перевод Анна Арбор

главы 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26

ГЛАВА 9. ШЕСТОЙ КЛАСС, 1951-1952 (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Мать увозила меня в дом дедушки-бабушки, и Фредди настоял, что едет с нами.

Тетка Фредди помогла ему собрать одежду, для него и для меня, и уложить в хозяйственную сумку. Фредди с Брендой помогли мне доковылять до дороги.

В больнице мать объяснила медсестре, что я упал. Мне сделали рентген спины и ребер. Переломов не нашли, только ссадины; дали аспирин и велели пару дней полежать.

Дедушку с бабушкой наш поздний приезд застал врасплох. Они уже собирались ложиться. Было почти 10:30. Бабушка при виде меня заохала:

– Негодяй, он опять! – Она обняла меня и отвела к дивану, чтобы я лег.

Мать с дедушкой топтались в прихожей. Бабушка оставила меня с Фредди и вернулась к ним. Потом они вошли втроем и сели вокруг меня.

Речь произнес дедушка:

– Во-первых, я хочу, чтобы ты знал, что ты можешь пожить у нас, сколько потребуется, и сколько ты захочешь. Об этом не волнуйся. Ты наш внук, и мы тебя любим очень-очень. Что касается твоих вещей, школы и прочего, подождем до завтра, а там подумаем. Но мы больше не позволим этому типу, чтобы он хоть пальцем тебя тронул, будь спокоен.

Было уже поздно, чтобы звонить тете Марте, матери Фредди, но моя мать заявила, что ей и без нас как-нибудь объяснят, куда делся ее сын, когда она доберется до дому.

Фредди помог мне взобраться на наш третий этаж, и я с неимоверным облегчением улегся навзничь. Боль в голове не то чтобы утихла, но притупилась.

Мать разместили на втором этаже, в комнате, где она жила в детстве.

Фредди лежал рядом со мной и уговаривал меня не возвращаться домой – эту песню он завел с момента нашего драматического появления в поселке, и все не мог остановиться.

– А к сукину сыну ни ногой. Я к те' хо'шь каждый день сюда ездишь. Мне отсюда до школы даже ближе.

Мы спали голыми, по моему настоянию. Не для секса (это было бы слишком больно), а просто чтобы чувствовать его тело своим телом, как утешение.

Фредди наконец заснул, а я еще долго лежал без сна, вспоминая, что кричал отец моей матери в холле и на заднем крыльце. Что мне надо подарить куклу, что я – гомосексуал… Вот, значит, что ты обо мне думаешь… А знаешь, ты не первый, куча народу сделала выводы на мой счет до тебя.

Хотя, ты, может, просто раньше молчал?.. Если подумать, отец никуда со мной не ходил. Ни разу. Когда требовалось присутствие родителя, со мной была мать. Он стыдился меня, всю дорогу?… Неужели это так заметно?

Но почему он ни разу не заговорил со мной об этом?

Тут я вспомнил другие его слова – что он мне не отец. Чушь, конечно; известно ведь, что я пошел в отца, а не в мать… Надо будеть ее спросить…

Утром я проснулся первым, и мысли эти никуда не делись. Я пихнул Фредди, чтобы он проснулся.

– Отец сказал, что он мне не отец.

Фредди некоторое время смотрел на меня, не проснувшись, а потом резко сел.

– А чe', мо'шь быть. Мама нам не г'ришь, кто папа нашей младшей сестры. Мой-то папа давно умер. Так что у нас с Мисси есть папа, а про Беа мы ниче' не зна'шь.

– А еще он сказал, что я – гомосексуал.

– Какой умный белый, – протянул Фредди издевательски. – Да это уже все зна'шь.

– Все? А ты говорил, только некоторые.

– Черт, опять ты гр'ишь, как законник. Ладно, не все, а почти все. Только мне на это плевать, и всем твоим друзьям тоже. А уж папы тут во'ще должны помалкивать.

Мы обсуждали эту тему до самого завтрака. Вставать было больно, но я не хотел весь день проваляться в постели, и, с помощью Фредди, спустился на кухню.

Мать пыталась скрыть, что всю ночь плакала. Я ее обнял и сказал, что люблю.

После еды я попросил разрешения поговорить с матерью наедине. Мы пошли в ее комнату.

Я с места в карьер задал свой вопрос:

– Скажи, отец – мне не отец?

– Так ты все слышал!.. Да нет, он твой отец. Просто он слишком бурно реагирует на некоторые вещи.

– Типа гомосексуалов?

– Малкольм, не надо. Он не имел права так говорить. Ты еще маленький. Я не считаю, что ты вырастешь гомосексуалом.

– А если?

Она не сразу нашла слова.

– Так, ты – мой сын, и я буду тебя любить, несмотря ни на что. – Она взяла меня за руки, стиснула их. – Ты боялся, что я тебя брошу?

– Ну, не то чтобы. Но все ребята думают, что я такой, даже Фредди… он, правда, говорит, что я еще, может, изменюсь. И все знакомые Фредди так думают, хотя они со мной дружат. В общем, я не знаю.

Мать продолжала тискать мои руки, не глядя мне в глаза.

– Но знаешь, мама, я не боюсь. Что будет, то и будет. Все равно я – человек. А всяких там я не боюсь. – Я имел в виду отца, просто не хотел говорить прямо.

Дедушка сводил нас с Фредди в универмаг и купил нам одежду, обувь, куртки и мороженое.

К понедельнику, кануну Нового года, я пришел в рабочее состояние. Спина и нога еще не прошли, но мы с Фредди пренебрегли праздничной телепрограммой и отпраздновали в постели, лицом к лицу. Фредди стерпел рекордный по длительности поцелуй в губы; свой рот, правда, не открыл.

Сам Новый год мы отпраздновали возвращением к упражнениям, только без седов и махов ногой – спина у меня еще болела.

В четверг мать отправилась на переговоры с отцом, о чем он ее умолял еще с субботнего утра. Они встретились в ресторане при универмаге, где генеральным менеджером был знакомый матери.

Вечером мы все собрались в столовой, чтобы выслушать ее рассказ. С нами была и тетя Марта – мой дедушка считал, что раз ее сын играет такую важную роль во всей истории, тетя Марта должна участвовать в принятии решений.

– Я думаю, что Генри сожалеет о случившемся и раскаивается. Он даже признал, что сам все начал. Что зря он затеял это дело с велосипедом. Он хочет, чтобы я вернулась. Конечно, он любит меня, и я тоже хочу его любить, я ведь всегда его любила. – Ей тяжело было это говорить, но куда тяжелее мне было услышать столь капитулянтскую речь.

Фредди сидел со мной в одном кресле, одной рукой обнимая за плечи, другой – спереди, сцепив ее с первой. При этих словах моей матери он уткнулся подбородком мне в спину и сжал меня в объятии. Мы оба здорово струхнули – перед нами разверзлась пропасть.

Мать продолжала:

– Я еще не дала согласия вернуться, но сказала, что подумаю. Я сказала, что ему придется взять назад свои ужасные слова про Малкольма, причем сделать это и передо мной, и перед Малкольмом. И ему придется научиться ладить с Фредди, потому что Фредди – часть жизни Малкольма, нравится ему это или нет.

Тетя Марта кивнула. Фредди снова стиснул меня.

– Он предложил, чтобы я вернулась, а Малкольма оставила здесь.

Я приободрился.

– Я сказала, что это можно обсудить, но что мне кажется, что ему надо либо принять нас обоих, либо обоих забыть.

С некоторым трудом я сообразил, что она добивалась возможности вернуться вместе со мной – то есть как раз того, чего я решительно не хотел.

– Я не хочу жить с ним в одном доме, – сказал я спокойно и решительно.

– Я тебя понимаю, дорогой, но если он помирится с тобой, и примирится с тем, что ты такой, и извинится за то, что сделал, и пообещает перед нами всеми, что это больше не повторится… чем не вариант, правда?

Я заметил, что дедушка ерзает в своем кресле. Он, наверно, тоже подумал, что подобное обещание со стороны моего отца будет уже не первым.

– Ой, мисс Сандра, – сказала тетя Марта, – лучше не рисковать. Повторится – не повторится… Это ж чудо, что Макм пока что жив и цел.

– Правда, Сандра, – вставил дедушка.

Отец обещал, что в любом случае остается финансово ответственным за меня, и что я не буду ни в чем нуждаться. Так что я, по крайней мере, оставался в той же школе.

В четверг я поехал в школу на трамвае. Среди пассажиров было трое моих соучеников, и пришлось отвечать, чего это я еду на трамвае, если всегда ходил в школу пешком.

– Я временно живу у дедушки.

Один третьеклассник спросил:

– Что, родители разводятся? Мои развелись, мне тоже пришлось переехать.

– Не. Вроде, не разводятся.

Слух быстро обошел всю школу. И опять Томми Аткинс сказал всем, чтоб отстали от меня. Что, интересно знать, он обо мне думает на самом деле? Я поблагодарил его вполголоса за заступничество, а он дружески пихнул меня и сказал: «На то и друзья, а?»

Фрэнсис загнал меня в угол во время ленча.

– Твои родители разводятся?

– Нет.

– А чего ты переехал к дедушке?

Фрэнсис знал, что у меня с отцом трения, доходящие порой до насилия.

– Чего – чего. Он опять, это, так что я больше с ним не живу, ты только не говори никому.

– Ты знаешь, я – могила. И где живет твой дедушка?

Я объяснил.

– Поиграем? Я торчу до чертиков. У меня есть крем.

– Не сегодня. Может, на днях.

– Что, вышел из строя?

– Ну, не то чтобы, но пока побаливает.

– А куда он бил?

– Да всюду.

Я вдруг задумался, почему я отказал Фрэнсису. Кажется, я в жизни еще никому не отказывал.

Дело было не в моих ранах – мы с Фредди вернулись к сексу уже с кануна Нового года, и предавались этому занятию практически каждую ночь. И не во Фрэнсисе – мне всегда нравилось ощущать в себе его большой кок; Фрэнсис соблюдал вежливость, всегда чиркал мне после, и никому ни слова о нас не сказал.

Я огляделся в поисках Томми Аткинса и обнаружил его за игрой в шарики на неасфальтированном участке у флагштока. Представим себе, что он попросит меня иметь с ним секс… Пожалуй, Томми Аткинсу я не откажу, но как мне вообще пришло в голову усомниться на этот счет?

Дома я рассказал обо всем Фредди.

– Ну, не зна'шь. Мо'шь, папочка те' так по голове вдарил, что ты изменился?

– Но ведь с тобой я это делаю.

– Мы – особый случай. Смотри, я те' давал меня трахать, хоть я не такой.

Да, мы были особый случай, факт. Джорджи все правильно разглядел. Мы с Фредди стали как братья, и даже больше. Секс у нас шел просто как одно из совместных занятий. И нас не смущало, кто из нас кого предпочитал – мальчиков или девочек – в окружающем мире. Так что же, выходит, я и правда изменился?

Каждый вечер моя бабушка, которая до рождения первого ребенка работала учительницей, занималась с Фредди – его домашними заданиями и сверх того. Фредди острил на счет ее придирок, но я чувствовал, что он рад и ценит. Его почерк резко улучшился. Он начал поправлять себя посреди фразы, например, «Я идешь, то есть, я иду». Я не переставал ему удивляться.

В понедельник после плавания я постоял возле своей кабинки, наблюдая. Виктор Сибелли снял плавки рядом с кабинкой Пэта О'Райли, и они пару минут стояли и разговаривали голые.

Это зрелище не вызвало у меня ни эрекции, ни похоти ни к одному из них, а ведь пару недель назад я был готов высосать досуха любого из этих мальчиков при первой возможности. Что у меня с головой?

Вернувшись из школы, я оттащил Фредди от радио, увел наверх в нашу комнату и рассказал, что у меня пропало сексуальное желание.

– Ну, могу те' не трахать, если не хо'шь.

– Нет-нет, я этого не говорил.

Фредди ухмыльнулся. Он только шутил.

– Макм, я не зна'шь, то есть не знаю, с чего ты разлюбил трахаться. Твоя бабуля меня докана'шь с белым английским. Я начнешь г'рить как придурок, вроде тебя.

– Вроде меня?

– Монетку!

– Не надо, я сдаюсь. – По правде сказать, английский Фредди был чудовищен. Что я его понимал, не считалось, потому что мы с ним понимали друг друга без слов. А вот другим людям – к примеру, моей бабушке – понять его было непросто.

В общем, Фредди не помог мне разобраться с угасшим либидо. Боюсь, что тут и психиатр бы не распутал. Все желание как рукой сняло, и это после шести лет неустанной погони за все новыми коками. Тот же Виктор Сибелли раньше казался мне чуть не богом, со своей великолепной длинной штуковиной. Я много раз как дурак пытался сблизиться с ним, единственно ради шанса заполучить это великолепие к себе в попу. Ныне же сие зрелище меня нисколько не тронуло.

Ночью я сделал еще одно тревожное открытие. Я оставался мягким, сколько Фредди не качал в меня, всю дорогу, до самого последней стадии, когда он начал мне чиркать. Не то, чтобы мне не нравилось ощущать Фредди там, внутри. Нравилось, нравилось, как всегда. Но это было слабым утешением, потому что кому же не нравится физический контакт с любимым человеком. Куда девалась моя цветущая сексуальность, вот вопрос.

Может, я больше не гомосексуал? Но тогда я должен быть наоборот – я не знал, как это называется, – и мне должны нравиться девочки.

– Фредди, нам надо поговорить с Брендой…

– Макм, помолчи, дай мне закончить. – Он шел по второму разу и еще не кончил.

Похоже, я нарушил чары: Фредди пришлось побиться в меня с силой, чтобы перезапуститься.

– Черт, Макм, никогда больше так не делай. Ладно, чего ты говорил насчет Бренды

На следующий день мы встретились у ручья и отправились в поселок искать Бренду. Она была с подругами. Фредди вытащил ее из дома.

– Бренда, тут Макм, это, изменился, и хо'шь с девочками.

– С чего ты взял?

Фредди оглянулся на меня. Я смутился. Я знал, что она знает про меня, но мы не говорили об этом в открытую.

– Потому что не хочу наоборот.

– Те', мо'шь, просто приелось, это, ну, неважно. А что от меня-то требуется? – спросила Бренда, уперев руки в бока и глупо ухмыляясь.

– Ты, – сказал Фредди, – приведешь в субботу Мэри, и мы проверишь.

– Ниче' се' заявочки, се'дня уже четверг.

– А ты постарайся. Зна'шь, как мы волнуешься?

Бренда прислонилась спиной к стволу дерева и сложила руки на груди.

– У вас есть деньги? Туда тащиться на двух автобусах.

Я отдал ей четвертак; у меня осталось только на обратную дорогу до дедушки. Я пообещал, что завтра еще приеду узнать, что получилось, но уже без Фредди – у нас теперь не хватало денег на транспорт. Мать каждый день давала мне денег только на автобус и шоколадку. У меня оставались тайные запасы денег в конюшенном сарае, но я боялся и близко подходить к дому отца.

Бренда преуспела, но замаячили новые расходы. Мэри требовала денег на автобус плюс еще доллар. Как ни крути, получалось, что мне лезть в сарай. Дубликат ключа у меня был на одной цепочке с ключом от дедушкиного гаража (где нам разрешалось играть, пока машины нет). Но Дженет, скорее всего, была в доме, так что следовало воспользоваться дверцей над загоном для свиней.

Гвоздь, на который мы закрыли дверцу, застрял. Я насилу выковырял его какой-то ржавой железкой.

Внутри все оставалось, как в мое последнее посещение. Три доллара 80 центов лежали в спальном мешке. Тут я сообразил, что, когда дойдет до секса, сам спальный мешок тоже пригодится – стояли январские морозы. Я прихватил его и одеяло с собой, и на обратном пути шел, обернув их вокруг себя.

Я показал Бренде доллар и выдал 20 центов на автобус для Мэри.

– А мне? Как я ее привезешь?

Я забрал один никель и дал ей четвертак.

– Во ско'ко? – спросил Фредди.

– Ну, че'-ни'дь в десять-одиннадцать.

Я влез в наш домик на дереве и сбросил вещевой мешок. Запихав в него спальный мешок поверх остававшегося там одеяла, я не сумел влезть со всем грузом наверх и спрятал его в кустах, набросав еще поверх сухих веток.

В трамвае по дороге домой я стал изучать свое отношение к сексу с Мэри. Я закрыл глаза и постарался вопроизвести наш приснопамятный трах в лесу. Я даже сунул руку в карман, чтобы себя подстимулировать. Получилось приятно, но я остался не уверен, насколько это было связано с вводом-выводом моего дика в Мэри.

Мы с Фредди воздержались от секса в ночь на пятницу, чтобы я был свеженький для маленькой вагины Мэри. Мы, правда, не учитывали, что в прошлый-то раз Мэри было десять лет, ну, почти одиннадцать, и что с тех пор прошло полтора года. Мэри теперь почти исполнилось двенадцать с половиной.

Когда она появилась, я ее еле узнал. Она была ненамного выше меня, но у нее уже была грудь и заметной ширины бедра.

– Привет, Макм. Привет, Фредди. Мы где бу'шь? А то мне некогда.

Спальный мешок был расстелен на одеяле и укрыт еще одни одеялом. Рядом Фредди разжег жаркий костер.

У меня случился приступ паники актера перед выступлением. Мой дик не особо вырос с прошлого втыка, а вот ее полость… Судя по тому, что с меня потребовали доллар, ее полость имела спрос у клиентов… с большими взрослыми коками…

Впрочем, отступать было поздно, и я сказал себе, что меня ждут волнующие открытия.

Мы сняли куртки и влезли в мешок.

Раздеться вдвоем внутри оказалось невозможно; я вылез и разделся до майки, держась так близко к костру, чтобы только что не поджариться.

Мэри оказалась теплой и, как прежде, гладенькой. Мой кок оказался мягок.

– Ты че'-то тормозишь, Макм. Ниче'-ниче', Мэри это поправишь.

Пока она терла руками у меня между ног и по коку, я пощупал между ее ног, чтобы оценить масштабы перемен. Сначала я наткнулся на полоску лобковых волосиков над вагиной. Потом мои пальцы попали в нору… широченную! Дуглас со своим другом могли бы ввинтить ей одновременно.

Однако Мэри тем временем довела мой кок до твердого состояния.

– Макм, если хо'шь, мо'шь пососать мои тити.

Я сполз пониже и попробовал. Они были мягкие, как моя попа. Я стал гладить одну, сося сосочек на другой.

– Ой, Макм, как хорошо, – прошептала она, чтобы услышал только я.

Мой кок был более-менее тверд, и дальше все равно не твердел. Я выпустил сосочек и переполз повыше. Мэри перекатилась на спину и подхватила меня за мягкое место. Она раздвинула ноги, и я провалился внутрь.

– Молодец, Макм. Теперь трахай меня.

Я бросался в нее снова и снова, но это было как болтаться в теплом пудинге: комфортабельно, но кончить так не удастся.

– Сильнее, Макм, мне приятно.

Я повиновался и стал нырять изо всех сил. При каждом броске она поддергивала меня за ягодицы.

– Бэби, классно! – простонала Мэри.

Я весь употел, но награда за труды оставалась вне досягаемости.

Потом она отпустила одну ягодицу, и моего ануса коснулся влажный палец. Мэри нажала, сделала мне больно ногтем, но просунула палец до самой простаты. Пошуровав там, растягивая мой сфинктер, она вынула палец и засунула два. Мой организм отозвался. Мэри стала трахать меня в попу и выкручивать мне простату. Через считанные секунды я испытал. Я попытался продолжить трахание, но мое тело пожелало напряженно застыть. У меня в паху как будто сработала лампа-вспышка. Я стал кончать, содрогаясь снова и снова. Я даже не заметил, как Мэри вытащила пальцы обратно.

Визит ее не продлился и пятнадцати минут. Мне пришлось одеваться снаружи. Костер не больно спасал мое влажное тело.

Она удалилась с моим долларом, пока я еще завязывал шнурки. Я так дрожал, что Фредди пришлось их довязывать, причем он хихикал за этим занятием, как заведенный.

Фредди не терпелось узнать, как все прошло.

– Ты кончил, я видел.

– Она засунула мне пальцы сзади и оттрахала меня.

– Что?

– Она оттрахала меня пальцами, двумя пальцами.

– Черт!

– А до этого у меня ничего не получалось.

– А еще она стала здоровенная, да?

– Ага, я в ней вообще ничего не чувствовал.

– Мо'шь, нам найти девочку поменьше, с тебя? Из твоей школы, которые всем даешь?

– Таких, чтобы всем давали, у нас нет. Ну, может, есть парочка, но со мной они не захотят.

– А если ты дашь им денег?

– Да им родители и так дают деньги, больше, чем мне.

– А что, если…

– Стоп, Фредди. Стоп. Мне по-прежнему нравится сзади. Я не изменился. И вряд ли изменюсь.

Он посмотрел на меня, потом пошуровал дрова в костре.

– Ну, для верности, еще разик?

– Да ну. Знаешь, когда она была ростом с меня, я тоже не мог кончить, пока она не сунула палец мне в дырочку. Сегодня она делала то же самое, просто решительнее.

– Мо'шь, это из-за того, что она – девочка. Черт, это я сморозил. Да, ты прав. – Фредди кашлянул и откинулся назад, глядя на голые ветки деревьев над нами. Я лег рядом.

– Зна'шь, – рассмеялся он, – во было бы здорово: Макм Ллойд получа'шь по башке от папаши и поменя'шь из фэгов в этих, как их. Черт. Ты бы прославился. А хо'шь еще раз в мешок?

– Ты предлагаешь, чтобы я тебя трахнул?

– Еще чего. И все равно ты слишком мал.

Мы все сделали как обычно, сначала спереди, потом сзади, а потом подремали. Я размышлял, как я отнесусь к предложению Фрэнсиса в следующий раз.

В воскресенье утром мать пошла в церковь на одну службу с отцом, а вернулась только к обеду, вскоре после нашего с Фредди возвращения из дома его матери. И не спешила рассказать, о чем они там говорили, что меня крайне тревожило.

Бабушка подала на десерт яблочный пирог с мороженным. Дедушка был сердечник, так что они не часто позволяли себе такое угощение.

– Знаете, у меня был такой трудный день… нет, в хорошем смысле. Я хочу сказать, мне о многом пришлось подумать. После мессы мы с твоим отцом, – обратилась мать к омне, – встретились с отцом Саймонсом.

Из трех служивших в приходе священников отец Саймонс служил дольше всех. Он был старше отца Линденхала, но моложе монсиньора епископа. И он был толст – не тучен, но с животом. Раз в неделю он вел у нас катехизис, в классах с 5 по 8, так что я его знал. Я находил его не лучше и не хуже училок-монахинь.

При следующих словах мое сердце упало.

– Я скучаю по Генри. У него есть серьезные недостатки, но, в целом, он был чудесным мужем. И он любит меня. Отец Саймонс предложил, чтобы мы некоторое время просто походили в гости и посмотрели, что из этого выйдет.

При слове "мы" я вздрогнул.

– Он хочет, чтобы ты тоже зашел к отцу раз-другой. Генри очень хочет с тобой поговорить, извиниться за все. Не только за последнее – за все годы, за то, что не был хорошим отцом. Знаешь, он с начала года ходит к отцу Саймонсу на собеседования.

– Я не хочу, – сказал я чуть слышно.

– Дорогой, ну пожалуйста. Можно не домой, можно встретиться в ресторане, в парке, где скажешь.

Я помотал головой.

– Сандра, – сказала бабушка, – тебе не кажется, что ты торопишь события. Еще месяца не прошло.

– Прекрасно, – сказала мать мне, – можешь сидеть тут, сколько заблагорассудиться, а я хочу к нему. Я хочу домой. Ты меня отпускаешь?

Я почувствовал стеснение в груди, как будто меня захлестнул аркан, затянулся на мне и тащит, тащит под беспощадную руку отца. Мать вернется к нему. Я – их сын. Они настоят на моем возвращении, и дедушка с бабушкой не в силах будут им помешать. Мне никак не удавалось вдохнуть воздух. Я попытался встать и потерял сознание.

Очнулся я лежа на диване, головой на коленях у Фредди. Рядом сидел дедушка со стаканом воды.

– Вот, пей. – Голос прозвучал откуда-то издалека.

Моя рука взяла стакан, поднесла к губам и остановилась. Фредди наклонил его; вода полилась по подбородку и на живот.

– Макм, выпей.

Я открыл рот и глотнул.

Мать ужасно извинялась. Нельзя было вываливать на меня столько без подготовки. Никто не торопит меня с визитами, пока я не созрел. И нет речи, чтобы вернуть меня против моей воли.

Но я заметил отчаяние в дедушкиных глазах, и неотвратимость уже пропитывала меня, как вода – шерсть тонущей собаки.

С матерью я говорить не стал, сил моих не было говорить с матерью. Она предала меня. Обещанная защита оказалась обманом. Во мне рос гнев. Я ретировался в спальню, чтобы не наговорить лишнего. Фредди пошел за мной.

Я поделился с ним своей обреченнностью. Мы уснули в одежде, в объятиях друг друга.

Бабушка разбудила нас. Мы вместе умылись.

– Макм, ты не бу'шь делать глупостей?

– Не знаю. Они захотят, чтобы вернулся, а я туда не вернусь, ни за что.

– Поговори с дедулей, он у те' нормальный.

Матери за завтраком не было – она уехала моему отцу еще вечером, когда я ушел к себе.

Фредди поехал в свою школу на троллейбусе. Меня повез в школу дедушка.

– Я говорил с твоей матерью, когда она уходила. Я сказал ей, чтобы не давила на тебя, не заставляла встречаться с отцом. Мне кажется, она поняла. Я постараюсь объяснить все отцу Саймонсу, а потом устроить переговоры с твоим отцом.

– Но ты добьешься, чтобы я жил у тебя?

– Мы с твоей бабушкой этого хотим, хотя, честно говоря, ситуация сложная. Мы готовы за тебя бороться, даже если дойдет до суда. К сожалению, по закону у родителей большие права, а нам нечем доказать факт дурного обращения. И еще трудно будет убедить суд не принимать точки зрения твоего отца на вашу дружбу с Фредди. Ты не думай, я на твоей стороне, я просто пытаюсь честно описать ситуацию. Впрочем, все эти неприятности еще не скоро.

Высадив меня у школы, он поехал в ректорий*, чтобы условиться о встрече с отцом Саймонсом.

Фрэнсис снова подошел ко мне на большой перемене. Если бы он вкладывал в секс больше нежности, я, возможно, согласился бы, но работать кокоприемником, пусть и не без удовольствия для себя, я в данный момент был не расположен. Фрэнсис нахмурился, но не стал меня уговаривать, а потом обнял за плечи и повел к стенке, на которой сидели его друг Гленн и другие. Я пытался послушать их разговоры, но думал только у руке Фрэнсиса у меня на плече.

– Фрэнсис, – сказал я, – я забыл тебе показать одну вещь.

Он сразу понял, какую. Он вскрыл дверь в бойлерную. Войдя, мы скинули штаны, и я оперся животом на стопку старых газет, которые уборщик складывал в углу. Фрэнсис смазал себя из коробочки, которую носил в кармане, и впихнулся в меня. Я зажмурился от удовольствия. Фрэнсис подрос со времени нашего первого раза, осенью, и теперь наполнил меня идеально. Он стоял, прислонившись ко мне, и трахал неспеша.

– Фрэнсис, ляг на меня.

Я засунул его руки себе под плечи и стал смаковать ощущения от волны движений его тела на мне, при каждом тычке. Я только боялся, что после столь долгого воздержания Фрэнсис, который теперь работал, как заведенный, долго не протянет.

– Поделай мне, когда соберешься кончить, – попросил я.

Но это случилось не сразу. Его страсть разгоралась медленно. Когда он наконец коснулся меня рукой, я кончил мгновенно. Через несколько мощных пихов и он расстрелял в меня свой боезаряд.

Пока мы вытирались сложенным отрезком туалетной бумаги, который Фрэнсис носил при себе, я спросил:

– Как тебе удалось продержаться так долго?

Он улыбнулся.

– Еждневные отсосы от одной юной леди.

– Ух ты. А кто она? Я никому не скажу.

– Не могу сказать: обещал.

– Она из соседней школы?

– Конечно.

– Она только тебе?

– Хорош допрашивать.

Мы поднялись в коридор рядом с нашей классной комнатой, дожидаться звонка. Перед самым звонком я еще сбегал отлить.

Когда я рассказал Фредди про нас с Фрэнсисом, он сказал задумчиво:

– Макм, все окей. Это твоя природа. Против природы не попрешь.

На улице было холодно, так что мы сыграли в монополию, и как всегда пришлось бросать монетку, чтобы не поссориться. Никому не хотелось проигрывать после такого долгого предприятия.

Дедушкин разговор с отцом Саймонсом ничего не прояснил. Дедушка так и не понял, что сам отец Саймонс думает о нашей ситуации. Но они договорились встретиться с моими родителями в четверг в одиннадцать. Я боялся, что отец Саймонс разделяет те же предрассудки против негров, что училки-монахини.

Мы с Фредди сидели на диване, дедушка в своем кресле.

Я спросил:

– А он не сказал, что я – гомосексуал?

Дедушка смутился. Мы с ним никогда не обсуждали эту материю, но я полагал, что мать с ним об этом говорила. И вообще, дедушка и сам мог заметить, как все.

Он виновато взглянул на Фредди, вздохнул и ответил:

– Ну, не так прямо. Отец Саймонс сказал, что у тебя с отцом проблема несходства характеров, и что у тебя есть моральная проблема. Слушай, Малкольм, если не хочешь, можем не обсуждать эту тему. А если ты хочешь об этом поговорить, то имей в виду, я практически ничего об этом не знаю. Хочешь, мы поищем специалиста, может быть, он сможет как-то помочь.

Как-то, подумал я, это как? Переделать меня?

– Да не, не надо. А отец Саймонс не сказал, что я должен вернуться?

– Он думает, что в этом состоит наша конечная цель.

– Я не хочу туда!

– Я знаю, сынок.

Фредди помог мне на время отвлечься от отчаяния на физические упражнения. Пот изысканно украсил следующую часть нашей программы.

Два дня я ходил сам не свой, ожидая четверговых переговоров. К ленчу в четверг мой живот завязался в узел, и я раздал свои сэндвичи и шоколадное молоко. От вида жующих ртов меня мутило. Я сходил в уборную, но меня так и не вырвало.

Когда мы вернулись в класс, сестра Бернис заметила мой нездоровый вид и отправила к медсестре. Та позвонила бабушке, чтобы приехала и забрала меня, но дома никого не было. Медсестра уложила меня на смотровой стол и укрыла простыней. Через полчаса она повторила попытку и на этот раз дозвонилась.

Дедушка с бабушкой приехали за мной вдвоем. Оказавшись в машине, я принялся умолять их скорее сказать, чем кончились переговоры.

– Малкольм, я сам еще не все переварил. Потерпи до дома, сядем, обсудим спокойно.

При этих словах мой желудок отреагировал: я поперхнулся, и меня вырвало на пол возле заднего сиденья. Бабушка передала мне упаковку салфеток и открыла окно.

Я был так слаб, что им пришлось помогать мне взойти на крыльцо и дотащиться до кухни.

Они хотели, чтобы я отдохнул перед разговором. Я хотел услышать все немедленно. Бабушка пошла отмывать машину. Кажется, она была рада не присутствовать при предстоящей сцене.

– Я хочу, чтобы ты знал: я боролся за тебя, и я готов подать в суд, если хочешь, но твои родители настаивают, чтобы ты приехал домой в этот уик-энд. Твой отец как будто готов признать ошибки и стать лучшим отцом. Он клянется, что с его стороны насилия больше не будет, но что и ты со своей стороны должен вести себя ответственно.

– Я? Это он напал на меня!

– Успокойся и послушай. Твой отец утверждал, что каждый раз все начиналось с твоего непослушания, и что ты начинал его обзывать. А один раз ты принялся его обзывать, когда он лежал в кровати и спал.

– Я только хочу быть с Фредди. Это преступление?

– Здесь он готов пойти на компромисс. Тебе разрешат ходить к Фредди два раза в неделю после школы, но с условием, что вы не будете покидать поселок вместе, и ни в коем случае не будете приближаться к твоему дому.

– Что? Чушь какая-то!

– Малкольм, успокойся. Есть еще новости, и не все – плохие. Пока ты будешь соблюдать правило двух визитов в неделю и исполнять домашние обязанности, тебе будет разрешено ходить в гости к друзьям, приводить их к себе домой и приезжать в гости к нам.

– С Фредди?

– Нет. Фредди ты можешь навещать только в его поселке, и без свидетелей.

– И что будет, если я увижу его лишний раз?

– Тебе снова запретят выходить из дому.

– Я не вернусь.

– Малкольм, они могут тебя заставить. Если ты откажешься, ты будешь считаться сбежавшим из дома. Если я позволю тебе остаться здесь, меня обвинят в похищении.

– В похищении? Ты же мой дедушка!

– Родители имеют на тебя права, пока эти права не отняты по суду.

– Давай подадим в суд.

– Тебе все равно придется отправиться домой на уик-энд. Белстоун, адвокат твоего отца, задержит суд на долгие недели, и мы скорее всего проиграем.

– А что мне сделают, если я убегу?

– Вернут домой, отдадут в приемную семью, а если будешь часто убегать – в исправительный дом. Во всех этих местах тебе не дадут видеться с Фредди, и тебе там будет гораздо хуже, чем дома.

Я вскочил со стула.

– Это несправедливо! – Я принялся ходить по кухне из угла в угол. Дедушка сидел молча. Я остановился и обнял его. Я не сомневался, что он сочувствует моему горю… но не гневу.

– Почему все-таки только два раза в неделю? В наказание? За что нас наказывать, мы не хулиганим!

– Сынок, сядь. Я еще не все рассказал. – По его безжизненному тону я почувствовал, что осталось нечто особо муторное. – Ты не сможешь ходить к Фредди больше двух раз в неделю потому, что один день в неделю ты будешь выполнять домашние обязанности, а еще два дня ты будешь ходить на собеседования к отцу Саймонсу.

– Зачем? За что?

– Полтора года назад один священник, из другого прихода, обращался к отцу Саймонсу по поводу тебя и одного из своих алтарных мальчиков. Отец Саймонс поговорил тогда с твоей директрисой, но она сказала, что в вашей школе ничего этого нет, и он не стал настаивать. Теперь вы с Фредди у них под вопросом.

– Фредди нравятся девочки.

– Так ты знал того мальчика?

Деваться было некуда, нужно было признаваться.

– А что я, он тоже хотел. А священник – идиот.

– Малкольм, у меня идея. Давай я запишу тебя к доктору, вместо отца Саймонса.

– Я не хочу к доктору, я здоров.

– Я не спорю, но если некуда деваться, тебе будет легче ходить к доктору, чем к отцу Саймонсу.

На меня навалилась тяжесть, как будто меня заживо хоронили. Я мысленно завыл, но мои глаза оставались сухими.

– Получается, кругом я виноват? Я – фэг-ниггерлавер. Я… – Я сел и наконец заплакал, со слезами.

Дедушка встал позади меня и стал массировать мне плечи.

Фредди принял известия лучше моего.

– Да фиг с ними. Мы выкрутишься, как всегда.

– Все ничего, но собеседования… Будут пичкать дерьмом, как Филипа.

– Филип – это который на те' настучал? Кстати, мо'шь, и нас обоих?

А в самом деле, как знать. Я теперь ничего не знал. Я бился в неопределенности, как в паутине. Вдруг монахини следили за мной в школе? Я занимался сексом на школьной территории с тремя разными мальчиками. По словам Фрэнсиса, многие мальчики знали о моей ориентации.

Почва уходила у меня из-под ног. Сестре Кэтлин-то, оказывается, сказали про меня и Филипа. Если она что-то сказала другим монахиням…

Филип видел нас с Фредди голыми; он подозревал, что мы кое-чем занимались. Если он и про это рассказал своему священнику… Уж не потому ли мы с Фредди оказались «под вопросом»…

Ну какое дело этим сволочам, чем мы там с ребятами занимаемся по взаимному желанию? Какое их собачье дело?

Мы с Фредди снова и снова обсуждали эти вопросы, с перерывом только на обед. Он повторял, что мы еще поборемся, что не дадим гадам испортить нам жизнь.

– Они сказали, что разрешат тебе уходить, когда хо'шь.

– Ага, в гости к белым мальчикам. Не к тебе.

– А мы найдешь белого вроде Луиса, то'ко бу'шь умнее.

Я мало что знал про своих одноклассников. Надо будет разузнать побольше. Фредди помянул еще учеников местной государственной школы и приходской школы. Я должен походить к ним на игровую площадку, может, там что подвернется. Трудная разведывательная задача немного оживила мой боевой дух.

Мы легли спать в пижамах – в курточках и штанах, – но штаны опустили для любви.

В пятницу Фрэнсис снова был на взводе.

– Не могу, – сказал я. – Монахини, кажется, за мной следят.

– А кто настучал?

– Один пацан, давно, нездешний. Он рассказал священнику, который рассказал отцу Саймонсу. А он рассказал сестре Кэтлин.

– Ну дела. Тогда тебе надо поостеречься. Саймонс – настоящая пиявка. А ты точно знаешь?

– Да как тебе сказать… он настучал моему отцу.

– Вот гнида. И что сказал твой отец?

– Я его еще не видел. – И я рассказал, что завтра мне придется вернуться домой.

– Скажи, что это был один раз, и что тот пацан сам все затеял. А ты еще с кем-нибудь из здешних делаешь?

– Нет. – Фрэнк Стиллингс и Мичелл Сэндерс окончили школу в прошлом году.

– Дела. Идиотизм. Вокруг сплошной секс – пацаны чиркаются, девочки сосут и трахаются… ну, не в шестом классе, но в седьмом-восьмом – куча. А ты сидишь тише травы, и тебя-то как раз за ушко да на солнышко. Гады.

Вечером за обедом моя бабушка сказала Фредди:

– Знаешь, Фредди, если хочешь, в те дни, когда Малкольм не сможет приходить к тебе, приходи после школы к нам, позаниматься. А деньги на трамвай за нами.

Фредди посмотрел на меня.

– Соглашайся, – сказал я.

Фредди договорился приезжать по понедельникам, средам, четвергам и даже в субботу утром. Нам все равно ничего не светило по субботам как минимум до одиннадцати.

Дедушка сказал, что мои родители заедут завтра днем, между тремя и четырьмя.

В постели я сказал Фредди: «Трахай меня всю ночь, без перерыва». В моей постельной жизни предвиделись драматические лишения. Нам с Фредди опять предстояло довольствоваться спальным мешком, да и то, похоже, только два раза в неделю, хотя Фредди полагал, что это ограничение мы обойдем.

Фредди лежал на моей спине и медленно качал. Ближе к полуночи я встал на четвереньки, чтобы он мог по-собачьи. «Только порезче!» – настаивал я.

Потом я перевернулся, и он трахал меня спереди. «Только порезче!» – сказал я.

– Разбудим твоих, Макм.

Но он стал трахать немного резче. Мне хотелось, чтобы были слышны шлепки.

После каждого раза мы устраивались подремать я на животе, Фредди на мне, снова просунувшись; правда, его кок в конце концов выскальзывал.

В субботу утром мы с Фредди отправились к нему домой и на ручей. Мы решили подготовить удобства для секса на случай ночных свиданий. Наш амбициозный проект предусматривал строительство настоящего убежища. Мы придумали выкопать землянку на том берегу речки, откуда была дорога до церкви, в тридцати футах* вверх по течению от нашего домика на дереве; берег там был чуть ли не отвесный.

Мы наметили место примерно на одной трети по высоте обрыва. Надо было только постараться, чтобы ливни на размыли вход и не создали внутри грязевое озеро.

За инструментами надо было наведаться в конюшенный сарай моего отца. С утра зарядил дождь, как нарочно, как предвестник мрачных времен, но моя куртка была водоотталкивающая, а для Фредди мы одолжили плащ у его тети.

Голые кусты служили плохим прикрытием. Я никого не высмотрел в окнах гостиной и кухни, мы пробежали за уровень конюшенного сарая и вторглись на отцовский участок.

Фредди захватил с собой клещи для гвоздя, запирающего дверцу над загоном для свиней. Проникнув внутрь, мы выбрали себе кирку и лопату.

После успешного рейда наступило время ленча, и мы поели в доме у тетки Фредди. Поскольку мне надлежало явиться к дедушке к трем, времени оставалось мало.

Пользуясь ведром из дома Дугласа, мы относили выкопанный грунт к ручью и вываливали в воду. Копать оказалось трудно. Земля не смерзлась, но это были сплошь камни и корни.

Я устал копать и сел у воды.

– Как же мне неохота возвращаться. Что бы им подождать до завтра?

Фредди съехал по склону и сел рядом.

– Макм, надо. Бу'шь артачиться, сдела'шь хуже.

Мне хотелось зареветь.

– Ну, Макм. – Он обнял меня за плечи. – Мы прорвешься. Им нас не сломать. Мы че'-ни'ть придума'шь и заживешь, как сыр в масле, вот ув'ишь.

Мы прикрыли яму ветками, кустарником и листьями, и вернулись в дом Фредди. Инструменты мы спрятали в доме Дугласа – вдруг мои мать или отец явятся к тете Марте.

Мать приехала за мной одна, в 4:30. Я не паковал вещей, потому что почти всё мне купили здесь, в первый день беженства.

Мать хотела поговорить. Мне с ней говорить не хотелось. Дедушка молчал.

– Дорогой, теперь все будет по-другому. Тебе разрешили ходить к Фредди.

– Да, два раза в неделю.

– Это временно, а еще ты сможешь по выходным ходить к друзьям. И ездить на велосипеде. У него есть переключение скоростей, можно ехать в горку.

Самообладание отказало мне.

– Ты солгала мне. Ты говорила, что мы не вернемся.

– Дорогой, мы порой обещаем то, чего не можем исполнить. Я тогда сказала, что думала, но мы же, как никак, семья…

– Нет.

– Не говори так, Малкольм. Мы с твоим отцом любим тебя.

– Брехня. Поедем уже, что ли.

Я вышел из дому и пошел к ее машине. Дедушка догнал меня.

– Малкольм, остынь. Ты сделаешь только хуже. Успокойся.

– Я ненавижу их!

– Не говори так. Держись в рамках вежливости, больше от тебя ничего не требуется. Так легче жить.

Мать открыла дверцу с моей стороны и пошла к своей дверце. Я обнял дедушку. Бабушка стояла на крыльце и махала рукой. Глаза у нее блестели. Заметив, я и сам не удержался от слез.

Некоторое время мать пыталась заговорить со мной – какие у отца большие планы, да как он хочет стать хорошим отцом и больше общаться со мной. Я упорно молчал. Она в конце концов сдалась.

Когда мы подъезжали к дому, снова зарядил дождь. Отец ждал меня в холле. Я свернул в столовую, прошел через кухню, поднялся к себе и закрыл дверь.

Я сел за свой стол, включил радио и стал искать черную музыку.

Отец постучался, вошел и сел на мою кровать.

– Может, поговорим?

При звуке его голоса я инстинктивно стал искать оружие, схватил металлическую линейку и замер, не ответив.

– Малкольм, я понимаю, ты сердишься, и в чем-то ты прав.

Я хлестнул по воздуху линейкой и бросил на отца испепеляющий взгляд.

– Ну-ну, парень, – сказал он с улыбкой, – не забывай, это ты пытался меня убить. У меня остался шрам в доказательство. А я только отвесил тебе затрещину, причем за дело – за грязные слова. Ты что, собрался меня зарубить этой линейкой?

– Че' те' надо?

– Поговорить. Как отец с сыном.

– Я тебе не сын. Это твои слова. Уйди. – Панический ужас первого мгновения, при появлении отца в комнате, уже прошел, вытесненный презрением при виде жалких попыток самооправдания.

– Это было неудачное замечание, и я извиняюсь за него.

«А за слова насчет куклы?»

– Уйди. Я приехал, чего еще?

– Мы можем стать друзьями.

– Ты спятил.

Его улыбка поблекла.

– Слушай, Малкольм, жизнь – это улица с двусторонним движением. Я стараюсь исправиться, но ведь и тебе есть, что исправлять, а ты опять ведешь себя плохо. Нам надо начать сначала. Я готов забыть старое, ты тоже постарайся.

– Почему мне можно видеться с Фредди только два раза в неделю, и почему только в его доме?

– Тебе мало одной взбучки, помнишь, на путях? Ну не любят у нас, когда негры гуляют с белыми. Это не грех, но это риск. Я просто забочусь о твоей безопасности.

– Да? А почему только два раза в неделю?

– На большее у тебя не будет времени. Мне и так пришлось сократить твою работу по дому до одного дня после школы и субботнего утра.

– А, это чтобы я ходил к священнику, который будет мне объяснять, какой я нехороший, и спасать мою душу.

– Малкольм, у тебя есть проблема. Тебе наверняка и самому надоело, что у тебя все наперекосяк. У тебя всего один друг, остальные тебя сторонятся. Неужели ты не догадываешься, что дело в тебе? Неужели не мечтаешь измениться, стать как другие?

– Как ты, что ли?

– Не слишком-то мы продвинулись, н-да. – Он со вздохом встал. – Но ты подумай над моими словами. – И он вышел, чуть не хлопнув дверью.

Я сказал ему вслед одними губами: «Иди на фиг».

Я, конечно, подумал над его словами. И не нашел ничего обнадеживающего.

За обедом он попытался шутить – описывал, как я буду вихлять, когда сяду на велосипед.

– А знаешь, может, я себе тоже куплю велосипед, поездим вместе.

Я помотал головой и заставил себя жевать пережаренный матерью колбасный хлеб. Дженет, оказывается, ушла в день военных действий и так и не вернулась. Теперь родители мучительно искали кухарку – белую, надо полагать.

Ко времени отхода ко сну мой гнев несколько улегся. По крайней мере, обошлось без ругани. Если я вернусь к практике выполнения домашних поручений до того, как мне их поручили, есть шанс ограничить наши контакты и расширить пространство свободы.

Еще надо будет как-то избавиться от собеседований. Допустим, убедить священника, что я изменился, и их можно сократить. Пойду в четверг на исповедь, выберу его исповедальню, расскажу о грехах бездействия, а потом про нечистые мысли о Вирджинии Бейли.

В воскресенье состоялась наша первая встреча. Родители отвели меня в ректорий после мессы. Отец Саймонс ждал нас в своем кабинете. Его улыбка была масляная, как шелковая салфетка. Я было парировал ее улыбкой предельно постной, но потом вспомнил свой план, и сдержался.

– Как ты знаешь, мы будем встречаться по понедельникам и четвергам, после уроков.

– Да, сэр.

Он повторил свою масляную-шелковую.

– Не "сэр", а "отец". Я не полицейский.

Я попытался ответить "да, отец", но эти слова застряли у меня в глотке.

– Состоялась ли у вас любезная беседа с отцом? – Он перевел взгляд на отца, потом снова на меня.

Я изучал швы на своих брюках.

– Кое в чем мы договорились, – ответил мой отец.

– Это важно. Я хочу, чтобы вы каждый день какое-то время общались, беседовали о чем-нибудь. Мы с Малкольмом тоже будем беседовать. – Он протянул руку и похлопал меня по колену.

Потом спросил у моих родетелй, как наши дела. Они сказали, что прекрасно.

Он подарил мне четки и маленький молитвенник в кожаной обложке, предложив читать его понемногу каждый вечер. Ближайшая беседа была назначена на понедельник, после школы.

После завтрака я спросил:

– Можно мне пойти погулять?

– А куда именно? – ответил отец, улыбаясь улыбкой, которую позаимствовал у отца Саймонса.

– Не знаю. Может, к Бенсону, в том районе. – На самом деле я хотел увидеть Стюарта, алтарного служку и моего недолгого друга, чтобы разузнать у него про отца Саймонса. Стюарт прислуживал ему уже года три, не меньше.

– Это пожалуйста; ты, главное, не забыл, куда тебе нельзя?

– Угу.

– И куда же?

– К Фредди.

Он махнул рукой в сторону двери. Я достал свое пальто из кладовки, прошел по передней лужайке к улице, миновал государственную школу и пару больших домов и вышел на большой перекресток, где магазин Бенсона занимал самый видный из четырех углов.

Магазин Бенсона был кондитерской с сатуратором и интенсивно посещался учащимися всех окрестных школ, по утрам и после занятий. Процентов девяносто детей так и так должны были пройти по этому перекрестку по дороге в школу и домой. А на другой стороне улицы располагался трамвайный круг.

Я слышал, что по вечерам у Бенсона, особенно в выходные, тусовались тинейджеры, но в 11:30 утра в воскресенье я оказался единственным клиентом. Я сел за столик и осмотрел три доступных осмотру дальних перспективы вдоль прямолинейных тротуаров. Моя мать стояла чуть дальше государственной школы, считая, что спряталась за дерево. «Дура», подумал я.

Я пошел к дому Стюарта. Он был на улице, подметал земляной двор. Ему должно уже было стукнуть тринадцать, но он так и не вырвался вперед; скорее, за прошедшие три года разница между нами даже уменьшилась. Мы подмигивали друг другу на девятичасовой мессе, когда он прислуживал, а я присутствовал как прихожанин; мы украдкой махали друг другу, когда выходили из церкви. Теперь я стоял на другой стороне улицы, скрываясь за трамваем, и размышлял, стоит ли подходить и здороваться. А вдруг дома его дядя?

Чтобы не навязываться, я дошел только до трамвайных путей посередине улицы и стал ждать, пока Стюарт меня заметит. Когда это случилось, его лицо просияло. Я пригласил его жестом выйти ко мне, Стюарт покачал головой. Я показал на себя, потом на него. Он огляделся и махнул, чтобы я подошел.

Мы обменялись неловкими приветствиями. Я заметил, что его голос еще не начал ломаться. Стюарт держался натянуто. Я присел на старую шпалу, лежавшую на краю его двора.

– Тебе так и не разрешают уходить по воскресеньям?

Он кивнул.

– Как школа?

– Окей.

– Тебя еще угощают завтраком в ректории?

– Бывает, когда служит отец Линденхал.

– А когда нет, то что?

Он подошел и сел на дальний конец шпалы. Я ждал ответа.

– Да ничего. Просто отец Линденхал всегда спрашивает, нет ли у меня каких желаний.

– А отец Саймонс?

Он выпятил губы и подобрал два камешка.

– Я с ним больше не дружу. – Он бросил камешки, один за другим, в деревянный стул у двери в их однокомнатную пристройку.

– А меня посылают к нему на собеседования.

– Ты смотри, осторожно.

– А что?

– Так, вообще.

– Что он тебе сделал? Я никому не скажу. Я тоже его не люблю.

– А чего тебя посылают на эти собеседования?

– Да так, проблемы с отцом.

– Ну, тогда просто не говори лишнего, чтобы твой отец не узнал.

– Саймонс стучит?

– А то. Еще как.

– Расскажи.

– Я ему скажу про чего-нибудь, а он все передаст дяде, и дядя надерет мне задницу. Два раза так было.

– А про что ты ему говорил?

– Про наши с тобой разговоры.

Это три года назад?

– Я не помню, какие разговоры?

Он покачал рукой над пахом, как будто чиркался.

– Тебя за это порют? Идиотизм. В моей школе все это делают. Спорим, отец Саймонс это делал.

– Чего спорить, конечно, делал – ты бы послушал, как он про это говорит. Но он заставлял меня признаться, что я это делал.

– А потом сказал твоему дяде.

– И он мне два раза надрал задницу.

У Стюарта так и не появилось друзей вне школы, а в школе были скорее относительно дружественные одноклассники, чем друзья. И он был много меньше остальных восьмиклассников.

Мы поговорили про школу, про подружек, которых ни у кого из нас не было, и обсудили, сколько поездов в день проходит теперь по железной дороге. В последнее время вместо паровоза их часто таскал тепловоз.

Я пообещал заглянуть в следущие выходные.

Я не смог высмотреть мать, сколько не пытался. Я дошел до церкви, прошел за церковь – матери за мной не было. Через сто ярдов* начиналась улица, которая вела в гору, с большими домами. Я прикинул, что где-нибудь смогу пройти между ними и лесом выйти к нашему с Фредди ручью.

Крюк вышел немалый, но в конце концов я перевалил через гору, сбежал между деревьев и кустов к ручью и вскоре был у Фредди. Он просиял и похлопал меня по спине.

– Я г'р'ил, то есть говорил, что ты прорвешься! – Фредди все еще находился под влиянием моей бабушки.

Я переоделся в его вещи, мы взяли лом и лопату моего отца и пошли на свою стройплощадку.

Мы устали, как черти, зато продвинулись вдвое больше, чем в пятницу.

За работой я рассказал, что узнал от Стюарта.

– Я же те' г'р'ил. Запирайся-отпирайся, с такими то'ко так.

– Хотел бы я знать, что я делаю не так, по-фэговски.

Фредди хмыкнул.

– Да все подряд. Потом, голос, и руки.

– Что руки?

– Вот это. Посмотри, что ты дел'ашь руками.

Руки у меня были подняты и открыты. Я спрятал их между ног.

– И это.

– Фредди!

– И это.

– Что?

– И "что" ты сказал по-девчачьи.

– А как надо было?

– "Что?" – произнес Фредди, и я не понял, чем это отличалось от моей интонации.

– "Что?", так?

– Ты что, хо'шь научишься г'р'ить, как не гомо?

– Да.

– Забудь. Слишком много мороки.

– Ну Фредди, я не хочу всю жизнь ходить на собеседования.

– А ты скажи ему, что ты святой, и себя внизу во'ще ни-ни.

Я решил, что это хороший план.

Отец распросил меня, где я был. Я был чистенький, потому что помылся у Фредди, а тетя Марта так вычистила мои одежки, что можно было подумать, что я в них весь день просидел в церкви.

– Я дошел до склада лесоматериалов, поговорил с мальчиком, который прислуживает на мессе, потом гулял за путями, дошел до моста. Там у одного рыбака было две удочки, он дал мне поудить. – Я встречал такие картинки в журналах.

– Много наловил?

– Ничего. Он одну выудил.

– Тебе понравилось?

– Не знаю. Вообще-то скучно.

Перед сном я прочел несколько страниц из молитвенника, чтобы быть во всеоружии на завтрашнем собеседовании.

На следующее утро в школе я расспросил про отца Саймонса Томми Аткинса, который иногда прислуживал на мессах для монахинь.

– Хочешь стать алтарником?

– Нет. Обещай, что никому не скажешь.

– Что ты не хочешь стать алтарником?

– Нет, про что я сейчас тебе скажу.

– Ну? – Он не горел желанием посвящаться в мои тайны.

– Мне назначили собеседования с ним.

– С отцом Саймонсом?

– Да.

– За что? А, понятно. За то, что ты не такой, как все?

– Угу.

– Тогда скажи ему, что это неправда. А то он тебя заест. Он твердит, чтобы мы не трогали себя, потому что это смирный грех и мы все попадем в ад.

– Да, мой друг тоже так говорит – "запирайся-отпирайся".

Томми прыснул.

– Точно. Запирайся-отпирайся.

– Спасибо, Томми. За мной не заржавеет.

– Ловлю тебя на слове.

Я бросил на него взгляд, пытаясь решить, не понять ли это как определенный намек, и не ждет ли Томми от меня следующего шага. Но осторожность победила. Я тронул его за плечо и сказал: «До скорого».

Уходя, я осмотрел, не крутя головой, окна до третьего этажа в поисках следящих за мной монахинь. Две монахини у входа разговаривали с группой старшеклассников, и еще одна вытрясала коврик из окна третьего этажа, но специально за мной вроде никто не следил.

Когда после школы я пришел в ректорий, Милдред, служанка, встретила меня в главном холле и проводила в кабинет отца Саймонса.

Та же сливочная улыбка, то же сиропное радушие. Он протянул мне мясистую руку. Я чуть было не прогнорировал ее, но спохватился и пожал. Он немного задержал мою руку в своей, потом махнул в сторону стоявшего перед его столом деревянного кресла с тощими вставками коричневой кожаной обивки.

– На этой неделе мы просто познакомимся поближе. Расскажи, что ты любишь делать в свободное время?

– Ну, не знаю, играть с друзьями.

– И как вы играете?

– Кидаем бейсбольные карточки; музыку слушаем; строим мостики через ручей, в этом роде.

– А спортом ты занимаешься? – Я заметил, как мотается жир на его шее во время речи.

– Конечно, я играю в баскетбол, в бейсбол; я хорошо плаваю. Летом в лагере я был чемпионом по отжиманиям и всяким упражнениям. А в классе я и сейчас впереди всех.

– И сколько раз ты можешь отжаться?

– Как когда. Примерно тридцать восемь-сорок.

– О, это хорошо. А чем еще ты занимаешься?

– Я много читаю; хожу в парк и в зоосад с дедушкой; мастерю, в его мастерской; рисую – правда, у меня плохо получается.

Пока все шло хорошо.

– Расскажи мне о Фредди.

Я был готов к этому вопросу.

– Это мой луший друг.

– Давно ты его знаешь?

– С шести лет. Уже пять лет.

– Как вы познакомились?

– Я играл у ручья, он тоже пришел на ручей. Мы стали играть вместе – ну, с того дня и дружим.

– И чем вы с Фредди занимаетесь?

– Всем. Играем у ручья, хотя уже не так часто. Строим – домик на дереве, и вообще. Играем с его друзьями – в прятки, в догонялки, в шарики. С мячом тоже играем, только там нет площадки для бейсбола и всего такого.

– А почему вы не ходите на школьную спортплощадку?

– Сами знаете.

– Потому что Фредди – негр.

– Угу.

– По-твоему, это несправедливо?

– А по-вашему? – Я не собирался этого говорить, само выскочило.

– Малкольм, мы говорим о тебе, а не обо мне. – Я вспомнил, что говорю с врагом, и стал поправлять отвороты на брюках.

– Чем еще вы занимаетесь с Фредди?

– Ну, слушаем музыку; едим у них дома – у него мать здорово готовит. Она работала у нас кухаркой, только отец ее уволил, за то что она рассердилась, когда он меня побил.

– Гм. А вы с Фредди спали вместе?

– Ага.

– В одной постели?

– Ага.

– А вы играли в постели, ну, как мальчики? – спросил он с улыбкой, своей фальшивостью побивающей торговцев подержанными автомобилями. «Дебил», мелькнуло у меня в голове.

– Не-а, когда мы ложимся, нам хочется спать.

– Да ладно тебе. Вы только спали, и не играли?

– Во что?

– Ну, чем обычно мальчики играют.

Я изобразил максимальное недоумение, а потом максимальное смущение.

– Что, с укромными местами?

– М-м.

– Что вы, отец, нет. Это же грех. Смертный грех! Фредди тоже ходит в церковь, каждое воскресенье, и его мама отлупила бы его за такие дела. – Я пустился в объяснения, что тело – храм Христа, и осквернять его – кощунство.

Я не думал, что я его переубедил, но, с другой стороны, я не купился на его уловки. Дешевые, прямо скажем, на уровне торговца с сумкой, набитой щетками для волос и томами энциклопедии.

– Полный чиркун! – поведал я Фредди на следующий день. – А самый идиотизм – он сам позвал меня к себе на четверговую исповедь. Там я ему все расскажу, потому что Бог все слышит, и если я что утаю, это будет страшный грех. Вот чиркун! Правда, я уже столько не ходил на исповеди, что теперь не знаю, что говорить. Я спрошу у одного в моем классе, который все про это знает.

Мы провели полчаса в спальном мешке, творя один смертный грех за другим. – Во, опиши на исповеди.

– Не, а то он тоже захочет.

Томми Аткинс оказался спецом по исповедям.

– Легкотня. "Прости, отец, ибо я согрешил, я уже две недели не исповедовался", запомнил?

Я кивнул.

– Больше трех недель не объявляй, а то разлаются. Потом признайся, что рассердился на младшую сестру или на мать, подрался с приятелем и соврал про съеденное печенье. Но про печенье часто не надо, меня отец Саймонс поймал на этом и стал допытываться, почему я не завязал. Еще скажи, что у тебя были нечистые мысли про девочку, которая нагнулась, чтобы завязать шнурки. Получишь нотацию насчет того, что тело – храм, зато избавишься от собеседований.

– Он мне не поверит.

– Попытка не пытка. Будешь его доставать девчонками, и в конце концов он отвяжется, потому что какой интерес?

Мы обменялись улыбками. Мне ужасно захотелось согрешить с ним, и я видел, что у него появилась та же нечистая мысль.

– Хотел бы я знать безопасное место, – сказал я.

Он улыбнулся еще шире.

– Я знаю такое. Хочешь, пойдем туда на ленч?

– Хочу.

Перед большой переменой Томми вызвался вытрясти тряпки для мела. К нему присоединился Пэт О'Райли. Томми сделал мне знак, чтобы я держался вместе со всем классом.

Через пять минут после звонка он появился с Пэтом, который пошел на площадку. «Идем», – сказал Томми, и мы вернулись на свой третий этаж. Дверь в класс была отперта. Томми запер ее за нами.

– Здесь?

– Пока мы за этой стеной, нас не видно. – Он показал на стену, отделявшую класс от коридора. На этой стене висела доска, а с обеих сторон от доски были двери в коридор. – У нас, – он взглянул на наручные часы, – тридцать девять минут до звонка.

Мы сели у стены под доской. Томми спросил:

– Начнем с ленча, или…

Я положил ладонь ему на ширинку. Он был готов.

Я расстегнул ему пояс и штаны. Он приподнялся, чтобы я стянул их. Шарики у него оказались не маленькие, как стеклянные шарики для игр. Кок вырос до трех с половиной дюймов*.

– Хочешь меня трахнуть?

– В другой раз. Давай ртом.

Он лег на спину вдоль стены, я лег поверх его стянутых кальсон и пощупал его пах. Потом залез руками ему под рубашку, взяв в рот солидный кок. Гладкий, теплый, восхитительный.

Томми нежно взял меня за голову. Я погладил его грудные мышцы и медленно обвел головой вокруг его кока.

Брюшной пресс Томми напрягся. Я приподнял голову, чтобы получше распробовать обрезанную головку и рассмотреть тело.

Я попытался задрать рубашку повыше, но она была прижата к полу. Я выпустил кок изо рта и попросил:

– Приподними спину. Томми подчинился, и я задрал его рубашку до подмышек.

Его тело было великолепно. Я стал скользить вверх-вниз по напряженному стержню, опускаясь настолько, что удавалось лизнуть полновесные тестикулы; Томми стал крутить и подмахивать бедрами, тыкаясь коком мне в глотку и позволяя дотянуться языком до его кругленькой промежности.

После стольких лет пустых мечтаний и жадных взглядов я наконец-то добрался до тела Томми Аткинса, лучшего спортсмена класса, и мой рот добрался до его дика и шариков. Просто дикая эротика, мой кок оторвал мой пах от пола.

Я стал водить руками по всему торсу Томми, до самого основания кока, голенького-гладенького. Руки Томми сжали мою голову, и любимые мною пекторалы* напряглись. Томми стал качать быстрее, двигая одновременно мою голову. Грудь его вздымалась от глубоких вдохов. У Томми вырвался приглушенный тоненький стон. Мускулы напряглись. Томми быстро запульсировал у меня во рту, и я услышал негромкий глухой удар. Потом пульсация стихла, и Томми еще несколько раз качнул в мой рот. Я всосал его шарики и стал перекатывать их языком. Томми сел.

– Ну, Малкольм, сила. Здорово. – Он потер затылок и улыбнулся. – Ударился башкой об пол, когда кончил.

И мы перешли к ленчу, который не мог тягаться по великолепию с такой предварительной закуской. За несколько минут до звонка мы вышли и подождали на втором этаже.

В четверг после уроков, вооруженный грехами, которые продумал накануне во время уборки в подвальной мастерской отца, я решительно вошел в ту исповедальню, которую, по сведениям уже отбазарившихся ребят, окучивал отец Саймонс. Томми Аткинс пришел вместе со мной для моральной поддержки.

Я услышал, как закрылось окошко в кабину с другой стороны. Открылось окошко ко мне.

– Прости мне, отец, ибо я согрешил. Прошло две недели с прошлой исповеди.

– Только две?

– Да, отец, две. Я ходил с дедушкой в Святое Имя.

– Говори.

– Я дважды гневался на родителей и сказал про себя нехорошее слово.

– Про себя?

– Я не произнес его вслух.

– Что еще?

Я перешел на смущенный тон.

– У меня были дурные мысли.

– Какие?

Я выждал паузу.

– Одна девочка нагнулась, и я увидел ее спереди, и, в общем, мне захотелось ее потрогать.

– Как потрогать?

– Ну, там, спереди.

– Девочку.

– Ну да.

– Ты знаешь, что Бог читает все твои мысли, прямо у тебя в голове?

– Знаю, отец. Потому и рассказываю все.

Он вздохнул и поерзал.

– Что еще?

– Все.

– У тебя точно нет больше ничего такого в мыслях, о чем Бог уже знает, и ждет, что ты исповедуешься и очистишь душу ради Него?

– Нет, отец.

– Хорошо, прочтешь три «Аве-Марии» и три «Отче-наших», и приходи ко мне в кабинет. Все, говори Акт искреннего раскаяния.

Мне пришлось глубоко вдохнуть, чтобы не расхохотаться. Я протараторил Акт раскаяния с наивысшей скоростью, на какую был способен, и не успело окошко закрыться, как я вылетел из исповедальни. Томми смотрел на меня. Мы обменялись широкими улыбками и вышли.

– Ну и чиркун!

– Что ты ему сказал?

– Как договаривались. Он переспросил, правда ли это была девочка, хотя я ясно сказал. Вот чиркун. Он сказал, что бог читает мои мысли и все такое. Я чуть не расхохотался под конец.

– Ну ты даешь, Малкольм. Смотри, чтобы этого никогда не случилось!

Мы с Томми спустились по ступенькам на тротуар и остановились у низкой стенки. Я понял, что Томми смотрит на религию так же, как я, и спросил, зачем он стал алтарным мальчиком.

– Типа эта весело, и тебя берут в поездки, и кормят, и монахини тебе верят, когда врешь. Я могу получить чуть не любой ключ – просто попрошу, и мне дают. Иногда помогает с оценками. Мы с Пэтом таскаем домой вино в пузырьках, а то хлебнем прямо в ризнице. Однажды я на пари глотнул из потирной чаши прямо на мессе в монастыре. Пэту пришлось заплатить доллар, но я здорово перетрусил. Больше я такого делать не стану.

Через полчаса мы заметили, как отец Саймонс выходит из боковой двери, и я догнал его, чтобы пойти рядом.

– Добрый день, отец.

– Ты что, ждал на улице? Холодно же! – Он огляделся, но Томми хорошо спрятался.

После нескольких вопросов про мою домашнюю жизнь, на которые я отвечал, что «ничего, нормально», он стал подкапываться под мой отчет о грехах.

– Я не уверен, что ты понимаешь всю серьезность исповеди. Солгать в исповедальне – это не то, что наврать маме. Это ложь перед лицом Бога, который читает все, что у тебя в голове. Это тяжкий грех, и это совсем не умно. Это все равно, что сказать мне, что тебя здесь нет, когда я своими глазами вижу тебя в этом кресле.

Мне не удалось выжать у себя слезу, но я принял обиженный растерянный вид.

– Но, отец, я же не лгал.

– Малкольм, ты хотел коснуться грудей девочки?

– Только одну минуту. И только в мыслях.

– Малкольм, при всем, что известно про тебя и мальчиков, ты хочешь, чтобы я поверил…

– Это был всего один мальчик, это было давно, и, отец, это была его идея. И я сразу исповедался. – Добавить про исповедь мне пришло в голову посреди фразы.

– Малкольм, по словам того мальчика, ты его долго упрашивал, пока он не разрешил тебе потрогать его в ванне. И…

– Неправда! Он лжет. Я вообще не хотел лезть в ванну. А он все время говорил о сексе, он и в YMCA ходил, чтобы смотреть на голых. А меня туда отец загнал, и я прогуливал, сколько удавалось. – Я мог молоть языком и дальше, но решил, что хватит.

– Малкольм, я говорил со священником того мальчика. Он не такой, как ты. Боюсь, я тебе не верю.

– Что значит, не такой как я?

– Господи, парень, ты же как девчонка. А он – нормальный мальчик.

– Тогда чего он все время рвался целовать меня в губы?

– Малкольм, хватит врать. Ты строишь из себя дурака.

– Я не вру.

Отец Саймонс встал, вышел из-за стола и сел на кресло рядом с моим.

– Малкольм, у тебя не будет в жизни счастья, если ты останешься таким. Работая вместе, мы с Божьей помощью все изменим. Разве тебе не хочется иметь друзей?

– У меня есть друзья.

– Один друг, Фредди.

– Еще Фрэнсис, и Томми, Пэт, Виктор, Глен, Бренда, Дуглас, целая куча. У меня полно друзей. А в лагере я подружился еще с пятью, и один даже приезжал ко мне на День Благодарения.

– А я слышал другое, Малкольм.

– Значит, вам опять наврали. Спросите лучше ребят в моем классе!

В его голосе послышались нотки досады – не привык, наверно, чтобы с ним спорили, тем более одиннадцатилетняя мелюзга:

– А подружка у тебя есть, Малкольм? В шестом классе у многих мальчиков есть подружки.

– Мне только три месяца как исполнилось одиннадцать. Я еще слишком юн. Я самый маленький в классе. Там большинству уже двенадцать.

– У тебя на все есть ответ, Малкольм, но так ты не спасешь душу вечную. Тебе надо молиться, просить Пресвятую Матерь, чтобы помогла тебе осознать, как ты заблуждаешься. Давай помолимся вместе.

Он встал на колени, и меня стянул с кресла и поставил на колени рядом. Он сыпал фразами типа «Помоги, Мария, этому несчастному мальчику», и «Да откроет Дух Святой его разум», и припомнил все глупости из всех идиотских проповедей, какие я в жизни слышал.

Томми удивился, что я так скоро.

– Что, уже отделался?

– Кажется, я его достал. – Я рассказал, как было дело.

– Жаль, я этого не видел!

Мы пошли к Бенсону. Я как минимум должен был купить Томми батончик.

– А вдруг он начнет распрашивать ребят обо мне? Я сказал, что Пэт и Виктор – мои друзья, и ты.

– Слушай, Малкольм, с тех пор, как в прошлом году ты пришел в школу избитый, мы все знаем, как тебе достается от отца. Обычно парни вроде тебя просто бабы. Ты не думай, мы к тебе хорошо относимся, даже если иногда тусуемся отдельно. У тебя полно друзей. Если кто станет спрашивать, мы все за тебя горой. Слово.

Я чуть не заплакал. Он положил мне руку на плечо.

– А не то, что так говоришь после, ну, после того как мы в классной комнате?.. – спросил я.

– А разве я раньше не защищал тебя, когда к тебе приставали?

Я положил руку ему на плечо. У меня был никель. Я купил ему его любимый хрустящий «Nestle's Crunch».

Отец пришел домой раньше обычного, кипя от ярости.

– И чего ты добьешься, если будешь лгать священнику? Господи боже ты мой, священнику! Ты думаешь, он не понимает, когда ты врешь?

– Когда это я врал? Я не врал! – «Запирайся-отпирайся».

– Что, опять все с начала?

– Что?

– Ты признаешь, что ты не такой, как все?

– Какой не такой?

– А ну марш в свою комнату! И завтра ты никуда не пойдешь, и вообще не пойдешь, пока не начнешь работать над собой, чтобы стать достойным человеком.

– Завтра мой день посещения Фредди. Ты обещал.

– Только если ты будешь слушаться.

– Что я сделал?

– Наврал священнику.

– Я не врал. Что я наврал? Ты не имеешь права наказывать меня ни за что.

– Молодой человек, я имею права делать все, что считаю нужным. Марш в свою комнату, и оставайся там до школы.

Я пошел на кухню, где мать готовила обед.

– Ты слышала? Ничего не изменилось. Я ничего не сделал, и меня наказывают. Ты хочешь жить здесь, но зачем меня заставлять?

– А ну пошел наверх! – Отец вошел на кухню следом за мной.

Мать отнесла мне обед наверх.

Я был зол, но преисполнен решимости следовать плану. Пусть делает, что хочет. Они не докажут, что я лгал.

Пусть устроят мне очную ставку с Филипом – получится его слово против моего. И вообще, он был старше меня, так что кто кого заставил?

Кстати, ему ведь нравилось, и даже очень. Он с ума сходил на моей кровати, оба раза. Он не меньший фэг, чем я. Просто он с виду не отличается. Но он знает, что я знаю. Он ничего не скажет.

А если скажет, так я сильнее его, я продержусь дольше. Он проговорится, он скажет не то, и я одержу победу. Главное, держать себя в руках.

После школы я забежал к Фредди, сказал про домашний арест, и чтобы приходил в субботу после одиннадцати в конюшенный сарай. Я был дома чуть позже трех тридцати. Мать принимала гостью. Я прошел через передний холл, чтобы показаться на глаза, и поднялся к себе.

Я почитал, послушал радио, выполнил упражнения. Я становился все сильнее. Я надеялся, что через два-три года смогу побороть отца физически. Эта мысль вдохновила меня на сорок два отжимания и новые рекорды по всем графам. К обеду я вышел мокрый от пота.

– Качаешь мышцы? – спросил отец.

– Да.

– Набираешься духу, чтобы стать прямым*?

Я отмел возможность съязвить. Главное, не нарываться, действовать по плану.

– Я не кривил.

– Имей в виду, я не разрешу тебе выходить, пока не начнешь говорить правду.

– Я сказал правду.

– Значит, выходные проведешь дома.

– Ты же обещал. Ты говорил неправду?

Повисла долгая пауза. Я буквально осязал его гнев. И мне это доставляло удовольствие. Я показал себя хладнокровным бойцом, а он чуть не лопнул от злости.

Я нарушил тишину, отрезав кусочек цыпленка.

– Не вали с больной головы на здоровую. Пока не скажешь правды отцу Саймонсу, никаких гуляний. А завтра и в воскресенье вообще за порог не выйдешь, понял?

– Никак нет, сэр! Вы нарушаете свое слово.

Он вдруг поднялся на ноги. У меня в руках были нож и вилка; как бы они не пошли в дело, дотронься он до меня. Я положил их на стол и сложил руки на животе. Меня уже били, я вытерплю.

– Посмотрим, надолго ли хватит твоей фанаберии, когда ты посидишь в своей комнате.

Я вернулся к еде. Он пошел наверх.

Мать сказала:

– Дорогой, зачем ты так?

– Я ничего не сделал. Это все он.

– Почему ты не скажешь правду отцу Саймонсу?

– Я сказал правду.

– Дорогой, я же помню Филипа. Он был не то, что ты. Неужели он бы стал?..

– Выходит, если я не такой, как все, то я лгу. Да ты вспомни, он же был больше меня. Неужели это я его заставил?

– Дорогой, у нас же был разговор, ты признался, что чувствуешь в себе гомосексуала.

– Ты сказала об этом отцу?

Она вздохнула.

– Нет.

– И не рассказывай. Это был конфиденциальный разговор.

Она открыла рот, но не нашла слов. Я пошел в свою команту. По дороге, напротив планки с висящими ножами, мне пришла в голову мысль. Я снял самый большой нож и положил в ящик. Пусть помучаются.

В своей комнате я еще поделал упражнения, принял ванну и лег спать.

В субботу в десять утра отец уехал. Матери было велено оставаться дома и сторожить меня. Я вошел в гостиную в пальто и уставился ей в глаза.

– Я пошел гулять. Вернусь до трех.

Я бросал ей вызов, напоминая о ее обещаниях. Я предполагал, что она промолчит. А нет, так я расскажу обо всем ее отцу, и ей будет стыдно. Мне тоже достанется, но мне достанется так и так.

Фредди ждал за конюшенным сараем. Я оглянулся. Мать стояла у венецианского окна и смотрела на меня. Я прошел до конца участка и зашагал в сторону перекрестка. Фредди прокрался на улицу своим путем.

Как только я вышел за пределы видимости из дома, я подал знак Фредди подождать. Я нагнулся и пробежал по улице назад, скрытый резким подъемом на конце нашего участка.

Мы с Фредди поработали над нашим тайным убежищем и съели ленч в доме его тетки.

Я рассказал обо всех событиях, и что мне сказал Томми, и как я твердо решил держать себя в руках.

– Этот священник не меньший сукин сын, но он не сможет доказать, что я лгу.

– Макм, священнику не надо доказывать, ему и так все веришь, черт, верят. Лучше скажи ему че'-ни'дь такое, чтобы он думал, что ты его слушаешься.

– Точно! Черт, Фредди! Как я сам не догадался! Так, чего хотят священники?.. Чтобы все молились и ходили в церковь. – Я был так увлечен, что упустил случай пройтись насчет стараний Фредди говорить правильно.

– Ты начнешь ходить в церковь? – Фредди улыбался.

– Каждый день. Я буду молиться, что Бог помог ему осознать, что я говорю правду.

Мы сплясали танец вокруг холодного кострища.

Сначала я подумал, что начну с завтрашнего утра, после мессы, но потом понял, что мне не терпится, и отправился в церковь немедленно.

Некоторое время я сидел там один. Потом несколько человек зашло крестить младенца. Исполнять обряд вышел отец Линденхал. Я опустился на колени между скамьями, недалеко от переднего ряда, и принял максимально благочестивый вид.

После крещения, которое заняло всего минут десять, отец Линденхал подошел ко мне и сел рядом.

– Малкольм, что ты здесь делаешь?

– Отец Саймонс мне не верит, хотя я говорю ему только правду.

– Ты пришел с ним поговорить? Он в ректории, отдыхает после обеда.

– Нет, я пришел просить Бога, чтобы внушил ему доверие ко мне. Бог знает, что я не вру.

– А из-за чего он тебе не верит?

Я пересказал ему все наши споры, включая полуторагодовой давности обвинения Филипа в мой адрес.

– Ну как я мог заставить Филипа, когда он был больше меня, и намного? А еще он говорит, будто у меня нет друзей, а у меня есть друзья.

– Да, я знаю, Фредди, и тот восьмиклассник, как его, Фрэнк Стиллинг?

– Ага, а еще Томми Аткинс, и Пэт О'Райли – вы их знаете, они алтарники. Это мои друзья.

Он пообещал поговорить с отцом Саймонсом, но не обещал, что это поможет.

– Последний год тут мной недовольны. Мне вообще не полагалось говорить с тобой.

– Почему?

– Мы с сестрой Маргарет были одни против всех – ну, ты помнишь, что я тогда сказал. Нам, наверно, не следует об этом говорить. Мне пора, меня ждет работа.

Сестра Маргарет, подумал я. Она была на моей стороне.

Отец ждал меня, когда я вернулся домой.

– Я же сказал, чтобы ты не выходил из дома.

– Мне нужно было в церковь.

– Ну ты наглец! Марш в свою комнату.

– В церковь мне тоже нельзя?

– Да знаю я, в какой ты был церкви! Марш в свою комнату, немедленно!

– Спроси отца Линденхала.

Его перекосило от злости, но в глазах мелькнуло сомнение. Это было также приятно, как дать ему кулаком в нос.

Потом он расслабился. Даже повеселел.

– Ты думаешь, если я его не люблю, то не позвоню. Ошибаешься. Стой где стоишь.

Этот приказ я был не в силах выполнить. Я дождался, когда он дошел до верху, и прокрался следом. Он закрылся в спальне. Я прижал ухо к двери. Он набрал номер.

«Отец Саймонс у вас? Да, пожалуйста.» Пауза. «Отец Саймонс, это Генри Ллойд. Неловко вас беспокоить, но мне надо быть в курсе. Малкольм сказал, что ходил сейчас в церковь и встречался с отцом Линденхалом. Вы не?.. Ага… Да… То есть… Конечно, сразу после мессы… Да, отец. До свидания.»

Я перепрыгнул через загородку и съехал по перилам. Отец нашел меня там, где оставил. Я постарался изобразить скуку, хотя мысленно ходил на голове.

– Ладно, на этот раз ты не врал. Но я велел тебе не выходить из дому. Отправляйся в свою комнату и подумай об этом.

Но разозлить меня в этот момент он не смог бы никакими силами.

На нашей мессе прислуживал Стюарт. Мы подмигнули друг другу и помахали рукой. Освобождение от домашнего ареста мне не светило, так что, пока отец Саймонс читал проповедь, я показал на себя и помотал головой. Стюарт погрустнел и развел плечами.

Проповедь была посвящена святости исповедальни и необходимости выкладывать начистоту все, что может помешать нашей близости к Спасителю и Его Пресвятой Матери. Я слушал. Я был уверен, что эта проповедь будет упоминаться на завтрашнем собеседовании.

После мессы мать отвезла меня домой. Отец остался, сказав матери, чтобы завтракали без него. Я так понял, что у него встреча с отцом Саймонсом.

После завтрака мать велела мне дождаться отца, чтобы узнать, разрешено ли мне идти гулять. Я пошел в свою комнату и выполнил упражнения. Я думал, что отец объяснит что-нибудь, когда вернется, но ошибся.

– Куда пойдешь? – спросил он, когда я попросил разрешения пойти гулять.

– Посмотрю, не встречу ли кого у Бенсона, и пойду в гости к другу.

– Кто этот друг?

– Один парень, живет около лесного склада.

– Чтобы к ленчу вернулся.

– А если он предложит поесть у него?

– Тогда позвонишь.

– Кажется, у него нет телефона.

– Значит, вернешься сюда и попросишь разрешения.

– Это далеко.

– Это ты верно заметил.

Я схватил пальто, побежал на задний край участка, вылетел на улицу и понесся к трамвайному кругу. Там я спрятался за трамваем и деревом, чтобы посмотреть, кто следит за мной сегодня. Никого не было. Я подавил желание перейти мост и отправиться по ручью – все равно Фредди еще пару часов не будет, – и прошел два квартала до дома Стюарта.

Он расцвел и помахал, чтобы я подходил.

– Дядя в командировке, и вернется только через две недели. Мы с сестрой одни, и она днем работает. Можем пойти гулять. Все равно из этой халупы никто ничего не украдет.

Мой первый импульс был отправиться на ручей, но я вспомнил предостережение Фредди – не приводить никого из этого расистского района. Погода была ничего, градусов под шестьдесят*.

– Пройдемся по путям?

– Давай. – Он улыбался. – В какую сторону?

Мне хотелось в леса.

– В сторону озера?

Он положил руку мне на плечо, и мы пошли. Он рассказал, что видел, как по путям прокатили трое на тележке, качая вверх-вниз большой рычаг.

– Наверно, они так упражняются. Может, и нас бы пустили на борт.

Плечо у Стюарта было уже не такое костлявое. Я сжал его руку – тонкая, но мышцы прощупываются. Интересно, как там его дик. Надо будет пописать вместе. Плохо только, что мне не хотелось.

Пока Стюарт пересказывал слухи, как несколько месяцев назад здесь нашли убитого бродягу, мы скрылись за пределы цивилизации. Впреди у нас был мост через ручей, который вливался в наш с Фредди ручей недалеко от дома Стюарта. Журчание воды поможет мне пописать. Это меня доктор научил, когда хотел получить анализ, а у меня не получалось. В тот раз трюк сработал.

– Давай спустимся к воде.

Стюарт как компанейский парень на все соглашался. Мы сели на берегу и стали бросать камешки. Я устал ждать.

– Кажется, мне надо пописать. – Я встал, расстегнул ремень и штаны и вытащил дик. – А ты не будешь?

– Можно, только у тебя ничего не льется.

Он встал, расстегнул ширинку. Как в прошлые времена, ему пришлось залезть рукой, чтобы выудить свое сокровище из недр. Однако само сокровище изменилось. Оно стало длинное, чуть ли не как у Фрэнсиса. Можно сказать, мужская длина; правда, не толщина. Хотя у Фрэнсиса голос сломался, а Стюарт пищал, как три года назад, в десять лет. Кроме того, Стюарт не был обрезан. Головка чуть-чуть высовывалась. Я смотрел во все глаза.

– Черт, Малкольм, чего ты уставился?

– Ты вырос.

– А ты нет, – хихикнул он.

– У тебя что-нибудь выливается, когда ты чиркаешься?

– Не.

– Хочешь?

– Ты что, по-прежнему, все время думаешь о сексе?

– А что? Здесь никого нет. Ну, хочешь, пойдем в кусты.

Он вздохнул.

– А, ладно.

Рядом кто-то выкинул мусор. Стюарт сел на канистру из-под краски, я сел на сломанную ветку. Оказалось нелегко уговорить его опустить штаны на бедра.

– Малкольм, холодно же.

– Ничего не холодно, а так у тебя не получится.

Тело Стюарта набрало мяса, но все равно было тощим – недоедание сказывалось. Кожа светилась молочной белизной.

Канистра была холодная, и Стюарт подпрыгнул, когда коснулся ее голыми булочками. Он нашел кусок картона и положил сверху.

Мы оба скоро отвердели. Стюарт не столько мастурбировал, сколько поглаживал, и не отрываясь смотрел, как я дою свой.

– Малкольм, а ты правда, это, фэг, как дядя говорит?

Я смущенно улыбнулся:

– Ну, может и так, немного.

Он еще поглазел, потом продолжил:

– И ты делаешь всякие вещи?

– Например?

– Ну, это, даешь в очко, сосешь, все такое.

– Если хочешь. – Я понятия не имел, что значит «очко».

– Да я не говорил, что хочу, я это, короче, ты делаешь или нет?

Я кивнул. Он продолжал массировать себя и глазеть на меня. Мой кок был готов взорваться от нетерпения.

– Если хочешь, я тебе пососу.

Стюарт глубоко вдохнул.

– Можно. Мне встать?

– Лучше ляг, вон, где листья, там помягче.

Он встал и поднял штаны, чтобы идти. Я повалил его и связ штаны на бедра. Его кок достигал добрых четырех дюймов*. Крайняя плоть натянулась на увеличившейся головке. Шарики, размером с виноградины, прорисовывались на дне длинной мошонки, которая тоже просилась мне в рот.

Он откинулся на спину и положил руки за голову. Я устроился у него между ног, поверх его штанов – мои оставались полуспущенными – и исследовал языком основание его кока. Обнаружились мягкие волосики сверху и снизу. Я всосал шарики и покатал их между щекой и языком. Потом открыл рот пошире, чтобы взять и его тюкалку. Она оказалась соленая, зато тверденькая и нежная. Я выпустил тестикулы и стал двигаться вдоль ствола. Я засунул руки ему под мягкое место – при всей худобе Стюарта сколько-то мяса там наросло.

Я почувствовал, что на подъемах его рука стала поглаживать меня по затылку. Это приятно дополняло сосание, но мне не хватало ощущений в других частях тела. Я приподнял свое мерзнущее мягкое место и призывно подвигал им взад-вперед.

Это сработало. Стюарт поднялся в сидячее положение, дотянулся до моей попки и стал мять ее пальцами. Я решил, что достаточно обслюнил его, и поднялся на четвереньки. Слов не потребовалось. Стюарт встал и подполз на коленях ко мне сзади. Его штаны зацепились за мои ботинки, а потом натянулись, не давая выпрямиться.

Он сказал «Черт» и сел. Торопливым движением он стянул с ноги ботинок, не развязывая, и вынул одну ногу, вывернув штанину наизнанку.

Теперь головка его кока пришлась точно в мою ложбинку. Я дотянулся до своей задницы и растянул ягодицы пошире. Я почувствовал, как он толкает головку в мою сборочку, как просовывается… и что это больно.

– Послюни еще, – велел я.

Он послушался, высунувшись по кончик и накапав слюны, которую он размазал пальцами. Потом снова пропихнулся внутрь.

– Так нормально?

Да, так оказалось нормально. Он переступил коленями поближе и погрузился на всю длину, погладив по дороге мое сладкое место и прижавшись своим теплым лобком к моей холодной заднице.

Стюарт стал покачиваться вперед-назад. Я отпустил свои ягодицы и ухватился за его бедра. Он ухватил меня за ребра и начал тыкаться, сначала резко, потом медленнее и нежнее. Я надеялся, что он решил растянуть удовольствие, потому что мне было хорошо. Его кок нажимал на мою простату и массировал анус при каждом влете.

Потом Стюарт начал всаживать резко, но замирать на секунду перед выведением.

– Когда соберешься кончать, почиркай мне, – попросил я.

Он остановился.

– А сам не можешь?

– Ладно. – Не всем хотелось трогать мой кок. – Но ты скажи, как соберешься кончать.

– Ладно, – отвечал он.

Мы договорились, и Стюарт снова начал трахать меня, втом же стиле, что перед остановкой: каждый раз сначала свирепо тараня, но потом делая паузу. Я стал двигать тылом из стороны в сторону, чтобы его кок побултыхался во мне. Мне ужасно нравилось это ощущение.

– Становится очень приятно, – сказал Стюарт.

Я взял себя за сосиску и начал медленно обрабатывать. Стюарт продолжал трахать на той же скорости в том же стиле. Я попробовал покрутить задницей, чтобы создать дополнительное движение внутри.

– Ух, здорово. Сделай так еще.

Я вспомнил упомянутое Стюартом таинственное «очко» и подумал: наверно, это про то, чем мы сейчас занимаемся.

Руки Стюарта скользнули по моим бокам вниз, к моим бедрам. Он стал вытаскивать по самый кончик, а потом всаживать так, что меня бросало вперед. Я отпустил его бедра и положил свободную руку под голову.

– Уже почти, – сказал Стюарт напряженным голосом.

Мой кок был уже на грани. Я потянул за него посильнее и кончил.

– Ой, – сказал Стюарт, – началось!

Он вломился в меня и вцепился мне в бедра, а его кок с силой забился во мне – раз, другой, третий.

– Не вынимай. Я попробую лечь.

Я медленно распластался на земле. Стюарт следовал за мной, опираясь на руки. Потом он подвинулся повыше и еще несколько раз качнул в меня.

– Ну, теперь я все. – И он вытащил.

Я перекатился, чтобы посмотреть. Стюарт осматривал свой кок – возможно, искал коричневые пятна, но, видимо, не находил. Потом он просунул ногу в штанину и подтянул штаны.

– Я раньше этого не делал. Мне понравилось, только в следующий раз надо найти место потеплее.

– Что, повторим через неделю?

– Я не прочь, если выберусь. А где?

– Я принесу одеяло, и мы сможем здесь. У меня есть скаутский рюкзак.

Мы снова сели у ручья. Я спросил, что ему говорил обо мне его дядя.

Он улыбнулся, и бросил камешек в ручей.

– То самое, что мы сделали.

– В смысле?

– Он сказал, что тебе нравится играть чужими укромными местами, и чтобы тебя трахали.

– И все?

– Он сказал, что ты ненормальный, и что я от тебя заражусь, если буду с тобой болтаться. Идиотизм. У нас в классе уже восемь лет один такой учится, и никто этого не подхватил. Я тогда хотел сделать это с тобой, но ты больше не пришел. Я поэтому все хотел поговорить с тобой на мессе.

– А я думал, что ты просто, ну, из вежливости.

– Не, я пытался тебя поймать, но ты всегда уходил с родителями.

Моя досада на себя, за то что не понял его сигналов, отступила перед острым любопытством касательно его одноклассника.

– А этот парень, в твоем классе, делает что-нибудь с кем-нибудь?

– Не знаю. По слухам, да, но я ничего не видел. Один пацан у нас говорит, что трахает его каждую неделю, не знаю, может, врет. А ты делаешь что-нибудь с ребятами в школе?

– Бывает.

– И разрешаешь им, что мы сейчас делали?

– Бывает.

Он бросил еще несколько камешков.

– Ладно, давай придем сюда через неделю, если ты хочешь.

– А ты пытался что-нибудь делать с тем твоим одноклассником?

– Не. Если с ним кто много говорит, остальные начинают дразниться, мол, ты – приманка для чудиков и все такое. Если дойдет до моего дяди – он меня утопит в ручье. Он сам так сказал, и он не шутит.

– А как же тот пацан, который хвастается, что трахает его? Его не достают?

– Не, он большой. Он бы им задницу надрал.

– А отец Саймонс того мальчика не дергает?

– Которого?

– Который любит то, что люблю я.

– Вроде, нет. Но Стиви, это его так зовут, не ходит в церковь. Я уже много лет не видел его на мессе. У него есть сестры, они его за это шпыняют, а он им говорит, если он им неприятен, так они ему тоже противны.

– А где этот Стиви живет?

– На дороге за твоей школой. Его отец работает на там ферме, и они все там живут.

– Я буду завтра недалеко от твоей школы, после уроков – пойду на собеседование к отцу Саймонсу. Скажи Стиви, что я хочу с ним встретиться – мне очень надо.

Я не сомневался, что если меня застукают со Стиви отец Саймонс или монахини, будут проблемы, и поэтому попросил Стюарта, что он уговорил Стиви встретить меня по дороге, у заднего выхода из моей школы. Дорога здесь поворачивала вдоль опушки леса. Мы могли пойти поговорить за деревьями. Стюарт обещал передать приглашение, но не обещал, что Стиви придет.

Мне пора было торопиться к ленчу, так что мы отправились обратной дорогой. Я обещал, что приду снова и захвачу одеяло. Стюарт обещал поговорить со Стиви.

Чтобы не сочинять ленч с выдуманным знакомым и рисковать попасться на вранье, я съел сэндвичи, приготовленные матерью.

Отец засел у себя, работая над чертежами за кульманом. Он пожелал узнать, куда я иду.

– Я ни разу не ходил дальше в гору. Может, встречу там кого.

Отец поморщился, но сделал жест рукой, отпуская.

Я прошел два квартала по улице и, убедившись, что слежки нет, пробрался на улицу, которая проходила по дальней границе нашего участка, и отправился к Фредди. Было почти два часа.

– Где те' носило? – спросил он. Мы поработали над убежищем, потом поделали упражнения, потом еще покопали.

– Ну мы употели, я те' мо'жь заправишь в попенцию без слюней.

Он ошибся. Пот оказался паршивой смазкой. Фредди поплевал на кок и вошел. Я ожидал ремарки насчет того, что кто-то успел сюда вперед него, но, в первый раз на моей памяти, Фредди не заметил.

На большой перемене в понедельник Томми Аткинс и Пэт О'Райли, подтверждая легенду насчет нашей дружбы, затащили меня есть ленч на свое место на ступеньках у площадки.

К звонку с последнего урока я подготовился заранее, и первым выскочил за дверь, на ходу застегивая куртку. Стюарт ждал меня в пятидесяти ярдах от заднего выхода из школы. Один.

Когда я направился к нему, он отступил в деревья.

– Что, Стиви не пошел? – спросил я.

– Пошел, – ответил Стюарт, – он там, за ручьем.

Тут я и сам увидел высокого худого мальчика, вроде моего одноклассника Гленна Харрисона, только повыше. Он выглядывал из-за ствола.

Стюарт сказал:

– Ну, вы тут разбирайтесь, а мне надо двигать домой. До воскресенья.

Я пошел в деревья, улыбаясь и стараясь излучать максимум радушия.

– Ты Малкольм? – спросил он; голос у него ломался, и я мысленно дал Стиви тринадцать лет. Их с Гленном можно было бы принять за братьев, если отнять у Гленна большой нос и гундосость.

– Привет. – Я протянул руку, но он ее не пожал, а только подержал в своей руке.

– Я думал, ты старше. Стюарт сказал, что ты в шестом.

– Так и есть, но мне только в ноябре исполнилось одиннадцать. А тебе сколько?

– В марте будет четырнадцать. Присядем? Вот старое дерево. – Он показал на давно упавшую сосну. Мы сели на ствол. Я заметил, что в речи у Стиви звучит что-то девичье-жеманное, и этого звучания даже больше, чем у девочек. Неужели и я так говорю?

Я отчаянно соображал, что сказать, чтобы подвести разговор к нужной теме. У меня было всего пятнадцать минут, потому что надо было идти на собеседование.

Стиви сам подал нужную реплику:

– Так ты тоже любишь мальчиков?

– Ага. – Не слишком остроумный ответ, но ведь Стиви был старше.

– И ты делаешь это с ребятами из твоей школы?

– Ага. А ты?

– Ну, с двумя там, с тремя. А что ты любишь делать? Я люблю сосать, когда кок большой, только у меня в школе они не особо большие.

– Я тоже это делаю, и не только.

– Ну, кроме этого особо ничего и нет, только давать себя трахать. Тебе нравится, чтобы тебя трахали?

– Угу. А тебе?

– Ну, ничего, но сосать лучше. И вообще коки у всех еще маленькие. А у тебя вообще, небось, крошка.

– Ну не совсем крошка. Вот такой. – Я поднял указательный палец.

– Ну, тебя я бы вообще не почувствовал. Но в твоей школе есть ребята, у которых вроде большие. У тебя есть знакомые с большими, по-настоящему большими коками?

Я подумал о Фрэнсисе.

– Я знаю одного с большим. Ну, не то чтобы с совсем большим…

– В моей школе только у одного мальчика большой, по моим меркам. Мерзавец и тиран, зато трахает – отпад.

– А где вы это делаете?

– Да везде. На большой перемене лучше всего в ризнице, если в этот день нет особой мессы. Только шуметь нельзя. А тебя какого размера трахают?

– Да небольшие. С большими больно.

– Ничего, пара лет, и ты сможешь себе в задницу засунуть бейсбольную биту. Ей-богу, мне удавалось.

– Стиви, мне пора. Меня ждет отец Саймонс.

– Ой-ой. Поосторожней с этим типом. Сволочь, мразь. Несколько лет назад он решил спасти мою душу. Я ему сказал, что в его игрушки не играю. Он попытался подъехать к моему отцу, чтобы заставил меня ходить на собеседования, только отец у меня плохо слышит – так и не понял, о чем речь. А мать у меня не любит церковников, она вообще не стала с ним говорить. Я вообще-то в эту школу хожу только потому, что рядом и бесплатно. Но ты смотри, не зли стервеца.

Стиви предложил встретиться со мной в среду, потому что по вторникам и четвергам ему после школы надо сразу домой, помогать матери с кулинарией, которую она продавала три раза в неделю.

Отец Саймонс подобрел с прошлой беседы.

– Отец Линденхал говорит, что видел тебя в церкви в субботу. Хочешь поделиться со мной новыми мыслями?

Я пожал плечами.

– Наверно, мне не следует спрашивать, можешь не отвечать, но о чем ты молился?

– Чтобы все перестали говорить, что я вру, когда я не вру.

Священник отодвинулся и надул пухлые губы.

– Можно я сниму галстук? – спросил я.

– Разумеется.

Я приподнял воротничок сзади и отстегнул галстук.

– Малкольм, давай попробуем начистоту. Как ты можешь отрицать сексуальные мысли о мальчиках, когда очевидно, что ты… я хочу сказать, ты же понимаешь, что держишься не так, как все мальчики.

– По-моему, я держусь нормально.

– Но немножко как девочка?

– Нет.

– Ты бы слышал, как ты это сказал: «Нет». Так говорят девочки.

Я пожал плечами.

– И как ты думаешь, почему ты такой?

– Какой такой. Я обыкновенный. Ну, наверно, я чем-нибудь отличаюсь, все чем-нибудь отличаются.

– Но разве ты не хотел бы измениться, стать как все?

– В смысле?

– Научиться быть нормальным мальчиком, не быть девочкой.

Я нахмурился и покачал головой.

– Малкольм, в твоей жизни был какой-то случай, которые тебя извратил, и нам с тобой надо поработать над твоими привычками и сделать тебя нормальным, как твои одноклассники. А начать лучше всего с молитвы. Если ты впустишь в свою душу Христа – но только по-настоящему – Он поможет тебе избавиться от этой тяжкой ноши.

– Какой ноши?

– Малкольм, я говорю о ноше гомосексуальности.

– Отец, мне не нравятся мальчики, в этом смысле. Вы просто так про меня думаете, потому что когда-то один свинтус оболгал меня. Да вы всех спросите, я этим не занимаюсь.

– Мне что, привести этого мальчика сюда, устроить очную ставку? Ты не сможешь лгать ему в лицо. Он-то знает. Что ты тогда скажешь?

– То же самое, что говорил раньше. Мы сделали гадость. Я с самого начала был против, и я потом исповедался, и больше такого не делал.

Тут он снова пустился в разглагольствования насчет Бога, который ведает все мои мысли, и Библии, в которой запрещаются гомосексуальные акты. Но вещал он уже без прежнего апломба. Все бы ничего, только передо мной замаячила перспектива конфронтации с Филипом.

После собеседования я пошел в церковь, постоял на коленях около алтаря, надеясь, что меня заметят, и обдумывая, что сказать Филипу. Против воли мне пришлось признать, что церковь – отличное место для ясности в мыслях: ничто не отвлекает, и ум открывается новым идеям.

Наутро Томми объявил мне, что Пэт и Брэдли решили подержать меня в своей компании, чтобы потом свидетельствовать в защиту моей личности против отца Саймонса.

Оказывается, Пэт О'Райли ненавидел отца Саймонса – за то, что тот пугал его «враками, будто отчиркаться – смертный грех. Я поговорил с отцом Линденхалом, так он сказал, чтобы я не брал в голову».

– Что, он сказал, что можно?

– Нет, хотя я спрашивал. Но он только сказал, что никого не отправляют в ад за мастурбацию.

– Во, с этой стороны мы прикрыты, – улыбнулся Брэдли. – Осталось получить дозволение на трахание.

Все прыснули. Я было подумал, что он говорит обо мне, но тут Пэт сказал:

– Я бы согрешил с Вирджинией, если бы она мне дала. Не понимаю, что она нашла в тебе, Брэдли.

– Может, стройный ладный кок? – Он разворошил свои светлые волосы, открыл пошире синие глаза, а потом схватил себя за пах. Я, впрочем, не думал, чтобы у него там было особо за что хвататься, потому что голос у него еще и не думал ломаться.

Фрэнсис исчез во время ленча и появился перед самым звонком, с довольным видом. У меня не было возможности спросить его.

Мы с Томми устроили ленч в классной комнате.

Я опять предложил ему оттрахать мен, но он сказал, что предпочитает отсосы. Поскольку я не сомневался, что он никогда никого не трахал, с Томми все было ясно. Но зато ему явно нравилось, когда я гладил его торс по ходу отсоса. Он снял рубашку и лег на нее, а штаны только опустил.

Томми стал эмоциональнее – он медленно ерзал подо мной. От вида его груди вкупе с ощущением утолщающегося у меня во рту кока и гладкого под моими руками тела я чуть не испытал.

Во второй половине дня Фредди встревожился, когда я рассказал, что отец Саймонс грозится привести Филипа.

– Ты все равно отпирайся-запирайся. Че' он не ска'шь, г'ри, он всё врешь. – А потом вместо ободрения Фредди взял и, впервые, побил меня в отжиманиях, 43 против моих 42, да еще добил 100 приседаниями и 34 махами ногой, усложненными, нашего изобретения. Вечером я повторил дневные упражнения, чередуя их с домашним заданием.

В среду после школы Стиви ожидал меня на тротуаре, по которому мы прогулялись до леса. Мне нужно было домой к трем тридцати, для работ по дому, хотя я думал, что минут на пятнадцать-двадцать опоздать можно, ничего. Все равно дома только мать.

Стиви жаждал подробностей о восьмиклассниках в нашей школе. Я хотел посмотреть на его кок.

– А тебе иногда дают тоже чего-нибудь? – спросил я.

– В смысле?

– Ну, там, оттрахать кого-нибудь из них, или еще чего-нибудь.

– Какое там, эта деревенщина не дает даже задницу им полапать.

– Но они хотя бы чиркают тебе, когда кончают?

– Эх, Малкольм. Не знаешь ты жизни. Надо все делать самому, потому что они согласны делать только одно – засунуть в тебя свой кок. Разве что ты согласишься с моим поработать. Я буду сосать твою пипочку, пока ты взмолишься о пощаде.

– А покажи свой дик.

Стиви отпер ремень, расстегнул штаны и свез их вниз. Допустим, из-за худощавости Стиви и скудости каштановой поросли на лобке его штуковина показалась мне больше, чем была на самом деле, но мне точно расхотелось испытывать ее на себе.

Я нахмурился.

– А, испугался. Я так и знал. Жалко, что мы не встретились пару лет назад. Я бы тебя ублажил на всю катушку. Мы могли бы сосать друг другу, все дела. Тебе сосали когда-нибудь?

– Ага.

– Везет же некоторым. Мне – ни разу. Если не считать, что моя собака мне лижет. Ладно, скажи, когда.

– В пятницу?

– Где?

– Не знаю. Лучше ты выбирай.

– Ладно, приходи к моей школе в три в среду.

– Не могу. Вдруг отец Саймонс увидит меня с тобой.

– Это моя забота. Просто приходи в церковь, и я тебя там найду.

В четверг после занятий, когда я явился в ректорий к трем двадцати, отец Саймонс беседовал с другим священником, которого я раньше не видел. Он был выше и старше, лет под шестьдесят; отцу Саймонсу, кажется, пятьдесят еще не стукнуло. Отец Саймонс представил нас друг другу.

– Здравствуй, Малкольм, рад познакомиться. – Похоже, он меня ожидал и собирался участвовать в сегодняшнем собеседовании. Это что же, двое на одного?

Мы прошли в кабинет. Там, перед столом, сидел Филип. Когда он встал, то оказался чуть не на голову выше, но это точно был он. При виде меня он испугался даже больше, чем я при виде его. Испуг тут же перешел в гнев и ярость.

– Вы же говорили?.. – Он бросил негодующие взгляды на двух священников. – Что он здесь делает? – Он показал на меня.

– Филип, – сказал отец Саймонс успокаивающим тоном, – мы собрались здесь, чтобы помочь нашему другу Малкольму дать отпор одолевающим его демонам. Ты с нами?

Филип посмотрел на меня и заговорил, не дав сказать слово новому священнику:

– Малкольм, прости. Мне очень жаль. Я не хотел портить тебе жизнь. – Он дернул себя за волосы у виска и оглянулся на священника, приведшего его. – Вы, вы… Подонок!

И он выскочил из кабинета, не дав себя перехватить. Его священник устремился за ним. Я обогнал его на лестнице и помог Филипу распахнуть главную дверь.

Филип проговорил, сбегая с крыльца:

– Малкольм, береги себя! Ты был прав, они – негодяи.

– Филип, подожди! Можно, я к тебе приду? Я помню, где твой дом…

– Лучше не надо. Я еще не знаю, что сделаю, но они у меня попляшут. Если ты не против. Подонок! Лживый подонок! Я не про тебя, я про священника. Можешь придти, но лучше сначала выясни, что они задумали. Он не дает мне забыть, что мы сделали давным-давно. Хотя я больше так не делал. Проклятие, ты был прав. Зря я не послушал.

Мы стояли у трамвайного кольца, рядом ждали две женщины. Филип потянул меня к стенке.

– Что они тебе сказали обо мне? – спросил он.

– Что ты говорил, что мы занимались глупостями, и что это я затеял.

– Господи! Малкольм, прости.

– Ты это говорил?

– В общем, да. Прости. О господи! – Он опустился на корточки у стены, спрятав лицо в ладонях.

Я вспомнил другого Филипа в лагере YMCA, и как я выкрутился, свалив все на него. Я до сих пор мучился из-за этого. Я был бы рад извиниться перед тем Филипом, если бы встретил.

Как этот Филип только что извинился передо мной. Я обнял его за плечи. Его тело подрагивало: он, наверно, плакал.

– Да ладно, Филип. Фиг с ними. Я валил на тебя, когда отец Саймонс пересказал твои слова. Так что мы квиты.

– Нет, не квиты. Если бы я тогда ничего не сказал этому подонку, ничего бы этого не было. Я виноват. – Его ломающийся голос прерывался от слез. Он съехал спиной по стене и сел на землю. Две женщины смотрели на нас. Я бросил на них враждебный взгляд, и они отвернулись.

Пришел трамвай.

– Ты будешь дома в субботу? – спросил я.

– Если предки накажут. Нет, не приходи. Они узнают, кто ты, и нам обоим… в общем, не знаю. У меня остался твой номер, может, я тебе позвоню как-нибудь. Пока, Малкольм. Мне очень жаль.

Я медленно шел обратно к ректорию, раздираемой чувством вины и растущим гневом на священника, приведенного отцом Саймонсом – наверно, тем самым, который сказал Филипу, что я для него – соблазн, и разрушил нашу дружбу.

Они оба молча смотрели, как я вошел и сел. До меня вдруг дошло, что извинения Филипа в мой адрес в их присутствии лишили силы единственную улику против меня, не считая моей женственности. Я тоже решил помолчать.

Священник Филипа сказал:

– Боюсь, что тоже должен извиниться перед тобой за все затруднения, причиной которых могло стать то, что я рассказал отцу Саймонсу.

Я помотал головой, не поднимая взгляда. Я боялся наговорить вещей, которые стали бы причиной новых затруднений.

Отец Саймонс проводил его в холл, а через несколько минут вернулся и сел за стол.

– Скажи, а зачем ты побежал за тем мальчиком? По твоим словам, он тебя оклеветал, объявил гомосексуалом.

– Потому что он извинился. Вы теперь тоже должны извиниться.

– В самом деле? А может, он извинялся за то, что донес на тебя?

Я уставился на него. Он не собирался сдаваться. Что ж, я тоже.

– Он мне сказал, что наговорил на меня со страху.

– Чего же он боялся?

– Он не сказал.

– А ты как думаешь?

– Я не знаю. Может, священников, которые ему не верят и возводят на него напраслину.

Я смотрел ему прямо в глаза. Некоторое время мы бурили друг друга, потом он опустил взгляд на стол. Сукин сын не выдержал.

– Я свободен?

– Давай сначала помолимся.

– Я иду в церковь и помолюсь там. Там мне верят.

– Хорошо. Увидимся в понедельник.

Я прошел в церковь. Упиваться победой мне мешало сочувствие к несчастному состоянию, в котором я увидел Филипа. Филип был как я, а они запугали его, внушили стыд перед самыми заветными желаниями. Подонки!

За обедом я рассказал матери и отцу о случившемся; я старался не преувеличивать, но не пожалел черной краски для священников. Когда я сказал, что Филип извинился за свои слова, и что что он оговорил меня из страха перечить своему священнику, я смотрел прямо в лицо отцу; тот, правда, на меня не смотрел.

– Я не хочу больше к нему ходить. Он только твердит, что лгу, хотя я не лгу, и у него нет причин думать, что я лгу.

– Малкольм, твой Филип – это только один эпизод, да и то он ведь не сказал, что ты ничего не делал. Может, он извинялся, что заложил тебя.

Отец Саймонс успел поговорить с моим отцом!

– Но почему считается, что я – лгу? Я хоть раз соврал, скажи?

– Ты говоришь, что тебе не нравятся мальчики, в сексуальном смысле. Но посмотри на себя! Да на тебе неоновая вывеска горит: «Гомосексуал».

– Найди хоть одного мальчика, который скажет, что мы с ним занимались сексом. Хоть одного!

– Может, ты и не занимался сексом с мальчиками, но тебе точно этого хочется. Мы просто хотим помочь тебе измениться, чтобы ты смог жить нормальной жизнью.

– Какая глупость! Ты что, читаешь мои мысли?

– Остынь, парень. Если не будешь говорить вежливо, придется тебя учить.

– Я хочу пойти в свою комнату. Можно выйти из-за стола?

– Нельзя. Сначала доешь и выслушай меня. И ответь на мои вопросы, вежливо.

Я почувствовал, что теряю контроль над собой, и постарался сосредоточиться на еде.

– Так вот, ты будешь ходить на беседы к отцу Саймонсу, пока не признаешь, что у тебя есть проблема, и не начнешь работать над ней. Я не допущу, чтобы мой сын вырос…

Я заметил, что руки у него сжались кулаки.

– Ты что, опять?..

Он вздохнул:

– Я дал слово и сдержу его.

Съев еще пару ложек, он встал и ушел к себе. Мрачнее тучи.

Мать стала умолять меня, чтобы я проявил больше уважения.

– За что уважать человека, который не может признать свою ошибку? Каждый раз, когда оказывалось, что я прав: как когда я был в церкви, а он сказал, что я там не был, и как сейчас с Филипом… Каждый раз все равно я виноват. Я хочу вернуться к дедушке. Он мне верит, и он меня любит.

– Дорогой, он никогда не согласится на это.

Если она еще что-то сказала, я этого уже не услышал. Я пошел к себе и опять стал делать поочередно домашние задания и физические упражнения. Перед тем, как ложиться спать, я зашел голый в спальню родителей, где было зеркало в полный рост, и стал демонстрировать мускулы. Мое тело меня возбудило.

В пятницу утром Томми Аткинс отвел меня в сторонку. Я ожидал приглашения на ленч.

– Я сегодня прислуживал в монастыре. Саймонс прочел мессу, а потом поговорил со мной, вроде как просто так, а сам распрашивал о тебе. Типа он спросил, с кем я теперь дружу, и упомянул Пэта и Брэдли, потому что он знает, что мы – старые друзья. Я тут же сказал, что еще с нами дружат ты и Мартин. Он спросил, давно ли, и я сказал, что пару лет. Тогда он стал спрашивать, какие у тебя отношения со мной, и с другими, и кто среди нас твой лучший друг. Я сказал, что у нас типа все равны. Тогда он спросил, у всех ли у нас есть подружки. Я понял, куда он клонит, и сказал, мол, какие у нас подружки. Он под тебя копает. Что-нибудь случилось?

Я изложил ему всю эпопею про нас с Филипом, и как Филип мучился, когда узнал, что его использовали против меня. Я опустил подробности, из которых можно было бы заключить, что Филип подобен мне. Это было личное.

На прогулке во время большой перемены Фрэнсис признался, что вчера ходил к девочке и получил шикарный отсос, после того как ему чуть-чуть не хватило аргументов, чтобы она дала себе ввинтить.

– Я уже загнал туда палец, и она почти решилась. Проблема в том, что она – девственица, и в первый раз будет кровь. Хоть бы она с кем-нибудь трахнулась, наконец, а потом мы будем с ней без проблем.

В тот день было холодно. Наша группа кучковалась у открытого окна бойлерной, откуда шло тепло. Когда Пэт отпустил замечание насчет того, что в последнее время Салли Макнамара с ним мила, я спросил Брэдли: «Скажи правду, Брэдли, ты уже трахаешь Вирджинию Бейли? Я сегодня слышал от одного насчет вас». Я подозревал, что Вирджиния обслуживала Фрэнсиса. Ее имя трепали больше других. Сам я никого из девочек не знал.

Брэдли ухмылялся и не торопился с ответом.

– А от кого ты это слышал?

– Я обещал не выдавать.

– Да ладно, Малкольм, тут все свои.

– Не, я обещал.

– Так как? – спросил Пэт.

Брэдли еще потянул время.

– Нет, пока нет, но уже недолго осталось. Будь спокойны, я вам сразу все расскажу.

Красноречивым образом за все время трепа про подружек никто на спросил, кого себе присмотрел я.

После школы я нашел Стиви в церкви, на скамье у задней боковой двери. Он бросил быстрый взгляд в мою сторону и кивнул, чтобы я шел за ним. Он вышел в преддверие и поднялся на галерею.

Я уже подумал, что он совсем сдурел, но тут он достал ключ и открыл дверь рядом с органным пультом. За ней был проход позади басовых труб. Стиви запер дверь за нами, гордо вытащил из-под куртки скатерть и шикарным жестом расстелил ее на полу. Он начал медленный танец на месте, снимая куртку, ботинки и остальную одежду.

Я улыбнулся и тоже разделся догола. Физически он был практически юношей, уже с волосами на лобке, но еще без волос под мышками. Его кок, появившийся из-под трусов уже почти прямым, был никак не меньше пяти дюймов* в длину. Под ним висели тестикулы величиной чуть не с шары для гольфа.

Мой кок немного увеличился, но не выпрямился.

Стиви лег на скатерть и пригласил меня лечь сверху. Он обнял меня и посмотрел мне в глаза. «Поцелуемся?» – прошептал он.

Я улыбнулся и поцеловал его. Он пожелал продолжения и обсосал мои губы. Сначала я скорее терпел это, но потом и сам проявил активность. Это напоминало два моих раза с Филипом, хотя и не столь лихорадочно. Мы вертели головами, открыв рты и скрестив языки. Руки Стиви шарили по моей спине, забегая то на волосы, то на задницу и бедра. Мы поочереди обсасывали друг другу язык и губы.

Мой кок выпрямился до полной боевой готовности. Кок Стиви я чувствовал у себя между ног. Одной рукой Стиви втиснул его мне между ягодицами. Я надеялся, что Стиви не рассчитывает на вставку.

Стиви отвел мое лицо от своего, глядя мне в глаза, и сказал:

– Пососи мне.

Я развернулся, переулегшись своим пахом на лицо Стиви. Головка его кока была вся мокрая от предсмазки. Я взял ее в рот и стал сосать необрезанный венчик. Стиви взял в рот мой пах, целиком, вместе с шариками и половиной промежности.

Он стал подталкивать мою голову. Я съехал по его стволу, докуда смог, чтобы не подавиться. Мой рот оказался набит, губы растянуло. Стиви стал перекатывать мой кок и шарики у себя во рту. Я стал осторожно качать. Стиви запихал мой кок себе под язык и потянулся верхней губой к моему ректуму.

Я двигался вверх-вниз по Стиви, стараясь сжимать губы и рот, чтобы усилить сосание. Ступни Стиви вытянулись носками вниз, соприкасаясь большими пальцами.

Одна рука Стиви продолжала пригибать мою голову, другая поиграла с ягодицей и стала щупать пальцем дырочку; потом палец отодвинулся, появился во рту Стиви рядом с моим коком, потом вылез и прижался к моей сборочке. Стиви оттянул ее вниз, потом нажал немножко, потом нажал и вдвинул до костяшки пальца. Введение было болезненным, но скоро Стиви нашел мою простату, поиграл с ней и стал шарить по стенкам ректума.

Я засосал сильнее и быстрее. Я понял, что как только Стиви вернется к моему сладкому месту, меня ждет кульминация.

Бедра Стиви начали подниматься навстречу мне, и его кок иногда касался моего надгортанника, но не так сильно, чтобы я подавился. Сам кок стал больше и тверже. Палец Стиви вернулся к моей простате и помассировал ее. Я кончил. Мои ноги сдавили голову Стиви. Он обнял меня крепко и стал качать мне в рот сильнее. Кок его увеличился еще больше, а потом стал стрелять мощными залпми спермы прямо мне в глотку.

Я глотал с максимальной скоростью. Она была не такая вкусная, как у Фрэнки или Фрэнсиса, но я радовался за Стиви и хотел, чтобы он испытал по максимуму.

Он прижал меня к себе и перекатился на бок. Он вытянул и вогнал обратно несколько раз, чуть не превысив безопасную глубину. Мы оба задыхались. Кок Стиви начал расслабляться. Мой оставался тверд. Я подумал, что у самых большых парней пенис сдувается быстрее всего. Мы с Фредди, к примеру, могли оставаться тверденькими чуть ли не часами.

Стиви выпустил мой кок и сказал:

– Жалко, что у тебя дырка маловата.

– А мне жалко, что у тебя великовата.

Он сел. Я сел рядом. Он сказал:

– У меня с семи лет большой.

– У тебя в семь лет был первый раз?

– С кем-нибудь – нет. Я запихивал в себя вскую всячину, даже морковки, намазав салом. Дикки Коул трахнул меня в девять лет. Ему было тринадцать, и у него был вот такой. – Он показал руками пять дюймов.

– Черт! Небось, больно было?

– Можешь поставить свою попку, да, но он дал мне четвертак, и я ему разрешил делать это и дальше. И со временем стало не больно. А потом меня сделал его брат Франклин. Он был на год старше и больше. Это снова было больно, и он мне четвертак не дал.

– Зачем же ты ему дал?

– Я не хотел терять Дикки. Я боялся, что если откажу Франклину, он запретит Дикки. Потом, по выходным на ферму приезжают его младшие братья, Марк и Чарли. Чарли всего одиннадцать, и у него как у тебя, но он тоже пытается. Обычно я ему просто сосу. Хочешь повторить?

Я посмотрил на его кок. Он смирно свисал между ног Стиви, плавно загибаясь под лобковым кустиком. Я протянул руку пощупать. Стиви развинул ноги для лучшего доступа. Я первый раз в жизни щупал кок такого размера в таком расслабленном состоянии. У Дугласа и Фрэнсиса всегда были хотя бы отчасти увеличенные. У Барни был мягкий, когда выпал из дырочки Ларри, но я его не потрогал.

Что меня поразило у Стиви, так это вес. Он разлегся у меня на ладони уютной тяжестью. Я снова подумал про кок этого как его, Коула.

– А Марк с Чарли ходят в твою школу?

– Ха! Марк вообще в школу не ходит. У него родители такие звери, что социальные службы к ним не суются. Чарли учится в общественной школе рядом с твоим домом, только он больше прогуливает. В третьем классе, кажется. Два раза оставался на второй год.

– А сколько ему?

– Четырнадцать-пятнадцать, скорее четырнадцать. Он тебе подойдет, пожалуй. У него не такой большой, типа столько. – Он показал руками дюйма четыре*, или чуть побольше. – Но эти парни, знаешь, злые. Все время дерутся. Хотя тела у них красивые. Чарли будет богатырь.

– Думаешь, они меня будут обижать? Драться?

– Не знаю. Может, и нет, но будь осторожен. Если они решат, что у тебя есть деньги, попытаются ограбить тебя или дом.

Я подумал, что можно сводить их в то место, куда мы ходили со Стиви.

– А где они живут?

– За путями, но ты туда лучше не ходи. Если хочешь их увидеть, давай я сначал спрошу у них, когда приедут на ферму. Может, мы договоримся, что ты к ним придешь. А мне за это дадут посмотреть.

И тут меня как камнем по голове шарахнуло.

– А этот Чарли – он какой из себя?

– Ну, пониже тебя, волосы каштановые, как у тебя, лицо такое квадратное. На деревенский манер, симпатичное.

– А он не рассказывал, что они с братом бьют негров?

– Да все они там это делают. В прошлом году Марк с Чарли и еще там с другими одному ниггеру руку сломали, когда поймали с белым мальчиком. Прямо пополам. Ниггер и белый пошли в церковь, и отец Линденхал повез их в больницу. Чарли потом месяцами хвастался. Я удивляюсь, как их не посадили, все-таки там и белый был.

Внутри меня кровь превратилась в ледяную воду. Вот кто напал на нас с Фредди на путях. И Стиви это не колыхало. Мне надо было вырваться отсюда. Я схватил одежду.

– Мне пора, домашние обязанности.

– Так устроить тебе встречу в Марком и Чарли?

– Не-а, ну их. Злые они.

В моей голове замелькали мысли о мести. Чарли каждый день бывал совсем близко от моего дома. Я даже, может, проходил мимо него. Хотя нет, я бы его узнал. Остальные лица расплылись, но его я запомнил хорошо. Как он подошел и врезал мне коленом в пах, это тошное ощущение беспомощности, такое не забывается.

Пока мы одевались, Стиви спросил:

– Мы еще повторим потом?

Я в этот момент хотел только одного – оказаться подальше от Стиви и его дружков. Он уловил перемену в моем настроении.

– Малкольм, что случилось?

– Ничего, мне просто пора. – Но внутри я дрожал от гнева.

– Я бы хотел еще с тобой встретиться. Можем без секса, если ты не хочешь.

Его слова ударили меня, как кинжал между лопаток. Почти те же слова я сказал Филипу тогда, в парке, когда он ушел от меня. И закрывшаяся тогда дверь не отперта и поныне. Неужели я хочу сам так отрезать?

Во мне боролись противоположные чувства. С одной стороны, гнев и ужас, вызванные безучастным тоном Стиви, когда он рассказывал о расправе надо мной и Фредди. Но было жаль отшивать товарища по сексуальным интересам, с которым можно поговорить о коках и ощущениях от них, когда они вдавливаются внутрь тебя.

Нет, я не смогу забыть, что товарищ этот не пожалел жертв своих дружков Коулов, продолжает видеться с ними, как ни в чем не бывало.

– Я дам тебе знать через Стюарта.

У него был растеряный вид, когда я уходил. Я понимал его чувства, но как я посмотрю Фредди в глаза, если даже косвенно сближусь с нашими мучителями, со зверями, которые чуть не убили его. Эту дверь все-таки придется закрыть.

Фредди ждал у ручья рядом с только что разведенным костром. Он увидел мое расстройство издали. И почувствовал всю серьезность, когда я обнял его и не отпускал.

– Макм, что стряслось?

– Я узнал имена двоих из тех пацанов, которые издевались над нами на путях.

– Как это вышло?

Мы сели поближе к огню. Фредди подпихивал в него палки толщиной с кок Стиви, а я рассказывал, все без утайки.

– Чарли ходит в школу выше по улице. Мы, может, проходим мимо него, когда идем в школу.

– Не зна'шь, не зна'шь. Не, я бы этого мудака узнал.

Мы нуждались друг в друге, чтобы противостоять чудовищным воспоминаниям. Забыв об упражнениях, мы предались острожному, но полноценному любодействию. Он даже дал поцеловать себя в губы, недолго и несильно, но вытянув свои губы навстречу моим.

Прошло еще несколько недель со своими радостями и горестями. На собеседованиях с отцом Саймонсом тянулся все тот же вечный спор, а еще меня стали пичкать разъяснениями насчет таинств и прочих вещей, которые мы и так проходили по катехизису. Я жаловался на это матери, но напрасно.

Я продолжал практиковать чуть ли не ежедневные заходы в церковь. Эти визиты начались как показуха, но постепенно церковь стала желанным уединением для раздумий.

Мои родители нашли кухарку, белую, по имени Эделейд. Она оказалась не такой снулой рыбой, как Дженет. Она была такая добродушная, что я решил, что для нее сказать слово "нет", а даже слово "надо" – настоящая душевная травма. «Ореховое масло и джем – замечательно. Сколько ты хочешь?» «Помыть окна – ну конечно, с радостью».

Несомненно, отец попросил ее стучать на меня, но у меня было такое впечталение, что она никогда ни о ком не скажет ничего плохого.

Фредди четыре раза в неделю ходил к моей бабушке, чтобы она помогала ему с домашними заданиями. Его уже восьмилетняя сестра Мисси стала ходить вместе с ним в будние дни. По его речи, особенно когда он говорил о бабушке, я видел, что он к ней очень привязался. Я же увидел бабушку с дедушкой только раз, когда они пришли к нам на обед. Отец поел быстро и ретировался в свое убежище.

С началом сезона весенних бесбольных сборов вернулась мода на бросание карточек. Я со времени возвращения домой успел натаскать у родителей почти десять долларов, плюс еще два доллара у меня оставалось, а истратил я меньше доллара. Так что мне было на что покупать бабл-гам, к которому прилагались бейсбольные карточки.

В течение недели я купил тридцать упаковок, в которых попались несколько карточек среднего и высокого достоинства. А еще лучше было то, что эту неделю я кончил, имея 12 карточек сверху, в том числе одного Лу Джерига.

Мартин О'Мэлли очень любил эту игру и знал всех игроков и достоинства карточек, но у него не было денег на покупку, так что я подарил десять карточек, а на следующую неделю еще шесть. Мы стали играть командой, и весьма преуспели. Томми меньше увлекался киданием и, кажется, ревновал к нашей дружбе.

Я сосал Томми не реже раза в неделю, в классной комнате, и был неизменно нежен, в дозволенных пределах, так что у него не было повода думать, будто Мартин отбивает меня у него. Трахаться Томми не хотелось, это стало ясно. Его дружба со мной, несмотря на мой с Мартиным союз в кидании карточек, похоже, крепла. Мы стали больше говорить – о школе, о семье, о жизни вообще. Мне кажется, ему льстил мой интерес к его личности. И ему нравилось, что я глажу его тело, когда сосу его подростковый кок.

Фрэнсис оставался мне другом, но только раз пригласил меня пройтись за кусты, да и то ради быстрыго отсоса в день, когда подружка его кинула.

Единственным диком в моем тылу оставался дик Фредди. Мне бы хотелось чего-нибудь побольше.

День рождения Фредди пришелся на пятницу. Гости были запланированы на субботу. После долгих уговоров я уговорил дедушку устроить нам с Фредди ночь в их доме. Осталось добиться разрешения от отца. Я знал, что он не знает, когда у Фредди день рождения. Но я не знал, что он знает о том, что Фредди ходит к бабушке заниматься.

В среду я по собственной инициативе произвел генеральную уборку пешеходных дорожек, подъездной дорожки и кустарниковых изгородей – провозился до фонарей на крыльце. Наскоро умывшись в ванной, я сел за обеденный стол. Посередине обеда я обратился к отцу с просьбой:

– Можно я в пятницу съезжу к дедушке, с ночевкой. Я их теперь так редко вижу.

– Даже и не думай. И не придуривайся, будто не знаешь, в чем дело.

Но я сначала не понял.

– А что такое?

– Ты думаешь, я не знаю про твою бабушку и твоего дружка-ни… негра?

Мое сердце упало.

– Так она с ним просто уроки делает. Что в этом такого? Я в эти дни там не бываю.

– Замолчи и ешь. Ты туда не поедешь.

– Это неправильно. Это мои бабушка с дедушкой. У меня есть право видеться с ними. У тебя нет оснований…

– Еще как есть. Я сказал нет, и хватит. Заткнись и ешь.

Я посмотрел на мать. Она помрачнела, но не открыла рта.

Фредди принял известие легко.

– А че' ты ждал от мудака-расиста. – «Мудак» было его новым словом, строго-настрого запрещенным его матерью. «Мне просто нравишься, как оно звучишь», – говорил он мне.

В настоящий его день рождения, выставив голые ноги на мартовский мороз, я подарил Фредди точную копию отсоса, от которого Томми начинал бурить телом пол. Дойдя до шариков, я сделал открытие:

– Фредди, а твои шарики выросли. – Они действительно увеличились – с размера душистого горошка, который имели во времена нашей первой встречи, до полновесных изюминок.

– Дума'шь, я сам не зна'шь?

– Ты не говорил.

– Ладно, дай посмотреть.

Фредди сел и выбрался из мешка, одетый только в нательную фуфайку и застегнутую на все пуговицы рубашку. Он произвел самоосмотр и самоощупывание.

– Ты серьезно так дума'шь?

– Абсолютно. Прибавили, определенно. Тебе двенадцать, скоро ты станешь, как Дуглас.

– Мо'шь даже скорее, я своим больше работа'шь.

Я дососал его до оргазма, а потом пролез погреться к нему, а он пролез погреться в меня.

– С днем рождения, – сказал я и поцеловал его в губы. Он поцеловал меня в ответ.

В субботу я быстро подмел в буфетной и на заднем крыльце, а когда автомобиль отца показался на подъездной дорожке, я уже бежал через участок в сторону той улицы, за которой располагался лес Фредди. Дедушка с бабушкой приехали помочь с праздником, а я купил Фредди наручные часы «Таймекс» за 7 долларов 50 центов.

Тетя Марта, Бренда и тетка Фредди украсили дом в честь четырех детей и одного взрослого, дни рождения которых отмечались в этот день.

Фредди выставили на время заключительного этапа подготовки. Мы поиграли в шарики с парой подростков и Дугласом. Я пропустил, когда приехали бабушка с дедушкой. Поскольку до начала праздника детей в дом не пускали, я их вообще не увидел до четверти первого, когда одна из теток Фредди позвала всех заходить. Все уже проголодались до чертиков.

Мы с Фредди обняли моих бабушку и дедушку. Их подарок просто не лез ни в какие ворота – полное собрание томов детской энциклопедии. Наручные часы на таком фоне смотрелись ничтожно, но Фредди потом заверил меня, что ему они были дороже.

Угощение было отличное и обильное. На каждого чествуемого было по торту. На торте Фредди было написано: «Фредди, с круглой дюжиной».

Остаток дня мы провели за разглядыванием картинок в энциклопедии. Фредди то и дело проверял, сколько времени.

главы 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26

© COPYRIGHT 2008 ALL RIGHT RESERVED BL-LIT