы, казалось,
потихоньку плавились выпуская из своих жерл не дым, а хорошо
заметное марево, дрожащий как жидкое стекло отравленный воздух.
Воздух от которого мамины лёгкие перестали работать. Данька
отвернулся от окна старого автобуса и попытался не смотреть
сквозь его запылённое грязное стекло. Он ехал через девять
остановок, через бесконечные рабочие районы – в центр города.
Туда, где ещё было много зелени, где люди одевались не только
в поношенные промасленные комбинезоны и туда, где была возможность
хотя бы иногда почувствовать себя настоящим человеком.
Мальчик автоматически про себя отмечал
остановки и, сидя в полупустом в этот неурочный дневной час
автобусе, предвкушал, как взлетит на второй этаж городского
Торгового центра и поздоровавшись с уже знакомой продавщицей
обувного отдела, наконец примерит их. Новенькие, пахнущие
кожей и картоном иностранной коробки, кроссовки с выдавленной
надписью “Nike” на гладком тёмно-синем боку. Он представлял
себе как медленно расшнурует на них узел, осторожно, чтобы
не помять задник, расправит, возьмёт обувную ложку, услужливо
предложенную ему… сядет… оденет на ногу…
Автобус, тяжело пыхтя, подкатил к
очередной остановке, двери с шипением медленно и натужно
распахнулись и Данька, вдруг неожиданно вынырнув из своих
фантазий понял, что попал. Причём попал крепко.
Это называлось “проверка билетов”.
Когда с двух сторон, как настоящие билетёры в автобус заходили
четверо. Обычно это были пацаны, или кто-то из кандидатов
в козыря, которые бдительно и цепко осматривали настороженным
взглядом весь автобус. Такая проверка обычно заканчивалась
тем, что безошибочно угаданные “чужаки” медленно, но неуклонно
оттеснялись к дверям и на следующей остановке их вежливо,
но настойчиво выводили для разборок. А попросту говоря для
наказания за то, что они осмелились посягнуть на “чужую”
территорию. А вот вариации наказания были самыми разными
– от элементарного фингала под глазом, до групповухи в ближайшем
подвале. Всё зависело от того, как вёл себя “пленник”.
- Прииивееет! – настороженные холодные
глаза пятнадцатилетнего подростка жёстко разглядывали Даньку,
- ты откудова будешь? Наш или не совсем?
Данька знал, что врать бесполезно.
Всё равно выведут из автобуса и быстренько разузнают – местный
он или нет. Поэтому лихорадочно соображая, попытался сначала
закосить под дурачка:
- Ребят, а вы чё? Я в Центр еду. Брат
там у меня работает, старший… Он мне позвонил, просил ключи
от дома передать. Он просто поздно возвращается… с тренировки
по боксу… а мне ещё собаку надо выгуливать, её Рэм зовут,
большая такая, а порода называется…
- Слышь, я ведь спросил, ты откудова
будешь, малой? – глаза подростка и без того не очень дружелюбные
ещё больше сузились и похолодели, - ты на “Волге” живёшь?
Волгинец?
Потихоньку подтянувшиеся к ним через
пустой автобус остальные пацаны с усмешкой переглянулись.
Они предвкушали хорошее развлечение. Данька понял, что так
просто отвертеться не удастся, поэтому внутренне собравшись
и загоняя глубоко-глубоко внутрь холодок страха, чуть помедлив
ответил:
- Да.
- Ну вооот, и замечательно, - внезапно
широкая, но жёсткая улыбка старшего из ребят растянула лицо,
- класс! А ты знаешь, что это наша территория? – он обвёл
широким жестом стоявших рядом парней, - наша! И так просто
здесь чужаки не ходят. Ты это знаешь?
- Знаю, - крепко держась за поручень,
Данька молча смотрел в окно на приближающуюся следующую остановку…
“Улица Дзержинского”. Держинцы… Чёрт бы их побрал…
- Ну вооот… Знаешь… А дурачком прикидываешься…
Нехорошо… - старший откровенно издевался глядя на невысокого
смуглого мальчишку, потихоньку оттесняя его к выходу, - ну
что? Сам пойдёшь? Или выводить будем?
- Сам, - Данька сжал зубы и оторвавшись
от поручня сделал шаг к двери, - да не бойся, не убегу.
- О, да ты при понятиях! – заводила
отпустил руку мальчика, - ну давай вперёд. Вот и остановочка
наша… Выходи. Пойдём, покумекаем, что с тобой делать…
Со стороны они казались добрыми приятелями.
Четверо постарше и один помладше, спокойным шагом направляющиеся
к ближайшему пустырю за кооперативными гаражами. И только
бывалый взгляд опытного старичка мог бы заметить как грамотно
и без малейшей возможности побега ведут эти четверо пойманного
“чужака”. Двое с боков. Один чуть спереди, а один чуть сзади.
Классическая “коробочка”. Они шли к Рашу, парню, который
последнее время заслуженно старшевал среди держинцев и который
каких-то полчаса назад от нечего делать послал их провести
“проверку билетов” в нескольких проходящих автобусах. Они
были рады, что смогли отличиться и предвкушали скорую потеху,
тем более, что “пленник” был совсем новичок и вряд ли смог
бы оказать серьёзное сопротивление. Потеха обещала быть не только весёлой, но и безопасной.
Данька не знал всего этого и молчал,
изо всех сил загоняя липкий холодок страха вглубь и сосредоточено
пытаясь сориентироваться как ему себя вести. То что придётся
драться, он не сомневался. Но главное для него было – не
потерять и не выронить деньги, которые лежали в его заднем
кармане. Это было самое важное.
Ещё издалека он увидел групку ребят,
стоявших за обшарпанной и исписанной трёхэтажным матом стеной
гаражей. Одного он узнал сразу. Рашид. Бугор держинцев и
по рассказам старшаков – очень опытный и умный боец. Данька
немного успокоился, - он понял что беспредела не будет. Скорее
всего придётся подраться с кем-то из тех, кто его окружал
и на этом дело может закончиться. И подходя ближе, он лихорадочно
всё пытался сообразить, с кем из стоящих легче всего будет
справиться.
- Эй, малый, у нас все по честному.
Выбирай, с кем биться будешь, мелкий не в счет, - Раш улыбался
самой широкой своей улыбкой, внимательно и цепко следя за
“пленником”.
А Данька уже почти выбрал. Вон того,
худенького, белобрысого. И хотя он немного выше него, но
видно, что какой-то неуверенный он, нервный, глаза отвёл
почему-то, отвернулся, вот снова поднял, посмотрел на него…
Да и самый младший он здесь не считая того, мелкого шкета
болтливого. Тоже лет двенадцать-тринадцать. Будь что будет…Он
отряхнул руки “конвоиров” и уже почти поднял руку, чтобы
указать на него. И вдруг…
И вдруг, в последнюю секунду поймав
взгляд, брошенный на него этим щуплым мальчишкой, он растерялся.
Потому что было в этом взгляде что-то такое, что больно и
неожиданно остро кольнуло его прямо в сердце. Какой-то мимолётный
всполох потемневших серых глаз и немая, нечеловеческая просьба:
“Не надо…”
И уже ничего не соображая, повинуясь
какому-то внутреннему инстинкту, он повернулся и, показывая
пальцем на стоящего рядом рослого мальчишку с сигаретой в
руке и матросском тельнике сказал:
- Его выбираю… вот его…
Глава 3
- Его выбираю … вот его.
Ромка был уверен, что смуглый синеглазый
мальчишка укажет на него. Не дурак же он, в конце концов!
Ромка единственный из собравшихся на заплеванном окурками
пустыре держинцев, кто подходил чужаку по возрасту, да и
по комплекции. Драка с ним – для Синеглазого единственный
шанс сохранить здоровье. Остальные церемониться не будут
- покалечат. Волгинских здесь ох как не любят! Если Ромка
победит, он попросит, и чужака отпустят с миром. Его право!
Если же Ромка проиграет, скорее всего, мальчишке придется
выбирать нового поединщика, посерьезней. А что тогда будет
с Ромкой … об этом лучше не думать! Вряд ли Раш станет за
него впрягаться, хилые и трусливые здесь никому не нужны.
А унижений он не потерпит! Значит, выхода нет, надо биться
и побеждать. Лупить чужого мальчишку (да какой же он чужой!)
по синим глазам, разбивать в кровь губы, пинать в живот.
Зачем? За что?! Проклятый Город … По всему выходило, боя
не избежать. Мальчишка окинул Ромку оценивающим взглядом.
Похоже, он выбрал, уже и руку начал поднимать, чтобы подтвердить
свой выбор, но тут взгляд его задержался на Ромкином лице,
миг они смотрели друг на друга, глаза в глаза, Ромкины серые,
мальчишкины
синие, и что-то вдруг изменилось в их удивительной синеве
(понял? почувствовал?). Рука дернулась и указала на Матроса.
Глупый! Что ж ты делаешь!
Матрос выплюнул сигарету, дурашливо
всплеснул ладонями и запричитал голосом заполошной старухи:
- Ой, что деится, люди добрые! Совсем
ополоумел ирод окаянный! Пожилого чаловека на разврат толкают.
Да, где ж это видано!
Дождавшись реакции – дружного хохота
собравшийся вокруг братвы (не смеялись только Ромка, Раш
и, конечно, Синеглазый), Матрос степенно поклонился и вышел
вперед.
- Давай, сынок, - продолжил он своим
обычным голосом, - становись-ка в позу “зю”, я любовь тебе
вонзю. Рачком по быстрому оприходую, а то смотри какая очередь
собралась. Ничего, у нас пацаны горячие, тебе понравится.
Мальчишка не ответил. Посмотрел зло
и поднял кулачки.
- О! – притворно удивился Матрос.
– Узнаю стойку! Брюс Ли ваша фамилия?
- Кончай куражиться, - тихо сказал
Раш, и Матрос увял, насупился. Ромка понял, что волгинскому
мальчишке сейчас крепко не поздоровится.
- Стой, Матрос! – закричал он. – Рашид!
Это же моя “медкомиссия”. Ты обещал! Я сам буду драться.
Я его сделаю, вот увидите! Понял, пацан, я тебя сделаю (только
бы он не начал спорить)!
- Ладно, Рома, твое право. Малой,
ты не против? Тогда вперед.
Ромка готовился к “медкомиссии”. Качал
пресс, делал по сто пятьдесят – двести подъемов в день. Крутился
на турнике. Кроме того, от природы, наверное, он был очень
быстрый. Просто феноменально! Вот вы, можете, например, отжавшись
от земли два раза хлопнуть в ладоши у себя за спиной, да
так, чтобы приземлиться потом не рожей в грязь, а на своевременно
подставленные руки? Лучше и не пробуйте. А Ромка мог! Он
почти не сомневался в своей победе, но на душе у него было
неспокойно, он испытывал противоречивые чувства и это мешало
ему сосредоточиться. С одной стороны, надо побеждать, иначе
будет плохо и ему, и этому мальчишке, чужому и такому … родному.
Ребята просто так его не отпустят! С другой стороны, чтобы
победить придется драться не за страх, а за совесть, чтобы никто ничего не заподозрил. Придется бить! А вдруг Синеглазый
не разгадал его замысел? Вдруг он … обидится (какое глупое
слово в данной ситуации!), подумает, что Ромка тоже его ненавидит?!
Начнет сопротивляться изо всех сил? Эх, ладно, будь, что
будет!
Ромка бросился на Синеглазого, и сразу
провел свой коронный финт. Сделал вид, что собирается достать
правой в голову, а вместо этого сильно ударил левой в корпус.
Его кулак врезался в грудь мальчишки со звуком, от которого
Ромку чуть не стошнило. Господи, как противно! Но удар был
хорош, мальчишка пошатнулся, дыхание у него теперь напрочь
сбито и не скоро восстановится. Толпа одобрительно зашумела.
Еще чуть пониже и бою конец, попал бы точно в солнечное сплетение.
Ромка начал быстро смещаться вправо, пытаясь обойти противника
(надо думать о нем, как о противнике, иначе не победить)
с фланга, он был левша. Краем уха Ромка услышал, как Матрос,
голосом Николая Фоменко, вдохновенно комментирует их поединок.
Титаны реслинга, вашу мать! Не до тебя, дурак. Вот Синеглазый открылся, Ромка ударил и … сам не понял, как оказался на
земле, больно ударился коленом, как будто кольнуло что-то.
А мальчишка не промах! Наверное, борьбой занимается. Ромка
чуть замешкался в “партере” и Синеглазый навалился на него
сверху (А мог бы ногами запинать!). “Зрители” засвистели.
Несмотря на плачевность положения
и сильную боль в колене, близость чужого разгоряченного схваткой
тела заставило Ромку испытать очень острое, неясное в своей
природе наслаждение. Оно нахлынуло, как волна, и тут же уступило
место обычному азарту боя. К своему удивлению он почувствовал
руку Синеглазого у себя в кармане. “Сохрани” – шепнули губы
у самого уха. Или ему это показалось? Но в кармане теперь
что-то было. Пытаясь высвободиться, Ромка резко дернул локтем,
противник охнул и отвалился. Толпа ликовала, Матрос был сегодня
в ударе, он сыпал шутками, строчил ими, как из пулемета,
не зная усталости и чувства меры. Впрочем, и публика у него
была самая невзыскательная. А мальчишки снова стояли друг
напротив друга. Оба тяжело дышали. У Синеглазого обильно
капала кровь из разбитого носа, орошая хорошо утоптанный
суглинок. “Это я сделал”, - подумал Ромка и содрогнулся от
отвращения к самому себе. Пора было заканчивать. Он снова
провел свою “коронку” и пацан опять купился (уж не специально
ли?). Только на этот раз Ромкин кулак угодил точно “под ложечку”.
Синеглазый согнулся и повалился на землю, он со свистом втягивал
в себя воздух, пытаясь наполнить легкие,
которые вдруг отказались ему служить. Ромка до крови прикусил
губу и ударил скукожившегося на коленях мальчишку ногой по
ребрам. Сильно ударил. Мальчишка опрокинулся набок. Ромкино
сердце будто сжал кто-то стальной рукавицей. Он поднял глаза
и бросил ненавидящий взгляд на закопченные трубы одного из
химических комбинатов. “Никогда тебе не прощу!” – мысленно
пообещал он Городу.
- Я победил, - сказал Ромка. – Отпустите
волгинца, пусть другим расскажет, чтобы к нам больше не совались.
Маленький волгинец, прежде такой чистенький
и опрятный, копошился теперь в пыли. К его щеке прилип раздавленный
окурок. Лицо, от носа до подбородка, покрылось подсыхающей
кровяной корочкой. Ромка тяжело вздохнул и отвернулся, он
чувствовал себя столетним стариком, мудрым и подлым. Ныло
колено, еще сильнее болела душа. А к нему подходили ребята,
свои в доску держинцы, хлопали по плечу, поздравляли. Он
прошел “медкомиссию”, хотя она оказалась куда более суровой
и жестокой, чем он ожидал. Он выдержал. Ему было все равно.
- Так, парни, малого оттащите к колонке,
умойте и посадите в автобус. Пусть едет, куда хотел. – Раш
отдавал распоряжения, положив Ромке на плечо свою тяжелую
руку. – Да, пошарьте у него в карманах, он нам должен за
науку.
- Нет там ничего, я уже проверил,
- зло процедил чернявый цыганистый Пика.
- Ну, лады. Эй, пацан, передашь своим,
что все было по закону. Чики-пуки. А ты, Роман, молодец.
Знатно бился. Считай, “медкомиссию” мы тебе зачтем.
- Ромка! У тебя стекло в коленке торчит!!
Кажется, это сказал Борька. Почему
так тихо? Вата в ушах. Теплое стекает по ноге, хлюпает в
разношенном кроссовке. Носок испортил и джинсы, мама ругать
будет. Новые-то не на что купить. Тошнит, и пить хочется,
странно. А у Рашида рука такая тяжелая, хоть бы он снял ее
с моего плеча. Темнеет.
Год назад, весной, Ромка лежал в больнице.
Всю зиму он плохо себя чувствовал, быстро уставал, часто
температурил. А к весне совсем поплохело. Врачи проверяли
кровь. В воздухе витало страшное слово: лейкемия. Мама, навещая
его, выглядела так, будто постарела сразу лет на десять.
Шутила натужно, а в глазах, таких же, как у Ромки серых,
притаился страх. Тогда и Ромке становилось страшно, но он
не верил, что может так вот запросто умереть. Оставить маму
совсем одну, наедине с этим Городом алкоголиков и самоубийц,
было подло. И он выкарабкался. Оказалось, у него просто осложнение
после гриппа. Его кололи какими-то лекарствами, два раза
в день ставили капельницы. И он поправился. “Гемоглобин в
норме”, - так сказал доктор. Город проиграл эту схватку.
Другим повезло меньше.
Картину нарисовал Вовка-художник,
Ромкин сосед по палате. У него-то как раз и была эта самая
страшная болезнь. Рак крови, лейкемия. (“Вов, дай тетрис
поиграть. – Бери насовсем. – А ты как же? – А я все равно
скоро … мне он не нужен будет”). Город капля за каплей высасывал
из него жизнь, а Вовка все равно не сдавался. Он рисовал
картины. Очень хорошие, такие не в каждом музее найдешь.
- Вовчик, а это ты кого рисуешь? –
спросил как-то Ромка, наблюдая, как бумага оживает под тонкой,
почти прозрачной Вовкиной рукой. Оживает, чтобы явить миру
тайну … и красоту.
- Грустный Мальчик, - ответил художник.
– Так картина называется. Дорисую, тебе подарю. На память,
хочешь?
- Хочу. А он кто, твой друг?
- Нет, просто лицо хорошее. Выгляни
на улицу, он на лавочке перед взрослым отделением каждый
день сидит. Наверное, у него там кто-то. Посмотри, из нашей
палаты хорошо видно. Сидит? Ну, вот видишь.
А лицо действительно было хорошее.
Сразу видно, пацан боевой, веселый, настоящий. Сейчас, правда,
грустный. Но горе его не сломало, не озлобило. И еще, хотелось
ему помочь, поддержать. Аж сердце щемило! Вот, как Вовчик
нарисовал!
Ромка выписался и повесил портрет
дома над кроватью. В память о замечательном художнике по
имени Владимир, которому было всего пятнадцать лет. И которому
уже никогда не исполнится шестнадцать. Город не простил Вовке
его таланта.
Сначала портрет был просто памятью
о хорошем человеке, потом Ромка полюбил его сам по себе.
“Хороший пацан, - думал он. – Вот
бы с ним познакомиться”.
С таким мальчишкой здорово дружить.
- Что там у него?
- Да черт его … осколок бутылочный.
- Говорил же бутылки здесь не бить!
- Это бомжи … убивать их … в больничку
…сам дурак … пацана …
Ромка почувствовал, что проваливается
куда-то, в темное ничто. Его подхватили сильные руки, качают.
Наверное, они добрые? А сам он, добрый? Последнее, что он
запомнил, теряя сознание, то ли от потери крови, то ли от
поступка, который опустошил его душу, были глаза. Синие.
Тревожные. Те самые, которые видит он каждый день, просыпаясь
и отходя ко сну. Глаза на портрете. С таким мальчишкой здорово
было бы подружиться, но что уж теперь …
Глава
4
Данька медленно и молча поднимался с земли, а те же самые
руки, что тащили его сюда, теперь поддерживали его за локоть
и даже отряхнули пару раз пыль и грязь с измызганной и
надорванной на плече рубашки. Как же, - милость победителя…
Бля… Он чуть пошатнулся, опираясь на колено и скривившись
от острой боли в боку, коротко сплюнул. Голова гудела,
ныла содранная об землю скула и подбитое ребро, но хуже
всего был противный железный вкус во рту. Данька с детства
не любил привкус крови. От него его почему-то начинало
тошнить, и всегда, даже когда он дрался, в первую очередь
он старался защитить голову, чтобы не пропустить удар по
зубам или в нос.
Ну а драться он не очень любил, хотя
ещё лет с девяти ему приходилось это делать с редкостным
упорством. Город не давал возможности расслабиться. Никому.
И если бил не ты, то били тебя. Эту жестокую аксиому он усвоил
очень давно. Так вырос его отец. Так росли старшаки, - те
кому уже под двадцать. Так было и сейчас. И потому Данька
умел драться. И даже вполне прилично для пацана его возраста.
Кое-чему научил его отец, когда-то в молодости неплохо боровшийся
на областных турнирах, что-то он углядел в нередких “батальных”
битвах района на район, а кое-что подсказал и сам Цофа. Тогда
ещё, сразу после прописки…
Но, конечно, против Матроса он бы
не сдюжил. Слишком велика была разница между пятнадцатилетним
оболтусом, рано и быстро повзрослевшим и двенадцатилетним
пацаном, да к тому же ещё и не очень высоким и плотным.
Но в те самые мгновения, когда он
поднимал руку, чтобы выбрать себе в противники худенького
белобрысого мальчишку, наиболее лёгкого и “удобного” соперника,
произошло что-то, чего он не мог объяснить себе до сих пор.
Та мгновенная вспышка, тот обжигающий всполох огромных серых
глаз, которые всего какие-то секунды смотрели на него, так
перевернули что-то у него глубоко-глубоко внутри, что он
сделал то, чего не делал никогда за всю свою сознательную
“волгинскую” жизнь. Он сам подписал себе приговор…
У него не было никаких шансов. И не
опуская головы, холодея от страшного предчувствия, он поднял
кулаки (… в первую очередь держать голову…), не слыша ни
злого издевательского тона, ни насмешек стоящей вокруг братвы.
Он был готов драться. Пусть последний раз, пусть до конца.
Но он был готов…
Данька хмуро оттолкнул умело обыскивающую
его карманы руку, провёл ладонью под носом и посмотрел на
уже начавшую ссыхаться кровяную корочку... Чёрт, как же противен
это вкус крови во рту. Да ещё чернявый этот, взъерошенный,
руками по брюкам шарит… Как сквозь сон услышал:
- Нет там ничего… я уже проверил…
Он поднял голову и посмотрел прямо
на стоявшего неподалёку Раша. Тот что-то говорил и его маленькие
раскосые глазки, пристально следили за ним с большого круглого
лица. Мальчик уловил только последнюю фразу: “Эй парень,
передашь своим , что всё было по закону…”
По закону. Конечно по закону. Если
не считать того, что произошедшее не вписывалось ни в какие
законы. Ни в какие!
Данька тяжело поднялся на ноги, отряхивая
одежду, помятые брюки, рубашку. То, что случилось несколько
минут назад было настолько неожиданным, что он никак не мог
сообразить, как это вообще могло произойти. А ещё он совершенно
ясно знал, что понимали это только лишь они двое. Он и этот
худенький, всклокоченный мальчишка. Он перевёл взгляд на
стоящего рядом с Рашем пацана. И вдруг какое-то совершенно
неуместное в такой ситуации чувство симпатии к побледневшему
и осунувшемуся пареньку шевельнулось у Даньки в груди. Вот
ведь как бывает, - не сговариваясь, они ведь на самом деле
спасли друг друга. На самом деле спасли. Данька понял это
ещё тогда, когда пацан вдруг яростно завёлся на драку. Это
был ответ. Его благодарный и отчаянный ответ на поднятую
в направлении Матроса Данькину руку. И в те самые короткие
секунды, Данька вдруг решил сделать то, что никогда бы не
сделал при долгом и тщательном обдумывании. (“Это моя медкомиссия…
Понял, пацан, я тебя сделаю…”. Довериться “держинцу”? ты
что?..) И вот теперь у белобрысого паренька с потемневшими
серыми глазами, в кармане лежали его деньги. Все те, что
он с таким трудом копил долгие месяцы. Он не знал
что будет дальше, как он найдёт этого мальчишку в “чужом”
и вражеском районе, и что он ему скажет при встрече, но одно
Данька знал почему-то совершенно точно - что деньги, которые
он сунул тому в карман, останутся в полной целости и сохранности…
Чужие руки настойчиво тянули его куда-то,
тащили то ли умываться, то ли к автобусу. Но Данька, не обращая
внимания на них, стоял на месте, пристально вглядываясь в
смотревшие прямо на него серые глаза. Извиняющиеся, тёплые.
Ему что-то не нравилось. Причём не нравилось всё больше и
больше. И боль в боку, и разбитый нос внезапно показались
ему совсем неважными и какими-то очень далёкими и глупыми.
Он дёрнулся вперёд. Потому что глаза
эти начали вдруг уплывать. Сначала пропал серый блеск, а
потом рождающаяся в них тусклая пустота стремительно стала
заполнять всё вокруг и мальчишка, пошатнувшись, медленно
начал оседать на землю.
Данька уже не помнил, как оказался
рядом. Переполошившиеся пацаны осторожно положили обмякшее
тело Ромки на траву и слышен был только жёсткий и отрывистый
голос Раша:
- Говорил же бутылки здесь не бить!…
Да какие бомжи, нах… Бля… В больничку его надо. Срочно. Пика!
Бегом на трассу – машину останавливай. Шофёр пиздеть будет
– скажи найдём, яйца вырвем. Борька, ну-ка быстро за водой.
Вон бутылка пластмассовая, сполосни тока… Да осторожно. Если
помрёт, всем хана будет!
- Ох… Смотри, у него кровь из под
брючины хлещет.
- Да вижу! Вижу… - Раш осторожно попытался
вытащить зазубренный, в два пальца толщиной осколок тёмной
пивной бутылки, торчаший из напитавшихся кровью джинсов,
- подержите-ка. Да ногу.. осторожно…
- Не вытаскивай!!!
Раш быстро и зло поднял голову, чтобы
увидеть, кто там из пацанов его учить пытается. И наткнулся
на твёрдый, чуть прищуренный от боли, взгляд синих глаз:
“Не вытаскивай, кровь тогда вообще не остановишь…”
- Слышь… А ты что вообще здесь делаешь?
– Рашид прекрасно понимал, что пацан был прав и это его сильно
задело, хотя бы потому, что такую элементарную вещь он сам
прекрасно знал. Но слишком уж неожиданно всё произошло и
он в первые секунды немного растерялся. А это было проявлением
слабости, которую никак нельзя было, чтобы увидели другие,
- а? Ты почему здесь до сих пор? Пиздуй отсюда, пока не убили…
Советчик, нах….
Но синеглазый, смуглый мальчишка,
с разбитым носом и содранной скулой, не слушая его, уже расстёгивал,
вытаскивая из брючных петель крепкий кожаный пояс: “Нужно
ему ногу выше колена затянуть, чтобы кровь остановить немного”.
Раш дёрнулся, хотел выматериться, но понял что пацан стопроцентно
прав. Тем более, что пояс был только у него. Остальные –
в тренировочных штанах или длинных шортах на завязках ничем
не могли помочь и растерянно стояли над лежащим в траве неподвижным
телом.
Примчался малой с наполненной из колонки
пластиковой бутылкой и Раш, колеблясь ещё буквально пару
секунд, рывком взял пояс из рук Синеглазого и аккуратно,
но умело стал приспосабливать его на худом и длинном Ромкином
бедре.
- Умойте его, - кинул он через плечо
и через секунду гаркнул стоявшим рядом пацанам, - ну вы чё
? Оглохли что ли?! На лицо полейте ему, может в себя придёт…
И оглянувшись, тихо и жёстко уронил:
“Всё, иди… Пояс тебе вернут. Иди, я сказал!” А потом повернулся
к лежащему на земле мальчишке и снова принялся за дело.
Данька переступил с ноги на ногу и,
поддерживая спадавшие брюки, молча зашагал к трассе. А оттуда
уже бежал размахивая длинными руками чернявый и взъерошенный
Пика, и позади него, подпрыгивая на ухабах тащился старенький
разбитый Москвич-“пирожок”. Данька успел только подумать,
блин, и как же они его в нём повезут? Как вдруг позади услышал
верещавший голос малОго Борьки:
- Раш!… Раш!!! Он глаза открыл…\
Глава
5
Ромка открыл глаза, сам того не заметив, он, кажется, снова
задремал. Утром мама разбудила Ромку, накормила завтраком,
чмокнула в нос и ушла на работу. Мальчик немножко почитал.
Потом он лежал на кровати и наблюдал, как движется по потолку
солнечный зайчик. И мысли были какие-то приятные. А потом
бац и заснул.
Мальчик протянул руку и поправил белую
полоску бинта на тонкой загорелой ноге. Кожа под бинтом нещадно
зудела. Ромка тихонечко поскреб повязку ногтем. Вздохнул.
Лежать почему-то было неудобно, он пошарил под собой и вытащил
из-под поясницы книжку – “Граф Монтекристо”. “Что не делается,
все к лучшему”, - подумал он философски. Занятия в школе
начались уже неделю назад, все ребята парятся в душных классах.
В такую-то жару! А он лежит себе дома в одних трусах … и
еще в бинте. Книжки почитывает. Не жизнь, а малина! Жаль
только на улицу выходить нельзя, да и вообще доктора не велели
пока ногу нагружать. Иначе, мол, швы разойдутся. Но Ромка
втайне от мамы уже пробовал ходить, осторожно наступая на
больную ногу. Получалось неплохо, и не больно почти. Только
чешется, зараза! Мама говорит, это хорошо – чешется, значит
заживает. Правда, от этого не легче.
Ромка взбил подушку, откинулся на
нее и раскрыл книжку. “Монтекристо” он перечитывал уже раз
в третий, и все извивы сюжета помнил почти наизусть. Но все
равно было интересно, ведь хорошие книги, сколько их не читай,
не надоедают. Особенно Ромке нравился второй том, в котором
мстительный граф, бывший некогда капитаном Эдмоном Дантесом,
расправляется со своими обидчиками изобретательно и жестоко.
Ромка вспомнил, о чем ему мечталось,
до того, как его сморил сон. Не иначе как Монтекристо навеял.
Правда, до конца он тогда “додумать” не успел. Но ничего,
можно сейчас! Мальчик улыбнулся и прикрыл глаза, книга, выскользнув
из расслабленных пальцев, упала на пол. Ромка не стал ее
поднимать. Мальчик целиком и полностью был погружен в свои
грезы. Он представлял себя высоким мускулистым парнем лет
двадцати пяти, с застывшей на благородном лице жестокой усмешкой
мстителя. Вот он возвращается в Москву, вот он подходит,
нет, лучше подъезжает в шикарном спортивном автомобиле, к
своему бывшему дому. Заходит в парадное, легко взлетает по
лестнице (к черту лифт!) на шестой этаж. Останавливается
перед дверью, наверное, она будет не знакомая, обитая черным
потрепанным дерматином, а какая-нибудь стальная-бронированная.
Решительно, большим пальцем вдавливает кнопку звонка. Дверь
открывается. Вот он сладкий миг мести! Ромка дает жирному
банкиру (в розовом махровом халатике, бррр!), похитителю
чужих квартир, ровно столько времени, чтобы тот мог до смерти
перепугаться, узнав в мускулистом молодом человеке того мальчишку,
которого он вышвырнул когда-то на улицу вместе
с мамой. Потом Ромка бьет его в рыхлое банкирское пузо. Банкир
падает, визжит, как недорезанный хряк, сбегаются охранники.
Ромка укладывает одного, второго. Но их слишком много. Ух,
как их много! На него наваливаются, пытаются скрутить, но
вверх по лестнице на выручку Ромке уже бежит красивый широкоплечий
парень с пронзительно синими глазами.
Черт! Синеглазый!
Фантазм развеялся, Ромка снова был
Ромкой, маленьким, но честным тринадцатилетним мальчуганом,
которого мучила одна проблема: как вернуть деньги синеглазому
незнакомцу. Что бы такое придумать? Ромка ни имени его не
знает, ни адреса точного. А если бы и знал … Много ли пользы
от такого знания? Ведь пацан живет во вражеском микрорайоне,
куда ни один держинец в здравом уме и твердой памяти не сунется.
Думай, Ромка! В который раз он понукал самого себя, но за
прошедшие с момента драки две недели Ромка так и не смог
придумать мало-мальски путного способа, как вернуть деньги
владельцу и самому остаться целым и невредимым. А тут еще
эта нога!
Денег было много, почти две тысячи,
а точнее тысяча девятьсот двадцать рублей. По Ромкиным меркам
целое состояние. Больше, чем мамина зарплата за месяц! А
вдруг мальчишке они нужны срочно, вдруг их семья голодает.
Или … у него тяжело болеет кто-то из родственников, ведь
Ромка первый раз увидел мальчика возле больницы. А что если
это деньги на лекарство?! Что же делать?
Ромка буквально изводил себя этими
мыслями. Конечно, с присущей всем мальчишкам легкомысленностью
он иногда напрочь забывал и о Синеглазом, и о плотной пачке
замызганных сто- и пятидесятирублевок, которую тот засунул
Ромке в карман. Засунул в самый драматический момент их поединка.
Кажется, тогда Ромка упал после удачно проведенного мальчишкой
приема, и в ногу ему впился злосчастный осколок. Со стороны
мальчишки это был жест отчаянья … и еще это было доверие,
которое нельзя было не оправдать. Иногда Ромка забывался,
зачитывался интересной книжкой, мечтал или смотрел старенький
черно-белый телевизор, оставленный прежними хозяевами квартиры.
Но если мысли о чужих деньгах накатывали, избавиться от них
было, ой, как трудно! Рождались самые неимоверные планы. Например, проникнуть “на Волгу”, переодевшись девчонкой.
Девочек обычно не трогали, тем белее малолеток. Но где взять
девчачью одежду? Да и потом правило “неприкосновенности слабого
пола” работало далеко не всегда. Чего далеко ходить, Пингвин,
прежний бригадир держинцев, поймал двенадцатилетнюю девочку
с соседней улицы, когда та шла за молоком для младшего братишки.
Но ее беду “Молочная кухня”
находилась на улице “Дзержинского”. Двадцатилетний подонок
затащил девчонку в гараж своего папаши и там изнасиловал.
И не один раз! Говорят, он отдыхал, перекуривал и принимался
за несчастную снова и снова. В итоге девочка оказалась на
больничной койке, а Пингвин … нет, не на тюремных нарах,
поближе к параше. Хорошо иметь отцом психиатра! Пингвин тоже
оказался на больничной койке, только в психиатрическом отделении,
с диагнозом “вялотекущая шизофрения”. Оказывается у “больного”
было обострение, и он не отдавал себе отчета в своих действиях.
Урод! Говорят, он и мальчишками не брезговал, даже своими
держинскими. Некоторое время назад маленький Борик ходил
странной походкой и часто плакал. Это после того, как побывал
у Пингвина в гараже. Вот урод же! Номинально Пингвин все
еще оставался главой держинской бригады. Хотя последнее время
всем заправлял Раш. Скоро его должны были “короновать” официально.
Нет. Вариант с переодеванием отпадал.
Надо было придумывать чего-нибудь новое. Ромка решился, наконец,
рассказать обо всем маме и попросить у нее совета. Мама всегда
знала, как нужно поступить, чтобы получилось правильно и
честно. Конечно она огорчится, ведь Ромка обманул ее. Когда
Рашид на руках, как маленького, принес его домой, - это было
уже после больницы, где ему на скорую руку (на скорую ногу,
хи, хи) наложили швы и выпроводили восвояси, сославшись на
отсутствие койко-мест в травматологическом отделении, - они
сказали, что Ромка играл с ребятами в футбол, упал и порезался.
Ромка не любил врать маме и делал это, только чтобы лишний
раз ее не волновать. Решено: он все расскажет, и мама ему
поможет. Вмести они придумают, как вернуть Синеглазому (узнать бы, как его зовут) деньги!
Кстати, у Ромки ни на секунду не возникло
сомнения в том, что чужие деньги необходимо вернуть. Сладкое
и подленькое искушение потратить их на себя, проесть на сладостях,
купить новые джинсы, взамен испорченных, так и не появилось.
Вот, что значит хорошее воспитание!
Мама вернулась в шесть вечера, принесла пакет кефира, батон
теплого белого хлеба и новую книжку любимого Ромкой писателя
Сергея Лукьяненко. “Мальчик и Тьма”.
- Воспользовалась служебным положением,
- объяснила она, выкладывая принесенное на стол в крошечной
их кухоньке - это из последних поступлений, всего два экземпляра
пришло. Там еще Кир Булычов был, но его Зиночка взяла своему
Сережке. Рашид твой обрадуется, он, кажется, тоже без ума
от этого Лукьяненко. И чего вы в нем находите?! Лучше бы
уж Бунина читали, там как раз для вашего возраста. Про любовь.
- Фу, мам! – Ромка, балансируя на
здоровой ноге, чистил картошку у мойки. – Мне про любовь
еще рано, а Раш и так все знает. Я, кстати, сейчас тоже классику
перечитываю – “Графа Монтекристо”. Вот!
- Тоже мне “классика”! – весело возмутилась
мама. – А что касается возраста … шекспировскому Ромео, между
прочим, тринадцать лет было! Постой … нет, это Джульете было
тринадцать, а Ромео – четырнадцать. В общем, Шекспира надо
читать, а не Лукьяненко какого-то.
- Странный вывод, - съязвил Ромка,
он подпрыгал на одной ноге к столу и плюхнулся на табуретку.
Отломил от батона горбушку, принялся с аппетитом ее жевать.
- Картошку можешь уже жарить, я почистил,
- пробубнил он с набитым ртом.
- Ну зачем ты, Ромаш, - запоздало
пожурила мама. – Лежал бы уж.
- Надоело мне лежать! И потом, я же
на больную ногу не опирался. Целую кастрюлю картошки на одной
ноге перечистил! Новый рекорд для книги Гиннеса!
- Журавленок ты мой, - мама ласково
растрепала Ромкины волосы. – Ой, Ром, забыла тебе рассказать.
Знаешь, кто к нам в библиотеку сегодня заходил?
- Ален Делон? – Ромка вспомнил имя
любимого маминого актера.
- Да нет! Рома, ты не поверишь, –
мама выдержала эффектную паузу. – Мальчик синеглазый с твоего
портрета! Ужас, как похож. Пришел записываться, поздновато,
конечно в тринадцать лет. Его зовут … Даниял, кажется, а
фамилия … уже не помню. Ромаш, ты меня слушаешь?
Данька! Даня! Дань! Пели в Ромкиной
голове серебряные колокольчики.
