***

Ранним утром воскресенья меня разбудил шум. Кто-то по чему-то колотил. Затем всё повторилось. Кто-то с силой стучал во входную дверь. Я сразу же почувствовал опасность. Свет за окном подсказал что ещё очень рано. Я потормошил Сэмми.

- Сэмми! Сэмми!

Я услышал, как мимо двери в спальню прошла его тётя в своих тапочках.

Ещё раз толкнув Сэмми, я подскочил с кровати и схватился за одежду, стараясь натянуть её с максимально быстро, незастёгивая ничего, кроме пуговиц на брюках.

Сэмми сел.
- Что случ...

Заколотили ещё раз.

- Чёрт! Копы?

- Как можно выйти отсюда, спереди или сзади? - спросил я.

Внутри себя я паниковал. Я знал, что со второго этажа другого выхода нет. Задние окна находились над ступеньками заднего крыльца. Прыгая оттуда, я рисковал переломать себе ноги или кое-что хуже. Боковые и фасадные окна располагались слишком высоко. Во всяком случае, копы, и, вероятно, детектив, могли поджидать там.

Сэмми сказал:
- Иди спрячься в комнате моей тётки! Может быть, они не будут искать там. Я спущусь вниз и скажу, что тебя здесь нет. Скорее!

Я схватил пакет с одеждой. Моя сберкнижка была спрятана внизу, в магазине, на самой верхней полке стеллажа под упаковками пакетов. Было ещё двести долларов в шкафу у Сэмми, спрятанные в школьном пенале. Но не было времени до них добираться.
Я бежал по коридору, в то время как Сэмми, натянув на голое тело штаны, направился к лестнице. Я никогда не был в комнате его тётки и не знал, на что рассчитывать. Вся обстановка состояла из кровати, кресла, комода и шкафа. Единственным местом, где можно спрятаться, было место позади кровати. Другие были слишком на виду. Я оставил дверь приоткрытой, в надежде сбежать.
До меня вверх по лестнице долетали только отдельные слова. Дважды мужской голос произнёс: "ерунда". Я завязал шнурки на кедах и застегнул рубашку. Затем услышал, как они вошли. Тяжёлые шаги направились к лестнице. Я наблюдал с уровня пола, спрятавшись за вычурными украшениями кровати. Первым в коридор вошёл полицейский, за ним следовала тётя Сэмми, потом сам Сэмми и плотный мужчина в костюме.

- Не надо больше чуши, малыш, - сердито настаивал костюм, - где он?

- Я же говорю вам. Его здесь нет. В последний раз я видел его, когда он вышел из автобуса в центре города.

- Где комната мальчика? - спросил костюм у тёти.

Та показала.

- Проверьте ванную, - приказал костюм полицейскому.

Сэмми и его тётя последовали за костюмом в спальню. Полицейский скрылся в ванной. Я подскочил. Я понимал, что это мой единственный шанс. Стараясь не шуметь, я тихо пробежал по коридору и по лестнице вниз, ожидая увидеть кого-нибудь внизу. Там никого не оказалось. Пролетев два пролёта, я резко замедлился, поняв что входная дверь стоит нараспашку. Осторожно выглянул наружу, я всего в нескольких футах от себя увидел спину в полицейской форме. На цыпочках я прошёл через прихожую и открыл дверь в магазин, стремясь сделать это как можно тише, стараясь заметить, если коп вдруг обернётся. Дверь с лёгким скрипом поддалась. Я не оглянулся, услышал ли полицейский, а бросился прямиком к выходу из магазина. Дверь запиралась на засов, открыть который можно было, повернув ручки.

В тот же момент, как моя рука коснулась защёлки, я услышал голос, крикнувший позади меня:
- Эй, парень! Держите его.

Я, необращая внимания, повернул защёлку. Мне было слышно, как тяжёлые ботинкии несутся ко мне через помещение. Засов со скрипом отошёл. Полицейский был от меня всего лишь в нескольких футах. Дверь открывалась во внутрь. Время и пространство перестали существовать. Я развернулся и швырнул в него пакетом со своей одеждой. Его руки поднялись, защищаясь. Я повернул ручку, схватился за дверь, открывая её и выскочил наружу, закрывая её за собой. Полицейский схватился за дверь, когда она уже захлопнулась. Я припустил в сторону бульвара.
Я услышал, как он выбрался наружу после меня.
- Держите этого парня! Чёрт побери!

Я отрывался, не обращая внимания на встречный автомобиль, перебежал улицу, затем по разделительному газону, и снова через улицу. Я слышал неуклюжи бегущие шаги за спиной. Ему меня не поймать. Я припустил ещё, убегая вдоль по улице и свернул в первый же переулок. Никто не повернул за мной. Наверное, коп пошёл к своей машине. Я сообразил, что мог добежать до конца квартала, прежде, чем он заведёт машину. Если она стоит далеко от бульвара, то я смогу добежать до перекрёстка в следующем квартале. Я так и сделал.
Далеко позади послышался визг шин. Они сворачивали сюда. Я повернул на следующей улице и добрался до перекрёстка посреди квартала. Там я повернул в противоположную сторону от Сэмми. Слышался шум двигателя. Визжали шины, но это было уже далеко. У меня появилась идея. Я изменил направление и бежал теперь в сторону бульвара. Машина была в двух кварталах от меня и ехала на север. Я же бежал на юг. Я остановился на углу улицы, пересекающей бульвар и выглянул. Ничего живого в поле зрения. Я пересёк бульвар и пробежал ещё полквартала. Там я повернул направо, от Сэмми, двигаясь параллельно бульвару. Следующий квартал оканчивался главной улицей, тянущейся с севера на юг через весь город и проходящей мимо парка. Моей целью стало добраться до леса и проходящей там железной дороги. Им понадобиться куча полицейских, чтобы поймать меня там, когда я доберусь до этого лабиринта из деревьев, сараев и оврагов. Будет лучше, если я смогу вернуться по путям к деревянному забору позади улицы Сэмми и посмотреть что там происходит, ушли ли они. Мне были нужны деньги и моя сберкнижка.
Мост через железнодорожные пути был в двух кварталах отсюда. Было несколько проёмов в ограде, через которые бродяги и воришки проникали вниз, к путям. Я перепрыгнул через бетонное ограждение и свалился на крутой грязный склон, по которому катился больше половины пути, прежде чем успел уцепиться за кусты и остановить себя.
Это был шанс на отдых. Я залез под мост и лёг на грязную землю. В нескольких метрах от меня кто-то спал. От него несло вином и грязью. Я на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы они привыкли к темноте, послечего увидел, что этот человек пялиться на меня.
Я соскользнул дальше, вниз по склону в сторону путей, но остался выше их, дежась за рядом невысоких деревьев, растущих вдоль железной дороги. Я немного отдохнул и двинулся вдоль склона дальше, хватаясь за кусты и деревья, чтобы не соскользнуть вниз. Вскоре, я увидел над собой старый полусгнивший деревянный забор. Я с трудом добрался до него.
Через щели между сгнившими досками я заметил стоящего у дверей дома Сэмми полицейского.Удручённый Сэмми стоял позади него. Несколько раз он оборачивался, говоря с кем-то внутри. Спустя мгновения я понял, что он прикован наручниками к дверной ручке.
Ярость поднялась внутри меня. Мне очень хотелось рвануть через это сгнившую ограду и освободить своего любовника. Здравый смысл охлаждал моё желание, но не мой гнев. Сэмми не сделал ничего плохого. Он просто защищал любимого человека от злых людей, нанёсших ему много-много вреда. Я не нарушил никаких законов и всё это было незаконно. Моё дело было гражданским, а не уголовным. Адвокат очень хорошо разъяснил это. Я надеялся, что они просто хотели допросить его, когда не поймали меня.
Патрульная машина долго не возвращалась. Я не знаю, сколько прошло времени, так как мои часы остались в комнате у Сэмми. Если я не смогу проникнуть в дом и забрать свои деньги и сберкнижку, то мой побег закончится. Все варианты сведутся к нулю. Мне негде будет жить, нечего есть и не на что уехать из города. Я еле сдерживался, чтобы не закричать.
Коп и детектив вышли из машины и что-то сказали Сэмми. Он провёл рукой по лицу. Он плакал. Затем стал отчаянно жестикулировать, размахивая свободной рукой. Его тётя вышла с картонной коробкой, положила её у полицейской машины и зашла обратно. Сэмми с мольбой повернулся к ней, когда она заходила. Она быстро вынесла ещё одну коробку. Сэмми съехал вниз, присев и опустив голову между колен. Один из полицейских открыл багажник машины и стал загружать коробки туда. Затем вышел другой. Тётка Сэмми заглянула в багажник машины, затем встала перед Сэмми, размахивая пальцем над его головой, вероятно до предела разозлённая. Сэмми поднял глаза и мольбой что-то сказал. Она вошла в дом и захлопнула дверь. Полицейские отстегнули наручники от дверной ручки и повели его к задней двери автомобиля, усадив внутрь. Его тётка выгнала его! Я был изумлён. Как она могла так поступить? Куда его повезли? Я изо всех сил врезал по забору. Он оказался прочнее, чем выглядел. Боль пронзила руку. На пальцах выступила кровь. Я упал на землю и в отчаянии закричал.

Мой идиот сукин сын отец не оставил мне выбора. Моя жизнь кончена. Его - тоже скоро оборвётся.

Я сразу же прикинул, что сделаю.

Сначала мне нужно добраться до своего дома и успеть всё подготовить. Я не смогу сделать это раньше, чем они уснут, примерно в полночь. Я смогу пройти весь путь поверху. Я знал дорогу.

Я шёл по гребню холма, нависавшему над домам, нависавшими над путями. Я узнал дом Фрэнка, парня, который принял меня к себе, а затем украл все мои деньги и бросил меня. Когда дошёл до моста, желание пописать достало меня и я оросил ближайшие кусты. Облегчившись, я вскарабкался на мост и направился на север, прямиком через громадный негритянский район, находящийся на западной стороне моего города. Было ещё рано. На улицах никого не было. Машин не было. Казалось, до меня никому нет дела. Я же ничего не замечал.
Изредка отвлекаясь на пульсирующую боль в руке, мой мозг планировал, отбрасывал, и снова планировал. Не оставалось сомнений, что это необходимо сделать. Выбора не было. Оставалась только призрачная надежда, что существовует крохотная возможность убить человека и уйти незамеченным. Я знал, что после недавних событий я сразу же стану главным подозреваемым и меня будут искать с гораздо большим рвением, чем эта парочка копов и частный детектив. Моё фото попадёт в газеты, возможно, на первые страницы. Я не смогу появляться на людях. Никто не рискнёт даже на мгновение приютить меня. Это будет преступлением. Я стану приступником, убийцей.
Нет, моя смерть должна последовать вслед за его. Это единственный вариант.

К тому времени, когда люди стали выходить из домов, я добрался до большого парка со зверинцем, куда меня часто водил дед, где собирались негры, где Фредди познакомился со своей подружкой. Я уселся под деревом и смотрел на зелень перед собой. Он был моим любимым цветом, зелёный, цвет сочной травы. Почему я родился у такого ужасного отца? Даже Стюарту со своим жестоким, властным дядей было лучше, чем мне. Конечно, он был гетеросексуалом. Кто знает, что сделал бы с ним его дядя, ненавидящий пидоров, когда бы узнал, что тот гомосексуалист как я.
Мартин был моего сорта, но у него имелся великолепный отец, который любил его, и, вероятно, продолжал делать это, даже узнав о сексуальных желаниях Мартина. Бобби было лучше, чем мне. Он не имел отца, беспокоящегося об этом. Отец Филиппа, хотя и не бывал часто с сыном, но тратил на него некоторое время, как тогда, когда они вместе собрали модель самолёта. Отец Луиса был грубияном, но, по крайней мере, он был грубияном добрым, всегда хотел, чтобы Луис играл с ним в бейсбол. Почему эти ужасные вещи случились со мной? Как он сможет избежать этого? Может быть, он хочет, чтобы я убил его? Неужели, он считает, что я приму всё и в конце концов не захочу прекратить это?

Я купил хот-дог, чипсы и газировку у человека, толкающего тяжёлую тележку по асфальтовым дорожкам парка. Он взопрел и капли его пота попали на мою булочку, после того, как он вытащил её из подогревателя. В тот момент я был немножко не в себе и ничто другое меня не волновало. К тому же, в это же время на следующей день моё тело уже отстынет.

Я бродил по парку, избегая зверинца, боясь, что там меня кто-нибудь сможет узнать. Полуденных толп ещё не было и, по большей части, я оставалася в одиночестве. Я вспомнил о ручье на дальней стороне парка и побрёл туда, чтобы окунуть руку в холодную воду. Её защипало, но боль понемногу утихла.
Когда я присел у журчащей воды, то понял что напряжение спало. Решение принято. Конец моих трудностей не за горами. Я не был счастлив, но и не тосковал. Я пересел под другое дерево и задремал, через несколько минут крепко заснув, проснувшись спустя час или два полностью отдохнувшим.
Вокруг были люди, пары всех возрастов. Это была территория для белых. Негров видно не было. Я подумал о Фредди. Как он воспримет то, что случиться? Он поймёт. Он знает меня лучше, чем кто-либо другой. Хотелось написать ему письмо, но не было возможности убедиться, получит ли он его.
Ему будет больно. И его матери тоже. Но они рядом друг с другом. У них все будет в порядке. Моя мать будет рядом до моих похорон. Я надеялся, что она будет страдать за то, что не пришла мне на помощь, за то, что поддерживала ложь моего отца, за то, что не защитила своего сына, как должна поступать мать.

Я снова двинулся на север, придерживаясь направления, известного мне, выйдя к пологому холму у дома родителей. Я прикинул, что буду делать дальше. Войти можно будет, либо найдя не запертое подвальное окно, либо разбив стекло в задней двери. Первое было лучше, хотя я сомневался, что кто-то сможет расслышать через три закрытые двери и лестницу звон разбившегося стекла.
Я хотел восользоваться чёрной лестницей. Она была ближе к гардеробной, в ящике шкафа которой, под носками с правой стороны мой отец держал пистолет, а обойму - в другом ящике под платками слева. Я несколько раз игрался с ним, поэтому знал как заряжать, как стрелять и как снять с предохранителя. Я никогда не стрелял, но думал, что это будет нетрудно.
Он должен узнать, почему умрёт. Я хотел высказать всё ему в лицо. Если он попытается прыгнуть, то я выстрелю ему в ноги. Это будет больно. В фантазиях я всегда пытал его перед финальным ударом. Мать, вероятно, вызовет полицию, так что времени будет мало.
Если же она постарается остановить меня, то я выстрелю ей в ногу. Она тоже заслуживает смерти, но я понимал, что не смогу этого сделать. Нога - другое дело.
Я придумал, что именно скажу, выбрав главные события, главные обиды, главные страдания. В качестве возмещения за всё это казалось всё более и более подходящим, что он должен страдать, прежде чем умрёт. Выстрел в колено должен стать особенно болезненным. Я сделаю их два.

Когда я добрался до вершины пологого холма над домом моих родителей, солнце уже заходило. Я проголодался. Два хот-дога были съедены давным-давно. Я не завтракал. Но поблизости не было ни одной забегаловки. Голод придётся потерпеть.

Я прикидывал, как лучше закончить свою жизнь. Выстрел в голову казался наиболее надёжным, но, вероятно, не совсем аккуратным. Я видел в кино, что пуля, попавшая в сердце, заставляет человека мгновенно упасть, но боялся, что отдача сможет изменить направление движения пули, но затем решил, что это не возможно. Я должен так расчитать направление ствола, чтобы никакое случайное движение не могло сказаться на нём.

Я спустился с холма и в конечном итоге очутился позади дома. Бывший свинарник за сараем представлялся отличным местом для того, чтобы пересидеть там до полуночи. Когда влез на участок родителей, я смог увидеть, что магазинчик Бенсона в полутора кварталах впереди всё ещё открыт. Там можно было бы перекусить. Но, возможно, детектив раздал фотографии и там. Я подошёл к свинарнику, перелез через ограду и направился к его передней стороне, чтобы посмотреть на дом.
В гостиной горел свет, но она казалась необитаемой. На кухне было темно, они, наверное, поели несколько часов назад. Никого из моих родителей не в спальне, не в кабинете отца не было видно. Пописав в дальнем углу свинарника, я уселся и попытался задремать. Не получалось. Мой разум сражался за моё выживание.
Смогу ли я совершить преступление и остаться безнаказанным? Возможно, что можно выдать это за кражу, но тогда придёться убить обоих. Я знал, что не смогу. Если я сбегу после убийства, то расскажет ли моя мать копам, кто его совершил? Я мог бы взять пистолет с собой и застрелиться, если дело повернётся плохо. Оставалась проблема, как прокормить себя там, куда я направлюсь. И, конечно же, если не будет шумихи, моего фото в газетах.

Нет, эта ночь должна стать последней для меня.

Решив так, я смог ненадолго заснуть. Но меня отыскали комары. Они были беспощадны. Пошлёпав по ним, я вылез из свинарника и вышел обратно во двор и затем на на участок соседа в кукурузные заросли. Я попробовал погрызть початок. Кукуруза ещё не дозрела. Я остался голодным.
Рядом с кукурузным полем располагался корт для бадминтона и небольшое строение для вечеринок. Дверь туда оказалась незапертой. Я зашёл и опустился в мягкое кресло. Там я снова заснул, на этот раз крепко.
Проснулся я внезапно. Неизвестно почему. Вдалеке стрекотали сверчки, бывшие единственным признаком жизни в округе. Горели только уличные фонари. Я быстро поднялся, в моих мыслях немедленно всплыла моя миссия. Моя рука была готова держать пистолет и стрелять из него.
Вернувшись на участок родителей, я проверил подвальные окна. Потребовалось применить силу, но, в конце концов, одно из них открылось. Я скользнул туда и оказался в подвале. Там была кромешная тьма, но я знал дорогу, по которой ходил множество раз. Потребуется пройти её ещё разок. Ноги заскользили на пыльном полу, где располагались три наклоненные вперёд ступеньки в бойлерную. По каким-то причинам, дверь в бильярдную была заперта. Мне пришлось пройти через весь подвал и зайти в туда с другой стороны. Лестница там была из бетона и поэтому не издала ни звука.
Из кухни я расчитывал подняться на второй этаж. Чёрная лестница была ближе к гардеробной с пистолетом, но там пришлось бы открывать дверь и скрипучий экран. Поэтому я выбрал парадную лестницу, зная, что если идти по ступенькам рядом с перилами, то они не заскрипят.
Как ни странно, но возле холодильника меня остановил голод. Я заглянул в него. Там было немного сыра. Я съел пару кусочков, чувствуя себя по-дурацки, поступая как озорник. На следующий день они вскроют моё тело и удивятся, как сыр оказался там.
Пол в прихожей перед дверью в столовую слабо пискнул. Я остановился, прислушиваясь, потом подошёл поближе к стене. Я знал, что пол в задней части прихожей издаёт шумы, поэтому залез на деревянную скамейку, встроенную в изгив лестницы, а оттуда через перила на дубовые ступени парадной лестницы. Они не издали ни звука. Я пытался подобрать слова, которые скажу матери в спальне, чтобы остаться наедине с отцом. Мне не хотелось, чтобы она увидела пистолет. Да, мне нужно разбудить её первой и попросить дать поговорить с ним наедине. Потом я запрусь от неё. Мне нужно будет запереть дверь в гардеробную, когда войду туда.
Держась поближе к стене, чтобы избежать скрипа дерева, я поднялся по лестнице и прошёл по коридору в гардеробную мимо их ванной комнаты. Шкаф был справа от меня. Пистолет, как всегда, лежал под шерстянными носками моего отца. Обойма, полностью набитая пулями, находилась в другом ящике под грудой носовых платков. Ящики открылись и закрылись с едва различимым писком.
Я медленно впихнул обойму в рукоятку. Раздался успокаивающий щелчок, когда она встала на место. Я сдвинул затвор назад и зафиксировал обойму кнопкой рядом с курком [Вероятно, это был Кольт М1911], после чего он медленно вернулся назад. Я нашёл предохранитель и нажал на него. Меня стала бить дрожь, но я ощущал решимость и готовность к действиям. Вскоре мои страдания навсегда закончатся.

Я вошёл в приоткрытую дверь спальни. Свет от уличных фонарей, проникающий сквозь зановески, достаточно освещал комнату, чтобы можно было заметить, что в постели только один человек. Я осторожно подошёл. Это был мой отец. Матери рядом с ним не было. Они поссорились? Может, она ушла из-за меня? Или она просто в туалете? Её сторона кровати была в беспорядке, так что она вполне могла находиться в там. Я быстро вернулся в гардеробную и запер дверь, ведущую в коридор. После чего пришёл назад, к кровати и запер дверь спальни. Затем, снова направился в гардеробную и открыл шкаф матери. Загоревшийся внутри свет продемонстрировал её одежду, обувь, пальто. Она была дома, но где? Я прошёл через большую часть дома, но нигде её не заметил. Может быть, она заснула на диване в гостиной? Она поступала так раньше.
Как бы то не было, я был наедине с отцом. Я был готов. Лучше не ждать, не терять свою решимость.
Вернувшись в спальню к изножью кровати, я быстро прикинул, что буду делать и говорить. При взгляде на него вернулась волна ненависти и ярости. Это был тот сукин сын, который сделал мою жизнь невыносимой, который заставлял меня всё время страдать, ненавидил меня за мой гомосексуализм, который сам же и создал. Больше не бывать этому!
Я шагнул к кровати, и взявшись за ствол пистолета, поднял его и нанёс удар рукояткой по его лодыжке под простынёй.
Он глухо хрюкнул, затем сел и потянулся к ноге. Я ударил ещё раз.

- Аааахх! - закричал он. - Что?

Я отступил на шаг, отбежал от кровати и включил свет.

Его лицо осталось искажённым, но глаза широко раскрылись, став ещё больше, когда он увидел поднятый и направленный на него пистолет.
- Ты сошёл с ума...

- Заткнись! - Приказал я. - Больно, правда же, но это практически ничто за всё то время, что ты причинял боль мне.

- Отдай мне это, ты, глупый маленький ублюдок! Отдай это...

- Пошёл ты на хуй! Это ты ублюдок, если не больше. И ты глупый ублюдок. Ты считал, что можешь трахать и трахать меня, и я пообещал , что однажды вернусь к тебе. Ну, вот, этот день настал, сукин сын! Но сначала ты выслушаешь меня, впервые в своей вонючей жизни ты будешь слушать меня.

Он стал подниматься с постели.
- Отдай мне этот проклятый...

- Генри! Кто там? Открой дверь! - за дверью между гардеробной и коридором была моя мать.

- Уходи, мама. Мы разговариваем. Я впущу тебя, когда мы закончим.

- Малькольм! Малькольм! О, Боже мой. Впусти меня.

- Сандра, звони в полицию. У него пистолет. Вызови полицию!

- Малькольм...

- Мама, просто уйди. Мы только разговариваем.
Я развернулся к своему отцу.
- А сейчас просто заткнись. Никто не сможет тебе помочь, поэтому просто слушай, что я скажу, ты, сукин сын. Помнишь велосипед? Спорим, ты думал, что это на самом деле очень смешно, правда же?

- Это был подарок на Рождество, дурак!

- Это был удар по яйцам, придурок! Ты думаешь, что я глуп. Я умнее тебя, лучше тебя!

- Ты урод! Отдай мне этот проклятый пистолет!

- Помнишь лагерь МакФарлейн? Я занимался там сексом. Однажды меня трахнули восемь мальчиков и это было здорово.

- И теперь ты гордишься этим, ты, педик?

- Ты сделал меня таким, придурок. Я - твоё создание! Но, знаешь, что? Всё, что мы рассказали о том сукине сыне Вашбурне, было правдой. Он был насильником. Я никогда ничего не делал с ним. Он всегда насиловал мальчиков и ему сходило с рук, потому что его отец был сенатором и ты дал ему возможность продолжать насиловать мальчиков, когда взял те деньги, поэтому ты точно такой же насильник, ты насильник, сукин сын!

- Отдай мне пистолет, мальчик!

В замке двери повернулся ключ. Мы оба посмотрели туда. Внутрь ворвалась мать. Я направил пистолет на неё.

- Убирайся отсюда! Это между ним и мной, а не тобой. Выйди вон!

- Малькольм, дорогой...

- Проклятье, мама, никогда не называй меня дорогой!

Она остановилась в замешательстве.

- Малькольм, ах, пожалуйста, пожалуйста, отдай мне пистолет, прежде чем кто-то пострадает.

- Я не собираюсь причинять ему боль, мама. Я собираюсь его убить. Это единственный способ остановить его, чтобы он перестал преследовать меня. А теперь уйди отсюда, пока я не сделал больно и тебе.

Она была на грани обморока. Она схватилась руками за голову..

- Ты знаешь, что он придумал для меня? Знаешь, что они вытворяли со мной в той нацисткой больнице? Как эта нацисткая свинья Хейн сажал меня и других на электрический стул и пропускал ток, после чего нам было плохо и больно весь день, и на следующий день, и всё это потому, что он говорил, что это сделает нас нормальными? Но это неправда. Просто все боялись и потому говорили так, чтобы он не повторял этого с ними. Но он в любом случае делал это снова и снова, потому что он наци и любит причинять людям боль, он делал так в нацистких концлагерях, как ты, сукин сын, делал со мной всю мою жизнь. Понимаешь, поступая так, ты могла поступить по-другому, а я не мог ему помешать, потому что он всегда лгал.
Слёзы выступили на глазах, но их высушил гнев.
- Но он больше так не поступит никогда!

Мать покачала головой.
- Малькольм, дорогой Малькольм. Ты прав. Прости меня. Это всё моя вина. Нет, он никогда не остановится. Я знала, что он никогда не остановится, но я, просто...ну...я не знаю. Прости меня.

- Тогда просто уйди и дай мне сделать это. Пожалуйста, уйди.

Поключился мой отец:
- Он признался, что позволил восьми мальчикам трахать его в зад всем одновременно и ему это понравилось. Ты бы послушала, он...

- Заткнись, Генри! - закричала она. - Нет, Малькольм, ты не должен этого делать. Это все по моей вине. Мне надо было забрать тебя от него много лет назад. Нет, вся ответственность за это на мне. Пожалуйста, отдай мне пистолет. Я сама сделаю это.

Я не знаю, кто был более шокирован ее словами.

- Сандра, что...- мой отец, который хромал, опираясь на спинку кровати, остановился, изумлённо глядя на мою мать, стоявшую и протягивающую руку.

Я пытался понять происходящее. В это не верилось, несмотря на всю её серьёзность. Она всегда делала то, что просил отец, даже если это причиняло мне боль.

- Малькольм, это моя вина. Ты просто уйди и я сделаю это. Тогда ты освободишься от него. Ты сможешь жить у моей сестры и все станет лучше, я обещаю. Я расскажу обо всём, что он сделал, что не сделала я, о моей лжи, обо всём. Только, пожалуйста, отдай мне пистолет, чтобы я сделала это. Я обещаю, что сделаю.

Она подошла ко мне с вытянутой рукой; её глаза смотрели попеременно то на меня, то на отца. Я попятился к стене, с пистолетом, направленным на моего отца, разрываясь между тем, верить ли её словам, или же считать их попыткой защитить его. Но она не спала рядом с ним.
Она сделал ещё шаг. Я не заметил, как переместился мой отец, пока не стало слишком поздно. Он ухватился за пистолет обоими руками, прижав
мои опухшие костяшки пальцев. Боль пронзила руку. Я резко развернулся, выставив плечо, пытаясь попасть ему в лицо, одновременно дёргая пистолет. Мой кулак попал ему в шею пониже уха. Он завалился на спину, своей левой рукой по прежнему цепляясь за мою правую, сжимающую пистолет.
Мать, вцепившись обеими руками, дернула пистолет вверх, выкручивая пальцы. Боль оказалась невыносимой. Я отпустил рукоятку. Она вырвала пистолет.
Мой отец ударил меня кулаком в скулу, заставив её на время онеметь. Он развернулся в попытке схватить меня. Я держал нас на расстоянии, отталкивая его и отступая, отчаянно высматривая мать, которая, как я испугался, могла выстрелить в меня.

- Прекрати это! Прекрати! - кричала она.

Я не знал, кому она кричит, но боялся, что мне.
Мой отец оторвал рукав моей рубашки в попытке притянуть меня к себе. Он смог защиться от моей руки, напрвленной в его лицо, после чего шлёпнул по мне свободной рукой. Он схватился за мою оголившуюся руку и потянул к себе, пытаясь одновременно попасть коленом в мой живот. Я в бешенстве замахнулся на него. Я был в ужасе от матери, которая продолжала кричать на нас или на меня, я не знал на кого именно.
Я попытался ещё раз взглянуть на неё и в тоже время избежать хватающих отцовских рук. Он дотянулся до моей шеи и ухватился за рубашку прямо у воротника. Его колено достало меня вновь, на этот раз попав в живот. Боль была мучительной. Я сложился вдвое. Он развернул меня и обхватил мою шею рукой. Затем сильно двинул меня сбоку по голове. Я дёргался телом из стороны в сторону, пытаясь вырваться, но он добрался до моей шеи другой рукой, перекрыв доступ воздуха.

Мать закричала:
- Отпусти его, Генри! Сейчас же!
Она кричала ему, а не мне.

- Я же, - он развернул меня к себе, - должен...

Я врезал ему локтем по рёбрам. Он издал хрип. Я повторил, на этот раз сильнее. Его хватка ослабла.

- Ты, маленький педик! - хрипел он

- Генри! - кричала мама. - Отпусти его сейчас же.

- Заткнись, женщина!

Когда он заорал, он попытался отвести тело в сторону и одной рукой остановить меня. Я с силой крутанулся и нанёс удар кулаком по его паху.

- Оооууу! - прорычал он и дёрнул мою шею.

Я по-преждему бил его локтем по рёбрам, хотя каждый раз всё с меньшей силой. Мне не хватало воздуха и я стал терять сознание. В отчаянии, я дотянулся до его яиц. Будучи только под защитой пижамы, их легко можно было схватить. Со всей оставшейся силой я сжал их. Он придавил мою шею ещё больше. Мне показалось, что он сломал всё в моём горле и шее. Я с силой рванулся. Он потянулся к моей руке, согнувшисль при этом. Я ударил в лицо. Это был не очень сильный удар, всё, что я смог, но для него этого оказалось достаточно. Я был неспособен что-то произнести. Он отпустил моё горло и пытался освободить яйца. Хватая ртом воздух, я выпустил их и откатился, освобождённый от захвата.

Мой отец опустился на колени и уставился на меня.

- Генри, остановись сейчас же, пожалуйста! - голосила мама.

Мой отец поднял руку со сжатым кулаком. Я наблюдал за этим, слишком ослабевший, чтобы уворачиваться от удара.

Это прозвучало как раскат грома рядом со мной, оглушив. Отца резко отбросило назад. Его ноги на миг задрались в воздух. Его глаза словно пытались отыскать мою мать, затем уставились в потолок.

- Генри! - закричала она отчаянно.

Я едва уловил, как рядом со мной упал пистолет.

Мать бросилась мимо меня, едва не запнувшись о мою ногу и упала рядом с мужем.
- Малькольм, вызывай скорую! Быстрее!

Я просто посмотрел на них двоих, вдыхая в мои изголодавшиеся лёгкие воздух. Как бы не так, я никому не собирался звонить.
- Умри, ублюдок, - пробормотал я себе под нос.

Мать смотрела на меня. Услышала ли она тихо произнесённые слова, или прочитала мои мысли? Впервые, в ее взгляде было отчаяние, превратившееся в печаль, возможно, в покорность судьбе.

Я сидел, переодически глотая воздух, и плакал, конечно же, не из-за человека, лежащего на ковре передо мной. С меня упал большой груз. Возможно, это были слёзы радости.

Генри Ллойд умер в считанные секунды. Пуля прошла сквозь сердце. В скорой помощи не было необходимости.
Всё казалось каким-то нереальным. В воздухе стоял запах пороха. Босые ноги отца лежали рядом со мной. И это было на самом деле. Сукин сын наконец умер, ушёл навсегда.
Когда я приподнялся и сел поудобнее, прислонившись к спинке кровати, я увидел пистолет, лежащий на полу. Он был той вещью, о которой я задумался, что с ней делать. Я попытался сосредоточиться на пистолете, зачем? Я дотянулся до него. Он был очень тяжелым.
Я вспомнил ту часть своего плана, по которому моя жизнь тоже должна была прекратиться. Мне нужно развернуть пистолет дулом к себе и прекратить свои страдания. Но, так как не я убил своего отца, то, в принципе, казалось, что для меня это не должно стать проблемой. Он напал на меня, мать останавливала его. Я закрыл глаза и попытался собрать свои мысли, решить, что мне сейчас делать.
Сукин сын больше ничего не сможет мне сделать, но как насчёт доктора Хейна? Он захочет вернуть меня назад, согласно поставленному им диагнозу. Возвращение в "Зеленый приют" было немыслемым. Однако, никто в семье не верил в мой диагноз, поэтому не было реальных причин возвращать меня туда. Моя мать, наверняка, должна подписать какую-то специальную бумагу, если потребуется, или тётя, если мать не сможет из-за того, что только что произошло. Я надеялся, что в задуманном мной самоубийстве нет необходимости.
Я взглянул на пистолет. Отпечатки пальцев! Я держал его в руках, вставил обойму. Нужно разрядить. Некоторое время я не мог сообразить, как вытащить обойму. Я нашёл кнопку, понажимав все выступающие части. Обойма выпала. Я положил пистолет вниз и взял обойму. Я скажу, что не хотел, чтобы оно вновь применилось, что я ненавижу оружие, как и было на самом деле.
Спустя несколько минут, мать переползла ко мне через ноги отца.
- У тебя всё в порядке, до...Малькольм?

Я кивнул. Она поцеловала меня в голову.

- Мне лучше позвонить в полицию.
Она поднялась и направилась к телефону у кровати.

Полиция прибыла меньше чем за десять минут. После того, как она повесила трубку, я хотел прорепетировать с ней, что она должна сказать, но понял, что в её состоянии, она, вероятно, всё спутает.
Я остался сидеть там, где сидел, у кровати. Мне нужно было, чтобы полиция увидела меня пострадавшим. Я на самом деле был им, но не так плохо выглядел, как хотелось. Возможно, мой отец пострадал больше, чем я, хотя горло болело очень сильно и трудно было глотать. Было чувство, словно я выпил бутылку с кислотой.

Первый полицейский, бросив беглый взгляд через дверь в спальню на труп, увидел пистолет рядом со мной и обойму у меня в руках. Казалось, он не знал, что делать. Его напарник, однако, сразу же оттолкнул пистолет ногой от меня и достал носовой платок. Он осторожно вынул обойму из моей руки, после чего спросил:
- У тебя всё в порядке?

Я приложил руку к горлу и прошептал:
- Я не могу говорить.

- Хорошо, просто расслабься, скорая уже в пути. Они позаботятся о тебе. Стрелял не ты, так?

Я взмахнул пальцем. Он сразу же заметил мою зашибленную, распухшую руку. Своему младшему напарнику он сказал:
- Сходи посмотри, есть ли там лёд в холодильнике.
Мне же:
- Ну, давай, перейдём с тобой в другое место.

Он помог мне подняться. Я не возражал. Я в последний раз взглянул на своего отца, подавив желание плюнуть на него. Этот сукин сын был похож на неприятного ублюдка, даже лёжа мёртвым на полу. Я до сих пор ненавидел его, хотя он больше не представлял угрозы.
Полицейский спросил:
- Где твоя комната?

Я показал в коридор. Он повёл меня туда. Меня интересовало, заметил ли полицейский удивление на моём лице, когда я увидел измятую постель. Сразу стало ясно, что мать была тут, когда я пришёл домой. Я присел на кровать. Появилось приятное чувство узнавания. Я снова дома, но кто знает, как долго останусь тут?
Я оставался в одиночестве пару минут, после чего пришёл другой офицер, грузный пожилой мужчина в помятой фуражке. Он принёс кубики льда в плотенце. Он сел рядом со мной.

- Вот, дай мне твою руку.

Я протянул. Он осторожно взял мою руку и положил к себе на колено, приложив сверху лёд, завёрнутый в полотенце.

- Это поможет. Как твоё горло, Малькольм?

Я показал с помощью левой руки, что не очень.

- Мне нужно немного поговорить с тобой. Ты сможешь?

Я пожал плечами.

- Окей. Делай. что считаешь для себя лучшим. Расскажи мне, что произошло.

Он вытащил блокнот в кожанной обложке и карандаш, острие которого лизнул языком.

- Я пытался поговорить со своим отцом, - прошептал я, всё время пытаясь понять, что расскажет им моя мать. - Он начал на меня орать.
Я приложил левую руку к горлу и прошептал:
- Больно.

- Окей, окей. Давай сделаем это так. Я задам несколько вопросов, а ты кивай головой или используй здоровую руку, чтобы сказать да или нет. Сможешь?

Я сделал небольшой взмах рукой.

Он спросил:
- Твой отец ударил тебя?

Это было очень просто. Я слегка кивнул.

- Ты ударил его?

Я снова кивнул и затем прошептал:
- После.

- Ударил ли он твою мать?

Я кивнул головой.

- Кто взял пистолет?

Это было не так просто, очень даже не просто. Я сделал вид, что плачу и склонил голову к коленям.

- Ну, давай, сынок, мне нужно, чтобы ты сказал мне.

Я решил придерживаться стратегии. Мне требовалось знать, скажет ли мать правду. Только она знала о том, что видела. Нужно, чтобы это вписалось в то, что я планировал сказать. Я медленно поднял голову, вытирая несуществующие слёзы с моих глаз, затем провёл рукавом у своего рта, чтобы намочить его.

- Окей, давай. Кто взял пистолет?

Я показал на себя.

- До или после того, как он ударил тебя?

- До, - прошептал я.

- Зачем ты это сделал?

- Чтобы он не ударил меня. Я хотел просто поговорить, но он всегда злился и начинал бить меня и что-то ещё.
Я говорил медленно. Горло болело по-настоящему.

- Ты зарядил его?

Я кивнул, что да.

- Если ты хотел просто поговорить, то зачем сделал это?

- Если, если бы он попытался сделать мне больно, то я бы выстрелил рядом с ним, чтобы он остановился.

- А если бы он не остановился?

Я пожал плечами.

- Ты бы выстрелил в него?

Я кивнул головой.

- Но ты всё-таки выстрелил в него, правда?

Я скривился и отрицательно покачал головой.

- Тогда кто в него стрелял?

Я вновь опустил голову и сделал вид, что плачу.

- Но это был не ты?

Я кивнул головой.

Он сказал кому-то:
- Почему бы тебе не остаться с ним на некоторое время, Волш?

Мой допросчик сменился другим, офицером помоложе, который молча уселся в кресло за моим столом.
Спустя мгновение вошли два человека в белых халатах и с медицинской сумкой. На секунду, я запаниковал, что они из "Зелёного приюта", но они оказались из бригады скорой помощи и пришли осмотреть меня.

Один вглянул на мою руку и спросил:
- Когда ты сделал это?

- Этим утром, - честно ответил я.

Я сообразил, что так опухнуть меньше, чем за полчаса, не могло.
Они осмотрели мою шею, ощупали её. Я морщился. Они сняли с меня рубашку и осмотрели спереди и сзади. Затем попросили снять штаны. Всё это закончилось меньше, чем за десять минут. Я снова медленно одел майку и брюки, радуясь, что никто не спросил у меня, почему я был одетым посреди ночи, особенно, когда было видно, что в моей постели кто-то спал.
По моим расчётам, этого для них было достаточно, чтобы возбудить их сомнения, по поводу того, что произошло тут на самом деле. Я задавался вопросом, что моя мать рассказала им, что говорит сейчас. Узнали ли они, что я недавно сбежал из психиатрической больницы, что меня искала полиция? Я стал сомневаться, что не довёл до конца то, что задумал. Но, после того, что сделала моя мать, стало не возможным применить оружие против себя.
Один из врачей скорой принёс мне стакан тёплого апельсиноого сока.
- Сделай глоток.

Я отхлебнул. Сок был хорошим, вкусным. В мгновение ока вернулся голод, хотя я был не уверен, что смогу спокойно поесть. Я допил. Человек одобрительно кивнул.

Пока я пил, пришёл мужчина в костюме и уставился на нас. Он казался смутно знакомым.
Он улыбнулся и произнёс:
- Ты сильно вырос с тех пор, как я видел тебя в последний раз.

Я не мог его вспомнить.

- Ты не помнишь меня, не так ли?. Ну, я уверен, что вспомнишь. Я расспросил своего ребёнка о тебе. Я расспросил множество людей о тебе и что ты делал тогда, чёрт возьми, что ты и твой друг Фредди делаете друг для друга.

Тогда я вспомнил.
- Вы были в больнице в тот день, когда они избили Фредди.

Он сел рядом со мной.
- Да-а, - вздохнул он, - и от того, что я узнал о тебе и о твоём отце, я боялся, что он вот так кончит однажды, но твоя мать говорит, что это сделала она, а не ты. Это так?

Я склонил голову и ничего не ответил.

- Ну, мы быстро обо всем узнаем. Один человек должен быть здесь через несколько минут. Ему нужно будет наложить воск на твою руку. Он будет очень осторожным, так как, наверное, она болит. Когда ты её ушиб?

- Сегодня утром.

-Что произошло?

- Я поскользнулся и ударился об ограду, когда перелазил.

Он осмотрел.
- Ты очень сильно ударился. Конечно, если ты не ударил обо что-то сам, например, когда очень сильно разозлился?

- Нет, это вышло случайно.

- Хмм. Ну, во всяком случае, то, что он будет делать, нисколько не повредит тебе.

Я читал о парафиновом тесте, проверяющем на остатки пороха, и был уверен, что они проделают его. Это окончательно очистит меня от подозрений в стрельбе, но докажет, что это сделала моя мать.
Он расспросил меня о том, что произошло и:
- Мне лучше записать это, чтобы не забыть.

Он достал небольшой блокнот с вырванными страницами. Писал он авторучкой, которой я пользовался в начальной школе.
Я рассказал ему тоже, что и пожилому офицеру, но ближе к тому, что произошло на самом деле, естественно исключая моё намерение застрелить отца. Под конец я заявил:
- Мама выстрелила в него, чтобы защитить меня.

- Почему обойма была у тебя в руках? Зачем ты её вытащил?

- Я не люблю оружие. Я просто не хотел, чтобы оно ещё раз выстрелило.
Слова прозвучали странно, я спрашивал себя, как их поймёт детектив.

- Ты уверен, что не для того, чтобы твои отпечатки оказались повсюду?

- Нет. Я просто хотел отделить пистолет от обоймы.

- И ты знал как.

- Я играл с ним, когда был по-младше. И я видел это в кино. Я ненавижу оружие.

Пришёл толстяк с небольшим докторским саквояжем и и нанёс воск на мою ладонь и по указательному и большому пальцам. Через несколько секунд он счистил его и положил в промасленный бумажный пакет.

Детектив поднялся.
- Почему бы тебе немного не поспать и мы поговорим завтра. Это будет нормально?

Я ответил, пожав плечами.
Он жестом приказал полицейскому выйти из комнаты.
- Погасить свет? - спросил он.

Я снова пожал плечами.

Он повернул выключатель и вышел, закрыв за собой дверь.

Я прилёг на постель, на свою кровать. Я задумался, что происходит в это время там, где они допрашивают мою мать, что она рассказывает им. Пытается ли она продолжать защищать меня?
Я вернулся ко всему тому, о чём поведал полицейскому и пытался отмотать время назад и вспомнить, что тогда патрульный полицейский, а ныне детектив делал и говорил. В моей памяти он был дружелюбен ко мне и Фредди. Но, возможно, это был просто хороший тактический приём, тогда и сейчас. Втереться в доверие, вызнать правду, узнать, что случилось на самом деле, поймать плохого парня.
Как ни странно, но я уснул. Возможно потому, что я выбрался из-под ужасного гнёта отца, а может быть просто устал.

Меня разбудила мама. Она принесла еду: ветчину, яйца, апельсиновый сок - мой любимый завтрак.
- Как ты себя чувствуешь, дорогой, ой, извини, Малькольм?

Её глаза были красными, опухшими. Она пыталась выглядеть радостно, но чувствовалось, что она тоскует. Уголки её губ и плечи опустились. Поставив завтрак на стол и подвинув кресло к кровати, она села рядом и опустила руки между коленей. Я обнял её. Мы молча пробыли так довольно долго.

- Довольно, - произнесла она, - думаю, что твой завтрак уже отстыл. Что бы ты хотел, чтобы я для тебя сделала ещё?

Я посмотрел ей в глаза. Они о чём-то умоляли.
- Я люблю тебя мама, - сказал я тихо.

- Ох, я тоже тебя люблю, Малькольм. Я на самом деле люблю. Прости меня за то, что с тобой случилось. Я должна была...

- Пожалуйста, мама, всё уже закончилось. Я не хочу говорить об этом.

- Я говорила ему, что я сделаю это, если он ещё раз причинит тебе боль. Я пыталась остановить его, но он не собирался этого делать. Я должна была его остановить.

- Мама, - я обнял её, - давай больше не будем об этом говорить, пожалуйста.

- Я не сказала им о том, что ты хотел сделать.

Я крепко её обнял. Она на самом деле жалела о случившемся и теперь всё это не имело никакого значения. Мы оставались мамой и сыном.

 

ЭПИЛОГ

После той ночи всё происходило несколько хаотично, и с пугающей для меня перспективой очутиться опять в "Зелёном приюте". Что спасло меня, так это любовь тёти Марты, которая забрала меня через два дня после того, как у моей мамы случился нервный срыв и её поместили в небольшую психиатрическую клинику за пределами города. Моя родная тётя тоже предполагала забрать меня, но как всегда, зная мать Фредди и, конечно же самого Фредди, поняла, что они - то самое, что мне нужно.

Мой адвокат приехал к нам домой в то время, когда мы с мамой завтракали наверху. Ему пришлось проталкиваться через десяток газетчиков, толпившихся на подъездной дорожке в надежде заглянуть внутрь и услышать о происшествии. Полицейский офицер, который должен был приглядывать за местом преступления, впустил его. О случившемся он узнал по радио в своём автомобиле. Он позвонил в полицию, чтобы та выгнала репортёров с нашего участка и сделал всё, чтобы облегчить это время для нас. Два дня спустя, после разговора с доктором Купером, он заверил меня, что "Зелёный приют" нисколько не заинтересован в том, чтобы быть вовлечённым в происшедшее и не хочет принимать меня обратно, даже если я возжелаю этого. Когда я стал настаивать, чтобы он посмотрел, что можно сделать в отношении Джонотана, он связал меня с другим адвокатом, враждебно настроенным по отношению к "Зелёному приюту", из-за того, что они проделывали там с подростками. Уже через несколько дней Джонотан жил у своих родственников. Я получил номер его телефона и поговорил с ним. Мы надеялись встретиться, но этого так никогда и не произошло.

Несколько недель спустя в газетах появилась статья о докторе Хейне. Он исчез, когда охотники за наци прибыли в больницу увидеться с ним. В статье была его фотография. Это последнее, что я о нём слышал. Молодой адвокат рассказал мне, что с Хейном пропал и Коултер. Он подозревал, что они были под охраной государства в обмен на предоставленные сведения.

Меня дважды допрашивали в полиции, где я придерживался той же версии о случившемся, которую рассказала моя мама. Потом было слушанье обстоятельств дела перед человеком, про которого я сказал, что он не настоящий судья. Убийство отца было признано оправданной самообороной.

Мама так никогда не оправилась полностью от этой страшной, хотя и освобождающей ночи и остаток жизни провела в психиатрической лечебнице, где она постоянно волновалась за меня, даже когда я посещал её и заверял, что у меня всё хорошо. Она никогда не упоминала при мне о моём отце, хотя часто говорила о нём со своей сестрой, когда та навещала её.

Я жил у тёти Марты до тех пор, пока три года спустя не окончил не религиозную старшую школу в центре города, с бассейном, где все мы плавали восхитительно голыми. Один подросток старшей формы - они называли это формами, а не класами или годами, - быстро понял что нравится мне, когда я пару раз в бассейне бросил свой вожделенный взгляд на его длинный орган. Он трахал меня стоя или лёжа на манекенах для отработки футбольных приёмов, в кладовой учителя физкультуры, два-три раза в неделю, до тех пор, пока не закончил школу.

Суетой я больше никогда не занимался, так как мой новый опекун наложил ограничение на моё свободное время вне дома и настоял, чтобы я следовал линии, которую она диктовала. Я часто бывал у Бобби и мне хватало наслаждений, чтобы не возникало никакого желания заниматься этим. Фредди тоже иногда проникал в мои глубины.

Тётя Марта получала ежемесячно чек, покрывающий расходы на моё содержание и, наконец-то, достойное еженедельное пособие для меня. Она также приняла, по просьбе моей матери и её сестры, кругленькую сумму со счёта в Швейцарии , на пристройку второго этажа и трёх комнат к её скромному дому, чтобы обеспечить всех жильцов спальнями.

После недели неопределённости и беспокойства, Сэмми объявился у Бобби, сбежав от приёмных родителей, куда был помещён, после того, как его тётка отказала такому "отвратительному" мальчику от своего дома. Учитель, на которого мы вместе вышли, заключил сделку с приемными родителями, которых интересовал только доход, что Сэмми будет оставаться у них все ночи с понедельника по четверг, ходить в школу из их дома, а всё остальное время будет принадлежать ему, хотя Сэмми на самом деле спал у Бобби. Когда ему исполнилось шестнадцать, он просто остался у Бобби, у которого подрабатывал на кухне.

Сэмми стал таким дружелюбным и любезным с Фредди, что тот постепенно потерял к нему всю свою враждебность, которую чувствовал по отношению к моему любовнику. Это не значит, что они стали большими друзьями. За все эти годы они смогли только ужиться.

Когда пришло время поступать в колледж, Джорджи убедил мать отпустить его в государственный колледж, находящийся рядом со мной. Я поступил в частный университет, а Фредди - в государственный колледж для негров. Мы втроём проводили большую часть своего свободного времени вместе, как это происходит и по сей день.

Фредди и я окончили бесплатные курсы, после окончания которых занялись совместным бизнесом, открыв архитектурную фирму. Я сосредоточился на оформлении, а Фредди - на конструкциях. Мы не разбогатели, но, по крайней мере, в денежном отношении жили не хуже, чем мои родители.

Джорджи стал адвокатом по уголовным делам и зарабатывал вдвое больше, чем мы вместе с Фредди.

Бобби разбогател к тридцати трём годам, когда продал своё, к тому времени разросшееся предприятие, специализировавшееся на производстве продуктов питания и все свои рецепты более чем за три миллиона долларов, десять процентов от которых достались тёти Марте, за все рецепты и усовершенствования, которым она способствовала все эти годы.
Она вложила их в небольшой магазинчик цветов, который существует и по сей день на улице неподалёку от Эдвардса.

Бобби, которого я познакомил с Франсуа, когда ещё учился в старшей школе, постепенно взял на себя руководство французским рестораном, позволяя тому отойти от дел. Кроме того, он создал собственное кулинарное шоу на телевидении, ставшее весьма популярными и принесшее ему известность, что позволило заиметь знакомства в среде привлекательных и обеспеченных молодых мужчин города.

Мартин спустя пару лет бросил колледж, чтобы основать с одним маленьким человеком реставрационную компанию и иметь время, которое он проводил в компании своего юного бойфренда. Когда поднялась волна неприязни к любителям мальчиков, он переехал в Азию, где учередил холодильную компанию и принял к себе с дюжину мальчишек, взятых им с улицы, трое из которых потом поступили в колледж.

Дикки закончил колледж и занимался бизнесом совместно с братом. Когда Мартин уехал, он набрал сотрудников и теперь он главный субподрядчик работ, разрабатываемых нами. Он женат, имеет трёх прелестных дочерей и пятерых внуков.

Несчастный Филипп никуда не уехал и не перестал встречаться с мальчишками. Он отсидел два года в тюрьме, после того, как его вновь поймали за этим делом, приставив пистолет к его голове.

Луис поступил в Массачусетский технологический институт и в настоящее время является уважаемым учёным-иследователем, живёт в Чикаго.

Сэмми и я, после того. как я закончил колледж, стали жить вместе, словно супружеская пара. Он бросил работу примерно одиннадцать лет назад, чтобы стать тем, что он называет счастливым домохозяином.

У Фредди двое детей, одного зовут Малькольмом, и теперь, с юной подружкой, у него шесть внуков.

Ох, Спайк. Я столкнулся с ним в гей-баре около двадцати лет назад. Даже Бобби не знал об этом. Он стал продавцом в магазине автозапчастей, лучшая работа, которую он смог получить спустя десять лет после окончания школы. Он рассказал мне, что был дважды женат, но в итоге решил просто врать своим коллегам по работе, а не рассказывать, кто он на самом деле, что, как он был уверен, привело бы к катастрофе. И, наконец, тогда он трахнул меня, но только после того, как я первый ввернул ему.

И теперь, полагаю, некоторые из вас задаются вопросом, как я смог успокоиться в тихих моногамных отношениях после такой бурной юности. Ну, Бобби мог бы порассказать вам о комнате в старом доме Франсуа и ящике, заполненном презервативами, но, наверное, не сделает этого, если, конечно же, вы не красавец лет двадцати, обладающий приличным членом.

©перевод Анна Арбор, главы 1-12, bl-lit, главы 13-26