перевод Анна Арбор

главы 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26

Предупреждение переводчика: Уважаемый читатель, если вы – не хлебнувший лиха мальчик-проститутка, вы можете найти эту повесть чересчур патетической.

Предупреждение автора: Здесь встречаются описания секса между несовершеннолетними, а также между несовершеннолетними и взрослыми. Повесть не документальная, но основана на реальных личностях, событиях, населенных пунктах и исторической ситуации. Нет никакой связи между именами героев и настоящими именами их прототипов

ГЛАВА 1. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Сколько я себя помню, секс для меня всегда означал, что меня трахают в попу.

Я думаю, что впервые сподобился с соседом, веснушчатой личностью двумя годами старше моего. Стояло лето 1947, мне было шесть. Мы забрались пописать в водопропускную трубу за домами, такими одноквартирными пригородными домами, выстроенными вдоль улицы сплошной стеной. Он поймал меня на попытке посмотреть на его кок.

– Хочешь потрогать, Малкольм? – поинтересовался он, подавшись вперед бедрами.

«Абсолютно!» – ответил бы я, если бы открыл рот, но не стал отвлекаться на слова, а молча протянул левую руку и захапал чужое достояние. Сосед, по фамилии Картер, то ли уже имел опыт, то ли просто был морально готов.

– Если ты возьмешь его в рот и поездишь на нем, я потом возьму твой, – предложил он.

Я с отвращением отверг идею брать в рот предмет, из которого только что пописали. И вообще, я точно знал, чего хотел и о чем давно строил планы.

– Не-а, но можешь вставить его в меня там. – Я показал на свой тыл.

Картер опешил, однако секунд через пять сказал:

– Давай! Идем в кусты.

Я в свои шесть лет как-то не подумал, что мы были на виду. Собственно, в тот момент я вообще думал только об одном, о долгожданном настоящем госте после всевозможных пальцев, карандашей, свечек и прочих неодушевленных суррогатов.

Мы заползли под высокий куст, нависавший над землей, как купол, оставляя достаточно места для людей нашего роста. Мой старший товарищ уже расстегнул штаны по дороге.

– Сними шорты и трусики, – скомандовал он мне.

Я снял оба предмета одежды вместе и нагнулся, уперевшись ладонями в колени. Картеру пришлось слегка присесть на полусогнутых ногах, чтобы его тверденький питер лег ко мне в ложбинку. Я взял себя за попу и постарался раздвинуть ее пошире. Картер нашел искомый вход и некоторое время своим сухим коком тщетно вминался в мою плоть. Но я знал, как помочь этому горю.

– Его надо намочить. Покапай на него слюной.

Картер сразу признал справедливость моих слов и накапал от души себе и мне. Основательно обслюнявленный, он поерзал, снова нашел дырочку и частично протиснулся. Я был в восторге, но Картер остановился.

– Мне так неудобно. Встань на четвереньки.

Я охотно повиновался, воодушевленный первым кратким визитом.

Картер пододвинулся ко мне сзади, накапал еще слюней, нагнул свой кок головкой вниз, приставил к нужной точке, нажал и проскользнул на всю длину.

У меня перехватило дыхание. Волнующее ощущение от вторжения теплого гладкого предмета, движущегося по своей, а не моей воле, вызвало во мне экстаз, о каком я даже не мечтал.

– Качайся, – выдал я излишнее указание, когда снова обрел дар речи.

Картер пару раз выдвинулся и задвинулся на пробу, а потом ухватил меня за голые бедра и заработал, трясь об меня своей плотью изнутри и ударяясь в меня при каждом толчке. Я отпустил свою попу и скрестил руки под подбородком. Мой маленький пенис был тверд, как пенек от куста, об который я стукался головой.

Я бы хотел, чтобы это счастье длилось вечно, но Картер через пару минут пискнул, въехал в меня до конца и встал, прижавшись к моей попе и содрогаясь.

– Еще, давай еще! – обратился я с напрасной мольбой.

– Не могу, он щекочется. Стой, не двигайся, – сказал Картер и, к великому моему сожалению, вытянулся из меня.

Он сел на корточки и стал разглядывать свой красный клювик, который еще немного подергивался. Я перевернулся и тоже посмотрел, ожидая увидеть как минимум пару коричневых пятен, но он сиял, как только что из ванны. Я хотел, чтобы Картер вставил его обратно. Да и моя раздувшаяся сосиска нуждалась во внимании.

– Мне пора. Можем повторить завтра, если хочешь, – сказал Картер, натягивая трусики. Я почувствовал, как у меня в груди разрастается паника. Поправляя на ходу шорты, Картер стал выбираться из-под куста, служившего нам шалашом.

– Нет, Картер, подожди… – Перед моим носом открыли коробку с самым вкусным на свете печеньем, но позволили только один раз понюхать. Я отчаянно желал большего. Хуже того, я еще не умел отрываться сам. Горе мое было безмерно.

На следующий день я поджидал Картера у трубы, нетерпеливо поглядывая на их заднюю калитку. Мне казалось, что я прождал чуть не целый день. Когда Картер наконец появился, он передвигался пригнувшись и все время оглядывался. Я же думал только о том, как снова заполучить к себе его питер и продержать там подольше.

Все повторилось, как накануне, разве что слюна на этот раз была использована сразу.

– Ну почему ты не можешь еще? – спросил я, пока он натягивал трусики, которые только опускал до щиколоток.

– Мне сегодня вообще нельзя было выходить. Мне надо скорее домой, а то будет беда. – И он смылся. Мне хотелось криком кричать.

В последующие дни он ввинтил мне еще с дюжину раз, а потом мой отец объявил, что мы переезжаем в другой район, в большой дом. Я еще успел убедить Картера пососать меня перед допуском в свои тылы. Тем не менее, я ни разу не достиг главного результата и даже не подозревал о таковом; когда я чувствовал, как Картер начинает дергаться под конец, я полагал, что это он просто так развлекается.

Переезд был подан как желание жить поближе к моей новой школе, куда я должен был пойти через две недели во второй класс. За год до этого меня, как способного ребенка, выпихнули из детского сада в школу в возрасте пяти лет вместо положенных шести; шесть лет мне исполнилось только в ноябре.

Подлинным мотивом переселения был карьерный взлет моего отца, инженера-эксперта. Во время войны он работал главным инженером самолетостроительной компании, а через несколько месяцев после Дня победы над Японией основал собственную консалтинговую фирму и стал зарабатывать хорошие деньги на военных контрактах, как его отец в тридцатые годы.

Надо отдать ему должное, успехи моего отца базировались не на блате, а на упорном труде и знаниях, которые он почерпнул у своего отца. Его отец настоял, чтобы его сын сам обзаводился деловыми связями. Мой отец работал по многу часов, каждый вечер приносил домой чемодан с бумагами и засиживался над ними до поздней ночи за своим столом в маленькой комнате на втором этаже.

Мой дед был суровый человек, выходец из низов, сын фабричных рабочих; он не любил сантиментов и был строгим католиком. Мое первое воспоминание о нем – как он задал мне взбучку в трехлетнем возрасте; я так и не понял, за что. Я никогда его не любил, как и его супругу, такую же строгую и чопорную.

Мой отец унаследовал от своего отца религию и нерасположенность к нежностям. Я не помню, чтобы он хоть раз обнял меня или сказал что-нибудь приязненное. Мы никогда не разговаривали, как отец с сыном. Однажды, когда мне было пять лет, он, по настоянию моей матери, поиграл со мной в мяч несколько минут, но зазвонил телефон, и все кончилось.

Но отцовское невнимание – это пол-беды; хуже была отцовская раздражительность и склонность к вспышкам гнева, при том что раздражителем нередко оказывался я. Тогда мне доставались увесистая затрещина, или приказ удалиться в свою комнату, или обе кары сразу. После долгих бесплодных попыток как-то заслужить расположение отца я просто стал поменьше попадаться ему на глаза.

Моя мать, как и ее мать, была домохозяйкой; она содержала в чистоте и порядке дом и меня, единственного ребенка; еще она почти ежедневно принимала у себя гостей, с которыми играла в бридж.

Она тоже была ревностной католичкой. А ее родители, насколько мне было известно, ходили на мессу чуть не каждый день.

Но мои дедушка с бабушкой по материнской линии были добрые и любящие. Дедушка все время мастерил для меня подарки; правда, это были религиозные сувениры – статуэтки, которые он сам раскрашивал, деревянные четки и даже игрушечная деревянная рака с рюмкой с золотым ободком в качестве потира. А еще от него легко было получить монетку в 25 центов, что было немало для ребенка в те времена.

К сожалению, моя мать не была из того же теста, что ее мать. Ее внимание ко мне было поверхностным и неубедительным. Я не помню, чтобы она обняла меня, оторвав от земли, или посадила к себе на колени; возможно, она делала это, когда я был младенцем. Не то чтобы она обо мне не заботилась. Она заботилась, но я не видел в ней желания потратить на меня лишнюю минуту, сделать что-нибудь особенное специально для меня. Я еще вернусь к своим сомнениям и их последствиям в дальнейшем.

Главное, что я хочу донести до читателя сейчас касательно моих отношений с родителями, – что таковых, по существу, не было. Докучливый щенок на моем месте получил бы столько же ласки, если не больше. На меня тратили деньги, но не время. Мне адресовались распоряжения, но не похвала.

Хотя отец с матерью со мной практически не общались, каждое воскресенье мы вместе ходили на мессу.

Первый класс я проучился в приходской католической школе. Потом доходы моего отца взлетели, как его самолеты, и меня перевели в частную католическую школу, тоже с монахинями, разве что капельку менее консервативными, и тоже с небольшими классами. Школа имела гимнастический зал, но без раздевалки и душа. В дни физкультуры мы надевали спортивные майки и трусы под школьную форму. Еще там был плавательный бассейн с кабинками для переодевания; у кабинок были запирающиеся двери, чтобы переодеваться в полном уединении. Официальные купальные трусы представляли собой именно трусы, длинные и мешковатые, которые скрывали все.

Даже в туалете были перегородки между настенными писсуарами. Хуже того, монахини все время твердили нам о целомудрии, ставя его превыше прочих добродетелей, к коим нам надлежало стремиться. Нас проинструктировали не расстегивать ширинку, пока не встанешь перед писсуаром. Я имел привычку писать, опустив шорты, – это было запрещено особым запретом. Монахини при младших классах без зазрения совести заходили в туалет для мальчиков, проверяя, как мы храним наше целомудрие. Беда, да и только.

Наш новый 20-комнатный дом располагался на участке в два с половиной акра* с большим старым дубом и другими деревьями. В доме было семь каминов, передняя прихожая, задняя прихожая, передняя лестница, задняя лестница, подвал и просторный чердак. На полпути по склону от дома до границы владения имелся большой сарай, в котором раньше держали лошадей и экипажи. Мой отец его наглухо заколотил, заявив, что не хочет, чтобы там поселились вагранты*. Я впервые услышал это слово и решил, что это какие-то вредные животные вроде гигантских белок.

Соседские дома были в том же стиле. Позади дома наш участок ограничивался улицей, по другую сторону которой шел пустырь, а за пустырем полторы мили* леса с широким болотистым ручьем. В полумиле* вверх по этому ручью располагался старый, основанный сто лет назад негритянский поселок, состоявший из ветхих домов, обшитых вагонкой; воду там брали из колодца на склоне позади поселка. У них было электричество, но не было телефонов. Дорога к ним вела грунтовая. Ни у кого из жителей не было ни машины, ни грузовика.

Я уходил в лес каждый день, чтобы скрыться от стерильности моего нового мира и поиграть на ручье, выкапывая отводные каналы и строя домики из веточек; я воображал себя лесным отшельником.

В один прекрасный день – где-то в течение второй недели занятий в школе, – когда я возводил из камешков мост через отводной канал, ко мне подошел ладный черный мальчик моего роста – позже он сказал, что ему то ли семь лет, то ли восемь, он точно не знает. Из-за пышной шапки густых черных волос его голова казалась немного великовата. Кожа у него была настолько темно-коричневая, что еще чуть темнее получилась бы угольно-черная. У него было приятное узкое лицо и прямой нос с широкими ноздрями. Огромные круглые глаза, как мне показалось, смотрели мне прямо в душу. Мне никогда не внушалось страха перед темнокожими и вообще перед какими бы то ни было категориями людей, так что я приветствовал его без колебаний.

Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Потом мальчик подошел поближе и присел. Через дырку в комбинезоне высунулась коленка.

Он спросил:

– Че' строишь?

Я пустился в подробные объяснения, где в моем домике кухня, гостиная, спальня и ванная, и где к нему будет вести мост.

– Ага, – сказал он.

Пока я возводил крышу, он молча смотрел, а потом спросил:

– Ты тут живешь?

– Там, – ответил я, показывая себе за спину через плечо.

Он посмотрел.

– Где?

Я встал, повернул его за плечо в нужном направлении и показал туда, где за деревьями примерно в полутора сотнях ярдов* виднелась полоска зеленого пустыря. Он нагнулся, вглядываясь.

– Где большие дома?

– Ага. А ты?

Он повернул меня за плечо – мы теперь обнимали друг друга за плечи – в направлении вверх по течению ручья, в сторону черного поселка. Хотя он был старше на год или два, мы были одного роста. Но он так легко меня повернул, что я почувствовал, что он сильнее меня.

– Как тебя зовут? – спросил я. – Я – Малкольм.

– Ма… чего?

– Малкольм.

– Гм. А я – Фредди.

Он снял руку с моего плеча, чтобы предложить рукопожатие. Я впервые в жизни пожал руку другому мальчику. Пожатие у него тоже было сильнее, чем у меня. Он улыбнулся; я улыбнулся в ответ.

– Хочешь поиграть? – спросил я.

И мы чудесно провели время. Поначалу он мне все время уступал, потом стал проявлять инициативу. Но когда я выхватил у него игрушечный грузовик, который он хотел употребить как лодочку, он подчинился, пожав плечами. Боюсь, что, будучи единственным ребенком и не имея опыта игр, в которых не все происходит по-моему, я был склонен к диктаторству. Несколько раз Фредди бросал на меня недоуменные взгляды, а потом позволил мне командовать.

Мне казалась странной его речь; иногда я ее с трудом понимал.

– А почему ты так смешно говоришь? – спросил я.

– Это ты смешно г'ришь. Я г'ришь как мо' мама. А ты как белый, – закончил он с добродушной улыбкой.

Я спросил, где он учится. Оказалось, он не ходит в школу, потому что у матери нет денег на трамвай и автобус, чтобы ездить в черную школу на другом конце города. Может быть, он пойдет на будущий год, если маме удастся устроиться на хорошую работу. Она работала кухаркой в одной семье в паре миль* отсюда.

Я ничего не знал о сегрегации. Я понятия не имел, что в большом городе на востоке США, где я жил, для людей разных цветов существовали отдельные школы, отдельные кинотеатры и отдельные рестораны. В отличе от южных штатов у нас не было специальных законов, запрещавших нам вместе учиться, развлекаться и обедать; мы сегрегировались де-факто.

– А почему ты не ходишь в государственную школу? – Всего в квартале от нас была государственная школа.

– Не', неграм туда нельзя. Неграм можно то'ко в школу для негров.

– А кто такие негры?

Фредди стало смешно.

– Это я. Я – негр.

Яснее не стало.

– В смысле?

– Да вот же, ви'шь? – Он встал и развел руки, широко улыбаясь, даже щурясь при этом.

Я тоже встал и посмотрел на него.

– И что?

– Ни фига-то ты не зна'шь. – Он подошел, взял меня за руку и прижал к своей. – Ты – белый, я – черный. Мы разные, ви'шь?

Я посмотрел, но увидел только две мальчишеские руки, одна более мускулистая и более темная, ну и что.

Фредди наклонился вбок и заглянул мне в глаза.

– Те' мам' ниче' про нас не г'рил?

Передо мной открывался целый новый мир. Мои родители действительно как-то не говорили при мне на расовые темы. И в моей школе все были белые. Я, разумеется, видел отличия между собой и Фредди. Я и раньше видел негров, но не находил, что они особо выделяются. Все люди чем-нибудь отличались от меня. У меня были прямые светло-коричневые волосы, светлая кожа, которая легко сгорала на солнце, и синие глаза. У других ребят бывала более темная кожа, которая при загаре становилась коричневой; бывали темные волосы, бывали рыжие вьющиеся волосы; некоторые дети были толстые, некоторые тощие. Я полагал, что эти различия в порядке вещей, как между большими и маленькими собаками или между кошками и львами.

Фредди выпрямился.

– Ты во'ще ни'че ни'да не слы' про негров?

Я пожал плечами. Я слышал слово, но не в том контексте; так назывались племена в Африке, а при чем тут Африка?

– Ну так почему ты не можешь ходить в государственную школу?

– Я не зна'шь. Мама г'ришь, нельзя, и все тут.

Я размышлял об этом, пока мы играли, но в конце концов просто решил принять это как очередную тайну мироздания.

Я спросил его про отца.

– Его убили, на войне, во Фран'. Давно, лет пару-тро'ку.

– Как это случилось?

– Он работал, сверху падал большой бомб. Мам' должны за не' деньги, но пока ниче' не дал.

В моей маленькой голове Вторая Мировая была мешаниной разных концепций. Я знал про День победы над Японией, потому что родители на этот день пригласили гостей. Отец ненавидел японцев, за то что они убили его брата. В тот день я единственный раз видел его пьяным.

Одна девочка в бывшей моей приходской школе говорила, что немцы убили ее отца, но мы, американцы, отомстили, убив кучу «краутов», как она их называла. Монахини все время собирали деньги на китайских сироток, потерявших родителей на войне.

Я не знал, где находится Франция, не знал, немцы или японцы убили там отца Фредди, но я был уверен, что они ужасные люди, если делают такие мерзости.

Фредди никак не давалось мое имя.

– Мокм, – говорил он.

– Мал-кольм, – поправлял я.

– Макм, – перевирал он.

И мы повторяли снова по кругу. Наконец он упер руки в бока и заявил:

– Тут нико' нет, кроме нас, и ты зна'шь, кого я зва'шь.

Я не хотел потерять товарища по играм, и ограничился глупой улыбкой.

В какой-то момент я спросил, почему у него драная майка, и почему один ботинок без шнурка.

– Так мы бедные, я ж те' г'рил. Я и в школу не ездишь, помнишь?

И мы играли, пока я не испугался, что опоздаю к обеду. Мы договорились встретиться завтра после школы.

На следующий день я принес ему шнурок для ботинка и майку, которой, как я надеялся, мама не хватится.

– Те' мам' порол по по', ко'да узна'шь, что ты отдал ме' ма'ку.

Я слышал про порку от других ребят, но на своей шкуре еще не испытал.

– Моя мама меня не бьет.

– Тогда ты 'сливчик. Мо' ме' дерешь все время, ни за что.

На следующий день мы решили построить каменный брод через ручей. Мой новый друг на всякий случай снял свои коричневые ботинки; носков на нем не было. Я же рискнул и в итоге намочил сразу ботинки, носки и штаны, когда поскользнулся на осклизлом камне и плюхнулся попой в грязную ледяную воду. Фредди так хохотал, что насилу вытащил меня.

Я стоял на берегу и смотрел на себя, оценивая масштаб катастрофы и перспективы получить первую порку в своей жизни.

– Че' стоишь, снимай-выжимай. У ме' есть спички, бу'м сушить на костре. Боти'ки тоже надо, ви'шь, совсем зеленые! – И на него снова напал смех.

Нисколько не стесняясь своего тщедушного тела, я разделся. Мы пару раз простирнули мои штаны, чтобы смыть глину и зеленую слизь, а потом выкрутили их вдвоем; я скручивал штанины, а Фредди верх. Фредди был вдвое сильнее моего, и несколько раз вывернул штаны у меня из рук. Мои трусики и носки он выжал сам, потому что было ясно, что у него выжмется не в пример больше.

Развесив мою одежду по нижним веткам, прополоскав мои ботинки и насадив их на палки, которые он воткнул в землю, Фредди принялся собирать хворост. Я присоединился. Он знал, как разжечь огонь: построил маленький вигвам из сухих веточек, а большие ветки разложил вокруг. Фредди пояснил, что научился этому, помогая матери собирать хворост и разводить огонь в их дровяной плите. Костер разгорелся с одной спички. Когда пламя подросло, Фредди подложил дрова покрупнее. Жар был приятен моей голой плоти.

Потом Фредди наломал сухих веток и, оперев их друг на друга, возвел вокруг костра сушку для моей одежды и обуви. Я восхищался познаниями Фредди о вещах, о которых сам даже не подозревал. Если бы не Фредди, я бы просто пошел домой мокрым или не пошел бы домой, пока не высох; оба варианта сулили большие неприятности от матери. Фредди оказался специалистом по части предотвращения родительского гнева.

Он устроил мне удобное сидение на круглом камне с толстой мховой подушкой, который нашел на склоне. Мое восхищение перешло в поклонение.

– Ме'кий дик, – заметил он через костер, показывая подбородком на мой пах.

Я думал, что «Дик» – это такое имя, и поэтому не был уверен, о чем он говорит. Я посмотрел на свой живот.

– Дик – это что?

– Ты че', не зна'шь, что такое дик? Это кок, висю'ка между ног.

Теперь, уточнив, что нужно, я воззрился на обсуждаемый орган, пытаясь сравнить его с немногими виденными у других.

– Ну и что, они у всех маленькие.

– Ска'шь тоже! Мой в два раза больше.

– Ну уж и в два. Дай посмотреть.

Фредди встал, не ломаясь, расстегнул лямки комбинезона и позволил ему упасть. Трусиков на нем не было, и я сразу увидел его пенис, и вправду вдвое толще моего, и вдобавок длиннее. Вы можете легко угадать, какая была первая моя мысль: как бы получить его к себе в попу.

После того, как год и неделю монахини учили нас, каким злом является секс, я уже не был так непосредственен, как со своим соседом. Какое-то время я молча смотрел, подыскивая безопасные слова. Фредди стоял перед костром, позволяя любоваться собой.

– А ты… э… а до какого он вырастает в ванне? – В ванне я наиболее активно играл со своим и исходил из того, что все делают то же самое.

– У нас нет ванны, а растешь большой. Хо'шь уви'шь?

От волнения я не нашел слов и подтвердил свой интерес просто кивком.

Не сходя с места, Фредди пожевал губами и начал массировать свой пенис между большим пальцем и остальными пальцами правой руки. Он поднялся за считанные секунды. Мой поднялся столь же быстро без ручного вмешательства.

Я не мог отвести от него глаз. Про монахинь я и думать забыл.

– Хочешь вставить мне туда? – спросил я прерывающимся голосом, показывая на свою попу.

Фредди уставился на меня с ошарашенной миной. Я замер, ожидая резкой отповеди.

– Ты хо'шь те' трахал в попу? – осведомился он, наклонив голову.

Я снова потерял дар речи и молча кивнул.

– Ты, белый, 'сихопат. C'ча' я сдела'шь те' лежак.

Я едва мог дышать. Если бы попы могли увлажнять себя, у меня в этот момент побежали бы струйки по ногам. Фредди принялся сгребать мох.

– Че' стоишь, Макм, мо'шь помо'шь.

Я вскочил и принялся стаскивать собранные Фредди лоскуты мха на ровный участок у костра. Фредди устроил постель длиной от моих коленей до головы. Потом он скинул ботинки и разделся. Но его стройном теле не было ни унции жира. Его кожа была цвета подгоревшего тоста. Я особо отметил букву V, образованную мышцами живота. Она утыкалась прямо в его ошеломительный кок, торчавший, как деревянная вешалка для полотенца в моей ванной.

Мое же тело было мягким, без мускулов. Единственным своим телесным достоинством я считал пухленький тыл. В том нежном шестилетнем возрасте я гордился своей попой.

– Покапай слюной на пенис, чтобы был весь мокрый, – посоветовал я, ложась на отведенное мне место.

– На че'?

– На пенис, глупый.

– На дик, что ль? – улыбнулся Фредди. Я кивнул. – Кто из нас смешно г'ришь, Макм? Как ты ска'л? – переспросил он, показывая на свой дик.

– Пенис. Ты давай, не тяни. – В тот момент я не был расположен углубляться в семантику.

Фредди опустился на колени и придвинулся, встав между моих бедер.

– Ты нико' ниче' не ска'шь?

– Ни-ни, – отвечал я, мотая головой. Я бы перекрестил сердце и поклялся сдохнуть, но, лежа ничком на мхе, это было неудобно.

– Подними, а то не видно, – сказал Фредди, потянув меня за бедра. – У те' ды'ка не мала?

Я знал, что нет, и протянул руки назад растворить двери. Фредди пододвинулся на коленках.

– Не забудь послюнить, – напомнил я.

– Я ниче' не за', не бо'сь.

Я почувствовал, как кончик его кока коснулся моей норки. Он был скользкий и легко просунулся внутрь. Я еще приподнял попу. Фредди воткнулся и высек во мне искры, какие мой бывший сосед Картер никогда не высекал. Я затаил дыхание.

Фредди протиснулся поглубже и навалился на меня, и жар его тела возбудил меня еще больше. Я дотянулся до его бедер, чтобы прижать к себе как можно теснее.

Он начал трахание. Я судорожно вздохнул.

– Макм, ды'ка – первый сорт! – Фредди с энтузиазмом бросался на меня при входе, и каждый раз рассыпал потоки этих искр по всему моему нутру. Фредди вытягивал почти полностью, и каждый раз я пугался, как бы он из меня не выскочил. Я хотел, чтобы это длилось вечно. Я забыл, где нахожусь, забыл про мокрую одежду и костер, – все заслонил тот фантастический костер, что бушевал у меня в ректуме.

Потом Фредди задвинулся и сказал:

– Ложись.

Я лег. Он лег на меня, подвигал попой на пробу и снова начал трахание.

Мне хотелось сказать ему, чтобы он проходил подальше и не останавливался. Руки Фредди скользнули мне под плечи, и Фредди стал проходить дальше. При каждом нажиме он постанывал: «умф, умф». Я снова дотянулся руками до его бедер и пленительно выпуклых ягодиц и стал их поглаживать. Так продолжалось несколько минут, а потом Фредди врезался на максимуме и простонал: «О-о-о-о-о-о!» Он закопался как можно дальше, сколько мог. Я почувствовал, как его кок задергался в моих недрах. «О-о-о-о-о-о!» – повторил Фредди.

Постепенно его тело расслабилось и осело на мне.

– Не вынимай, – попросил я, опасаясь, что он сразу сбежит, как делал мой бывший сосед после куда как менее ярких судорог.

– Да я так мо'шь поспишь, не бо'сь. Те' не 'жело?

– Нет-нет, ты лежи. Только подвигайся еще, хоть немножко.

– Ла'но-ла'но, с'ча'.

Он лежал на мне неподвижно. Я подвигал тылом из стороны в сторону, чтобы лучше ощутить присутствие сказочного кока в своем нутре.

– Я то'ко дров подлож', и мо'шь еще.

Фредди поднялся, оставив меня с пуcтотой и томлением. Он быстро нашел несколько толстых веток, кинул в костер, опять пододвинулся на коленях между моих ног, нашел дырочку и вделся. Искры вновь побежали потоком.

Фредди оттрахал меня по второму кругу; второй раз вышел вдвое дольше, чем первый, хотя Фредди долбил сильнее и быстрее. Под конец он весь вспотел на мне и шлепался об меня с чмокающим звуком, и мне показалось, что мне приспичило пописать. Но это было приятное, прекрасное ощущение; такого прекрасного ощущения я не знал за всю мою короткую жизнь. Это было куда лучше, чем летнее трахание Картера. У меня закружилась голова. Мое тело сделалось легче перышка. Мой питер задергался, как не знаю что. Мне показалось, что я написал в мох. Это был мой первый оргазм. Возможно, сжатие моей попы спустило курок для Фредди; он финишировал через считанные секунды.

Я лежал пластом, пытаясь отдышаться. Фредди снова осел на мне, истекая потом на мои ребра, и тоже никак не мог отдышаться.

– Черт! Я так хо'шь каждый день.

Я хотел того же. Я чувствовал необыкновенную умиротворенность; мне больше не требовалось, чтобы Фредди продолжал двигаться, но было уютно от того, что его кок оставался внутри меня.

Потом Фредди спросил:

– Инт'ес', ско'ко с'ча' вре'?

Тут я заметил, что света от костра стало столько же, сколько от неба. Фредди отделился от меня и посмотрел на свой еще твердый длинный кок.

– А ты не верил, что мой больше.

Фредди пощупал мои штаны. Они не досохли, но мне было пора. Мои трусики высохли, и носки почти высохли, но ботинки остались мокрыми.

Поскольку завтра была суббота, мы договорились встретиться пораньше, на ручье. Я отчасти тревожился, что меня накажут за опоздание и мокрую одежду, но больше думал о волшебном переживании и мечтал продолжить на следующий день.

Вернувшись домой, все еще чувствуя тепло по всему телу, я обнаружил, что мать накрывает на стол в гостиной. Это позволило мне пробраться наверх по задней лестнице, оставшись незамеченным. Я быстро переоделся в своей комнате, повесил мокрые штаны и ботинки в кладовке и пощупал свою дырочку, воскрешая впечатления от недавнего посещения. Потом я расставил игрушечные военные грузовики и солдатиков, создавая видимость, будто я весь день играл в комнате. Но все мои мысли были о пережитом, особенно о новом сказочном ощущении, испытанном моим пенисом. Скоро я услышал, как мать зовет меня, выйдя на заднее крыльцо. Я высунулся из окна и прокричал: «Я здесь, наверху».

Она усомнилась, что я уже давно дома, но мои настойчивые протесты вынудили ее если не поверить, то смириться.

Я рассказал, что пока гулял, встретил у ручья мальчика, с которым подружился. Мой рассказ был воспринят с одобрением, и я сделал следующий шаг.

– Можно он придет сюда завтра на ленч?

– Конечно, дорогой.

В субботу утром я устремился к ручью сразу после завтрака. Фредди появился уже ближе к ленчу; его загрузили работой по дому.

– Хочешь повторить? – спросил я нетерпеливо; мой дик уже упирался в мои шорты.

– Можно, – ответил Фредди.

Мы использовали вчерашнюю постель изо мха. За ночь она остыла. Тем благодарнее я прочувствовал жар тела Фредди, на мне и во мне. Сегодня он трахал медленнее, уходил глубже и заставлял меня извиваться от наслаждения. При каждом толчке мой маленький дик нырял в удобную ямку, которую выдолбил во мхе. Моя голова, как в прошлый раз, закружилась, когда меня начало возносить в оргиастические небеса; спустя считанные секунды Фредди присоединился ко мне.

– Ты-то че' ба'деешь, Макм? – полюбопытствовал Фредди, отдыхая на мне после окончания конвульсий.

– Так, вообще.

Фредди положил подбородок мне на плечо и сказал: «Гм». Немного помолчав, он начал по второму кругу, еще медленнее, но потом остановился.

– У те' с'ча' дик твердый?

– Угу, – ответил я.

И Фредди продолжил свой медленный танец в моем ректуме.

Через несколько скользящих движений он пробубнил мне в ухо:

– Я бы дал те' в ме', то'ко ты больно мал.

Я действительно был мал, дюйма полтора* в твердом состоянии. Так что Фредди, пожалуй, был прав. Да и все равно меньше всего я бы хотел в ту секунду расстаться с его длинным стержнем. Так что я сказал «угу» и не стал развивать тему.

Получилось великолепно. Фредди уютно лежал на мне, не спеша трахая, и это продолжалось рекордное время. Я держался обеими руками за его покачивающуюся попу, жалея, что не могу ее видеть. Руки Фредди снова забрались мне под плечи и начали их пожимать и пощипывать. Моя сосиска отвердела еще больше. Фредди размахнулся, со всей силы ушел на максимальную глубину и начал пульсировать у меня в попе. Я потыкался в мох, тоже желая достичь высшей точки.

– Еще, еще, – взмолился я.

Фредди совершил несколько медленных, половинной амплитуды качков, но этого оказалось достаточно. Искры посыпались через мой ректум в пах и до самого кончика моего донельзя осчастливленного пениса.

Фредди, видимо, почувствовал мою пульсацию.

– Ты тоже 'спытал, да?

– Угу.

– Те' 'рошо, да?

– Угу.

И мы снова полежали так, расслабившийся Фредди на моей спине, его медленно смягчающийся кок еще во мне. Сегодня я испытал две кульминации, как и Фредди. Жизнь была хороша.

Когда мы наконец разъединились, я почувствовал журчание в животе, который решил устроиться поудобнее после периода исключительного внимание к органам, расположенным ниже.

– Я голодный, – сказал я. – Зайдешь к нам на ленч? Я спрашивал у матери, она разрешила.

– Ме' нельзя, Макм, лучше ты к нам. Мам' оставил кучу еды.

– Не-а, если я не приду домой к ленчу, мне влетит от матери. Но я вчера спрашивал, она разрешила тебе придти. Почему ты не можешь придти к нам?

– Негры к белым не ходишь, то'ко на работу.

– Почему?

– Черт, Макм, просто не ходишь. Я к те' 'дешь, ме' ма' порол.

Я ничего не понял, но решил попробовать другой подход.

– Тогда давай я вынесу ленч, и мы поедим за домом. – Я схватил Фредди за руку. – Давай, Фредди, пошли. Будут сэндвичи с ореховым маслом и конфитюром. И молоко с шоколадом, наверно.

Фредди засмеялся.

– Че', прям' так?

Я как-то забыл, что еще голый.

– Но ты идешь?

– Но то'ко не в дом.

Мы оделись. Я проследил, как его похожий на змею кок скрылся за комбинезоном.

Мы выбрались из леса, пересекли пустырь между лесом и улицей, служившей границей фамильного участка, и это еще была только половина пути до дома.

– Большой дом. Макм, ско'к' вас там живешь?

– Только мы с матерью и отцом. Но когда-нибудь у нас будет собака.

На полпути через участок Фредди остановился за большим дубом.

– Я ждешь тут.

Я вздохнул и пошел дальше один. Мать была дома и читала журнал в уголке для завтраков.

– Проголодался, дорогой? А где твой друг?

– Снаружи. Он не идет. Говорит, что неграм нельзя.

Мать не сразу переварила новость.

– Твой друг – негр?

– Он так сказал. А почему ему нельзя зайти?

Мать попыталась не подать виду, но я уловил ее дискомфорт, хотя не понял, в чем было дело. Мать попыталась подсмотреть через мою голову, кто там остался на участке.

– Сколько ему лет?

– Он говорит, то ли восемь, то ли семь. Так почему ему нельзя зайти? – Я начал терять терпение.

Мать вцепилась одной рукой другую, продолжая вглядываться в участок. Наверно, она заметила Фредди. Она прикусила нижнюю губу и сказала:

– А твой друг сам-то хочет зайти?

Я посмотрел в том же направлении.

– Он только сказал, что ему нельзя. А я хочу, чтобы он зашел. Это мой друг, это мой единственный друг, я здесь больше никого не знаю.

Мать вышла через заднюю дверь и уставилась на дуб, примерно в пятидесяти ярдах* от нас, за которым скрючился Фредди. При виде его положения мне захотелось побежать к нему и сесть рядом. Он не просто был моим другом, он был первым настоящим другом в моей жизни. Картер и прочие бывшие мои соседи были в лучшем случае товарищами по играм. Никто из них не возился со мной столько, сколько Фредди. Никто столько не разговаривал со мной, никто столько не делал для меня. В школе дела были еще хуже. Я хотел, чтобы Фредди был со мной в доме.

– Скажи Фредди, чтобы заходил, – сказал я матери, – ну что же ты!

Обычно я не командовал взрослыми. Мы с матерью одинаково были удивлены моим выпадом. Но он сработал.

– Фредди, – позвала мать, только слишком тихо.

Я протиснулся к перилам задней веранды.

– Фредди, – прокричал я, – моя мать говорит, чтобы ты зашел на ленч.

Фредди пошевелился, но не встал. Мать помахала ему, чтобы он подошел. Он встал, оглядываясь.

– Фредди, давай, я голодный, – завопил я.

Он заложил руки за лямки и нерешительно пошел к нам. Я выбежал навстречу.

– Мать говорит, что можно. Идем.

– Ма' узнал, ме' порол. Кто еще дома?

Я взял его за руку.

– Только моя мать. Идем.

Он дал довести себя до веранды. Когда мы проходили мимо матери, у Фредди был такой вид, как будто он ожидал затрещины.

Мать спросила, что мы будем, и приготовила заказанные нами сэндвичи с ореховым маслом и конфитюром, а также фруктовое молоко «Bosco».

Мы пошли помыть руки в уборную между кухней и столовой. Фредди заодно умылся. Я заметил, что в мокром виде его лицо заблестело.

– Че' смо'шь, Макм.

– Ты другой, когда мокрый.

Фредди хихикнул.

– Ты 'сихопат, Макм.

Я взял себе на заметку проявить большую наблюдательность, когда увижу Фредди голым и мокрым.

Пока мы ели, мать, курсируя между столом и раковиной, расспросила Фредди, кто его отец – «Его убил бомб на войне, мэм» – и мать – «Она куха'ка, мэм».

– Да? – Мать отошла к раковине и вернулась. – Так у нее есть работа.

– Е', мэм, но нужно больше.

– Да? А, э, ты знаешь ваш телефонный номер?

– У нас нет 'фона, мэм.

– Ах да. Я ищу кухарку. Ты не знаешь, твоя мать не знает кого-нибудь?

– Не зна'шь, мэм. Я ей ска'шь, что вы спра'л.

– Мам, а попроси саму маму Фредди, пусть она здесь работает. – У меня кружилась голова от мысли, что Фредди сможет приходить каждый день, и мы сможем играть в доме, когда настанут холода. Я прекрасно понимал, что секс под открытым небом утратит свою привлекательность с падением температуры.

Я уговорил Фредди после ленча пойти поиграть в моей комнате. Он был потрясен моими игрушками и одеждой, и сказал, что у меня больше одежды, чем у всей его семьи с кузенами вместе.

В воскресенье, когда мы с родителями вернулись из церкви, на тротуаре у въезда на участок нас ждали Фредди и невысокая черная женщина. Мать Фредди была похожа на него, только взрослая и женского пола. Она тоже была стройная, темная и с такими же большими овечьими глазами. Мой отец не проявил энтузиазма по поводу моего друга-негра и громко поинтересовался, почему я не нашел себе мальчиков моего возраста среди соседей.

– Они все маленькие или совсем большие.

Тогда отец спросил про одноклассников, и я ответил, что они все живут далеко, как же я буду с ними играть?

Мать Фредди была очень любезна; она очаровала мою мать, а со временем и отца. Она предложила приготовить ленч, чтобы доказать свои способности как кухарки. Используя остатки и макароны, она соорудила запеканку, вполне убедив мою мать. Нас с Фредди выставили из кухни, пока они обсуждали денежные вопросы. Мы пошли в мою комнату и играли в шашки, в которых понимали одинаково мало. Мы больше интересовались словами, долетавшими из кухни на первом этаже, чем передвижением деревяшек по доске. Переговоры заняли чуть не полчаса, и в итоге мать Фредди согласилась приступить с понедельника.

Я обнял Фредди со спины, чуть не оторвав от пола. Его мать бросила на него строгий взгляд, так что он не поддержал эти восторги, хотя и не сопротивлялся попыткам его поднять.

К моему горю, мать Фредди увела его с собою домой.

В понедельник после школы я поспешил к ручью, но Фредди не пришел. Когда он не показался и во вторник, я пошел вверх по ручью, собираясь отыскать его дом. Я нашел Фредди сидящим под деревом недалеко от кучки маленьких, темных, некрашенных деревянных домов. Заметив меня, Фредди вскочил, схватил меня за руку и увел с тропинки.

– Черт, Макм. Те' уви'шь, зна'шь, че' ме бу'шь.

Его мать заявила ему, что ей было ясно как день, что «бе' не хо'шь, чтоб сын 'гра' с негром», и что она потеряет хорошую работу, если Фредди будет околачиваться поблизости от меня.

Я был в отчаянии.

– Макм, иди. Пока те' никто не ви'шь, и пока никто не ви'шь, что я ушел. Пожа'ст'!

Я зашагал обратно, пылая гневом, а потом плача и строя планы, как заставить отца объявить матери Фредди, что он может играть со мной.

– А ты не подумал, что он просто хочет играть с себе подобными? – спросил меня отец, когда я начал выяснять отношения с ним в тот вечер.

Про «себе подобных» я просто не понял.

– Он каждый день приходил на ручей играть со мной.

– Ты же не будешь отрицать, что в субботу ты его еле затащил в дом на ленч. Да и в воскресенье он не слишком веселился, когда мы наняли его мать. У него уже есть друзья там, где он живет.

– Неправда. Я видел его, он сидел один. – Я опять нападал на взрослых. Но не чувствовал за собой вины и собирался отстаивать свою правоту.

Вмешалась мать:

– Дорогой, они действительно хорошо ладили.

– Не надо было этого говорить, Сандра. – И отец вышел из столовой.

Я осмелился пойти следом.

– Фредди со мной дружит и хочет со мной играть. Он не делает ничего плохого. Почему ему нельзя играть со мной? – Мой маленький спич начался как тирада, но, когда я почувствовал, что рискую навлечь на свою голову отцовский гнев и кару, быстро снизился до мольбы.

Отец опустился в свое большое мягкое кресло и схватил газету.

– Малкольм, есть вещи, которых ты пока не понимаешь. Вопрос закрыт. Иди делай уроки.

Попробуй сделай уроки, когда слезы душат.

Остаток недели я не разговаривал с отцом. Он делал вид, что не замечает моей обиды, но я ловил на себе его взгляды.

Каждый день и утром в субботу я уходил на ручей и играл там в надежде, что Фредди появится. Но он не появился.

В воскресенье, обиженный и несчастный, я отказался идти в церковь. Мать попыталась меня уговорить, но я уселся в своей комнате, скрестив ноги, в пижаме, и отказался одеваться. Меня оставили дома, чтобы я остыл. Когда родители вернулись, меня оставили без завтрака.

На голодный желудок я оделся в одежду для игр и пошел на ручей, по дороге решив, что должен поговорить с матерью Фредди. Ночью прошел дождь, и листва на кустах и деревьях по сторонам тропинки еще была покрыта каплями. К тому времени, когда я добрался до поселка, рукава моей рубашки, шорты и ноги изрядно вымокли. В поселке было пусто. Я не имел понятия, какой из дюжины домов был домом Фредди. Зато в поселке было много собак, и все они залаяли. Большинство было на привязи, некоторые на очень короткой веревке. Несколько зверей из молодняка не были привязаны и подбежали ко мне, скаля зубы. Устрашенный, я начал отступать.

Из-за дома вышла, ковыляя, старая женщина и замахала тростью, крича во весь свой слабый голосок. Щенки поджали хвосты и отошли, бросая на меня враждебные взгляды из-за плеча.

– Те' кого, мальчик? – спросила она подозрительно.

– Э-э, мать Фредди.

– Все в церкви, сахар. Те' она зачем?

– Э-э, она будет нашей кухаркой, и, э-э, я просто хотел с ней поговорить.

Женщина посмотрела на меня оценивающе и сказала:

– Это к те', белый мальчик, Фредди лез?

– Ничего он ко мне не лез. Фредди мой друг.

Она еще раз посмотрела на меня и объявила:

– Все равно, все в церкви. 'дешь другой раз. Шел, мальчик, шел, я не стоишь не смо'шь собак весь день.

– Спасибо, – сказал я, отходя. Двое непривязанных щенков стояли сбоку, следя за каждым моим движением. – А когда они вернутся?

– Да-да, мальчик, шел.

Я неохотно ушел и посидел на камешке у ручья, печальный и голодный. Потом вернулся домой и встал в дверях столовой на виду у родителей.

Мать в конце концов меня покормила.

В час тридцать я уже вернулся в поселок Фредди. Теперь там было полно народу, большинство еще в парадной одежде. Фредди с двумя другими мальчиками играли в шарики. Собаки предупредили его о появлении чужака. Он бросил взгляд в сторону, потом встал и подошел ко мне. Двое других мальчиков остались на месте и смотрели на нас.

– Макм, ме' за те' влетел. Бабуш' се'дня 'грел ме' па'кой, мам' во'ще порол ремнем. Все равно ниче' не выйдешь; уйди, а то ме' снова драл.

В его глазах стояла такая безнадежность, что я чуть не заревел. Но я должен был попытаться.

– Пожалуйста, дай мне поговорить с твоей матерью. Она думает, что ты ко мне лез. А ты мой друг, и я ей это скажу.

– Макм, я к вам 'дешь, она терял работ'. Тво' папа ска'л.

Я был готов взорваться. Отец лгал мне, и даже хуже. Если бы я знал ругательства, я бы произнес их все. Я очень хотел обнять Фредди на прощание, но на нас смотрели, и я только сказал:

– Ты мой друг, и я заставлю отца разрешить тебе приходить к нам.

С этими словами я отвернулся и зашагал обратно, пылая гневом, как никогда.

По дороге разум начал брать верх, и радикальная версия выступления была отменена. Моя мать принимала пару подруг в гостиной. Я хотел сделать ее союзницей.

Я подошел к ее креслу и шепнул на ухо: «Мне нужно срочно с тобой поговорить». Матерями вообще легче управлять, чем отцами, во всяком случае, так было в 1947 году.

Мать извинилась перед гостями. Я рассказал ей о своем открытии насчет отцовских происков, и у меня немедленно возникло впечатление, что она уже была в курсе.

– Дорогой, послушай, я найду для тебя возможность играть с одноклассниками. Они смогут приезжать сюда, и ты сможешь ездить к ним.

Это был не тот ответ, которого я добивался.

– Я не хочу никуда ездить. Они мне вообще не нравятся. Фредди мой друг. Я хочу играть с ним!

Мать вздохнула, отвела меня на кухню и усадила за стол для завтраков.

– Дорогой, это не так просто. Видишь ли, белые люди и цветные люди просто так друг с другом не дружат. Мать Фредди тоже не хочет, чтобы ее мальчик играл с тобой. – Она остановилась и вздохнула. – Это просто смешно. Дорогой, тебе нельзя играть с Фредди, извини. Я бросила подруг, мне надо идти.

Я встал на скамейку и закричал ей вслед:

– Ненавижу вас! Ненавижу тебя!

Мой отец ворвался через заднюю дверь.

– А ну марш в свою комнату! И ни шагу оттуда до школы!

В моей голове пронеслись варианты вплоть до того, чтобы усесться на скамейку и объявить сидячую забастовку. Я был зол, но боялся пересечь черту, которую нельзя пересекать. Страх победил. Хотя дверью в свою комнату я все-таки хлопнул.

Когда наутро я спустился к завтраку, мать Фредди была на кухне, одна. Я бросил на нее гневный взгляд, но промолчал. Она начала готовить омлет. Я встал, пододвинул стул к буфету, влез на стул и вытащил коробку хлопьев Wheaties. Мать Фредди молча смотрела, как я достаю миску и ложку из сушилки для посуды и молоко из холодильника. Я все время пытался придумать язвительную реплику, но ничего умного в голову не пришло.

В школе я весь день был раздражителен и чуть не ударил мальчика, на которого разозлился. Дома я швырнул ранец на кухне и отправился прямиком на ручей. Там я наконец заплакал. Потом я услышал шаги по сухим листьям. Я поднял взгляд и увидел Фредди. Я подбежал к нему и обнял долгим крепким объятием.

– Макм, – прошептал он, – я тут привел.

Я вытер слезы рукавом. Позади Фредди мялся мальчик постарше, чуть не на голову выше и заметно светлее. Фредди осторожно высвободился.

– Макм, это Дуглас. Мо' кузен. – Фредди приблизился к моему уху и прошептал: – Ему велел смо'шь, чтобы я не ушел, но я ска'л, что он тоже мо'шь, это, сам зна'шь, и мы ушли оба.

Для меня это был сюрприз, но я не обиделся. Я наклонился вправо и посмотрел из-за Фредди на его кузена, который нерешительно мне улыбнулся. У него даже волосы были светлее, чем у Фредди. Я выпрямился и спросил:

– Сзади? – украдкой показывая большим пальцем.

Фредди кивнул. Я не возражал, и не только ради возвращения Фредди. Я всегда был готов познакомиться с новым пенисом. Я обнял Фредди снова.

Постель из мха, которую мы сделали в прошлый раз, засохла и скомкалась, так что Фредди, Дуглас и я принялись готовить новую. Дуглас не сказал ни слова, просто молча исполнял указания Фредди и посматривал на меня нервно, или, может быть, нетерпеливо. Меня разбирало любопытство, мне хотелось увидеть, какой у него пенис, большой ли. Дуглас был намного больше Фредди, но тоже был в комбинезоне, который все скрывал.

Фредди предложил Дугласу начать первым, но Дуглас подтолкнул его ко мне, по-прежнему молча. Я уже вынимал ноги из шорт и был полностью гол до того, как Фредди сбросил свой комбинезон. Дуглас осмотрел меня сверху донизу.

Я лег на свежий мох и приподнял свой тыл. Фредди покапал слюной на свой кок и пододвинулся. Я закрыл глаза в предвкушении. Он вошел гладко, наполнив мое тело крошечными бабочками. Дуглас сел сбоку на корточки и смотрел, не отрываясь. Фредди устроился на мне, мгновенно согрев своим жаром. Он начал качать в меня, толкая в мох мою маленькую сосиску, отчего та увеличилась.

Дуглас залез рукой к себе в комбинезон. Фредди протолкнулся глубже, и я забыл про зрителя. Я кончил первым, опередив Фредди минуты на две как минимум. Я надеялся, что он полежит на мне, как раньше, но он шепнул мне на ухо: «С'ча' Дуглас, а потом мы мо'шь еще».

Фредди осторожно приподнялся, и его кок выскочил. Дуглас нервничал. Он что-то шепнул Фредди на ухо. Фредди был раздражен.

– Снял штаны, Дуглас. Ниче' те' не бу'шь, если ты ниче' не ска'шь.

Дуглас вздохнул и расстегнул лямки. Кобинезон упал, открыв чистые трусики, которые спереди оттопыривались кое-чем торчащим. Дуглас сел на камень, снял ботинки, потом комбинезон, медленно, одну штанину за другой. Потом настал черед снятия футболки, один рукав, другой рукав, голова. У Дугласа было гладкое тело, не такое мускулистое, как у Фредди, и кожа землистого цвета. Живот у него был совершенно гладкий и плоский. Наконец Дуглас засунул большие пальцы за резинку трусиков и, нерешительно глядя на Фредди, нехотя начал их снимать. Выпрыгнул пенис, превосходивший размерами все виденные мной ранее. В полтора раза длиннее, чем у Фредди, толще, и его головка плотно натягивала крайнюю плоть. Пара шариков размером со спелые вишни низко висела в мягкой коричневой мошонке. Никаких волос видно не было; впрочем, я о них и не знал еще.

Фредди сказал:

– Высокий йеллер, да?

Я не понял, но кивнул. Мои мысли вертелись вокруг вопроса, насколько вероятно, что пенис Дугласа окажется велик для моей дырочки.

Дуглас трижды плюнул себе на ладонь и растер слюну по своему донгу.

– Твой Дуглас слишком большой, – сказал я Фредди. Этим летом я безуспешно попытался использовать ручку метлы. Она была той же толщины, что кок Дугласа.

– А ты попро'. Макм, бу'шь больно, ска'шь стоп.

Дуглас опустился на колени между моими ногами, наклонился вперед, оперевшись руками по сторонам от меня, и попытался прицелиться кончиком к моей дырочке. Фредди опустился на колени рядом, направил Дугласа в пункт назначения одной рукой, а другой нажал на его тыл. Мне сразу стало больно. Я увернулся.

– Г'рил я те', я для не' большой, – сказал Дуглас.

На лице у Фредди было написано полное отчаяние. Он нагнулся к моему уху: «Тогда взял в рот, чтоб он не г'рил про нас. Ты не думай, мы шел сюда, их мыл».

Идея была отталкивающая. Но зато Фредди мог побыть со мной. Я оглянулся на четыре твердых дюйма* Дугласа, торчавших поверх моей попы.

– А ты в это время вставишь свой? – попросил я Фредди жалобно.

– Можно.

Фредди поднялся и зашептал на ухо Дугласу. Слушая Фредди, старший мальчик массировал свой пенис. Потом он нахмурился и встал. Фредди подтолкнул его вперед. Дуглас уселся передо мной, раздвинул свои ноги и засунул их мне под плечи; его кок оказался на уровне моего носа. Я осмотрел его в поисках следов мочи или вообще грязи. Но он выглядел чистым.

Фредди залез на меня сзади, и его кок проскользнул внутрь. Как всегда, это было здорово.

– Ну, Макм. Открыл рот и качал.

Я приподнялся на локтях. Дуглас подался вперед, и головка его кока оказалась у моих губ. Я принюхался, но он не пах ничем, кроме кожи. Я открыл рот. Дуглас подался вперед еще больше. Его кок вошел в мой рот и лег на мой язык. Я сомкнул губы на стволе и слегка пососал. Он был ничего, гладенький и не такой противный, как я боялся, скорее даже приятный.

Фредди нажал на мою голову сзади. Кок Дугласа прошел до задней части моего рта, и я чуть не подавился. Я убрал свою голову в прежнее положение. Фредди передвинул руку мне на макушку и принялся нажимать и оттаскивать, двигая мой рот по скользкому стволу Дугласа. Во мне Фредди был почти неподвижен. Я поерзал попой, чтобы напомнить Фредди о его бездействии. Он понял намек и начал качать синхронно с движением руки на моем затылке. Я плотнее сжал губы на Дугласе и начал гладить языком по мягкой нижней стороне его кока. Дуглас начал качаться. Его брюшные мышцы стали напрягаться. Я погладил его живот одной рукой, наслаждаясь гладкой плотью и движением мышц под ней при каждом наклоне ко мне. Я обнаружил, что мне нравится иметь в себе два кока. Мне даже начал нравиться подростковый пенис Дугласа.

Потом Фредди отпустил мою голову, протиснулся руками между мной и Дугласом и, как обычно, ухватил меня за плечи, начав трахать сильнее и глубже. Моя голова, не нуждаясь более в гиде, качалась по своей воле. Мой питер начал приближаться к своему взрыву в своей ямке во мху. Кок Дугласа раздулся, напрягся, втиснулся подальше и угостил меня сюрпризом странного горько-сладкого вкуса, выстрелив своей юной спермой вдоль задней части моего языка. Я невольно проглотил. Фредди ускорился, ударяясь в меня при каждом толчке. Я кульминировал, сжимая еще содрагающийся кок во рту и другой, скользящий туда-сюда в моем тылу. Это подействовало на Фредди, который запульсировал, но покачал еще.

Когда я поднял взгляд, Дуглас улыбался.

– Ты был прав, Фредди, Макм – секса. Х'ошь мо'шь сюда хоть каждый день.

Фредди, как обычно, расслабился на мне, не вынимая питер из меня. Кок Дугласа начал смягчаться, что позволило мне съехать по стволу и лечь лицом на гладкий пах и плечами на бедра Дугласа. Я обнял его за талию. Дуглас обнял меня за голову. Фредди снова начал трахать, его голова оставалась у меня между плечом и щекой. Для Фредди это был третий раз подряд, который должен был занять много времени. Лучшего я и желать не мог.

Когда мы наконец закончили с сексом, мы поиграли на ручье и построили переход на другой берег. Мы с Фредди оставались голыми, а Дуглас надел трусики, прикрыв свой симпатичный округлый тыл и красавчик-питер.

– Дуглас, ты намочишь трусики. Лучше сними их, – посоветовал я.

Фредди понял, чего я хочу, и велел кузену раздеться. Дуглас рассмеялся и выскочил из трусиков. Если у Фредди попка была маленькая и поджарая, то у Дугласа покачивалась пара притиснутых друг к другу воздушных шариков. Я больше внимания уделял разным частям Дугласа, чем игре; в конце концов я поскользнулся на камне и упал все в ту же холодную грязную воду. Падая, я схватил Фредди за руку, и повалил вместе с собой.

Если Фредди и досадовал, но лишь на то, что я при этом развалил возводимую им конструкцию из камней. Фредди быстро развел костер, чтобы нам согреться и высохнуть. Я не отрывал глаз от сияющего блеска, который приобрело его мокрое тело. Фредди посмотрел на меня странно, когда я пробежал пальцами по его спине. «Что ты дела'шь, Макм?» В ответ я смог только глупо улыбнуться.

Сидя у костра, я узнал, что двенадцатилетний Дуглас никогда не ходил школу, но что он подрабатывает со своим дядей – мойщиком окон. Его отец умер от сердечного приступа пару лет назад. Оба мальчика были уверены, что причиной приступа было пьянство. Мать Дугласа была посудомойкой при баре и ресторане в небольшом шоппинг-бизнес-центре в паре сотен ярдов* ниже по ручью, где кончался лес. Бабушка, та старая женщина, которая отогнала от меня собак, на самом деле была прабабушкой Фредди и Дугласа. Их бабушка умерла прошлой зимой. Их дедушка был чистильщиком обуви в отеле в центре города. Они все ходили в церковь, кроме прабабушки. Ее не брали, потому что она громко пукала и всех смущала.

Я вернулся домой к вечеру, позже положенного, но никто мне ничего не сказал. Я постарался напустить на себя обиженный вид, чтобы они не догадались, что я снова виделся с Фредди. Мать Фредди ушла, помыв тарелки после обеда, незадолго до восьми.

Фредди, Дуглас и я встречались всю неделю каждый день и в субботу утром. Мы доделали наш каменный мост, построили что-то вроде шалаша на дальнем склоне холма, влезли на увитое лозами дерево и устроили на нем сторожевую башню, а также трахали и сосали. Дугласу ни разу не удалось разрядиться больше одного раза, хотя в четверг он попробовал и так старался, что у меня скулу свело.

В субботу мы прошли вниз по ручью до опушки, за которой располагался шоппинг-центр. Мы влезли на большое дерево и смотрели на белых людей, приезжавших на своих автомобилях и на трамвае, у которого здесь была конечная остановка, и на белых детей, которые забегали в отдел газированных напитков в дальнем углу. Мы засекли пару тинейджеров, которые целовались под мостом через ручей. Потом мы вернулись на свою сторожевую башню и обсудили, кто кем хочет стать, когда вырастет. Дугласа влекла карьера управляющего отеля. Фредди разрывался между плотником и чистильщиком обуви. Я хотел работать кем угодно, но чтобы жить в лесу.

В воскресенье днем, разведя костер, чтобы было не так холодно, мы не снимали рубашек и занимались сексом два часа к ряду. Фредди разрядился четыре раза. Дугласу наконец удалось довести свой рекорд до двух, причем второй раз он трахал меня между хорошо смазанными бедрами. Под конец нам пришлось довести костер до максимального размера и придвинутся к нему настолько, насколько это было возможно, не поджарив свои голые попы.

В понедельник было уже совсем холодно. Наступил октябрь. Я пошел в школу в куртке. В этот день никому не захотелось раздеваться, так что я пососал своим друзьям коки, вынутые из ширинки комбинезонов. Нужно было найти теплое уединенное место. Мне приходила в голову только моя спальня.

Вечером я сказал матери:

– Мам, мне до сих пор не с кем играть. Я хочу, чтобы Фредди опять разрешили сюда приходить.

– Дорогой, не будем начинать все заново. Иди делай уроки.

Расизм моих родителей усложнял мне жизнь. Я пересмотрел наши взаимоотношения и нашел их неполноценными. В школе я услышал о разнообразных способах совместного времяпровождения родителей и детей. Я слышал это от детей и там, где мы жили раньше, просто как-то не обращал внимания. Оказывается, другие родители брали с собой детей не только в церковь. Еще они помогали детям делать уроки. Они даже разговаривали с детьми на разные темы. Мои же дарили мне все игрушки и предметы одежды, какие я хотел, и предоставляли значительную свободу, но и только. Мой отец со мной не играл и тем более не разговаривал. Один мальчик сказал, что его родители каждый вечер приходят к его постели подоткнуть одеяло, немного поговорить и пожелать спокойной ночи. В моем доме такого не бывало. Мать обещала свозить меня в гости к другим детям поиграть и организовать визиты ко мне; я, признаться, не проявил инициативы, но и мать больше не упоминала о своем обещании, данном при отказе снять запрет на игры с Фредди.

Я задумался, а любят ли меня мои родители.

На следующий день я поделился своими мыслями с Фредди. Он сказал, что отца у него нет, так что эту часть он отказывается комментировать, а мать у него все время работает, так что они не очень много времени проводят вместе. Тем не менее, она разговаривает и с ним, и с двумя его младшими сестрами, разговаривает обо всем на свете. А еще иногда несколько семей куда-нибудь ездят вместе. Прошлым летом они два раза были на пляже для черных. Фредди не сомневался, что его мать любит его, и очень сильно.

– Тут кому как повезло. Бобби Куорла па' колотишь, когда выпьешь, ни за что; и ниче' ему ни'да разреша'шь.

Мы чуть не весь день обсуждали проблемы с родителями. Оба моих друга пришли к выводу, что их матери строговаты, но это ничего, не считая, конечно, запрета нам с Фредди играть вместе.

– Эт' тво' па' ска'л нельзя, ма' б нам дал игра' ско' хо'шь.

Позиция моего отца приводила меня в ярость, бессильную, но страшную.

Я уже немного узнал про расизм, на примере отцовой неприязни и по замечаниям, услышанным в школе. Так, я теперь знал, что значит слово «ниггер», и какой заряд презрения оно несет. Я только не мог взять в толк, почему мои одноклассники, не имея знакомых негров, разве что кухарку, могли их так низко ставить. Я решительно не понимал, почему один человек может считать другого человека не человеком.

Дуглас начал все чаще играть со своим пахом. Фредди сказал, чтобы я обслужил его, пока у него не случился «приступ». Я отсосал обоих мальчиков, хотя хотел гораздо большего. Мой дик отвердел, но остался совершенно проигнорирован.

В среду шел дождь, но в четверг потеплело достаточно для полноценного секса в полураздетом виде с костровым подогревом. В пятницу похолодало, и штаны лишь минимально опускались для проникновения. А Дуглас опять вынул свой из комбинезона. Вечером я нашел у себя два старых одеяла и взял их с собой в субботу утром. Это вышло удачно. Мы спрятали их под сторожевым деревом, но нас беспокоило, что с ними станет во время дождя.

В воскресенье после успешного повторения отказа от похода в церковь я отыскал на чердаке засунутый туда отцом непромокаемый армейский вещмешок. Одеяла отлично в нем уместились, и даже осталось место. Вдобавок цвет хаки облегчил маскировку от посторонних глаз.

Спустя несколько недель я увидел в газете объявление о распродаже настоящих армейских спальных мешков, в комплекте с влагонепроницаемым чехлом. Я загорелся идеей достать такой мешок, но у меня не было ни денег, ни представления о том, как доехать до склада по указанному адресу. Я вырвал страницу и показал Фредди с Дугласом. Они показали ее знакомому, который умел читать. Он сказал, что может съездить купить, если мы добудем деньги. Нужно было семь долларов, включая билет на автобус.

Никто из нас в руках не держал подобной суммы. Мне ежедневно выдавали по пять центов на школьные траты. Если бы я вдруг попросил семь долларов, я получил бы не деньги, а лишние подозрения. Но я уже столько времени копил в себе обиду на родителей, что без особых угрызений совести прибег к воровству.

Мне хватило мозгов не красть все сразу, а таскать по мере возможности доллар-другой монетками. Семь долларов в 1947 году были большие деньги.

Отец оставлял бумажник на столике, когда уходил в душ, ложился спать или работал на газоне. Мамины деньги все время лежали в одном из ее кошельков. За две недели я наворовал у них в общей сложности девять долларов двадцать пять центов, и никто ничего не сказал.

В следующую субботу утром Фредди выдал семь долларов своему человеку. Он обещал привезти мешок в течение дня. Вернулся он только поздно вечером, в стельку пьяный. Фредди с Дугласом обыскали его карманы и нашли только четвертак.

Мы остались без денег и без агента для покупки спального мешка. Дуглас решил, что доберется и сам, распрашивая дорогу. Числа он читать умел, так что сесть на нужный автобус было не проблема.

Пошла первая неделя ноября (оставалось несколько дней до моего дня рождения), когда мне удалось накопить новые семь долларов. Фредди поехал с Дугласом. Они потратили чуть не весь день, но нашли склад, купили спальный мешок и с победой вернулись. У нас остался минимум времени, чтобы его испытать.

В нем было тепло и уютно, хотя и колюче для голой плоти. Фредди трахал меня, пока Дуглас ждал снаружи, кутаясь в куртку и одеяла. Пока он не видел, я поцеловал Фредди в щеку, рядом со ртом, когда он натягивал обратно комбинезон. Фредди промолчал. Дуглас влез ко мне. Мне пришлось встать на четвереньки и отползти в дальний конец мешка, чтобы Дуглас мог в нем вытянуться, лежа на спине. Вообще-то мы никогда так не делали. Дуглас обнаружил, что может качать в мой рот, и делал это самозабвенно. Фредди потом сказал, что снаружи казалось, будто в мешке дрались две собаки.

Мать, видимо, вспомнила про мой день рождения в воскресенье в последний момент. Она пообещала отметить его в понедельник вечером. Мы разъели торт на десерт, и отец подарил мне доллар.

Я же про свой день рождения помнил все время. Мне наконец должно было исполниться семь, как всем моим одноклассникам. Я сказал об этом Фредди в субботу и потребовал подарок.

– Макм, у ме' же нету денег.

– Тогда сделай для меня что-нибудь.

Эта мысль привела его в восторг, впрочем, не прервав секса.

В воскресенье днем они двое принесли мне тарелку с холодным цыпленком, холодными отварными овощами и куском кукурузного хлеба с медом.

– Мо' ма' готовил, – сказал Фредди с гордостью.

В школе о моем дне рождения никто не упомянул, но в школе ничьи дни рождения не упоминались.

Я понемногу сдружился с некоторыми одноклассниками, с не самыми популярными. Я был неспортивный и не интересовался тем, чем интересовалось большинство, так что попал в ту особую категорию, неизменно образующуюся в каждой школе, – в категорию ребят, которых последними выбирают в команду и не принимают в игры на школьном дворе. Единственный мальчик, который меня немного заинтересовал, был высокий тощий семилетка с огромным носом, который разделял мои взгляды на негров. Он никогда не пользовался словом «ниггер» и даже обозвал дураком Томми Аткинса, самого популярного мальчика в классе, когда тот стал объяснять, что, как ему объяснил его отец, ниггеры учатся в отдельных школах потому, что они тупые и не способны к спорту. Томми обозвал Глена «ниггерлавером». Я взял Глена за руку и увел от греха на другой конец игровой площадки.

К сожалению, кроме непредвзятости в отношении негров у нас не было ничего общего. Академически Глен был одним из самых медленных в классе. Его интересы сводились к животным в зоопарке, куда он заставлял водить себя одного родственника за другим, и комиксам. Я мог переносить эти темы в умеренных дозах, но Гленовы нескончаемые гнусавые разглагольствования о шее жирафа заставляли меня сбегать в уборную.

Рождество 1947 выдалось для меня удачное, и не из-за того, что родители и родители родителей накупили мне игрушек, а из-за радости на лице Фредди, когда половину их я в тот же день передарил ему. А потом меня ждало еще большее счастье. Трижды в течении каникул, пока его мать отлучалась за покупками или с другими поручениями от моей матери, нам удавалось прокрасться в мою спальню и позаниматься любовью в постели. В последний раз они вернулись рано. Мне пришлось заманить их в гостиную, чтобы дать Фредди прокрасться к заднему выходу. Зато по два оргазма каждый мы имели в теплой постели, а не в колючем спальном мешке.

Школьный год тянулся бесконечно, скрашиваемый, впрочем, днями и выходными утрами с Фредди, иногда вместе с Дугласом, хотя он стал появляться все реже. Фредди сказал, что Дуглас работает со своим дядей, мойщиком окон. Меня это устраивало. У него появились неприятные волоски вокруг его растущего кока, который он стал слишком глубоко запихивать мне в горло. В тесноте спального мешка я несколько раз пытался поцеловать Фредди в губы, но он не давался.

Но мы пробовали разные секс-новшества. Мне понравилось лежать на спине, прижав ноги к ребрам. Так я мог обнимать Фредди и наслаждаться ощущением его живота на моем коке. Иногда он капал туда слюной для смазки, и каждый раз я кончал раньше Фредди, и тогда пульсирующие сжатия моего ректума подвигали и Фредди перевалить через бруствер, и ура-вперед.

Я пытался уговорить его пососать меня, но ничего не добился, как и с поцелуями. Но он согласился подергать меня, пока я сосал его или он меня трахал.

Больше всего мне нравилась физическая близость, которую позволял нам секс. Фредди постепенно стал главным человеком в моей жизни, легко затмив моих отстраненных родителей. Наша игра далеко зашла. Половина моих игрушек переселилась на сторожевое дерево. Мы облазили каждый дюйм в лесу до самых новых домов, которые строились в полутора милях* от меня, далеко за домом Фредди. Я заставил мать купить мне лишних тетрадей и учебников, заявив, что мои кончились и истрепались. Я начал учить Фредди тому, чему меня учили в школе. Он схватывал все на лету, и уже через несколько недель мог написать большинство букв алфавита и начал немного читать. Мы могли и пользовались возможностью говорить обо всем, что приходило в наши семилетние головы.

Четырнадцатого марта этого, 1948 года Фредди исполнилось восемь лет. Мы обнаружили это случайно за несколько дней до события. Одна из кузин Фредди, шестнадцатилетняя Вивиан, была докой по части дней рождения и сказала пятилетней сестре Фредди, что у ее брата день рождения всего через несколько дней после ее, который был одиннадцатого. Сестра Фредди заговорила с матерью о своем дне рождения и упомянула между прочим, что ее день рождения недалеко от дня рождения Фредди, так что их можно отпраздновать вместе. Эти слова младшей сестры Фредди были подслушаны сестрой Дугласа, и та передала их ему. А Дуглас рассказал нам. Фредди задал матери прямой вопрос, она извинилась и пообещала что-нибудь организовать в ближайшую субботу, на следующий день после самого дня рождения. Все эти события произошли в течении двух часов в воскресенье 9 марта.

Я, естественно, захотел подарить Фредди подарок. Он уже имел кучу моих игрушек в своем доме, а также играл теми, которые были спрятаны на нашем лесном сторожевом посту. Я хотел подарить что-нибудь полезное. Хотя Фредди был на восемь месяцев старше меня, мы были одного размера, поэтому мне сразу пришла мысль об одежде. У меня было полно всего, включая несколько красивых курток и свитеров. Однако была проблема: что подумает его мать? Рождественские подарки мы прикрыли историей про раздачу игрушек семьями по другую сторону леса. Мы заставили Дугласа поддержать эту ложь, и у матери Фредди не было времени ходить проверять. Не забывайте, Фредди было запрещено ко мне приближаться, не то мой отец грозился уволить Марту из кухарок.

Новая куртка Фредди пригодилась бы; его была драная и с мехом только на одной стороне. Но я не смог придумать правдоподобную историю, откуда могла взяться новая куртка. Я бы предпочел устроить Фредди сюрприз, но пришлось прибегнуть к его помощи, чтобы придумать оправдание для владения курткой.

Мы рекрутировали Дугласа, но и втроем ничего не придумали. Если бы он заявил, что подработал на кого-то, а те по доброте душевной расщедрились на куртку, что уже само по себе было шаткой историей, мать Фредди побежала бы их благодарить. В конце концов куртка так и осталась в моей кладовке. Фредди принес мне с празднования кусочек цыпленка и кукурузного хлеба с медом, а я одарил его чем мог – отсосом и трахом с ерзанием попой.

Не представляю, что думали отец с матерью про мои долгие отлучки из дому. Наверно, просто радовались, что я не путаюсь под ногами.

Потом настали летние каникулы. Несмотря на мое отчаянное сопротивление, меня отправили в лагерь YMCA*, четыре недели жить в домике с сетками на окнах, с ужасным столовским пойлом, заслуженно прозванным «баг джус»*. Нас распределили в домики по двенадцать человек согласно возрасту, и я оказался одним из дюжины визгливых семилеток. В общем, это было ужасно. Кормежка была помои. Уборные были «латрины»: мы писали и какали в зловонные дырки в широкой деревянной доске. Душевые были холодные и без крыши. Зато здесь не принято было прятать тела. Все были голые у всех на виду. И все равно первые две ночи я плакал, вспоминая Фредди. Моим средством заснуть была мастурбация с мыслями о Фредди и его коке во мне; роль последнего исполнял мой палец.

В моей лагерной жини было и несколько светлых пятен. Во-первых, я подсмотрел, как один из вожатых имел секс с двумя подопечными, примерно одиннадцати лет, из домика напротив моего.

Примерно на пятую ночь я не мог заснуть, переполненный мыслями о Фредди. Я сидел и сонно глядел через сетку в темноту, слушая сверчков, как вдруг послышался шепот и сдержанное хихиканье. Скрипнула дверь, и из домика напротив выскользнули три фигуры в одеялах. Они прошли по дорожке к лесу в тридцати ярдах от меня, светя фонариком. Я подумал было, что они идут к уборной, но они прошли мимо нее. Мои мысли вернулись к Фредди.

В воскресенье вечером, оказавшись одним из немногих, а в своем домике даже единственным, к кому не приехали родители, я опять не мог заснуть. Опять открылась та же дверь, и снова три фигуры припустили по той же дорожке. Скорее из желания убить время, чем рассчитывая на что-нибудь особенное, я спустился со своей верхней койки, надел тенниски и, как был в пижаме, отправился вдогонку. Преследование было нетрудным благодаря пляшущему лучу фонарика. Недалеко протекал шумный широкий ручей, так что я их не слышал, и они не могли услышать меня. Они остановились на площадке для пикников. Один мальчик сбросил одеяло, запрыгнул на сколоченный из досок стол, снял пижамные штаны и принялся крутить попой и играть со своим стояком. Луна была во второй четверти, и в ее свете я увидел, что одним из тройки был мужчина. Он схватил танцора за руку, уложил на стол и принялся облизывать пах мальчика вокруг питера. Второй мальчик сел на скамейку напротив и смотрел. Первый мальчик схватил взрослого за голову, поднял и опустил на свой кок. Второй мальчик положил руку взрослому на макушку и принялся нажимать каждый раз, когда голова поднималась.

Мой дик отреагировал. Я начал массировать себя.

Мальчик на столе начал качать в рот мужчины. Его товарищ начал гладить его между ног, касаясь шариков. Первый мальчик сказал что-то и вдруг сел, крепко прижав голову мужчины к своему паху. Второй мальчик быстро снял пижаму и трусики и начал сталкивать товарища со стола, но первый мальчик жестом попросил подождать. Второй мальчик не послушался. Он уселся на стол рядом с товарищем и начал тащить голову мужчины к себе. Первый мальчик наконец уступил и отодвинулся.

Меня укусил комар. До этого момента я так был поглощен уведенным, что не обрадил внимания на окружающее зудение. Болезненный укус заставил меня признать существовавние насекомых. Я замахал руками, отгоняя мерзких кровососов. Я вспомнил, как первый мальчик на столе несколько раз махал руками, и понял, в чем было дело. Теперь этот мальчик держал фонарик, светя в центр событий. Я ясно видел лицо мужчины. Это был вожатый двух групп мальчиков. Второй мальчик продержался дольше, а когда кончил, остался лежать. Я понял, что он достиг оргазма, потому что он схватил голову вожатого и прижал к себе.

Мальчики о чем-то немного поспорили, а потом первый мальчик опять снял пижамные штаны, которые успел надеть, и снова лег на стол, но уже на живот. Вожатый развел ноги мальчика и сунулся туда лицом; было ясно, что он все там облизывает. Потом он встал, снял свои пижамные штаны и трусики, и запрыгнул на стол позади мальчика. Фонарик светил на большой мужской кок, пока его владелец капал на него слюной. Мужчина опустился пониже, его кок нырнул мальчику между ног. Он что, запихал его внутрь? Если так, это должно было быть очень больно. Мужчина лег на мальчика и начал трахать. Мальчик с фонариком подпихивал поднимающуюся и опускающуюся задницу. Меня опять укусил комар, но я не обратил внимания. Я мастурбировал на максимальной скорости. Наверно, мы с мужчиной кончили примерно в одно время.

Потом вожатый отодвинулся и мальчик встал. Его товарищ достал походный ящик, и они стали оттирать стол. Я решил, что на стол попала сперма, что мужчина кончил у мальчика между ног, как однажды Дуглас между ног у меня; мы тогда тоже перепачкались.

Завернувшись в одеяла, троица тихонько вернулась в свой домик. Я следовал в отдалении, размышляя, как бы мне присоединиться к их играм.

Мне удалось разглядеть их получше на следующий день, когда мы все были в бассейне. Я был не в бассейне, а в тени под зонтиком, намазанный мазью от загара, потому что успел сгореть до сочного красного цвета. Те двое оказались очень симпатичными мальчиками с сильными телами и светлыми волосами, не такие хиляки, как я, скорее, как Томми Аткинс в моем классе. И мужчина, стройный и сильный, вряд ли заинтересовался бы мной. И вообще, у мальчиков и так был этот мужчина, а у него они. Но все равно у меня встало.

Я пошел за двумя мальчиками в раздевалку, чтобы посмотреть на их коки в душе. Фредди всегда говорил, что трахать гораздо приятнее, чем давать сосать. Вдруг они предпочтут мою маленькую тесную попу мужскому рту.

У одного мальчика кок оказался не многим больше моего. Но у другого он был побольше, примерно как у Фредди.

Весь день я был рассеян во время наших занятий; мои мысли возвращались к поиску идей, как попросить мальчика с большим коком трахнуть меня, чтобы он не отверг мое предложение и чтобы о моем предложении не узнал весь лагерь. Я так ни на чем не остановился, хотя некоторое время обдумывал, не заговорить ли с вожатым, вдруг он что-нибудь предложит.

Во время отбоя я оглядел остальных одиннадцать мальчиков в моем домике. Парочка была ничего, и коки у них были достаточно большие, чтобы наполнить меня, но они напоминали моих одноклассников: они игнорировали меня, если я предлагал поделать что-нибудь вместе. Увы, неспортивные мальчики не пользуются популярностью. Был, правда, один мальчик, Джимми, у которого был солидный пенис, и он им много играл. Наш вожатый все время убирал его руку с паха, говоря, что это неприлично. У Джимми была толстая мускулистая попа и сильные ноги, но верхняя половина не внушала. Лицом он походил на моего первого трахальщика, Картера: тоже был квадратный и веснушчатый.

К концу второй недели я уже мастурбировал каждую ночь плюс убегал при случае в лес для добавки, и отчаянно тосковал по другому телу, страдая от одиночества без Фредди. Джимми становился все желаннее.

В субботу днем я умудрился встать рядом с ним в уборной.

– Я тоже много играю со своим, – сказал я, – только так, чтобы мистер Джонс не видел.

Джимми посмотрел на меня, массируя свой пенис.

– Как?

– Я делаю это в постели и в лесу.

– Нет, я хотел спросить, что ты делаешь?

– Вожу вверх-вниз, вот так. – Я продемонстрировал свою мастурбационную технику с использованием кончиков пальцев.

Он повторил мои действия.

– Так?

– Ага.

– А потом?

– Просто делай так, пока не станет совсем хорошо.

– Сколько?

– Несколько минут. Пойдем в лес?

– Не-а. Мистер Джонс нас поймает. И вообще нам надо на стрельбу из лука.

– Подожди, давай скажем, что нам нездоровится, и вернемся в домик.

– Там нас кто угодно может увидеть.

– А мы оттуда уйдем по тропинке в лес. Я знаю место.

Его кок распрямился. Меня так и подмывало взять его своей рукой.

– Ладно, – сказал Джимми.

Вожатый кивнул, когда мы отпросились вернуться в домик. Мы прошли за домики мимо площадки для пикников, вверх по склону и за перевал. Там царила полная тишина, никого не было видно. Я предложил остановиться здесь.

Я расстегнул шорты и опустил трусики. Джимми последовал моему примеру. Я забыл об осторожности.

– А хочешь вставить свой мне сзади?

Джимми раскрыл глаза. Он посмотрел на мою сосиску.

– Сначала ты мне.

Этого я ожидал меньше всего. Я немедленно согласился, в восторге от того, что узнаю наконец, что чувствовали Фредди и Картер. Джимми понятия не имел, как это делается. Я и сам не был уверен.

– Ложись, – распорядился я.

Он лег на спину.

Я хотел сказать ему, чтобы перевернулся, но решил, что спереди может оказаться удобнее. Фредди в этой позе удавалось проникать глубже. Мой кок чуть не лопался. Я опустился на колени между его ног, задрал их вверх и развел в стороны. Джимми сообразил и приподнял свой тыл, сколько мог. Я накапал слюны себе на кок и Джимми на дырочку, потом склонился над ним. Мне пришлось подвинуться вбок, но потом я попал куда надо и сразу протиснулся внутрь. Внутри было невероятно влажно и жарко. От моего паха по телу разлетелись те же бабочки, что порождал Фредди. Я вдвинулся как следует. Джимми закрыл глаза. Я лег на него и начал трахание, осторожно, чтобы не вытянуть совсем. Джимми вцепился в свои коленки, стараясь оттянуть их как можно дальше. Пихая, я упирался носками в землю; мой вес лежал на Джимми и на моих руках. Каждый раз, когда мой кок полностью уходил в Джимми, и наши тела соприкасались, от жара у меня перехватывало дыхание. Теперь я знал, почему Фредди так любил это занятие, почему он хотел делать это каждый день.

Не знаю, заметил ли Джимми, что я достиг кульминации. Его поза не изменилась, глаза остались закрыты. У меня закружилась голова от экстаза, заполнившего все мое тело. Я рухнул на Джимми, ожидая, пока содрогания разойдутся.

– Почему ты остановился? – спросил Джимми.

– Твоя очередь.

– Ладно.

Он подождал, пока я слезу, и посмотрел, как я ложусь на листья. Его кок был тверд, как тотемный столб, и торчал под прямым углом к телу. Джимми был одним из немногих необрезанных мальчиков в лагере.

Я задрал свои колени к плечам. Джимми замялся. Он поплевал себе на ладонь, бросил на меня неуверенный взгляд и растер слюну по своему коку. Я покапал себе на ладонь и намочил свой задранный ректум. Джимми потоптался на коленях, прицеливаясь коком в мою дырочку. Я направил его рукой, притянул поближе и засунул его кончик в свою обметанную петельку.

– Давай, входи, – сказал я.

Он влез на всю глубину. Его рот открылся, глаза вытаращились. Мне было почти также приятно, как с Фредди. Джимми начал немного качаться, не вытаскивая полностью, и было видно, что он наслаждается моментом. Я нисколько его не торопил, радуясь за него. Я уже без малого две недели не имел в своей дырочке более самостоятельного квартиранта, чем собственный палец.

Не отрывая глаз от места нашего соединения, Джимми не трахался, а наклонял свой торс, от чего его кок пытался поворачиваться во мне вверх-вниз. Это было чудесно. Не забыть рассказать Фредди. Постепенно Джимми начал раскачиваться сильнее, отодвигая меня вместе с листьями и сдвигаясь следом на коленях и носках. Глаза его теперь были закрыты. Я схватил его за бедра, чтобы не потерять. Джимми открыл глаза.

– В чем дело? – спросил он.

– Ничего-ничего, не останавливайся!

Низ его живота стал тереться о мои шарики и основание моего кока. Я притянул его еще ближе к себе. Джимми начал качаться сильнее и быстрее. Я увидел и почувствовал, как он напрягся. Он стиснул зубы, зачастил, и его сотрясли судороги. Его кок мощно запульсировал внутри меня. Джимми рухнул на меня и обнял с неистовой страстью.

Потом он сказал:

– Вот это да, здорово. Давай еще раз.

Но я, сняв насущный зуд, вспомнил об осторожности; оставаться на открытом месте было неразумно.

– Пока нам лучше вернуться. Мы можем повторить ночью.

Джимми согласился. Мы оделись и вернулись в домик, где застали двоих ребят, которые переодевали шорты; вероятно, намочили в ручье.

После обеда мы с Джимми сказали вожатому, что идем в латрину, а сами ушли в лес, натыкаясь в темноте на каждую ветку и каждый куст. Тишина и темнота испугали Джимми.

– Не, лучше отложим до завтра, – бросил он, направляясь обратно вниз по склону.

Следующий день был днем посетителей. К Джимми приехали мать и четверо сестер и братьев; он провел с ними весь день. Я же опять напрасно прождал вызова и задремал, плача о Фредди.

За обедом Джимми шепнул мне на ухо:

– Пойдем в лес повторим, хочешь?

Я хотел, и мы пошли.

Мы с Джимми умудрились иметь секс не реже раза в день во всех мыслимых и немыслимых местах, включая, представьте себе, ручей. Джимми сидел на подводном камне, а я сел на его каменную колонну. Другие ребята играли в пяти ярдах* от нас. Мы здорово посмеялись, но Джимми не удалось разрядиться. Несколько раз мы занимались этим ночью прямо в домике на его нижней койке. Мы попробовали и в моей, но она ужасно скрипела и могла всех перебудить.

Я показал Джимми, как сосать, но ему больше нравилось, когда его трахали и трахать самому.

Про мальчиков из домика одиннадцатилеток и их вожатого я не вспоминал. Мои потребности удовлетворял Джимми.

Никто из моих родителей так и не приехал, отравив мое последнее воскресенье, как и все предыдущие; но я знал, что позже я побуду в Джимми и он во мне. Я много размышлял, занимаются ли этим другие мальчики. Я решил, что, скорее всего, этим занимается большинство, но делает это так ловко, что никто ничего не подозревает, если не считать того, что я засек тех двоих с их вожатым.

Конец нашей смены был тяжким испытанием для Джимми. Он жил в другом городе, в часе езды от моего. Было очевидно, что мы никак не увидимся до следующего лета. Джимми дал мне свой адрес и телефон. Я дал ему свой адрес, но своего телефона я не знал. Потом мы изловчились устроить еще одно рандеву на склоне за домиками. После того, как мы поочереди побыли друг в друге, Джимми предложил:

– Давай еще раз, на память.

Хотя я только что оттрахал его, Джимми хотел, чтобы последний ход был его. Я не возражал, потому что предпочитал быть получателем. Я поввинчивал ему еще и сымитировал оргазм, потому что хотел по-настоящему кончить, когда Джимми будет во мне. Джимми лег на меня и качал медленно и долго. Тут мы услышали, что нас зовут.

– Поторопись, – сказал я.

Он несколько раз ткнулся с силой и достиг медленного пульсирующего оргазма. Я остался неудовлетворенным, но довольным.

Я добрался до дома только вечером, перед самым обедом. Меня подвез лагерный автобус. Родители не удосужились хотя бы забрать меня из штаб-квартиры YMCA в городе. Мать Фредди готовила обед. Она оторвалась от готовки, когда я вошел, и улыбнулась мне. За последние месяцы мы с ней помирились. Я знал, что не она была причиной нашего с Фредди нелегального положения.

– Как отдохнул?

– Ничего.

– Завел друзей?

– Да, одного, Джимми. Мы много играли, только он далеко живет.

– Слы'шь, Макм, я зна'шь, что ты играл с мо' Фредди. Ты то'ко не води его сюда, а то ме' бу'шь большой беда с твой папа.

– Не буду, обещаю, – соврал я и от души обнял ее.

– Я ска'шь Фредди, что ты здесь, вы за'тра 'гра'.

Мать притворилась, что хочет услышать мой рассказ о лагере, но я видел, что она думает о другом. Отец только сказал: «С возвращением», и взъерошил мне волосы.

На следующее утро я был на ручье сразу после завтрака. Фредди уже ждал меня. Я стиснул его в объятиях, и у меня на глаза навернулись слезы.

– А кто сказал твоей матери, что мы играем вместе? – спросил я, останавливаясь после танца на тропинке.

– Я не зна'шь. Она ни'че. Не порол ме' и во'ще. Хо'шь мо'шь к нам.

– Давай, только давай сначала… – И я улыбнулся. Мы слазили на сторожевой пункт на дереве и достали одеяло. Пока Фредди трахал меня, я сказал ему про Джимми.

– У ко' лучше получа'шь, у ме' или у не'? – спросил он серьезно.

– У тебя.

И вопрос был исчерпан. Фредди лег на меня и положил голову мне на плечо. У него и правда получалось лучше. У меня внутри было уютнее и милее с моим чудесным другом. Потом Фредди вытащил и перевернул меня на спину. Он поднял мне ноги, взяв под коленками, быстро вернулся внутрь и начал медленное, ласковое трахание, растянув наше соединение на рекордное время. Когда он наконец приблизился, я обнял его крепко-крепко и несколько раз поцеловал в щеку около рта. Перед самым началом пульсации Фредди мягко поцеловал меня в губы. Когда его оргазм стих, Фредди перевернул себя и меня на бок, пристроился сзади, накрыл нас одеялом и просто остался лежать так. Я незаметно заснул. Когда я проснулся, не зная, сколько прошло времени, Фредди снова качал в меня тихонечко, не стараясь дойти до оргазма, а просто чтобы было приятно. Я протянул руку назад и стал гладить его спину и попу. Фредди взял в руку мой кок и медленно отмастурбировал до нежного оргазма.

Хотя в тот день я достиг кульминации только один раз, все равно это был самый памятный секс за всю мою жизнь

главы 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26

© COPYRIGHT 2008 ALL RIGHT RESERVED BL-LIT