ГЛАВА
4. ФИЛИП, ВЕСНА 1950
В субботу я позволил матери отвести меня в YMCA, хотя синяки на моем тылу еще
не сошли. Несколько ребят заметило их уже по дороге от раздевалки
до бассейна. В коридоре, ведущем к бассейну, одно из замечаний
услышал вожатый и сказал: «Не стойте на дороге и не суйте
нос в чужие дела».
Отчаянно нуждаясь в товарище и, если честно, движимый надеждой получше рассмотреть
великий кок, я предпринял очередную одну попытку подкатиться
к Филипу, звезде бассейна.
– Научи меня нырять, – попросил я
его. Он как раз прыгал с бортика.
Он оглядел меня и чему-то улыбнулся:
– Идет. Смотри, пацан.
Он отступил на три шага, разбежался
и бросился в воду. Я знал эту технику, но специально постарался
проявить неуклюжесть.
Когда я вынырнул, он присел на корточки
на бортике, восхитительно покачивая большим коком у самого
кафеля.
– Не так. Надо выпрямиться. Вылезай,
я покажу.
Он взял меня за руку (по моей руке
пробежал жар) и вытянул из воды. Потом повторил свой нырок.
Я прыгнул лучше, но с поднятой головой,
зная, что при этом ударюсь об воду грудью.
– Уже лучше, но надо пригибать голову.
– Он еще раз помог мне вылезти и посмотрел на мой следующий
нырок; на этот раз я все делал правильно, голова нагнута,
тело прямое.
Он снова сел на корточки на бортике.
Я украдкой полюбовался на его донг.
– Нормально. Давай теперь вместе.
Мы вошли в воду бок о бок и обменялись
улыбками под водой, всплывая. Его светлые волосы колыхались
вокруг головы, как желтые цветы на переменчивом ветру.
– Наперегонки! – крикнул я, когда
мы всплыли.
Мы приняли горизонтальное положение
и почесали до дальней стороны. Он, конечно, победил, но не
с таким отрывом, как ожидал. Правда, и дистанция была всего
ничего, далеко не оторвешься.
Держась за бортик, он спросил негромко:
– А что у тебя с задницей?
– Отец надрал, сукин сын. – «Сукин
сын» у меня вырвалось непроизвольно, но от души, и я не раскаивался,
что сказал это.
– За что?
Я ничего не знал об этом мальчике
и его отношении к неграм. Ну что ж, сейчас все выясним.
– За то, что мой лучший друг – негр.
Филип сморщил нос.
– Да ладно, наверняка ты еще что-нибудь
натворил. Что вы сделали?
– Ничего. Отец ненавидит всех негров
и запретил мне играть с ним. Он уже второй раз побил меня
за Фредди. – Я немного всхлипнул, произнося его имя. Филип,
видимо, заметил.
– Вот черт. – Голос его прозучал сочувственно.
– А ты где живешь, – спросил я.
Он назвал район, по которому шла трамвайная
линия, кончавшаяся недалеко от моего дома.
– А мы живем рядом с конечным кругом
двадцать пятого. – Я улыбался.
Филип назвал мой район.
– Он самый. Ты там бывал?
– У меня тетя живет около станции
за лесным складом. – У меня в груди росла надежда.
– А ты в какую школу ходишь?
Он назвал государственную школу, о
которой я слышал впервые.
– А ты?
Я назвал свою. Филип упал духом, и
я срочно приступил к реанимации.
– Ты как отсюда добираешься домой?
– Троллейбус номер десять.
– А давай с нами? Отвезем тебя прямо
до дома. – Я нисколько не был уверен, что смогу это устроить,
но какого черта.
– Идет!
Мы поплавали вместе. Он представил
меня друзьям, и они, вроде, не возражали против моего присутствия.
По возрасту они скорее были ближе ко мне, чем к нему. Филип
ходил на субботние кружки YMCA с семи лет и всех ребят знал
по имени.
В этот день на художественном кружке
мы оба нарисовали бассейны с кучей вышек для прыжков в воду,
которых в нашем бассейне не было.
Мать с готовностью согласилась подвезти
до дому моего белого друга. Она распросила его о семье. Отец
у Филипа оказался клейщиком обоев, мать работала в телефонной
компании. У него было две старших сестры. Я видел, как первоначальный
энтузиазм моей матери испаряется по мере поступления этой
информации. Но мой никак не зависел от богатства или бедности.
– Можно ему придти к нам на ленч?
– Ну, не знаю, дорогой, его мать будет
волноваться, где он.
– Я могу позвонить ей, миссис Ллойд.
Она сейчас в телефонной компании.
Я перегнулся через сидение и прошептал
матери на ухо: «Он белый!»
Мать вздохнула и согласилась.
У нас дома Филип позвонил матери,
которая порадовалась, что хоть поест как следует. Моя мать
тоже с ней поговорила немножко, пообещала дать ему денег
на трамвай и проследить, чтобы вернулся домой до обеда.
Кухарка приготовила овощной суп с
ветчиной, салат-латук и сэндвичи с помидорами. Филип съел
все и попросил добавки. Я сказал Дженет, чтобы приготовила
еще. Она нахмурилась, но подчинилась.
Холод не помешал Филипу получить максимум
удовольствия от обследования просторов нашего участка, и
мы несколько раз скатились с ним по склону за домом. Я показал
ему подвал, в котором почти навел чистоту. Он сказал, что
в таком здорово играть в прятки.
В три часа приехал после своего сквош-клуба*
отец. Он открыл заднюю дверь и посмотрел на нас двоих, сидящих
перед конюшенным сараем и беседующих о строительстве домика
на большом дубе. Первым моего отца заметил Филип.
– Это он?
– Ага. Сукин-сын.
Филип посмотрел и шепнул мне:
– Надо же, а на вид приличный. Мой
отец меня, бывало, поколачивал, но такого ужаса, как на тебе,
не устраивал.
– Да, я потом сутки не мог нормально
ходить. Но в первый раз было еще хуже. – Я описал нашу драку,
как я врезал отцу бейсбольной битой по ребрам.
– Ух ты! Нет, мой отец меня бы за
такое убил.
– А он меня почти и убил. Я чуть не
задохнулся насмерть.
Мы еще успели поиграть с самолетиками
в моей комнате. Филип рассказал, что делает авиамодели с
местными ребятами в парке.
Еще Филип спрашивал про Фредди.
– Мы с ним с шести лет дружили. Каждый
день ходили в лес на ручей, если дождя не было. Его мать
работала у нас кухаркой, но отец узнал, что я играл с Фредди,
и уволил ее. – И я рассказал историю, которая закончилась
моим избиением, и как Марта за меня вступалась, и угрожала
вызвать полицию, и как отец дождался, когда сойдут следы,
и только тогда ее уволил.
– Я бы на твоем месте сбежал. У тебя
нет родственников, к которым можно сбежать?
Я помотал головой. Я чуть не признался,
что думаю об убийстве. Приятно было рассказать кому-то о
своих злоключениях. Филип был благодарным слушателем.
У меня начали зреть тайные планы,
использовать нового союзника для воссоединия с Фредди. Я
не сомневался, что Филип согласится помочь.
– Что ты делаешь по воскресеньям?
– спросил я.
– Ничего, если холодно, как сегодня.
Когда тепло, отец с нами ходит во всякие места.
– Что ты будешь делать завтра?
– Не знаю. Может, схожу в кино. У
нас есть рядом две киношки. Хочешь со мной? – Он согласился
за мной заехать. Домой я мог добраться и сам.
Я спросил разрешения у матери. Она
поговорила с отцом и вернулась с условием. Отец желал знать,
в какой кинотеатр я иду, а также время начала и конца сеанса.
– А я хотел зайти к нему домой на
ленч.
Мать сходила к отцу.
– Можешь уйти после завтрака, но чтобы
вернулся к трем.
Я быстро подсчитал часы. Я уйду примерно
в десять тридцать, у меня будет четыре с половиной часа.
Куча времени.
Филип сразу принял мой план. Я учитывал,
что кто-нибудь из родителей может выйти и проследить, чтобы
я сел на трамвай. Мы с Филипом поедем к кинотеатрам и выберем
фильм, про который сможем побольше узнать, не сходив на него.
Потом поедем обратно и пройдем вдоль ручья по лесу до дома
Фредди. Филип ничего не имел против визита в черный поселок.
Возможно, на него произвел впечатление мой рассказ о том,
какие они добрые. Да и любопытно ему было, у него же не было
знакомых негров.
Отец прошел за нами вниз по склону,
но на солидном расстоянии. Он пронаблюдал, как мы садились
на трамвай и отъезжали.
Мыть выдала мне сорок центов на все.
Мы выбрали кинотеатр, где за вход брали 10 центов; за эти
деньги демонстрировали три мультфильма и художественный фильм
«Попрыгунчик Кассиди». Филип знал билетера и уговорил его
рассказать нам все о фильме и мультиках.
Фредди должен был вернуться из церкви
не раньше часу, так что мы могли не торопиться. Филип сводил
меня в свой дом, кирпичное строение в сплошной стене таких
же одноквартирных секций. Дома никого не было. У Филипа,
как у Стюарта, на шее был ключ на веревочке. Спальня его
была в три раза меньше моей, вся заставленная авиамоделями,
которые он мастерил с друзьями. У двух были моторчики.
– У меня еще одна была, но застряла
на дереве, и мы ее не достали.
– А ты это все сам, или отец помогал?
– Бывает иногда. Только он много работает.
Он и сегодня работает.
К часу мы уже приближались к поселку
Фредди. Я показал Филипу, где мы с Фредди играли все годы.
В домике на дереве был вещмешок с одеялами и спальным мешком,
но об этом я промолчал. В поселке собаки узнали меня, но
не Филипа. Они громко залаяли. Одна из девиц высмотрела нас
и закричала: «Фредди, Макм пришел!»
Фредди выбежал из-за угла и напрыгнул
на меня так, что мы оба повалились в грязь. Я обнял его,
обливаясь слезами.
Фредди перекатился так, чтобы быть
сверху, и вытер мне лицо рукавом.
– Черт, Макм, перестань, пока кто
не увидел.
Я сел рядом с ним, держа за руку и
глядя на его счастливое лицо.
– Черт, Макм, скажи че'-ни'ть!
Но я не мог, и потому просто обнял
его еще раз. Подошли другие ребята и похлопали меня по спине.
Ко мне протиснулась Марта.
– Иди ко мне, малыш. – Она подняла
меня за руку и притиснула еще крепче, чем я прижимал Фредди.
– Как ты, сладкий? Дай на те' посмотреть. – Она отстранила
меня на расстояние вытянутой руки и снова притянула к себе.
– Он опять тебя бил?
Я смог только кивнуть.
– Давай, заходи в дом, и твой друг
пусть заходишь.
В доме ко мне наконец вернулась речь,
я представил Филипа и объяснил, на что он пошел, чтобы провести
меня сюда. Полпоселка набилось в дом. Все благодарили Филипа
за помощь.
Постепенно толпа поредела, оставив
нас с семьей Фредди и Дугласа. Марта скормила нам цыпленка,
приготовленного на обед. Она устроилась кухаркой в еще один
дом, далековато, но платили столько же, сколько мои предки.
– Мне запретили уходить с участка.
Забирают после школы каждый день. Да еще записали в идиотский
отряд скаутов-волчат по четвергам. В субботу я хожу в городскую
YMCA, и оттуда после кружков меня тоже забирают.
– А в остальные дни, после школы?
– спросил Фредди.
– Я должен сидеть дома, если не работаю
на участке. Когда появится трава, я должен буду ее подстригать
и подчищать граблями.
Я отчаянно хотел остаться с Фредди
наедине, в доме было слишком много народу.
– Пойдем на ручей, а? – предложил
я. Фредди знал, чего я хочу. Он хотел того же. Он шепнул
мне на ухо: «А белый мальчик зна'шь, че' мы де'шь?» Я помотал
головой. Фредди пошептался с Дугласом, и тот пригласил Филипа
сыграть в шарики. Филип улыбнулся мне и вышел за Дугласом.
Было около пятидесяти градусов*, прохладно,
но терпимо. Мы с Фредди побежали к нашему месту. Фредди подтянулся
по стволу за подвешенную нами лозу и сбросил вещмешок. Через
минуту мы были в спальном мешке и расстегивали штаны.
– Спереди, – попросил я. Я хотел обнимать
друга как можно плотнее.
Я нырнул в глубины спальника намочить
кок при помощи своего рта. Моему языку это так понравилось,
что он никак не хотел расставаться с подопечным.
Фредди вошел гладко, чудесно. В моих
глазах опять стояли слезы, я крепко обнимал Фредди и целовал
в щеки. Фредди снова кончил быстро.
– А че' этот белый те' помога'шь?
– спросил Фредди, отдыхая, но пока на откупоривая меня.
Я знал, что его беспокоит.
– Не знаю, но секса мы не делали.
– Я понимал, что надо продолжать. – По-моему, он просто добрый.
Он увидел, что у меня исполосована задница, в бассейне YMCA,
и я рассказал ему, как отец меня бил. Мы там плаваем голые.
– Голые? Врешь! С какой стати?
– Не знаю. Так там принято. Мужчины
там тоже голые, с волосами во всяких местах.
Второй трах был долог и сладок.
– Из-за те', Макм, я нико'да не захо'шь
трахать девочек. Ты клевая задница, – хихикнул он и добавил:
– Не, я серьезно.
Я не знал, как к этому отнестись.
Ему что, тоже нравились мальчики, как мне? Но ведь ему никогда
ничего ни с кем, кроме меня, не хотелось. Я обнял его и поцеловал
рядом с губами. Он не вернул этот поцелуй. Но я не обижался.
Для меня счастье было и то, что я обнимаю Фредди, что его
кок гостит у меня в заднице и балует мое сладкое место. А
еще я отходил душой, когда разговаривал с Фредди.
Фредди взял в обработку мой тверденький
пенис.
– Помедленнее! – взмолился я.
Мы кончили почти вместе. Я вдавил
его в себя, нажав на его ягодицы своими пятками.
Когда мы одевались, Фредди спросил:
– Когда же мы сможем встречаться?
– Может быть, только по воскресеньям.
Я могу оставлять тебе записки за сараем, где мы играли.
– Когда?
– Проверяй по средам. Но сукин сын
заставил кухарку следить за мной; мать тоже следит.
Дуглас высказал опасение, что мой
отец выйдет проверять, что я приехал на трамвае. Он знал
дорогу мимо трамвайного кольца до другого конца микрорайона,
где я мог сесть на трамвай и приехать с нужной стороны. Пришлось
полчаса шагать по лесу и выйти к католической церкви, в квартале
от дома тети Филипа, по другую сторону от железной дороги
и ближе к центру, считая по главной дороге. Дуглас и Фредди
оставили нас за квартал от железной дороги, потому что местные
могли поколотить их. Трамвая не было двадцать минут. Я ждал
на заправке, прячась за припаркованный автомобиль. Я снова
и снова благодарил Филипа и отдал ему остатки денег. Мы обменялись
телефонными номерами и запланировали созвониться завтра вечером.
Мать попыталась спрятаться за епископальной
церковью на холме, но я заметил ее, еще когда трамвай подъезжал
к кольцу. Убедившись, что она видела, как я сходил, я пошел
домой по задней дорожке, чтобы не столкнуться с матерью.
Когда я добрался до своей комнаты,
отец заглянул ко мне и сказал:
– Возьмешь метлу и трэш-кэн*, подметешь
дорожку перед домом, а еще выметешь мусор и листья из-под
живой изгороди.
Я повиновался. Кухарки сегодня не
было, и обед пришлось готовить матери. На обед были гамбургеры,
морковки и картофельные чипсы. Я захотел посмотреть телевизор.
– Хватит с тебя на сегодня кино. Иди
делай домашнее задание, – велел отец.
– А я вчера все сделал.
– Ну так сделай сверх того.
Дымясь от гнева, я потопал в свою
комнату и прочитал еще одну главу Call of the Wild*.
Филип позвонил вечером в понедельник.
Он сказал, что может приехать в среду после уроков. Я спросил
у матери, она спросила у отца, и он велел ей передать мне
отказ, поскольку у меня есть работа. Филип сказал, что будет
рад помочь. Я опять пошел к матери и передал ей предложение
Филипа, и мать опять пошла к отцу, и тот велел передать,
что это работа для меня, а не для Филипа. Но что он может
приехать в субботу после YMCA, если я буду справляться со
своими обязанностями.
– Сукин сын запретил до субботы.
Мы еще поговорили о домике, который
планировали построить на дубе. Пришла мать с указаниями от
отца не занимать телефонную линию и идти делать домашнее
задание. Филип сказал, что позвонит в среду.
Но в среду мать сказала ему, что я
поговорю с ним в субботу.
В четверг отец оставил для меня у
кухарки записку, чтобы подмел под верандой. Веранда эта тянулась
вдоль боковой стены дома и большей части фасада. Под ней
не убирали лет двадцать-тридцать. Там скопился мусор от двух
предыдущих владельцев. К обеду я еле успел подмести под ступеньками
переднего крыльца. Откопал, между прочим, ржавые остатки
трехколесного велосипеда, которые вызвали у отца приступ
смеха.
– Можешь оставить себе, – сказал отец.
Я промолчал, и он пожал плечами, дескать, не хочешь, как
хочешь. – На сегодня рабочий день закончен. Продолжишь завтра.
Скауты-волчата были обычной тоской.
Один из вожатых-подростков попытался заинтересовать меня
«искусством следопытов», как он выразился. Он имел в виду
выслеживание лесных зверей.
– Мне запрещено ходить в лес, – отрезал
я и ушел в туалет в подвале. Я зашел в кабинку и заперся.
Мне не приспичило покакать, я просто хотел отгородиться от
этого занудства. Узлы и нашивки меня не вдохновляли.
Я сел на унитаз боком, задрав ноги
на рулон туалетной бумаги и уперевшись головой со сложенными
на затылке руками о противоположную стену. Поза была не очень
удобная, просто я раньше так не пробовал.
Мальчики заходили и уходили, в основном,
чтобы пописать. Один зашел в соседнюю кабинку, напердел на
весь туалет, и я вышел вслед за ним, спасаясь от вони. Происходило
общее собрание для разучивания новой песни. Я пошел обратно
в туалет.
– Малкольм, – увязался за мной тот
же самый вожатый-подросток, – что с тобой? Ты заболел? –
Вид у него был сочувствующий, я проглотил хамскую реплику
типа «не, просто еще подрочить захотелось», и неловко соврал:
– У меня диаррея.
Он отстал. Но через несколько минут
в туалет явилась Матушка Ден.
– Малкольм, дорогой, ты здесь?
Я поежился. «Дорогим» меня всегда
называла моя мать.
– Что?
– Ты не заболел?
– У меня диаррея.
– О. – Пауза. – Дорогой, может, тебе
помочь?
У меня в голове мелькнуло несколько
вариантов хулиганских ответов.
– Спасибо, нет.
Молчание. Она не уходила.
– Со мной все окей.
Она вышла. Установилась чудесная тишина.
Я пожалел, что у меня нет часов, чтобы узнать, сколько осталось
до конца занятий. Примерно через полчаса дала о себе знать
моя мать.
– Малкольм, нам пора. Ты не заболел?
Я вышел, прошел мимо нее, поднялся
по лестнице, вышел через зал собраний и подошел к нашей машине.
Еще два мальчика, которых мать должна была развести по дороге,
уже сидели на заднем сиденьи. Один из них, толстячок-десятилетка
со стрижкой «ежик», нагнулся к моему сиденью и спросил, хихикая:
– Ты что, все это время дрочил?
Я рассмеялся, потому что ровно это
хотел сказать вожатому-подростку.
Колобок пихнул своего товарища локтем.
– Я же говорил!
Мать отвезла их по домам, по другую
сторону леса от нашего дома.
В субботу Филип поймал меня за руку,
когда мы поднимались по лестнице в спортзал.
– Я звонил в среду, но твоя мать тебя
не позвала. Тебя что, опять наказали?
– Не, они всегда так. Надеюсь, тебе
разрешат сегодня приехать. Мать сказала, что спросит у отца
и скажет, когда приедет за мной.
Почти все утро Филип держался рядом
со мной. Я был очень польщен, что со мной возится одиннадцатилетка.
И снова удивлялся, почему меня чураются одноклассники, Мартин
О'Мэлли, Томми Аткинс и им подобные. Единственное предположение,
до которого я додумался, это что Филип не придавал такого
значения спорту, хотя любил плавать и был хорошим пловцом.
Мать сказала, что мне предоставлен
выбор. Либо Филипу разрешат придти сейчас, либо мне разрешат
сходить с ним в кино завтра. Но в любом случае я должен успеть
еще поработать под верандой.
– А давайте я ему помогу, и вдвоем
мы все успеем убрать, – сказал Филип.
– Извини, Филип, нет. Отец Малкольма
знает, как вы вдвоем работаете – вы больше возитесь. Малкольм,
выбирай.
Я стиснул зубы и процедил:
– Завтра с Филипом.
– Миссис Ллойд, а можно я сейчас поеду
с вами и поговрю с отцом Малкольма. Я умею работать. Можете
спросить у моего отца. Если окажется, что нельзя, я вернусь
на трамвае.
– Я и так знаю, что нельзя, – настаивала
мать.
– Ну мама, ну пусть он спросит.
Она уступила с условием, что разговор
будет происходить на веранде, не заходя в дом.
Это звучало как-то оскорбительно,
как будто Филип для них был чем-то вроде негра.
Филип изложил свое предложение моему
отцу.
– Я летом всегда работаю в супермаркете,
мою полы и ношу продукты. Я, может, даже научу Малкольма,
как быстрее управляться.
– Окей, – согласился отец к моему
удивлению. – Но, Малкольм, если я услышу, что вы затеяли
возню, он отправится домой, а ты будешь работать и сегодня,
и завтра. Ясно?
Я вдруг сообразил, что нам предстоит
здорово перепачкаться, и что Филипу не во что будет переодеться.
Я попытался сообразить, есть ли у меня вещи, которые налезут
на Филипа. Но нашел только свитер, который мне подарили на
рождество. Дженет приготовила нам сэндвичи с колбасным хлебом
и овощной суп. Филип не стал просить добавки. Он хотел понравиться
моему отцу. Я знал, что это напрасные старания.
Под дальним концом веранды громоздилась
гора старых решеток и досок, которые, наверно, предназначались
для какой-то цели, но я не мог придумать, для какой. Мы перетаскали
все на улицу на дорожку за домом. Под досками обнаружились
старые бутылки разных цветов и банки, частично скрывшиеся
под слоем грязи, а также ржавый металлолом и скелет крысы.
К пяти часам все пространство под
верандой со стороны фасада было убрано и прочесано граблями.
Я позвал отца принимать работу. Он присел на корточки, прошелся
туда-сюда и вылез.
– Окей, – сказал он немногословно.
– Можно мы теперь пойдем помоемся?
– спросил я его спину, когда он заходил в дом с заднего крыльца.
– Я же сказал, окей. Смотрите, не
устройте там потоп.
– Сукин сын, – пробормотал я.
Мы бросились наверх в мою спальню
и разделись. У меня немедленно вкочило. Наверно, на меня
так подействовала интимность обстановки; в бассейне YMCA
такого не было. Филип ухмыльнулся.
В ванне, отмокая в восхитительно горячей
воде, я спросил:
– А ты чиркаешься, когда моешься в
ванне?
– Нет, ты что. Я вообще этим не занимаюсь.
Теперь ухмыльнулся я.
– Да все же чиркаются.
– А я нет.
– Почему?
– Это грех.
Я покачал головой.
– Ты тоже католик?
– Да. И ты, как католик, должен и
сам знать.
– В моем классе все католики и все
чиркаются.
– И все равно это грех.
Мой дик обмяк. Мечты заполучить к
себе в попу толстый кок Филипа исчезли, как поезд на горизонте.
– А я думал, ты ходишь в государственную
школу.
– Да, но я – алтарный мальчик, служу
мессы не реже четырех раз в неделю, и по четвергам хожу на
исповедь.
– И никогда-никогда не чиркаешься?
– Никогда.
Я помылся самостоятельно. Он помылся
самостоятельно.
Интересно, думал я, как бы он отреагировал,
если бы узнал, чем мы с Фредди занимаемся в спальном мешке?
Я несколько раз думал, не пойти ли
в алтарники. Их элегантные робы были ничего. Если бы мне
не запретили играть со Стюартом, я мог бы и попробовать.
Но если я стану алтарным мальчиком, не останусь ли я в результате
без секса? Тогда лучше не надо.
В воскресенье мы провернули ту же
операцию, что неделей раньше. Филип захватил несколько своих
стеклянных шариков, и в итоге ушел, унося больше, чем принес.
В нашем спальном мешке я рассказал
Фредди и своем разговоре с Филипом в ванне.
– Он те' все врешь. Любой мальчишка,
у которого есть руки, отбива'шь свое мясо. А кто без рук,
те тоже, ногами.
Между неграми и белыми было одно отличие,
которое мог уловить даже девятилетний мальчик. Белые, в том
числе белые дети, прежде чем что-то сказать, долго ходили
кругами, и потому, что боялись задеть слушателя, и потому,
что сами боялись получить по полной программе за длинный
язык. Негры же сразу ляпали все как есть. В конечном счете
обид и недоразумений выходило меньше. Фредди никогда не врал
мне и не держал при себе, если заметил что-то, для нас важное.
Я тоже старался – ужасно смущался, но почти всегда в итоге
произносил правду. Я уверен, что это было главной причиной
нашей долгой дружбы. Однажды ночью, лежа в постели, я попытался
вспомнить, была ли у нас хоть одна настоящая ссора, и не
вспомнил ни одной. Если наше расхождение во мнениях становилось
слишком горячим, мы просто бросали монетку, и проигравшему
приходилось заткнуться.
Я посмеялся над замечанием Фредди
и покрутил попой, чтобы напомнить ему, где его кок. Мы оба
испытали по два раза.
Пару раз в последующие недели я начинал
подстрекать Филипа почиркать со мной, но он стоял на своем:
он такими вещами не занимается, и точка.
– Вдруг со мной что-нибудь случится
до исповеди! Я попаду в ад и буду гореть в вечном огне.
Я не верил в существовании ада, рая,
а заодно и Иисуса – потому что таких злых просто не бывает.
Четырнадцатого марта Фредди исполнилось
десять лет. В ближайшее после дня рождения воскресенье мы
его отпраздновали, как в прошлом году: сначала приемом в
честь Фредди в его доме, потом более серьезным и горячим
способом в спальном мешке, пока Филип пополнял свою коллекцию
стеклянных шариков.
Началась пасхальная неделя. В государственных
школах детей отпустили на четверг и пятницу. Мы, католики,
гуляли целую неделю. Меня родители подбросили бабушке с дедушкой,
а сами съездили в Европу.
Когда я еще не знал, что меня не будет
дома, я пригласил Мартина О'Мэлли пожить у нас на каникулах,
но он сказал, что у него уже есть планы. Аналогичная попытка
с Виктором Сибелли потерпела неудачу, но его отговорка звучала
еще менее убедительно.
– Мне нельзя выходить за нашу территорию,
– сказал он мне. Но чтобы я поверил, что на свете есть второй
такой отец, как мой?
Ну почему Филип меня любил, а мои
одноклассники – нет?
Но на каникулах меня ждал сюрприз
самого радостного свойства. Бабушка с дедушкой разрешили
мне ходить к Фредди каждый день, а два раза вообще разрешили
переночевать. Тете Марте пришлось взять младших сестер Фредди
к себе в кровать, чтобы освободить для меня место в кровати
Фредди. Мы всю ночь по-тихому потрахивались. К концу недели
я окончательно убедился, что хочу жить у Фредди. Физические
лишения нищеты были ничто по сравненю с роскошью эмоционального
комфорта, по сравнению с любовью, которую я ощущал в их халупе.
Когда родители вернулись, меня словно
перебросили из горячей ванны в ледяную купель. Мерзость полезла
из них с первой же секунды. Пора постричь газон! Отец сказал,
что в знак уважения к моим девяти годам купил косилку с мотором.
В понедельник, во второй день пасхи, я приступил к передней
лужайке, на которой имелись два весьма ощутимых для газонокосилки
хребта, шедших по обеим сторонам от подъездной дорожки. Я
попытался двигаться вдоль хребта на постоянной высоте, но
тяжелая косилка упорно сворачивала вниз. Я попытался косить
поперек хребтов, но мне не хватало сил вытолкать ее наверх.
Въехать на хребет с полого конца не пускали колючие кусты.
– Я не могу постричь такие хребты,
– объявил я вечером перед обедом, когда отец читал вечернюю
газету в гостиной. – Она слишко тяжелая.
– А ты постарайся. Это твоя работа.
– Я все перепробовал. Не получается.
Он не ответил.
– Можно завтра придет Филип и поможет
мне?
– Мне все равно. Но работа должна
быть сделана.
Я побежал наверх и нашел его номер.
Мы не виделись с занятий в YMCA за неделю до пасхи. Филип
мне обрадовался.
– Хочешь придти завтра? Мне надо стричь
газон, и у меня не хватает сил толкать в гору. А за домом
еще хуже.
– Идет. Я приеду прямо из школы.
Хотя во вторник было прохладно, он
снял рубашку, толкая косилку в гору, а потом спуская с горы.
Я любовался игрой его мускулов на руках, плечах и груди.
Филип постриг более низкий из двух хребтов, шедших по сторонам
от подъездной дорожки, развернулся и пошел назад.
Работа превратилось в забаву. Это
был тот самый склон, с которого мы скатывались зимой. Мы
толкали косилку в гору, потом гнались за ней вниз, со смехом
падали и катились. Один раз косилка врезалась в дерево и
вырубилась. Мы испугались, что сломали ее, и у нас большие
неприятности, но она сразу завелась, и мы продолжили гонки.
В пять пятнадцать хребты были пострижены. Я поставил косилку
перед конюшенным сараем, чтобы отец убрал ее, и направился
принять горячую ванну.
– Держу пари, Иисус чиркался, когда
был мальчишкой, – сказал я, лежа в ванне на противоположном
конце от Филипа.
– Малкольм, не надо. Это кощунство.
– Спорим на что хочешь. Любой мальчишка,
у которого есть руки, чиркается. Значит, и Иисус это делал.
Только у него не было ванны. – Я хихикнул. Филип улыбнулся.
– Как ты думаешь, в чем тогда мылись?
– Не знаю. Что-то у них было, наверно.
Может, у них были большие корыта, как в кино.
– Да, в такой лохани было жутко неудобно!
– Я подтянул коленки, запустил руку между ними и изобразил,
как пытаюсь отчиркаться, и ничего не получается.
Филип засмеялся.
– Слушай, идея. Я почиркаю тебе. Раз
тебе нельзя трогать пиписку, я все сделаю сам, и ты не согрешишь.
– Малкольм, не говори глупостей. Тогда
ты согрешишь.
– Да я все равно это делаю все время.
Я-то не считаю это грехом. Дай, я попробую, сам увидишь,
как это здорово. – С этими словами я начал пододвигаться
к нему, и он попытался оттолкнуть мою руку, но потом положил
руки на бортик и стал просто следить за моими действиями.
Его кок сделался твердым почти мгновенно.
Я стоял на коленках, оседлав его левую ногу, и мастурбировал
Филипа сбоку, держа его питер снизу большим пальцем и сверху
остальными. Три дюйма с лишним*, как у Марка в лагере, только
у Марка уже начали расти шарики, а у Филипа они были как
горошины – тесно обтянутые своим мешочком и плотно прижатые
к промежности. Не прошло минуты, как взор Филипа оторвался
от моей руки и уставился в пространство. Нога, на которой
я сидел верхом, напряглась; я увидел, как сжались мышцы живота.
В ванной было тихо, слышался только негромкий плеск при каждом
движении моей руки вниз к едва скрытому водой лобку Филипа.
Губы его сжались, кок натянулся, а потом рот открылся, я
ощутил пульсацию и сжал руку.
– Правда, здорово?
Филип дышал так, как будто только
что постриг хребты еще раз.
– Ты никогда этого не делал? – спросил
я.
Он помотал головой.
– Давай мыться, – сказал он, и больше
ничего не сказал.
Филип приезжал в среду и пятницу,
чтобы помогать мне с газоном, и уезжал до того, как появлялся
мой отец. Я не упоминал о его визитах и помощи, да и вообще
ничего не рассказывал. Но в субботу еще оставалось немало
работы.
Всю неделю Филип не давал почиркать
себе еще раз. В пятницу, когда мы были в ванне, я спросил,
рассказал ли он на исповеди о том, что мы делали во вторник.
– Так я же ничего не делал. Это тебе
надо сходить на исповедь.
– Я хожу, раз в месяц. Монахини заставляют.
Но я ему говорю только, что не люблю мать и отца, потому
что наша классная говорит, что это против какой-то заповеди.
– А что священник?
– Три «Аве Марии» и покаянная молитва.
– Но ты все это делаешь?
– От покаянной молитвы не отвертишься,
ее надо читать прямо там, а остальное – нет. Я в эту муру
не верю.
– А зря. Вдруг с тобой что-нибудь
случится и ты умрешь – ты же попадешь прямо в ад.
Я улыбнулся.
– Ад – это где я живу.
Я хотел договориться, чтобы Филип
переночевал у меня в субботу, но ему надо было служить утреннюю
мессу. Я прибыл к кинотеатру в десять сорок. Фильм как раз
начался, мы зашли и обнаружили, что это «Волшебник страны
Оз». Филип его уже видел, но хотел посмотреть еще раз.
В результате мы попали к Фредди только
в четверть второго.
Филип отправился играть в шарики с
другим одиннадцатилеткой, носившим имя Струцци (я так и не
узнал тайну его имени. Возможно, это было как-то связано
со струделями). Мы с Фредди удрали, оставив Филипа со Струцци,
Дугласом и еще парой подростков. Была середина апреля, еще
холодно для голого секса у ручья. Мы все-таки разделись на
воздухе, затем залезли в замурзанный спальник. Он вонял сильнее,
чем ручей, но мы с Фредди быстро переключились с обоняния
на осязание.
Разрядившись, мы вылезли и сели посидеть
на камушке, голые, но завернувшись в мешок. Я рассказал Фредди,
как отчиркал Филипа в ванне, и что он не рассказал об этом
на исповеди.
– Похоже, это у него правда в первый
раз! Но тогда он такой один. Ты хо'шь он те' траха'шь, Макм?
– Не-а… ну, не знаю. А ты не будешь
сердиться?
– Что, из-за белого мальчика? Все
равно им за мной не угнаться. – Он взял себя за кок и улыбнулся.
– Хо'шь еще?
Я оглянулся на ручей.
– Давай на той стороне, под деревом.
Возьмем одеяла, они не воняют. – Кроме того, на том берегу
место было укромнее благодаря кустам и подлеску.
Мы взялись нести спальник вдвоем.
Фредди первым вступил на установленные нами камни. Мы подняли
мешок повыше. Когда Фредди уже подходил к противоположному
берегу, я поскользнулся и упал в ледяную воду, потащив с
собой спальный мешок. Фредди захохотал и выпустил свой конец.
Мешок поплыл по ручью, быстро набирая воду. Я насилу подогнал
его к берегу. Фредди поймал край и вытянул мешок и меня.
– Зато постирали, – прокомментировал
Фредди, улыбаясь.
Он влез по лозе и скинул вещевой мешок
с одеялами. Мы расстелили их на склоне позади нашего дерева
и легли между ними, рядышком.
– Обними меня, Фредди, я замерз.
Он сжал меня в объятиях. Я всегда
обожал, когда его голая плоть прижималась к моей. Фредди
получше подоткнул вокруг нас верхнее одеяло. Трахать пришлось
со спины, для максимальной площади контакта с моим телом.
На подходе к своему оргазму Фредди отмастурбировал меня.
Мне стало так тепло, как когда мы спали вместе в его доме
на пасхальной неделе. Я не хотел уходить. Я повернулся к
нему лицом и обнял.
– Я люблю тебя, Фредди. – Я никогда
не говорил таких слов раньше.
– Я тоже люблю тебя, Макм.
Я втиснул свою верхнюю ногу между
его ног и притянул его к себе еще теснее.
Мальчишеский голос прокричал мое имя.
– Черт! – проворчал я. Наша одежда
осталась на той стороне ручья.
Фредди понял.
– Жди здесь. Я принесешь одежду.
Филип позвал меня еще раз. Он был
где-то близко, но я его еще не видел.
Фредди вскочил, резво пропрыгал по
камушкам, схватил наши одежки и обувь и вернулся также молниеносно,
как убежал. Я уже спрятал одеяла за деревом. Мы оделись.
Филип, Скруцци и Дуглас появились
на тропинке практически прямо напротив нас. Дуглас постарался
блокировать поле зрения Скруцци, пока не убедился, что мы
одеты. Я не был уверен, что Филип не видел, как Фредди бегал
через ручей.
– Уже больше, чем два-тридцать, –
крикнул Филип. – Тебе пора домой.
Я сказал, что встречусь с ним у моста
в сотне ярдов ниже по течению. Я уже не ожидал, что родители
будут следить за трамвайным кругом, но на всякий случай осторожничал.
Филип, Дуглас и Скруцци перебежали через мост и встретили
нас на тропинке, ведущей к железнодорожной станции. От нее
я мог, пройдя квартал, выйти к трамвайному кругу.
По дороге Дуглас что-то шепнул на
ухо Фредди. Фредди посмотрел на Филипа. Значит, Дуглас полагал,
что Филип видел Фредди голым. Я начал изобретать отговорку,
в которой использовался ручей.
Фредди, Дуглас и Скруцци оставили
нас на железнодорожной станции, поскольку остаток пути пролегал
через территорию белых. Мы с Филипом в ожидании трамвая присели
на ступеньки закрытой парикмахерской.
– Что вы там делали?
– Ремонтировали переход через ручей.
Филип помолчал, а потом рассказал,
что выиграл у Скруцци чуть не все его шарики, а потом вернул.
– Он нормальный парень. Он мне понравился.
Филип был единственным известным мне
белым мальчиком, не испытывавшим ненависти к неграм. Он также
был единственным известным мне белым мальчиком, имевшим знакомых
негров.
– А как вышло, что ты нормально относишься
к неграм, когда все их ненавидят?
Он пожал плечами.
– Не знаю. А ты?
– Я-то знаю Фредди с шести лет, почти
три года.
– А я их побаивался, пока ты не рассказал
мне о тете Марте и Фредди. В первый раз я шел туда со страхом.
Но теперь я знаю, что они такие же люди, как мы, только я
лучше играю в шарики. – Он вызвался придти завтра помочь
со стрижкой травы и подметанием.
Показался трамвай. Я подбежал к нему
и обежал его вокруг, как будто только что сошел. Как всегда,
никто за мной не следил. Но я не хотел рисковать еще одной
взбучкой.
Родителей не было дома. Дом был заперт,
и я не мог попасть внутрь. Я поел у Фредди, так что не был
голоден. Я обошел вокруг дома. Там стояла газонокосилка с
канистрой бензина. Послание без слов. Стриги газон, пока
родители не вернутся.
У меня мелькнула мысль просидеть на
переднем крыльце и потом сказать, что не видел косилку, но
сидеть было холодно, а работа согревала. Так что я занялся
стрижкой травы.
В понедельник днем Филип приехал раньше
меня и занялся стрижкой в нижней части участка. У них сегодня
не было занятий. Я взял грабли и принялся сгребать скошенную
траву, потом мы поменялись местами. Мы закончили к пяти пятнадцати
и отправились в теплую ванну. Я сидел и любовался гладким
контуром его шеи и плеч. Я думал, как приятно было бы полизать
у него под шейкой.
Филип прервал мои мечтания.
– А чем вы все-таки с Фредди занимались
вчера на ручье?
– Я же сказал, чинили переход.
– Голые?
– Ага, на случай падения. Я уже падал
в ручей.
– Тогда зачем вам было нужно такое
большое одеяло? – Вопрос прозвучал смущенно.
Я решил, что немножко правды не повредит
и даже поможет. Я перекинул свою левую ногу через его правую
и стал играть пальцами ноги с его твердеющим коком.
– А ты как думаешь?
– Вам пришлось раздеться, чтобы чиркаться?
Я сделался тверд как ручка от граблей.
– И не только.
– Не только?
– А ты никому не скажешь?
– С какой стати?
– Ладно. Но ты точно никому ни слова?
– Любопытство было написано у него на физиономии, и я играл
с ним, как кошка с мышкой.
– Малкольм, скажи.
– Если я скажу, мы тоже это сделаем.
– Не пойдет. Просто скажи.
– Обещай, что хотя бы попробуешь.
– Еще чего. Просто скажи.
– Тебе понравится. Обещай.
– Ладно, обещаю попробовать. – Он
улыбался. – Говори.
– Он засовывал пиписку, – я погладил
его кок пальцами ноги, – мне сзади.
– Ты с ума сошел. Ты все выдумываешь.
– А вот и не выдумываю. Теперь ты
должен попробовать.
– Только не я. Это наверняка грешно.
– С чего ты взял? А потом, ты обещал.
– Его кок был тверд, как мой. Я знал, что ему хочется попробовать.
Я перевернулся на четвереньки и показал
на свою задницу.
– Давай. Это клево. Ты же обещал.
– Я подергал его за ногу.
– Там грязно.
– А вот и нет. Давай, сказал – сделал.
Он встал на колени, держа рукой свой
напряженный пенис, вглядываясь в мою дырочку. Я держал руку
позади себя и помахал ему, чтобы подходил. Он приподнялся.
Я попятился, пока не почувствовал, что его тверденький коснулся
моего мягкого места. Я боялся, что водяной смазки будет недостаточно,
поэтому накапал себе слюней в ладонь и вытер о его кок.
– Это зачем?
– Чтобы легче вошел. Давай, вставь
его в меня.
Филип подался вперед бедрами, держась
руками за края ванны. Кончик его кока вошел ко мне в ложбинку.
Я изнывал от нетерпения.
– Филип, трахни меня! Ты обещал!
Я схватил его дик и приткнул головкой
к дырочке.
– Суй!
Он нажал. Его кок скользнул прямо
до моей простаты. Я схватил Филипа за задницу и притянул.
Я покрутил своей задницей. Его кок ходил из стороны в сторону
внутри меня, и это было невероятно хорошо.
– А теперь двигайся взад-вперед.
По-прежнему держась руками за борта
ванны, Филип отодвинулся назад на полкока, потом въехал обратно,
потом сделал то же самое еще раз, и еще раз. Он трахался.
Я продолжал повиливать задом. Кок Филипа прохаживался по
моему нутру, потирая мое сладкое место с разных сторон.
Филип отпустил ванну и ухватился за
меня. Он стал пихаться, стараясь нырнуть поглубже, и пихался
раз от раза все энергичнее. Мне светило кончить, не прикоснувшись
к своему дику. Не хватило буквально нескольких раз. Филип
забил в меня со всей силы, его бедра задрожали, кок запульсировал.
Я потянулся к своему коку. Два энергичных рывка, и я успел
попульсировать за компанию.
Филип прижал меня к себе покрепче,
а потом отшатнулся, выдернув кок столь же резко, как всадил.
Я оглянулся, он мне улыбнулся.
– Правда, здорово?
– А вы с Фредди так делали?
– Всю дорогу.
– С шести лет?
Я кивнул с улыбкой.
Мы помыли друг другу спины. Я помыл
Филипу кок, осторожно, особенно особо нежный кончик.
– Эх и здоровенный у тебя вырастет,
когда ты вырастешь.
– Ты думаешь?
Мой отец приехал, когда Филип уходил,
и никак не показал, что заметил его присутствие. Я пошел
к себе. Судя по звукам, отец прошел на заднее крыльцо. Посреди
гравийной дорожки к сараю возвышалась гора состриженной травы.
Косилка была припаркована у заднего крыльца. Я услышал, как
дверь закрылась, и отец вернулся в дом.
За обедом он сказал:
– Добрый вечер, сын. – А позже еще
сказал: – Доешь спаржу. – Я не любил спаржу.
Поскольку он никак не упомянул стрижку
и прочесывание граблями двух с половиной акров газона, я
сказал:
– Газон готов.
– Это хорошо.
Филип приехал во вторник почти сразу,
как приконвоировали меня. Никакой работы поручено не было,
так что мы могли играть, сколько угодно, только не выходя
за пределы участка. Филип предложил поиграть у меня в спальне.
Вскоре стало очевидно, какая игра была у него на уме.
Он сел рядом со мной на кровать, пока
я переодевал школьную форму.
– Ваша кухарка сюда поднимается?
– При мне – нет, а что? – Я надеялся,
что уже знал ответ. Я стянул школьные шорты и дожидался ответа
в трусиках.
Филип замялся, и моего терпения не
хватило.
– Хочешь повторить вчерашнее? – Я
положил ладонь ему на ширинку и пощупал твердость под ней.
Он промолчал. Я помассировал его сквозь
штанишки. Он пододвинулся ко мне и обнял рукой за плечи.
– Давай разденемся, – шепнул он.
Я был уже почти готов, а он поспешно
развязал шнурки, стянул ботинок, потом другой, потом начал
расстегивать рубашку. Я расстегнул ему пояс и пуговицу на
штанишках. Он встал, давая мне снять их, пока он снимал рубашку,
а потом майку. Я стянул с него сразу штанишки и трусики и
прижимал их к полу, пока он из них выбирался, вывернув при
этом наизнанку. Не успел я встать, Филип обнял меня и повалил
нас обоих на кровать. Мы приземлились бок о бок.
Филип стал целовать меня в щеки, постепенно
откидывая меня на спину и оказываясь на мне. Я был рад подыгрывать
любой его инициативе. Я продублировал его объятие и подставил
ему приоткрытый рот. Филип поцеловал его и посмотрел мне
в глаза.
– Малкольм, я тебя люблю. – Он поцеловал
меня открытым ртом, потерся губами о мои губы, потом всосал
мою нижнюю губу. Я обнял его покрепче и стал целовать взасос
все, до чего мог дотянуться. Беспорядочные и неистовые, иначе
наши поцелуи не определить. Ни он, ни я не делали этого раньше,
и сейчас просто дали своим телам волю искать способы утолить
страсть, бушевавшую у нас в душах.
Наши языки увлеклись нашими губами,
потом друг другом. Наши рты открылись пошире. Лица прижались
друг к другу. Языки пересекли границу между своими территориями,
переплелись, постарались дотянуться до чего можно. У меня
закружилась голова. Я попытался дышать через нос. В конце
концов мне пришлось отстраниться на секундочку, чтобы глотнуть
воздуха. Наполнив легкие, я притянул его голову к своей и
продолжил. Филип любит меня!
Рука Филипа протиснулась между нами
и сжала мой напряженный пенис. Он стал поглаживать его пальцами,
потом погладил шарики и между ног, потом вернулся к началу,
и еще раз, и еще раз.
Он поднял голову, снова посмотрел
мне в глаза, поцеловал еще два раза и перевернулся головой
к моему паху. Он посмотрел на мой кок и обхватил его ртом
весь сразу, до шариков. Я охнул, пронзенный ранее неведомым
ощущением, от которого все мое тело напряглось.
Не двигая головой, Филип сосал и катал
мой кок языком. Я заполнил свой рот его толстым пенисом.
Он проехал мой рот до самого конца. Я схватил Филипа за ягодицы
и сжал их. Они были на ощупь как водяные баллоны, наполненные
желе. Его кок стал толще и тверже. Я стал качать в рот Филипу,
но поздно. Все его тело уже запрыгало, и он кончил. Задергавшись
у меня во рту, Филип перестал сосать. Я продолжил качать,
но его рот разжался, а потом раскрылся.
– Филип, не останавливайся, я уже
на подходе. – Я толкнул его голову к своему коку.
Он закрыл рот. Лихорадочно качая,
я достиг оргазма.
Филип сел и сказал:
– Пойдем погуляем, э-э, поищем место
для домика на дереве.
Я бы не отказался повторить. Фредди
всегда хватало на два раза.
– А давай еще?
– Не-а, я устал. Идем гулять. – Он
уже тянулся к трусикам.
День закончился подсчетами, сколько
досок понадобиться для ступенек на стволе и сколько для платформы
и крыши. Филип прикинул, что опилков, которые мы нашли под
передним крыльцом, и которые теперь были сложены под задним
крыльцом, должно как раз хватить.
Он не был уверен, что сможет придти
завтра.
Но в среду мать подобрала его по дороге,
у начала подъема, когда мы возвращались, развезя остальных
детей из развозного пула.
Пока я переодевался, Филип спросил:
– А твоя мать подниматеся сюда днем?
– Не-а, только вечером, чтобы проверить,
как я делаю домашнее задание.
– Давай разденемся!
Мы стали чуть более умелыми целовальщиками.
Я хотел гарантировать себе разрядку и хотел получить большой
дик в свою задницу, поэтому был максимально деликатен, когда
его кок оказался у меня во рту. Филип усовершенствовался
и сосал сильнее, плотно охватывая мой маленький ствол и обрезанную
головку чуть ли не всем ртом.
– Филип, трахни меня.
Я перекатился и выпятил свой тыл.
Филип на четвереньках встал надо мной. Я направил его обслюнявленную
головку в свою щелочку.
– Давай, – сказал я. Он пропихнулся.
Я подался назад, чтобы поглотить побольше Филипа. Я помотал
попой, чтобы его кок потер мое нутро и так, и этак.
– Суй и вынимай.
Он приподнялся на руках, вытянул до
кончика и снова пропихнул, до самой простаты и дальше, вызвав
щекотное ощущение, которое пробрало меня до печенки.
– До конца, резко, – скомандовал я.
Он повиновался. Мне пришлось упереться
руками в изголовье, чтобы Филип не сдвигал меня вперед на
каждом втыке. Филип нагнул голову и поцеловал меня в висок.
Я повернул к нему лицо и открыл рот. Но ничего не вышло.
Нам не удавалось поддерживать поцелуй из-за сильных толчков.
Мы только обслюнявили друг друга. Но мне было плевать. Я
ощутил прилив страсти, уронил голову на покрывало и кончил.
Моя ректальная мышца сжала Филипа. Через два входа на третий
Филип тоже запульсировал. Он рухнул на меня, совсем как Фредди,
тяжело дыша.
Но, в отличе от Фредди, он вскоре
вытянул и завел разговор о домике на дереве, спеша одеться.
– А не хочешь сначала помыться?
Он остановился и начал разглядывать
кок.
– Да, действительно, только по-быстрому.
И «по-быстрому» оказалось и впрямь
по-быстрому: он не просидел в воде и пяти минут. Я еще намыливался,
когда он уже вытирался.
Когда мы одевались, я спросил:
– Филип, что-нибудь не так?
Он только фыркнул:
– Ничего.
– Ты не сердишься, что мы делали секс?
– Да нет, все здорово, не хуже вчерашнего.
Идем гулять.
Я видел, что его что-то гложет. И
вчера, и сегодня сразу после кульминации вся его страсть
улетучивалась, как воздух из пропоротой камеры.
Под крыльцом я снова попытался вызвать
его на откровенность. Он засмеялся деланным смехом и продолжал
уверять, что все прекрасно. Я не знал, как быть. Мы с Фредди
всегда были абсолютно откровенны друг с другом. Любую проблему
между нами мы разрешали безотлагательно и незамедлительно.
Не оставляя недоговоренностей и недоумений.
Я чувствовал, что между мной и Филипом
растет серьезная проблема. Зря, наверно, я затеял с ним секс.
В четверг Филип не пришел. По четврегам
он ходил на исповедь.
В пятницу он опять не появился. А
мог бы помочь, потому что мне поручили подметать подъездную
дорожку и пешеходные дорожки.
В субботу, впервые с января, как я
начал ходить в YMCA, Филип там отсутствовал. Даже моя мать
как будто удивилась.
– Может, заболел, – сказала она.
Дома я первым делом позвонил Филипу.
Трубку никто не брал. Позже, в порядке перерыва в мытье полов
на веранде, я позвонил еще раз с тем же успехом. В районе
пяти часов Филип ответил.
– Что с тобой? Тебя не было в YMCA.
Ты не заболел?
Ответа я ждал со страхом.
– Не-а, я проспал. На следующей неделе
схожу.
– А завтра мы идем?
– Я не смогу. Я куда-то иду с отцом.
Давай на следующей неделе. Мне нельзя долго говорить, пока.
– И он повесил трубку.
Он что, признался священнику на четверговой
исповеди? А если так, что ему сказал священник? Что мне делать
в воскресенье? Впрочем, на это было легко ответить: уйти,
как обычно.
Этой ночью, лежа в постели, я мучился
мыслью – вдруг все, что Филип говорил о сексе, правда? Вдруг
Бог метил мою душу черной меткой каждый раз, когда я имел
секс или чиркался? Я метался между страхом перед адом и очевидным
для меня фактом, что все росказни о Боге и грехе были для
монахинь лишь инструментом, чтобы заставить детей ходить
строем.
Утром в воскресенье я отправился прямо
к дому Филипа. Дверь открыла его старшая сестра. Филип ушел
в парк пускать с друзьями авиамодели. Я распросил, как туда
дойти. Парк оказался в восьми кварталах. Пару раз я начинал
плутать, но спрашивал дорогу у прохожих и в конце концов
дошел.
Я сразу нашел Филипа. Он был с двумя
мальчиками моих лет. Все трое сидели на корточках рядом с
авиамоделью.
Филип сделал вид, что рад мне, но
его глаза открывали правду. Но это была не досада, а страх.
– Отец не смог, ну, я и пошел в парк.
Вот, посмотри.
Я точно не смог изобразить радость.
Филип крутанул пропеллер. Моторчик
негромко взвыл. Один из младших мальчиков схватил металлическую
рукоятку, от которой к самолету шли два тросика, Филип отпустил
игрушку, и она взмыла в небеса. Мальчик водил авиамодель
кругами, заставляя взлетать и нырять. Второй из младших мальчиков
отобрал управление у товарища и сам стал выписывать круги.
Я молча смотрел на Филипа, который
стоял с руками в карманах и не слишком внимательно следил
за полетом. Я подошел поближе.
– Филип, нам необязательно иметь секс.
Давай просто дружить.
Он покачался с пятки на носок и сказал,
не глядя на меня:
– Я не могу.
– Почему?
– Не могу, и все. Извини. Правда,
не могу.
– Это тебе священник запретил?
– Нет. – Филип поколебался и продолжил:
– Если я буду водиться с тобой… – Пауза. – В общем, я не
могу. И в YMCA я тоже больше не буду ходить. И тебе лучше
бросить. И не встречайся больше с Фредди. Сходи на исповедь,
признайся во всем и все бросай. У тебя и так уже на душе
очень, очень тяжкий грех. – И он побежал к приятелю с рукояткой.
Самолетик сжег все топливо и спланировал на траву. Я стоял
и смотрел, не зная, идти за Филипом, или просто повернуться
и уйти. Он сказал, что больше не может со мной играть, даже
если мы прекратим секс…
Я побрел к ним медленными шагами.
Филип заправил модель из миниатюрной канистры, которую достал
из кармана, снова завел пропеллер, и приятель убежал. Я встал
перед Филипом.
– Если мы больше не будем делать секс,
почему нам нельзя дружить?
– Потому что ты для меня будешь соблазном.
– Я знал, что такое «соблазн», мы это проходили по катехизису.
Это значит, что в моем присутствии Филип подвергается искушению
согрешить.
– А если я гарантирую, что ничего
не будет?
– Малкольм, нет. – У него в глазах
стояли слезы. – Уйди, пожалуйста. – И он пошел к приятелям.
– Ты можешь мне звонить! Тебе ничего
не грозит по телефону, – крикнул я ему вслед.
Филип не обернулся. Я сел на траву,
сам чуть не плача. Дурак священник, думал я.
После пары запусков Филип увел своих
приятелей из парка, обойдя меня стороной. Я нашел дорогу
к трамваю и поехал к Фредди. Мне пришлось полтора часа дожидаться
их возвращения из церкви. Все спрашивали, где же Филип. Я
отвечал, что он не смог, а почему, не знаю.
Фредди извлек спальный мешок, тщательно
выстиранный и высушеный. Это сделала его мать. Фредди сказал
ей, что мы им пользуемся для тепла, то есть чистую правду.
По дороге к нашему месту я рассказал
Фредди, что случилось, включая наш с Филипом необузданный
секс, и как оба раза Филип мгновенно охладевал, как только
испытал. Еще я объяснил Фредди, что такое «соблазн».
– Какая дурость. Во-первых, в сексе
нет ничего плохого. Во-вторых, священники в нем ниче' не
смыслишь, потому что сами не дела'шь. Вот дураки! Не делай
секса с белыми мальчиками. Мы, негры, больше смыслишь в сексе.
– Я же белый.
– Не зна'шь, Макм, не зна'шь. Вдруг
в те' есть негритянская кровь.
– А мальчики в лагере? Они были белые.
– Как зна'шь, как зна'шь.
Когда мы забрались в мешок, я спросил
у Фредди, не пососет ли он пенис.
– Не-а. Макм, ты это любишь, потому
что ты такой. Я те' почирка'шь, и хорош.
Позже в тот же день, драя крыльцо,
я размышлял, может ли во мне быть примесь негритянской крови,
и может ли она объяснить, почему я так люблю секс и Фредди.
Но еще больше меня занимала реплика Фредди о том, что я люблю,
чтобы меня трахали, и люблю сосать, потому что я «такой».
Я не был уверен, что изменюсь, когда вырасту, как говорил
Фредди.
